Чёрная дыра по имени Танечка

1

Всюду жизнь

(пролог)

День умирает…

Летят бесчисленные мошки на свет бесчисленных ламп — сгорая…

Летят поезда — под откос…

Летят самолёты — камнем вниз…

Бредут стадá на водопой… ой… то есть, на убой…

На вечерней автостраде «поцеловались» стильная иномарка и раздолбанная трёхтонка. За рулём трёхтонки — поп-певица; за рулём иномарки — алкаш-шоферюга. Вернее, наоборот. Ну да теперь уж без разницы. Алкаш — отпился; певица — отпелась. «Сон козас де ла вида» — как говорят латиноамериканцы в своих сериалах. Такова жизнь.

А день всё умирает… умирает…

А в лесу лисичка-сестричка зайчика-побегайчика догрызает. А её, в свою очередь, загрызут голодные волки. Но и самим серым не жить — заядлые охотники их всех постреляют; а потом и друг дружку перестреляют — по пьяному-то делу.

А день всё продолжает умирать…

А ревнивый муж продолжает гулящую жену поджидать. С топором. Таясь в укромном уголке у подъезда. А жена всё не идёт и не идёт с любовного свидания… Наконец посыпалась дробь каблучков… покатилась голова с плеч… А следом ревнивец и себя этим же топором порешил. Так теперь никогда и не узнает, что в умирающем свете умирающего дня соседку за жену принял.

А жена уж давным-давно в другом месте другим топором зарублена; столь же ревнивым, как и муж, любовником. Сам же любовник от своей большой любви на маленьком крючочке повесился.

А день всё умирает… умирает… умирает…

В поселковом клубе кино показывают — с морем крови и горой трупов. Зрители чинно сидят на своих местах «без признаков жизни» — как писали в советские времена в советских газетах про героев-космонавтов, — дармовой пиццей отравились, которой перед сеансом угощались, — в рамках рекламной компании.

А мимо клуба движется кортеж — ещё вчера свадебный, а сегодня уже похоронный. Невеста вся в белом — в белом гробу. Жених весь в чёрном — в чёрном гробу. Угорели в брачную ночь.

Вот-вот день скончается… вот-вот… А припозднившийся косарь всё косит и косит — вжи-и-к, вжи-и-к — косою острой. Падает подкошенная травушка-муравушка, вечернею росою, словно кровью, обливаясь. А вот уж и сам косарь упал замертво как подкошенный — от яда змеиного; споткнулся о змеиный клубок. Обычно-то змеи по болотам клубятся. Так с болот на луг и приползли — умирать; отравленные химическими отходами химического комбината.

День считай уж ноги протянул, а старая Глаша никак концы отдать не может; всё отдаёт и отдаёт… Хлоп-хлоп! — хлопает мухобойка, оставляя на стенах прихлопнутых мух. Это молодая Клаша — внучка старой Глаши — бьёт их смертным боем. И того не ведает, сердешная, что к сердцу у неё тромб идёт. И этой ночью непременно помрёт Клаша, опередив всего лишь на полминуточки бабулечку свою. А телушка Пеструшка, будто предчувствуя глашино-клашины смертушки, затихла у себя в коровнике: не мычит, не телится… ах, да!.. как же ей там мычать-то и телиться, если её ещё поутру зарезали.

Жужжжжжжжит, выбиваясь из последних жизненных сил, оса, попавшая в липкую паутину на оси́не. Но нет поблизости паука, чтобы ею полакомиться; склевал его дятел, да подавился насмерть. Лежит рядом с оси́ной. Околевает.

И день тоже околевает… А детишки что-то из школы не спешат возвращаться. Да-а-а-вно уж уроки закончились, а их всё нет и нет. Как, впрочем, нет и самой школы; сгорела дотла. Только одному директору и повезло: успел-таки из окнá своего кабинета выпрыгнуть; но, правда, разбился всмятку.

А до агонии дня буквально рукой подать.

