Проигравший выбирает смерть

ПРОИГРАВШИЙ ВЫБИРАЕТ СМЕРТЬ

Детектив

Серия «Опасные тайны»

© Сергей Бакшеев, 2018

Аннотация

«Опасные тайны» — это серия детективных романов о советской эпохе, когда не было видеокамер, мобильных телефонов и ДНК-анализа, а преступников побеждали интеллектом, благородством и смелостью.

Каждый том написан в разном жанре, и в каждом особая тайна, которую, рискую жизнью, требуется разгадать отчаянному интеллектуалу Тихону Заколову.

«Проигравший выбирает смерть» — криминальный детектив. Третий роман серии

Тихону Заколову и его девушке не повезло с попутчиками в поезде. И размеренная жизнь летит под откос! Обвинение в убийстве кассира и двух милиционеров, поединки на движущемся составе, захват товарного поезда, ограбление банка, дуэль на территории зловещего Гиптильника — это лишь малая часть испытаний, которые предстоят главному герою. Коварный невидимый враг ведет смертельную игру, где в случае проигрыша, можно выбрать только свою смерть.

Глава 1

…А поезд приближался с неумолимостью водопада. Ничто не могло остановить его. Нина стояла посередине рельсов, тело беспомощно дергалось, но сдвинуться она не могла. Что-то держало ее, и разобраться в причине, не было возможности. Глаза с ужасом смотрели на выпуклую морду мчащегося локомотива. Вместе с ним накатывался стальной грохот. Обезумевшая Нина кричала, но не слышала себя. Чугунный клык сцепки, торчащий из пасти железного монстра метил прямо в грудь. Еще мгновение и последует смертельный удар!

Нина Брагина подпрыгнула в постели, как от разряда тока. Руки сжимали одеяло, разинутый рот застыл в немом крике, потные волосы тонкими сосульками свешивались на глаза. Девушка тяжело задышала, испуганный взор уперся в предрассветную хмарь за окном.

Это всего лишь сон, через несколько секунд сообразила она. Тело безвольно откинулось на подушку, в висках бумкали маленькие барабаны, окаменевшие пальцы с трудом освободили смятый пододеяльник.

Это всего лишь сон, мысленно повторила она. Но что он означает? Ведь бывают сны вещие! Сегодня ей предстоит поездка, но она же будет ВНУТРИ состава! И с ней едет Тихон Заколов.

При этом имени губы девушки несмело вытянулись. Ей надо подготовиться, одеться так, чтобы он наконец обратил на нее внимание. Им предстоят целых две ночи вместе! А что делать, если он полезет целоваться? Ну да, дождешься от него. Сначала надо, чтобы он взглянул на нее, как на выросшую девушку.

Нина быстро погрузилась в сладкую негу девичьих грез и прикрыла глаза, но надвигающийся поезд вновь ворвался в ее сознание, оглушив грохотом колес. Ей даже почудился прогорклый металлический запах железной дороги.

Все будет хорошо, отгоняя тревожные мысли, попыталась убедить себя Нина Брагина.

Глава 2

— Повезло тебе, Есенин, под праздник выходишь.

Дежурный офицер внутренних войск громыхнул связкой ключей. Замок в заветной двери на свободу трижды отчетливо щелкнул. Владимир Есенин, двадцать минут назад получивший справку об освобождении, профессионально отметил, замок сувальдный с пятью ригелями, по виду внушительный, но слишком прост для специалиста. Через огромную личинку разве что ногтем ковырять нельзя.

Тяжелая дверь распахнулась с приглушенным приятным металлическим скрипом. Есенину такой звук нравился, напоминал долгожданное вскрытие солидного сейфа. Ворвавшийся поток света прорезал пыльную кубатуру и отсек ноги выше колен. Владимир невольно взглянул на скукоженные голенища старых сапог, другой обуви у него не было.

Офицер привычно осклабился:

— Не забывай нас, Есенин. Долго на воле не задерживайся. До новой встречи.

Владимир равнодушно покосился на довольное лицо офицера, ухмыляющегося заезженной шутке, и шагнул на свободу. Из хмурой тени в яркий свет. За спиной гулко захлопнулась дверь колонии, где он ел баланду почти пять лет, с осени семьдесят четвертого года.

Владимир стянул черную кепку. Примятый ежик поседевших волос распрямился, зажмуренные глаза ловили забытое тепло утренних лучей солнца. Казалось, на свободе и солнце светит по-особому.

Есенин оправдывал знаменитую поэтическую фамилию и время от времени по настроению выдавал злые рифмованные строки. Поэтому и клички как таковой не имел. Все звали опытного медвежатника — Есенин. Кто близко не был знаком, думал, что это и есть воровская кликуха.

В свои тридцать три года сухощавый Владимир выглядел старше, и не только из-за глубоких морщин, уверенно пробороздивших лоб, но и из-за тусклого уставшего взгляда узко посаженных маленьких глаз. Да и воровская специальность предполагала некий многолетний опыт. Впрочем, вскрывать любые замки подручными средствами толковый слесарь Вовка Есенин научился быстро и самостоятельно. Потом нужные люди свели со знающим человеком. Несколько уроков, и хитроумные сейфы стряхнули перед Владимиром магию неприступности, обнажив простую механическую сущность, прикрытую внушительной стальной броней.

За уроки пришлось выложить приличные деньги. Их можно было взять только в серьезном деле. Несколько дерзких ограблений прошли как по маслу. Птица счастья мельтешила пестрым хвостом, щекотала и раззадоривала, устилая вольную жизнь красивыми мягкими перышками. Но однажды вертихвостка удача отвернулась, райская птичка обернулась когтистым коршуном — опера взяли Есенина с поличным. Пять лет за решеткой состарили Владимира. Из молодого самоуверенного парня, он превратился в осторожного вора неопределенного возраста.

