Погоня за двойником

ГЛАВА 1. Возвращение

Сознание возвращалось толчками. Картинки каких-то былых событий вспыхивали и угасали, а Он никак не мог остановить этот быстро сменяющийся калейдоскоп лиц, обрывков разговоров, пейзажей; все тут же гасло в темноте небытия, оставляя загадку и досаду: что это, кто Он, перед чьим сознанием вспыхивают и гаснут эти странные яркие видения. В следующий момент Он осознал свое тело, и с трудом открыл глаза. Калейдоскоп картинок и темнота небытия сменились белым больничным потолком, не очень чистым, с трещинами и желтыми разводами. Он точно знал, что этот потолок именно больничный, но откуда эта уверенность, как Он сюда попал, и даже кто Он такой, на данный момент оставалось загадкой.

И тут в его разуме впервые возникла устойчивая картинка-воспоминание: он идет рядом с девочкой лет десяти, и несет два чемодана. Чемоданы, особенно правый, весомо оттягивают обе руки, но ни в коем случае нельзя показывать, что ему тяжело, а то, не дай Бог, девочка подумает, что он слабак, и предложит свою помощь. И еще: душу переполняет чувство радости от выполненного какого-то очень важного долга, и кажется: с этого момента жизнь пойдет совсем по-иному, и впереди только радостный смех и чистое небо над головой.

Андрей — только сейчас он вспомнил, что его зовут Андрей Данилов — тихо застонал и попробовал пошевелить сначала руками, потом ногами: это ему, хоть и с большим трудом, удалось, но одновременно возникло какое-то неудобство в носоглотке. Он подвигал языком, затем сделал несколько глотательных движений, и понял, что через нос и глотку введена тоненькая гибкая трубка.

«Это еще зачем»? — Недовольно подумал Андрей. — «Я серьезно болен? По-моему такие трубки для введения жидкости через нос в пищевод ставят больным, которые не могут питаться естественным образом. В этом, конечно, нуждаются либо больные в коме, либо с операциями на гортани и пищеводе — при раке, например».

Откуда у него эти познания в принципе, Андрей не знал, на всякий случай он потрогал свое лицо и шею, но, кроме трехнедельной щетины, ничего не обнаружил — ни шрамов, ни ран, ни фистул.

«Ну, слава Богу, вроде бы операции не было», — удовлетворенно подумал Андрей, — «значит я болен какой-то другой болезнью. Или болел и выздоровел»?

Андрей прислушался к другим своим ощущениям, но вроде бы нигде ничего не болело, беспокоил только почти чистый лист памяти, он совершенно не мог вспомнить, как жил до момента пробуждения, а также держалась мучительная слабость, и каждое движение давалось с огромным трудом. Андрей осмотрел помещение, в котором находился: это был небольшой бокс, с кроватью, тумбочкой и подставкой для капельницы. Никаких других предметов, которые бы хоть как-то разъясняли в какой больнице, и в каком отделении он находится, не оказалось. А впрочем, может чего-то он и не увидел, поскольку тело двигалось с трудом, словно разучилось выполнять приказы сознания.

«Что же могло произойти»? — В тоске ломал голову Андрей. Невозможность вспомнить свою жизнь, и идентифицировать свою личность вызывали в нем почти панику. Правда он помнил свое имя и фамилию, а так же понимал, где находится, и знал назначение тех немногих предметов, которые его окружали. Держалось ощущение, что весь мир сосредоточен в этой больничной палате, а что там за окном — совершенно не понятно, поскольку уровень кровати был ниже уровня подоконника, и кроме неба и облаков («Вроде бы летние облака», — подумал Андрей), ничего нельзя было увидеть в лежачем положении. Казалось странным еще и то, что в видении, которое держалось в его сознании после пробуждения, он видел себя, несущего чемоданы рядом с какой-то девочкой лет десяти, причем ясно осознавал себя ее ровесником — десятилетним мальчиком. Что было до и после он не мог никак вспомнить, словно бы и остался ребенком, но, судя по щетине на щеках, десятилетним мальчишкой быть он никак не мог. Чтобы еще больше в этом удостовериться, Андрей с трудом преодолевая явно несоразмерную ощущениям тяжесть, сдвинул одеяло, и скосил глаза вниз, желая себя рассмотреть. Нет, это было тело (кстати совершенно голое) взрослого человека, только сильно исхудавшее, с какой-то неприятной, сухой, словно бы пергаментной кожей. Осмотр своего тела так же не принес никаких разъяснений.

«Может я в автокатастрофу попал и у меня была травма черепа, и какое-нибудь сильное сотрясение мозга, которое мне память отшибло»? — Подумал Андрей на всякий случай еще раз ощупывая голову в поисках следов травмы. Нет, никаких повязок, гипсов и следов травмы не оказалось, и тем не менее он ясно помнил, что какие-то тяжелые, даже трагические события его жизни, связанные именно с автокатастрофами имели место, правда и факта того, что он попадал под машину, или в какое иное автомобильное происшествие он (впрочем, как и все остальное), припомнить не мог.

