За гвоздями в Европу

серия RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ

пазл 3

трилогии «Чокнутые русские»

ЗА ГВОЗДЯМИ В ЕВРОПУ

жанр: хождение

поджанр: хрестоматия по графомании

Прескриптум 1

(версия Прескриптума 1 от 26.05.2017)

Текст, оформленный как роман «За гвоздями в Европу», представляет собой самый ранний, самый наивный, самый по-настоящему графоманский вариант произведения, которому «уютно» только в окружении защитительных кавычек. У охранников по паре бицепсов и кряк-крюк: левой вниз-справа вверх! Если, конечно, владельцы не фигурные птички.

В данном случае я веду себя подобно Хоме Бруту из Вия. Если помните, гоголевский философ Хома считал, что обезопасил себя от поганой нечисти, нарисовав вкруги себя, мелом, окружность: надутый пузырь личной безопасности. Не мыльный — вселенский. Но концы не забыл замкнуть. Хоть и торопился. Любуйтесь, твари.

Моськайте клацками, а я посмеюсь слоном.

Понимая ситуацию, и видя риск, на который иду — а точно не поздоровится, если книжка попадёт в руки активиста недоброжелателя, — тем не менее, я во вторый раз публикую эту придурковатую баланду: в ней укроп — не укроп, вата — не вата, а русо Петрушко, Банана Великана, кокос подсеквойный, кетчуп помойный: кислый, тошнотный, хуже глюкозы с луком.

В общем, дрянь несусветная. Но так продирает, если по полной ложке! Аж неясно: то ли полный тупец, то ли автор — маргинал: типа Бэ Джонсона. То ли он скособоченный литературный Хокинг, простите, не хотел. Или бозон Хигса. Всем перечисленным на правила наплевать. Всем, ибо они из наглосаксов.

Наглосаксам, являющимся на самом деле равноправными единичками человеческого мира, их неумное высокомерие не мешает претендовать на избранность их Богом.

Как минимум, они вроде гироскопических «слабосил Кориолиса», они катят бочку на центростремительное мироустройство Земли. Мелко раскачивая её, они занимают любые щели, бреши, трещины, провоцируя на ответное то неджентльменское, а то пассивное, кухонное противостояние. Они пытаются вправить скромно помалкивающему Богу своё понимание ситуёвины.

Выкруживаю — что сам толком не знаю — из древнего текста сознательно: второй оборот пошёл.

И, надеюсь, он станет последней попыткой: в таком именно: в несовершенном, в эскизном виде.

А, может, и ещё когда-нибудь рискну: кто его знает: вдруг понравится испытывать терпение литературного Божка, звать которого Никак, кажется древнегреки имени ему не дали… Но, щас проверю… Где она эта вредная Вики… Педия эта… онлайн. Роюсь…

Нашёл в интермусорке. Без Вики. Жаль. Неплохая всётки тётка: всем даёт. А и то хлеб. Читаю…

…Мельпомена, Талия — трагедия и комедия? Эти что ли?

Или вот: Афина. «Искусствами заведует»… да, это моё. «Духовной деятельностью» — ну это сильно мимо.

Братцы! Но это ж всё дамы! Дайте мужика: хотя бы с маленькой, хотя бы с греческой, отвернитесь, пипиской…

Вот, нашёл: Аполлон! Да-а-а, пиписка действительно никакуща. Несерьёзно это как-то всё. Но покровительствует. Творческой деятельности. Сеятельной Деятельнице? С сильным натягом, но годится… Сами любим сеять. Жать меньше. Жрать больше. Зажимать в углу — почему бы и не зажать, если дают. Не срок. Нет. Просто тело, взять, молодое, зелёное. «Особая роль в судьбе Миллера», это откуда? Ах Аствацатурова зацепил. Нечаянно, прости, Андрюша. Ага, вот: «считается главой девяти муз»: Мельпомену, значит, с Талией… возглавляет… знаем-знаем: кто возглавляет, тот и имеет. Сплошной разврат в Греции. И звать этого парня по-малоазиатски Апелюном. Ну это уже ни в какие ворота не лезет.

Апелюн!

Ха, ха и ха.

Не серьёзно это.

Нет, в общем, серьёзного божка у графоманов: таков итог. Музы — ну их к чёрту: раслительницы пишущих. Игруньи. Потаскушки.

Никто графоманов не возглавляет. Это и хорошо.

Никто толком графоманам не покровительствует. Это и здорово, привет Америка, да здравствует анархия.

Таки и плевать на них, на мраморных… тьфу, с обломышами, с пиписками. Нам нужен Хер, а не Пиписка. Миллер, а не Мюллер… с руной в петличке, ага: «сруной».

Будем же, в таком случае, анархистами, и наплюём с высокой русской колокольни на всемирное искусство литературы! Якобы всемирной. Якобы литературы. Будем графоманить по-прежнему! Как Миллер, без плана, ему можно было. И мы сможем без плана. Без плана легче, без идеи — стократ.

Вот и думаю, и сомневаюсь: вдруг на старости снова приспичит: окунуть мордохарию в «написарскую молодость»: врастопырку, но шуструю: как жизнь кузнечиков по Дарвину.