Шум подъехавшей машины заставил Есенина открыть глаза. К воротам лихо подкатила желтая «Волга» — такси. Мелкая казахстанская пыль уныло оседала на стеклах и капоте машины.

Передняя пассажирская дверца распахнулась, молодой смазливый парень азиатского типа с длинными черными волосами на прямой пробор суетливо подскочил к Есенину. Брюки широченными клешами скребли по земле.

— Привет, Есенин! Я за тобой, — парень растопырил руки, демонстрируя желание обнять вора.

Есенину приезжий был не знаком. Он окинул хмурым взглядом тощую фигуру и покосился на «Волгу» — нет ли там еще кого-нибудь? Но кроме любопытного таксиста в салоне автомобиля никого не наблюдалось.

— Ты кто? — холодно спросил Есенин.

— Я от Бека. Он меня к тебе послал.

— Как звать?

— Каныш Хамбиев. Бек Нышем кличет. Он приказал встретить и привезти к нему.

Молодой Хамбиев час держал таксиста в сотне метров от входа в колонию, наблюдая за воротами. Он хотел на скорости с эффектным разворотом подать машину и сейчас ожидал от известного вора благосклонного одобрения. Но Есенина не покидала присущая ему осторожность:

— К Беку? Зачем?

— Дело он наметил. Крупняк! — Каныш перешел на шепот, пугливо посмотрел на ощетинившуюся колючей проволокой стену колонии и скривился. — Поехали. Место тут гнусное…

Есенин оглянулся, ему показалось, что в амбразуре железной двери притаился хмурый, режущий холодом взгляд. Как достали его подобные созерцатели! И правда, подальше отсюда. Насиделся! Владимир влез на заднее сиденье «Волги», давно он не ездил в приличных автомобилях. Каныш развалился впереди.

— Шеф, трогай, — барским жестом приказал Хамбиев, развернулся, иронично оглядел старомодную одежду вора. — А я тебя видел, Есенин. Давно, вместе с Беком. Я тогда пацаном еще был, а вы уже дела крутили…

— За дорогой смотри, — грубо прервал парня Есенин. Не хватало, чтобы сопляк при таксисте трепался.

Каныш обиженно сжал губы, уткнулся в окно. Дальше ехали молча. Есенин ловил в зеркале заднего вида настороженные глаза водителя. Изредка вор оглядывался назад — все чисто. Но смутная тревога не покидала его.

Выйдя на свободу, Есенин первым делом собирался ехать к родителям. Они знают, что у него сегодня срок закончился. Ждут, не дождутся, небось. Завтра 1 мая — праздник. Он как раз к середине дня домой доберется. Мать стол накроет, принарядится, плакать будет. Отец в орденах выйдет. Как выпьет, начнет жизни учить. Вот, в войну люди за Родину гибли, а сейчас молодежь совсем совесть потеряла, родителей забыла, из-за денег на преступления идет. И так далее в том же духе. Репертуар отца — ветерана войны, вечного борца за справедливость, был неизменным.

Но на предков Есенину посмотреть хотелось. Старенькие они. Надо уважить, пару недель дома поваландать, пока в милиции паспорт выправят. С тех пор как он сел, говорят, какой-то новый паспорт завели, один — на всю жизнь. Верилось в это с трудом. Чтобы чиновники лишили себя удовольствия созерцать очередь перед кабинетом? Да ни в жизнь! Выдача бумажек — первейшая власть бюрократа.

Вдоль дороги замелькали одноэтажные домишки железнодорожного поселка, проскочила покосившаяся вывеска «Магазин», довольная тетка перла по улице две полные авоськи.

По делу, надо бы к родителям с гостинцами приехать, подумал Есенин. Но что купишь на жалкие крохи, полученные в колонии при освобождении? Разве что, у Бека бабки одолжить.

Такси подкатило к вытянутому кирпичному зданию железнодорожной станции. Массивные подоконники и карнизы изрядно подрастеряли былые кирпичи, разинутые рты тусклых окон щербато пялились на замусоренную площадь.

— Прибыли! — бодро крикнул Каныш.

— Курить дай, — хмуро попросил Есенин, когда выбрался из машины.

Хамбиев суетливо порылся в карманах, достал мятую коробочку:

— Я насвай кидаю. — Каныш отсыпал несколько зеленых шариков, осторожно положил под нижнюю губу. — Хочешь?

— Мне твое узбекское дерьмо не в кайф, — скривился Есенин.

Темные глаза Каныша резко сузились, но он молча проглотил оскорбление.

— Сейчас стрельну, — пообещал парень и вскоре вернулся, протягивая беломорину: — Вот!

Есенин брезгливо отвернулся, прошел к киоску, купил самые дорогие сигареты. Пальцы в наколках грубо вскрыли пачку. Целлофановый комочек шлепнулся под ноги на утрамбованную землю. Каныш с кислой миной топтался рядом, поминутно сплевывая зеленую слюну.

— Я еще травку тяну, а сигареты — нет, — тихо оправдывался он.

Есенин отстраненно покуривал. Потом устало произнес, не глядя на Ныша:

— Дай мне денег. Беку передашь, что дней через десять загляну. Там и сочтемся.

— Какие десять дней! Нельзя ждать! Бек велел, чтобы прямо к нему рулили. Дело на мази, только тебя ждем.

— Пять лет ждали, еще подождете.

— Есенин, — Каныш заискивающе взял вора под локоть и даже выплюнул шарики насвая, которые мешали ему говорить. — Там легкие бабки лежат. Много! Четвертого мая их не будет. Твоя задача — сейф разбрюхатить. Остальное — мы подготовили.