«Все же, наверное, какая-то катастрофа была», — пытался убедить себя Андрей, — «ведь явно что-то связанное с автомобилями припоминается. А то, что следов не видно, и ничего не болит — мало ли как это могло произойти. Переломов явно нет, но может я ехал в машине, и авария как-то так произошла, что было просто сильное сотрясение, или я обо что-то мягкое головой ударился — о ту же спинку сидения, например. Просто тряхнуло с такой силой, что я сознание потерял и памяти лишился. Конечно, может это и какое-то психическое или неврологическое заболевание. Правда, не припомню, при каком заболевании человек может вот так всю свою жизнь забыть, оставаясь в остальном вполне нормальным… хотя, с чего это я взял, что я нормальный»? — Тем не менее, Андрей почему-то был уверен, что он вполне нормален во всем, что не касается памяти.

Воспоминания о существовании на свете автомобилей, мягких сидений, сотрясений мозга и прочих заболеваний несколько расширили представления Андрея о действительности. Он подумал о том, что если встанет и подойдет к окну, и посмотрит, каков мир там, за окном, то это, если не полностью возвратит память, то хотя бы даст поток каких-то дополнительных ассоциаций и зацепок разума для восстановления полной картины своей личности. Он попытался лихо соскочить с кровати, но это оказалось совсем не так просто, тело слушалось с трудом, казалось (хоть он явно не был парализован), что его руки и ноги совсем разучились двигаться, и на то, чтобы сесть на кровати и свесить ноги вниз, ушло не менее получаса мучительных попыток. Затем, когда он привык к сидячему положению, прекратилось головокружение и мушки перед глазами, Андрей резко встал, как нырнул в холодную воду. Какое-то время ему удавалось держаться вертикально, уцепившись за спинку кровати (пальцы были очень слабыми и на самом деле еле держались за упор), затем все поплыло, ноги подкосились, и он грохнулся на пол, от непривычных усилий вновь потеряв сознание.

На этот раз (очевидно потеря сознания была непродолжительной) никаких картинок и снов Андрей не видел, и очнулся от боли в руке. Над ним склонилось лицо полной пожилой женщины в белом халате, которая делала укол в вену. Рядом стоял невысокий лысоватый мужчина, и держал в руке толстый потрепанный журнал.

«Моя история болезни», — догадался Андрей, — «Господи, почему же она такая толстая? Когда же они столько написать успели, я что, год здесь провалялся? Что же это за сотрясение мозга такое»?!

— Ну, вот и наш спящий принц проснулся! — С непонятным воодушевлением сказал мужчина, то ли обращаясь к Андрею, то ли к медсестре, которая уже заканчивала делать укол. — Вы меня слышите, вы понимаете, о чем я говорю?

— Слышу, — пробормотал, впрочем довольно невнятно Андрей, во рту было сухо, и язык слушался его так же плохо, как руки и ноги. — Где я? Что со мной случилось, чем я болел?

— Слава Богу, — обратился врач к медсестре, — вполне адекватен после такого срока в летаргии. Правда, в подобных случаях больные достаточно быстро восстанавливаются, но некоторые какое-то время говорить не могут. По крайней мере, так описано в литературе, естественно, подобный случай мало кому из врачей наблюдать посчастливилось. А вообще-то, механизм и природа летаргического сна мало изучены, не известно, ни от чего больной засыпает, ни отчего просыпается, нам остается только констатировать факт. Ну, молодой человек! — (тут он явно обращался к Андрею). — Сегодня — великий день и у вас и у нашего отделения! С добрым вас утром, а вернее, с новым рождением! Знаете, сколько времени вы почивать изволили?

— Сколько? — Уже более отчетливо проговорил Андрей, чувствуя, что внутри его все холодеет. — Неделю? Месяц?…

— Может, не надо ему сразу говорить, Анатолий Яковлевич? — Тревожно зашептала медсестра. — Может это для него шоком будет, и он снова это… заснет?

— Ничего, ничего, — весело ответил врач, — легкий психологический шок ему сейчас даже полезен, это его сознание слегка растормозит. А насчет «заснет» — не беспокойтесь, в литературе описано, что они после летаргии еще долго обычным сном заснуть не могут. Так что бессонница на ближайшие дни и месяцы ему обеспечена. Вы, молодой человек, — сказал врач, внимательно глядя в глаза Андрея, — проспали десять лет с лишнем.

— Лет?!

— Да-да, именно лет, я не оговорился, — добавил Анатолий Яковлевич, потирая руки (историю болезни он положил на тумбочку Андрея), — читаем, — он снова взял историю Андрея и открыл первую страницу. — Вас привезли в первое неврологическое отделение больницы имени Боткина 20 февраля 1975 года. Сейчас вы находитесь в реанимационном боксе той же больницы, и на дворе 21 июля 1985 года. Так что вы, молодой человек, можно сказать, местная достопримечательность, ископаемое, мастодонт, музейный экспонат, так сказать! На вас посмотреть каждый день студентов водят. Такая продолжительная летаргия, можно сказать, анабиоз — редчайший случай. Сердце раз в полминуты бьется, дыхание и того реже — прямо таки, кадавр — труп, в переводе с латыни, только не разлагается и в питании нуждается. Ну, естественно, сами вы кушать не могли, приходилось вам через трубочку и через капельницу питательные жидкие смеси вводить.

