16+
Прогулки с Вольфом

Бесплатный фрагмент - Прогулки с Вольфом

Жизнь в заповедных местах Коста-Рики

Электронная книга - Бесплатно

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее

Объем: 410 бумажных стр.

Формат: epub, fb2, pdfRead, mobi

Подробнее

Предисловие

1982 год, 4.30 утра. Путь из Монтеверде в долину Пеньяс-Бланкас казался далеким, утомительным и долгим. Пассат завывал и бросал в лицо какую-то смесь тумана с дождем. Чтобы поверить в возможность совершить подъем в гору с большим количеством туристской поклажи обязательно необходим был кофе с кахета — местным липким карамелизированным нектаром. Нас так сильно искушала возможность увидеть восход солнца с континентального водораздела, меньшая вероятность дождя в ранние часы на атлантической стороне и, если повезет, даже перспектива солнечного дня. Нет ничего более великолепного, чем прогулка в лучах солнца в Пеньяс-Бланкас, когда коршуны с ласточкиными хвостами парят над хребтами нехоженых туманных тропических лесов.

Дорога через заповедник туманного леса «Монтеверде» была жуткой. В те дни в верховьях реки Пеньяс-Бланкас еще паслись коровы, и передвижение копытных было достаточно интенсивным, чтобы превратить дорогу в бугристую мешанину скользких комьев глины, вкрапленных в жидкую грязь. Идти стало легче, когда за вырубками начался лес и путь наш пошел вниз. Земное притяжение становилось союзником, но вскоре тропа стала более каменистой. Носки быстро протерлись в наших дешевых резиновых сапогах, а затем обувь стала натирать ноги.

Перед нами вставал вопрос, где пересечь реку Пеньяс-Бланкас. Выбор зависел от многого: от веса и содержания наших рюкзаков, глубины, на которую были погружены в воду скользкие валуны, от того, насколько хорошо мы владели техникой перехода вброд. Глубина «по пояс» этой быстрой реки говорила, что поток воды может свалить с ног любого из нас. Русло реки было явно ненадежным, так что переход вброд представлялся непредсказуемым мероприятием. С утра начался дождь с мелкой изморосью, и мы были насквозь мокрые к тому моменту, когда днем увидели домик-приют.

Как бы то ни было, но в доме, принадлежавшем Эладио Крузу, практически всегда находилось местечко для путника. Это была такая деревенская гавань. На огне разогревались рис и бобы, а немного погодя появился кувшин с ароматным освежающим напитком вкуса кислого апельсина. На грубом деревянном столе были разложены образцы горбаток и жуков. После захода солнца зажигались свечи, пламя их мерцало и разбрызгивалось, когда на этот свет летели мотыльки и ручейники.

Вдруг с темного хребта в отдалении послышался крик. Чуть погодя мы услышали его снова. Так кричать мог только один человек. Через полчаса мы увидели свет тусклого фонарика, пробивающийся из чащи леса. Вольф Гиндон, мокрый, улыбающийся, с искрящимися глазами, размахивающий видавшим виды мачете, поднимался по ступенькам в дом, требуя кофе. Он поведал нам о своем походе. Как обычно его вояж состоял из нескольких переходов, подобных тому, что проделан нами. Мы услышали о походе по тропе тапира, затем по хребту в отдаленный город. А потом он спустился вниз через жуткое бездорожье и, наконец, добрался до дома Эладио.

Дождь то шел, то затихал, и шум капель, стучавших по металлической крыше, заглушал нашу беседу. К восьми вечера все почувствовали, что на сегодня хватит. Мокрые, грязные, с натертыми ногами, мы уснули благословенным сном биологов, попавших в края биологических чудес.

За час перед рассветом мы услышали глухой посвист голошейной зонтичной птицы. Вольф ушел с первыми лучами солнца. Я смотрел, как он уходит. Стройный человек — сами мускулы и сердце, могучее сердце — возвращается в тихий, мрачный лес.

Никогда в своей жизни — ни до, ни после этой встречи — я не сталкивался с человеком более целеустремленным и веселым, чем Вольф Гиндон. Он всегда шел куда-то с определенной целью. Он любил и по-прежнему любит тропические леса Монтеверде. Более трех десятилетий он был главным хранителем и неутомимым защитником дикой природы Монтеверде и Пеньяс-Бланкас. Только он знал, что происходит в самых отдаленных местах: где кто охотится, что едят тапиры, где оползень накрыл тропу. Вольф сыграл потрясающую роль, вдохновив многих на защиту одного из самых больших тропических лесов, оставшихся в Центральной Америке. Он часть этого пейзажа. Его судьба и судьба этих пышных лесов переплелись навсегда.

Я глубоко благодарен Кей Чорнук за создание замечательного повествования о хорошем человеке, оказавшемся в замечательном месте в критический момент его истории. Вольф и его многочисленные соратники, подробно описанные в этой книге, могут гордиться тем, что они сохранили. Без них там ничего бы не осталось. Лишь коровы и поросшие сорняками пастбища. За время кампании по спасению этих лесов мы научились многому. Лично я узнал и понял, что необходимы деньги и знания, но их недостаточно для достижения цели по сохранению природы. В конечном итоге, ничего нельзя сберечь без страстных, преданных делу людей, таких как Вольф. Его дух и его любовь к лесу были основными ресурсами. Для меня этот поход был бесконечным удовольствием, и я считал за честь возможность пройти тропами Вольфа вместе с ним.

Адриан Форсайт, доктор философии, Вице-президент программ Фонда Blue Moon

Посвящение

Эта книга посвящается Ви Чорнук, которая с открытым сердцем делилась с другими своей страстной любовью к лесу. Ви поддерживала мечту Вольфа о создании длинной туристической тропы, учила Кей любить природу, часто смеялась и призывала ее писать эту книгу. Она написала бы и свою книгу, если бы прожила достаточно долго.

«Проход Джуди». Лаки Гиндон, 2005 г.

1. Если выйти в лес сегодня…

«Ну вот я тут. Я смотрю поверх верхушек деревьев через старые пустоши и далее — на хребет и континентальный водораздел, размышляя о предыдущих годах. Со мной такое всегда — мне нравится мечтать в пути. Когда вы достигли определенного возраста и физически начинаете все делать медленнее, у вас появляется больше времени, чтобы мечтать. Теперь я могу оглянуться назад и заглянуть в будущее.

Если говорить о мечтах, самое забавное в них то, как они меняются. Такие же изменения мы можем видеть в лесу. Когда-то мы приходили сюда с бензопилами, чтобы свалить деревья, создать пространства для пастбищ, и нам нравилась наша работа. Нынче доставляет удовольствие прийти сюда и увидеть, что та же земля в основном покрыта вторичным лесом. Мы поместили все это в банк, который называем заповедник туманного леса «Монтеверде». Теперь можно просто сидеть и смотреть, что с этим будет делать следующее поколение».

Вольф нажал кнопку «стоп» на своем маленьком черном диктофоне. Он закинул аппарат в рюкзак и соскользнул с пня, на котором сидел, с усилием передвигая онемевшие ноги. Мягкий туман, рассеиваясь, будто сползал из мимолетных облаков вниз к нему. Вольф колебался, застыл на минуту, размышляя, следует ли ему двинуть назад, к дому. Мгновение спустя сияющий луч солнца на короткий момент пробился сквозь лиственный навес, поднимая пар от сырой земли. Внезапно безмолвие этой минуты было нарушено песней дрозда, переливающейся металлическими оттенками. Вольф поднял лицо к небу, ответил протяжным воем и прислушался, как его крик унес внезапный порыв ветра. Заметив упавшую ветвь дерева, Вольф взялся за мачете, оттягивая принятие решения. Он снова тронулся в путь, чавкая по грязной тропе, в поисках следов животного или человека, по мере продвижения подрубая растительность.

Вокруг него были изумрудные джунгли, ставшие его любовью на несколько десятков лет, пока его жена хлопотала по дому в Монтеверде. На очередном изгибе тропы он вспомнил еще одну историю, потянулся к сумке, достал диктофон и начал рассказ: «Ну вот, Кей, я тут подумал…»

Я встретила Вольфа в 1990 году на пышном зеленом плато, называемом Монтеверде, расположенном в горах Тиларан на северо-западе Коста-Рики. Наша дружба началась в феврале, во время потрясающего шестидневного похода сквозь живой, спутанный массив дикой природы, называемый долиной Пеньяс-Бланкас. Мы шли тропами, которые Вольф с товарищами прорубали и поддерживали проходимыми более сорока лет. Это был мой первый поход через такой чрезвычайно влажный мир. Мы прошли семнадцать километров от заповедника туманного леса «Монтеверде» через территорию Детского вечного тропического леса к восточной границе заповедника, местечко Поко-Сол, где долина плавно переходит в регион Сан-Карлос.

Деятельность по сохранению природы Коста-Рики привела меня в эту крошечную центральноамериканскую страну. Родилась и выросла я в небогатом городе Южном Онтарио, но я дитя природы по своему внутреннему ощущению, и свою взрослую жизнь мне удалось провести в самых красивых диких местах Канады. Хотя я выходец из однородного пригорода, каждое общество, частью которого мне довелось быть, подарило мне знания о мозаике ценностей и философий, являющихся основой нашего общественного существования. Я всегда очень уважала увлеченных людей, которые трудятся ради здоровой и гармоничной планеты, и оказывала поддержку множеству начинаний, связанных с проблемой сохранения природы. Моей мечтой было посещение сообщества, в котором есть коллективная общественная сознательность.

Красота Монтеверде легко соблазнила меня. По мере того, как облака туманного леса окутывали меня, я всеми своими фибрами ощущала влажность тропиков и размышляла о нашей планете. Постепенно я познакомилась с сообществом, которое там существует. Выяснилось, что Вольф и его жена Лаки жили в Монтеверде с 1951 года, когда они прибыли сюда в составе небольшой группы американских квакеров. Они переехали в Коста-Рику в поисках мирной жизни, разочаровавшись в разгуле милитаризма в их родной стране. Когда эти первопроходцы расчищали пространство для своих ферм, они решили оставить нетронутыми 554 гектара леса для обеспечения сохранности их водосборного бассейна. В 1960-е годы Монтеверде начали посещать биологи, а с ними возрос и интерес к невероятному биологическому разнообразию региона. В 1970-е годы заповедник «Монтеверде» взял под свою защиту лесистые склоны местных гор. Сегодня он входит в состав комплекса охраняемых территорий, раскинувшихся более чем на 60 000 гектаров.

Когда я шла тропами Монтеверде в тот первый визит, стало понятно: все, что я вижу и чем наслаждаюсь, — результат предвидения тех молодых поселенцев. Курс, которым они следовали по мере продвижения — от консервации небольшого леса до консервации такого огромного участка дикой природы — был столь же непростым и запутанным, как и тропа, по которой мы шли от Монтеверде через долину Пеньяс-Бланкас до Поко-Сол. Была только вторая неделя моего пребывания в стране, когда я наивно предприняла поход с Вольфом, который не только помог создать заповедник, но и провел остаток своей жизни, заботясь о нем. Тогда у меня не было понятия, что моя жизнь вот-вот преобразится под влиянием магии этих лесов в компании Вольфа Гиндона.

В общей сложности более миллиона человек прошли по центральным тропам заповедника с момента его появления маршрутом под названием «Треугольник». Мало кто отваживался на поход глубже, в джунгли. Но мы направились именно туда. Нас было трое: Марийка Михайлович, канадка, которая познакомила меня с Монтеверде, техасец Арт Педерсен, профессиональный походный гид, консультант по паркам, и я. Нам сказали отправляться в поход без Вольфа. Его я встретила несколькими днями ранее, во время волонтерства в Монтевердской лиге сохранения природы. На протяжении всей своей жизни Вольф ходил быстрее, чем большинство обычных людей, поэтому он мог выйти на день позже и легко догнать нас.

Покинув приемную зону заповедника, мы погрузились в капельную массу хлорофилла. Мы шли по старой дороге Эль-Камино, проторенной десятилетия назад переселенцами на лошадях. Теперь грязная колея привела нас через лес на тропу, идущую по гребню континентального водораздела. Мы вышли из чащи деревьев, и перед нами предстало огромное зеленое лоскутное одеяло леса, который простирается на восток, через долину, в направлении Карибской низменности, и на запад — к заливу Никоя на тихоокеанском побережье. Нам повезло — мы смогли полюбоваться этими видами. А когда облака идут низко, невозможно что-либо увидеть дальше, чем на расстоянии трех футов перед собой.

Проходимость троп здесь поддерживается рабочими, которые все время машут мачете, подрубая непрерывно ползущие лианы и разрастающиеся кусты. Если эти дорожки оставить без присмотра, то спустя несколько недель их трудно будет найти. Здесь — на высоте 1600 метров — много теплых и ясных дней. В такие дни можно буквально услышать, как растения лезут вверх, устремляясь к палящему над плотным куполом листвы солнцу. Обычно лес укутан облаками тумана. Часто дует сильный ветер и гонит туман сквозь заросли деревьев. Порой случается безветрие, и земля вбирает влагу от проливного дождя подобно губке, оказавшейся в воде. Дождь и стабильно умеренные температуры создают особый климат для роста, который никогда не прекращается.

Мы шли вперед, и дорога становилась все уже, пока не превратилась в петляющую тропинку, которая, в конце концов, привела нас к реке Пеньяс-Бланкас. По бокам тропы цвели бальзамины. Эти африканские растения, завезенные сюда на европейских судах, в Америке почувствовали себя вполне хорошо. Местами они доходили нам до плеч. В стремлении отвоевать любой кусочек невостребованного никем пространства между лесом и тропой, они переплетались друг с другом, и, казалось, стремились ввысь, чтобы там заполучить на свои влажные листья поцелуй солнца. Здешний климат по нраву и темно-розово-лиловому агератуму. И нежные бегонии стараются быть заметными в зеленых кущах. Помимо этих знакомых всем растений, я наблюдала здесь такое разнообразие природы, что биологи в этих краях буквально встают на колени в понятном стремлении постичь тайны, спрятанные в лаборатории под открытым небом. Тысячи растений живут в деликатной гармонии этой микропланеты зеленого мира: тут тебе и миниатюрные орхидеи, соседствующие с огромными листами-зонтиками, и трепещущие бромелии, и многочисленные побеги лозы с лианами.

Осторожно ступая средь всей этой роскоши, я была потрясена, почти напугана могуществом вегетативного роста. И, вместе с тем, в тени древесных гигантов таилось спокойствие. Их перекрученные стволы терпеливо стремились ввысь, сквозь густую листву, сквозь облака тумана, туда — к многообещающему голубому небу. Эти деревья наверняка были родственниками энтам Толкина, своей непокорностью веками противившиеся силам, желавшим их падения.

По мере снижения на спуске мы начали ощущать, как тепло и влага буквально охватывают нас. Хотя все вокруг указывало на сильную влажность, которая поддерживает жизнь в горах, наш первый день был жарким и солнечным, и было приятно оказаться в прохладном тропическом лесу. Мы шли по тропе около пяти часов под аккомпанемент хора насекомых. Пройдя девять километров, достигли одного из основных приютов, убежищ для путников, в этой местности. Здешние приюты носят имена известных или недавних жителей. Один назван Эль-Алеман, «Немецкий», в переводе с испанского, в честь Клауса Штайна. Он продал свой дом заповеднику в конце 1980-х годов. Разбросанные по всему лесу, такие дома обеспечивают сухой и относительно комфортный ночной отдых для лесничих и рабочих. Они также являются своего рода сухим оазисом для уставших туристов и студентов, изучающих тропическую биологию.

Наш поход был трудным, и я падала от усталости. Тропа извивалась вниз и вверх, и снова вниз, через спутанные корни и упавшие деревья. Это была хорошая тренировка для наших ног и легких. Мы спустились на более низкую отметку 900 метров возле реки. Воздух был теплым и влажным, а вода постоянно капала нам на кожу. Мы никогда не были уверены: вода ли это, капающая на нас с лиственного покрова, туман ли, дождь, пот. А может быть, это обезьяны испражняются на нас, что они, как известно, делают, если вы находитесь под ними.

Звуки вокруг нас можно было тоже назвать атмосферными джунглями: были слышны попискивания и трели, воркование и кудахтанье, капель и нашептывание, шорохи и гул. Трудно было отвести взгляд от огромного массива листьев всевозможных форм, ветвей, покрытых мхом, ярких миниатюрных цветов, от захватывающих дух видов, внезапно открывающихся нашим взорам. Сверкающее оперение ярких птиц и всевозможные цвета блестящих жуков приковывали наше внимание. Но нам приходилось постоянно следить за дорогой перед собой, в ожидании встречи со скользкими камнями, опасаясь закрученных петель лоз, которые, казалось, хотят схватить нас за лодыжки и утянуть к себе в свои зеленые ловушки. Нам говорили, что, если повезет, можно заметить следы пумы или тапира Бэйрда, редко встречающихся обитателей этих лесов. Еще нам приходилось быть все время начеку из-за змей.

Это был край змей, о которых ходили легенды. Тут обитали ядовитые ферделансы, красочные коралловые змеи, реснитчатые гадюки и агрессивные черные змеи. Вероятность увидеть ядовитую змею была низкой, как и вероятность быть укушенным. Но нам рекомендовали быть настороже. Боязнь змей имеет гораздо больше шансов испортить настроение людям, чем доставить неприятность самим змеям.

Мы отыскали Немецкий приют по запаху дыма и мужским голосам. Войдя в избушку, представились находившейся там группе работников. Мое понимание беседы было ограничено, поскольку мой испанский был практически на нуле, а эти люди знали лишь несколько слов по-английски. В последующие годы многие из этих молодых ребят стали моими друзьями, но на тот момент они были, в большинстве своем, типичными застенчивыми тикос — таково расхожее прозвище костариканцев. Они были такими же робкими со мной, как и я в общении с ними. Человека, резавшего кусочки мяса и бросавшего их на горячую сковородку, звали Эладио Круз. Казалось, что он тут главный. Его добрые глаза и учтивые манеры способствовали тому, что мы почувствовали себя желанными гостями.

С улыбкой он предложил мне кусочек мортаделлы. Я умирала от голода, и до сих пор помню, как этот кусок вареной колбасы показался мне столь же великолепным, как если бы это был стейк из ребрышек. Эладио за свою жизнь накормил сотни студентов, проходивших практику в тропическом лесу, и знал, как могут быть голодны путешественники, особенно когда они входят в дом, где готовится пища. Я не сомневаюсь, что мы выглядели голодными и усталыми, потому что мы и были именно голодными и усталыми. Я буду всегда благодарна Эладио за тот простой дар бесхитростной еды.

Темнеет в этих краях где-то между 6 и 6.30 вечера. В одно и то же время круглый год, по причине близости к экватору. Поскольку мы находились в низине, темнело и того раньше. Изнемогшие, мы готовы были рухнуть спать, но именно в это время ночные твари начали свою репетицию. Мы расположились в спальне под аккомпанемент криков и рева обезьян, под стаккато лягушек динк и шум реки, бегущей со скал. Моей кроватью была твердая деревянная плаха, едва смягченная пенопластом. Несмотря на отсутствие комфорта, звуки этой «колыбельной» доносились до меня не дольше одной минуты.

Кажется, лишь только я заснула, тут же и проснулась от какофонии воплей. Мои глаза открылись, и я попыталась сфокусировать свое зрение в предрассветной мгле.

— Что это такое было? — спросила Марийка с койки надо мной.

Мы услышали, как рабочие двигаются на кухне. Сквозь тонкие деревянные стены до нас доносилось бормотание их голосов. Кто-то рубил дрова. Затем «ку-ка-ре-ку», за которым слышен смех из соседней комнаты. Я не знала, как мне поступить: то ли спрыгнуть с кровати, то ли спрятаться под ней.

— Эй, что вы там делаете, спите что ли? — раздался дружественный голос. — Вы, ребята, уже должны были быть одеты и на полпути до Сан-Хосе.

— Наверное, это Вольф, — предположил Арт, выползая из постели. — Это, должно быть, призыв к пробуждению для нас.

— Который час? — спросила я, потягиваясь всем своим ноющим телом.

— Пять тридцать по моим часам, — ответил Арт, подходя к двери.

— Боже праведный! Откуда он только взялся? — застонала Марийка. Мы не совсем еще проснулись, но было ясно, что заснуть уже не удастся, поэтому мы встали с постелей и начали натягивать на себя одежду. Запах свежего кофе и дыма проникал сквозь трещины в стене, пробуждая чувство голода.

Спустя несколько мгновений Вольф поднялся по ступенькам. Дверь распахнулась.

— Ну, девушки, доброе утро! Я думал, что вы уже давно встали. Эти кровати, должно быть, оказались слишком удобными для вас.

В раннем утреннем свете было видно, что лицо Вольфа покрыто бусинками пота. Густые седые волосы прилипли к черепу после того, как он вытер пот со лба своей большой и грубой рукой. Улыбка, искрящаяся в его глазах, вторила его словам: «Я решил сделать все, чтобы сегодня мы хорошенько стартовали».

— Долго ли вы шли в темноте? — спросила Марийка, вытряхивая мусор из своих носков. — Там ведь едва забрезжил рассвет.

— Я вышел из дома около половины четвертого. Я мог бы прийти сюда быстрее, но подумал, что надо немного расчистить тропу. Нет смысла просто идти, всегда надо что-то делать по дороге, — ответил Вольф. Он сел на деревянную скамейку и стянул с ног резиновые сапоги. На свет божий появились его грязные ноги без носков. Мозолистые ноги, сморщенные от долгих часов, проведенных внутри в сырой тьме.

