Во свет

Пролог

Небо… Бескрайняя просинь, уводящая в далёкую даль, в ту, что нельзя охватить ни взглядом, ни мыслью. Как притягательна эта лепь, рождённая за тысячу эпох до появления человечества; во времена безвременья — духоправящую эру, уводящую в скрытый Мир, в тайнопись нашей матери Земли, праматери всего сущего на планете.

Небесная белизна — молоко, что пролилось из вымени белобокой коровы. Кто знает для чего пришла эта корова и что несёт с собой, но сияние её глаз, я часто вижу на рассвете, когда трава вскормленная росой отдаёт дань, прикасаясь к её пурпурным зрачкам. А может, кто-то гонит эту корову на лилеющие луга жизни, где зарождается свет, в оторопи тьмы, в купели очищения души.

Небо несёт исцеление тем, кто готов к нему, кто чувствует свет подкожно, фибрами. Как мало дано человеку и как много дано небесам, что стелятся над нашими головами, пеленая в свои молочные вязи. Там ответы на вопросы, не подвластные ни времени, ни пространству; бытиё бытия, первооснова рода.

Тропа духовного мира. Рождение

В крике рождается жизнь, так говорила бабка-повитуха, при моём рождении. А кричал я истошно, не переставая, но не от боли при появлении на свет, а от самого света, который увидел перед собой — ведь дарован этому Миру был в поле.

Тётя Маланья (сестра матери), убежала за повитухой в деревню, пока мать корчилась от боли и стонов. Родила меня мама перед обедней, обессиленная и почти бесчувственная еле смогла меня прижать к себе, а я дрожал и вопил, в кровавой плёнке, с кнутовой пуповиной, которая мешала моим ножкам и телу, но не глазам, я взирал на зеленеющее море и тонул в её ладной красоте.

— Родила, господи, родила! — задыхаясь, кричала Маланья.

А за ней, прихрамывая, спешила Сычиха (повитуха), сколько ей было лет — не знал, пожалуй, никто в нашей деревне, но говаривали, что ещё леса были малые, а реки спящие, а она уже жила и помогала роженицам, да и простому люду. А с виду больше полувека и не дать было. Сычиха была очень щуплой и поджарой, с небольшой сединой на висках, но сами волосы хранили смоль — свет ночи, как говаривал люд. Взгляд её зелёных глаз, пугал многих, но не меня, был в них свет, свет солнечной длани, а не болотная мёртвая топь.

Бабка отрезала кнутообразную веревку (притом сделала это так проворно и легко, что я этого не заметил), отсоединив тем самым меня от материнской искры, впустив новую искру, пламень праматерей самой земли.

Затем смазала место пупа вязкой желтообразной мазью и принялась что-то нашёптывать, прислоняя ко мне веточку берёзы, оберезевая луговой стынью. И было в её речах что-то знакомое, но забытое, забытое до рождения, но сохранившееся в глубинах духа. И это что-то окрыляло, наполняло светом и ладом, мощью идущей от её взгляда.

Мою мать, в миру Ольгу, Сычиха напоила настойкой, не знаю на чём она наёживалась, но не пролетели ещё облака над моей головой и трети пути к лесу, а мама уже пришла в себя и целовала мне ручки и ножки, омытые ключевой водой, за которой в лес бегала Маланья.

— Как назовёшь? — с необузданным интересом спросила Сычиха.

— Бабушка, подскажи, я с природой и светом не так близка, как ты, тебе ведомы многие знанья.

— Назови Светозорем, у него искра Велеса в сердце, а душа небесная, посланная в Мир на поиски, на ответы тайных вопросов, — молвила бабка, устремив взгляд вдаль, за синеющий горизонт, где теряется время и обретается суть.

— Пусть будет так, с небесами не спорят, — кивнула в согласие Ольга.

— Помни только, путь у Светозоря большой, много дано ему познать в жизни, многому научиться. Свет ему будет братом, а тьма сестрой; хворь и напасть будут обходить его стороной, — вздохнула Сычиха и продолжила, — но есть сила, неподвластная духу, что владеет сердцем и окольцовывает душу, она его может погубить, но может и воскресить. Путь у каждого свой и давно написан, да есть тропы обходные, тропы разные.

— Спасибо, бабушка, не знаю, как тебя отблагодарить.

— Твоя благодарность — свет души сына твоего, что будет озарять людей, как алая денница золотые поля и сливовые леса в предутренний час.

Откланялась Сычиха, поцеловала меня в правую щечку и шепнула слова прощальные на ухо, тепло стало от этих слов и сразу в сон потянуло, уснул я на руках материнских. А проснулся уже в избе, в люльке, надо мной стояла Маланья, качала и пела колыбельную, песня разливалась по моей кровушке и грела изнутри, достигая сердца ладною волной, волной любви:

Сон да Дрёма

По качульку брела,

По качульку брела,

К сыну в люльку забрела.

Лелюшки-люли,

Прилетели голуби,

Стали гули ворковать-

А сыночек — засыпать.

Мама спала рядом у печки, укрытая тёплым одеялом, но не грело оно совсем, мучили её тяжкие сны, чувствовал я это, ощущал, как страх чёрной паучихой пеленает душу, плетёт стальные тенёта, арканит уставшее сердце матери. Как будто предчувствовала она грядущие перемены, перемены с коими и время не в силах совладать.