Андрей потрогал трубочку, торчащую из носа.

— Так вот, значит, зачем трубка, — сказал он уже более уверенно и отчетливо. — А впрочем я и сам догадывался, зачем она вставлена, я, похоже, когда-то медицину изучал….

— До того, как вы заснули, вы были студентом Первого медицинского института, наш коллега, так сказать. К сожалению, ваш академический отпуск несколько затянулся, так что не исключено, что с вашим восстановлением в институте могут быть проблемы, не знаю, какие там сейчас порядки.

— Так, сколько же мне лет? — Упавшим голосом спросил Андрей. Я, когда очнулся, мальчиком десятилетним себя ощущал, а потом понял, что нет, вроде, не мальчик….

— Да, какой мальчик, тридцать лет вам, — сказал врач, глянув в историю болезни. — Так сказать, мужчина в самом расцвете сил, как Карлсон, который живет на крыше. Припоминаете такого героя? — Доктор снова внимательно глянул в глаза Андрею, словно пытался оценить, достаточно ли тот включился в привычные имена и образы.

— Прекрасно помню, — ответил Андрей, в памяти которого тут же всплыли детали истории о Карлсоне, описанной в бессмертном произведении Астрид Линдгрен. — Все, что вы мне говорите, я прекрасно понимаю и, похоже, достаточно хорошо могу ориентироваться во внешнем мире. У меня — другая проблема, помимо общей слабости, естественно. Я совершенно забыл события моей жизни. Я даже своего лица не помню, и отца с матерью.

— Ну, такое вполне может быть, — развел врач руками, — думаю, вскоре вы все вспомните, когда мать свою увидите, домой вернетесь, встретите своих родных, близких. Вы же не проснулись полным идиотом, и быстро восстанавливаете ассоциативные связи, когда слышите знакомые слова и понятия. Ваше сознание столько лет находилось в пассивном состоянии, что такая утрата памяти вполне естественна. Очевидно, все события, находившиеся на уровне коры до приключившегося с вами несчастья, опустились глубоко в подкорку, и их нужно снова на поверхность сознания вытаскивать. Как только возникнут знакомые ассоциации, вы все вспомните. Ведь часто так бывает, что мы забываем какие-то события в нашей жизни, но как только появляются ассоциации, связанные с этим событием, все вспоминается. Так что не беспокойтесь, не перегружайте мозг, все вернется в свое время. Вот только вставать вам пока рановато, ваша мышечная система атрофировалась за эти годы, так что ходить придется учиться заново, и разумеется, в сопровождении медперсонала. Но не переживайте, думаю, что все быстро восстановится, и тогда, через пару недель, мы выпишемся, вы и так тут слишком долго занимали больничную койку. А пока отдыхайте, скоро сюда зайдет психолог и немного с вами побеседует, мы же позвоним вашей маме, сообщим ей радостную весть. Если все будет нормально, скоро переведем вас в общую палату в неврологическое отделение. — Доктор ободряюще потрепал Андрея по плечу, и они с медсестрой оставили Андрея в одиночестве.

Через час пришел врач реаниматолог (Анатолий Яковлевич, как выяснил Андрей, был заведующим реанимационного отделения), осмотрел Андрея и вынул из носа зонд для питания. Затем медсестра принесла завтрак — жидкую овсянку и стакан слабенького чая, и Андрей — правда вначале не без труда — самостоятельно поел впервые за десять лет. Позже, в течение дня приходили разные врачи, посмотреть на местный экспонат, задавали Андрею всякие вопросы, щупали пульс, делали кардиограмму и энцефалограмму, сообщили, что работа сердца и биоэлектрическая активность мозга в пределах нормы, правда несколько преобладают Тэта-волны, но ничего удивительного, после стольких лет летаргического сна.

В довершение медсестра его побрила, и Андрей попросил принести зеркало, чтобы вспомнить свою внешность. В первый момент на него глянул незнакомый молодой человек с красивым, но сильно исхудавшим лицом и желтоватой пергаментной кожей, но вскоре он стал припоминать детали своей внешности, и был приятно удивлен, что не особенно постарел за эти десять лет. И еще он вдруг вспомнил, как стоит напротив зеркала и дотрагивается пальцем до его поверхности, а затем, по мере отведения руки, из зеркала появляется его двойник, и начинает вести самостоятельное существование. При этом, хотя картинка выглядела достаточно неправдоподобной, держалась полная уверенность, что все это он наблюдал воочию, и подобное невозможное явление его тогда ничуть не удивляло.

«Нет», — подумал Андрей, — «все же, наверное, крыша слегка съехала. Где это видано, чтобы отражение из зеркала выходило? Не могло такого быть»!