Вольф в свои молодые годы, наверное, был сильным, как горный лев, потому что теперь в свои шестьдесят он был словно одна длинная живая мышца — ни больше, ни меньше. У него был типичный фермерский загар: шея и предплечья красно-коричневого цвета контрастировали с бледным торсом и волосатыми белыми ногами, которые мы увидели, когда он без тени смущения сменял при нас свою потную футболку и брюки на слегка более сухую и чистую одежду, предусмотрительно прихваченную с собой. Спутанные клоки волос на его лице — шерстяные бакенбарды. Густые брови служили выразительным глазам защитой от струящихся порой по лбу капель пота и дождя. Скулы слегка выдавались, что было еще более заметно, когда он смеялся. Лицо постоянно выражало его эмоции, сменявшиеся так же быстро, как и байки, коих он знал множество. Я замечала, что слезы с легкостью наворачивались на его глаза, когда Вольф делился подчас болезненными для него воспоминаниями или демонстрировал вспышку гнева. Но лицо его так же быстро озарялось широкой улыбкой, ироничной и объяснявшей все. Как я поняла за время этого похода, большое сердце и мягкая душа Вольфа проявлялись буквально во всех чертах его лица и в каждой истории, рассказанной нам.

После завтрака наша четверка прошла восемь километров до приюта Поко-Сол. Небольшое озеро служит здесь водопоем для крупного рогатого скота и белых цапель, которые его обычно сопровождают. Мы поняли, что для нас там было очень даже мучо сол. Мы любовались многочисленной популяцией птиц и обильной растительной жизнью. Мы были очарованы тем, что увидели. Я чувствовала себя не в форме гораздо в большей степени, чем могла бы предположить. И Вольф всегда возвращался ко мне, когда я отставала. Он вынул из моего вещевого мешка все, что мог, и иногда даже нес весь мой рюкзак, чтобы я могла преодолевать затяжные подъемы, не задерживая остальных. Я совершенно не понимала, почему я такая медленная. Я росла походным ребенком. Мы ходили тропой Брюса с переходами через неровные откосы Южного Онтарио. Как правило, я не отставала от своей группы. А теперь — нате вам. Мне всего тридцать один год, и кто-то вдвое старше меня, легко уходит вперед! И только несколько месяцев спустя я поняла, что мешало мне в тот день.

Вольф влюбился в эти наполненные испарениями джунгли в свой самый первый поход через них, в 1952 году. С тех пор он намерил колоссальное количество миль, часто один в этой тропической чаще, в поисках следов сквоттеров, охотников, браконьеров, расчищая пограничные линии и следуя тропами диких животных, забираясь на отдаленные хребты. Вооруженный своим верным мачете, он никогда не упускал шанс сдерживать неимоверный рост растений, расчищать бурелом, перегородивший тропу, подрубать бальзамины, таким образом, чтобы всякий путник, обходя эти растения, не слишком промок.

Вольф ловко орудует своим мачете, и на ум приходит сравнение с дирижером некоего лесного симфонического оркестра. Вот дирижер махнул рукой, и острый металлический инструмент поддерживает стремительный темп, и при этом наш дирижер добавляет свои собственные синкопы. Тональность и ритм его рубки меняются по мере того, как он срубает деревянные стебли все ближе к земле — чок! А затем он добавляет новую тональность своей музыке тем, что отсечена лоза повыше — пинг! Стрекочущие насекомые, дрожащие листья и посвистывающие птицы дополняют мелодию. Время от времени Вольф замирает и прислушивается, и его довольная улыбка тогда говорит, что, конечно, нет ничего милее, чем акустическая гармония леса, полного жизни.

В самом начале нашего похода с Вольфом я старалась идти за ним, потому что мне не нравилось ощущать мачете позади меня, и все равно я не могла опередить нашего проводника. Вскоре я приноровилась держать дистанцию хотя бы на расстоянии взмаха мачете. Когда Вольф идет и раскачивается, он часто оборачивается, и его мачете просто-таки летает в воздухе. После того, как мы провели много лет в совместных путешествия, я переменила свою позицию в движущейся группе, чтобы быть уже перед ним, и все же находясь на безопасном расстоянии. Так что я научилась определять нужную скорость передвижения и смогла отчетливо слышать его комментарии.

Одновременно с ходьбой и рубкой Вольф постоянно разговаривает на своей уникальной языковой смеси алабамского английского и местного испанского. Истории из него так и сыпятся, подобно манне небесной. Вольф говорит таким же образом, как и ходит: часто кругами, часто меняя направление разговора. Если вы в состоянии разобраться в его бормотании и следовать его сюжетной линии, то вас будут бесконечно развлекать его рассказы о встречах со старыми охотниками, походах вдоль бушующих рек и отслеживании неуловимого тапира. Он знает дикую природу Коста-Рики так, что едва ли кто может с ним сравниться. Он готов неустанно идти по тропам в течение нескольких часов, часто в темноте, при свете луны, или с небольшим фонариком, обливаясь потом, с рюкзаком на спине, полным провизии. Он сопровождал известных биологов, часами искал пропавших туристов и уходил на много километров в лес, а потом снова возвращался в Монтеверде, чтобы провести еще одно совещание, посвященное сохранению земли и ее богатств. Вольф известен не только политикам Коста-Рики, международным экологам и профессиональным ученым, но и всем обитателям округи, в том числе тем, кто живет в самой отдаленной части этой местности.

К концу нашего похода Арт, Марийка и я договорились убедить Вольфа записывать свои рассказы. Мы подумали, что портативный диктофон будет идеальным для этого случая, поскольку Вольф редко сидит неподвижно, а в джунглях страсть к историям буквально овладевает им. Я решила, что смогу расшифровать записи с диктофона, перенеся их на бумагу, если он согласится с нашим предложением. Вначале Вольф отказался от затеи с диктофоном, но вскоре сказал, что попробует. К тому времени я помогала биологу Налини Надкарни и смогла позаимствовать диктофон у ее ассистента. Я отдала аппарат Вольфу, сказав: «Если ты будешь рассказывать свои истории, я облеку твой вольфский язык в письменную форму».

Эта книга — результат всего, что было произнесено во время путешествий. Семнадцать лет прошло с момента нашего первого совместного похода. За монологами Вольфа и нашими беседами мы исходили множество извилистых троп. Ниже в основном приводятся продиктованные рассказы Вольфа. В других случаях изложенное на этих страницах — результат кропотливого просеивания его потока сознания. Истории, как золото, были отобраны из руды болтовни, выслушанной в совместных походах. Я расшифровала и отсортировала все художественные отступления, переписанные с лент, и обсудила с Вольфом каждый наш диалог. Сложность задачи состояла в том, что хотелось все-таки сохранить его своеобразный диалект и при этом сделать его мысли понятными. Моя жизнь и мой опыт не стояли на месте в это время, и этот факт тоже отражается на страницах. Я описала, как росла наша дружба, и как наше упорство заставляло нас двигаться вперед. За эти годы я собрала еще больше рассказов семейства Гиндон и всех, кто тоже захотел поделиться своим опытом прогулок с Вольфом. Все вместе мы представляем на суд публики жизненный путь уникального человека, который переехал из Алабамы в Коста-Рику и который никогда не прекращал учиться, любить и смеяться во время восхождений по дорогам этого горного тропического рая.

2. Откуда мы пришли

«Я посвящаю этот день отцу и матери, которые задумали мое появление на свет. Они — единственные, кому я обязан присутствием здесь. Мои дети, когда были маленькими и еще учились в школе, где-то позаимствовали идею, что они были лишь тенями в очах Божьих, до того как родиться. Там был и я до наступления своего первого дня.

Так что благодарение моим родителям за данную мне возможность оказаться там, где я теперь, за то, что я мог проложить свой путь к берегу реки. Я пришел сюда около полуночи, без четверти двенадцать. Горит свет. Я отдохну. Кофе у меня уже в кружке, и через час-другой я продолжу свой путь, чтоб достичь цели, когда пропоют петухи».

Вольф в Пеньяс-Бланкас

С того момента, когда в 1990 году наши жизненные пути пересеклись, я несомненно обогатилась от знакомства с этим застенчивым человеком, которому удается шутить практически в любой ситуации. Одним из первых впечатлений о Вольфе было то, что передо мной очень самокритичный человек. Это при его образованности и богатом опыте путешественника, при том, что он был лидером в своей коммуне, защитником природы, признанным на национальном и международном уровне. Прежде всего, он очень скромен. Его воспитывали как квакера, с такой жизненной философией, при которой разум открыт для познания, а сердце — для других людей с их идеями.

Религиозное общество Друзей (квакеров) появилось в Англии в середине семнадцатого века в период активного религиозного и политического брожения. В те годы английский перевод Библии стал широко доступен общественности. Многие начали искать альтернативные практики богослужения, выходящие за рамки, очерченные традиционными церквями. Джордж Фокс основал Общество Друзей Истины и впервые собрал людей в молчаливой молитве для осознания присутствия Бога. Многие Друзья, как они себя называли, подвергались преследованиям за свое инакомыслие. Для них обычным делом было предстать перед судом и оказаться в тюрьме. Однажды, давая показания перед судом, Фокс заявил, что судьи и присутствующие должны трепетать пред именем Господа, за что получил унизительную кличку «квакер». Затем это язвительное определение стали использовать в отношении последователей Фокса. Впоследствии оно стало признано и самими Друзьями.

Для приверженцев этой религии квакерство — образ жизни. Это недогматическое движение основано на определенных взглядах, таких как открытость и прощение. Эти жизненные принципы реализуются на практике как каждым индивидуумом в отдельности, так и всеми адептами этой церкви. Фундаментальные принципы у квакеров, в частности, включают в себя готовность к принятию новых взглядов, терпимость к разным мнениям и готовность работать для примирения всюду, где есть конфликт. Ненасилие в мыслях, словах и делах — основа квакерства, и поэтому Общество Друзей общепризнанно считается одной из традиционных «мирных церквей». Квакеры, как правило, живут скромно, но не по-пуритански. На их молитвенных собраниях можно высказываться, молиться, петь или цитировать Писание. Все идет от сердца любого участника собрания, чувствующего порыв к тому, чтобы поделиться. Порой собрания проходят в полном молчании. Для квакеров ни церковь, ни организация, ни даже слова Библии не имеют высшего авторитета. Друзья не настаивают на том, что их путь — единственно правильный. Они открывают двери всем интересующимся, не принуждая их вступать в Общество Друзей.

Вольф верил, что родители и квакерское образование заложили надежную основу в его жизни. Он пережил много бурь. Этого человека можно сравнить с ивой, чья корневая система уходит вглубь, а гибкие ветви грациозно развеваются под дуновением ветров перемен. Чувство юмора Вольфа не только увеличило число морщин на его добром лице, но, несомненно, помогало ему в трудные времена и даже вызывало симпатии у его оппонентов.

Начало жизненного пути Уилфорда Фрэнсиса Гиндона совпало с тяжелыми годами депрессии в США. Он родился в Барнсвилле, маленьком городке в восточной части штата Огайо, 17 августа 1930 года, в семье Альберта и Берты (Холл) Гиндон. В течение первых пяти лет его жизни семья оставалась в этом городе, чтобы быть рядом с родственниками матери. Родня его отца, когда-то жившая в Вермонте, переехала в Фэрхоуп, штат Алабама.

Родственники с обеих сторон являлись квакерами. Уилфорд, его братья и сестры получили образование в квакерских школах. Он был четвертым из пятерых детей, после братьев Уильяма и Клиффорда и сестры Мэри Евы; младшую сестру звали Сара. Детей отправили в квакерскую Школу Друзей, где обучение проходило в одной единственной классной комнате. В год, когда Уилфорду исполнилось шесть лет, семья переехала в Фэрхоуп, потому что отец должен был помогать своим больным родителям. Тяготы распада семьи стали ощутимее, когда выяснилось, что им придется расстаться с матерью.

«Одна из первых бед, с которой мне пришлось столкнуться в молодости, — сообщение отца о том, что нашей маме придется отправиться в психиатрическую лечебницу штата Огайо. Там, о ней могли бы заботиться и лечить ее, потому что она не могла справляться с ведением домашнего хозяйства. По-детски мы задавались вопросом, за что она была наказана и отослана прочь от нас. Я не понимал эту ситуацию. Прошли годы, а я всегда помнил эту печальную страницу в истории моего взросления — мамы нет с нами дома. Я много раз размышлял об этом — и юношей, и взрослым.

Позже отец объяснял случившееся тем, что моя мама была очень хрупкой. Он говорил про ее слабое здоровье и про то, что старшая сестра матери, женщина сильная и уверенная, командовала ею. Мама находилась в лечебнице, начиная с 1935 года. Позже она покинула больницу и жила со своими родителями около Барнсвилла. Побывав в Фэрхоупе за несколько лет до этого, она приобрела твердое убеждение, что жить там никогда не сможет, поэтому так и не вернулась в Алабаму. Она жила в Огайо, и мы приезжали к ней, когда у нас бывала такая возможность. Мы с ней стали ближе лишь в мои школьные годы, когда я вернулся в Огайо для учебы в школе-интернате».

В Фэрхоупе Уилфорд продолжил свое обучение, сначала в квакерской школе, а затем в Школе органичного образования. Это было частное учебное заведение, основанное Мариеттой Джонсон, считавшей, что образование должно быть органичным, а обучение — делом, не прекращающимся на протяжении всей жизни. В школе давали обычные уроки, но важной частью образовательного процесса было овладение навыками через обучение ремеслам: деревообработке, кожевенному производству и керамике. Студенты упражнялись в народных танцах и устраивали выставки для родителей и местных жителей. Это была школа практических навыков, в ней делалось все, чтобы молодые и бойкие мальчики, такие как Уилфорд, были вовлечены в учебу, и им было бы интересно.

Уилфорд Гиндон в школьные годы

«У нас были недлинные уроки, и оценки выставлялись как за поведение, так и за академические успехи. Упор делался на том, чтобы научить нас быть леди и джентльменами, как говорил наш учитель. В этой школе экзаменовали только раз в год, что сильно отличалось от опыта, полученного мной в школе-интернате с обучением в отрыве от жизни. Большую часть учебной программы в Школе органического образования занимали семейные мероприятия. Именно в те времена мне особенно сильно не хватало мамы. Мне хотелось, чтобы она увидела мои выступления.

Я думаю, что именно там были заложены основы моей философии с принципами, почерпнутыми у квакеров, когда вам не указывают, что надо делать, а чего не надо. Вместо этого, скорее, направляют и показывают примеры, способствуя осознанию ценности быть честным, необходимости заботы о своем теле и здоровье, ненасилия во всех аспектах жизни. Я понял, какова награда жить порядочным человеком. Мы получали представление о ценности доброго отношения друг к другу. Мы осознавали, что надо жить, делая лишь то, что правильно, а не повиноваться стадному чувству и тупо следовать за другими».

В 1945 году Уилфорд вернулся в Огайо, где пошел в квакерскую школу-интернат, расположенную на окраине Барнсвилла. Школа была известна под неофициальным названием Олни. Это название позаимствовано из стихотворения «Олни Грин», написанного бывшим учителем и священником Луи Табером, и утверждено студенческим советом в 1876 году. Величественные здания из красного кирпича с классными комнатами и общежитиями были окружены гигантскими старыми деревьями. В студенческом городке к услугам его обитателей имелись спортивные поля. Там же было молочное стадо, фруктовый сад и небольшое озеро, окруженное лесом.

В школу Олни (она называется Школа Друзей Олни) и теперь приезжает молодежь из Северной Америки и даже из более удаленных частей света. Едут для того, чтобы получить образование, в основе своей базирующееся на квакерских ценностях. Зеленые волнистые склоны этих мест отличаются от равнинных районов западного штата Огайо. Фермерские хозяйства разделены лесополосами, и узкие дороги петляют, огибая роскошные старинные усадьбы. Однако преобладают в этих краях небольшие скромные жилища. Кроме квакеров здесь живут амиши. Их лошадиные повозки, замедляющие темп движения автомобилей, видны тут и там.

Родственники Уилфорда по материнской линии, семейство Холл, все еще жили в этих краях, также как его брат Клиффорд и две сестры, которые в свое время вернулись в Огайо. Его кузены учились в Олни, они-то и помогли Уилфорду приспособиться к жизни в общежитии и к обучению в учебном заведении, где придерживались формальной системы выставления оценок.

«Мы должны были сдавать ежегодные государственные экзамены и получать оценку. В течение всего года сложно было выйти, по крайней мере, в среднем, на оценку си с минусом. В противном случае предстояла дополнительная работа или неуд. Мне удавалось удержаться чуть-чуть выше линии отсечения. Если бы я учился усерднее, то, вероятно, мог бы получить оценку лучше, но большая часть времени моей учебы была потрачена на общение. Многочисленные встречи с девушками и парнями, тусовка с соседями по комнате, познание того, как делиться и как ладить, как дразнить и каково это — самому быть объектом насмешек, а после этого никогда никого не дразнить. Именно тогда я сформировал основу своих взглядов на политику и на людей. Я понял, что такое жизнь, и научился отличать важное от второстепенного.

Это были четыре года учебы под присмотром лучших учителей, о которых можно было бы только мечтать. Они были морально выше всех нас и полностью посвятили себя своему делу. Они научили нас самим решать все проблемы, вместо вымещения зла на учителях, или на соседе по комнате, или еще на ком-то.

Прозвище у меня появилось в школе-интернате. На собраниях мальчики сидели с одной стороны зала, а девочки — с другой. Будучи квакером из южных штатов, я не выносил никакой сегрегации, поэтому на каком-то собрании я сел в той половине зала, где были девушки. Некоторые ребята начали обзывать меня, исказив мое имя Уилфорд на Вольфорд. В те времена солдаты, пытавшиеся флиртовать с молодыми женщинами, пытались привлечь их внимание посвистом. Таких свистунов называли «волками». Из-за того, что я всегда был против правил, разделяющих мужчин и женщин, я стал зваться «волком», то есть Вольфом. Похоже, именно с той поры эта кличка и пристала ко мне».

Школа-интернат была для Вольфа местом личного прозрения, формирования его личности. Он сделал несколько великих открытий, которые остались с ним на всю жизнь. Первое из них было связано с его участием в спортивных мероприятиях, обязательных для школьников. Он пристрастился к командным видам спорта и особенно полюбил баскетбол. Однако ничто не могло сравниться с тем чувством свободы, которое он испытывал, когда ходил по окрестным холмам и лесам.

«В Олни, играя в баскетбол, футбол и бейсбол, я понял, что такое командная работа. Мы стремились к высоким спортивным достижениям и знали, что игра имеет смысл, если ты выкладываешься полностью. При наличии системы начисления очков в школе каждый старался зарабатывать оценки за спорт. Особенно мы стремились получить то, что называлось в нашей школе большое О — максимальная оценка, которую каждый год получали всего пять или шесть человек. Помимо командных видов спорта, у нас была еще и походная программа. Нам начисляли балл за каждую милю, которую мы проходили. Тогда я и узнал о том, что такое поход. Вот из-за походов и других видов спорта, в которых я участвовал, мне удалось за четыре года заработать отличную оценку, выраженную в виде большой буквы О.

Стоит еще рассказать о походах. Мы ходили по уже проложенным маршрутам, которые покрывали большую часть нашей округи, и довольно подолгу, до завтрака. Хотя нам нельзя было покидать школу до 5 утра, вернуться нужно было не позже 8 часов. Если мы опаздывали на завтрак, то теряли очки, но все равно старались пройти восемь или девять миль до утреннего приема пищи.

Путешествия по тропам и дорогам в редко посещаемых и менее населенных местах помогли мне ближе познакомиться с природой. Мы наведывались в небольшие перелески, стояли лагерем на берегах рек вблизи Барнсвилля. Я тогда не осознавал, как все это помогло мне влюбиться в природу и приучило к хождению пешком, что, в свою очередь, привило любовь к тем краям, где я прошагал столько миль. Тогда я, конечно, не знал, что это будет одним из ценных качеств, приобретенных мной до приезда в Монтеверде. С первых дней в Коста-Рике я передвигался только пешком или верхом. Мне всегда нравилось путешествовать куда-то и знакомиться с людьми.

За четыре года моего пребывания в школе-интернате своими пешими походами я покрыл расстояние, равное пути из Огайо в Алабаму и обратно. Этот маршрут — туда и обратно — составляет около 2430 миль. Скажем прямо, это хороший результат».

В Олни бурлила активная общественная жизнь, но Вольф, парень из южных штатов, не ожидал, что в школе ему кто-то может понравиться. Кто может сравниться с красотками Юга? Ему повезло, что в старших классах он встретил Эмму Люсиль Стэндинг, девушку из семейства квакеров из Эрлема, штат Айова. Она привлекла его внимание. Впоследствии Эмма стала его женой.

«Учеба в школе-интернате имела еще одно преимущество среди прочих. Школы такого типа назывались фабрикой знакомств, и это было правдой. Моя школа и в самом деле была такой фабрикой. Сведите подростков вместе на четыре года, и, как правило, они быстро смекнут, что к чему, и за этакий срок найдут себе приятеля. Мне потребовалось три года, чтобы въехать во все, и через три года я встретил девушку, которая теперь стала моей женой. Лаки была одной из этих высоких, вскормленных кукурузой барышень из Айовы. Она отличный человек, и я ни разу не пожалел о том, что отправился на Север в поисках своей половинки.