Сычиха

Время, то бежит как поток с гор, несущий с собой разрушения и погибель, то струится по лесным травам, журчащим ручейком. Есть ли начало времени или её конец, кто знает…

Дом Сычихи напоминал землянку, почти полностью скрытую под насыпной землёй, на сгорбленной и покосившейся крыше были видны прорехи и щели, как и щели Бытия, они, взирали на этот Мир, чего-то ожидая, но чего…

Удивляло внутреннее состояние дома, не было ни печки, ни стола, только пыльная земля и полусгнившая скамья, на которой не то, что спать, сидеть было невозможно. Кажется, что и животное здесь не ютилось, не то чтобы человек.

Сычиха знала много тайн и ведала о многом, она была избранна хранителем, ведуньей. Выбрана не людьми, а временем. Любую хворь и порчу, она лечила и умела общаться с Миром духов. С Миром, скрытым для тех, кто видит и открытым для тех, кто созерцает каждое дуновение ветра, ощущает каждую росинку при свечении луны, каждый блик солнца на водной глади.

Рядом с домом росли несколько молодых берёзок и тополёк. Берёзки окружали тополёк, как молодые девы-купавы увлекали бравого парня в свои озёрные объятья. Изгороди не было, можно сказать, её заменяли многочисленные кустики малины и смородины, от них шёл одурманивающий аромат, он касался самых потаённых уголков души и окрылял их, как может окрылять лишь одно чувство на свете, чувство искренней, девственной любви. Аромат любви не имеет объяснений, он очищает, неся свет, погружает в лад и несёт этот лад в каждой новой ягодке, в каждом листочке к колыбели солнца.

Самой Сычихи не было и духа, создавалось впечатление, что уже очень давно хижина служила лишь её пристанищем.

Всяк, кто появлялся рядом с землянкой бабки, не мог докричаться, ему приходилось, и порой долго, ждать ее прихода. А появлялась она обычно со стороны леса, порой с платком, полным различных трав и божениц, а иногда с корзиной полной ароматных и крепких лесных грибов. Её приход сопровождался пением тишины, когда всё вокруг молчало, но в сердце и душе лилась обвораживающая, пеленающая мелодия. Но почему-то большинство люда отпугивала эта мелодия, страшила. Почему свет страшит и пугает, кто знает…

Куда ходила бабка за травами да грибами, ведомо было только бирюзовым небесам. Часто она отсутствовала по несколько дней, но как магнитом её тянуло к роженицам, если где в близких селениях ждали появления дитя, Сычиха всегда была у своей лачуги, ждала и знала, что придут за ней, она всегда поможет и медяка не возьмёт за работу. Свет детских глаз и румянец на щёчках были её главной наградой.

Сколько тайн таит земля, на которой стоит лачуга бабки, не ведомо-то люду, но не мало. Много скрытого скоро откроется, странное обретёт суть, всему своё время и своя тропа…

Светозорь

Как величественен закат, когда лилеюще-пурпурное море накрывает кромку горизонта, бьётся алыми волнами о макушки чернеющих сосен, пеленая их в природную пуповину, которая хранит и лелеет своих детей. Травы выгибают гривы, трепещут, как вольноладные жеребята, не подвластные обыденному течению жизни, а облака завораживают своим полётом, притягивают янтарной ржавчиной, сукровью небес. Выше, рассыпаясь мириадами медных искр по смоленой оболочной канве, бьются сердца Творцов и Богов древнего Мира (забытого, но не закрытого), их пульс дарует свет, их время — безвременье, а жизнь — вечность.

Светозорь был поглощен закатом, взгляд его жил небесной сетью и, казалось, сам был этой сетью. «Кто же сплёл такую красоту? Многих ли она пленила, высасывая у одних духовную мощь и даруя её другим?» Эти вопросы не давали покоя избраннику небес.

Статным парнем стал Свят, плечист, ладен, высок и силен не по годам, мог подковы руками гнуть, да цепи рвать, но добр был внутренне и по напрасно свою силу не показывал. Взгляд Свята был ясный, цвета воды озера Глай, что поили десятки родников и рек (озеро то, было для народа влахов священным, они считали, что оно соединяет души предков с их душами).

Влахи не имели чёткого строя и распределения, включали в себя несколько селений, общей численностью не больше тысячи человек, был глава Арот, что и управлял поселениями, но особой власти не было, люд сам распределял обязанности и работу.

Старейшина давно заприметил бравого паренька Светозоря, чувствовал его внутреннюю силу духа и природную стать. «Ох, и силён парень, косая сажень в плечах. Таких воинов земля рождает раз в пять, если не десять поколений. Он мне очень пригодится в будущем», — думал влах, любуясь юношей.

— К тебе обращаюсь я сын небес, слушай и внемли! Речь моя искры, что разожгут огонь внутри тебя, откроют твои вежды, даруют мудрость Великой Матери, чьё имя стало забытым, но чья воля живёт в каждом живом существе, в каждом семени, в каждом блике.

— Кто ты, пошто тревожишь мой сон? Почему зовёшь меня так? И сон ли это?

— Неважно сон ли это, как и неважно кто я. Древние Боги даровали тебе жизнь, чтобы ты постиг истину небес и спас свой народ и другие от вымирания. Чёрной татью ползёт зло, не имеющее имени и лика, оно иное, не из этого Мира. Ты избранник! Скоро начнётся путь, путь, ведущий в никуда, но он единственный. Скоро, очень скоро…

— Я, избранник? Избран Богами, как это возможно? Ты не ошибаешься?

— Что начертано на скальных рунах горы Богов Ор, то сбудется (по воле или без воли твоей), путь уже обозначен. Близится время перемен, прими сию весть и жди небесных знаков, они подскажут путь.

— Я буду ждать знаков, если так велено небом, то так тому и быть.