В этот момент дверь палаты распахнулась, и в бокс вбежала незнакомая, пожилая женщина с заплаканным лицом. Она бросилась к Андрею, сжала его лицо ладонями и начала целовать в веки, щеки, лоб. Затем сильно прижала его голову к груди, и как-то по-стариковски запричитала:

— Господи, Андрюшенька, сынок, очнулся! Уж не верила, что снова глаза твои ясные увижу! Каждый день в больницу к тебе еду и думаю: «Сейчас скажут, что сердце остановилось, и тебя в морг отвезли». Я и к телефону-то со страхом — особенно первое время — подходила, думала, сейчас скажут, что ты умер…. И так десять лет! Я за это время совсем извелась, состарилась раньше срока…. Ну, скажи, скажи что-нибудь! — Добавила она, видя, что Андрей ее явно не узнает.

— Здравствуй, мама, — смущенно пробормотал Андрей. Он вглядывался в это заплаканное лицо, с темными мешками под глазами, и ему вспоминалось другое, гораздо моложе и привлекательнее, с редкими морщинами и другой прической, и в его памяти воскресал образ той, которую он звал своей мамой, которую всегда очень любил, но стеснялся своих чувств, с которой был сдержан, а в последние несколько лет весьма холоден. Одна за другой, словно свечи от руки лакея в гостиной прошлого века, в его памяти всплывали бесчисленные сценки из его детства, отрочества и юности, в которых фигурировала эта, в его воспоминаниях молодая, а теперь сильно состарившаяся и подурневшая женщина.

Вот мама, облаченная в одежды Деда Мороза (тогда им не узнанная) вытаскивает из красного мешка с блестящими, вырезанными из фольги звездами огромного плюшевого мишку (впоследствии этот мишка становится его любимой игрушкой), и говорит смешным басом: «Слышал я в нашем лесу, что этот мальчик, совсем уже большой, а до сих пор молоко из бутылочки пьет. Стыдно, Андрюша, все дети в твоем возрасте уже давно молоко из кружечки пьют, а ты — все, как маленький! Обещай мне, что завтра же вы с мамой эту бутылочку за забор забросите, и ты начнешь молоко вот из этой кружечки пить». И с этими словами ряженая мама достает фаянсовую кружку с разноцветными цветочками. А Андрей стоит посреди комнаты, силится не зареветь, и думает, какой это мерзкий старикашка, и откуда он знает тот постыдный факт из его биографии, что ему уже пять лет, а он до сих пор пьет молоко только из специальной градуированной бутылочки с выдавленными цифрами.

А вот они с мамой сидят, обнявшись на мягкой софе, и мама рассказывает ему импровизированную историю немецкого ефрейтора Пука на советско-германском фронте. В памяти Андрея всплывает ее озорной голос, напевающий от имени этого многострадального ефрейтора, который постоянно мается животом, накладывает в штаны по любому поводу, и вообще — редкий трус и идиот, разухабистую песню про таинственного Мальбрука, который собрался в поход, но так же, как ефрейтор, занедужил животом, и в конце концов помер от поноса. Заканчивается же эта песня тем, что Его жена Елена

Сидела на горшке

И жалобно свистела

С бумажкою в руке.

Потом Андрей узнал, что в настоящих словах этой старинной песни, времен войны с Наполеоном, фигурирует вовсе не «свистела», а нечто более соответствующее описанному процессу, но, как видно, мама не хотела воспроизводить при сыне столь неприличные подробности.

А вот более поздняя сцена из его жизни. Андрей сидит за праздничным столом рядом с симпатичной пухленькой девушкой в белоснежном свадебном платье («это — моя жена, Леночка», вспыхнуло в памяти Андрея) в окружении гостей, а мама стоит с бокалом шампанского в руке и произносит тост за здоровье молодых: ее сына и новоиспеченной дочки. Тост естественно заканчивается синхронным ревом гостей «горько», а Андрей, которому уже смертельно надоел этот обязательный свадебный ритуал, неохотно целуется с Леночкой, которая, в отличие от него, явно довольна происходящими событиями. А затем, словно перебивка кадра, уже совершенно противоположная сцена. Андрей стоит у гроба, в горле у него ком с трудом сдерживаемых слез, а в гробу лежит Леночка все в том же свадебном платье невесты, и словно бы смотрит на него с укором сквозь закрытые веки. А в голове Андрея кружится, словно на испорченной пластинке только одна фраза: «Прощай, мое Солнышко, я тебя никогда не забуду».

Эти сцены запустили череду других, и Андрей понял, что память его начала по кусочкам восстанавливаться. Одна сцена, словно за ниточку вытягивала из небытия другую, а та — следующую.

— Что с тобой, сынок? — Раздался испуганный голос мамы, и Андрей почувствовал, что его трясут за плечо. — Тебе плохо?

Андрей стряхнул поток воспоминаний и включился в поток действительности.

— Не пугайся, мама, — сказал он бодрым голосом, — я сейчас за несколько секунд словно бы значительный кусок жизни снова прожил. Я ведь с момента пробуждения и до твоего прихода, совершенно не помнил свою жизнь до того, как летаргическим сном уснул. Помнил только, что меня Андрей Данилов зовут — но при этом идиотом себя не ощущал, понимал, что вокруг происходит, и даже некоторые медицинские познания обнаружил. Мне потом Анатолий Яковлевич подтвердил, что я в медицинском институте учился. А как только тебя увидел, вдруг все стал вспоминать. Ты даже себе не представляешь, как это страшно, не помнить, кто ты такой, как жил и кем был. Кстати, тебя я тоже совсем не помнил, и вдруг появляешься ты, я тебя вспоминаю — правда, гораздо моложе — и вся моя жизнь по кусочкам начинает в сознании восстанавливаться! Наверное, в этот момент я вел себя несколько неадекватно….

