«Любое творчество — это игра. И читатель выбирает — вовлекаться или нет» — интервью с Анной Баснер

Победителем в номинации Ridero «Выбор книжных блогеров» на премии «Лицей» среди прозаиков стала Анна Баснер. Её повесть «Последний лист», которая входит в сборник «Круг, петля, спираль» от издательства «Альпина. Проза», — это и семейная сага на сломе эпох, и судебная драма вокруг абсурдного обвинения пожилой героини.

Книжный обозреватель Сергей Сызганцев поговорил с Анной Баснер и узнал, каково это — одновременно победить в «Лицее» и попасть в финал «Большой книги», о чём на самом деле повесть «Последний лист», каким бы человеком был Петербург и почему иногда лучше не читать отзывы на свои книги.

«Для меня премии — это повод работать, учиться, совершенствоваться»

— Анна, поздравляю вас с премией «Лицей»! Вас заметило не только основное жюри, но и альтернативное — в спецноминации Rideró «Выбор книжных блогеров». Что для вас значит эта награда?

— Вся первая неделя июня — с фестивалем «Красная площадь», литобедом «Большой книги», церемонией награждения «Лицея» и выступлениями в камчатской краевой библиотеке, — стала для меня ярким и ошеломительным вихрем. Очнулась я, кажется, только на берегу океана и по-настоящему во всё поверила. Конечно, для меня удивительно и радостно, когда текст оценивают по высокому гамбургскому счёту заслуженные мастера, критики, блогеры.

Номинация «Выбор книжных блогеров» — совершенно особенная, хотя, признаться, я стараюсь рецензии не читать. Блогер — это человек, который близок к читателю и говорит с ним на одном языке. Блогер эмоционально вовлекается в обсуждение книги, высказывает своё мнение, открывает для читателя новые имена, помогает автору стать ближе к аудитории. Это мост между читателем и автором. И я очень признательна членам блогерского жюри за их оценку.

— Вы упомянули, что не читаете рецензии. Почему?

— Стараюсь не читать. Для меня это часть работы над собой. Когда в прошлом году вышла моя дебютная книга «Парадокс Тесея», я жадно смотрела, что о ней пишут читатели и блогеры. Были как положительные отзывы, так и отрицательные. И читатель, и блогер абсолютно открыты в том, как они формируют своё мнение. Это нормально — литературный процесс, независимая оценка. Но для автора не всегда просто. Добрые и светлые отзывы, конечно, повышают самооценку, негативные — наоборот. Сразу хочется мысленно спорить, говорить: «Нет-нет-нет, вы всё не так поняли!», или: «Да, я буду совершенствоваться». Подобный внутренний монолог, на самом деле, мало что значит, потому что у него нет конкретного адресата — просто вот такое неконструктивное переживание. Поэтому сейчас я переключаю внимание на другие вещи. Это способ защиты от эмоций. Признаюсь, оценки «Последнего листа» прочитала уже после церемонии награждения — волнение, конечно, было слишком велико.

С другой стороны, бывает фантастически интересно, что именно в тексте увидел тот или иной читатель.

— Насколько я знаю, вы участвовали в «Лицее» в первый раз. Почему вы решили подать заявку?

— Когда ты попадаешь в литературный мир после писательских курсов, как я, тема премий, толстых журналов, резиденций — это то, что постоянно звучит от мастеров. Как говорится, попытка не пытка. Поэтому отправить свой текст на «Лицей» представлялось мне частью органичного писательского развития.

Я и первый роман, «Парадокс Тесея», думала отправить на «Лицей», но он не попадал под регламентированный объём в 12 авторских листов. Я даже попробовала этот текст подрезать садовыми ножницами, но тогда пришлось бы избавляться от каких-то значимых сюжетных линий. Итоговая икебана мне потом не очень понравилась, и «Тесея» я подавать не стала. А вот с «Последним листом» вышло по-другому — он изначально был задуман как компактная повесть, часть цикла. И, честно говоря, не могу сказать, что я на что-то рассчитывала. Так что попадание в списки, а затем получение премии, конечно, было для меня чудом.