— Так и будет, сын небес! Помни, даже камни умеют плакать, а зелёные травы шептать. Жди. Всему своё время, всему свой черёд.

Проснулся Свят с лёгкостью на душе, с внутренним покоем, как будто душа журчала, как прохладный ручеёк на заре, стремящийся к своей родной и любимой матушке речке. Тишина наполняла дух избранника и пеленала в прохладу раннего утра. Утро выдалось хладным, дышащим, но первые лучи грели своей внутренней красотой, обнажая взгляд юной денницы.

— Лепота! Как же я тебя люблю, медноокая зарница! — закричал Свят, ступая босыми ногами на шелковые луговницы травы.

«Сон ли то был или нет, что за чудные виденья, неушто я избран вечным небом? Почему я?» — Думал Влах, вспоминая провидческий сон.

А день начинал свой длинный путь, провожая одинокую фигуру своим бездонным взглядом.

Время перемен

Как белизна окрашивает седеющее небо в тона благолепия, так и судьба пеленает жизнь в раскрытое одеяло перемен, перемен грядущих, ждущих своих жертв и героев, властителей и рабов. Безмерно горнило Богов, всякого удостоит вниманием, но не каждому дарует своё тепло и свет.

К своим семнадцати годам Свят обрёл друзей, но и немало врагов, скорее даже завистников, больно ладен и статен был избранник небес. Самым близким другом и соратником был Зарен, сын инока. Не по годам мудр и хитёр был юноша, особой силой не обладал, но смекалкой одарила сама Лада, не иначе, тем и снискал уважение в людях. Зеленоглазый Зар славился и умением охоты, да рыбалки. Бывало пять рыбаков, да три охотника приносили меньше добычи и рыбы, чем один хитрый, да улыбчивый юнец. С голопятого детства сдружились два Влаха, и были не разлей вода, почти всегда вместе, друг другу были опорой и подмогой; сила и стать одного вплетались, как стебельки костынь-травы, в хитрость и умения второго.

— Здорово, брат! Зар, чем таким занимаешься с самого утра?

— Здорово! А это секрет, нельзя секреты сразу открывать, а то Позвизд услышит, да развеет сию тайну на всё поселение, тогда и смысла не будет.

— Хитрец ты, нашёл, чем откреститься. Ну да ладно, не с этим к тебе пришёл. Помнишь, я тебе год назад про вещий сон сказывал, так вот повторился он, и скоро черёд идти нам в дальние края, так велено небом и древними Богами.

— Да, помню. Мне ведь тоже, приснился странный сон, три лебедя опустились на лазурную гладь озера, а с берега пополз вязкий жёлтый туман и сковал он птиц в свои сети, кричат, трепещут горловые, а он их тянет вниз, к самому дну, а дна нет, лишь чёрная вязь. Тонут лебеди, поглощает их души тьма, а свет иссушает дыхание мерзкой Маньи — болотная вонь смерти.

— Говоришь три лебедя? И мне Голос сегодня ведал про третьего спутника из нашей деревни, что камни у озера Глай подскажут его имя. Пугает то, что не знаем мы его, вдруг он чужак в помыслах и делах своих, много скверного народца среди Влахов.

— Да, чуждых хватает. Ты мне брат, а он неизвестно кто, да и коли известно, всё равно далеки мы в мыслях и деяниях. Но с Богами не спорят, что писано небесами, не нам люду ошпаривать разгорячённой и неокрепшей речью своей.

— Ты прав, Зар! Я рад, что ты мой друг и люблю я тебя безмерной, ладной любовью!

Обнялись братья по духу, как братья по крови, а день начинал свой разбег под музыку белоснежных птиц животворных поднебесных рос. Светолад — благозвон двух горячих сердец, двух искр Божьего костра.

Имеющий слух, да услышит — мудрость, уходящая в века и веками вписанная в летопись жизни, в границы нашего, да и не только нашего Мира. Небо выткано белым ситцем и лишь небольшие горошины синевы пронзают сию лепь, проникая в глубины скрытого, в колыбель, что поглощает взгляды и души. Не эта ли белоснежная мантия соединяет Миры, рождая тропы, тропы познания или тропы отречения. Кто знает, что ожидает там, на перекрестье и куда ведут мосты, судьба укажет путь, а путь откроет свет, свет безграничности и ладоволия, ведущий, а не ведомый…

Имеющий слух

Слово дарует и отбирает жизнь, рождает и умерщвляет человеческий род, доносит силу небес и огненные кольца Матери Свар — девы со сливовозлатыми волосами, в Мир, что по-сути и не достоин слова. Не зря молчат требы топей, да косищ, не удостоены они речи, хотя ведут своё летоисчисление ещё со времён Перерождения духовного начала в начало телесное. Слово не имеет лика, но имеет дух, дух чистый и открытый, окрыляющий на ратные подвиги и героические вехи. Пляшет свеча жизни Санна, Тризорь кутает её в мрамор распутных простыней Асты, Богини духовного Мира Ирий. Имеющий слух, да услышит; владеющий речью, да молвит…

Если можно было охватить косматую девчину Денницу за космы и налюбоваться её совершенной и светлой красотой, вдохнуть её медынный аромат, прикоснуться к бархатной коже, то и тогда бы она не пленяла, как юная дева Илия, что пятнадцать вёсен назад появилась на белом свете в поселение Влахов. Как утренняя лебёдушка купается в озере Глай и пьёт жизненную вязь из млечных облаков, так Илия танцует, поутру, в росяной стыне, а медноликая Сва любуется её лепью, небесной благостью.