— Да нет, просто застыл и глаза остекленели. Я испугалась, что ты снова в летаргию впадаешь…. Моложе, говоришь, была? — Мама, очевидно, была задета, как любая женщина, которой напоминают о возрасте. — Так ведь десять лет прошло, мне сейчас пятьдесят четыре, а слез я столько за это время выплакала, что выгляжу, наверное, совсем старухой….

— Да, что ты, мамочка, — начал успокаивать ее Андрей, — совсем не старуха, просто я тебя немного другой помню: и покрасилась ты, и прическу другую носила, и платья этого не было…. Я к тебе теперь уже почти привык, на самом деле ты не особенно изменилась.

— Где уж там, «не особенно», — горько сказала мама, — горе и годы не красят…. Ладно, что мы все обо мне, как ты…, хотя, что я глупости спрашиваю, хотела сказать «поживаешь». Это же все мы за эти десять лет большую жизнь прожили, а для тебя все равно, что мгновение прошло, тебе же, по сути дела, как было двадцать, так и осталось, ты и внешне-то не особенно изменился, только исхудал сильно.

— Ты знаешь, — Андрей как-то странно посмотрел на мать, — у меня такое чувство, что это не совсем так, такое ощущение, что я все эти годы жил, только не здесь, а в каком-то другом мире, правда не могу его пока припомнить. По крайней мере — это не то, что заснул и тут же проснулся….

— Как это «жил в другом мире»?! — Мама снова глянула на Андрея с тревогой. — Ты же спал! И потом, что это за «другой мир такой»? Наверное, сны видел, а сейчас в твоей голове все немного перепуталось. Надо будет у доктора спросить, видят ли люди в летаргическом сне сновидения…. Вообще-то я, например, всегда помню, какие события происходили во сне, какие наяву.

Андрей смутился.

«Не хватало, чтобы она меня за ненормального приняла, надо следить за тем, что говорю»! — Андрей припомнил, что раньше, в прежней жизни происходили какие-то необычные события (астральные путешествия пока не всплывали в его памяти), и он никогда не делился этим с мамой, чтобы не встревожить ее материалистически воспитанный разум. Тем не менее он отчетливо чувствовал, почти был уверен, что эти десять лет не спал, не видел сны, но жил полнокровной жизнью, хотя было совершенно не понятно, как такое может быть, к тому же никаких конкретных событий он пока припомнить не мог.

— Да, это, наверное, сны были, — Решил Андрей успокоить маму, — наверное, когда десять лет спишь, то во снах фантастическую жизнь проживаешь, а, поскольку это происходит очень долго, то кажется, что реальную жизнь прожил. Правда, что мне снилось, я вспомнить пока не могу, но что тут удивляться, я свою реальную жизнь вспоминать начал только когда тебя увидел…. Кстати, знаешь, какая сцена была в моем сознании, как только я проснулся? Помнишь, мы с тобой, когда я мальчишкой был, в Трускавец ездили? Так вот, стоит перед глазами картина, как живая, что к калитке подъезжает такси, и я бегу помогать маме с дочкой, которые из этого такси выходят, и потом тащу через сад тяжеленные чемоданы, и мы с этой девочкой болтаем, как старые знакомые…. Казалось бы, совершенно пустяковая сцена, а как запомнилась! Всю остальную свою жизнь забыл, а такой пустяк, да еще из раннего детства в памяти остался.

— Ты что-то путаешь, — сказала мама, пожав плечами. — Я хорошо помню нашу поездку в Трускавец, и маму с дочкой, которые в соседнем доме поселились. Очень симпатичная девочка, и я тебя все время подзуживала, чтобы ты с ней познакомился — одному-то скучно. Но ты тогда таким букой был, и утверждал, что с девочками никогда дружить не станешь. Правда, она тебе явно понравилась, я видела, что ты все время за ней следишь, и однажды у тебя даже какая-то странная фантазия возникла, когда мы церковь посмотреть ходили, будто ты ее там около икон встретил, и с ней разговаривал. Но я все это время тебя из внимания не выпускала, и точно знаю, что никакой девочки рядом не было. Все же с тобой, наверное, тогда галлюцинации приключились, а не фантазии, иначе, зачем было такую безделицу выдумывать, и так искренне удивляться, что я этого не видела. Наверное что-то с тобой уже тогда было не так, ведь и летаргический сон на пустом месте не мог возникнуть. Правда я с врачами говорила — никто ничего толком об этом заболевании не знает.

— Не подносил чемоданы, говоришь, — с сомнением покачал головой Андрей. — Странно, а мне казалось, так оно и было в действительности…. Ну, Бог с ним, — решил пока оставить он эту тему, — ты мне скажи — правда я уже многое припоминаю — насчет моей жены. Отчего она умерла, она же совсем девочкой была? Этот момент у меня как-то пока не всплывает.

— Под машину она попала, — пряча глаза, сказала мама. — Может, не надо об этой трагедии, ты еще так слаб!