— В этом сезоне вы ещё попали в финал «Большой книги» — с дебютным романом «Парадокс Тесея». Каково это — быть отмеченным сразу двумя крупными литературными премиями? Это повод расслабиться или, наоборот, работать ещё больше?

— Однозначно, второе. «Парадокс Тесея» — дебютная вещь, он несовершенен. Я воспринимаю попадание в короткий список «Большой книги» как аванс. Огромный стимул работать дальше. И ещё, я отдаю себе отчет — если мои тексты сейчас удостоились такого внимания, то для меня это ставит крайне высокую планку для будущих работ. Так что да — работать, учиться, совершенствоваться.

«Работая над исторической эпохой, писатель создаёт иллюзию достоверности»

— Анна, поговорим о вашей повести «Последний лист», с которой вы победили в «Лицее». Мне показалось, что она написана на стыке жанров: семейная сага на сломе эпох, старичковая мелодрама и, наконец, судебная драма вокруг абсурдного обвинения пожилого человека… Про что вы хотели написать повесть? Сознательно ли получилась такая многожанровость?

— Я не задумывалась о жанрах, когда писала. Так было и с первой книгой. Сейчас «Парадокс Тесея» называют и производственным романом, и авантюрным, и арт-детективом. Но я не ставлю себе задачу написать текст в определённом жанре.

«Последний лист» — часть цикла «Круг, петля, спираль», и мне сложно говорить о повести в отрыве от всей книги. Повесть и композиционно, и тематически занимает центральное место. Цикл объединяет то, что все истории в нём — о любви. В самых разных её формах: первая встреча, любовь супружеская и родительская… Любовь в моей книге — это не только счастье, но и жертвы, выборы, которые героям приходится принимать в отношениях, ошибки, боль, эгоизм, слепота… Мне было интересно исследовать, как зарождается любовь, как она трансформируется — например, в служение, в гиперопеку, а порой и в войну. В «Последнем листе» перед нами тоже разные взаимоотношения: это и подростковая любовь, которая в зрелости обретает новые краски, и любовь материнская, и дружеская.

— Знаю, что истории в сборнике «Круг, петля, спираль» как-то распределяются по геометрическим фигурам. Какая относится к «Последнему листу»?

— Да, каждой истории в цикле соответствует своя фигура. Героиня первой повести «Приамовы серёжки» — это девушка, которая совершает своего рода путешествие, но приходит исходную точку — получается полный круг. Героиня «Последнего листа», Тася, застревает в лиминальном пространстве, из которого нет выхода — как в петле. Там даже есть момент, где первый абзац текста повторяется в середине — дословно. А третьей повести соответствует спираль: герой переосмысливает всё то, что с ним было прежде, и дальше, в зависимости от его выбора, спираль раскручивается — либо вверх, либо вниз.

Такая «геометрия» судеб — своеобразное заигрывание с драматургическими понятиями. В учебниках по сценарному мастерству часто встречаются термины «арка персонажа» или «дуга персонажа». Они подразумевают законы, по которым герой преодолевает препятствия и меняется. В моём случае это три другие фигуры — круг, петля, спираль.

И ещё один момент, более философский, что ли. Многие писатели отмечают, что когда история дописана до определённой точки, персонажи как будто обретают субъектность и внезапно ведут себя не так, как автор изначально задумывал. Вспомним Пушкина: «Какую штуку выкинула моя Татьяна» (улыбается). Это очень любопытное явление. Знаю, что не все авторы так романтизируют взаимоотношения с персонажами, но для меня этот эффект безусловно, присутствует.

— Вернёмся к вашей повести. Действие «Последнего листа» разворачивается в последней четверти XX века. Насколько для вас привычно работать с другими эпохами?