Любит Светозорь Илию, но боится признаться, а в груди пылают тысячи костров и в каждом миллионы искр — небесных звёзд одного сердца. Прячется поутру в лесочке избранник небес и наблюдает за юной девой, за танцем любви в окоёме густеющего молока. Пленяют и волнуют обворожительные движения, бархатная кожа и единство с природной вязью. Богиня в телесном обличье светится и смеётся, смех наполняет душу Свята ладом и, как полноводная река, питает каждую клеточку тела блаженством.

Оглянулась Илия, обвела взглядом окрест, не увидев никого, решилась, и скинула белоснежную сорочку на травушку, обнажив тело и душу перед разбрызганными веждами Светозоря. «Боже мой, если может быть совершенная красота, то вот она! Нагая, как при рождении, танцует по росе и не ведает, что я наблюдаю за лучезарной красотой, за благодатью святых небес». Совестно стало избраннику Богов, спрятал он взгляд, а лёгкая волнующая волна страсти охватывала всё сильнее тело, владело подкожно, плескалась в животе, накрывая и отпуская.

Умывшись росой и натанцевавшись, Илия надела млечное одеяние, нагнулась и поклонилась уже сереющему небу. Светозорь лежал на траве и боялся шелохнуться, опасался небесных стрел, что осыпят его за вожделение, за неприкрытое желание овладеть юной красавицей, увести её по тропам невиданной любви, в Мир, не имеющий ни границ, ни пространства, ни времени.

Проливалась бирюзовым ручейком песня, что воспарила, как птица Руй из вечного Ирия, с медовых уст прекрасной Илии:

Ты дуброва, моя дубровушка,

Ты дуброва моя зелёная,

Ты к чему рано зашумела,

Приклонила ты свои ветви?

Из тебя ли, из дубровушки

Мелки пташечки вон вылетали —

Одна пташечка оставалася,

Горемычная кокушечка.

Что кокует она и день, и ночь,

Не на малый час перемолку нет,

Жалобу творит кокушечка

На залётного ясного сокола,

Разорил он её гнездо,

Разогнал её малых детушек

Что по ельнику, по березничку,

По часто леску, по орешничку…

«Ай да дева, ай да красна! А сердце всё ноет, и рвут его когтями лешатые межевики, опутывая стернёю с полей, сковывая в сети лыковой травницы. Не жить мне без юной Илии, не жить». Лежал на траве Свят, смотрел за удаляющей фигурой молодой девицы и грустил. А грусть плела кружева, посолонила вязь тоски, на пылающем от любви сердце.

Погрузился в сон избранник небес, а пробудился, уж солнце жгло небосвод своим искрящим крылом, манило в белила небес, усыпая солью лазурную просинь. Всплыли в буйной головушке несколько загадочных слов, таинственных, как песня пленительной Лады, слов:

В рцы белёсые дали,

Где от капищ алтарь.

Сотни солнц обретали,

Цвета крови янтарь…

Откуда пришли эти слова, то небом ниспосланы или балуется хранитель Ведогон, а может Сонная Девка балуется?! Кто знает, не изведаны тропицы сна, куда они уводят, да откуда ведут…

Вздохнул Свят аромат огонь-травы, взбодрился, духом окреп. Подошёл к берегу Священного озера Глай, склонил голову, испил родовой воды, как окольцы почек по весне набухли плечи и ноги юноши, очи озарились силой распутной Денницы, вернулась непоколебимая стать.

Налетел Тризорь, взлохматил гривы травам, пронёсся по волосам седеющего неба, окутал Межевиков, да Купав стылой прохладой. Зашептали камни Священного озера: « Слу-ша-а-йй. Тут твоя избранница, тут и третья ветвь дерева Мога, древа света и небесной тиши. Слу-ша-а-йй».

— Илия, моя родная, моя светлая и любимая!? Почему она? За что? Для неё путь этот смертельно опасен…

Чуть ли не рыдая, слушал шёпот камней юноша, но судьбу не обойти, путь начертан, время близится…

Имеющий слух, да услышит.

Кулла

Тьма наступает, как миллионные стаи чёрных воронов Нгароса, жгущих на лету жизнь, высасывающих свет душ, очерняющих радужность духа. Паучихи смерти ждут своих жертв, вися на нитках мыслей в охмелённых и отравленных головах, вспененных ядовитыми всплесками спеси и гордыни. Притягателен мрак — побратим тьмы, он расползается подкожно, от него густеет кровь, меняя свой цвет. Страх меньший брат тьмы, по сути, труслив и непостоянен, но именно он чаще других уносит души в Царство Эгос, безликое царство, где падшие и неокрепшие души влачат своё существование.

— Ланде рэх пангор, Цхератос, Саломет, Кхар, Нгарос, Тинтасокгат. Придите древние Боги Тьмы, Хранители Тёмного Царства Троемирья Эгос. Лхандэ ян, Лхандэ ян…

Не умолкал инок в чёрном балахоне, тень его плясала у костра таинственный танец Чёрных Вдов, Матерей питающихся детскими страхами, вселяющих мор и гнус в неокрепшие тела и души. Фигура инока двигалась в такт словам, руки поднимались и резко падали, как будто рвали воздух стальными когтями, впиваясь в остатки света, что скрыт в густеющей тьме.

— Индзо лкале, лкале яр, яр галле…

Образ чёрного незнакомца затрясся в необузданном танце, искры от костра, казалось, прожигали его душу, проникая в неё, внося гнилую тьму, тьму веков. Сам Кулла жил в сердце инока, точил в душе острый кинжал камнем Торос, камнем вселяющем личинки смерти, что копошились внутри чернеющих трещин.