На берегу темнеющей речки лежат выловленные рыбки. А на дне реки́ лежат заядлые рыбаки; утонувшие, опять же, по пьяному делу.

Прощай, прощай, умирающий день. Больше я тебя никогда не увижу. Темнеет в глазах… А в голове последняя дума думается: отчего люди не летают как птицы?.. отчего люди мрут как мухи?.. Ну да не летают-то, понятное дело, отчего: рождённый ползать — летать не может. А мрут-то отчего?.. Не от того ли, что — живые?.. Были бы мёртвые, разве ж мёрли бы?..

Солнце исчезло, будто в могилу провалилось.

День приказал всем долго жить; да только никто этот приказ не выполнит.

На небо выползла мёртвая луна.

Потихоньку начала умирать и ночь…

Про наших пап

Когда-то у Вовки были только мама и папа. А сестры Капы не было. Но вот мама пошла в роддом и принесла оттуда Капу. И стали они с тех пор жить вчетвером — мама, папа, Вовка и Капа.

Как-то раз пошёл папа с Капой погулять. Через час возвращается. Весёлый-превесёлый.

— Ну что, Наташка, — спрашивает (Вовкину маму Наташей звать), — хотела в Париж съездить?!

— Хотела, — отвечает мама. — И что?..

— Завтра едем! — говорит папа и кидает на стол толстую пачку евриков.

— Ура-а! — обрадовался Вовка. — Завтра едем в Париж!

Мама, конечно, тоже обрадовалась. А потом стала головой вертеть во все стороны.

— Анатолий (Вовкиного папу Толей звать), а где Капа?

Тут и Вовка обратил внимание, что Капы нет. А папа этак лукаво отвечает:

— А ты думаешь, денежки на Париж откуда?

— Откуда? — побледнела мама.

— От верблюда… Стою я, значит, на улице, — начал рассказывать папа. — Подходит ко мне какая-то тётка и на Капу показывает: «Продаёшь что ли?» — «Вы хотите купить?» — удивился я. А она протягивает мне кучу евриков!.. Представляешь, Наташка, за двухмесячного ребёнка целых пять тыщ евро отвалила!

— Так ты что — Капу продал?! — шепчет мама в ужасе.

— Ну да, — говорит папа. — У нас же ещё Володька есть. Что нам их — солить что ли?

— Правильно! — поддержал Вовка папу. — Надо не за количеством гнаться, а за качеством. Вы лучше меня как следует воспитайте.

Но Вовкина мама, видно, утром не с той ноги встала.

— Забирай свои еврики! — кричит на папу. — И без Капы домой не возвращайся!

Забрал папа еврики и ушёл. «Ну, — думает Вовка, — теперь я своего папку больше никогда не увижу. Разве что во сне…»

Ничего подобного!

И часа не прошло — возвращается Вовкин папа. Опять весёлый-превесёлый. И с ребёнком.

— Держи, — протягивает ребёнка маме, — купил всего за сто баксов.

Посмотрела мама на ребёнка и говорит:

— Так это же не Капа.

Папа даже слегка опешил.

— Ну ты, Наталья, даёшь. Что тебе не нравится? Девочка как девочка. Руки-ноги на месте. Сама не знаешь, чего хочешь.

Посмотрел и Вовка на девчонку. Действительно — девчонка как девчонка. Правда, не белая, а — чёрная. Так это ещё и лучше — грязь незаметнее будет.

А мама ногами топает.

— Уходи! И без Капы не приходи!..

Снова пошёл папа и на сей раз купил девочку за пятьдесят рублей. Так Вовкиной маме опять не понравилось. Видите ли, глаза у девчонки узкие.

— А поди-ка сама за такую цену с широкими купи, — храбро говорит Вовка маме. Мысленно, конечно.

Короче, семь раз уходил папа. И семь раз покупал детей. А маме они не нравились. Пришлось папе всех детей назад отнести.

Пришёл он обратно — как выражаются шофёры — порожняком.

И тут вдруг — тук-тук — стук в дверь. Открывает Вовкина мама; и в квартиру заходит… двухмесячная Капа.