Владимир стряхнул руку парня, глубоко затянулся, глаза зажмурились от сизого дымка. Белый огонек уперся в фильтр, пальцы ловко отщелкнули окурок.

— Денег дай, — повторил Есенин.

Каныш побледнел, взгляд опустился на запыленные штанины, ногти нервно скребанули по бедру:

— Тут такая херня получилась. В поезде меня в карты развели. Обчистили полностью. Представляешь, меня! — и в карты обули.

На лице Есенина выступила брезгливая гримаса.

— Нет, ты послушай, — оправдывался парень. — Я думал лохи. Хотел в легкую бабла срубить. А тут — такой облом. Я пустой вышел. Тебя надо встречать, а я без копья. С таксистом часами расплатился.

Есенин молча двинулся к входу на станцию. Каныш трусил сзади, норовя то слева, то справа заглянуть в суровое лицо вора:

— С кем не бывает? Ну, что теперь, под поезд прыгать? Сумма не большая. Фигня, а не деньги! Бек и не вспомнит о них. Мне надо, чтобы ты к Беку приехал. Побазаришь с ним. Это же твой кореш. Если не хочешь идти в дело, сам ему скажешь. Вы поймете друг друга. А так, если ты не приедешь — я крайним буду. Тогда Бек на мне отыграется. Выручи, Есенин.

Вор невозмутимо шагал прямо. Каныш отстал и зло выкрикнул в спину:

— Да если бы Халву не замели, Бек бы о тебе и не вспомнил!

Есенин остановился, плечи медленно развернулись.

— Халва? Бек с ним работал?

— Последнее время с ним, — осторожно сообщил Ныш.

— Так Халва же кроме платяного шкафа ничего вскрывать не умеет.

— Подучился, говорят.

Эта новость Есенину была неприятна. До отсидки у него не было достойных конкурентов в регионе. А тут, выходит, толстогубый пухлячок Халва заменил его — уважаемого вора!

— На чем Халва спалился? — поинтересовался Есенин.

— По пьяне в кабаке подрался и на мента попал. Тот тюремщиком оказался. Сейчас, говорят, над Халвой лично измывается.

— Козырным королем себя почувствовал, — усмехнулся Есенин, хотел добавить: «Туда ему и дорога», но это было бы не по понятиям. — И что Бек?

— А с кем ему работать, если ты в отсидке? Он всегда тебя в пример ставил. И встречу бы при любом раскладе организовал. А тут все разом сошлось — и дело, и твоя свобода. Он тебя, в натуре, ждет не дождется.

Есенин огляделся. Около станции было оживленно. Люди вроде бы шли по своим делам, топтались в ожидании поездов, но вора не покидало чувство, что за ним кто-то следит. Словно чей-то жгучий взгляд дырявил спину. Есенин резко обернулся — обычные лица, никакого любопытства в глазах.

Не обращая внимания на Хамбиева, Владимир вошел на станцию.

— Есенин, ну как? — с надеждой спрашивал семенящий рядом Каныш.

Владимир, посмотрев короткое расписание поездов, заглянул в окошко кассы:

— На 921-й билеты есть?

Кассирша кивнула. Есенин достал свернутые вчетверо мелкие купюры.

— Есенин, возьми с собой. Выручи. Поехали к Беку. Век не забуду, — канючил Каныш.

Есенин мельком взглянул на жалкое испуганное лицо парня.

— На 921-й, — он протянул кассирше деньги. — Два билета до Туркестана. — Он назвал станцию, где жили родители.

На лице Хамбиева появилась осторожная улыбка. Есенин взял билеты и, не глядя на попутчика, прошел сквозь здание на платформу. В стороне женщина вырывала бутылку из рук хлипкого мужичка и отчитывала бедолагу. На пьяном мужском лице блуждала улыбка чрезвычайно довольного человека. Вор ему позавидовал, под ложечкой призывно засосало. Когда же он сам пил в последний раз? А ведь сегодня у него праздник! Не каждый день на свободу выходят.

Есенин лениво обернулся:

— Как там тебя? Ныш? Сбегай за портвейном, Ныш. Я вон там на лавочке посижу.

— Я мигом, — радостно согласился Хамбиев, осторожно беря протянутую купюру. — До Арыся надо было билеты брать. Бек ждет нас там.

«Не забыл Бек, однако. Как приперло, не смог без меня обойтись», — гордо подумал Есенин, присаживаясь на лавку. «Без Есенина ты — ноль, а с Есениным — король»! В предвкушении скорой выпивки вор закурил, размышляя, что дела у Бека и правда бывают верные.

Глава 3

— Тихон, тебя внизу Нинка Брагина ждет, — с ехидной ухмылкой сообщил Александр Евтушенко, войдя в комнату. — Ради тебя, она даже принарядилась в дорогу.

Тихон Заколов недовольно отложил учебник по «Теории вероятностей» и взглянул на часы.

— Зачем она так рано? До поезда больше двух часов. Да еще обязательно опоздает. Сам знаешь.

— Я то знаю, но…

Евтушенко оперся кулаками о стол и склонил голову, как декан во время лекции. Его взгляд уткнулся в извечный бардак студенческого общежития. На столе вперемежку валялись конспекты, учебники и остатки пищи. Тихон наблюдал лишь вихрастую макушку друга и знал, что в прикрытых ею клеточках мозга сейчас рождаются новые философские формулировки.

Так и вышло. Евтушенко вздернул подбородок и продолжил:

— Но ты рассуждаешь как разумное существо, умеющее мыслить последовательно. Ты знаешь, что если хочешь увидеть рассвет, следует сначала дождаться заката, и, даже в этом случае, совсем ни к чему пялиться в небо, начиная с полуночи. Но к юным девушкам это не относится. Женская логика — это отсутствие всякой логики! Их подстегивают эмоции. Для Нины, страх опоздать на поезд выше всех твоих логических рассуждений.