— Явитесь Чёрные императоры, демонницы и пастыри Вечных снегов Гневных пустошей. Ниспошлите письмена гнойниц Ягона, перстом Цхератоса укажите путь. Индзо лкале, лкале яр, яр галле…

Завыла демоническая выпь, ударила в подземные тары нежить, всколыхнулся лес, озарились кроны елей фиолетово-красной медью, возопил гнетущий глас:

— Я сын твоего господина, Кхар, повелевающий срединным Миром Ян, что ты хотел, земной червь, от Тёмных Властителей? Не молчи, иначе спалит твою душу ярый огонь преклоняющий идущих.

— Кулла овладел моим духом, он зрит перемены, взывая к Вам, Тёмные, с просьбой воссоединения Мира Духовного, Мира Земного и Мира Скрытого. Свеча догорает, где падает воск, образуются щели и прорехи, через которые возможен переход в Троецарствия.

— Кулла для нас раб, в нашем Мире подобных тысячи тысяч. Но прорехи Миров интересны Великому Цхератосу. Мы свяжемся с тобой, низший. Готовься к встрече с посланником Миров, жди его у перекрестья в третий сечень седьмого ряда огненного календаря.

Низко склонился инок перед демоническим голосом и прошептал:

— Я буду ждать, буду ждать Вашего посланника, Великие Властители.

— Дзако лхасе, Кулла. Прощай, низший, — Громогласно завершил Кхар.

Небо вспыхнуло, как лучина. Тьма осветлила ярым светом кромку сгорбленного от гласа леса, макуши елей стали чёрными, а земля под ними покрылось алою золою — сукровью, связывающей Троемирье.

Костёр потух, инок лежал, как сморённый зверь, царила тишина, пугающий покой, таящий страхи, немыслимо чуждые страхи…

Хранитель

Где есть свет, там присутствует тьма, она вплетается в канву, разделяющую грань открытого и скрытого Миров.

Тысячи паучих плетут мантию Мирозданий, их цель — созидание и продолжение пути, пути ведущего в бесконечность, бесконечность, не имеющую пространство и уж тем паче времени. В скрестье нитей скрыты Миры, Мир людей лишь один из тысяч, что трепещутся на животворных паутинках. Паучихи находятся в постоянной работе, Свеча Жизни освещает арахнид и паутина тянется, вязкой тягучей лентой к колыбели всего сущего. Открытые Миры находятся на освещённой Свечой стороне, скрытые — на затемнённой.

Сычиха сидела на поляне, солнце лениво ползло на пригорок, грея обнажённые руки древней дубравы, проникая в каждую пору, в каждую клетку матери природы. Невдалеке от своей лачуги, сидела Сычиха, бормотала что-то невнятное, слова жили своей жизнью, переливались журчанием ветреных ручейков, теряясь в птичьем многоголосье. Солнце набирало силы, и трава отдавала свою стынь Белобогу в дань рождения нового дня.

— Лейла соиль лья, мелила лой. Селина, Вальолин, Алой

— Ответьте Боги СВА, Боги Духовного мира Лайо, скрытого под пламенем Вечной Свечи, пришло ли время моё?! Я, Хранитель мира людей, пришла к Вам за советом, вразумите моё тело и напоите дух.

Небо молчало, молчание хранимое Богами означало лишь, что все ответы и вопросы уже сказаны, а пути определены. Мир Духовный не подвластен времени, он как парение птицы, крылья подчиняются струям тёплого воздуха и внутренней свободе птахи. То вниз, то вверх взмывает светлая птица, ныряя и забавляясь в потоках вечной синевы, так и время забавляется судьбами в потоках, уносящих мимолётные годы, вплетающиеся в века, века в тысячалетья, тысячалетья в эры.

— Я принимаю Ваше молчание Духи, как напутствие и согласие. Благодарю за тишину и покой, хранимые Светлым миром Лайо. Соиль яльон улья Селина, Вальолин, Алой.

Но на душе у хранителя не было спокойно, сердце трепетало на подорванной нити, качаясь из стороны в сторону, погружая дух всё глубже в мёртвые воды реки Тьмы, впадающей в озеро Вечность. Знала Сычиха, что грядут перемены, и в самое ближайшее время сойдутся точки Троецарствий, и откроются скрытые врата, явив перекрестья Миров.

«Спокойствие лишь приближало бурю, которой не будет конца и края, в которой каждая капля дождя при полёте будет расти, беременеть и оседать чёрной смолой на уставшие души, рассыпаясь на мириады брызг, ядовитых частиц, прожигающих духовность человека. Пришло время Святозоря и его соратников, им понадобится моя помощь, но не в телесном обличии, а в духовном. Лишь бы Боги были милостивы и помогли свету пробиться из тьмы…»

А солнце продолжало своё недолгое путешествие к кромке, венчающей поля и дубраву своей белоснежной улыбкой, сиянием зрелого дня, и лишь щебетание небесных птах обрамляло высь своими звуками, обещая лад, нужно только верить и вера воздаст должное, ибо свет всегда был во тьме, но всегда поглощал её. То, что писано на древних стенах вечного Храма света, то не может не сбыться.

Алой

Дух — сила внутреннего Мира каждого живого существа, его сердце, ядро, держащее светлое и тёмное начало под своей аурой, и светотьма есть в каждом, и чем дух крепче, тем больше искр и света внутри, а чем слабже, тем больше тьмы и гнили. Червоточина имеет обличие и всегда готова захватить дух в свои силки, заточив во внутренней темнице.