— Доченька! — ахнула мама. — Ты уже ходишь?!

— Захóдишь тут, — мрачно отвечает Капа, — от такой жизни.

— Доченька, — ещё сильнее ахает мама, — ты уже говоришь?!

— Заговори́шь тут, — ещё мрачнее отвечает Капа, — от такой жизни.

Короче, сели все на радостях есть, как это у нас в России и полагается. Едят-едят, едят-едят, едят-едят: первое, второе, третье, четвёртое, пятое, шестое… Наконец поели; Капа достала сигарету и закурила.

— Доченька, — ахнула мама, — ты куришь?!

— Закýришь тут, — отвечает Капа, — от такой жизни.

— Вот видишь, что значит продать ребёнка, — укоризненно сказала мама папе; и в наказание оставила его без сладкого. Аж на целых три дня.

Про кладбище

Жили-были две Оли — мама Оля и дочка Оля. Дочка Оля была очень умная, потому что уже заканчивала первый класс. А мама Оля была не очень умная — потому что хоть и закончила одиннадцать классов, но это было одиннадцать лет назад.

И вот как-то раз приносит мама Оля домой лукошко с малиной.

— Кушай, доченька, малинку, — предлагает она дочке Оле.

Но дочка Оля ведь умная — она так просто есть ничего не станет. А прежде поинтересуется:

— Откуда, мамочка, у тебя эта малина?

— На кладбище насобирала, — отвечает мама Оля.

— Мама, — говорит дочка Оля, — разве ты не знаешь, что с кладбища нельзя ничего домой приносить. Это плохая примета.

— Ой, да перестань, доченька, — машет рукой мама Оля. — И в кого ты такая суеверная?..

— Я не суеверная, а — осторожная, — заявляет дочка Оля. Короче, не стала она есть малину с кладбища.

Мама Оля одна всю малину съела.

А на следующий день у дочки Оли был день рождения. И мама Оля подарила ей букет алых роз.

— С днём рождения, доченька, — сказала она.

А дочка Оля спрашивает у мамы Оли:

— Мама, откуда у тебя этот букет?

— В цветочном магазинчике купила, — отвечает мама Оля.

А дочка Оля знала, что мама Оля любит иной раз слегка приврать, а иной раз — и не слегка.

— А ну-ка, посмотри мне в глаза, — требовательно говорит дочка Оля. — Отвечай по правде, где ты взяла этот букет?!

У мамы Оли глазки сразу забегали-забегали.

— На кладбище нарвала, — сконфуженно лепечет.

— Мама, я же тебя вчера предупреждала: нельзя ничего домой с кладбища приносить. Это плохая примета. Это не к добру.

— Ой, ну ты, Оленька, прямо мнительная какая-то.

— Не мнительная, а — бдительная, — уточняет дочка Оля. — Так что выбрось-ка ты эти цветы кладбищенские на помойку.

Но мама Оля цветы не выбросила, а поставила их в вазу.

А на следующий день дарит дочке Оле другой подарок.

— Вот тебе, Оленька, вместо цветочков — телефончик.

И протягивает мобильник.

— Мама, где ты его взяла? — сразу спрашивает дочка Оля.

— В салоне сотовой связи купила, — отвечает мама Оля.

— И за сколько, интересно, ты его там купила?

— За две тысячи.

— Мама, ну что ж ты такая вруша?.. — вздыхает дочка Оля. — Такой навороченный мобильник стоит не две тысячи, а — двадцать две. Признавайся, где ты его взяла?!

Мама Оля покраснела, как помидор, и призналась:

— На кладбище нашла. Шла по дорожке, смотрю — валяется; я и подобрала… Ничего ж плохого не случилось ни после малины, ни после роз. Может, и сейчас не случится.

— Ну что ж, посмотрим, — отвечает дочка Оля и кладёт мобильник рядом со своей кроватью.