— Я ей на пальцах объясню, что у нас уйма времени. — Тихон решительно встал. Ему не терпелось дочитать интересную главу из учебника.

— Она уже пришла. Ты хочешь провести остаток времени в обществе нервной издерганной девушки? — остановил друга Александр.

— Нет. — Тихон плюхнулся обратно на стул. — Пожалуй, ты прав. — Через секунду рука Заколова потянулась за дорожной сумкой. Вжикнула широкая молния, учебник захлопнулся, толстая книга примяла одежду. — Ладно, я отчаливаю. Счастливо тебе слетать в Москву.

Друзья хлопнули друг друга раскрытыми ладонями.

Как обычно на майские праздники Тихон собирался съездить в Приозерск к родителям. Дорога предстояла дальняя с пересадкой. Был вечер 30 апреля. Только 2 мая ранним утром он должен прибыть домой, а после Дня победы предстояло вернуться в институт. В этот раз неразлучный друг Сашка Евтушенко летел в Москву. Он там ни разу не был.

В попутчицы к Тихону напросилась Нина Брагина, учащаяся местного техникума. Она тоже была из Приозерска, но на два года младше ребят. Ей едва исполнилось семнадцать, и ездить в поезде одной, она опасалась.

Закинув сумку на плечо, Тихон бодро сбежал по ступенькам в холл общежития. Потрепанные кроссовки пружинили беззвучно, серые штаны-техасы отечественного покроя сморщились под коленями, на широкой спине раздувалась легкая спортивная куртка.

Навстречу поднялась Нина в узких туфлях на низком каблуке, в короткой клетчатой юбке в круговую складку и зеленой трикотажной кофточке с вышитой на груди огромной ромашкой. Тонкая рука девушки с готовностью вцепилась в тряпичный чемодан, тело изогнулось.

— Пора? — глядя снизу вверх, спросила она.

Застенчивая улыбка прорезала мягкой дугой широкое лицо девушки, на щеках четче проявились редкие точки красных прыщиков. Короткие каштановые волосы шарообразно обнимали скулы, загибаясь острыми клиньями под подбородком. От этого голова Нины казалась еще больше, словно она одела шлем. Но неудачную прическу компенсировала стройная фигурка девушки. Там, где положено было выступать и торчать, все выступало и торчало как надо, соблюдая завлекательные пропорции.

— Пора, — согласился Тихон, скептически оглядев непрактичную одежду девушки, и подхватил ее чемодан.

Все поезда на станции Тюра-там были проходящими, и билеты на них заранее не продавались. Многочисленный опыт поездок говорил Заколову, что даже когда подходило законное время продажи, всегда выяснялось, что билетов нет или их отпускают только по брони для полковников и генералов. Вот и в этот раз билетов ни на Алма-Атинский, ни на Фрунзенский поезда с удобной пересадкой в Чу не было. Оставался еще вариант с Ташкентским поездом с пересадкой в Арысе, но он приходил гораздо позже, и ждать его наверняка не имело смысла. Тем более в предпраздничный день.

Но Тихона это ничуть не печалило. Он знал, что всегда можно договориться с проводниками. Они охотно брали неприхотливых студентов, которых можно было и на третью полку определить, и, в случае чего, в тамбуре подержать несколько часов. Иногда таким способом даже удавалось прокатиться по-королевски, в индивидуальном купе. Поэтому Заколов и к кассам-то не совался, а спокойно ждал прибытия скорого поезда Москва-Алма-Ата.

Но Нина не разделяла его железной выдержки. Она постоянно курсировала от кассы к скамье, где примостился Заколов.

— Тихон, как ты можешь сидеть и читать учебник? Ведь надо же что-то делать! Смотри, все около кассы толпятся.

— Ну и что? Там же написано: «Билетов нет». Незачем зря стоять, — не отрываясь от книги ответил Заколов.

— Нет. Я видела, один офицер брал билеты!

— Это логично.

— Почему?

— Потому что он полковник. Это по брони. Нам не дадут. — Тихон прикрыл учебник и по-отечески взглянул на непонятливую девушку. — Нин, не суетись. Вероятность покупки нами билетов близка к нулю. Это же очевидно. Подойдет поезд, я договорюсь с проводником.

— А вдруг проводник нас не возьмет. — Девушка нервно порхала около невозмутимого Заколова. — Ну не будет у них ни одного свободного местечка! Что тогда?

— В плацкартный на третью полку пристроимся.

— На третью?! Это же для чемоданов. Как я туда залезу?

— Нин, я помогу, — улыбнулся Тихон.

— Я боюсь спать на третьей, оттуда упасть можно, — округлив глаза, испугалась Нина. Она мужественно переварила новость, ее глаза деловито прищурились: — А скидку по студенческим билетам проводник дает?

— Нин, ну не будь ребенком.

Девушка горько вздохнула и удрученно присела рядом с Тихоном. Ее острые локти уткнулись в голые коленки.

Станционный диктор объявил о прибытии поезда №921 до Арыся.

— А это что за поезд? — встрепенулась Нина.

— Судя по номеру — почтово-багажный, — пояснил Заколов. Он посмотрел в окно. По платформе медленно прополз и замер состав из зеленых вагонов без окон. — Видишь, только первый вагон пассажирский.

— Пассажирский?!

Нина резво вскочила и подбежала к кассе. Ее стройная фигурка юрко протиснулась сквозь вялую толпу пассажиров-оптимистов, ожидающих билетов. Заколов видел, как шарообразная головка уткнулась в стекло, а затем так резко развернулась, что кончики метнувшихся волос угодили в рот и прилипли к девичьим губам.

— Тихон! — радостно крикнула Нина. — На 921-й билеты есть!