Лайо — Духовный Мир, Мир, не имеющий границ и краёв, он располагается на самой освещённой стороне великой Свечи, поэтому понятие смерти там просто отсутствует, как впрочем, и жизни. Нет там и живых существ, а точнее сказать их и быть не может, ведь это Мир духов, Мир вечного света и вечного покоя.

Лайо — это Мир одного древа, одного ствола, несущего миллиарды ветвей и веточек с неисчислимым количеством листочков, трав и грибов, что облюбовали каждую ветвь Древнейшего древа. Древо восходит очень высоко, в выси образуя крону, но, не оканчиваясь ей, ствол тянется выше и на запредельной высоте врастает в то, что мы называем небом (здесь это земля, земля внизу и земля вверху, окольцованность жизни, Мироздания). От корней дерева отходят миллионы малых корней, объединяя весь Мир под одним зелёно-синим покрывалом, которое растёт и увеличивается с каждым мгновением и уходит вдаль, не имеющей, ни конца, ни начала, в бескрайность жизни. Древо собой представляет тройственность: нижние корни и жизнь вокруг них, среднюю крону и на запределье — высшие корни. Здесь нет ни дня, ни ночи, есть лишь свет и он вечен; нет облаков, солнца и луны; живые существа также отсутствуют, как и нет рек, озёр, морей. Вместо дождя Духовный Мир и Древо омывается миллиардами мелких капель, что образуется под кроной дерева и спадают, не только к нижним корням, но и к верхним, образуя опять же окольцованность. Весь Мир подчинён строгой иерархии, разделён на высших и низших духов, на духов посылов и призывов. Алой — Светодух седьмой краты, он не повелитель Лайо, он — хранитель её древа, учитель и наставник низших и высших духов. Низшие духи хранят обет молчания и не ходят в иные Миры, высшие духи имеют право появляться в других Мирах и часто служат посланниками Мира Лайо. Крата — это свет, что испускает дух, седьмая крата, была бы кратой Богов, но в этом Мире нет Богов, он духовен в своём начале. Низшие духи — первая крата, высшие — третья, ступень на которую поднимаются не многие духи, пятой краты достигает лишь единицы духов, а в шестой их всего два — Селина и Вальолин. Селина — Светодух, несущий покой и тишину Мира Лайо, да и не только этого Мира, а Вальолин — Светодух с шестью крылами, единственный в своём роде, на своих крыльях он несёт любовь и сеет её зёрна во всех ближайших Мирах, в сердцах и душах живых существ. Сами духи представляют собой свечение, низшие имеют золотистое свечение и блеклый свет, высшие — розоватое свечение и ослепляющий свет. Селина — фиолетовое свечение и ниспадающий свет, всё живое ослепло бы от её свечения и сгорело. Вальолин — кровавое свечение и рассыпающийся свет, это свечение не слепит, оно оживляет, отсюда Селина и Вальолин никогда не встречаются и далеки друг от друга. Свечение Алоя невозможно уловить ни одному живому. Оно за гранью восприятия, его лишь можно почувствовать, при том даже в далеке, оно опасно для существ, ибо овладевает духом и забирает с собой, в бескрайний Мир. Поэтому Алой обитает в сердцевине кроны дерева и никогда не выходит на его поверхность, тем более в другие Миры.

Посланники

Тишина сковывает ночь безмятежным духом Богини Рас, вольницей её млечной души. Сон — длани светлой, несущей покой к уставшему телу и неокрепшему духу. Всё имеет свой сон, даже камни спят в своих мёртвых изваяниях. Сны, как дети, они постоянно меняют свои очертания (не имея постоянства) и всегда теряются в глубинах сознания. При первых проблесках денницы Богиня Рас обручается с Богом любви и младости Ветом, чтобы родился новый день, новая нить Мироздания.

Плачет дева Илия на рассвете, не от горя, а от счастья, что волнами наполняет внутренний Мир, даруя первозданность и лад, возрождая нечто новое… Любовь — сеть жизни, сплетающая канву чувств в единую ткань Бытия, любви неведомы запреты, она нага в своём рождении и хранима теми, кто её оживил. Настоящая любовь бессмертна, ибо она свет, а свет первооснова вечности.

Вчерашний поцелуй Свята, в вечерней полумгле, был, как гром, поразивший сердце юной красавицы огненным пламенем, проникнувший и опаливший самые потаённые и скрытые тайны души. Его слова, жесты, лик — всё перемешалось в сознании Илии. Плачет дева от счастья, от неземного счастья и ждёт встречи, что изменит её жизнь, ведь каждому отведена своя роль в книге Богов, что писано молоком древней белобокой коровы.

Волнителен рассвет для Свята, тревожит взбудораженную душу, каждая минута рождённого дня накрывает его волнами беснующего моря любви, моря, не знающего покоя. Вчерашние признания юной деве и блеск её искрящихся очей разрешил все сомнения, понял влах, любит его Илия, и нет их любви края.

Где у края неба плачет дождь

И целует травами рассвет;

Я стою и знаю, ты прейдёшь,

Ангел мой, мой лучезарный свет.

Под покровом раненой зари

Снизойдет любовь, как благодать.

Тишина проникнет и внутри

Рай прольется, сняв судьбы печать.

И прольётся их рай, в каждой клетке вспыхнет пламенной силой и одухотворённым ладом, светом древней Свечи. Но есть и тревога в мыслях Свята, сегодня он должен будет поведать младой красавице, что писан путь и, пройти они его должны вместе и чем окончится сиё путешествие не дано знать живущим на земле. У священного озера Глай начнётся долгое странствие трёх юных, но окрепших и верных друзей. Они посланники небес на медных и лелеющих полях земного Мира.