— Для меня работа с разными эпохами — скорее, эксперимент. В сборнике «Круг, петля, спираль» действие первой повести происходит в 70-80-е. В «Последнем листе» — с 60-х по настоящее время. В третьей повести пристально рассматриваются 90-е-2000-е, да ещё и в специфической среде ролевиков-реконструкторов. Это действительно чертовски увлекательно и сложно.

У некоторых авторов на сей счёт жёсткая позиция: они не работают с прошлым, считая, что, если ты не жил в какую-то эпоху, то не можешь её воссоздать без фактических ошибок. Но у меня другой взгляд. Во-первых, мне кажется, что писатель волен экспериментировать. Во-вторых, проза подразумевает художественные допущения. Автор художественного текста не стремится к документальности, а создает иллюзию достоверности. Точно так же, когда автор пишет, например, о профессии, которой он не владеет. Или о стране, где он, может быть, бывал один-два раза. Это не всегда получается хорошо, но очень интересно пробовать.

— Вы упомянули иллюзию достоверности. Можно ли сказать, что вы, как и ваши герои в «Парадоксе Тесея», занимаетесь реставрацией, только не города, а былой эпохи?

— В каком-то смысле, да. Это попытка воссоздать то или иное время — иногда даже на уровне стилистики. В своём отзыве на «Последний лист» вы, Сергей, отмечали ностальгический оттенок «Последнего листа». Отчасти это намеренная стилизация: определённый язык и специфическая интонация рассказчика. Это тоже было частью эксперимента.

— Что вам помогало погрузиться в конкретную эпоху?

— Много работала с документами и другими печатными источниками. Скажем, невероятно полезной была книга «Оттепель. События» Сергея Чупринина. Ещё я разговаривала со своими родными, с теми, кто жил в то время, брала интервью, читала дневники. Смотрела художественные и документальные фильмы про «оттепель». В итоге весь собранный материал начал плавиться в одном тигеле вместе с сюжетными задумками. Этот будоражащий, совершенно непредсказуемый процесс — пожалуй, самое волнительное, что есть в творчестве. По крайней мере, для меня.

— Заметил, что у сборника «Круг, петля, спираль» очень необычное художественное оформление…

— Да-да. Центральным образом «Последнего листа» стал гербарий. Когда я в прошлом году сдала рукопись цикла в издательство, сразу спросила, можем ли мы сделать рисунки, которые напоминали бы засушенные растения или ботанические иллюстрации. И арт-директор «Альпины» Юрий Буга очень здорово подхватил идею. В итоге обложка сборника, если приглядеться, представляет собой наслоение разных растений. И в самой книжке они, уже по отдельности, попадаются в случайных местах. Спасибо издательству за то, что ключевой образ нашел своё воплощение в художественном оформлении книги. Ведь весь цикл — своеобразный гербарий. Коллекция историй о хрупких, уязвимых и в то же время сильных людях.

—  Как раз про гербарий. Если в «Парадоксе Тесея» основной темой была реставрация, то в «Последнем листе» — ботаника. Насколько вам близка эта область? Как собирали информацию о растениях?

— Любая профессиональная область таит в себе массу открытий. Я вообще с азартом погружаюсь в незнакомые сферы. Когда приступала к «Парадоксу Тесея», практически ничего не знала о реставрации, и это был долгий путь работы с источниками. Меня консультировали реставраторы и искусствоведы. Читала советские пособия по реставрации и сама что-то пробовала на волонтерских акциях, похожих на те, в которых участвуют герои книги.

В «Последнем листе» ботаника и биология — тоже новая для меня область. И здесь мы опять возвращаемся к созданию иллюзии достоверности. Не будучи профессионалом, я никак не могу претендовать на какую-либо экспертность в этих областях. Поэтому погружаюсь настолько, насколько необходимо, чтобы сконструировать некую художественную реальность. А поверит ли читатель или нет — другой вопрос.