Отчего вот они — кузнечики — выпиликивают на ногах-скрипках странную, явно жизнеутверждающую музыку? А оттого, поди, что внимания от дам хотят… дамхотят… от дам котят… приехали, голубчики, вылазьте, игра удалась. А удастся, то и тренькнуть… по струне… да, да, по той самой… у подошедшей датьхотящей сыграть с ней… партейку. Жизнеутверждаться буду с ней. Тренькать. По струнам. Пока не надоест. Однако. Князь не успел сходить прикурить. И почему я так же делаю, тренькаю: вроде кузнечика, а сам человек?

А Достоевский — человек, или машина?

Дарвин явно из обезьян: сам так решил, не мы.

Диккенс — писатель, нудист от «нудноват», но читабелен, чёрт лохматый.

Ньютон — математический философ равно зачинатель физики, а пишет научные труды — как сценарии рожает: диалоги так и прут. Умные все.

Гоголь — народный, с носом, своим и книжным, на большую «Н».

Пушкин — стрелец-любитель. Честь ему всё надо защищать, а о семье подумал? Сколько бы ещё толкового понаписал, так нет — всё ему руку надо тренировать. Лучше бы пером тренировал, а не наганом своим… знаю, знаю: пистольным.

Вот так-то, Анна Андреевна. И повёл под руку. А она: «Очень благодарна-с».

А он: «О да, конечно-с».

И я подумал: «О, да». Тоже «конечнос-ть» с оконечность-ю. Тоже самку подманиваю, за руку веду. И за ногу держу. Конечность она. И эдак живо. Закидываю её. За голову. Сначала её. Физкультурница. Дионисийская. Потом за свою. На свою шею. Закидываю. Пора пиликать скрипку. А в каком месте у меня турбина, скрипка, двигатель жизни то есть? Ищу, не нахожу. В голове она? Или как у всех: под килем? Неужто не заржавела по возрасту-то? Ищу — свободной рукой. Нахожу. Но плохо. Это у Миллера не заржавела: у него в тридцатник ни одной строчки не было. А у меня не так. А у него как попёрло! А из чего сделаны подшипники и ось, струны любви из чего? Неужто из нефрита? Замшелого, да. У меня так. У Миллера же эдак. А сколько предметов? Два плюс один как у всех, или что-нибудь этакое? Это не оригинально. Нога её устала. Убрала она её. Вот такой дионисий получился.

***

В общем, который уж раз, ищу грабли.

Не хватило одного позора: с напечатанной книжкой.

Никто не купил: НИ ОД НОЙ! Как у Миллера поначалу.

Война помогла Миллеру (Анаис Нин также не забудем, и Обелиск), но, по сути, солдатики привезли Миллера в Америку: как порнушку. А там его Слава дожидалась: она знала, вернётся Миллер, дождалась таки.

Я же кто при своём балансе таком? Нет у меня Анаис Нин. Мои Анаисы Нины сами денег выпрашивали: ненавязчиво так: дай денег, писатель, у тебя же есть, а не дашь на колготки, то так и останешься графоманом.

Знаю, знаю: ихь дас ист мазохистъ Длиннъый Буй Вштанинуневхожевъ. И Джордано Бруно заодно, горю, ага, над зажигалкой Зиппо. Частично Галилео Авсётакияверчусь. Ага: в Пизе, дрянь тя задери!

Итак, я что? я вместо поддельно битого стекла решил пройтись по граблям: марки «в точке приложения ко лбу прилеплен топор»? Чтобы наверняка, поэтому так сделано?

Ну да: меня — орангутанга-то сапиевидного? Меня? Мыслящего? Граблями? С топором?

Бросьте! Мне, да станет всем известно, что по обыкновенным граблям, что без топоров — одно удовольствие скакать. Уж такой я с детства ловкий. А вот по граблям с топорами — ещё не пробовал. Это забавно. Вот додумаю план-чертёж и пройдусь!

***

Объясняю позицию ещё раз. Специально для тугодумов. Можете с начала перечитать: я не против. И не надо мне тыкать, что, мол, задумчиво слишком написано. Читать надо внимательней, и в голове строить картинки. Станьте художниками своего воображения, в конце-то концов! Скомандуйте! Никто вам, кроме вас самих, не разжуёт!

Во-первых: набор букв в указанных «За гвоздями в Европу» — это не самый первый, зато мой самый неудачный расклад по романописанию.

Это образец «высочайшей графомании» в самом, мерси эскюзьми, наи-при-херовейшем, в самом академически несимпатичном, то есть в медицинском значении данного термина.

Но! Это весьма-привесьма познавательно.

Это может стать учебником. Будто «Энциклопедией традиционных ошибок начинающего литератора». Которая, ввиду полноты сборника, явится прививкой и заклинанием знахера от предотвращения повторения подобного.

За каких-то четыреста рэ: всего! Считай бесплатная наука!

Самое главное, что энциклопедия составляется не столько для меня, как для какого-нибудь похожего бедолаги, графоманщика, такого же наивного и самонадеянного: типа «авось пронесёт» дилетанта, самостоятельно тренирующего личный инструментарий продвижения, сеяния и жатвы, класса «мастер-грабблес», на экспериментальной ниве литературы. Граждане! Купите пиармашинку!

Во-вторых (с торговлей закончили): текст интересно сохранить для: для собственной графоманской истории, едрён корень!