У Эстона Роквелла, моего доброго друга и нашего старосты в старших классах, был автомобиль Ford Model T. Он, старшеклассник, пригнал эту машину в школу из штата Айова просто для того, чтоб доказать, что он на это способен. Эстон должен был поставить машину на хранение еще до начала занятий, но прежде чем поставить ее на прикол, мы захотели прокатиться в последний раз. Едем мы, значит, по дороге, и вдруг видим двух девушек, идущих по шоссе. Ну, мы их подобрали. На удачу в его машине не хватило сидений для всех нас, поэтому одной из них пришлось сесть мне на колени. Мы добрались до школы и высадили девушек, потому что все, что было у нас на уме, — ах, это последняя поездка на Model Т. Мы думали только о машине, не сомневайтесь.

Позже я узнал, что девушка, сидевшая у меня на коленях, Люсиль Стэндинг, была младшей сестрой Флоренс, жены моего двоюродного брата Кэрола Гиндона. Я к тому моменту уже заметил, что брак заставил его остепениться, и решил, что женитьба, наверное, неплохая затея. И хотя в старших классах я не был настроен на постоянные отношения ни с одной девушкой, я отправил Лаки записку, чтобы посмотреть, сможем ли мы пообщаться на каком-нибудь мероприятии. Мой хороший друг Херб Смит из Айовы рассказал мне, какая Лаки необычный и замечательный человек. Ну а потом я и сам узнал уже на личном опыте, что она была исключительно милой. Другой нашей попутчицей в Model T была Мэри Чамнесс, которая позже стала женой Эстона. Так что, получается, что в той «последней» поездке дело было не только в том, чтоб покататься.

Недавно Лаки напомнила мне, что на первом мероприятии в том году кто-то запустил фейерверк и прокричал: «Этот грохот должен нас развлечь».

Ответственными за то мероприятие были старшеклассники, и я, наверное, был единственным человеком, у кого мог быть файер, потому что в Алабаме они продаются круглый год. Лаки тогда спросила, кто этот запускатель фейерверков, и ей ответили: «Это Гиндон». Она сказала: «А, Гиндон! Моя сестра замужем за Гиндоном». Она быстро свела разрозненные факты вместе. Хотя мы и состояли в некотором родстве, я не думаю, что мы знали друг друга до того момента.

Когда мы познакомились, Лаки была на втором курсе. А когда она была уже на последнем курсе, я сделал ей предложение, но не давал ей кольцо, пока она не закончила школу».

Учеба в Олни оказала глубокое влияние на Вольфа. Именно оттуда берет начало его интерес к биологии, а также к химии и физике. У него были отличные учителя, которые не только сделали эти сложные предметы понятными, но и обучили умению применять научные знания в повседневной жизни. Эти базовые знания обеспечили Вольфа ценной информацией, на которую он мог опираться, когда позже работал с учеными в различных лесах Коста-Рики.

«Только потом, будучи взрослым человеком, я понял, насколько было важно надлежащее образование, которое Олни дал мне. Когда я оглядываюсь назад и думаю о том, что узнал из разных источников, и кто действительно повлиял на мою жизнь, я вижу, что очень много было получено в школе. Именно там я узнал, как ладить с людьми, и именно там я решил, в каком направлении я хотел бы двигаться дальше. Я думал, что важнее быть хорошим знатоком в какой-то узкой специальности, чем быть звездой в более многопрофильной профессии. В отказе от курения и выпивки тоже есть ценность. А еще важно следовать жестким правилам, вроде тех, что на нас накладывала моя бабушка. Не делай то и это, и еще много чего.

Не имея контактов с матерью, я научился еще больше дорожить влиянием, которое на меня и мое поведение оказывал отец. Он был рабочим человеком, я видел его нечасто, а любовь его сестры заменила мне материнскую любовь. Мой отец и моя тетя Мэри познакомили меня с тем, что такое дисциплина, и это помогло мне двигаться в правильном направлении. Они были отличными учителями, равно как и мои братья и сестры. Думаю, я не осознавал, что такое урожденный квакер, пока не стал взрослым. Тогда я понял, откуда у меня появились мои убеждения и мои ценности.

Во время учебы в школе-интернате часто доводилось общаться с родственниками по материнской линии. Мои дедушка и бабушка жили на взгорье, всего в пятнадцати минутах ходьбы от Олни, стоило лишь пересечь долину. Я добирался туда, проходя по пересеченной местности через пару пастбищ и небольшой ручей. Я приходил к ним по субботам в свободное от занятий время. Мне всего лишь надо было сделать соответствующую запись в школьной книге регистрации отсутствующих: «Я пошел к старикам».

В то время моя мать как раз жила там, в родительском доме. Общение с ней было для меня в новинку. Мама в основном проводила время в своей комнате наверху, но иногда спускалась вниз запустить руку в сахарницу, чтобы порадовать себя сладеньким. Когда я учился на третьем курсе в Олни, здоровье моей бабушки ухудшилось, ей нужен был постоянно присутствующий помощник. Однако моя мать не разрешила бы постороннему человеку находиться в доме. Именно тогда ее перевели в лечебницу в Кембридж, штат Огайо, и там поставили диагноз депрессия. Мама страдала от нее на протяжении большей части своей жизни. Еще у нее нашли диабет.

Я неоднократно навещал маму, и она всегда была весела и рада видеть меня. Она помнила всякие даты: наши дни рождения и день ее свадьбы. Хотя мама никогда не проявляла насилия, но однажды почему-то сожгла наши свидетельства о рождении. Ее поведение было, вероятно, иррациональным, и она не понимала важности документов. Путаница в ее голове, возможно, шла от принципа квакеров противостоять политике властей. Ее лечили электричеством, и я все думал, что ее замкнутость, возможно, объяснялась именно этим лечением. Пока мама жила со своими родителями, она писала письма моему отцу в Фэрхоуп и все время беспокоилась о том, чтобы папа вернулся в их старое домашнее гнездо в Огайо.

Я помню маму как любящего человека. Я всегда думал, что современный уровень медицины и сегодняшнее лечение могли бы исцелить душевные раны моей матери. Ее лечили от диабета, и это продлило ее жизнь. Она умерла в лечебнице в 1969 году от осложнений после диабета. Мой брат Клифф и его жена Дотти были у ее смертного одра, поэтому мама, по крайней мере, не умерла в одиночестве».

В первый год учебы Вольфа в школе-интернате в мире произошли события, которые оказали глубокое влияние на все человечество: самоубийство Гитлера, казнь Муссолини, создание Организации Объединенных Наций, атомная бомбардировка Соединенными Штатами Хиросимы и Нагасаки и День Победы — конец Второй мировой войны. Президент Соединенных Штатов Франклин Рузвельт скончался от кровоизлияния в мозг, и в Овальный кабинет въехал Гарри Трумэн.

Трумэн — сторонник реформ в области социального обеспечения и поборник изменений в законах о гражданских правах — столкнулся с сильной оппозицией даже в рядах своей собственной Демократической партии. Фракция партии на Юге решительно противостояла его попыткам покончить с сегрегацией в школах. Рост военного комплекса в Соединенных Штатах все чаще отражался на принятии политических решений. Несмотря на свою несколько более мягкую внутреннюю политику, во внешней политике именно президент Трумэн санкционировал использование атомных бомб против Японии. Недоверие ко всему, исходящему от Советов, подтолкнуло Трумэна к холодной войне, которая продолжалась почти пятьдесят лет. В 1950 году он бросил американских солдат в горнило Корейской войны. В то же время Трумэну удалось найти компромисс между своими противоречивыми стремлениями, когда в 1948 году он отменил сегрегацию в вооруженных силах США.

Вторая половина 1940-х годов была неспокойным временем для Соединенных Штатов, когда страх Америки перед коммунизмом повлиял на многие политические решения. Росла активность людей, защищающих гражданские права. Профсоюзы боролись за права рабочих, повсюду шли забастовки. Послевоенная экономика способствовала росту благосостояния, и в то же время в стране не хватало основных продуктов, что доставляло беспокойство населению. Закон о выборочной подготовке и службе 1940 года, который регулировал призыв молодых людей на военную службу, также подвергся изменению.

В 1948 году, на последнем году обучения Вольфа в школе, произошли два события, которые обострили региональные конфликты и обеспокоили пацифистов во всем мире. Недавно созданная Организация Объединенных Наций санкционировала разделение Палестины для создания еврейского государства под названием Израиль, а в новой независимой Индии был убит Махатма Ганди. В Олни студенты-квакеры постоянно обсуждали события в мире и с неустанным интересом следили, в частности, за тем, в каком направлении движется политика призыва в армию своей страны.

После окончания учебы Вольф вернулся в Фэрхоуп. Лаки оставалась в школе, ей нужно было отучиться еще два курса. Она и Вольф уже договорились, что после завершения ее обучения, они вместе будут строить свое будущее. Тем временем Вольф стал помогать отцу на его молочной ферме. Когда отец узнал, что Вольф и Лаки намерены пожениться, он прикупил еще двадцать акров земли, расширив семейные владения. Предполагалось, что все они будут жить и работать вместе.

К концу 1948 года американское правительство восстановило призыв в армию. Вольф и его друзья из Фэрхоупского месячного собрания квакеров, Марвин Роквелл с племянниками Говардом-младшим и Леонардом Роквеллом, должны были принять решение, как им следует реагировать на призыв стать под ружье в мирное время. Будучи квакерами, они в соответствии со своими убеждениями оказались отказниками.

«Все знали о том, что происходит в мире. Во время Второй мировой войны мой брат Клифф был призван в армию и отправлен в лагеря общественной гражданской службы (ОГС). Квакеры на своих собраниях собирали деньги для поддержки людей, несущих службу в этих лагерях. Отказники считались годными для альтернативной службы, для работы в проектах по сохранению ресурсов или как сотрудники психиатрических больниц. Кроме того, некоторые молодые люди из числа отказников добровольно участвовали в экспериментах, финансируемых правительством в качестве подопытных. После того как Клифф поработал лесником в лагере ОГС, он пожелал стать подопытным. В этом качестве он провел два года на Стейтен-Айленде, участвуя в экспериментах с разбавителями крови, например, варфарином, добровольно подвергался обморожению с использованием сухого льда.

Еще в Олни я думал, что же буду делать, если война по-прежнему будет продолжаться. К моменту окончания учебы я достигал призывного возраста. Окончание войны было большим облегчением, мне не пришлось регистрироваться в военкомате. А потом нас ожидал большой сюрприз. В 1947–1948 годах в призыве был перерыв, после чего было объявлено, что вводится немного модифицированная выборочная служба, а чуть позже призыв будет восстановлен. В 1948 году был принят Закон о всеобщем военном обучении. После окончания школы летом 1948 года мне сразу надо было принимать решение, как реагировать на этот закон, призывающий молодых людей в возрасте от восемнадцати до двадцати шести лет на службу в армию.

В это время американцы могли и должны были участвовать в программах помощи в обедневших странах мира. Я полагал: те из нас, кто принадлежал к мирным церквям, могли быть уверены, если зарегистрироваться в военкомате в период, когда войны нет, то нам, гражданам, отказывающимся от военной службы по соображениям совести, будет предложена подобная программа. Однако ничего конкретного не планировалось. Мы ждали, что нам будет предоставлена какая-то гражданская служба. А потом выяснилось: если мы не отметимся в военкомате, будем подвергнуты соответствующей правовой процедуре и тюремному заключению. Максимальным наказанием был штраф в размере 5000 долларов США или пять лет тюрьмы.

Четверо из квакерского собрания в Фэрхоупе — трое Роквеллов и я — решили не регистрироваться для призыва в мирное время. Каждый из нас написал письмо в призывную комиссию, разъясняющее причины такого решения, и после этого мы ожидали «надлежащего процесса». В декабре 1948 года нас арестовали, а 26 октября 1949 года мы были приговорены к одному году и одному дню тюрьмы. Нас этапировали в Федеральное исправительное учреждение в Таллахасси, штат Флорида.

По прибытии в пенитенциарное учреждение мы смогли подать заявления с просьбой об условно-досрочном освобождении. Комиссия по УДО заседала каждые четыре месяца, и, можно сказать, нам повезло предстать перед советом в первый же месяц. Так нам удалось провести в тюрьме всего четыре месяца.

Эти четыре месяца были действительно школой жизни для меня. Я узнал, что другие заключенные сидели в основном за подделку алкоголя и изготовление фальшивых чеков, и понемногу начинал понимать, что было у них в голове. В тюрьме ко всем относятся одинаково, ты всего лишь номер на тюремной робе. Нас вызывали по нашим номерам шесть раз в день для досмотра. Мне удалось получить хорошую работу на тюремной молочной ферме, что позволяло жить без постоянного ожидания вызова на проверку. Я до сих пор помню наизусть мой номер — 7310. Это имя, каким вся зона называла меня, пока я находился под стражей».

Все четверо освободились 27 февраля 1950 года. Вольф вернулся в Фэрхоуп, намереваясь продолжить работу с отцом на семейной ферме. Но, пока он сидел четыре месяца в тюрьме, с отцом произошел, как это представлялось поначалу, незначительный инцидент. Семье Гиндонов вскоре предстояло понести огромную утрату.

«Я был особенно близок к отцу, поскольку мы много работали вместе. У него было шестьдесят акров земли в Фэрхоупе. Он выращивал картофель и кукурузу, взрастил молочное стадо. Поскольку часто отец бывал в отлучке, я с самого раннего возраста взял на себя ответственность в молочной части его бизнеса. Иногда он работал на нашем тракторе, помогал соседям. В те годы трактора были еще не очень распространены. У него уже в 1929 году был самый первый трактор в округе Бельмонт, штат Огайо. Это был трактор CASE на стальных колесах с лопатками — первый соперник лошадям. Когда мы переехали, он перевез его в Фэрхоуп. Приходилось много пахать на полях южной Алабамы, готовить землю для посевной. Трактор также использовался в уборочную страду и для наполнения силосных башен.

Папе никогда не приходило в голову что-то диктовать нам или читать морали. Я осознавал: когда мы ремонтируем трактор, занимаемся фермерской работой или путешествуем вместе, мы не должны задавать много вопросов. А когда речь шла о чем-то, что было очень интересно отцу, он делал все так, чтобы мы видели, что он делает, чтобы увиденное шло нам впрок. Теперь эта привычка стала частью моей натуры — не задавать вопросы, а самому пытаться уяснить все мелочи, слушая и наблюдая.

Бывало, мой отец, распахивая почву на соседних участках, зачастую нанимал молодых трактористов-негров, что для той поры было необычно. Наша семья нанимала их работать на нас во время сбора урожая, и они всегда ели за одним столом вместе с нами. Мы считали за честь обедать вместе с ними, в то время как наши соседи смотрели на это хмуро. Если бы мы принадлежали к какой-то другой вере или были бы приверженцами иной религии, то мы в полной мере ощутили бы на себе негодование наших соседей и, может быть, даже акцию Ку-клукс-клана. Но среди Друзей так было принято — работать с неграми и сидеть с ними за одним столом.

Единственным исключением из этого правила для нашего обеденного стола, которое я помню, был случай, когда квакер из группы по сбору урожая, приехавшей из Северной Каролины, сказал, что он не будет чувствовать себя комфортно, если ему придется сидеть за столом с неграми. Тогда тетя Мэри сказала, что это не проблема, и она сейчас же посадит его за столом в подсобном помещении.

Фэрхоуп был коммуной открытого типа, наполненной поселенцами, имеющими разные и весьма продвинутые знания, полученные в Школе органичного образования и в Колонии единого налога имени Генри Джорджа. Это такая налоговая структура, в которой организация взимает налог от стоимости земли как единственного источника доходов, а производственные действия освобождаются от налогообложения. Поскольку эта система способствует эффективному использованию земли, ее поддерживают многие альтернативные пользователи. Квакеры прибыли в Фэрхоуп приблизительно в 1918 году с целью создания своего собственного собрания в этом регионе, возможно, потому что тут уже находилась Колония единого налога, но, может быть, в большей степени из-за открытости местной коммуны.

Но даже в этой обстановке просвещенности все еще существовало отдельное негритянское поселение. Негры жили обособленно. У них было особое место, где они должны были жить, и все тут. «Знай свое место в городе Фэрхоуп», если ты негр. В самом Фэрхоупе общество было более терпимым по причине разного происхождения самих поселенцев, но расизм был всегда. Для негров все еще существовали ограничения. Например, они имели право сидеть только на двух рядах сидений в задней части автобуса. У них была своя школа в поселке. Там проводили ежегодный концерт, куда приглашали и нас. Белые люди, как правило, не заходили в эту часть поселения, но члены собрания Друзей всегда присутствовали на выпускных церемониях школы. Важно то, что мы могли выступать против расизма, с которым часто сталкивались, и в то же время нам часто приходилось смиряться с этим.

Когда я был в талахасской тюрьме, с моим отцом произошел несчастный случай. Он был высоким человеком, и в тот день работал с двумя другими мужчинами на рычаге, используя шест для поднятия и поворота большого бака для смачивания цемента. Рычаг соскользнул с точки опоры и упал ему на голову. Отец не потерял сознание и позже, когда у него случались головные боли, никак не связывал их с тем несчастным случаем. Боли усиливались, главным образом болела шея. Ему назначали различные процедуры, но хиропрактик и врачи, обследовавшие его, никак не могли понять, что же было не так. Они отправили его к другому специалисту, который обнаружил тромб, и тогда хирург из Бирмингема сделал ему операцию. Она прошла успешно, сгусток крови был удален. В его возрасте — отцу было пятьдесят шесть — он не казался мне очень старым. Однако вместо исцеления работа мозга продолжала ухудшаться. Отец умер спустя несколько дней после операции.

Я только вернулся из Огайо, куда ездил, чтобы отдать кольцо Лаки. Моим родственникам и мне сказали, что отцу потребовалось интенсивное хирургическое вмешательство, и позже сообщили, что операция прошла успешно. Мы думали тогда, что папа будет в порядке. Он умер всего через пару месяцев после моего выхода из тюрьмы весной 1950 года.

Мне было очень тяжело вернуться к выполнению обязанностей, которые мы делили с отцом до его смерти. Когда наша группа решила поехать в Коста-Рику, мне было невыносимо покидать Фэрхоуп. По крайней мере, одним из моих утешений было то, что мне уже не придется оставлять отца одного».

Хьюберт и Милдред Менденхолл, как и Вольф, были членами месячного собрания Друзей в Фэрхоупе. С большим трудом при всей своей квакерской чувствительности — они были вынуждены терпеть безудержный рост расходов денег налогоплательщиков на военные цели, и это при колоссальном уровне бедности и голода в мире. Они общались с другими фермерами-квакерами по всей стране, пытаясь понять, как можно использовать беспрецедентные по объему излишки продуктов питания в США для удовлетворения международных потребностей. В мае 1950 года они присоединились к сельскохозяйственному турне по Центральной Америке. Они уже подумывали о том, чтобы покинуть Соединенные Штаты, потому что несогласие с властями своей страны возникало все чаще и чаще. Когда Хьюберт и Милдред приехали в Коста-Рику, их сразу же поразило дружелюбие людей и общая обстановка удовлетворенности в этой стране. Армия здесь была недавно упразднена, и правительство стремилось к дальнейшему развитию сельскохозяйственных угодий. Уже когда Менденхоллы сидели в самолете на пути домой, они знали, что в этой крошечной стране определилась «их судьба». Хьюберт и Милдред привезли свой энтузиазм в Фэрхоупское собрание.

«Когда мы с Роквеллами вышли из тюрьмы, мы обязаны были работать в рамках программы условно-досрочного освобождения до истечения срока наказания. Теперь, когда мы решили отправиться в Коста-Рику, это стало преградой для нас. Никто из имеющих условно-досрочное освобождение не имел права покидать свой регион без разрешения. И нам, конечно, не разрешили уехать из США. Мы должны были дождаться окончания срока УДО. К счастью, это задержало нас ненадолго.

После того, как Менденхоллы вернулись из Коста-Рики и рассказали нам обо всем, квакеры из собрания Друзей в Фэрхоупе — человек двадцать пять или около того — решили переехать в Коста-Рику. Мы отправили сначала туда троих, чтобы наладить побольше контактов. У оставшихся было время подучить испанский язык и подготовиться к отъезду из страны.

Самым важным для меня прежнего было выступление против того, что, как мы знали, было неправильным. Речь шла о введении властями США обязательной воинской повинности в мирное время, что случилось впервые в истории этой страны. Мы выступили против этого, не поддерживая саму идею войны. Наше сопротивление выражалось тем, что мы не регистрировались в военкоматах, и нашим последующим шагом — отъездом в Коста-Рику».

3. В поисках мира

«Если говорить о решении приехать сюда и о том, как мы стали теми, кто мы есть сейчас, то, наверно, превращение — правильный термин… Ну, в общем, если говорить о том, как мы довели до конца то, что делали по-своему. Самым трудным решением для некоторых из наших самых молодых Друзей было решение не регистрироваться для призыва в армию в мирное время. Поддержка, которую мы получили от квакерского собрания в Фэрхоупе, была очень важна для нас и тогда, и потом, когда мы уже рассматривали возможность отъезда в Коста-Рику группой. Понятно, что в пользу Коста-Рики говорила новая конституция этой страны, отменившая армию. Это был дополнительный плюс в списке причин для отъезда в эту страну.