Во время работы над «Последним листом» я внимательно изучала деятельность Ботанического института и Ботанического сада в Ленинграде. Как во время блокады учёные спасали растения. Всё, что связано с «Письмом трёхсот»¹ и вообще состоянием биологической науки в те годы. Основными источниками были документы, научные статьи, свидетельства очевидцев или тех, кто писали про это мемуары или нехудожественные книги.

В первой повести «Приамовы сережки» главная героиня по образованию археолог. Здесь мне очень помогла мама, потому что она — археолог по образованию, многие экспедиционные сцены — это её воспоминания. В третьей повести «Слишком мёртвых не бывает» ещё более фантастический и удивительный мир художников-бутафоров — тех, кто создаёт декорации для театра и кино. Здесь я погрузилась в то, как мастера создают пластический грим, какие существуют техники работы с силиконами и адгезивами, как сегодня создаются гиперреалистичные декорации для кино, когда мастера проектируют фантастических существ или реквизит для криминальных сериалов. А поводом стала спонтанная экскурсия в художественный цех. Вся эта производственная часть сильно поддерживает во мне интерес к писательству.

— Знаю, лауреатка «Лицея» Светлана Павлова во время работы над «Сценаристкой» тоже консультировалась со специалистами из другой профессии — для неё было важно не допустить фактических ошибок в области киноиндустрии. Возникали ли у вас похожие опасения?

— Конечно, во всём — и в реставрации, и в ботанике. Признаюсь, я даже оттягивала момент, когда должна была подарить экземпляр «Парадокса Тесея» моему консультанту, профессиональному реставратору. Переживала, что написала небезупречно. Но это нормально. Как автор, ты можешь сделать то, что от тебя зависит, а именно — грамотно собрать информацию. Я проверяла себя: сколько источников посмотрела, поговорила ли со специалистами, попробовала ли что-то сделать сама… Но ошибки — всегда неизбежны. Не вижу здесь ничего страшного. Когда, например, историки смотрят исторические фильмы, они находят ляпы, несмотря на то, что режиссёров зачастую консультируют лучшие специалисты своих областей. Главное, убедительна ли история для читателя. Любое творчество — это игра. Автор эту игру предлагает, а читатель выбирает — вовлекаться или нет.

«Для меня Петербург — это трикстер»

— Анна, поговорим подробнее про ваш родной город — Петербург. В нём разворачивается действие «Парадокса Тесея» и всех повестей сборника «Круг, петля, спираль». Можно сказать, что Петербург — это отдельный герой. А если бы он и правда был персонажем, то каким? Как одевался, как говорил?

— Ну, таким… Немножко, конечно, сумасшедшим (улыбается). В какой-то степени трикстером, то есть персонажем, который испытывает других на прочность — сталкивает лбами, провоцирует, а потом оценивающе смотрит, что из этого всего получится. Да, Петербург для меня — трикстер, однозначно. А внешний вид, наверное, не так уж и важен. Но пусть это будет мужская фигура — может быть, из-за основателя Петра. Но я не могу его представить как какого-нибудь, не знаю, благообразного юношу в длинном пальто. Подобного образа у меня для вас сходу нет. Это определённо город, который любит пошутить. Иногда — зло.

— Вы, кажется, описали Нельсона из «Парадокса Тесея»…

—  Не совсем. У Нельсона есть черты трикстера, и мне очень хотелось, чтобы они у него прослеживались. Но настоящий трикстер — это, конечно, город. А Нельсон — просто великовозрастный инфантил. Когда он находит заброшенный бальный зал, у него впервые появляется какая-то цель и ответственность, которую он сам на себя берёт. В этом — его попытка достижения зрелости. Он — как дантовский герой, который дошёл до середины жизни и обнаружил себя в сумрачном лесу. Только здесь не лес, а осыпающийся Петербург. В Нельсоне мне хотелось создать остроумного персонажа, который подшучивает — и над собой, и над другими. Как с той пошлой керамикой, которую он подсовывает гостям мастерской, чтобы посмотреть, какая будет реакция. Однако для олицетворения Петербурга Нельсон всё-таки мелковат. Он — маленький человек.