Заколов, не спеша, подошел к кассе, чтобы образумить неопытную девушку.

— Этот поезд идет в два раза медленнее скорого, — пояснил он.

— Ну и что!

— На любом полустанке останавливается и стоит по двадцать минут, пока почту не загрузят.

— Ну и что! Зато мне не надо будет спать на третьей полке. Поехали на нем.

Тихон смотрел в радостные глаза девчушки. А почему бы и нет, раз она так счастлива?

— Будете брать? — приподняла густые брови упитанная кассирша.

— Два. До Арыся, — согласился Тихон и протянул деньги.

Через минуту они спешили вдоль перрона к единственному пассажирскому вагону во главе состава. Нина бойко припрыгивала впереди, стуча каблучками, и подзадоривала Тихона. Клетки на юбке дружно вздрагивали и наползали друг на друга, шустрые бедра мелькали белизной на фоне серых плит.

Заколов с большой сумкой и неудобным чемоданом шел быстро, но расчетливо. Он видел, что разгрузка багажного вагона еще не закончена.

Суетливый экспедитор оторвался от накладных и проводил бегущую девушку долгим сальным взглядом. Помимо него из темноты раскрытого вагона осторожно высунулся человек в милицейской форме. Его тяжелый взор прожигал пустую платформу, концентрируясь перед входом в пассажирский вагон.

Возможно от этого, поднимаясь по ступеням, Заколов почувствовал себя особенно неуютно. Он оглянулся. Голова незнакомца исчезла. Тихон досадливо поморщился и поспешил вслед за Ниной.

Но как только он отвернулся, мрачные зрачки появились вновь.

Глава 4

— Лиза, ну я тебе говорил, говорил?

Седой сухощавый старик наседал на маленькую, тревожно задумавшуюся старушку. Они стояли около железнодорожной станции в том самом месте, где утром топтались Есенин с Хамбиевым. Линялую ткань бесформенного пиджака мужчины оттягивала гроздь медалей. На худом горле криво топорщились уголки воротника светлой рубашки, застегнутой на все пуговицы. Старик не унимался:

— Я тебе говорил или нет, что незачем сюда ехать?

— Вася, я же хотела Вову встретить, — оправдывалась старушка, промокая набухшие уголки глаз кончиком пестрого платка, крепко стянутого под подбородком. — Он ить пять лет дома не был. Знаешь, как бы он обрадовался, если бы вышел из треклятой колонии, а тут мы — родные люди.

— Нет, ты мне ответь, я тебе говорил или нет?

— Ну, говорил, — старушка всплеснула руками и насупилась. — Я те талдычу, что по Вовке соскучилась. Я же не знала, что их спозаранку выпускают, а тут еще поезд опоздал. Чем зудеть, сидел бы дома. Я и одна могла съездить.

— Ну да, одна! Расхрабрилась! Куда ты одна? Тебя одну отпусти! Пропала бы. — Старик уверенно тряхнул головой, медали на груди отозвались тихим перезвоном. — И билета не смогла бы купить. Кто б тебе дал в праздник? Мне как ветерану, все равно бесплатный проезд полагается. А куда я езжу? Уж сколько лет в хате углы меряю.

— Вась, а поезд наш только вечером?

— А то ты не знаешь! — Старик умерил пыл и огляделся. — Пойдем где-нибудь присядем, а то что-то сердце…

— А ну, как Вовка домой раньше нас приедет? А у него даже ключа нет.

— Ключа! — старик горько скривил губы, — Нужен ему твой ключ. Ты что забыла, за что он сидел?

— И поесть ему никто не даст. Он ведь есть, наверное, страсть как хочет. Их же там в колониях не кормят поди.

— А за что их кормить? За то, что народное добро разворовывают?

— Так бы я споро на стол сметала, — не слушая мужа, продолжала рассуждать старушка. — У меня все по кастрюлькам приготовлено, только разогреть осталось. Эх, когда ж наш поезд-то?

— Сиди и жди. Не скоро еще.

Василий Николаевич и Лизавета Кондратьевна Есенины сели на скамью с облупившейся краской в тени старого тополя. Старушка по-хозяйски заворошила свертки в большой дерматиновой сумке с ручками, обмотанными изолентой.

— Тебе, Вась, чего? Картошечки или яичко? Я ить столько продуктов прихватила. Все для Вовки, окаянного. А вот пирожки. Он их так любил. Помнишь, как после уроков в школе набрасывался? Придет, и сразу на кухню…

— Лиза, где мои таблетки? — Побледневший старик растерянно хлопал по карманам.

Желтые пальцы женщины с распухшими суставами проворно обшарили карманы пиджака и извлекли маленький пузырек.

— Вот, Вася, вот.

Старик сунул в рот две таблетки, закрыл глаза и прижал ладонь к сердцу.

— Ну как, отпустило? — участливо вглядывалась в его лицо жена.

— Вроде. — Василий Николаевич медленно поднял веки и трагически прошептал: — Скоро совсем отпустит.

— Тьфу, тьфу! Типун тебе на язык. Внуков бы нам дождаться, вынянчить, а тады уже можно. — Старушка задумалась, держа в руке картофелину в мундире. — Была бы Маруся жива, она бы нам нарожала. Ты Марусю, Вась, вспоминаешь?

— Я же ее не видел. На фронт ушел, ты еще не родила.

— Да, верно. А я ее часто вижу. Во сне. Особенно, как Ваську посадили.

Лизавета Кондратьевна вспомнила тощенькие ручонки маленькой Маруси, цепляющиеся за пустую грудь. Когда пришел немец, голодно совсем стало. Девочка заболела, лекарств не было, она и зачахла. Увяла без крика, как цветочек без воды. Из всех слов только тоненькое «мама» научилась говорить. Завернула тогда Лиза крохотное тельце в белый рушничок, да схоронила под яблонькой. С тех пор невмоготу в родной деревне жить стало. Как из дома выйдешь, все на яблоньку косишься. Глаза туманятся слезами и руки опускаются.