А поутру зазвучала похоронная мелодия в качестве рингто́на. Вот такая, если кто не слышал:

ПАМ-ПАМ-ПАРАМ… ПАМ-ПАРАМ… ПАРАМ-ПАРАМ…

— Слушаю, — говорит дочка Оля.

А в ответ — тишина.

А так как мобильник был навороченный, то на экранчике сразу же высветилась информация, откуда был произведён вызов: «КЛАДБИЩЕ».

Тут-то дочка Оля всё и поняла — она же умная. Пришла к маме Оле и говорит:

— Ну-ка, рассказывай, мамочка, с кем ты там на кладбище познакомилась!

— С Вадиком… — робко отвечает мама Оля.

— С каким ещё Вадиком?

— С Вадимом Петровичем Абрикосовым. Он директором кладбища работает.

— Так это он тебе дарил малину, цветы и мобильник?

— Он… — признаётся мама Оля и просит дочку Олю: — Оленька, а можно мне за него замуж выйти?

— Нет, нельзя, — отрезала дочка Оля.

— Ну, пожа-а-а-алуста… — канючит мама Оля.

— Я же сказала — нельзя!

— Ну почему-у-у?..

— Потому что ты безалаберная. У тебя в комнате вечно все вещи раскиданы.

— А я теперь буду аккуратная, — обещает мама Оля. — Честно-пречестно…

— Давай, дорогая, так договоримся, — решила дочка Оля. — Ты позовёшь своего Вадика, а я на него погляжу.

В тот же день явился Вадим Петрович Абрикосов. Казалось бы, он должен быть мрачным-премрачным — раз он директор кладбища. А он, наоборот, оказался весёлым-превесёлым. Тут же стал шутить, острить, хохмить… Мама Оля и дочка Оля, слушая его, прямо-таки со смеху покатывались.

— Ладно уж, — отсмеявшись, сказала дочка Оля, — отдам я вам в жёны свою мамочку.

Вадим Петрович как услышал это радостное известие, так сразу и в пляс пустился.

— Но имейте в виду, — строго добавила дочка Оля. — Если вы мою маму обидите, я вас на вашем кладбище зарою.

— Ну как я могу обидеть такое чудесное чудо, — ответил Вадим Петрович и поцеловал маму Олю в щёчку.

В общем, счастливые жених с невестой отправились в свадебный салон покупать себе свадебные наряды. Они и Олю с собой звали, но она не пошла. Ей некогда было всякой ерундой заниматься, у неё на носу была контрольная по арифметике.

Про нечистую силу

Жил один лесничий. Звали его Егор. А погода была — не приведи Господь — хорошая собака хозяина во двор не выпустит.

Снег валит. Ветер воет.

А кругом шумит тёмный лес.

Вот сидит Егор посреди этого леса в своей сторожке. Думу думает. Вернее — печку топит.

Время — за полночь.

Вдруг дверь отворяется и появляется старик с седой бородой.

— Здравствуй, Егорка, — говорит. — Я твой батя.

— Какой ещё батя? — отвечает Егор. — Мой батя на войне пропал. Без вести.

— Да не пропал я, — морщится старик. — А просто командир меня в разведку послал. Я и пошёл.

— И где же ты был столько лет?

— В разведке, где ж ещё.

— Ну, выпей тогда, батяня, водочки за возвращение, — предлагает Егор.

Старик не заставил себя просить дважды. Выпил водки, огурцом закусил, под стол упал. Захрапел там.

А тут дверь опять отворяется. И появляется Егорова жена — Нюра. Лет десять как умершая.

— Уф-ф, — от снега отряхивается. — Ну и погодка.

Егор, хоть и не робкого десятка, а тут — сробел, конечно. Ещё бы! Покойная жена с того света явилась.

А Нюра при-и-и-стально так посмотрела в Егоровы глаза и говорит:

— Ишь глазки-то подленькие как бегают.

— О чём это ты, Нюр? — Егор спрашивает, а у самогó сердце в пятки уходит.

— А том сáмом, — отвечает умершая Нюра, — о том сáмом… Расскажи-ка, мил дружок, как ты меня на тот свет спровадил.