— Петербургский текст — привычное явление в русскоязычной литературе. Его конструировали Пушкин, Гоголь, Достоевский… Насколько легко писать о Петербурге, когда о нём уже столько всего написано?

— Если в «Парадоксе Тесея» Петербург, действительно, был одним из героев романа, то Петербург в сборнике «Круг, петля, спираль» — это, скорее, декорация. И декорация прекрасная — моя любовь к родному городу так или иначе отражается в творчестве. Но в сборнике не было самоцелью писать про Петербург, всё-таки в центре внимания — человеческие взаимоотношения. А вот работая над «Парадоксом Тесея», я и в самом деле задумывалась — что я могу нового сказать? Как вообще взаимодействовать с Петербургским Текстом, который так хорошо известен? Безусловно, здесь я ходила по очень тонкому льду.

Не зря Нельсон из «Парадокса Тесея» — керамист, который перебивается случайными заработками, и основной продукт его деятельности — безвкусные сувениры с цитатами, обыгрывающими самые распространённые петербургские штампы. И вот когда ты используешь цитаты, (а в романе очень много очевидных цитат), залезаешь на этот чердак с сокровищами, а там — и уже потрёпанная всеми шинель, и бомба-сардинница, а в окно глядит Ахматовская бесовская заря… Очень сложно не поддаться искушению схватить всё и сразу. А дальше рискуешь тем, что твой текст тоже превращается в своего рода сувенирную лавку. Цитатность дошла до такой степени, что все слова и образы коммерциализируется и обесцениваются — расходятся на сувениры. И тут уже внутренняя, индивидуальная мера пошлости — как автора, который пишет текст, так и читателя, который этот текст читает и воспринимает.

Когда пишешь дебютную вещь, велик соблазн на что-то опереться — присоединиться к мифу, подпитаться от него. Так чувствуешь себя увереннее, это был мой сознательный выбор. Признаться, у меня самой он вызывает вопросы — к себе в первую очередь.

— Какой, на ваш взгляд, петербургский текст сегодня?

— Здесь я могу назвать книги, которые кладут на него сверху тоненький сусальный слой. «Комната Вагинова» Антона Секисова — очень любопытный роман. Как и его документальная работа про петербургские кладбища. Ещё сборник «В Питере жить», составленный в «Редакции Елены Шубиной», или «Люди в голом» Андрея Аствацатурова.

«Взвешиваю каждое слово и пишу кровью из пальца»

— Анна, под конец нашего разговора немного поговорим о писательском ремесле. Вы пришли в писательство из бизнеса и образования. Расскажите, где вы раньше работали и почему решили взяться за книги?

— Я училась в Санкт-Петербургском государственном университете и в Университетском колледже Дублина по управленческим специальностям — управление персоналом и маркетинг. После магистратуры шесть лет работала в корпоративном университете «Сбербанка». Последние годы занималась научно-популярным проектом для руководителей. Наверное, отсюда как раз возник мой исследовательский азарт, потому что мне нужно было раз в два месяца выбирать новую тему, связанную с технологиями или с трендами в менеджменте.

Я писала погонными метрами тексты, наполненные современным корпоративным канцеляритом: «эффективность», «цифровая трансформация», «лидерство»… И слегка выгорела. Нора Галь и Корней Чуковский писали, что канцелярит — это мёртвый язык. Они в первую очередь, конечно, говорили о чиновничьем канцелярите. Но в современном бизнес-лексиконе тоже немало мёртвых слов. Мне захотелось работать с живыми — и я пошла на курсы писательского мастерства. Надо сказать, что переход произошёл легко, потому что последнее, что я делала в сфере бизнеса, — писала корпоративные кейсы, то есть образовательные тексты, которые описывают историю компании от лица руководителя. Они ближе всего к художественной прозе.