Для нас с Лаки и отъезд, и вообще начало всей этой эпопеи стало возможным лишь благодаря финансовой поддержке Хьюберта и Милдред, предложенной ими после кончины отца. Моего наследства хватало только для начала работы на месте, для покупки лошади и скота. Но переезд нам самим был не по карману».

Вольф на привале на Речной Тропе

Коста-Рика — небольшая развивающаяся страна в Центральной Америке. Расположенная между Никарагуа и Панамой, она как мост между мощной Северной Америкой и напористой Южной Америкой. Коста-Рика хлебнула горя: она пережила и вторжения, и социальные волнения, ее раздирала политическая борьба. Гражданская война 1940-х годов привела к переменам. Были проведены прогрессивные социальные реформы, среди которых — отмена армии в 1948 году. С той поры Коста-Рика приютила сторонников демилитаризированного общества со всего мира, тех, кому нравилось жить в стране пышных тропических лесов и мягких песков южных пляжей.

Местное население — тикос — теплы и приветливы, как чашка свежесваренного кофе. Наряду с сахарным тростником и разнообразными фруктами и овощами, кофе является одной из культур, выращиваемых на волнистых холмах, характерных для большей части ландшафта. Хотя Коста-Рика была и остается образцом для подражания в экологической политике и в политической стабильности, в последние годы, как это часто бывает, некоторые негативные аспекты прогресса и развития в этой стране отразились на ее репутации и подпортили некогда чистую окружающую среду.

Я очень мало знала о Коста-Рике в январе 1990 года, когда решила расторгнуть свой неудачный брак. За несколько месяцев до этого решения я встретилась с Марийкой Михайлович. Мы познакомились во время протестного блокирования строительства лесозаготовительной дороги в Темагами, Онтарио. Марийка тогда только что вернулась из Монтеверде, где она трудилась как волонтер. Она часто рассказывала мне о красоте этого региона и об интересной коммуне квакеров, которые активно занимались сохранением природы и миротворчеством.

Когда я, наконец, решила расстаться со своим мужем, мысль о том, что сейчас самое время для отъезда и для исцеления в Монтеверде, показалась мне привлекательной. Марийка возвращалась туда для продолжения своей волонтерской деятельности, и я тоже решила отправиться на юг вместе с ней. Когда я прочитала о Коста-Рике, то была поражена тем, что в этой маленькой стране не было постоянной армии, хотя находилась она в окружении стран, где военный хаос и социальные волнения — обычное дело. Окончательное решение пришло с пониманием того, что тамошние власти можно считать вполне «зелеными». А моя любовь к латиноамериканским ритмам стала последней соломинкой. Поскольку я искала успокоения своей душе, подумала, что Коста-Рика, возможно, то самое место, где этот покой можно обрести.

Решение Вольфа, Лаки и других квакеров из Фэрхоупа о переезде в Коста-Рику был схож с моим. Они тоже были в поисках мира и успокоения. Соединенные Штаты в 1940-е годы наращивали свою мощь милитаристской державы. Невозможно было жить в Америке, работать как обычный гражданин и при этом не платить налоги, идущие на насыщение растущих аппетитов военной машины. Квакеры понимали, что им надо будет всерьез рассматривать вариант переезда в другую страну. Окружной судья США Джон Макдаффи, председательствующий на суде над четырьмя молодыми людьми из Фэрхоупа, отказавшимися от призыва, оказался в трудной ситуации. Не желая вынесением слишком сурового наказания делать из них мучеников и, в то же время, полностью оправдать их, он четко определил свою позицию словами, которые были приняты близко к сердцу всеми, кто их услышал: «…Это правительство законов, а не людей, и пока вы здесь живете, вы должны соблюдать законы этой страны… Те же, кто выступает против законов этой страны и этой формы правления, даже если они приведут к войне, должны покинуть эту страну и жить вне ее».

В поисках новой жизни группа квакеров составила список требований к тому месту, куда они были бы готовы переехать. Это должна была быть страна с природной средой и политическим климатом, в которых они могли бы жить. В этой стране должна быть земля, которую они могли бы купить и работать на ней, чтобы получать урожай. Они рассматривали Канаду как вариант, но идея переезда в более холодную страну им не понравилась. Решение было принято, когда Хьюберт и Милдред Менденхоллы вернулись из своей поездки в Центральную Америку. Они находились под сильным впечатлением, полагая, что Коста-Рика — страна их мечты. Пришло время реализовывать намеченные планы.

«Я ничего не знал о Коста-Рике. На наших уроках природоведения в Олни мы изучали историю — события, которые происходили в Латинской Америке. Но я никогда не слышал об этой стране до той поры, пока не прочитал статью в Reader’s Digest. В ней цитировался Пепе Фигерес, один из основных лидеров революции 1948 года. Именно Фигерес пригласил людей из развитых стран приезжать в Коста-Рику, инвестировать в эту республику. Он просил помощи в деле превращения преимущественно покрытой лесами местности в плодородные сельскохозяйственные земли. Леса занимали более пятидесяти процентов от общей площади территории страны. Это подвигло меня к мечте о преобразовании земель, покрытых лесом. Такие земли были гораздо дешевле».

В ноябре 1950 года квакеры начали переезжать семьями в Коста-Рику. Одна группа передвигалась по суше на машинах, загруженных личными вещами. Это была поездка, богатая событиями, и длилась она три месяца. Другая группа переселенцев отправилась самолетом, отправив свой скарб по морю. Вольф и Лаки были частью того контингента, который отправился в свой будущий дом по воздуху.

«Это были тяжелые времена для нас, много стресса. Умер мой отец, и в двадцать лет на меня легла ответственность за сбор урожая и контроль над нашей молочной фермой. А еще мы готовились к нашей свадьбе и сразу после этого планировали отъезд в Коста-Рику. Мы с Лаки сыграли свадьбу 14 октября 1950 года. С того момента, когда решили переехать, прошло лишь несколько месяцев. Решение было принято еще до свадьбы. И вот мы уже едем. Хлопотливое это было время, необычное. Мало кто мог похвалиться такой насыщенной жизнью.

Мы вылетели из Нового Орлеана на большом четырехмоторном самолете Pan American Airlines 21 ноября. Приземлились в городе Гватемала-сити, где пересели на самолет меньшего размера, который мог сесть в аэропорту Ла Сабана близ Сан-Хосе, столицы Коста-Рики. Мы были очень рады, что Эштон и Мэри также решили переехать в Коста-Рику. Переселение в новые края вместе с этими двумя хорошими друзьями, которых мы знали еще со школы-интерната, способствовало облегчению стресса от переезда.

Все семьи переселившихся квакеров разместились в домах в районе Сан-Хосе. В первую неделю нашего пребывания в стране группа из переселенцев съездила на юг страны, в тот район, который теперь известен как Сан-Вито. Это место оказалось совершенно непригодным для нас. После той поездки аналогичные команды совершали визиты в разные части страны в поисках участков земли, которые бы подошли для трудовой деятельности.

Карта Коста-Рики. Зеленым отмечены заповедники и национальные парки.

Нам было очень полезно сначала увидеть местные земли в сезон, когда почва была еще сухой и выглядела вполне подходящей для проживания на ней, а затем снова посмотреть на эту же землю уже в конце необычайно дождливого периода, когда доставить свой скарб казалось невозможным даже на самолете. Я говорю о вещах, самых необходимых для повседневной жизни, привезенных из Штатов. Чтоб продавать наш урожай, нам нужен был доступ к рынку. Сразу стало ясно, что какие-то районы страны даже нет смысла рассматривать как возможное место для поселения. Мы начали налаживать контакты с костариканцами и с теми американцами, которые уже жили здесь и могли рассказать нам о погодных условиях в течение года. Кроме того, они могли посоветовать нам разные регионы, где лучше приобретать земли. Из-за отсутствия дорог в те годы изучать Коста-Рику было гораздо сложнее, чем в наши дни.

Во время наших визитов на фермы перевод обеспечивал Эстон, чей испанский был достаточно хорош для общения. Я изучал испанский язык постепенно, выхватывая то или иное слово из бесед Эстона. Постепенно я обретал уверенность, достаточную уже для самостоятельного ведения беседы. Я изучал язык слово за словом, подражая звукам, мною услышанным, уподобившись попугаю.

Тогда у нас, казалось, было много свободного времени, и поэтому мы немного попутешествовали в окрестностях Сан-Хосе. Мы развлекались тем, что ходили в кино, побывали в музеях и в зоопарке, а то и просто сидели в городских парках и наблюдали за фланирующими мужчинами и женщинами, рассматривающими друг друга. Нам тогда особо нечего было делать, кроме как ждать момента, когда мы, наконец, найдем место, куда могли бы переехать и обосноваться, построить свои дома и приступить к созданию своей общины».

Поиски идеального места для жизни стали активнее. На разведку квакеры-переселенцы отправлялись небольшими группами. Они исследовали земли вдоль границы с Панамой, в Центральной долине на юго-западе Коста-Рики, в районе Сан-Карлос на севере. Везде, где они побывали, земля была слишком грубой для земледелия или слишком раскаленной, слишком влажной или слишком дорогой. Тем временем, скудные сбережения Гиндона подходили к концу, и Вольфу нужно было начать зарабатывать. Оставив свою молодую жену в Эредии, он подыскал работу в Турриальбе, на исследовательском объекте.

«Я узнал, что есть временная работа в Межамериканском институте сельскохозяйственных исследований. Теперь он называется CATIE. Большим недостатком в этой работе была ее удаленность. Я отрывался от коллектива на целую неделю, а иногда и на две недели подряд. Хуже всего было то, что я оказался вдали от моей жены, которая только-только смекнула, о чем свидетельствует тошнота по утрам. Но деньги, которые я зарабатывал, были существенным аргументом в пользу продолжения такой работы. Меня обеспечивали жильем и питанием, а за работу я получал около 60 долларов за шесть недель.

Наиболее интересным аспектом исследований была работа с крупным рогатым скотом. У них для изучения был взят его особый тип — гибрид с исходной породой, поступившей из Испании. Возле никарагуанской границы была такая небольшая территория, где содержали чистую породу. Коровы этой породы представляли интерес для института, потому что они давали больше молока. Опыты показали, что в жарких, сухих низинах Коста-Рики эти коровы давали лучшие удои по сравнению с джерсейской породой, которая импортировалась из США и была скрещена с крупным рогатым скотом породы Брахман. Я ведь уже работал на молочной ферме, и мне действительно нравилось этим заниматься.

У нас там было специальное оборудование для поддержания определенных климатических условий для скота. В помещении находились холодильные и отопительные приборы, которые могли бы усиливать вдвое влажность, температуру и модулировать какой-нибудь определенный климат. Там-то я и узнал из экспериментов, что крупный рогатый скот породы Брахман меняет свое поведение, когда его помещают в холод. Животные становятся более нервными и буйными. В этой лаборатории было четко видно, как резко менялся их характер. Много лет спустя нанятый нами работник работал на ферме, расположенной на возвышенности с прохладной погодой. Там были пятнадцать голов Брахманов — мясная порода. Он с ними не мог справиться. Некоторые из животных были готовы затоптать его копытами, если б им представился такой случай. Они были нервными, плохо паслись и похудели. Мне было интересно убедиться на практике, что крупный рогатый скот реагирует в полях точно так же, как это прогнозировали исследования в контрольной лаборатории.

Мне разрешили пользоваться библиотекой. И еще там я познакомился со многими профессорами, например, с доктором Лесли Холдриджем, который уже до этого приезжал к нам в Сан-Хосе. Он прочитал в газете о группе квакеров, поселившихся в стране, и захотел встретиться с нами. Холдридж занимался лесами в Соединенных Штатах, а в Коста-Рике он переключился на тропическую биологию. Его бабушка была квакером, и это тоже повлияло на его интерес к нашей группе Друзей.

В 1954 году доктор Холдридж создал исследовательскую станцию «Ла Сельва» на территории своей фермы какао в восточной части Коста-Рики. В 1962 году, спустя десять лет после нашей первой встречи, он стал одним из основателей Тропического научного центра, который мы называем TSC, организации, созданной для поддержки и развития биологических исследований в тропиках. Спустя десять лет этот центр вел всю работу в заповеднике туманного леса «Монтеверде». Доктор Холдридж также разработал систему классификаций природных сообществ, основанную на корреляции между климатом и растительностью. Эта схема Холдриджа по-прежнему широко используется во всем мире. С самого начала он оказывал большую помощь нашей группе, описывая типы лесов в разных частях страны, а также рассказывал нам, где климат наиболее подходящий для сельского хозяйства.

Настали очень тяжелые времена для Лаки. Ей поставили диагноз амебная дизентерия. Лекарства не спасали ее от болей. Вероятно, это был ранний признак проблемы с яичниками. В подростковом возрасте она ощущала схожую боль в течение одной зимы и подумала тогда, что это, наверно, связано с холодным временем года. Как бы то ни было, в конечном итоге у нее развилась киста, которую обнаружили только во время пятой беременности. А в тот год она была беременна нашим первым ребенком. Я работал в Турриальбе, поэтому заботиться о ней должны были друзья в нашей общине. Жить вдали друг от друга было очень трудно. Я чувствовал себя нерадивым мужем, и ревновал!»

Их брак начинался непросто. В свои восемнадцать лет Лаки понятия не имела, с чем она связывала свою жизнь. Ее рассказ о тех годах показывает ход событий с точки зрения молодой женщины.

«На последнем курсе обучения в Олни Вольф написал мне письмо, в котором спросил, не хочу ли я поехать в Коста-Рику. Ну, я ничего не знала о Коста-Рике. Как и многие другие, путала ее с Пуэрто-Рико. Я не была особенно склонна к приключениям, но решила, что если туда отправляется Вольф, то тогда и я туда поеду. Все это было затеяно не мной, но я решила ехать. И я никогда, никогда не пожалела об этом. Я не знала других — Менденхоллов и Роквеллов, кроме Эстона и Мэри, которую я называла Лу. Они тоже решили ехать, поэтому мы все вместе и отправились в путь. Все, конечно, выглядело очень забавно, но для начала совместной жизни в браке это было нелегко.

Сейчас я бы не захотела повторить тот первый год семейной жизни. Сначала мы отправились в новую страну, с непривычным питанием, а еще потом я сразу забеременела, что вообще-то не входило в мои планы. Я, помнится, все никак не могла понять, почему меня постоянно тошнит. Думала, что это из-за непривычной пищи. Мы собирались предохраняться от беременности по календарю моих месячных, но от переезда месячные сдвинулись по срокам.

Когда мы приехали в Коста-Рику, то жили все вместе в одном доме: Лу, Эстон, Вольф и я. Готовили мы раздельно. Каждый считал своим долгом сказать мне, что я должна делать и что не должна, будучи в положении. Так что давление было со всех сторон. Кроме этого, были и иные эмоциональные моменты. Только что начавшийся брак был довольно-таки богатым на эмоции. Нет, я бы никогда не захотела повторить тот первый год».

К концу первого полугодия, когда стало ясно, что ни одна из тех областей, которые Друзья посетили, не удовлетворяла их потребностям в полной мере, в коллективе назрел кризис. Они всерьез обсуждали разделение на две группы, которые бы действовали и жили по-разному. В конечном итоге, это решение было отклонено, поскольку более обеспеченные финансами члены группы оставались приверженными идее оказания помощи молодым. Не менее важна была уверенность группы в том, что для будущего общины было важно оставаться вместе — для богослужений и для обучения.

Группа пыталась прийти к трудному решению с выбором места, причем варианты были далеки от совершенства. И вот именно тогда к ним пришел человек, который показал им землю, ставшую впоследствии их домом. Инго Калиновский и его партнер выложили перед ними вариант выкупа земли у сквоттеров, живущих в отдаленной местности на тихоокеанском склоне горы Тиларан. Земля принадлежала компании Guacimal Land. Трое квакеров поехали с Калиновским на лошадях в крошечную горную общину Серро-Плано. Девственные тропические леса покрывали высокие склоны, а кайма леса была достаточно ровной. На частично очищенном рельефе там и сям виднелись дома. Приехавшие на разведку квакеры поняли, что это лучшее из всего, увиденного ими до сих пор.

По возвращении назад эти трое пылали таким энтузиазмом, что вся группа согласилась купить землю, основываясь только лишь на рекомендации съездивших туда. Затем последовали переговоры, и 1400 гектаров были куплены за 50 000 американских долларов. Квакерам пришлось купить титул у Guacimal Land Company и оплатить отъезд сквоттеров, которые расчистили в тех краях небольшие земельные участки от леса. Многие из сквоттеров остались в этих же местах, просто перевезя свой скарб на близлежащие земли, где они расчистили клочки земли от растительности. Местные тикос всегда играли важную роль в развитии сообщества. Помимо продажи земли квакерам, тикос приветливо встретили вновь приехавших и делились с ними своими знаниями и опытом.

Буйная растительность на пастбищах и в лесах, представшая перед очами квакеров, объяснялась обильными осадками и частыми туманами. Было ясно, что выращивание сельскохозяйственных культур вполне реально при обилии солнечного света и наличии умеренных температур. Эти обстоятельства навели группу Друзей на мысль назвать их новое сообщество Монтеверде, в переводе с испанского — зеленая гора. На тот момент к вершине горы вела лишь колея, проторенная повозками. Понятно, что первой задачей новых поселенцев стало строительство нормальной дороги для перевозки скарба и провизии в свой новый дом.

«В первый раз я поднялся на гору с Сесил Роквелл и Хьюбертом Менденхоллом. Мы хотели получить представление о том, как мы будем управляться с имуществом и как сможем доставить сюда наши семьи. В пути нам пришлось убирать с дороги большие камни и протискиваться через ворота, предназначенные для воловьих повозок, а не для джипа. Зачастую приходилось срезать лопатами центральный горб колеи, потому что местами он был столь высок, что оси колес нашего джипа скребли по нему. Когда мы добрались до угодий, то пересели на лошадей. Обскакав наше новое землевладение верхом, мы увидели поля, уже расчищенные жившими тут ранее костариканцами.

Потом я приехал сюда еще раз и тогда уже смог осмотреть большее пространство. Мне помогал Эстон, который на тот момент уже прожил тут пару недель. Все это было как большое приключение. Мы ходили, общались с людьми, у которых мы выкупили земли и которые теперь были нашими новыми соседями. Мы прикидывали, какими постройками мы хотели бы владеть, и еще я купил корову у одной костариканской семьи, уезжавшей из этих мест. Все для нас было внове. Мы думали и говорили только о будущем. Хорошее было время».

Первые семьи переехали на гору уже по новой, расширенной дороге 29 мая 1951 года. Набитые скарбом до самого верха джипы и прицепы, белокурые и светлокожие иностранцы — это интересное зрелище порадовало местных жителей, которые точно никогда до этого не видели такого парада. После двух ходок перегруженного транспорта Вольфа дорогу надо было снова приводить в порядок, а джип требовал ремонта. Первое знакомство квакеров с горами случилось еще в конце сухого сезона, но теперь наступал сезон дождей. Сильные дожди сначала превращают дорогу в грязное месиво, а потом просто смывают ее напрочь. Местами из земли начинают бить ключи. Там возникают бездонные ямы, подобные болотным трясинам. Такие перемены в окружающей среде вынудили переселенцев натянуть цепи на каждое из четырех колес машин. Иначе джипу было невозможно даже сдвинуться с места.

В июле перебравшиеся на место квакеры расчистили землю, построили палаточные площадки для временного проживания, перенаправили воду из ручьев и помогли друг другу перевезти по грязной дороге все пожитки. Именно в июле Вольф и Лаки отправились в Огайо. Они ждали появления на свет первенца. Сестра Лаки и ее муж — Хелен и Лоуренс Стригал — предоставили свой дом для будущих родителей. Вольф работал на молочной ферме зятя, зарабатывая на обратный путь в Коста-Рику. Альберто Гиндон родился 17 августа, в день рождения его папы. В декабре 1951 года молодая семья, полная надежд и мечтаний, вернулась в Монтеверде, чтобы начать там свою новую жизнь.

4. По камушкам

«Я слышал такое выражение: если вы ищете мосты, и их не найти, то ищите камушки. Давеча я переходил через ручей и подумал, что это тот самый принцип, который нам помогал, когда мы выстраивали наши взаимоотношения с костариканцами. У нас не очень-то много было возможностей сотворить большие изменения или стать первыми в какой-либо области, будь то образование, или дороги, или что-то еще. Но мы старались устанавливать высокие стандарты в наших школах и содействовать лучшему образованию людей в этом регионе. То же самое можно сказать и о тех случаях, когда мы были готовы поделиться нашими медицинскими знаниями или пытались улучшить дорогу, начиная с самых трудных участков. Небольшие такие шаги, направленные на улучшение чего-то большего».

Вольф при пересечении Кебрада Куэча

Монтеверде часто служил чем-то вроде хосписа для меня. В первый раз я туда приехала с разбитым сердцем, вся — в переживаниях после развода. Я думала, что двух месяцев в Коста-Рике мне будет достаточно для исцеления. Однако жизнь там была настолько хорошей, что я задержалась еще на полгода. Я поработала с биологом Налини Надкарни, которая занималась анализом состава лесного покрова. Я провела несколько недель, ползая по лесу, вместе с ее помощником Родриго Солано. Мы подготавливали участки для проведения исследований и собирали данные. Я работала неполный рабочий день и как-то раз в свое свободное время забралась на одно из гигантских деревьев в Заповеднике тропического леса. Помню — вынырнула я над поверхностью океана зеленой листвы, увидела белые мордочки обезьян, кричавших на меня с соседних ветвей, и у меня возникло ощущение, что я попала в мечту.