— Вот этого, Нюра, не надо! — закипятился Егор. — Сама отлично знаешь, что у тебя было двухстороннее воспаление лёгких. И справка от врача имеется. И от судмедэксперта тоже.

— Справочки твои, — говорит Нюра, — липовые. — И такой вид у неё сделался — вот сейчас кинется душить.

У Егора аж всё захолонуло внутри.

Но тут дверь вновь отворяется и появляется маленький мальчик.

— Дайте, — просит жалобно, — на орехи.

Нюра как увидела мальчика, так и закричала истошно:

— Сынок! Сынок! Сынок!..

— Чё такое? — Егор понять не может.

— Это ж сыночек наш! — плачет и смеётся Нюра. — Помнишь, я его из роддома несла, пить захотела; наклонилась над колодцем, малютка из рук и выпал. Я думала, утонул.

— Не, выплыл, — говорит сынок, — Но с тех пор бедствую.

Тут и батя-разведчик из-под стола выполз. Глаза продрал, на Нюру уставился.

— Мамочка! — ахнул. — Маманя!..

— Какая я тебе маманя, пёс старый! — Нюра ему в ответ.

А старик плачет горючими слезами, мама да мама — бормочет.

Егор хоть и дурак был, но умный. Взял, да и перекрестился. И вмиг всё исчезло: и жена-покойница, и сынок бедствующий, и батяня-разведчик.

А на дворе уж не темень — а свет. И не зима — а лето.

Во как нечистая сила балует!

Про любовь

Жил-был сыр. В холодильнике. И все его очень любили. И мама, и папа, и дочка. Буквально дня не могли прожить без своего любимого сыра.

Мама прямо так и говорила, отрезая себе кусочек:

— Ой, как я его люблю.

И дочка всё время признавалась сыру в любви.

— Любименький ты мой сырочек, — говорила она, тоже отрезая от сыра кусочек.

И папа, приходя с работы, первым делом не о маме вспоминал и не о дочке, а о своём любимом сыре.

— Где тут мой сырок любимый? — говорил он, заглядывая в холодильник.

И сыр был такой счастливый, такой пресчастливый от того, что все его так любят.

«Это прямо сказка какая-то», — ликовал сыр, становясь всё меньше, меньше, меньше… «Ну и что, что меньше, — думал сыр, — зато меня все любят». И становился ещё меньше, ещё меньше, ещё меньше… Пока вообще его не стало.

Вот и вся любовь.

Про прикол

Подошла восьмилетняя Машенька к зеркальному шкафу и стала глядеть на своё отражение.

— Чё уставилась, дура?! — говорит ей вдруг отражение.

Машенька ушам не поверила.

— Ой, — ойкнула она, — а кто это сказал?

— Кто, кто — конь в пальто! — отвечает голос из зеркала.

Тут Машенька всё поняла. Она отодвинула зеркальную дверцу и увидела своего старшего брата. Двенадцатилетнего Вадика.

— Классно я тебе, Маха, приколол! — хохочет он.

— Я тебя, Вадька, тоже когда-нибудь классно приколю, — пообещала Машенька.

— Ха-ха-ха, — пуще прежнего заливается Вадик. — Видали мы таких прикольщиц.

Ничего Машенька на это не ответила.

И вот спустя несколько дней уже Вадик подошёл к зеркалу и начал корчить рожи. Покорчил всласть, а напоследок показал сам себе язык. И вдруг видит, что язык у него не розовый, как обычно, а — зелёный! Вадик от испуга целый день рта не раскрывал. И вечером лёг спать в надежде, что за ночь язык снова розовым станет.

Но не тут-то было.

Утром посмотрел на себя Вадик в зеркало и ахнул. Мало того, что язык зелёным остался, ещё и нос в хоботок превратился. Вадик сильно-сильно затряс головой, думая, что всё это ему только кажется. А от тряски уши у Вадика — р-раз! — и отвалились. И на их месте появились два длиннющих усика.

