Две жизни графа Федора Ивановича Толстого-Американца Летом 1801 года герой этой биографии в Кремле, перед Успенским собором, угнал у заезжего англичанина воздушный шар и, не имея представления о том, как им управлять, стал первым русским воздухоплавателем; еще через пару лет, случайно отправившись с Круэенштерном в кругосветное путешествие, он купил орангутанга (оранryтаниху: она быстро стала его любовницей), подсадил его адмиралу в каюту; после того как обезьяна забрызгала экспедиционные карты чернилами, Толстого высадили на Алеутских островах. Тамошние аборигены предложили ему сделаться вождем племени, но он поленился и за год пешком дошел до Москвы, где как ни в чем не бывало продолжил светскую и военную жизнь, по просьбе знакомых раздеваясь где ни попадя и демонстрируя татуировки, которыми было украшено все его тело. Он был выдающимся эксцентриком даже по меркам начала Х!Х века, когда русское дворянство кишело странными существами, - но до поры до времени удостаивался лишь пространных ссылок в собраниях сочинений Пушкина, Грибоедова, Льва Толстого: помимо кровавого дуэльного за Американцем тянется длинный длинный литературный след, он герой многочисленных эпиграмм и прототип множества персонажей. И вот наконец ему посвящена целая биография.
Толстому повезло: за его жизнеописание взялся исследователь достаточно усидчивый, чтобы тщательно перерыть тонны архивного шлака, но и увлекающийся, даже запойный, вследствие чего текст получился до некоторой степени конгениальный предмету описания: это чрезвычайно интенсивное, чтобы не сказать буйное повествование, бесперебойная очередь анекдотов, баек, свидетельств. Это биография от «я» - «я» ищет могилы, «я» размышляет о6 эпохе, «я» разглядывает сохранившиеся письма; и «я» не выглядит навязчивым, а появляется именно там, где надо, - выразить изумление от экстравагантности своего героя и пожалеть о том, что, в силу отсутствия достаточного количества документов, жизнеописание обречено на неполноту. Впрочем, когда факты начинают иссякать, автор не задумываясь съезжает с выделенной ему полосы и горстями принимается хватать сочные подробности с чужих заборов - друзей, знакомых или просто современников Толстого; это хороший метод, позволяющий держать ритм. «О, какое у него залихватское Г с загнутой верхней линией, -эахлебывается от ажитации автор, заполучив оригинал писем своего героя, - не буква, а д'Артаньян!»
«Две жизни» в подзаголовке означают то, что Федор Толстой пережил грибоедовско-пушкинские времена, перестал задирать всех подряд и умер только в 1846-м, похоронив 11 детей, - и даже завел себе специальную записную книжку, где слева были написаны имена убитых им на дуэлях - а справа имена похороненных детей; и дети перестали умирать только в тот момент, когда счет сравнялся.
Книжка издана таким образом, будто речь идет только о6 этом - втором - Толстом, Толстом-Иове, укрывшемся от бесконечных потерь под невзрачным переплетом. Впрочем, если принять во внимание, что попытка выдать татуированного громилу за смиренного старца есть своего рода шулерство, то и этот жест издателя выглядит как отсылающий к духу самого Федора Толстого.