Я пошла работать волонтером в офис Монтевердской лиги сохранения природы и помогала разрабатывать программу для волонтеров Института Монтеверде. Жила с университетской группой в деревенском доме в заповеднике и была связующим звеном между институтом и сотрудниками заповедника, а также опекала приезжавших на практику студентов.

Пока я жила в заповеднике, помогала координировать утренние прогулки на природе, познакомилась с гидами и стала ориентироваться в тропах. Моя дружба с Вольфом крепла по мере того, как мы ходили по долине Пеньяс-Бланкас и я расшифровывала его аудиозаписи. Я жила на горе, где было прохладно, но при всякой возможности спускалась в низину, в жару. Я познала не только красоты тропических лесов Коста-Рики, прелести ее пляжей, но и смирение, искренность и юмор людей, живущих там. До сих пор поддерживаю дружеские отношения с многими из них и тем дорожу. Я воспряла духом, а душа моя обрела почву, ускользавшую доселе по причине несчастного замужества.

И в то же время я теряла вес, мне было трудно дышать, и моя физическая энергия шла на спад. Сначала я игнорировала эти метаморфозы своего организма, но в сентябре, после того как я упала в обморок прямо в заросли гибискуса около местного ресторанчика, я купила билет домой. Сердце мое было теперь на месте, но вот тело приходило в негодность. Больше всего по возвращении в Канаду я скучала по костариканцам, и именно они, люди, населявшие эту страну, влекли меня назад.

После трех месяцев хождения по врачам и сдачи анализов, в самый канун Рождества 1990 года мне поставили диагноз болезнь Ходжкина, лимфатический рак. И тогда я шаг за шагом начала свой долгий путь обратно к здоровью и целостности.

Шаг за шагом цивилизация пришла в горы Тиларан. Квакеры из Фэрхоупа были здесь не первыми поселенцами, назвавшими эти края своим домом. Артефакты показывают, что когда-то тут жили коренные жители, местные аборигены, хотя о них мало что известно. Современная история этой области ведет отсчет с начала 1900-х годов, с открытия золотого рудника в Гуасимале в низинах к юго-западу от Монтеверде. В свободное от основной работы время местные шахтеры охотились на лесистых холмах. Постепенно этот край был заселен. Люди расчищали поляны для выращивания сельскохозяйственных культур и для выпаса скота. К моменту переселения сюда квакеров в регионе уже жили и трудились около 175 фермеров.

Соседнее с Монтеверде поселение к западу — Серро-Плано. На момент основания квакерской общины там уже было несколько домов, была и школа на два класса, и церковь. Пастбища в этих краях были расчищены и застолблены через систему прав сквоттеров. С другой стороны от Серро-Плано располагалась Санта-Елена, небольшое поселение, где находились местные власти. Центр деревни первоначально был ближе к дороге, ведущей из Лас-Хунтас, шахтерского городка. Туда раньше ездили за провизией. На каком-то этапе там построили католическую церковь, ближе к Серро-Плано. И тогда центр Санта-Елены сместился уже к церкви.

Жители Серро-Плано и Санта-Елены приветствовали вновь прибывших квакеров с типичной для костариканцев теплотой. Конечно, для местных тикос эти иностранцы казались любопытными персонажами, но соседствовали все мирно. Вольф и Лаки с младенцем были рады вернуться в столь гостеприимную среду. Тогда-то они и очертили границы участка, который и теперь, пятьдесят пять лет спустя, называется семейной фермой Гиндон.

«С самого первого дня, с тех первых походов в Монтеверде, меня привлекал лес и заповедные тропы, и я отправлялся в поход, чтобы только посмотреть, что же там — в конце тропы. Частично моя задача была в том, чтобы в лесу создать ферму и выращивать на ней разнообразные культуры — на земле, где раньше ничего не выращивалось для потребления человеком. Здесь были дикие леса, пригодные для жизни обезьян. Я должен был объяснить обезьянам, чтобы они слегка подвинулись и освободили место для меня и моей семьи. Хотя, конечно, нас вполне устраивала земля. На деревья мы не претендовали.

К нашему возвращению из США с малышом Берто земля, которую приобрела группа, была поделена. Большинство семей уже переехали на свои участки, поэтому мы могли выбирать, кто будет нашими соседями. Оставались еще три участка, которые были достаточно большими для нашего семейства, для того чтобы там обосноваться и разрабатывать их дальше. Оказалось, что одним из этих участков был как раз такой, какой мы и искали: прекрасная делянка, почти полностью покрытая девственным лесом. Это было хорошее начало. Тропа, которую я прорубил к нашему участку, была достаточно широкой для нашего джипа с прицепом. На нем мы перевезли все свое имущество. Эта вручную прорубленная просека была нашим началом начал.

Участок имел две небольшие поляны. Нам важно было определиться с местом, где можно было бы разбить сад и что-то посадить. Айоте, мускатная тыква, уже росла на одной из полян, и мы ели ее в изобилии. А еще нам нужно было решить, где же мы разместим наш дом, поскольку на нашем участке не было никакого жилья.

Мы расчистили место для первого временного дома-палатки. Мы заранее договорились съездить и купить такие огромные и тяжелые полотняные тенты. Каждая семья еще прикупила дровяные печи в магазине «Сирс энд Робак». Мы распилили бревна и построили платформы с разделительными стенами, чтобы натянуть тенты, и чтобы в наших временных жилищах было достаточно пространства.

Нам надо было выкопать колодец. Непростая была задача, но и с ней мы, в конце концов, справились. Я считаю, что у каждого есть ангелы-хранители. Выкопав яму, мы увидели, что на дне ее выступило немного воды. Вроде как тут естественный источник. Я выкопал колодец глубиной девять метров, и в сезон дождей в нем было достаточно воды, но в сухой сезон она высыхала. Поэтому я стал копать дальше — теперь до пятнадцати метров — и наткнулся на подземный источник воды, которая уже никуда не девалась. Мне повезло, что я копал в том месте, которое тут называют каскахо — выход пластов песчаника. Только копай и отбрасывай, никакой опалубки не требуется. Как только колодец был вырыт, мы взяли то же самое ведро, которым вычерпывали грязь при рытье, и с этого момента уже использовали его как ведро для воды. Рытье колодца было огромной работой, но зато он снабжал нас водой в течение нескольких первых лет нашей здешней жизни.

Мы установили свою палатку в лесу. Прямо над нами, по деревьям скакали обезьяны. А еще тут водились коати (млекопитающее из рода носух семейства енотовых), на местном наречии — пизотэ. Они питались кукурузой с нашей делянки. Мы сразу завели свиней и кормили их тыквами. Тыква также была кормом для коати и кинкажу (хищное млекопитающее из семейства енотовых). Лесная живность была активна в основном по ночам. Жили мы на сравнительно небольшом участке земли. Было приятно наблюдать за дикой природой: будь то лесная белка или кошка, притащившая ласку. Неплохой такой мини-зоопарк на дому.

Вот так мы и жили, — в самом конце дороги, чуть ли не нависшей над краем скалы. Я тогда начал расчищать земли для наших пастбищ. Лаки в те годы, наверно, чувствовала себя одинокой. Жизнь посреди леса — и в гости не к кому сходить. Большая перемена в ее жизни. Теперь ей надо было привыкать к самостоятельности.

В 1952 году несколько человек из нашей общины, включая Лаки и меня, подхватили гепатит, хотя и не в тяжелой форме. Лаки тогда была беременна нашим вторым ребенком. К сожалению, из-за желтухи мы потеряли нашу дочку. Она умерла 25 мая 1952 года. Мы назвали ее Ребекка Джейн, по именам наших матерей. Похоронили мы ее на следующий после смерти день. Наша девочка была первой, кого похоронили на кладбище Монтеверде. Я помню, что Марвин, Клара и Артур Роквелл дали нам каллу, чтобы мы посадили ее на могиле. К сожалению, этот участок потом сильно зарос, и теперь могилку не найти.

В мае 1953 года, после того как мы прожили в палатке уже более года, крыша дала течь. Мы сообразили, что, если нам хочется выжить в мокрый и ветреный сезон, то нужно попробовать как-то обработать холст. Чтобы сделать палатку водонепроницаемой, ее надо было обработать смесью скипидара и парафина, продававшегося большими кусками. Как-то утром, когда наш Берто играл на улице, мы решили отремонтировать полотняную кровлю.

Смесь должна была быть достаточно горячей, чтобы ее можно было аккуратно наносить. Парафин не желал таять, и мы стали нервничать. Вдобавок ко всему еще и начинался дождь. Мы решили ускорить процесс расплавления, сняли заслонку с дровяной печи и поставили бак прямо на огонь. Закипевшая часть смеси убежала из бака и загорелась. Мы кинулись заливать все это водой, но, вместо того чтобы погаснуть, огонь перекинулся на пол и стены, и наша палатка загорелась.

Наши шмотки были разложены на полках, сделанных из деревянных ящиков, в которых мы перевозили свой скарб. Понятно, что одежда и прочие тряпки местами свисали с полок. Огонь накинулся на все это, сжег нашу одежду, скатерти и много еще чего. В палатке были только я и Лаки. Мы пытались загасить пламя. Моя жена была на седьмом месяце беременности нашим сыном Томасом. Лаки оказалась в ловушке в углу кухни, и ей ничего не оставалось, кроме как рвануть на выход сквозь пламя. Она очень сильно тогда обожгла руку.

Мы выбрасывали изнутри все, что могли. В результате потеряли много вещей, даже из тех, которые выбросили. Мы думали, что они перестали тлеть. Но, уже чуть подпаленные, уже снаружи наши пожитки занялись и сгорели, пока мы сражались с огнем внутри. Некоторые из вещей только слегка обуглились местами, поэтому их можно было использовать. Лаки потом сшивала кусочки полотенец так, чтобы получились пригодные для употребления полотенца нормального размера.

В общем, мы просто не продумали процесс ремонта крыши заранее, иначе бы действовали по-другому. Слава богу, что Берто в это время играл на улице. Единственное преимущество от пожара было в том, что на обед у нас получился вкусный хорошо запеченный бекон, который висел над плитой. Соседи пустили нас к себе и делили с нами кров до тех пор, пока мы ни купили новый брезент и ни натянули его на обугленные рамки. Тогда мы снова смогли вернуться в свой дом. Позже мы вообще сделали металлическую крышу для всей конструкции.

Потом мы поняли, что нам нужно переместить наш дом в другое место, чтобы поблизости был источник воды лучше того, что был у нас. Мы переехали на площадку, которая была ближе к источнику воды нашего соседа Джона Кэмпбелла. На протяжении многих лет мы таскали воду молочными бидонами, взвалив их себе на плечи. Позже провели водопровод, используя пластиковые трубы. Наш водопровод брал воду из источника Джона, что было хорошо до тех пор, пока там хватало воды на всех.

В 1962 году мы построили себе постоянный дом на куске земли, расположенном в центре нашего собственного участка, и вскоре подключились к общей системе водоснабжения. По мере того как в этом районе увеличивалось число домов, потребление воды увеличивалось тоже. Появилась потребность в лучшем источнике, который нашелся в горах. В течение многих лет этой воды хватало, и к нему подключились еще несколько семей. Но доступ к воде всегда был серьезной проблемой. Мы всегда ждали и надеялись, что у нас будет собственный источник на нашей собственной земле.

У нас в общине был небольшой гидрогенератор, дававший ограниченное количество электричества. В конце концов, Хьюберт привез больший генератор, который обеспечивал электроэнергией его дом, дом для молитвенных собраний, дома соседей и еще наш цех по производству сыра. Генератор вырабатывал электричество для нас только ночью, а днем вся его мощность шла исключительно на лесопильный завод. К остальным обитателям нашей общины электричество пришло в 1957 году, когда Рубен Роквелл построил гидроэлектростанцию в Линдоре, в нескольких милях от Монтеверде, и провел линии электропередач в нашу коммуну. Были времена, когда электричество вдруг отключалось из-за оползня или других проблем, но по большей части источник тока был надежный. А это значило, что мы теперь могли купить холодильник, что для нас имело большое значение. Мы, в самом деле, это высоко ценили. Гидроэлектростанция в Линдоре обслуживала население, проживающее вплоть до Санта-Елены, и работала на всех до тех пор, пока потребности не стали слишком уж большими. У людей появлялись холодильники и титаны. Наша община переключилась на общественное снабжение электроэнергией в 1990 году».

Квакеры всегда считали важным наличие надежного источника воды. Хотя в этих краях выпадает большое количество осадков, на практике это мало помогает. В сезон дождей, с мая по ноябрь, льет практически каждый день. Иногда это просто брызги с неба, но бывает и проливной дождь. По мере приближения тропической зимы погода по утрам становится тихой, с безоблачными небесами. После обеда может пойти дождь различной интенсивности. По мере приближения зимы бывает, что от обильных дождей вода буквально повсюду: дороги превращаются в грязное месиво, в котором ноги утопают в жижу сантиметров на тридцать. В такие дни зонтик практически бесполезен. Прочные резиновые сапоги — вот что нужно.

В середине ноября или в начале декабря появляются первые признаки перехода одного времени года в другое. С северо-востока задувают пассаты, уменьшается количество осадков. Монтеверде тогда превращается в аэродинамическую трубу, и ветры настолько сильны, что пешеходы чуть ли не летают, передвигаясь, едва касаясь земли. Со временем сухой сезон претерпевает изменения: ветры нагоняют облака и туман в верхние части Монтеверде. Облака рассеиваются, перемещаясь на запад, принося к тихоокеанскому склону все меньше и меньше влаги. И только на самом верху, в тропическом лесу, имеется круглогодичный запас влаги.

Комбинация тумана с ветром приводит к тому, что по цинковым крышам Монтеверде начинают бить горошины града. При этом, если взглянуть на небо, будет видно, что оно синее, а солнечный свет несет тепло. Ветры начинают утихать в марте. В один прекрасный день по всей округе наступает оглушительная тишина. Для меня это знак — зима не за горами. В Северной Америке таким сигналом служат фантастические краски осенних листьев на деревьях. Готовьтесь к дождям!

Несмотря на обильно выпадающие осадки, регион по-прежнему испытывает нехватку воды. Дождевая вода стекает вниз по крутым склонам. Да и вырубка лесов способствует этому. Оставшийся лес потребляет свою долю воды. Деревья, необходимые для предотвращения эрозии почвы, получают влагу из тумана и собирают потоки воды из ручьев. Довольно часто около ферм и предприятий происходит загрязнение воды.

С самого начала обитатели Монтеверде договорились о плане разделения земли. Какие-то участки выделялись для потребностей общины. В то же время существует необходимость сохранения природы — ради будущего.

«Землю мы делили в соответствии с потребностями. В то же самое время этот процесс зависел от стоимости, которую некоторым семьям приходилось платить за более крупные объекты владения или за земли, на которых уже шла работа. Первые участки земли находились в центральной части общины, там, где заканчивалась главная дорога. Те из нас, у кого денег для вложений было меньше, или те, кто был не против работы на землях, покрытых лесом, или же те члены нашей общины, которым близость к дороге не была важна, выбирали владения подальше от центра. Земля, которую на тот момент никто не взял, была разделена на две части. Одну часть было решено продать позже: или вновь приехавшим, или кому-то из нас, кто пожелает добавить кусок к своему участку. Эта земля должна была находиться рядом с дорогой.

Другая часть была непригодна для развития по причине расположения этого участка и из-за того, что там была горная гряда. Это была покрытая лесом территория, к которой по дороге было невозможно проехать. Мы отложили эту часть земель как резерв коммуны, и назвали ее Водораздел Монтеверде. Мы руководствовались стремлением защитить лес, в котором находились природные родники, а также понимали, что уход за Водоразделом очень важен, поскольку нужна чистая вода для наших нужд в коммуне, хорошее водоснабжение для выработки электроэнергии и стабильной работы лесопилки. Хотя на тот момент нехватка воды не была проблемой, нам было понятно, что разработка земель, расположенных над нашей общиной, поставит под угрозу этот источник воды.

Некоторые из нас были людьми весьма практичными, но уже в самом начале жизни в Монтеверде нам запали в душу слова Милдред Менденхолл. Она сказала, что мы должны беречь лес. Она всегда беспокоилась о том, чтобы мы не срубили «последнее дерево». Даже когда мы рубили деревья для строительства наших домов, она хотела быть абсолютно уверенной в том, что мы не продолжим расчистку лесов, игнорируя ценность леса как такового. Так что мы сконцентрировались на одном участке площадью 554 гектара. У каждого из нас на этом участке была своя доля, пропорциональная площади первоначально приобретенного куска земли.

В течение двадцати пяти лет наша коммуна защищала эту землю. Мы строго придерживались установленных границ, а в трех случаях мы сотрудничали с властями, чтобы противостоять сквоттерам, которые решили начать вырубки. Эта земля теперь известна как Bosqueterno S.A., что в переводе с испанского означает Вечный лес. В 1975 году мы сдали его в аренду на девяносто лет Тропическому научному центру как часть Заповедника туманных лесов «Монтеверде»».

Еще до приезда на место группа понимала, что потребности нового сообщества надо реализовывать с умом и высоким уровнем осознанности.

Конечно, достигается все это трудом в поте лица своего. Не успев еще распаковать привезенный скарб, квакеры приступили к вырубке деревьев и транспортировке бревен. Вскоре были готовы пиломатериалы на лесопилке, построенной на одном из ручьев. Сделали деревообрабатывающий цех, потом сахарный заводик, требующий много дров, чтобы варить тростниковый сок. Многие из зданий, построенных тогда, стоят и сегодня. Точно так же промышленная деятельность, у истоков которой стояли квакеры, продолжает процветать. Деревянные дома, весьма напоминающие фермы Новой Англии, сформировали характерную теперь для Коста-Рики особенность.

«В первые годы мы много работали всей общиной. По мере того как у нас с Лаки рождались дети, мы все больше и больше вовлекались в образование. До 1957 года школа Друзей Монтеверде располагалась в домике с одной единственной комнатой. Так было до тех пор, пока мы, наконец, не построили настоящее здание. У нас был квакерский комитет, который руководил школой и реализовывал наши идеи. Наша философия состоит в том, что квакерское образование не только интеллектуальное, но также физическое и духовное. Эти три вещи лежат в основе того, чему мы пытаемся научить.

Нашим детям повезло, что они учились у очень хорошего учителя Мэри Менденхолл, сестры Хьюберта. Мэри внесла большой вклад в наше сообщество. Она была главой школы в больше части того периода, когда учились наши дети: от начального уровня до средней школы. Она способствовала созданию у своих учеников такого потенциала и такой самодисциплины, что те, кто потом пошел в университет или в технические заведения, не испытывали трудностей, связанных с обучением даже на более высоком уровне. Наша школа уделяла особое внимание тому, чтобы мы были членами хорошей, сильной части общества независимо от места проживания.

Детям полезно, когда в образовании принимают участие и их родители, и сообщество в целом. Нам это было важно, и мы старались проводить развлекательные и общественно полезные мероприятия. Это способствовало поддержанию стабильности в сообществе. Одним из таких мероприятий был семейный вечер. Раз в месяц какая-нибудь семья организовывала развлечения для всего коллектива. Лаки и я, например, познакомили всех со сквэр-дансом — народным танцем, привезенным нами в Коста-Рику. В тот вечер он объединил людей всех возрастов. Кроме того, люди создавали разные кружки по интересам. Мы использовали индивидуальные способности каждого человека.

Многие молодые люди, поступившие в школу Друзей, приходили из Сан-Луиса — другой общины, расположенной в долине ниже Монтеверде. Каждый день ребятишки поднимались по длинному холму, а вечером спускались по нему обратно. Хосе Луис Варгас Лейтон, Эудженио и Карлос Варгас и некоторые другие ученики нашей школы стали очень известными людьми в обществе. Для них и других детей из Сан-Луиса, которые были успешными учениками как здесь, так и за пределами этого района, школа помогла стать двуязычными. Дети изучили английский в нашей школе. В настоящее время, хотя основные предметы повсюду одинаковы, все больше и больше занятий в школе Друзей ведутся на испанском языке. В районе Монтеверде есть три частные двуязычные школы: школа Друзей, школа тропического леса и школа адвентистов седьмого дня. Все привержены принципу органичного метода обучения, который способствует умножению знаний на протяжении всей жизни. Новым и очень важным было введение экологического образования, включающего в себя изучение защиты природных заповедников. Это одно из отличий в системе обучения, характерное для этого региона.

Нам приходилось многому учиться в первые годы пребывания здесь. И мы, на самом деле, зависели от местных жителей. Наши соседи костариканцы любезно научили нас вещам, о которых мы и знать не знали, например, как выращивать урожай в укрытых местах, менее подверженных воздействию ветра. В Монтеверде мы могли проводить посевную в любое время года, но знать, что нужно сажать и в каком месяце, было очень важно при работе со всеми сельскохозяйственными культурами. В свою очередь я надеялся поделиться чем-то полезным, по моему мнению, для них. Например, убедить их в пользе хороших школ и важности отказа от курения и употребления алкоголя.

Мы создали кредитный союз, потому что беспокоились о наших соседях. Выяснилось, что когда костариканцы брали займы, они были вынуждены выплачивать высокую процентную ставку — пять процентов в месяц. Поэтому они практически никогда не брали займы, за исключением чрезвычайных ситуаций, связанных с медициной, например, когда женщина нуждалась в особом уходе во время беременности, или когда кто-то в семье нуждался в операции. Если у человека возникали проблемы с возвратом кредита, он мог потерять все, что у него было, что давало ему доход и позволяло кормить семью. Сначала конфисковывались коровы, свиньи и лошади, а затем и земля. В результате ситуация становилась еще в более чрезвычайной. И все это по причине взятого займа.