— Раньше пробовали писать художественную прозу или это пришло к вам во время обучения?

— Я с детства страстно любила читать, но прозу никогда не писала. В раннем школьном возрасте было два неудачных стихотворения, только и всего. Мой первый художественный текст был домашним заданием, которое появилось в мастерской Ольги Александровны Славниковой в Creative Writing School.

— У консервативных литераторов есть мнение что писательству нельзя научиться, что без таланта никак. Вы — выпускница литературных курсов CWS. Как вам кажется, писательство — это и правда божественный дар или что-то рукотворное?

— В любом творчестве важен талант. Но талант без дисциплины редко помогает достичь результата, поэтому не лишне себя тренировать. Однако здесь важно и другое. Литературные курсы не могут обеспечить то бередящее состояние, когда не можешь о чём-то не размышлять. Когда текст — самый органичный способ осмыслить наболевший вопрос. Этого писательские курсы не дают. Но они предлагают инструментарий, который дисциплинирует писателя. «Парадокс Тесея» начинался с домашних заданий. Регулярные занятия, обратная связь, расписание, которому мы следовали, — всё это очень стимулировало.

— Известно, что есть разные типы писателей: архитекторы и садовники. Что-то мне подсказывает, что вы — архитектор…

— Однозначно. «Парадокс Тесея» изначально был подробно расписан: каждый персонаж, конфликты на разных уровнях, поглавник, поэпизодник… У меня даже были Excel-таблицы. Мне и впрямь требуется сперва создать устойчивый каркас, некий генеральный замысел. В романе несколько сюжетных линий и разные траектории развития героев: если завяжешь какие-то узелки, то надо потом их развязать. Не будет каркаса — рискуешь потерять важные сюжетные моменты. В повести же объём меньше, ты фокусируешься на истории одного персонажа, поэтому свободы чуть больше. Сейчас работаю над вещью, где очень мучительно выстраиваю каркас — словно складываю из кубиков конструктор, разбираю, и снова складываю.

—  Ваш стиль письма мне напомнил творчество Владимира Набокова и Донны Тартт — плотный, медленный, старомодный, но не устаревший. Насколько быстро вы входите в текст? Оттачиваете ли каждое слово или буквы сами ложатся на бумагу?

— О, я взвешиваю каждое слово и пишу кровью из пальца. Думаю, по тексту заметно, особенно в «Парадоксе Тесея»: роман в большей степени насыщен образами и более изобретателен, чем повести. Книга — о реставрации и Петербурге, там и сам язык напоминает убористую роспись, художественно-прикладное явление. Я и сама, как читатель, очарована подобными текстами. Мне всегда нравилась проза Владимира Набокова, Ивана Бунина, Юрия Олеши, Марины Степновой, Ольги Славниковой, Татьяны Толстой. Все эти авторы склонны к изобразительности и тонкой работе с деталями.

— И последний вопрос. Какой совет дадите начинающим авторам?

— Как можно больше читать. Всё остальное очень индивидуально. Я спрашивала у разных авторов, как они взаимодействуют с отзывами на свои тексты — кто-то внимательно их изучает, делает для себя выводы, а кто-то, как я, скорее, ограждает себя, особенно на начальном этапе. Так же и с писательством — кому-то важно общение в группе единомышленников, а кому-то — нет. Поэтому нет никаких универсальных рекомендаций. Но вот читать и анализировать как можно больше разных текстов — причём как заслуженных авторов, так и новичков, как премированные книги, так и, условно, фанфикшены — мне кажется важным.

1. Cерия писем от советских учёных в Президиум ЦК КПСС в 1955 году с призывом положить конец псевдонаучным теориям агронома Т. Д. Лысенко в советской биологии. ↩︎