Когда Василий с войны живой пришел, слава тебе Господи, переехали сюда в Казахстан. Василий на железной дороге пристроился. А там вскорости Вовка родился. Не жизнь — а счастье.

Глава 5

Смурной изрядно захмелевший Есенин сидел на боковом месте плацкартного вагона. Он всегда предпочитал именно боковые места. Отсюда вагон хорошо просматривался, и к неприятным неожиданностям можно успеть подготовиться. Сейчас ему опасаться было совершенно нечего — за все старое отсидел сполна, но привычка контролировать ситуацию осталась.

Время от времени он окидывал пьяным взором проход и переводил взгляд в окно — на волю, без решеток и конвоиров. Однообразная лента пустынной степи через каждый час-другой прерывалась несколькими неказистыми домишками, состав тормозил, сонный экспедитор багажного вагона, не спеша, вываливал мешок с письмами и газетами и кидал в вагон обратную корреспонденцию. На крупных станциях мешков было несколько. Вот и все разнообразие.

Почтово-багажным поездом пользовались редкие местные жители в основном для поездок за покупками на станции покрупнее, где имелись хоть какие-нибудь магазины. Кулеобразные тетки, обвешанные мешками и сумками, кряхтя, влезали в вагон, шлепались на лавки, клевали носами, цепко раскинув руки на багаже, и через одну-две остановки вываливались на очередном неприметном полустанке.

На крупных станциях Есенин гонял Ныша за вином. Начав пить с утра, он уже не мог остановиться. Ныш скатывался с верхней полки, брал деньги и вскоре возвращался с бутылкой портвейна. Быстро распив ее на двоих из горлышка, Ныш заваливался наверх, а Есенин стойко водил осоловелый взгляд вдоль вагона.

Иногда компанию им составлял проводник Гриша, лысеющий мужчина средних лет, старательно зачесывающий длинные сальные волосы на большую проплешину на макушке. Тот всю дорогу сокрушался и твердил, что незачем было покупать билеты. Он бы за полцены посадил таких хороших людей.

И впрямь, многочисленные тетки перли в вагон безо всяких билетов. Гриша собирал с них при входе трешки и пятерки, на этом свои функции он считал исчерпанными. По вагону катались пустые бутылки, многие пассажиры курили, не выходя в тамбур, мусор в углах скапливался в мохнатые горки. Одно из окон было разбито. Оттуда врывался прогорклый воздух, густо перемешанный с грохотом колес.

Тетки сторонились Есенина. Если кто-то садился в купе напротив, Есенин с угрюмым взором декламировал стихи. Он явно нуждался в слушателях. Стихи в основном были блатные, некоторые, со странными призывами к революции, и почти все с матом. Проводник по-бабьи хихикал, испуганные тетки, похватав узлы, отсаживались от греха подальше.

Под вечер Есенин опьянел окончательно. Голова дергалась, выскальзывала из ослабленных рук и билась о столик. После очередного такого удара Есенин вздрогнул и уставился в окно. Поезд вяло тормозил у станции с названием Тюра-там. Если имеется крупная вывеска, значит станция большая, решил Есенин.

— Ныш! Ныш! — заорал он и стукнул кулаком в верхнюю полку. — Слезай! Вали за пузырем.

Заспанный Ныш с красной отлежанной щекой скатился вниз, грохнувшись коленями о пол. Широкие штанины елозили в пыли, пока он поднимался.

— Щас, щас, — твердил парень, неуклюже двигаясь по проходу. На полпути он вернулся. — Деньги давай.

Ныш протянул ладонь. Есенин покопался в карманах и выгреб несколько мятых рублей с мелочью. Часть денег просыпалась мимо качающейся ладони Ныша, монетки зазвенели, раскатываясь по полу. Ныш ринулся собирать. Он ползал на коленях, сопел и громко дул на найденные монетки.

— Все в ажуре! Щас будет! — Довольный собой, Ныш пофланировал к выходу.

Есенин тупо пялился в пыльное окошко. К вагону подбежала девушка, за ней широко шагал парень с чемоданом и сумкой. Парень помог девушке подняться на крутые ступеньки и легко запрыгнул сам с неудобной ношей.

Из тамбура послышался грубый голос проводника:

— Чего суешь? На хрена мне твои билеты. Деньги давай! Эти бумажки здесь не действительны. Куда прешь?!

Послышалась возня, словно кто-то кого-то толкал. Дверь из тамбура открылась, стукнувшись о стенку, и препирающиеся голоса двинулись в вагон. Проводник отступал под напором парня с багажом, потом невнятно выругался, дверь в купе проводника с шумом захлопнулась. По проходу пробирался высокий крепкий молодой человек и не понятно чему улыбался. Около Есенина он остановился, увидел напротив пустые места и обернулся к девушке:

— Нина, приземляемся сюда.

Мускулистая рука закинула чемодан на верхнюю полку, парень с девушкой сели друг напротив друга. Молодой человек протер ладонью лоб и обратился к спутнице:

— Я тебе объяснял, что здесь билеты совсем не нужны. Здесь другие порядки!

— Здесь порядок простой, если ты удалец, первым бей между ног, а иначе — капец! — продекламировал Есенин, вглядываясь в новых попутчиков.

После невыразительных бесформенных теток ему бросились в глаза белые ляжки девицы, та даже юбку одернула под тяжелым взглядом. Молодая прыщавая дура, но уже в соку, подумал свысока Есенин. Парнишка чуть постарше, но тоже еще сопляк, имеется особая примета — маленький шрам над губой слева.