Отец Эстона Роквелла Абнер был членом кредитного союза в США. Идея создания кредитного союза в Коста-Рике шла от него. Он предложил нам скооперироваться и собрать некоторую сумму денег, чтобы в случае нужды можно было бы выдавать кредиты.

В 1953 году Эстон, Дэвид Роквелл, Говард Роквелл-младший, Фермин Аргедас и я дали старт кредитному бизнесу. Это была первая организация в округе Санта-Елена, в которую я вошел. Мы назвали ее Coopesima, а в народе она была известна как La Cima. Дела шли очень успешно в течение нескольких лет. Потом мы потерпели неудачу, потому что люди не возвращали свои кредиты добросовестно. В нашем комитете, увы, не было сотрудника, который бы проверял, каковы шансы на возврат кредита заемщиками.

Нашим спонсором являлся Кооперативный отдел Национального банка в Сан-Хосе. La Cima работала до тех пор, пока банки не начали кредитовать и поощрять личные сбережения. Сам Национальный банк появился в Санта-Елене в начале 1980-х годов».

Фермин Аргедас — костариканец, чей дед был среди первых поселенцев в районе Серро-Плано. Он и его братья были фермерами и владельцами одного из первых молочных заводов в этом районе. Всю свою жизнь Фермин работал на благо местной общины. Ему было двенадцать лет, когда квакеры появились в Монтеверде. По словам Фермина, их прибытие принесло позитивные изменения в регион.

«Для нас приезд квакеров был большим благом, потому что они принесли с собой новые идеи. Но и это еще не все. Квакеры не пили. А многие из тех, чью землю выкупили квакеры, были сильно пьющими, и мы сильно страдали от их выпивок. Некоторые из них были бедны, у них не было никаких жизненных планов. Эти бедолаги были просто счастливы, получив деньги за свою землю. Когда они ушли, в округе воцарилось спокойствие. Как будто солнце вновь взошло и засверкало своими лучами. Это было замечательно. Те из нас, кто остались, очень сильно подружились с квакерами. С ними в наши горы пришел мир».

Опыт и личные идеи каждого члена общины в Монтеверде «вбрасывались в общий котел». Собрания коммуны проходили в духе консенсуса, что побуждало всех участвовать в принятии решений. Обретение консенсуса — это достижение решения с учетом основных забот каждого заинтересованного лица посредством переговоров, добросовестного отношения, понимания и готовности идти на компромисс. Это все квакерские идеалы. Дискуссии у нас продолжаются до тех пор, пока все не согласятся, что их устраивает окончательное решение.

С самого начала члены группы понимали, что каждая семья должна получать какой-то доход. Стали думать, какой бизнес был бы полезен для региона, в том числе и для соседей костариканцев. Понимая, что живут они удаленно, а дороги в Монтеверде плохие, надо было подыскать такой продукт, чтобы его ценность была высокой и перекрывала стоимость транспортных расходов. Да еще продукт не должен быть скоропортящимся. В Коста-Рике в то время не было развито сыроварение. Эти обстоятельства и привели к созданию сырной фабрики, известной как la fábrica или la lechería. Вольф охотно присоединился к своим соседям в этом амбициозном проекте.

«В первый год у нас возникла идея создать завод по переработке молока в сыр. На это были направлены огромные усилия нашей общины. Многие посвятили себя этому делу, особенно в первые десять лет. Семьи объединили свои усилия и финансы и решили купить молодняк крупного рогатого скота. Мы вырастили годовалых телок, стремясь обеспечить себя молоком на будущее. Случилось познакомиться с Альфредо Волио, который интересовался улучшением пород в Коста-Рике и импортировал чистокровных гернзейских телок из США. Он был готов помочь нам, продавая их по невысокой цене.

Оскар Монтейн, у которого уже был опыт работы на молокозаводе, согласился стать нашим первым производителем сыра, с энтузиазмом взявшись за решение этой задачи. Сначала он изучил основы производства сыра и потом изо всех сил старался реализовать полученные знания на практике. Я работал с ним время от времени, что-то там делал, начиная от стерилизации банок и заканчивая собственно процессом изготовления сыра. Приходилось работать в особых условиях. Лишь тогда, когда не работала лесопилка, электричество, вырабатываемое гидроэлектростанцией, поступало в сыроварню. Для Оскара это была головная боль.

Молочный завод работал как костариканская корпорация, акционерами которой были все производители молока. Вначале нас было всего семь человек, и большинство из нас были еще и членами правления. На собраниях правления мы должны были решать, как управлять заводом и как справляться со многими проблемами, возникавшими по мере продвижения бизнеса. Мы часто не знали, как решать разные проблемы, будь то плесень, транспортировка или качество молока. В те годы, как члены правления, мы сталкивались с уймой препятствий, конечно, не будучи такими же информированными и рациональными, как члены правления сегодня. Но мы искренне старались.

В те дни нам не очень-то хотелось иметь в правлении испаноязычных членов. Нам и так хватало хлопот, помимо того, чтобы еще иметь дело с проведением собрания на двух языках. Мы встречались вечером после дойки и прочих дел. Встреча шла допоздна, до тех пор, пока мы еще что-то могли соображать и принимать эффективные решения. Вначале встречались в школе, в центре Монтеверде. После этого надо было еще пешком идти домой, в моем случае — около двух километров.

Завод требовал значительной суммы денег. У каких-то семей было достаточно денег, чтобы инвестировать в дело самый большой процент. У тех, кто не имел денег для инвестиций, вычитали двадцать пять процентов прибыли от производства молока. Таким образом, мы могли участвовать в этом бизнесе. Ни у кого из участников проекта не было намерений разбогатеть. Только бы получить хоть какой-то доход. Это было нашей главной заботой. Первое молоко было получено 8 апреля 1954 года, что дало старт всему предприятию. Прошло не менее четырех лет, прежде чем завод стал приносить достаточно денег, и мы смогли покрыть наши собственные расходы на ферме.

Когда мы начинали, акции были доступны только для производителей молока, и голосование проходило не пропорционально числу акций, которые у вас имелись. Система голосования была иная: один член — один голос. Это была корпорация, в которой имелись ограничения. В конечном итоге мы разрешили одному учителю местной школы, который не являлся производителем, купить акции, и это создало прецедент. После того как Хьюберт Менденхолл покинул Монтеверде в конце 1960-х годов, его акции были предложены некоторым производителям молока в Коста-Рике.

Интересно, что костариканцы доят только один раз в день и позволяют телятам находиться вместе с коровами все утро. Мы же доили два раза в день и сами кормили телят. Чтобы сохранить молоко в прохладе, мы помещали банки в холодную воду на ночь. А утром мы отвозили молоко на молокозавод. Сохранить молоко чистым и хорошего качества было непросто. Тогдашнее молоко вряд ли бы отвечало сегодняшним требованиям, но мы изо всех сил пытались производить его, несмотря на трудные условия. На протяжении многих лет приходилось хранить молочные банки в охлажденной воде.

Вначале мы не покупали молоко у костариканцев из-за низкого качества. А как только начали покупать его у местных жителей, поняли, что нужно проверять их процесс доения, чтобы обеспечить высокое качество. Я уже на ранних этапах принимал участие в некоторых проверках. Это был еще один способ познакомиться с семьями костариканцев и повысить качество производства сыра. Проверки проходили рано утром. Мы должны были успевать на молочные фермы ко времени дойки в 4.30 или в 5 часов утра. Местные фермеры запускали к коровам телят, чтобы те насытились молоком от своих матерей. Там было на что посмотреть. На ферме бывало от тридцати до шестидесяти коров с телятами. Фермеры должны были убедиться, что телята получили достаточно молока для своего роста. В наши дни на больших молочных заводах теперь есть электрические доильные аппараты. Но у нас электричество отключали так часто, что требовался дополнительный источник питания. Мы использовали дизельный генератор. Иначе доить приходилось вручную.

Мы всегда помогали нашим соседям и отвозили их молоко. Сначала я сделал волокуши, потом соорудил приспособление для перевозки молока прямо на лошадях. По мере увеличения объемов продукции нам требовались уже две лошади для доставки молока. Наконец, пришлось приделать короб к задней части колесного трактора. Железный конь пришел на смену лошадям. На одной ферме по-прежнему есть телега для доставки молока. Но нынче доставка осуществляется, главным образом, большими грузовиками. А для сбора молока используются автоцистерны.

Я был членом правления почти 20 лет. Именно тогда я начал работать в заповеднике. Наши дети взяли на себя эстафету управления молочным бизнесом, вместе с нашим работником Диньо Арсе. В конце концов, наш сын Бенито взял на себя всю ответственность за молочную ферму. Я больше не имею дела с молочными коровами и не занимался этим много лет. К счастью, у меня все еще достаточно акций в этом бизнесе, чтобы проявлять к нему живой интерес. Бенито умеет получать больше молока, чем я когда-либо, от меньшего количества коров! Я доволен этим и горжусь, что он сохранил нашу семейную ферму в добром здравии, и что она весьма продуктивна».

В 2003 году молокозавод и сыроварня, известные тут под именем Productores de Monteverde S.A., отметили свой пятидесятилетний юбилей. Это впечатляющая современная фирма с популярным магазином розничной торговли в Монтеверде и на Панамериканском шоссе вблизи Хомеса. На фабрике ежедневно проводятся экскурсии и устраиваются сырные дегустации для посетителей. Разнообразие производимых твердых сыров выросло с единственного первоначально выпускаемого сорта эдам до целого списка, в который входят чеддер, монтерико, пармезан, гауда и многие другие. Там также производят мягкие сыры, сметану и знаменитую кахету — вкусную сливочную карамельную помадку, местный аналог сгущенки. Решение о расширении предприятия для производства мороженого было встречено с большим энтузиазмом. Теперь выпускается несколько видов этого лакомства, начиная с классического шоколадного и клубничного до кокосового, манго, макадамии и кофейного. Везде используются натуральные ароматизаторы Коста-Рики. Всегда имеется в продаже свежее молоко.

В этот молочный бизнес сейчас в большей степени вовлечены костариканцы. Этого и желали квакеры, стоявшие у его истоков. К 1995 году только шесть из 226 производителей молока находились в Монтеверде. Остальные — костариканские семьи, проживающие по соседству. Завод по переработке молока и сыроварня, расположенные в центре Монтеверде, выросли в несколько раз по сравнению с тем, что было. С 1999 года на самом заводе работает более 100 человек, а еще 50 заняты подсобными работами.

В 1997 году Productores de Monteverde S.A. открыли свиноферму по соседству, ниже по течению реки, на расстоянии около километра от молочного завода. На первый взгляд это выглядело не совсем логично, но в реальности так было сделано, чтобы решить проблему с сывороткой — побочным продуктом сыроварения, а также обработкой воды, сбрасываемой молокозаводом. По мере укрупнения и роста молочного завода у нас вырабатывалось все больше и больше сыворотки. А кроме того была еще проблема моющих средств, используемых при мытье полов и резервуаров. Все это сбрасывалось в соседнюю реку Гукамаль, тем самым снижая уровень кислорода в реке. Теперь же сыворотка поступает на свиноферму, а система удерживающих прудов принимает сточные воды. Химические отходы там выпадают в осадок. Это стало решением многих проблем, и компания продолжает заниматься исследованиями, как и дальше совершенствовать свои экологические стандарты. Сейчас на заводе в Хомесе производят свиные колбасы, ветчину и много других продуктов.

На протяжении десятилетий этим предприятиям приходилось бороться с проблемой снижения производства молока, падением его качества, инвазией насекомых, проблемой отходов и недовольством местных жителей, которые жаловались на ароматы свинофермы. Благодаря новым методам выгула скота и добросовестному ведению сельского хозяйства в течение последних тридцати лет в районе Монтеверде не было случаев вырубки лесов для коровьих пастбищ. Однако теперь фермеры сталкиваются с ростом цен на землю и застройщиками, которые давят на землевладельцев в стремлении построить еще больше гостиниц.

Хотя Productores de Monteverde S.A. является корпорацией, она скорее напоминает кооператив, в котором ни один человек не может иметь более пяти процентов акций. К 2005 году из 500 акционеров 45 процентов держателей акций были производителями молока, пять процентов были работниками, остальная же часть акций принадлежала местным жителям. Благодаря участию сообщества и постоянному обновлению практических знаний и теории завод по производству сыров и дальше модернизируется, тем самым способствуя росту производства молочных продуктов и сыра. Развитие молокозавода, его расширение реализовало мечты квакеров об обеспечении устойчивого развития и повышения уровня жизни жителей этого региона.

«Молочный завод — моя гордость. Я помню, как мы начинали это предприятие, помню, что это было деянием веры. Можно много чего рассказать о том, как мы учились работать плечом к плечу. И это тоже неотъемлемая часть истории. Вот что такое Монтеверде. Мы не пороли горячку, мы стремились к тому, чтобы услышать голос каждого, хотя казалось, что нет никаких возможностей затягивать процесс. А ведь этого не избежать при поисках консенсуса.

Когда мы начинали, мне было двадцать с небольшим. Я был полон энергии. В течение первых десяти лет, когда не было никакой реальной прибыли, нам было важно работать вместе: строить свои дома и создавать наш бизнес. Вполне возможно, что наша семья получила больше, чем отдала. Мы зависели от других членов нашей общины, потому что здесь у нас не было родственников. Среди тех, кто никогда не сомневался в необходимости взаимопомощи и всегда был готов подставить плечо, были Милдред Менденхолл, Дороти Роквелл, Эльва и Сесил Роквелл и другие. Мы всегда знали, что они рядом. Когда возвращаешься мыслями в прошлое, вспоминаются те молодые годы. Это же потрясающе, совершенно потрясающе! Сколько мы вкалывали. Сколько нам помогали. Сколько времени было затрачено на преодоление различий.

В Монтеверде мы с самого начала почувствовали, что здесь наш дом. И это чувство никогда нас не покидало. С экономической точки зрения ситуация для нас всегда была пограничной. И ведь была возможность заняться чем-то более прибыльным. Но мы сделали свой выбор. И очень даже довольны этим выбором. Помнится, я думал: «Ну, если наш молокозавод потерпит неудачу, и если Монтеверде тоже обломится»… А тогда это вполне могло бы произойти. Я чувствовал, что все равно не пожалел бы о проделанном, и всегда мог бы начать все заново, и выжил бы. Ну и, кроме того, тогда для меня это была не работа. Это была часть проекта коммуны, в которой мы жили».

5. Меняя направление

«Работа по расширению пастбищ для растущей молочной промышленности была действительно колоссальной. Мне она нравилась: люблю я работать с бензопилой. Осознавая опасность этой работы — а мне случалось бывать на волоске от беды — при всем при этом я получал большое удовольствие. Мне нравился шум падающего дерева. Тикос бывало, кричат мне: Al suelo! или Бревно!, как в таких случаях кричал мой отец. Надо сказать, что вырубки нынче не всем нравятся. Теперь мы знаем, что леса надо оберегать. Но дело в том, что тогда вырубка была необходима как часть выполнения планов по развитию сельского хозяйства».

Вольф, шагающий по пастбищам Монтеверде

Жизненный путь чаще сравнивают со взлетами, падениями и зигзагами горного маршрута, нежели с ровной прямой магистралью, пронизывающей прерии. Путь, по которому шла моя жизнь в Канаде после восьми месяцев, проведенных в Коста-Рике, был полон эмоциональной неопределенности, какая часто сопутствует борьбе. Я переехала к родителям, живущим в своем доме в Южном Онтарио, чтобы быть поближе к моему врачу в Гамильтоне, доктору Ральфу Майерсу. Сеансы химиотерапии начались в тот самый январский день в 1991 году, когда разразилась война в Персидском заливе. Подобно многим, я была в ужасе от телевизионных передач, показывающих первые бомбежки мирных жителей Багдада. Я чувствовала, как будто безумие всего мира пронизывает мои вены вместе с токсичными лекарствами.

В течение следующих месяцев я видела только пациентов онкологической клиники с облысевшими головами, обессиленно сидящих в креслах приемной. Кто-то из них выживал, а кто-то исчезал, потерпев поражение в борьбе с болезнью. Мой врач знал, что я хотела вернуться на север, чтобы восстанавливать свое здоровье и набираться силы там — среди скал и сосен. На пятом месяце химиотерапии он организовал продолжение курса моего лечения в клинике на севере страны, и я, заручившись его благословением, отправилась работать в лодочный лагерь на прекрасном озере Тэмагами в северо-восточном Онтарио. Когда-то, в далеких 1980-х, я довольно долго жила тут и занималась вопросами экологии и социальной справедливости. Теперь, когда мне была так необходима положительная энергия, эти края были для меня лучшим местом.

После девяти месяцев медицинских процедур анализы показали, что я победила болезнь. Три месяца спустя я почувствовала, что что-то идет не так. Когда мне сказали, что в моем теле снова появились патогены, я была напугана сильнее, чем после вынесения первого диагноза. Теперь мне было намного сложнее собрать всю свою внутреннюю силу. Наконец, после завершения двух месяцев химиотерапии и еще одного месяца каждодневного облучения мои тело и дух обрели уверенность, уже закаленную более глубоким пониманием моей собственной уязвимости. Я начала новую жизнь выжившего человека, сильно желающего, чтобы скорее уж наступил день, когда ощущения слабости исчезнут, и моя жизнь станет похожей на нормальную жизнь. Я с нетерпением ждала возвращения в Коста-Рику, восхождения на зеленую гору и нового похода с Вольфом по новой тропе.

В Монтеверде ведет дорога, покрытая гравием. Она берет свое начало от Панамериканской автомагистрали, проложенной чуть выше уровня моря. Кто-то скажет, что сегодня этот путь немного длиннее, чем та грязная колея, которая существовала в 1950 году. И в самом деле, люди постоянно улучшали дорогу с того самого дня, как сюда прибыли квакеры. Указатель на повороте с шоссе у Лагарто утверждает, что до Монтеверде тридцать пять километров, но это обманчивая цифра. Многие из добравшихся до Санта-Елены — въезда в муниципалитет Монтеверде — заявляют, что они покрыли, как минимум, вдвое большее расстояние.

Поначалу ваш путь лежит по сухой дороге, пыльной и раскаленной. Но по мере того как тракт начинает петлять в гору, пыль превращается в грязь, а зелень становится все более яркой. Исключением является сухой сезон, когда до самого Монтеверде все в пыли, включая и все придорожные дома. В большинстве мест дорога в колдобинах, выбитых колесами или вымытых дождями. Как сказал мой друг Джим Оук, когда ехал по этой дороге: «В прериях мы бы сказали, что это высохшее русло реки».

В жару в низине медленно переступает копытами крупный рогатый скот, шустро шелестят игуаны. Дверные проемы укрыты кустами гибискуса и бугенвиллей в теплых оттенках пурпурного, оранжевого и розового. Дорога вздымается выше, петляет между крутыми холмами, где растительность сожжена или вырублена под пастбища. Путь лежит меж небольших усадеб, тракт ныряет в тень изящных растений тропических лиственных пород, победивших в естественном отборе. С увеличением высоты на смену желтизне вырубок постепенно приходит здоровый цвет перелесков, которые, наконец, становятся лесом, обрамляющим горную вершину глубокой и яркой зеленью. По мере подъема в гору ощущаются перемены запахов. Сладкие и кислые ароматы цветущих деревьев и плодов, гниющих на солнце, уступают место тяжелой органической плесени и затхлости. Этот запах пронизывает каждый угол и щель Монтеверде.

По мере приближения к вершине перед вами открываются все новые пейзажи. Видна панорама обширных равнин Гуанакасте на северо-западе. Пастбища и апельсиновые рощи долины реки Гуакамаль протянулись на юг, а воды залива Никоя сверкают на западе. Куда ни кинь свой взор — захватывает дух. По обеим сторонам дороги — по мере подъема — отвесные стены, от вида которых ахают впервые приехавшие в эти края. Этот злополучный маршрут был надежной, хотя порой и нестабильной артерией, связывающей с внешним миром. Он привлекал к себе авантюристов и толкал бизнес на изготовление футболок со слоганами «Я выжил на Монтеверде-Роуд». В течение многих лет машины периодически сваливались с обочины. Удивительно, что число смертей было невелико, а травмы — несерьезны. Санта-Елена, Серро-Плано и Монтеверде как всегда ждут путешественников возле вершины горы, часто окутанной облаками и украшенной радугами.

К дороге, берущей начало в Лагарто, подходят несколько других дорог. Та, по которой первоначально ездили квакеры, начинается в Чоме. Чуть подальше есть более новая дорога. Поскольку довольно большой участок ее недавно был вымощен, многие предпочитают этот путь. Он начинается от шоссе близ Сардинала и проходит через поселение Гуасимал, прежде чем сливается с дорогой из Лагарто. Несколько километров дальше — и перед нами еще одна грунтовая дорога, которая идет вниз, в зеленую долину Сан-Луис. Это крошечное фермерское сообщество защищено крутым откосом, на котором находится Монтеверде и, в частности, ферма Гиндонов.