— Ну, почему, — запротестовал Андрей, — мне, как раз, спокойней будет, когда все в голове уляжется. А трагедии — куда ж от них деваться, так или иначе все это в голове восстанавливать придется.

— Размолвка у вас серьезная была, — сказала мама грустно. — У тебя женщина появилась, старше на десять лет, и ты решил к ней уйти. Правда, говорил мне, что и у Леночки кто-то был, но я в это не особенно верила, уж больно она тебя любила, и страдала, когда ты от нее отдаляться начал…. В общем, после бурного объяснения, когда ты из дома ушел, она поехала к своей матери и…

— Ладно, не надо, мама, я все вспомнил, — остановил ее Андрей. — Была у меня женщина, Лиана, и я ее сильно любил…. Не понимаю только, почему я так убивался, когда Лена погибла — это я хорошо сейчас помню — ведь ее-то я как раз не любил, тем не менее, очень сильно переживал, и даже хотел с Лианой разорвать, правда так и не разорвал, кажется.

— Как же не переживать, — тихо сказала мама, — даже о кошке переживают, а тут человек…. У вас в школе такой бурный роман с ней был! Помнишь, как я вас первый раз в постели застукала? Разозлилась тогда страшно, а вы-то как перепугались, особенно она! Такими смешными выглядели! Я на вас смотрю, знаю, что мне надо быть строгой, а меня смех разбирает. — Мама украдкой смахнула слезу. — Не понимаю, чего тебя потом на эту Лиану потянуло, тридцатилетнюю….

— Кстати, — спросил Андрей, пряча глаза, — ты с ней случайно не познакомилась? Не знаешь, как она, где она?

— Не знаю, — ответила мама раздраженно, — и знать не хочу! Появлялась она здесь пару раз, когда это несчастье с тобой приключилось — рыдала, руки заламывал, причитала, что это она во всем виновата — такая актриса! А потом пропала, и даже телефон дать не удосужилась. Ты из-за нее совсем голову потерял — может и действительно все из-за этого произошло, ты ведь такой был впечатлительный! Да только недостойна она была твоей любви, она тебя предала, как несчастье случилось — сразу в кусты! Знаю я таких дамочек, любительниц молоденьких — самая настоящая хищница!

— Ладно, не будем о ней, — сказал Андрей. Детали его романа с Лианой одна за другой вспыхивали в его памяти, и говорить об этом с мамой ему не хотелось.

— Кстати, — сказала мама, — зачем ты в этот Переславль потащился? Зимой, тем более.

— В какой Переславль? — Удивился Андрей. — Он уже хорошо помнил, как за три месяца до печальных событий ездил в Переславль, чтобы пообщаться с Синь камнем, но точно знал, что маме об этом не сообщал, да и вообще, об этом не знала ни одна живая душа.

— Как в какой? Ты что, не помнишь? Тебя там и нашли. На берегу Плещеева озера, рядом с большим валуном лежал. Уж, как насмерть не замерз, не ясно. Сколько ты на снегу пролежал, пока тебя обнаружили — одному Богу известно….

— Ты ничего не путаешь? — Испуганно спросил Андрей. — Меня же должны были на лавочке во дворе на Сретенке найти! Именно там я отключился, да и было это в середине мая…. — Андрей закусил язык: рассказывать маме при каких обстоятельствах он оказался на Сретенке вряд ли можно было назвать удачной мыслью.

Мама посмотрела на Андрея с сочувствием.

— Ну, что ты, сынок, не волнуйся, наверное у тебя еще не вся последовательность событий восстановилась, и что-то перепуталось. В Переславле тебя нашли, вернее недалеко от города, зимой….

— Ладно, — вынужден был свернуть разговор Андрей, — наверное действительно несколько перепуталось. Я ведь оклемался-то всего как часа три назад.

Вскоре пришла медсестра и попросила маму закончить свидание с сыном, поскольку он еще очень слаб и слишком продолжительная беседа может ему повредить. Тем не менее, когда мама ушла, она занялась с Андреем ходьбой, и в конце занятий он, хоть и безумно устал, но довольно сносно передвигался по палате.

— Прекрасно, — сказал Анатолий Яковлевич, который еще раз навестил Андрея в конце рабочего дня, — думаю, через пару дней можно будет переводиться в общую палату. Пообщаться с другими больными вам будет очень полезно — так вы быстрее восстановитесь, к тому же войдете в курс событий, что на белом свете произошло за эти десять лет. Между прочим, в нашей стране тоже немало всякого случилось, и похоже мы стоим на пороге больших перемен, хоть после стольких лет застоя в это трудно поверить. — Затем доктор ушел, распорядившись, чтобы дежурная медсестра сделала Андрею на ночь укол снотворного, поскольку самостоятельно в ближайшее время спать он наверняка не сможет, а организм все равно нуждается в отдыхе. Вскоре ушла и медсестра, а Андрей остался наедине с обрушившимся на него потоком воспоминаний, и с несколькими загадками, которые в картину этих воспоминаний явно не вписывались.