Взметнулась по ветке вверх проказница белка, купая хвост и мордочку в солнечной паутине рождённого дня. Шумят волны святого озера, стынь окутывает берега, жалит иголками распутника ветра, беснуется Позвизд, теряя свой лик при встрече с водной гладью.

— Родной мой, любимый!

Кинулась Илия на шею влаха, прильнула к груди, слушая мерный стук его горячего сердца.

— Илия, Солнышко моё светлое, свет души моей опалённой! Как же мне тяжко было расставаться с тобой вчера.

Слились уста молодых в медынном поцелуе, пронзённые искрами вспыхнувшей любви…

— Денница моя, любимая, писана рунами наша судьба, и не успели мы обрести друг друга, а великая Сва, готовит нам испытания. Этот Мир меняет свои очертания, а другие жаждут слияния и поглощения нашего Мира, и лишь мы может поменять его судьбу…, пойдёшь, ли ты, Илия, со мной в неизведанный и опасный путь, сквозь нити и ткани Миров?

— Каждый шаг с тобой, Свят — моя жизнь; каждый вдох — связь нашей судьбы и мы вместе пройдём этот путь.

«Ох, родные мои, не иначе решили и Зара раззадорить», — В мыслях думал Зар, стоявший чуть в отдалении от своих верных друзей.

— Ну, други мои, нацеловались, намиловались?!

— Прости, Зар. Прости, друг.

— Ничего родные мои, я бы вас ещё долго не трогал, но скоро воды озера Глай укажут нам путь и нам троим никак нельзя этого пропустить.

Втроём под сводами набирающего силу дня они ждали начала, начала неизведанного пути, и лишь белочка на ветке наблюдала за ними при свете восходящего светила…

Изломы

«Когда свет и тьма встречаются, то происходит разрыв небесно-земных связей. Небо в багряных цветах смерти, в оторопи её власти, нет ни прошлого, ни будущего, есть лишь дух, дух битвы, что пропитывает каждое сердце и взгляд бьющегося.

У горы времени, на поднебесном плато Мор, состоится битва двух Миров, двух твердынь, за мирской покой людей или за порабощение земных тёмной силой царства Эгос. Сотни воронов смерти Кар, кружат над головами тысяч воинов, готовых принести себя на алтарь смерти во имя жизни, их имена будут писаны в Древних книгах и письменах, их подвиги будут передаваться поколениями, во имя света любовь возродит свет.

Нгарос привёл к плато сотни тысяч своих рабов, псо-воинов и ясов (змееподобных людей), со всех тёмных Миров собрались орды тёмных Мхаров, их количество поражает воображение, их жизнь — это боль, правит ими тьма, бездонная тьма Цхератоса…»

Изломы проявляются на бересте, меняя её цвет с белоснежно-серого в кроваво-пурпурный; тяжко Сычихе от этого, если тьма наберёт свою силу, то справиться с миллионными полчищами Нгароса будет почти невозможно. Знает ведунья, что не готовы избранники, долгий и опасный путь ожидает их впереди, и как повернётся к ним судьба, что приготовит, не дано ей знать, но Боги не оставят своих пасынков, верит бабка.

— Помоги, Богиня Лада! Окутай своим светом три юных сердца, напои их души волей небес, придай духу твёрдости. Храни их в пути, не дай запутаться в тенётах судьбы.

Молчит Богиня Лада, но береста начинает розоветь, приобретая природную вязь, дарованную небом. Слышит…

— Спасибо, Светлая! Как камень спал с души… Спасибо!

Молитвы будут услышаны, если верить. Вера — связь, приоткрытая дверь в Мир Богов, она помогает лишь тем, кто чист душой и твёрд духом; дыхание духа — свет вселенской искры, из которой может вспыхнуть благоладный костёр.

Переход

Молчит сырь-трава, хранит таинство, что скоро свершится, опутывает туманное млеко побережье святого озера Глай, то дышит родная мать Жива. Воздух пронизан тысячами нитей, готовых создать переходную ткань, скрестье Миров. Три друга стоят в тяжкой думе, сцепив свои руки, образуя посолонное кольцо, ожидая неизведанное. Природа затихает на мгновенье, отражаясь в светлых очах избранников небес.

— О боги, смотрите! Смотрите на озерную гладь! — вскрикнул Зар.

Озеро как будто повернуло воды вспять, вода отступила от побережья, а затем подступила в вышине, но не от земли, водный вал повис в воздухе, образуя свод, готовый рухнуть на головы влахов и раздавить их бушующей стихией. На освобождённой от воды земле стали проявляться некие руны, неизвестные избранникам, в центре проступила лелеющая сеть, несущая черноту внутри, образовав проход, явно неземного происхождения.

— Светозорь, родной, я боюсь!

— Не бойся, любимая, вода хранит нас и всегда хранила. Путь открыт, и нам придётся в него вступить. Это наша судьба и судьба родной земли.

— Я с тобой, брат! — Прошелестел грубоватым голосом Зар.

— Идёмте вперёд, и пусть Боги решат нашу судьбу. Держитесь за руки, наш путь начался.

Небо сменило свои краски, насытилось чёрнотой, вспучилось, усиливая затвердевшие звуки тысячекратью, дрожали своды вод, но не падали. Бездна смотрела на героев и ждала… Всё ждало…

Первый шаг всегда сложен, а шаг, ведущий в пропасть, пугает, пугает своей пустотой и неизведанностью. Но он сделан, и три друга ступили в густую черноту, в тёмное око безвременья.