Поездка с горы из Монтеверде до Панамериканского шоссе и далее всегда была приключением. Шоссе — это главный транспортный коридор, простирающийся от Никарагуа до Панамы. Большая часть шоссе проложена по равнинам на тихоокеанской стороне страны. К югу от портового города Пунтаренас шоссе огибает внутренние районы и перебирается по горам в центральную долину Коста-Рики и в ее столицу Сан-Хосе. В старое время люди из Монтеверде, которым надо было съездить в Сан-Хосе и обратно, тратили на вояж несколько дней, даже если поездка проходила гладко. Теперь туда и обратно можно съездить менее чем за двадцать четыре часа, если на пути не возникнет никаких проблем. Ежедневно из Монтеверде в Пунтаренас и Сан-Хосе ходят автобусы. Это является большим прогрессом по сравнению с годами, когда до общины не доходил ни один автобус. Путешественники должны были спускаться в Гуасимал, чтобы там сесть на автобус, направляющийся на юг, в цивилизацию. Они не гнушались никаким видом транспорта, ехали на том, что только могли найти, поскольку в те годы мало кто мог позволить себе роскошь владения личным автомобилем.

«В начале нашей костариканской жизни мое семейство передвигалось только пешком или верхом. Нам повезло, что у нас был настоящий сильный конь из табуна в Гуанакасте. Коня звали Сэм, и его привезли в Монтеверде, где я его и купил. Среди всего прочего у Сэма было ценное свойство: он мог сделать поворот, проходя через проволочные ворота. Он знал, как повернуть, пока я наклонялся, чтобы открыть и закрыть щеколду, поэтому мне не приходилось спешиваться. Сэм также позволял мне спешиться и идти рядом с ним, а затем снова вскочить в седло. Это было очень удобно при длительной поездке.

Семья Гиндонов и конь Сэм, 1957 г.

Много часов я провел в седле, разъезжая по округе по своим делам. В 1955 году, после периода сильных ураганов, нам пришлось проехать двадцать километров до района Лас-Хунтас, чтобы забрать провизию. В тех краях была шахта по добыче золота. Дело было в сезон дождей, и у нас было очень мало времени, чтобы успеть добраться до места, пока непогода не накроет нас. Пришлось сделать несколько поездок с караваном лошадей, чтобы подвезти запасы. Сэм участвовал в каждой поездке, и он был единственным конем, который оказался способен на это. Он умел восстанавливать свои силы после долгого путешествия.

В конце концов, мы были вынуждены отправить его на покой. К этому моменту он был уже довольно старым. Однажды утром я наткнулся на него, когда он крутился, упав на подогнувшиеся задние ноги, провалившиеся в недавно выкопанную яму. Я видел, что он истощен. Было ясно, что он не сможет снова встать на задние ноги. Мне было очень жаль старину Сэма. Я знал, что усыпить его было бы актом милосердия, но я не мог стрелять в него, поэтому я попросил сделать это кого-то другого.

Мы назвали нашу ферму в честь нашей лучшей молочной коровы, Ла Маргарита. Она тоже умерла при очень странных обстоятельствах. Однажды утром я пошел в сарай и увидел, что корова стояла, упершись головой в пень. Было очевидно, что у нее страшная головная боль. И вот так вот она и умерла. Должно быть, страдала всю ночь. Никогда не видел, чтобы животное умирало таким образом».

Дорога, которая поднимается в гору, приведет вас сначала в Санта-Елену, деловой и коммерческий центр этого района. Отсюда можно отправиться по грунтовым дорогам на север в города Лас-Хунтас и Тиларан или продолжить свой путь на юго-восток. Через семь километров пути в гору вы доедете до заповедника туманного леса «Монтеверде». Границы между общинами Санта-Елена, Серро-Плано и Монтеверде не отмечены на земле, но местные люди инстинктивно чувствуют разницу. Приезжим обычно хватает нескольких дней для того, чтобы понимать, в каком районе они находятся. В 2007 году главную дорогу, проходящую через центр Санта-Елены и Серро-Плано, заасфальтировали, что привело к неоднозначным последствиям. С одной стороны, значительно уменьшилось вздымание пыли, некогда покрывавшей все дома вдоль дороги, но с другой стороны, увеличилась скорость проезжающих автомобилей.

Новое покрытие заканчивается там, где начинается община Монтеверде. Многие из зданий, построенных квакерами, все еще существуют, но пространство между ними быстро заполняется домами, гостиницами, ресторанами и магазинами. Улочки поменьше ведут к строениям ферм, а тропинки, пересекаясь друг с другом, идут через лес и пастбища. Они связывают дома с остальной частью общины. В течение первых нескольких десятилетий лошади, телеги, джипы и тракторы способствовали тому, что жизнь шла в удобном темпе. С 1990-х годов мотоциклы, квадроциклы и полноприводные транспортные средства заполонили дороги. Но ходьба всегда была важной формой транспортировки и остается таковой.

Многие из детей, обучающихся в школах Монтеверде, теперь могут добираться туда на автобусе, но до недавнего времени большинство детей приходили в школу пешком. Невероятное увеличение числа транспортных средств по всей Коста-Рике, включая Монтеверде, затруднило движение по дорогам. Теперь такие прогулки не так приятны, как это было несколько лет назад. И, тем не менее, и по сей день существует группа энтузиастов — любителей ходить пешком — многие из них туристы, которые так и снуют вверх и вниз по горе.

Вольфа устраивала любая форма транспортировки, когда речь шла о передвижениях по сельской местности. Но для беспокойного, подвижного и опытного ходока не было лучшего способа добраться до места назначения, чем на своих двоих. Вольф известен в Монтеверде и во всей округе, до самого региона Сан-Карлос, как человек, который может появиться на вашем пороге в любой момент, без предупреждения. Вы только услышите его радостный клич, когда он приближается к месту назначения. Местные тикос нежно кличут его Эль Лобос, т.е. «волк». В этой кличке больше от сравнения с животным, нежели какое-то кокетство. Легенды о нем ходят по всей округе, и даже когда он протянет ноги, легенды не исчезнут, они еще долго будут жить.

«Мы всегда много ходили пешком: шли вниз до Санта-Елены и далее или вверх, к арендованным мной пастбищам, на которых паслись телки. Вопрос был только в том, чтобы спускаться по дороге или идти вверх по тропе.

Я помню, как я начал подниматься вверх, в гору, по шоссе. Это было в Сан-Хосе. Мне нужно было в посольство, поскольку мы тогда готовились к поездке. У нас было четверо детей, которых мы нигде не регистрировали. А тут мне надо было получить на них паспорта. Документы были готовы в конце дня, и я знал, что автобус отправляется в 18.15 вечера. Это значило, что в Лагарто я приехал бы около 21.30. Поэтому я подумал, что автобус меня нагонит, а я пока пойду по шоссе. И вот иду я по дороге. Вечер нежаркий. Любуюсь силуэтами деревьев, звездами на небе. Вот так эта прогулка положила начало пониманию, что пеший вояж — это тоже вариант, который всегда, что называется, со мной. И неплохой вариант. Я потом в других поездках задействовал этот способ передвижения, как правило, не реже одного раза в год, а то и два раза.

В конце концов, мы смогли сесть на автобус, направляющийся в Тиларан из Сан-Хосе, с которого можно сойти у основания горы как раз вовремя, чтобы успеть на дневной автобус, идущий до Санта-Елены из Пунтаренаса. Так было удобнее. Автобусный маршрут в Сан-Хосе и обратно два раза в день существенно изменил ситуацию. Теперь не надо подниматься пешком в гору. Это, наверное, хорошо, потому что теперь мне может понадобиться два дня, чтобы пешком дойти до Монтеверде.

Дело в том, что меня часто подбрасывала попутка, когда я шел пешком, поэтому на самом деле такой поход не мог считаться чисто пешим. Некоторые из этих поездок на попутках были довольно необычными, например, как-то раз, я ехал на грузовике, везшим около ста мешков с сахаром. Это была довольно приятная поездка. А вот в другой раз мне пришлось всю дорогу висеть снаружи джипа, поскольку внутри не было места. Но все равно я оказался на месте назначения раньше, чем, если бы я прошел весь путь пешком».

Гэри Диллер О'Делл прибыл в Коста-Рику из Калифорнии в 1971 году. Он тогда приехал в Монтеверде и почувствовал себя там, как дома. Так что он остался и в 1977 году обрел гражданство Коста-Рики. Гэри уже более двадцати лет работает проводником-гидом в этом районе. Как и Вольф, он многие годы жизни здесь провел в хождении по тропам через тропический лес, часто вслед за старшим, но не менее энергичным человеком.

«Я слышал такую историю о Вольфе. Не знаю, правдивая она или нет, хотя я уверен, что все это правда. Как-то раз он решил отправиться в Пунтаренас. По-видимому, он пошел прямо из своего дома, через перевал, все вверх и вверх, через холмы, неумолимый, как ураган. И он может подняться этим путем. Он это делал уже много раз. Он мне напоминает змею, которая ползет без остановки — вперед и только вперед. Однажды и я пошел тем же маршрутом. Мне на этот поход потребовалось восемь с половиной часов, и у меня потом дрожали ноги. Я нес тяжеленный рюкзак. В пути однажды я остановился, чтобы попить воды, и местные жители спросили меня — не хочу ли я сделать тут привал? Я, наверно, довольно неважно выглядел. Нет, — отвечаю, — я дальше пойду. Я шел, шел, шел и довольно скоро почувствовал, что жутко устал, поэтому лег прямо у дороги и попытался уснуть. В те времена по этой дороге проезжали от силы две машины в день и то не всегда. Утром меня чуть не переехал человек на коне. Я тут же встал и опять продолжил свой путь. Когда я уже приближался к вершине, ноги просто больше не могли идти. А Вольф всегда проходил этот маршрут одним броском. У него другая конституция.

Он всегда был намного сильнее меня, несмотря на то, что я был худой, крепкий и намного моложе. Знаете, я помню, он как-то переносил толстые доски. Их хватило бы на строительство дома приличного размера. Доски были большими, длиной три или четыре метра. Он один из самых трудолюбивых людей, которых я встречал в своей жизни.

Один раз у нас случилось соревнование. Несмотря на то, что я был в лучшей форме, устраивать состязание с Уилфордом Гиндоном, самым быстрым ходоком в мире, было, конечно, глупой затеей. Мы были в тропическом лесу. Он говорит: «Я дам тебе фору пятнадцать или двадцать минут, ты можешь выбрать кратчайший путь — твое дело. Мы идем на полевую станцию». Ну, я решил идти по тропе Чомого. Весьма крутой путь. Но я знал, что как только доберусь до верха, помчусь уже как на всех парусах. Я поднялся на вершину холма и подумал: «Ага, в первый раз в моей жизни я наверняка буду победителем в состязании с этим чуваком». Я торжествовал и предвосхищал победу. Спускаюсь с холма, и что же я слышу? Откуда-то издалека доносится: «Хоп, хоп, хоп». Я понял, что горю, как сосиска на пожаре. Я не верил своим ушам! Думаю, в этот миг темп ходьбы, наверно, упал — от моих рыданий. Когда я добрался до станции, он уже был там: ровное дыхание, в своей обычной позе — нога на ногу — с большой чашкой кофе в руках. «Где тебя носило? — спросил он строго глядя мне в лицо. — Я уже двадцать минут тут сижу». Он просто сделал меня, как младенца.

Ходьба у Вольфа была талантом от Бога. На тропе он был поэзией в движении. Он всегда был готов к пешему походу, но особенно счастлив он был, когда его хобби можно было оценивать как деловое мероприятие.

«Однажды ходьба принесла прибыль. Я позвал Эстона Роквелла, попросив помочь мне с кастрированием поросят для Гектора Маклана, нашего друга из Эсказу. Ну, мы увидели одного подсвинка, который был предназначен для того, чтобы стать кабаном. Поэтому я попросил этого поросенка в качестве вознаграждения за труд, и Гектор согласился. Я мог взять его себе. Это была честная сделка, поскольку я ничего не брал за услугу.

Итак, это, конечно, хорошо, что я могу взять порося, но как я его доставлю в Монтеверде? Эстон к этому моменту уже уехал домой на грузовике. Мне была знакома одна женщина, владевшая пансионом в Сан-Хосе. Вот я и подумал, что если у меня будет хороший короб для хрюшки, то хозяйка не станет возражать против того, чтобы я поместил короб в винный погреб на одну ночь. «Хорошо, — подумал я, — посмотрим, как оно получится». Рано утром я сел на первый автобус из города, поросенок сидел в коробке, которая стояла на полу, за моими ногами. Где-то уже в середине утра я вышел из автобуса в Лагарто.

Я пошел, неся поросенка на руках. Животное было маленькое, ему еще нравилось обниматься, поэтому оно спокойно находилось у меня под рукой, никаких проблем. Я просто быстро шагал, пытаясь сохранить спокойствие поросенка. Если бы я его снял с рук, он бы завизжал. Но время от времени я все-таки должен был ставить его на землю и велел следовать за мной, а он по мере продвижения визжал. К вечеру я уже был возле молокозавода, что у моста. Почти дома! В те дни свинью оценивали исходя из того, сколько банок сала можно получить с животного, а банка была объемом около четырех с половиной галлонов. Свинья, дававшая две банки сала, считалась хорошей свиньей. Ее можно было продать за отличную цену. Перспектива для моего поросенка была многообещающей, вот я и назвал этого порося Гризи, «сальный». Он вырос и стал весить более 200 фунтов.

Одной из моих многочисленных идей был проект перевозок на пикапе. На том этапе на перевозку грузов на молочный завод или в пульперию (магазин) был спрос, а иногда еще были пассажиры или попутный груз, который нужно было доставить в Сан-Хосе. Сыры из сыроварни уже развозил большой грузовик. Так что я понял: если хочу заниматься грузовыми перевозками, мне надо искать своих клиентов. Приобретение свиней и доставка их на рынок было хорошим вариантом. Я занялся этим, и хотя не зарабатывал много денег, мне нравилось общение с костариканцами и с другими людьми, живущими за пределами нашей коммуны. Это была интересная работа, и она приносила дополнительный доход.

Самая длинная часть путешествия пролегала от Монтеверде до шоссе. Обычно на этот участок пути уходит три-четыре часа, но иногда мы застревали на этом отрезке на всю ночь. Мы тогда забирались в грузовик, если замерзали, и там кемарили или же работали лопатами до утра, пытаясь высвободить забуксовавший автомобиль. Если это случалось в сезон дождей, и мы возвращались ночью, тогда мы останавливались на Чало Заморе в Ла-Пите близ Лагарто. Мы ждали до утра, надеясь, что солнце выйдет и подсушит дорогу. В противном случае обратный путь мог бы занять до десяти часов. Если вблизи был чей-то дом, можно было быть абсолютно уверенным в гостеприимстве, но нередко поблизости не было никакого жилища.

Обычно я подбирал голосующих на дороге между нашим поселением и шоссе. Я их подвозил. Часто вылезая из машины, они говорили: «Dios paga», что означает «Господь заплатит». И они, кстати, говорили это совершенно серьезно и искренне. Вот и вся их плата — пожелать вам всего наилучшего и еще, чтобы Бог позаботился о вас. Я это всегда ценил. Я думал, что это искреннее напоминание о том, что все мы на попечении высшей силы. Позже, с появлением общественного транспорта, люди привыкли к тому, что за автобус надо платить, и они начали предлагать плату за проезд и мне.

Было много разных вещей, которые мне давали в качестве оплаты за предоставленные услуги — очень важные, очень личные и очень ценимые мной. Часто люди давали мне что-то, что сами сделали или вырастили, иногда они благодарили тем, что помогали мне с каким-нибудь одним из моих проектов на ферме».

Люди, работающие с домашним скотом или работающие на полях, выращивающие продукты, которые мы едим, не склонны к романтизации своих отношений с землей. Сельское хозяйство — это пахота, зависимость от погоды, это когда делаешь то, что надо сделать, и это призвание не для брезгливых. Если у вас есть животные, то рано или поздно вам придется их убить, часто из сострадания. Если вы хотите выращивать сельскохозяйственные культуры, то вам нужно вырубать деревья для того, чтобы у вас были поля для посева. У фермеров непростые взаимоотношения с природой, а также со всем миром в целом. Общество нуждается в фермерах, но их пот и тяжкий труд редко получают адекватную оценку и никогда не компенсируются в полной мере.

Когда квакеры взяли на себя управление местностью, которую они назвали Монтеверде, их цель, невзирая на удаленность их региона, заключалась в создании такого образа жизни, который приносил бы пользу не только им самим. Они были провидцами, готовыми упорно трудиться, чтобы в диких местах создать сообщество, культивирующее благо. В деле принятия решений они руководствовались заботой о будущем своих детей. Они гордились своей миссией и относились к ней с энтузиазмом.

По большей части обитатели Монтеверде и теперь продолжают жить деревенской жизнью. Некоторые из них по-прежнему работают на земле, доят коров, выращивают свиней и цыплят. Благодаря усилиям этих людей и их соседей на местном рынке и по сей день можно купить дары их садов, пить молоко местного молокозавода, наслаждаться кофе, выращенном здесь же, завтракать яичницей с беконом — все от местных производителей.

Будучи выходцем из североамериканской фермерской семьи, Вольф был знаком с молочным животноводством. Методы ведения сельского хозяйства в Коста-Рике отличались от североамериканских, как отличались и многие другие стороны жизни.

«После того как я закупил свиней, Говард Роквелл-старший научил меня, как их резать, какую часть туши выбирать для сала и что с ним делать. У нас всегда было много свинины — и мясо, и обрезки, и мы еще делали чичарроне и скрапл — буханку из мяса, которое соскребли с костей и запекли с кукурузной мукой. Разведение свиней было хорошим способом обеспечить себя свининой и деньгами, пусть и небольшими. Еще в юности отец научил меня, как кастрировать свиней и телят, и эти знания пригодились, поскольку в те годы в Монтеверде и всей округе не было ветеринаров. Мы все учились понемногу — все больше узнавали о болезнях и о том, какое снадобье при лечении будет работать, а какое — нет. Наши соседи костариканцы рассказали нам о народной медицине. Мы набирались опыта и у них.

Когда наш кабанчик Гризи подрос, в очередь выстроились люди, желающие получить его услуги по оплодотворению свинок. Для меня это было новое дело, еще один проект. Обычно за труды нашего хряка мне предлагали или деньги, или поросенка. Я выбирал поросенка. Потом стал замечать, что мне дают каких-то мелких поросят. Они не подрастали в той мере, как должны были бы. Поэтому я стал просить деньги в качестве вознаграждения — по двадцать костариканских колонов. Если можно получить немного денег, тогда, по крайней мере, мне не надо было пытаться откармливать свиней-недоростков.

У меня были свиноматки, и еще потом подросли свиньи, но в основном меня всегда интересовал хороший кабан для улучшения породы. С Гризи я получал свиней, которые шли на сало. Он прожил у меня около двух лет, а потом я его продал. Я купил йоркшира и хряк этой породы жил у меня некоторое время. Позже я приобрел хэмпшира. Эти породы шли на рынки, где был спрос на постных свиней, поэтому мы производили свиней, которые быстро росли и не нагуливали жира. В конце концов, я купил ландрейс. У свиней этой породы якобы тринадцать ребер — значит, добавочная свиная отбивная с поросенка. Они и в самом деле быстрорастущие свиньи. Некоторое время у меня был хряк этой породы, так как люди желали получить для своих свиноматок именно его услуги.

Когда перевозишь свиней, то лучше всего выезжать ночью — из-за жары в низинах. Несмотря на то, что свиньи выживали в жаре, они всегда теряли несколько килограммов за время между загрузкой в грузовик и продажей их на рынке. Я не мог позволить себе такую потерю прибыли. Конечно, и продажа свиней была та еще работа. Я неважный специалист по переговорам с перекупщиками. Здесь все совсем не похоже на торги в США, где покупатели соревнуются друг с другом. Тут была такая традиция, что если кто-то предлагал низкую цену, то другие перекупщики изображали дело так, как будто это и в самом деле была хорошая цена, и не повышали ставку. Может быть, можно было бы заставить человека поднять цену, но только если бы вы действительно уперлись. Случались у меня и удачные деньки, когда я продавал свиней по цене более высокой, чем средне-рыночные расценки. Такое если и случалось, то главным образом, потому что мои свиньи были лучшего качества.

Все это казалось привлекательным, но было делом хлопотным. Приходилось ездить верхом, находить и покупать свиней или иногда брать еще и других свиней на комиссию, забирать их в город, продавать свиней, а потом еще загружать покупки и возвращаться домой. У меня было много причин, чтобы бросить это занятие. По мере того как дети становились старше, они могли больше помогать, а еще и молокозавод производил больше продукции, поэтому не было такой уж потребности в дополнительном доходе. В этих новых обстоятельствах я был доволен тем, что теперь я могу уделять больше времени походам в лес за приключениями. Не буду врать, самая приятная для меня работа — в полях и в лесу.

В те годы много было работы для лесорубов: расчистка земли шла вовсю. Мой отец был лесорубом в Вермонте. У нас дома всегда был топор, и именно тогда я научился пользоваться этим инструментом. Я привез с собой в Южную Америку свой типичный североамериканский топор с коротким топорищем. Вскоре выяснилось, что в этих краях люди использую инструмент с более длинной ручкой и гораздо более легким металлическим топором. Для здешних деревьев такие топоры гораздо лучше — порой надо рубануть по стволу выше ребер, столь характерных для тропических деревьев.