Последующие дни в больнице были для Андрея днями переоткрытия мира. Через пару дней, убедившись, что он быстро идет на поправку, Анатолий Яковлевич перевел его в кризисное отделение на долечивание. Кризисное отделение было элитным в больнице, с палатами не более, чем на 2—3 человека, хорошим питанием и спокойной общей атмосферой. На самом деле под этим ничего не значащим названием скрывался психоневрологический профиль стационара, там лежали больные с явными психическими отклонениями, правда тяжелой психиатрической патологии, наподобие шизофрении и МДП там не было. Потому-то Андрей не встретил там ни Наполеонов, ни Достоевских ни Гагариных. Отделение скорее напоминало клинику неврозов в миниатюре, лежали там в основном невротики с различными депрессивными синдромами, а так же привилегированные алкоголики и наркоманы, прошедшие в других специализированных больницах курс интенсивной терапии, и поступившие сюда на долечивание. Так что контингент отделения в основном страдал неглубокими психоневрологическими отклонениями, и нуждался, по большей части, в психологическом и физическом покое. Атмосфера в силу этой специфики поддерживалась здесь максимально спокойная, комфортная, и никакого особого лечения, помимо физкультуры, гипноза, электросна, бесед с психологом, а так же легких транквилизаторов и снотворных, там не проводилось.

Соседи по палате достались Андрею вполне интеллигентные: непризнанный художник авангардист Коля, и редактор поэтического сборника «День поэзии» Дмитрий Палыч — оба алкоголика, прошедшие курс детоксикации в наркологическом диспансере, и поступившие сюда на курс реабилитации. Андрей быстро возвращался к своему прежнему, долетаргическому состоянию: набирал прежний вес, кожа обретала нормальный цвет и тургор, и один за другим восстанавливались его провалы в памяти; оставались только некоторые нестыковки событий, которые его по-прежнему беспокоили. Так в его сознании твердо держалась уверенность, что в летаргию он впал в конце мая 75 года, после злосчастной попытки убить Туранцеву, получившую лабораторию вместо Лианы. События эти он очень хорошо помнил, а из истории болезни и рассказов мамы следовало, что его нашли на берегу Плещеева озера в конце февраля — и куда делись эти три месяца его полноценной жизни, было также совершенно не ясно. Так же существовал провал его жизни в Трускавце: из него он помнил только тот момент, который яркой картинкой стоял у него перед глазами после возвращения в сознание, и как выяснилось из беседы с мамой, этого события в действительности вообще не было. И еще одному своему чувству он не мог найти объяснения: это странная уверенность, что в течение 10 лет его летаргического сна, он жил в каком-то другом мире, но припомнить что-нибудь конкретное из этой жизни ему никак не удавалось.

Соседи Андрея по палате быстро ввели его в курс политических событий минувшего десятилетия: о последних годах застоя, Афганской войне, смерти Брежнева, «пятилетке пышных похорон», о том, как товарищ Черненко выполнял обязанности генерального секретаря КПСС не приходя в сознание. О перестройке, гласности и о том, что прекращены гонения на церковь и прочие религии и секты. Последнее особенно удивило и обрадовало Андрея, поскольку непосредственно касалось его главного увлечения в жизни, хотя каких-то особых гонений, помимо разгона группы Балашова он на себе не испытывал и в годы застоя.

Художник авангардист Коля, примерно одного с Андреем возраста (правда тот по-прежнему никак не мог отделаться от привычного самоощущения себя в ранге двадцатилетнего), был типичным представителем богемы: с бородой и длинными засаленными волосами. Коля повсюду демонстрировал свое воинствующее православие, и тот факт, что теперь можно спокойно ходить в церковь, не опасаясь каких-то гонений, и открыто говорить о своих убеждениях, и свободно писать картины религиозного содержания, его, в какой-то степени, даже деморализовал. Он привык считать себя чуть ли не мучеником за веру и искусство, и приписывал факт своего непризнания исключительно проискам советской власти. Теперь же, когда диссиденство расцвело пышным цветом, он был несколько растерян, и утверждал, что все эти игры в демократию и гласность быстро закончатся, и все вернется в свое прежнее ненавистное совковое русло, которое, как Андрею показалось, было ему гораздо милее, нынешнего «вольного ветра перемен».

Сорокалетний Дмитрий Палыч напротив, представлял из себя типичного советского конформиста, не верящего ни в Бога, ни в коммунизм, который, тем не менее, как понял Андрей, на своем посту редактора поэтического журнала добросовестно проводил линию партии в советскую поэзию, борясь в том числе и с религиозным мракобесием. Теперь же, когда была получена соответствующая директива, он собирался открыть в своем журнале раздел «Современные поэты-мистики». Андрей, заинтересовавшийся этим фактом, рассказал Дмитрию Палычу о своем тайном увлечении мистической поэзией, и прочитал несколько соответствующих своих стихотворений. По его реакции, Андрей понял, что в стихи редактор особенно не врубился, но тем не менее сказал, что тот неплохо владеет версификациями, стихи густо замешаны, и что хотя раньше об их публикации не могло быть и речи, то теперь, напротив, такие ребята ему нужны для нового раздела, и когда они выпишутся, он с удовольствием примет Андрея у себя в редакции, и наверняка что-то отберет для публикации. В подтверждение серьезности своих намерений он дал Андрею домашний телефон.