Которая — история — и есть самое настоящее приключение. Ага. Робинзона-блинЪ, братьев Гримм, мистера Лавкрафта унд иже.

Понятно дело для чего нужна такая история: чтобы пользоваться такой историей, надо иметь эту самую историю под рукой. В бумажном виде. Чтобы чиркать в страницах. И на полях. Красным карандашом. А также чтобы резать бумагу на части. И составлять из них сюжетосоставляющие блоки, кирпичи, они же карточки. Как мисс Барякина советует. Кажется. Ей известно лучше — что это за карточки. Она в нужном месте живёт и оттуда русских неучей учит.

Выходит, снова всё деется по американской литературно-конспирологической науке. Как и экономика. Ага. Слышали, видели, испытали. От которой хоть «стой кто идёт», хоть рыдай. Простреленный. Не в воздух, а насквозь.

Ох уж эти Кинги, Вотсы и Джеймсы Фреи! Ох уж эти Эльвиры проповедницы.

Ничего против никого из названных не имею, но чувство не обманешь: «растудыть» это называется!

Где русские Белинские, которые Гоголей не жалели?

А вернуть на полки графомана Боборыкина! Вот же где эталон графомании. На него держать!

Я ничего этого не говорил. Это просто вырвалось. В сердцах.

В-третьих: чтобы весело смеяться над самим собой.

Смех и самоирония лечат. Мои «европейские гвозди» –настолько очевидный блин, особенно видный со временем, что только диву даёшься: насколько смел и безрассуден.

Был.

До ослиной тупизны.

И это с учётом «более чем приличного возраста».

Что, конечно, старичка не украшает, но к международной формуле «маразм со старостью крепчает» дополнительный аргумент.

Печатая вариант, пусть не в серьёзном виде, а, в некотором роде, «для простачков», но, тем не менее, в настоящем, а не в вымышленном книжном издательстве, я, о Боже, о Апелюн! О чёртова память! я предлагал читать свой литературный (едино детский, пьяный, дебильный) лепет, надо же додуматься! Товарищам своим!

***

О товарищах отдельно.

Бог рассудил правильно: он не дал распространиться бездуховному продукту моей башки и делу рук моих в обществе читателей.

Я опозорился лишь перед своими друзьями.

А друзья, как известно, это ещё не весь мир, а всего лишь «скажи мне честно кто твои друзья и я скажу кто ты».

Это обстоятельство утешает.

А друзья мои, между прочим, скромно помалкивали.

И даже не хихикали втихаря.

Жалели что ли?

Или это такой изощрённый вид предательства?

А это разве по-товарищески: увидеть гэ в печатном виде: затем: на основании красивой обложки, выпросить и принять гэ: в качестве дорогого подарка. После долго держать это самое у себя: словно хилого, но золотом-какающего ослика.

Далее делать вид, что это самое, которое гэ, ими читаемо. И что из ослика это самое ещё не всё вышло.

А, пробежавшись по этому самому по взаправдашнему: с бодуна: на следующей же пивной товарищеской посиделке: взять, и не дать писаке понять, что проба, наконец, снята, что проба прошла экспертизу, и что она… ёлы палы… что она точно не девяносто девятая. И даже не близко.

И что ослик, как следствие, вероятно, испускает, с моей помощью, и Апелюн всподмогнул, натуральное гэ, а не скромное «это самое», и не так всё это здолларово, как предполагалось читающим товарищем поначалу. Да и ты, принятый с помощью красивой обложки за успешного писателя, на самом-то деле хуже Апелюна и даже того графомана подворотного… который из мусорки достаёт и читает. Ага.

И что после этого думать твоему-моему читателю? Надеяться, что останется всё по-прежнему? Что раньше ты был нормальным человеком, а теперь ты и не графоман и не писатель, а нечто пахнущее? Что думать самому после товарищеской экспертизы и полного опарафинивания: что тебе-писаке можно как ни в чём не бывало продолжаить пить с друзьями пиво?

Да, товарищи сделают вид, что ничего не произошло. Но теперь они не позволят обмениваться с тобой кружками. А также будут чокаться с тобой осторожно: чтобы твоя, замаранная тобой, пена не попала случайно им. Они, глядя на тебя, теперь морщатся как от кислятины.

И здороваться с тобой теперь будут стараться издали: вот так: привет-привет. А сам в ореоле брезгливости: от писаки несёт графоманщиной.

В общем вывод, при наличии товарищей, такой: лучше тебе застрелиться. И прихватить с собою ослика. Желаешь сочинять-гадить в том же духе — сочиняй в отдалённости.

***

Не так уж трудно догадаться, что я писал и множил бумажно именно графо-МАНИЮ. То есть губил деревья, как самый тупой бобёр. То есть маньячил.

Маню. Маня не Дуня. Мама не мыла раму: ветер дул. В итоге: маме вдул Рамон.

С другой стороны, лет эдак несколько назад, я считал, что не всё так уж херово: не постесняюсь данного вежливого определения. Ибо заслужил.

***

Блин! Но я же осознал! Я же прочувствовал! Пусть запоздало. Что ж теперь? Но ведь это произошло. А разве это, пусть не подвиг, но разве ж это не просвет среди туч? Которые серее серого. И из которых молнии, гром, град, смерч, торнадо, французские лягушки и сундуки с мертвецами.