— Вот, видишь, меня поддерживают, — парень повернулся и вежливо кивнул Есенину.

— Проводник нас не хотел пускать, — пояснила девушка, разгладив кофту с большой ромашкой на груди. Видно было, что столь «радушный» прием ее испугал. — Мы студенты, на праздники едем.

Нине Брагиной нравилось при случае называть себя студенткой, хотя официально она являлась учащейся техникума.

В вагон с бутылкой в руке ввалился Ныш. Он шел, задевая все косяки. Один раз завалился на визгливую тетку.

— Вот! — Ныш бухнул на откидной стол пузырь. Осоловелый взгляд ощупал новых пассажиров. Глаза уперлись в изображение ромашки на кофточке девушки. Под желтым кружком топорщилась грудь, белые лепестки простирались от ворота до живота. Ныш осклабился: — Клеевая телка. Эй, Ромашка! Садись к нам.

Девушка обиженно отвернулась к окну, так, чтобы не было видно цветка на кофте.

— У-у, ты кака-ая! — вытянул губы в трубочку Ныш.

— Открывай! — приказал Есенин.

Каныш щелкнул ножом, выкидное лезвие тускло блеснуло, срезанная пластиковая пробка запрыгала по полу. Вагон дернулся, вино плеснулось рубиновой кляксой на пластик стола. Под полом, набирая ход, застучали колеса. Есенин глотнул из горлышка, встряхнув головой, подавил бурную отрыжку и протянул бутылку парню.

— Студент, будешь?

Тихон Заколов мягко заслонился раскрытой ладонью.

— Спасибо, спасибо, не хочу.

— Брезгуешь? — насупился Есенин и протянул бутылку девушке. — А мамзель?

Нина Брагина испуганно покосилась на неприятных попутчиков и тревожно напряглась. Глазами она искала поддержки у Тихона.

— Нам не надо, — вежливо отказался парень и даже улыбнулся, но тут же отвернулся, считая разговор оконченным.

— Есенин, дай мне! — Каныш нетерпеливо ухватился за вино.

— Ты, фраер мелкий! — Есенин неожиданно выдернул бутылку и, набычившись, обжог Ныша злым взглядом. — Ты чё в разговор встреваешь? Ну! Ты как должен был меня встретить? Ну! Морду не вороти! Отвечай, когда тебя спрашивают!

— Есенин, ты пойми. Пролет получился. И на старуху бывает проруха, — Каныш натужно засмеялся.

— Как тебе велели меня встретить?! — Есенин жахнул свободным кулаком по столу.

— По высшему разряду, — засуетился Каныш. — Такси. Купе. Вагон-ресторан, выпивка первосортная и это… И бабу на ночь.

— Вот! — Есенин буравил попутчика огненным взглядом, скрюченный палец вора назидательно тыкал в испуганное лицо собутыльника. — А ты чё устроил? Едешь за мой счет. Вино жрешь за мой счет, а ночью ты чё, мне свою задницу будешь подставлять?

Каныш побледнел, его длинные волосы тряслись от качки разогнавшегося состава, прикрывая потупившийся взор.

— Есенин, я все для тебя сделаю! Я покажу, кто такой Ныш. Ты не думай, что я фраер. Я настоящий блатной. Все тебе обеспечу. Вот увидишь!

— Посмотрим, — смилостивился вор и отдал бутылку.

Хамбиев сложил нож, который все еще держал в руке. И сразу же нервно нажал кнопку, лезвие послушно выскочило. Он проделал так несколько раз, зло озираясь по сторонам. Девчонка в короткой юбке, прижавшаяся к окну, все больше привлекала его внимание.

Ныш залпом влил в горло полбутылки вина, мутный взгляд вновь уперся в девушку. Вот бы ее подложить под Есенина! Другой был бы коленкор.

Пьяный Ныш не стал залезать наверх и плюхнулся за стол напротив Есенина. Вор допил вино и брезгливо отвернулся от Хамбиева.

Обида, как брызги кипятка, обожгла Ныша. Он вытряхнул в дрожащую ладонь несколько шариков насвая, положил под язык и блаженно закрыл глаза. Привычное жжение маленьким пожаром охватило рот, голова как цистерна цементовоза при погрузке стала наливаться тяжестью, на этот раз необычайно стремительно. По пьяне насвай он еще не кидал. Но сегодня все не так, как раньше. На кону — его репутация. Пока ехал на встречу с Есениным — опарафинился как последний лох, а ведь мог круто поднять свой авторитет. Сейчас надо сделать что-то такое, чтобы и вор его зауважал, и перед Беком можно было похвалиться.

Слюна густо заполняла рот. Каныш привычно сплюнул — глотать нельзя, такая фигня в желудке начнется. Сплюнул еще. Зеленоватая слюна горкой тряслась на грязном полу. Каныш придавил пятно ногой. Стук колес через ступню проникал в тело и нещадно бил в голову. Сквозь занавес опущенных волос Каныш смотрел на белые ноги девушки. Край короткой юбки наискось делил ногу на светлую мякоть и темную ткань.

Аппетитный контраст притягивал. Каныш упорно смотрел на границу темного и светлого. В глазах раздувались кровавые капилляры, нос хищно сопел.

Ночью эту телку я подарю Есенину, твердо решил Хамбиев.

Глава 6

Сумерки стремительно сгущались. Тихон Заколов попытался читать учебник. Тусклый свет в проходе вагона годился лишь для того, чтобы разглядеть контуры выступающих перегородок. Нина прильнула к окну. Кроме белых палок километровых столбов, мелькающих в темноте, смотреть было не на что. Густая синева уходящего вечера набухала чернотой ночи.

Девушка взглянула на Тихона, пытавшегося поймать раскрытыми страницами блеклый свет приглушенной лампы.