Итак, быстро пролетели 2 недели в кризисном отделении, Андрей чувствовал себя вполне здоровым, и после тщательных анализов и обследований, был выписан и отпущен в полную неизвестность: как жить дальше, где работать или учиться, без друзей и подруги, которые теперь неизвестно где, и возможно даже и не помнили о нем. Со странным чувством нереальности он шел в сопровождении радостной мамы по незнакомой улице к станции метро «Беговая», с тем же чувством ехал в метро — с тем же чувством переступил порог своей квартиры. Сейчас, когда он вышел из больницы, его охватило странное чувство, словно вся его жизнь до летаргии была зыбким нереальным сном, а, напротив, реальная жизнь и события происходили в эти десять лет, когда он лежал в реанимационном отделении с частотой дыхания и пульса не чаще одного раза в минуту, но эту жизнь он совершенно забыл — и теперь, по прошествии десяти лет, вновь возвратился в сон, именуемый «прежняя жизнь».

Мама накормила его праздничным обедом, который заранее приготовила в его квартире, затем с неохотой ушла домой, поскольку Андрей заявил, что в уходе не нуждается и хочет сегодня побыть один, чтобы заново привыкнуть к своей старой квартире и вещам, а также обдумать дальнейшую жизнь. Весь вечер он бродил по квартире, открывал и закрывал любимые книги, включал и выключал телевизор, не зная, на чем остановиться и чем заняться, словно совершенно отвык от какой-то целенаправленной деятельности. Пока же он купался в воспоминаниях и живых ощущениях, связанных с теми или иными событиями и людьми в его прошлой, теперь уже такой далекой жизни. Вот кровать, на которой он спал последние 2 года с Леночкой, а затем с Лианой, и неудачно пытался освоить Тантра йогу, вот стол, за которым он написал столько стихов и поэму, вот заветные тетради — плод его тайных мыслей и вдохновения.

Андрей сдержал страстное желание углубиться в перечитывание своих старых стихов, и сразу же заглянул в конец тетради, надеясь найти какие-то записи, оставленные им в период с февраля по май 75 года, поскольку точно помнил, что закончил поэму, незадолго перед поездкой к Синь камню, а после этого написал 3 стихотворения, и даже неплохо их помнил, особенно одно, которое он написал в дни кризиса своих отношений с Лианой. Эти стихи он знал наизусть от начала до конца:

Только вьюг твоих приютство,

Наших душ несходство,

Цепи тяжкие банкротства

Заново куются.

На крыле любви носила,

Нежила полгода,

А сегодня перекрыла

Вентиль кислорода.

Я молю, метая взоры

(Рот закрыла маска,

сзади — дверь, на окнах шторы,

лампочка погасла),

«Душно мне, открой же краны,

Или, если поздно,

Дай дурманящей отравы,

Оглуши наркозом»!

Не ответишь, не услышишь,

Не вернешь дыханье,

Ждешь чего-то, словно свыше

Ловишь указанье.

Может, просто скинуть маску?

Не поднять руки мне,

Жду печальную развязку

В тягостном унынье.

Андрей не относил это стихотворение к своим шедеврам, но оно, как никакое другое, соответствовало его настроению того времени, и поэтому он хорошо его запомнил. Он открыл последние страницы своего блокнота. Увы, последняя его запись датировалась февралем, это была поэма Иола, и следующий лист оказался пуст.

«Может, — подумал Андрей, — я в черновике запись сделал и в чистовик забыл перенести»? — (Хотя точно знал, что всегда переписывал стихотворение сразу после того, как заканчивал работу в черновике). Но все черновики оказались целы, и этих трех стихотворений он там не обнаружил. Он порылся в других своих записях — увы, никаких свидетельств его активного существования в этот злосчастный период! Не было и Сомы в серванте, вернее стоял тот памятный пустой графин но тут удивляться было нечему, ведь прошло десять лет, и с вином в графине могло произойти все, что угодно. Правда высохнуть оно вряд ли могло, но в конце концов мама регулярно приходила в его квартиру, и наверняка постоянно здесь прибиралась. Могла она и вылить вино, и выпить, хотя выпить — это вряд ли, она почти не пила, тем более в одиночестве.

«Интересно», — подумал Андрей, — «Если бы она его выпила, что бы с ней произошло? Тоже в суперменшу превратилась? Или такое только с подготовленными, вроде меня, могло произойти? Нет, если бы такое произошло, она конечно все мне рассказала, ведь я с ней после летаргии уже о многом переговорил — о таких вещах не забывают. Значит, вылила, или… здесь ее никогда и не было, стихов ведь нет, а я точно знаю, что должны быть! Значит остается два варианта: либо у меня после летаргии крыша не окончательно на место встала, и я какие-то свои фантазии за реальные события принимаю, либо произошло чудо, и после того, как я провел ревизию в астрале по совету Варфоломея, из реальности исчез трехмесячный кусок моей жизни. Поразительно! Не возможно в это поверить! Одно дело о чем-то подобном в фантастических книжках читать, другое дело самому в таком положении оказаться»!