Вадик хотел было закричать от страха — а гóлоса нет, лишь слабое стрекотание раздаётся: стрик… стрик… стрик… Вадик в отчаянии замахал руками, а это уже вовсе не руки, а — тонкие лапки. И ноги тоже лапками стали.

Смотрит Вадик с ужасом на своё отражение и видит, что у него за спиной крылышки появляются. Разноцветные… И вот уже не Вадик перед зеркалом стои́т, а порхает по комнате бабочка.

Комната в один миг большой-пребольшой сделалась, а Вадик, наоборот, маленьким-премаленьким, какими обычно бабочки и бывают.

В это время дверь отворилась и в комнату вошла Машенька-великанша с огромным сачком в руках. Поймала она Вадика-бабочку и поместила в свою коллекцию бабочек, приколов там за крылышки.

— Ну, что, Вадька, — говорит Машенька, глядя на брата сверху вниз, — классно я тебя приколола?!

И действительно — классно приколола. Вадик ни правым крылышком шевельнуть не может, ни левым; а только лишь лапками сучит, усиками шевелит да стрекочет жалобно: стрик… стрик… стрик…

Про чёрную дыру

Жила-была девочка Танечка по прозвищу Чёрная дыра. Почему у неё было такое прозвище?.. А вот почему: стоило Танечке поговорить с каким-нибудь человеком — и он тотчас бесследно исчезал. Словно в чёрную дыру проваливался.

А так как Танечка была девочка общительная, то и народу пропадало много.

К примеру, сидит Танечка на уроке рисования. А в класс заходит учитель Тихон Петрович. Очень симпатичный и в очках.

И обращается к Танечке:

— Синичкина, иди к доске и нарисуй зайчика.

А Танечка молчит, как воды в рот набрала. Не хочется ей, чтобы преподаватель в чёрную дыру провалился.

— Синичкина, — уже строго говорит Тихон Петрович. — Я, кажется, с тобой разговариваю. Иди к доске и рисуй зайчика.

Вздохнула Танечка тяжко.

— Хорошо, — отвечает, — сейчас я вам нарисую зайчика.

И в то же мгновение Тихон Петрович — фьють! — исчез.

В конце концов этим таинственным явлением заинтересовались учёные. И была создана специальная комиссия во главе с профессором Кислощеевым.

Поместила комиссия нашу Танечку в особую комнату со стеклянной стеной. Сидит Танечка в этой комнате, шоколадные конфетки ест.

А по другую сторону стеклянной стены расположилась специальная комиссия во главе с профессором Кислощеевым… Наблюдает.

Вот дверь отворилась, и к Танечке вошёл испытатель по фамилии Степанов. К его ноге был привязан канат на десять километров — для того, чтобы было за что Степанова из чёрной дыры вытаскивать.

— Здравствуй, Танечка, — говорит Степанов.

— Здравствуйте, дяденька, — отвечает девочка и кладёт в рот конфетку.

Не успела она эту конфетку даже надкусить, как испытатель Степанов — фьють! — и исчез… А вместе с ним исчез и канат на десять километров.

Тогда входит к Танечке дублёр испытателя Степанова, испытатель Сидоров. Он без каната, но зато с радиопередатчиком.

— З-з-д-д-равствуй, д-д-евочка, — дрожащим голосом говорит Сидоров.

— Здрасте, здрасте, — отвечает Танечка.

Испытатель Сидоров — фьють! — и исчез… И тут же заработал радиопередатчик:

— Говорит испытатель Сидоров! Говорит испытатель Сидоров!.. Нахожусь в чёрной дыре! Лечу куда-то вниз!

— Что там впереди? — интересуется профессор Кислощеев.

— Ни-че-го! — докладывает испытатель Сидоров.

— А позади?

— Ни-че-го!

Прошло десять часов. Сидоров летит. Наступила ночь. Сидоров летит… А специальная комиссия спать легла. Один только профессор Кислощеев бодрствует да ещё его секретарша Леночка.

Голос Сидорова с каждым часом становится всё тише… тише… тише… Наконец и вовсе пропал.