Я же не просил орденов. И не настаивал на признании… таланта, или чего-нибудь в этом роде.

Я экспериментировал.

Ну да. Ну, поторопился.

Но: если бы не поторопился, то и не напечатал бы. Бы! бы! бы! Вот в чём дело! В великом БЫ!

И не прочёл бы своё гэ на бумаге, то есть «как бы не глянул со стороны», что повсеместно рекомендуется учителями по писательскому мастерству.

Но как же «без стороны»?

Граждане, я не согласен!

Да и разве можно разнюхать родную махонькую какашечку в угаженном доверху с корочкой, в толстючем в биллионы мегабайтищ, интернете?

А разглядеть в мониторе?

Там же просто пикселы. Пи Ксе Лы! А не Сим Во Лы.

А в книжке буквы натуральные. Они пахнут материей и символами, а, значит, смыслом.

Материя! Вот где ключик от ларца. И я стал изучать книжки по астрофизике.

Ну согласитесь же, в конце концов: разве я понял бы без печатной книженции того, что натворил /тут интонация нашего ВВП, год 2016/.

Знак вопроса.

Кегль сотый.

***

Так что, думаю: всё я сделал правильно.

***

Есть ещё напоследок и «в-четвёртых». И на том «томление поросёнка» (ну-ну: в жаровне)» закончу.

А именно: текст псевдоромана «За гвоздями в Европу» за пяток последующих за пилотным выпуском лет подвергался нескольким (нерегулярным, спонтанным, под настроение) перфекциям.

Например, имеется така книжка «Чочочо».

В основе её те же пресловутые «За гвоздями в Европу». Она более вдумчива. Но не глубже: она просто обросла витиеватостями.

Но, слава богу, не пышностями, как например, у эталонного графомана Проханова (а надо же: пробился в люди, и даже читает проповеди: людям: через экран).

Хотя до сих пор в моей долгоиграющей книге не всё в порядке: эксперимент продолжается, чёрт возьми! Но уже откровенно лучше. Уже попёр кайф. Читательский, не бойтесь, не нарциссический. Местами, правда, не по всей территории.

Но: с каждой перфекцией — крупной или малой, текст, на мой взгляд, становился более «правильным» что ли. И более интересным: равно увлекательным. Правда, для самого себя.

Я как бы медленно «вхожу» в новую для меня профессию.

Да, самоучкой.

Но! положительная движуха имеется: этого не отнять.

Кроме того: мыслится очередная перфекция. И кое-что об этом можно прочесть между строк в «Прескриптуме 2».

Будет ли результат очередной перфекции победой или обернётся очередным поражением, или станет элементарной погоней за очередными блохами, которые погоду не определяют, а тупо покусывают писателя и раздражают читателя — кто его знает.

Надо сначала манёвр совершить: затем только посмотреть.

Итак, повторюсь, что данный антилитературный блин «За гвоздями в Европу» практически в первобытном виде, я сохраняю для истории.

А коли удастся очередная перфекция (неужто близкая к завершению: ведь помирать пора!), то будет интересно проследить за ходом самоучёбы.

А если текст попадётся в руки очередному начинающему писателю, то сопоставление ранней версии и последующих, даст примерное представление о технологии писательской эволюции (лишь бы не деградации!).

И, глядишь, кому-то опыты окажутся полезными.

И кто-нибудь, когда-нибудь, возьмёт, да и выдавит из себя подобие слов: «спасибо за правду».

А где бы он ещё увидел нечто подобное: наглядно и без прикрас, без пресловутых «писательских тайн» и шкилетов в шкафу.

За шкилетами в шкафу писатели любят скрывать каторжный труд. Это в обмен на признание таланта и ощущение лёгкости, на самом-то деле добытые койлом и кувалдой. И с реками пролитого пота. Подкрашенного порой, кровью.

Но это всё не жалобы. Это всё «так».

Прескриптум 2

к архивному варианту романа «За гвоздями в Европу»Оригинальное (исходное) название статьи «Единственный экземпляр. Жанр самокритики». и с намёками на предполагаемые в дальнейшем (после «ЧоЧоЧо») перфекции, модификации и глобальные переработки.

Часть 1

Речь о книге «За гвоздями в Европу».

Книги с этой обложкой бумажно не тиражировались, хотя в базе данных Букстрима такой вариант книги был.

Говорю об этом в прошедшем времени и с сожалением, так как осенью 2015 года Букстрим «приказал долго жить».

Очень жаль. Жаль и Букстрим, жаль и себя, так как чисто «по лени» я эту книжку себе так и не отпечатал; а единственный имеющийся «пробник» вроде бы подарил кому-то из друзей. Даже не помню кому. Может быть человеку, с которого я писал Порфирия. Второй вариант, что подарок достался другу моего прототипа (его замаскированное имя также мелькнуло в одном из романов: в книжке его звали бароном фон Хольцем).

И был ли этот пробник вообще, или мне эта история приснилась?

Но, помнится, подарок это происходил при свидетелях: при неком Д. К. И если дело дойдёт до разборок, то можно спросить об этом случае у всех трёх названных лиц, и они подтвердят: книжка была!