Как только герои ступили в безликую тьму, воды обрушились на побережье, разбросав свои волны, как могучие руки, на остывшие камни и травы, расширив озёрную гладь на добрых двести шагов. Под воду ушла и рыбацкая лодка и прибрежный летний домик старожила и хранителя озера. Небо прояснилось, медь пробилась сквозь мрак и осветила землю влахов, играя свою капель над вершинами старых сосен.

Сычиха стояла на горе Тэй, видела всё происходящее и была рада узреть, что избранники начали свой путь, не побоялись ни лиха, ни мору, ни орд Властителя Цхератоса.

— Храни, Вас, Лада! Пусть тропы откроют Вам всё то, что было хранимо в душах и сердцах. Илья я лал, Сельано я лей.

Переход начался, тропы освещены, пути открыты…

Дух-хранитель

Плетут паучихи сеть, тянется паутина, лопается, образуя прорехи — щели Бытия. Крутятся Миры, соприкасаясь, перекрещиваются, меняются.

«Будто земля ушла из-под ног, и ты летишь в никуда, а мимо проносятся поля, озёра, леса. Небо меняет свой цвет из иссиня-голубого до янтарно-ржавого. Но всё как будто застывшее, беззвучное и даже безвкусное. Где я, и что вокруг меня, куда я лечу и зачем. Я — влах… Мы — избранники…»

Память врезается в мысли Светозоря острым заточенным клинком, буравит сознание. Затем отключается и сознание, темнеет в глазах и влах (как и его друзья) опадают и уходят от реальности…

Очнулся Свят на поляне, рядом лежали Илия и Зар, их сознание было ещё затуманено. Оглянулся избранник, «вот так чудь вокруг меня». Было чему удивиться юному влаху, лежали они на косогоре, но сама гора висела в воздухе, а внизу была вязкая густая пелена. Недалеко тёк ручей, спадая вниз, в неизведанную белизну. Другой стороной гора уходила за горизонт и переходила в поле, границ которого было не объять. Удивляли и блеклые тени облаков, что плыли чуть выше головы героя и имели розовато-сиреневый цвет. «Если они в горах, то почему, тут так тепло и сам переход горья в поле удивлял своей быстротой и неизменностью, где светило освещающее этот Мир?! Да уж вопросов больше чем ответов. Нужно растормошить друзей, пущай подивятся». Не успел Свят прикоснуться к Зару, как тот открыл глаза, и побежали глаза в пляс от увиденного, как на празднике Медуницы-купавы.

— Это не Лешачиха ли балуется, протяни руку и схватишь облако. Ай, да, Велесовы чудеса!

— Что испугался, брат? Я вот тоже оторопел при сей лепоте.

— Да уж есть от чего оторопеть, Свят. Интересно, где же мы сейчас прибываем?

— Да и мне интересно. Давай Илию в чувство приведём, а потом и примемся за думы, — усмехаясь, промолвил Светозорь.

— Родная моя, Солнышко летнее, вставай. Посмотри на чудь с нами сотворённую.

Чуть приоткрыв веки, Илия увидела лицо своего суженного; провела рукой по щеке Свята и улыбнулась. Обнял её влах и поцеловал в румяную щечку.

— Вот так чудеса, как же этот Мир держится? И что там внизу? — с удивлением в голосе прошептала дева.

— Ну, вниз, думаю нам ещё рановато! — молвил Зар, рассмеявшись.

И Свят с Илией подхватили его смех, а потом, как дети стали кувыркаться и брыкаться на поляне, упиваясь своим весельем, как нектаром Богини Лели.

— Как дети малые, а ещё избранники, — усмехнулся чей-то скрытый глас.

— Кто, кто это сказал, а ну покажись? Чего прячешься?

— А ты не серчай, молодец Свят, чай не первый год по земле ходишь, мог бы и догадаться, что вас одних в столь дальний путь никто бы не отпустил. Вы похлеще девки-любавы делов натворить можете.

— Хватит смеяться над нами, выходи и покажись смельчак! — рассвирепел Зар.

— Ой, напужал, Зарен — сын инока-древана, ведуна густых мест. Мог бы показаться, давно бы уж вышел.

— А почему не можешь? — спросила Илия.

— А потому юная дева, что дух я, хранитель ваш, посланный в помощь и уразумение. Сын Ведогона я, дух-хранитель Ведом.

— Ну, здравствуй, Ведом! — поклонился Светозорь.

— И вам доброго времени храбрые путники, избранники небес, — хихикнул дух.

— А кто послал тебя, и где мы находимся? Что за дивные места?

— Места то дивные, да не безопасные, Зар. Так что держите ушки на макушке.

— Хватит уж посмеиваться, коли ты наш хранитель, то поведай, укажи дальнейший путь.

— Смел ты Зар, да хитер, а вот терпение затерял в бравых походах за рыбой, да зверем, а оно ещё ой как пригодиться. Так вот, вы находитесь в срединном Мире Тал, что находится вблизи Духовной тропы, по которой и проложен ваш, а точнее наш путь. Я Ведом, избран вашим хранителем самим Вальолинов — Верховным духом, я вас буду наставлять, знакомить с новыми Мирами, предостерегать от тенёт зла Нгароса.

— Что за Вальолин и почему он заботится о нас? А кто такой Нгарос?

— Терпение мой друг, Свят, всему своё время.

— Ты так и не сказал, куда нам теперь идти? Поведай уж, будем благодарны!

— А вот вперёд по этой тропинке, ведущей в поле, поле широкое, но к закату, думаю, осилим и его, а там будут леса волохов, местных жителей. С ними надо быть настороже, хитрющий народец.

— И зачем нам к волохам? — спросила Илия.