Многие виды деревьев в тропиках имеют продольные ребра, напоминающие стабилизаторы у ракет, и рубить эти деревья топором очень сложно. Лесорубы подпирали дерево деревянными столбами так, чтобы сделать своего рода платформу. Стоять приходилось на ней, а не на земле, достаточно высоко, над этими самыми ребрами-стабилизаторами. Вот когда совершенно необходим топор с более длинной рукояткой. Как только дерево падает, лесорубы забираются на бревно и подрубают ствол так, чтобы с одной стороны получилась плоская поверхность, что упрощает погрузку на телегу. И в этой операции не обойтись без длинного топорища.

Тропические деревья, даже гигантские, часто имеют отходящие от дерева корни длиной около одного метра. Во время своих походов по лесу я видел много повалившихся деревьев, у которых корневая система не уходила глубоко в землю, а распространялась по поверхности. Удивительно, как они вообще стоят с такими поверхностными корнями. У некоторых видов деревьев корни, естественно, длиннее, но я никогда еще не видел корней, схожих с теми, какие мы видим в Соединенных Штатах. Я узнал, как опасно оставлять деревья, стоящие в одиночку, открытым ветрам. Я оставлял какие-то деревья по причине их красоты. В результате они падали, да так, что у меня, например, погибли три коровы. Они стали жертвами падающих стволов. Некоторые из этих деревьев не были срублены, потому что я их оставил про запас, чтобы потом срубить на распиловку или на дрова. Это был еще один урок, полученный в первые годы, и цена его была ощутимой.

Сначала я сам занимался вырубкой, расчищая пространства от лесов. Но в первые два года у меня было очень мало времени на это. В конце концов, большая часть этой работы была сделана молодым человеком по имени Умберто Солано, который был более искусным, чем я. У меня было недостаточно денег, чтобы оплатить всю проделанную им работу, но его очень заинтересовало мое ружье. Поэтому я обменял его на три участка — чуть более двух гектаров вырубленного леса. Но мне все равно надо было платить ему наличные деньги, потому что он и его семья должны были что-то есть, пока он отрабатывал ружье. Пока он вырубал деревья, я сначала занимался тем, что разбрасывал травы на пастбище и начинал доить коров. Затем я подключался к Умберто и начинал работать бензопилой.

Понятно, что в наше время мы заботимся об удобстве в работе. Меня с бензопилой познакомил мой тесть в Айове. У него была своя лесопилка. Тесть был обладателем одной из первых бензопил Homelite с поплавковым карбюратором. Это был потрясающий новый вид пилы. Когда мы переехали сюда, стало ясно, что вырубка топором будет очень долгой историей.

Конечно, наличие бензопилы было необходимо, и это был не просто гаджет. Наши соседи костариканцы, помнится, в первый раз услышали шум пиления и пришли посмотреть, что происходит. Они тоже захотели себе такую же пилу. После покупки пилы для себя я продолжал поддерживать контакт с фирмой Homelite в Нью-Йорке, поэтому стал первым дилером бензопил в Коста-Рике. Здесь считалось, что если у тебя есть бензопила, то ты человек. Я стал широко известен, поскольку торговал пилами и учил людей пользоваться ими и тому, как ухаживать за этими инструментами.

Я и сам многому научился, пока занимался бензопилами. Когда я продавал пилу, кроме товара, я давал покупателю два или три дня учебных курсов. Я думал, что буду учить костариканцев, как валить деревья. Мне было понятно, что большинство из них всю свою жизнь деревья рубили. В конце концов, получилось так, что это я был тем, кто учился больше всех. Я узнал много нового о разных древесных породах, о том, как их лучше использовать: для топки, в качестве столбов или пиломатериалов. Очень много еще я узнал о работе в разных погодных условиях: в ветреный день, сухой или дождливый.

Я работал с бензопилой в нашей коммуне и работал с ней для соседей-костариканцев. Я начал ездить в отдаленные поселения в развивающихся районах и познакомился с новыми регионами и новыми людьми. Работа с костариканцами была полезным опытом, будь то расчистка участков, или обучение людей использованию бензопил, или когда я сам работал по найму на кого-то. Параллельно с работой я изучал культуру костариканцев, их веру и убеждения, знакомился с проблемами простого люда. Я подружился со многими, и эти дружеские отношения продолжались на протяжении долгих лет. Много было выпито чашек кофе. Хотя, наверно, не так и много, если сравнивать с более поздним периодом, когда я начал работать в заповеднике, путешествуя по еще большему участку в качестве лесника и выкупая землю под заповедник, для консервации.

Когда я занимался вырубкой и расчисткой земли, то оставил нетронутыми несколько деревьев, в том числе одно историческое, которое мы назвали четвероногим фикусом-душителем. Я не думал, что это дерево простоит больше года или двух, не говоря уже о более длительном сроке. Но вот прошло пятьдесят лет, а дерево все стоит. Что-то необычное в его лапах-побегах, которые удержали его, несмотря на ветры. У этого дерева теперь потрясающая роскошная верхушка, но я уверен, что и она когда-то падет под воздействием ветра. Остальные деревья из тех, что я когда-то оставил, теперь уж все упали.

Рубка деревьев для расчистки земли под сельскохозяйственные угодья была одной из самых опасных работ, которые я когда-либо делал. Всякий, кто рубил деревья, знает, что это довольно сложное занятие. Когда работаешь топором, у вас больше времени для того, чтобы судить о последствиях того или иного действия — подрубания, насечек, зарубок, сделанных для направленного заваливания дерева. Когда работаешь бензопилой, все может произойти очень быстро. Вы просто не в состоянии слышать все и наблюдать за всем, и опасность как раз таится в том, что вы не полностью в курсе всего, что происходит. Пару раз я смотрел смерти прямо в лицо и едва успевал отскочить на несколько футов в сторону, чтобы избежать падения дерева на меня. Огромный ствол, падающий вниз, может убить. Падающие деревья рвали мои резиновые сапоги и однажды угробили мою пилу. Разветвляющиеся деревья всегда реально опасны. В первый раз, когда я испытал это на себе, я не осознавал, что происходит, пока ствол не треснул мне прямо по голове.

Я как-то раз пилил деревья, и со мной был приятель, приехавший из Штатов. Он смотрел, как я работаю, и фотографировал. Там стояло одно дерево, и я думал, что срежу его очень быстро. Я видел, что дерево клонится, но даже и не задумался, что это был за вид растений. Когда я приложил пилу к дереву, оно треснуло, и ствол взлетел метра на четыре в воздух. Я видел, что он падает точно на меня. Я едва успел отскочить и, пока делал этот кульбит, краем глаза заметил, что моя бензопила тоже взлетела и делает воздушное сальто. Приятель мой подбежал, полагая, что я, наверно, убит или ранен. А я встаю и говорю: «Ну, не в этот раз. Хотя, сказать по правде, у меня мелькнула мысль, что, похоже, этим утром я доил свою корову в последний раз».

Такие случаи заставляют нас держать ухо востро. Разумеется, я извлек урок из случившегося. Больше мне никогда не приходилось сталкиваться с каким-нибудь расщеплением ствола дерева без того, чтобы я не предугадывал последствий. И я всегда держал ситуацию под контролем. Тот первый случай был для меня большим сюрпризом. Как говорил мой отец, промахнуться на дюйм так же плохо, как промахнуться на милю. У меня было много возможностей проверить отцовскую мудрость.

Я всегда полагал, что при рубке леса самое первое дерево и последнее до наступления темноты были самыми опасными. Первое — потому что вы еще легкомысленны с утра; а последнее — потому что к тому времени вы уже можете быть невнимательным, и тогда несчастный случай весьма вероятен. Еще одна байка о бензопилах — история о фермере-квакере, который продавал мула. Покупатель спросил, не лягал ли мул когда-либо своего хозяина. Квакер, который всегда говорит только правду, на это ответил: «Нет, меня лично этот мул никогда не лягал, но он часто лягал то место, где я стоял мгновением раньше». Это похоже на то, что случалось иногда со мной во время вырубки деревьев. Порой дерево падало там, где я находился только что. И я был благодарен за то, что остался живой и оставался честным».

Мужчины работали на земле, а женщины рожали детей, поэтому все большее значение для нашей коммуны приобретало хорошее здравоохранение. Сначала мы обходились познаниями Марвина Роквелла, который прошел курс обучения в Корпусе медицинской службы в армии США во время Второй мировой войны. Он был у нас человеком, которого можно было позвать в случае травм или когда были нужны фармацевтические препараты. Он смог пополнять запасы и покупал необходимые лекарства через свои контакты в Сан-Хосе. Но с течением времени появлялись люди, способные взять на себя ответственность за оказание медицинской помощи. Среди таких энтузиастов была Ирма Роквелл, которая делилась своими знаниями и гомеопатическими препаратами.

Костариканцы также щедро делились своими знаниями, хотя не все их народные средства были с готовностью приняты нами. Ежедневное использование мачете для всего — от расчистки земли до нарезки овощей — часто приводило к случайным порезам. Для того чтобы остановить кровотечение, местные жители намазывают на рану смесь паутины с кофейной гущей или мукой. Эта смесь затвердевала, создавая цементное покрытие для раны, делая ее недоступной для обработки.

Милдред Менденхолл, Эльва Роквелл и другие женщины в квакерской общине приняли большую часть родившихся в Монтеверде младенцев. Гораздо безопаснее иметь акушерок поблизости, нежели пытаться добраться до роддома по ухабистой дороге. В начале 1970-х годов в Монтеверде переехала на постоянное проживание медсестра Сильвия Смит. Она ухаживала не только за людьми в нашем регионе, но заботилась и о многих больных животных. Именно с приходом Сильвии в коммуне родилась идея создать настоящую клинику.

«К 1960-м годам мы договорились с Департаментом здравоохранения о медицинских услугах, но врачи посещали наши края только раз в месяц. Местные жители, которые могли себе это позволить, ездили в Пунтаренас или Сан-Хосе для получения медицинской и стоматологической помощи. Клиники имелись даже в Лас-Хунтас и Тиларане, еще задолго до того, как мы создали свою амбулаторию. Наша официально зарегистрированная медсестра Сильвия Смит, бывало, верхом отправлялась в путь, чтобы помочь женщинам при родах и чтобы оказать помощь при несчастных случаях. Мы понимали, что Сильвия могла работать более эффективно в здании с соответствующим оснащением. Медицинскую клинику построили в Санта-Елене на участке, который пожертвовал для этих целей Мигель Вальверде.

Я присоединился к комитету, когда строительство шло полным ходом. Клиника была открыта в 1975 году. Основная финансовая помощь шла от Министерства здравоохранения, но деньги также поступали от канадских квакеров. Программа помощи CARE из США предоставила большую часть оборудования для здания. Я перевез много предметов оборудования из Сан-Хосе на своем транспорте.

Сильвия работала в клинике, пока не поняла, что она слишком квалифицирована, а ее зарплата не соответствует ее квалификации. Клиника продолжала работать с небольшим числом сотрудников, главным там был человек, который поддерживал контакты с людьми из района, регистрировал членов коммуны и делал прививки.

Этот человек, Боб Лоу, бывало, ехал в Чомус, чтобы забрать врачей, готовых приехать на один день к нам. Он использовал единственный автомобиль, который был в клинике. Такая схема работала достаточно хорошо, пока мы не получили скорую помощь. Я оставался в комитете до тех пор, пока не оказался так сильно занят заповедником, что мне пришлось выйти из правления.

Лаки и я окидываем взором прошлое и понимаем: так или иначе мы вырастили семью и прошли через несчастные случаи и болезни. Борьба с чрезвычайными ситуациями была в значительной степени общественным делом, в результате чего проблемы никогда не казались нам непреодолимыми».

Постоянной заботой для всех в процессе развития Монтеверде была ситуация с окружающей дикой природой. Поселенцы считали важным защиту водосбора, поэтому в самый первый год они оставили нетронутыми 554 гектара земель. Однако более широкие концепции экологической осведомленности и защиты исчезающих видов были применены лишь тогда, когда к изучению региона приступили биологи.

В 1963 году на побережье Тихого океана был создан первый природный заповедник в Коста-Рике — Кабо-Бланко. В том же году была проведена первая биологическая работа в Монтеверде. Для изучения муравьев-кочевников приехал Карл Реттенмайер с помощниками. Тогда же двоюродный брат Вольфа Джерри Джеймс рассказал, что он увидел замечательных оранжевых жаб в тропическом лесу над Монтеверде. Организация по тропическим исследованиям до 1968 года привозила в этот регион студентов для прохождения курсов. Это была лучшая классная комната, какую только можно придумать для целеустремленных биологов.

То было началом нового периода в Монтеверде. В апреле 1970 года в общину приехали Джордж и Харриетт Пауэллы для проведения исследований в рамках их аспирантской работы. Они были сильно встревожены темпами исчезновения леса в этом районе и в 1971 году начали покупать землю для защиты лесов. Решимость Пауэлла стала движущей силой, создавшей заповедник туманного леса «Монтеверде». В самой общине этим делом занялся Вольф Гиндон — торговец бензопилами, молочный фермер и землеустроитель. Союз молодых, энергичных аспирантов и предприимчивого, энергичного квакера оказался той силой, которая сотрясла горы, словно подземный толчок. Начиная с 1971 года, Вольф реже бывает в Монтеверде, предпочитая этому фермерство и заботу о своей семье.

«К этому времени мы произвели на свет и воспитали восьмерых детей. Лаки проводила полный рабочий день в хлопотах о детях и по дому. Я был членом правления в школе и помогал с различными проектами. Это были годы, которыми я наслаждался больше всего. Я был активен в общественной работе и думать не думал, как все переменится. Молочная ферма, вырубка под расчистку земель, кредитный союз и другие проекты в нашей общине — основные занятия, которые заполняли все мое время. Так что идея о создании заповедника способствовала большим переменам в моей деятельности.

Вольф и его восемь детей, 1969 г.

В ранние годы в Монтеверде я смело развивал отношения с костариканцами. Я получил знания и опыт, которые пригодились мне после 1972 года, когда я стал работать в заповеднике туманного леса «Монтеверде» и Тропическом научном центре, который управлял заповедником.

Думаю, я что-то мог бы сделать лучше, наверное, над чем-то поработать еще больше. Я говорю о внесении своего собственного вклада в коммуну и в семью. Я шел на компромисс. Когда я занялся этим делом и ввязался в кампанию Джорджа Пауэлла, то и подумать не мог, что беру на себя долгосрочное обязательство. Я думал, что это года на три или около того. Эти три года превратились в тридцать, но они текли размеренно, год за годом».

6. Как происходит вымирание

«Еще один поход — una más — посвящается доктору Алану Паундсу и его прыгающим лесным субъектам. День деньской мы с Аланом искали этих золотых жаб. Мы перевернули вверх дном буквально каждый водоем. Этот поход будет последним официальным походом в текущем году. Посмотрим, удастся ли нам разыскать его жаб. В верховьях было достаточно сухо. Хотя были такие места, где в водоемах еще оставалось много воды. Все это очень хорошо, но нигде не было никаких признаков икры или головастиков».

Вольф в Бриллианте, июнь 1990

В мае 1986 года, в том же самом месяце, когда во влажном тропическом лесу над Монтеверде велись наблюдения за популяцией золотых жаб, я стояла под великолепным деревом в древнем сосновом лесу Темагами в северо-восточном Онтарио. Крона именно этой белой сосны сияла как сигнальная башня над остальными кронами деревьев, словно маяк-дерево, указующий дорогу в порт. Я работала там с друзьями. Мы пересчитывали и переписывали древние сосны в этом районе. А это дерево было самым грандиозным из всех. Высотой оно было не менее двадцати четырех метров, с пятиметровым диаметром у основания. Мы подсчитали, что эта колоссальная сосна пережила ветры, болезни, пожары и избегала пилы лесников в последние как минимум лет триста.

Мы собирали доказательства, необходимые, чтобы убедить мир — в лесу Темагами сохранились сокровища, которые нуждаются в защите. Это дерево было нашим талисманом. Мы были поражены его размерами. А тот факт, что сосна пережила столетия, нас сильно воодушевлял. Три года спустя сосна исчезла с горизонта. Мы обнаружили это и поняли, что природа приняла ее обратно. Рухнувший, должно быть, от порыва сильного ветра, теперь уже труп дерева разлагался, став компостом для будущих поколений растительного мира. Представляю, как, наверно, содрогнулась земля, когда эта сосна рухнула! Надеюсь, эта местность будет по-прежнему защищена от вырубки под посевы, но, независимо от политического ландшафта, последнее слово всегда останется за тобой, Мать-природа.

Над Монтеверде, весь укутанный облаками, расположен участок джунглей, называемый Бриллианте. Раскуроченный дождями и сильными ветрами, лес здесь, на высоте 1500 метров, как будто испытывает давление со стороны сил природы. Искривленные, цепляющиеся за все, что попадется на их пути, корни вжимаются в скалистые горы. Повсюду виден свисающий мох, а влажная почва покрыта завалами из переломанных веток, стволов и прочего лесного мусора. Практически весь год этот мрачный, готический пейзаж укутан облаками и туманом. Рост деревьев тут замедляется по причине тяжелых условий существования, и поэтому это скопище бородатых, карликовых деревьев зовется эльфийским лесом.

В мае 1964 года двоюродный брат Вольфа, Джерри Джеймс, привез в Бриллианте двух биологов из Организации по тропическим исследованиям. Привезены ученые были для того, чтобы засвидетельствовать нечто, ранее виденное только немногими смельчаками, кто добирался до этого влажного высокогорного леса. Полчища мужских особей оранжевых жаб собирались вокруг водоемов в предвкушении появления женских особей. Один из приехавших биологов, Джей Сэвидж, впервые задокументировал наличие этого вида в статье 1966 года «Необычная новая жаба (Bufo) из Коста-Рики» и назвал ее Bufo periglenes, что можно перевести как «жаба яркая».

После первых обильных ливней в апреле и мае многочисленные впадины вдоль редко используемых троп наполняются водой. В эти дни к водоемам подтягивались мужские особи золотых жаб. Под таким именем они известны в всем мире. Жабы-самцы поджидали самок — больших, темно-оливковых, в алых пятнах. Когда появились женские особи, жабы мужского пола начинали сражаться друг с другом в стремлении обладать самкой. Победивший самец замирал и блокировался своей самкой, в то время как его проигравшие соперники издевались над этой связкой. В конечном итоге самки откладывали икру, и самцы ее оплодотворяли. В течение следующих двадцати пяти лет Вольф был одним из немногих счастливчиков, которым доводилось наблюдать за этими оргиями земноводных.

«Мужские особи появляются за день до выхода самок или чуть раньше, в зависимости от погоды и от количества воды, заполняющей водоемы. Такие дни — практически единственная возможность увидеть оранжевых жаб. Все остальное время они прячутся, наверное, скрываются под слоем упавших листьев. Там есть сотни проделанных туннелей. Жабы так же могут прятаться внутри корневых систем деревьев. Мы предполагаем, что они, скорее всего, должны быть в этих своих схронах в дни, когда еще не пришла пора собираться у водоемов для продолжения рода.

У жаб тусклый золотой цвет, но в сезон размножения они становились ярче, почти красно-оранжевыми. Все остальное время года найти их трудно, но совсем не трудно услышать. Мягкий звук, издаваемый жабой, похожий на трель, помогает определить ее местоположение. Но чтобы услышать эту трель, надо находиться очень близко к источнику звука. Мужские особи подают звуки только во время ритуала спаривания. Так они предлагают другому самцу уходить: «Вали отсюда, она моя». Это, пожалуй, единственная причина для подачи голоса. Науке не известны случаи привлечения внимания самок мужскими особями этого вида жаб.

Я помог Джерри собрать образцы для отправки их авиапочтой герпетологу Джею Сэвиджу, сходил в Бриллианте и набрал около двадцати пяти пар этих земноводных. Мы должны были их собрать, заморозить и доставить в аэропорт в целости и сохранности. Это был мой первый опыт работы со знаменитыми золотыми жабами».

Эти жабы, Sapos dorados — на испанском языке, стали первым видом живого мира в Монтеверде, сделавшим этот регион заметным. Тонко организованные, необычные и привлекательные, они привнесли своеобразие этому региону. Когда Джордж и Харриетт Пауэллы отправились сюда в начале 1970-х для создания заповедника, то именно существование и наличие золотых жаб стало ключевым фактором в деле получения поддержки со стороны научного сообщества и привлечения международного внимания. Интерес к сохранению мест обитания жаб принес пользу всей большой экосистеме и другим видам местного живого мира. Эти исключительно фотогеничные земноводные станут первыми знаменитостями в Заповеднике тропического леса.

«Важно было побудить людей задуматься о золотых жабах. К 1972 году мы с Джорджем и Джерри уже идентифицировали те места в Бриллианте, где видели этих земноводных, а теперь мы приступали к организации защиты этой местности. Жабы водились на территории эльфийского леса, расположенного на обнаженном гребне континентального водораздела. Местность, которую мы пометили как место их размножения, тянулась предположительно на пять миль вдоль Кордильера-де-Тиларан, а ширина этого участка брачных игр редко превышала четверть мили. У моего дяди Уолтера был кусок земли в Бриллианте. Джерри, мои сыновья и я были партнерами на этом участке. Вообще-то у нас были планы по разработке пастбищ в этих краях. Но мы прекратили вырубку и расчистку и добавили эту нашу собственность к тем участкам, которые выкупались с целью защиты мест обитания жаб.

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.

Введите сумму не менее null ₽, если хотите поддержать автора, или скачайте книгу бесплатно.Подробнее