Надеюсь, в случае если не прояснится, что этот экземпляр тем не менее (хотя и не бог весть какой шедевр, и не бог весть какая букинистическая редкость, но, когда-нибудь (лет через 50—100), книжка эта отыщется на чьём-нибудь чердаке, и, ура, ура, ура, станет библиографической редкостью. И кто-то разбогатеет. А если не разбогатеет, то, хотя бы, прославится в прессе.

А вариант книги был интересен. Прежде всего тем, что он представляет собой один из самых ранних вариантов книги (и не только по названию, но и по содержанию). И он же — важный этап из написательской истории «конвульсивно перфекционирующего» романа «Чочочо».

Вы можете спросить, какого чёрта, мол, я рассказываю об этом так подробно, если это никакой не только не шедевр, а дакже никаким способом не отмеченный не только критиками, но даже и читатели его будто не заметили?

А также можете добавить, что хозяин Графомануса-Санаториума, мол, зазнался совсем, типа «заранее зазвездил», не имея ни намёка на хоть какой-нибудь мало-мальский успех (хотя бы в своём «угадайском болоте»), и что это, мол, уж совсем ни в какие ворота.

Я ваше негодование, недоверие и всё такое прочее, понимаю. Действительно, всякого рода заявлениями, откровенными фейками и дурной рекламой в народе наелись по самые уши.

Ну, так и я как раз об этом же самом. Просто хочу уточнить: речь идёт не о звёздности автора, ибо эта мулька мне самому не нравится и, честно говоря, даже не грозит, а я хочу показать «предположительную дорожную карту» (это модное и клёвое словосочетание в политике) по росту «известности романа»!

А звёздность автора и известность его произведений — это две большие разницы.

Роман рано или… скорей, именно поздно, но: он станет знаменитым… ладно-ладно, не знаменитым, простите, я специально ошибся. Чтобы разозлить кое-кого:

«Просто.

О.

Нём.

Начнут.

Говорить».

Сначала как о казусе в литературе: граничащим с самой безудержной графоманией, и «как бы» относящимся к ярчайшему образцу графомании: в самом отрицательном, самом маниакальном смысле. Об этом я говорил в «Прескриптуме 1».

Затем «ярчайший образец графомании» понизится до степени «он всё-таки смахивает на графоманию».

Далее критика начнёт подставлять мерки и ставить метки. Например, такую: «пожалуй, это ближе к графомании, нежели к литературе».

Ещё лет через десять-двадцать: «однако, оно (дерьмо этакое) довольно маргинально = оригинально выглядит».

Через следующий десяток: «Ё-моё, да это же новое слово в литературе» и «Какие же мы все олухи». И ещё: «это такой своеобразный шедевр»: «наивный, но честный»; или так: «многословный, но такой этнически русский»; или: «не по правилам, зато по своим правилам». И расшифровка: «да, нудноват, но, бляхмух, и „война с миром“ нудноваты, дык держатся чегой-то в топе 100, и даже — у некоторых знатоков мировой литературы — в топе 50».

А, под занавес (а графомано-писатель давным-давно уж почил в бозе): «Это для медленного чтения… В веках».

Это круто:

— Блинъ! Трахать моего Пегаса!

Я согласен с такой картой! Воздушные аплодисменты. Ангелы встают.

На Земле и под землёй ещё проще, не торжественно, по-бытовому, в гробу кто-то заворочался: «я же говорил». И все, словно с цепи сорвутся, закричат, зашепчут, в газетах и интернете пропишут: «он говорил, он говорил…»

В правоте семи абзацев, начиная со слов «Просто. О. Нём…» не сомневаюсь ни грамма.

К этому имеются все предпосылки. Объяснять не буду: ни к чему это всё.

Просто запомните эти — сейчас глупо звучащие — слова.

И вы вспомяните прозорливость неизвестного никому, провинциального графомана, «абсолютно не умеющего писать книжки».

И которому, как высказался один «доброжелатель» из Прозы.ру, «место с щёткой на тротуаре!»

Ну, да и ладно. Это проза о большой и настоящей жизни «обыкновенных архитекторов из глубинки» — представителей, пожалуй, самых обижаемых из всех благороднейших профессий в мире.

Это не какая-то интернет-ноосферная, значит болотная, часто мутная, никчемушная, словообразовательная, формалистская, тренировочная, полигонно-испытательная, часто именно графоманская «proza.ru» и мошковский «самиздат», ***. Место звёздочек заполнить имяреками сайтов, по собственному вкусу.

А к троллям и злопыхателям (последние отнюдь не звездаты, но звездануты зело) не привыкать.

***

Итак, были бы у меня биографы с библиографами, то они-то уж точно бы отметили, что в данной версии романа глава «Париж, Paris, Парыж» ещё входит в состав романа. Но уже в качестве шатающегося зуба. Который рано или поздно обязан был покинуть этот понарошку джентльменский и крепкий на вид, если не раскрывать рта шире, чем того требует этикет, Тайный Союз Красивых Челюстей.Кстати, вот и тема для очередного серийного романчика. А он — сволочной и неясный — уже начал писаться. В режиме онлайн, под рабочим названием «Dublin Pub Cam». Первый романчик этой серии называется «У попа была собака».