— А постель здесь дают? — спросила Нина.

— Нет. Это же почтово-багажный, — Тихон оторвался от книги и протер уставшие глаза. — Сумку под голову, ножки калачиком, вот и все удобства. Завтра доберемся до Арыся, сделаем пересадку. Там я тебя уже слушать не буду. Куда скажу, на тот поезд и сядем.

Тихон посмотрел на неприятных попутчиков. Распили бутылку и вроде затихли. Тот, что постарше, с седым ежиком волос, прикрыл глаза и шевелил губами. Чернявый опустил голову и бесконечно плевал на пол. Куда только проводник смотрит?

Словно услышав немой вопрос, из служебного купе вышел Гриша, и нетвердо прошел по вагону. На пухлых чавкающих губах прилипло несколько крошек. Около Ныша он задержался. Но смотрел не на его плевки, а на Тихона и Нину. Смотрел угрюмо, лицо сморщилось, как при зубной боли.

Будто ребенок дуется, подумал Заколов, вспомнив их встречу в тамбуре, и попытался миролюбиво улыбнуться. Не помогло. Судя по выражению лица проводника, зубная боль у него только усилилась.

За спиной проводника активно зашевелился седой попутчик:

— Слушай сюда, Гриша, мать твою! — Он дернул проводника за синий форменный китель и величаво задекламировал: — Красная площадь лежит предо мной, я патриот, я горжусь страной! Здесь величайший лежит человек, он изменил целый Мир на век. Сзади за ним вырастает стена. Что, от кого закрывает она? Подлая кучка за этой стеной, грабит, владеет огромной страной. Встань смелый Вождь, пробудись ото сна! Снова России свобода нужна!

— Молодец, Есенин! — поднял голову Ныш и пьяно стукнул по столу. — Так им!

Проводник тупо хлопал глазами. Высунулась любопытная женщина, но, дослушав до конца, испуганно спряталась за перегородку. Нина оторвала взор от темного окна и удивленно смотрела на человека, которого назвали Есениным.

Состав визгливо затормозил. Оставшиеся тетки с баулами дружно толкаясь покинули вагон. Новых пассажиров не было. Местные жители по ночам почтово-багажным не пользовались.

— Ныш! Дуй за шампанским, — седой поэт ткнул попутчика-азиата и подмигнул Нине: — Бабе веселое вино надо подать, с пузырьками!

Заколов кинул тревожный взгляд вдоль темного вагона. Кроме Нины представителей женского пола в поезде не осталось. Вот глупая! И зачем она вызывающую юбчонку в дорогу напялила? Не пересесть ли в другое место?

Ныш резво встал, опрокинув ногой пустую бутылку под скамьей. На лице заиграла похабная гримаса, сальный взгляд облизывал Нину:

— У-у, Ромашка! — Он обернулся к Есенину: — Давай деньги. В момент шипучку принесу.

Есенин сунул руки в карманы. Рылся долго, досадливо морщился. Потом лицо исказилось:

— Где бабки? Где бабки, я тебя спрашиваю?

— Не знаю, Есенин. У тебя же были. Я пустой.

— Все выжрал! День не прошел, все выжрал!

— Есенин, мы же вместе бухали.

— Ты мне еще перечить будешь?! Ну-ка, тяни сапог! — Есенин выставил в проход ногу. — Там заначка.

Каныш шлепнулся на колени и обеими руками дернул пыльный сапог.

— Давай! Тяни, тяни. — Есенин упирался руками. Каныш дернул в очередной раз и рухнул вместе с сапогом. К запаху разлитого вина и табака, добавился жестокий аромат немытых ног. — Где деньги? Ищи деньги!

Каныш заелозил руками по темному полу.

— Нету.

— Ищи! В портянке посмотри!

— Нету.

— Тяни другой сапог!

Каныш дернул.

— И здесь пусто.

— Проверь!

— Пусто, гадом буду!

— Украли, суки! — взревел Есенин. — Украли! Кто?!

Каныш и Есенин одновременно посмотрели на Заколова. Проводник, до этого стоявший рядом, осторожно попятился.

— Он, не иначе! — Ныш ткнул пальцем в Заколова. — Пока он не пришел — деньги были!

— Убью, крысу! — рявкнул Есенин.

— Дядя, я не при чем. Сидите спокойно, — Тихон пытался говорить вежливо.

— Сидеть?! Мне? — На лице поэта отразилось нешуточное возмущение. — Я уже свое отсидел, сопляк!

Ныш щелкнул ножом, блеснуло выскочившее лезвие.

— Где бабки, фраер? Ну-ка, вывороти карманы!

Ныш навис над Тихоном, держась рукой за верхнюю полку.

Нина бочком заскользила вдоль сиденья к проходу, рука тянула чемодан.

— Пойдем, Тиша. Пойдем отсюда, — мягко скулила она.

Тихон взял сумку и попытался встать.

— Сядь, сука! — Ныш толкнул Заколова. Рука с ножом плавно двигалась из стороны в сторону, словно примериваясь для удара. Стальной клинок зловеще блестел перед лицом Тихона.

Нина добралась до края сиденья и соскользнула в проход.

— Куда, красотка? — проводник за перегородкой обхватил Нину и плюхнул ее на сиденье. — Попалась! Дай ромашку потрогать. За желтенькое!

— Отпустите! Уберите руки! — слышал Тихон испуганный голос Нины.

Но эти просьбы лишь раззадорили проводника. Возня с глухими толчками и визгом девушки нарастала. Проводник похабно гоготал, слетевший с лысины чуб трясся перед масляными глазками. Ныш, слушая эти звуки, довольно улыбался.

— Тиша! Тихон… — отчаянный крик Нины захлебнулся. Ладонь проводника смяла рот девушки.