Последняя глава «Загвоздей в Европу» и раньше-то выпадала из романа: прежде всего потому, что речь в ней шла о «героических пацанах» в Париже.

А в романе самая толстая тематическая линия, не очень удачно называемая «путешествием» — у пацанов, или «хождением» — если изъясняться академическими терминами, протянута по Германии: а если точнее, то по городу-герою Мюнхену.

В романе его шутливо именуют «Мюнихом» — согласно двойной фонетической транскрипции: немецкое написание «München»> английское написание «Munich»> вольная русская транскрипция «Мюних».

Или говорят так: «Муних, Мунихуй, Мюнихер», включая запчасть от «мудака» (му) и «них», что почти означает немецкое «nicht» — «нет» или русское матершинное «них***» — синоним слова «ничерта». «Мюнихер» — это «монах» (der Mönch): именно монахам обязан город своим возникновением, плюс «господин» (Herr — нем.). А также оставшееся в черновиках также забористые варианты: «Мюглих», «Мёглихъ» — от «возможно», «возможность» (die Möglichkeit) с сексуальным подтекстом «может — не может»= «у него хер не стоит». Этими словами уже можно подтираться, так они — вполне туалетно — звучат.

А жители этого города выходит что: «мюглихи» и «мёглихъцы». Даже «москали» не так обидны москвичам.

А вообще-то по большому гамбургскому счёту… чего-вот мюнхерцам и мюнхенцам обижаться на русских? Тем более на графоманов: тем более — не мечтающих пробиться в писатели.

Вот аргумент от Бима Нетотова, одного из героев первого плана: «Мы ж его (Мюнхен — прим. авт, цитата по памяти) даже не бомбили, ни разу». «За что» я сильно сомневаюсь: так ли уж ни разу? Может, пока там не было союзников, всё же удалось исподтишка (украдкой, тайком, под шумок) пару показательных бомбёшек сбросить: типа маленькой советской хЕросимки? Извините, никакой неприязни нет, есть только злость на фашистов!

***

Есть в романе главы (вернее, даже целая «часть») о подготовке к путешествию (вспоминаем «Троих в лодке» Дж. К. Джерома), а также дорожно-блокнотные записи.

Но: первое из списка — это как необязательный, но непременно утяжеляющий груз, который сопровождает любые сборы хоть куда.

Этот груз рано или поздно становится лишним.

Он, как бы его не было жалко, и «как трудно будет без него прожить», но он всё-таки не спички, и не вода на случай десантирования в пустыне.

Всё это «как бы пригодится» отбрасывается в сторону, буквально в исходном пункте «А», и ровно за секунду до отбытия.

В романе отбросить лишнее сложней.

«Ненужность» чего-либо определяется не сразу, а после того, как роман написан полностью. Это, конечно, ужасно (писатели поймут — о чём им говорит графоман). Это писателю обидно, а то и смертельно (от петли до «аффтар выпей яду»).

А графоману хоть бы что. Графоман не гордый. И не торопится. Он перепишет, не беспокойтесь. Он уже «выщербил» несколько неудачных и тяжеловесных глав, которые гораздо позже пожалел, и даже состряпал из них небольшую, и никому не нужную, безвкусную слоёнку /чисто для формальности/ под названием «Парковка задом».

Лишность, избыточность, прочие синонимы, касаются как объёма произведения, так и дополнительных сюжетных линий.

Так и в моём графомании-романе «имеются излишества». Их хватает. Даже не так: они процветают. Махрово и всяко. Пышно-конопляно и перфекционистски сухо. С перебором и недобором, можно на гитаре, а можно на клавесине.

Пробовали сбацать на фортепиано? А сидя под клавиатурой? А давя на клавиши изнутри пианинного организма? А дёргали ли за струны щипцами? А расчёской или шваброй пылесоса?

А пробовали крутить настроечные головки, добавляя мелизмов средней из трёх струн, составляющих ноту? А проверять на прочность красивенькие такие фетровые молоточки?

А котом (повторяю медленно: кооо-тооом: домашним животным таким) по клавиатуре пробовали?

Я пробовал. Всё перечисленное. Правда, в детстве.

Странно, что я не стал, на худой конец, Сальери-Сальерой (для тупых), ой, уж не говоря о Моцарте: с хорошей причёской, но с дрянной могилкой типа «ров для бездомных и плохо кончивших».

А я стал истязателем одной семиструнки и пятка» — другого шестиструнных гитар. И под них выдумывал тексты песен.

Потом сочинял летописи для пластилиновых стран, ибо пластилиновые человечки хорошо воевали, но у них не было предусмотрено письменности. За них писал историю их Бог и Создатель. То есть Я с большой буквы.

Уж не с этих ли экспериментов с музыкой и буквами у меня завязалось вялотекущее литературное влечение, включая эпистолярный жанр?

А после у моей литературы выросли ноги: правда, похоже на то, что то место, откуда ноги росли, было гораздо важнее литературных ног. Настоящая Жопенция Бездатая всю жизнь верховодила моими ногами. И не только ногами, но даже головой.

***

Ниже предлагаю ознакомиться с проектом моей литературологической (по аналогии с понятиями «физической», «физиологической») анатомии.

Если распилить мою голову по вертикали, то увидите вместо анатомического экорше разрез многоэтажной библиотеки. Библиотека называется «Графоманус Санаториум». В ней живут:

— персонажи;

— прототипы;

— тараканы сапиенсовидные;

— герои: атагонисты и протагонисты, персонажи второго, третьего и всех последующих планов — как прислуживающий класс;

— существа необъяснимые, звать их Женщинами-Писательницами. Фамилии почти у всех: Ё-Моё;

— твари до конца неисследованные, их сонмы: видений и фигур поконкретнее.

Зрительный образ Санаториума примерно такой, каковой изображён у меня на сайте в ЖЖ. Страничка также называется «Графоманус Санаториум». Собственно, тема графоманского санатория, расположенного в башке графомана, родилась именно в муках рождения сайта, и в момент нахождения картинки, которую я определил как «это что-то близкое к тому, чего я и хотел», но осознал и материализовал идею не сразу, а, как водится, частично во сне, частично по наводке Интернета — вот же сволочь: в мозг пролез! Вот же я ему задам!

Разница образа найденного в интернете, и идеального образа, который никому в мире не нарисовать, заключается в том, что «Графоманус Санаториум» вовсе не маленькое сооруженьице в голове графомана, а это целый мир в голове графомана — многослойный и структурированный по этажам и вглубь, с множеством потайных дверец. За каждой такой потайной дверцей новый, неожиданный, непредсказуемый, изменчивый, колеблющийся, прозрачный мир, который лишь для понимания его метафизической сути транслитируется в зрительно понятный образ.

***

«Идеальный и неподкупный читатель», а также внутренний «критик, берущий взятки», сидящие в моём мозгу на полном обеспечении, всё это видят, но относятся к этим артефактам каждый по-своему: в точном соответствии с поделёнными между собой ролями злого (неподкупного) и доброго (берущего взятки) следователей.

Так в Мюнхене главный герой попутно с прочими приключениями довольно-таки неакцентированно, но-таки ищет некий сюжетно законспирированный «синий гвоздь».

По первоначальной, а, вернее, по родившейся (в пути написания) задумке, этот гвоздь:

А) составлял цель путешествия главного героя;

Б) существовала также в качестве «прикрытия» куча ржавых гвоздей, вполне неохотно собираемых сладкой парочкой Кирюха+БимНетотов по блошинкам, и выдёргиваемых из фундаментов («айн штюкен» на весь Мюних: при этом мы знаем, что в фундаментах гвоздей не бывает). Что это? Стёб над обывателем? Разумеется! в самом едва прикрытом виде.

Тут нам вспоминаются Ильф с Петровым, у которых что ни перл, то инверсия жизни.

В) по нераскрываемой авторской версии «синий гвоздь» он же «из синего золота» тайно олицетворял связь с произведением «Фуй-Шуй». Об этом, к сожалению или к счастью, знает только автор. Этот синий «металлический герой» является в некотором роде одним из ключей-символов ужасно конспирологической — хлеще всякого раскрывшегося донага масонства — детективной истории о статуэтке «Фуй-Шуй».

А эта история с Фуй-Шуем претендовала на разворачивание в целую серию, охватывающую период с февральской революции в России до первой осьмушки века двадцать первого.

История с гвоздём, кстати, на сегодняшний день «недораскручена». Это сказано для тех недоброжелателей, которым не пофигу моя литература как плодотворное основание для столь же плодовитого троллинга, так как будто бы является одним из доказательств моей несостоятельности как писателя. Ибо и якобы, мол, этот товарищ, претендующий на некое вакантное и как бы его законное место в литературе, элементарно не доводит до конца начатые им же сюжетные линии.

Однако, я говорю об этом открыто, я об этом знаю.

И это знание — этот мой «устный документ» защиты, моя декларация о частичной невиновности… не приведи господи… судиться в «Издательстве» настоящем. В божественном, конечно, издательстве: издательство «Страшный Суд», а не в реальном. Сбросьте срок, господа заседатели! Простите, черти и чертессы!

Итак, с пресловутым Синим Гвоздём покончили.

Делаем паузу.

Часть 2

Есть ещё один наистрашнейший и наичудеснейший герой: чудище странное, неведомое: не похожее ни на один литобразец из таковски симбиотичного злотворящего рода.

Он жутче наихудшего из снов.

И гаже (гадче, ползучей, сквернее, тошнотней) мозговых тараканов, если их собрать со всей Плеяды Человеческих Голов и составить из них литературную опричнину.

Надо ж было додуматься до этакого!

А я знаю его родителя — в реальности (то бишь прототипа) и в книге. Знаю и среду, в которой обитали другие его предки. Среда зовётся Интернетом. Нынче… опаньки! Та цеж — с самого начала эта помойка. В том роддоме им опрастываться и там обитать.

В книге эта персона играет роль хоррорски выглядящего чудоюдо/героя-антагониста.

Как герой он довольно-таки слабо, если не сказать, что почти никак не прописан. Мы видим только его шевеление. Он вроде символа, появляющегося на книгосклоне внезапно.

В ранних вариантах «Чочочо» и в исходном (базовом, retro-архивном) варианте «За гвоздями в Европу» он существует как случайный и вредный гость — многоголовый скиф и татарин, косоглазый, хужеблоковский, несколько чуковскообразный, словом, журналокрокодилий крокозябр. Какого ляда он делает в книге, если считать прозу за произведения искусства и за колодезь мыслей, из которого пить — не выпить всего, а не за дурдом, не за шапито с клоунами и ряжеными зрителями из Дома слепоглухонемых в партере?

Ведь он — как необязательный персонаж, как гениально зачатое, но недоразвитое и недовоспитанное существо с детдомовскими повадками и шпанским поведением.

К тому же: как только вокруг него начинается какое-либо сюжетообразующее вращение, так оно тут же резко и бесповоротно заканчивается. Это не делает чести его присутствию в книге.

Прочие герои вроде лупят в его сторону глазки, а вроде и не видят его, ибо меж собой на эту тему никогда не говорили. Любопытная получается психологическая фабулка! wowпще! литературным иллюзиям нет предела!

Логика поведения тех лиц, которым чудище Ник Трёхголовый видится как бы «реально» или откровенно мерещится, причём, чаще по отдельности (и это многое объясняет: поменьше надо курить дуртрав!), и, если отбросить в качестве объяснения обыкновенную авторскую шизофрению и недержание потока слов (литературоведческий «поток сознания» «отдыхает»), то такая сюжетность, уж не говоря про генеральную фабулу, мягко говоря, не укладывается ни в какие логические рамки.

Смущает читателей, например, коллективное умопомешательство в сцене на барже (глава «Жаннет с весёлой фамилией»), когда Чуду-Юду видели все, и оное существо аж качало баржу на волнах Сены. Однако ни одна парижская газета не описала этот феномен, и не прибежал на крики ни один корреспондент. Вот уж воистину: где бы не появлялись герои «Загвоздей в Европу», там начинаются чудеса; и мир вокруг них тут же начинает медленно сходить с ума. Причём локально. В радиусе воздействия графоманских психических волн Кирьяна Егорыча Полутуземского.

Ничего не скажешь: сильная вышла вещь!

Авторски констатирую: графоманское начало в книге присутствует. Вай-вай! Оно двоякое, оттого дважды баламутное: идущее от настоящего автора («Я», от «Меня», если этого «Я» просклонять), и от автора Полутуземского — книжного героя + начинающего графомана. Последний частенько выступает в роли рассказчика. И совсем изредка, но и такое случается, подменяет «Меня»=«Я», и даже пытается верховодить. Это уже ни в какие рамки не лезет.

Есть и ещё одно ЧМО — иначе не назовёшь, так это чмо — а звать его Ченджу Чен Джу — также вносит свою лепту в общую путаницу. В книге он является как бы… да что как бы, он является неким прототипом главного героя Туземского, и пытается взвалить на себя его функции. Holy moley!

Но всё бы и ничего, если бы графоманское формообразование книги от реального автора — «наиглавнейшего» Я-Меня было бы возведено в постулат — а предпосылки имеются — но этот финт, увы, не превратился в концепт.

В этом слабость retro-архивно-базового экземпляраАвтор в настоящее время склоняется к мысли, что всю неудачную (недоделанную) прозу не следует выбрасывать напрочь, а надо скомпоновать её в некую серию, например, под названием «Черновики неконченого графомана», или «Графомания с правом надежды», или ещё как-нибудь. Тогда она будет нести статус «учебной литературы по антиграфомании», или «лечебника графомании» и спокойно впишется в глобальный цикл «Графоманус Санаториум». — Это текст оригинала. От составителя: Серия же фактически сформировалась под баннером «RETRO EKTOF» и «Графоманус Санаториуму» отношения не имеет никакого, кроме того, что все эти произведения фактически имеют ОДНОГО реального автора, выступающего под разными псевдонимами..

А многослойная конструкция «автор рассказчик, его фамилия меняется, но она всегда в заголовке книги, он же прототип главного героя> главный герой Кирьян Егорович 1/2Туземский или Полутуземский, или — шутливо — Полутузик, он же начинающий графоман, а покамест пишущий путевой журнал> путаник и типа «дубликата» Полутуземского, а скорей всего — мозговой или головной Таракан героя Полутуземского под именем Ченджу Чен Джу… В общем, писатель в этой конструкции явно не разобрался.

Она, разумеется, имеет смысл — как конструкционная схема, но никоим образом в книге не отрегулирована, хаотична.

В результате читатель нихрена не понимает: книга местами забавна и остроумна, изобилует настоящими литературными перлами, достойными вхождения в учебники по синтаксису, лингвистике, семиотике, но имеет характер именно ЧЕРНОВИКА… какой-то дьявольски интересной книги, но, к сожалению, не самой книги.

Хотя… как знать! Просто, если принять это сочинение «За гвоздями в Европу» или его дальнейшую версию «ЧоЧоЧо» за такой специальный и окончательный вариант литературы, то надо признать тогда, что она рушит базовые принципы написания «литературы драматического типа». Это странный, романтический, слегка маргинальный симбиоз «литературы драматического типа» и литературы под названием «поток сознания».

***

Мы несколько отклонились в сторону. А хотели мы сказать нижеследующее.

Итак, получается, что чудо-юдо — не с постоянной пропиской и за это уважаемый анти-герой, а какой-то сильно эпизодический Горе-персонаж.