Прогулки с Вольфом

Предисловие

1982 год, 4.30 утра. Путь из Монтеверде в долину Пеньяс-Бланкас казался далеким, утомительным и долгим. Пассат завывал и бросал в лицо какую-то смесь тумана с дождем. Чтобы поверить в возможность совершить подъем в гору с большим количеством туристской поклажи обязательно необходим был кофе с кахета — местным липким карамелизированным нектаром. Нас так сильно искушала возможность увидеть восход солнца с континентального водораздела, меньшая вероятность дождя в ранние часы на атлантической стороне и, если повезет, даже перспектива солнечного дня. Нет ничего более великолепного, чем прогулка в лучах солнца в Пеньяс-Бланкас, когда коршуны с ласточкиными хвостами парят над хребтами нехоженых туманных тропических лесов.

Дорога через заповедник туманного леса «Монтеверде» была жуткой. В те дни в верховьях реки Пеньяс-Бланкас еще паслись коровы, и передвижение копытных было достаточно интенсивным, чтобы превратить дорогу в бугристую мешанину скользких комьев глины, вкрапленных в жидкую грязь. Идти стало легче, когда за вырубками начался лес и путь наш пошел вниз. Земное притяжение становилось союзником, но вскоре тропа стала более каменистой. Носки быстро протерлись в наших дешевых резиновых сапогах, а затем обувь стала натирать ноги.

Перед нами вставал вопрос, где пересечь реку Пеньяс-Бланкас. Выбор зависел от многого: от веса и содержания наших рюкзаков, глубины, на которую были погружены в воду скользкие валуны, от того, насколько хорошо мы владели техникой перехода вброд. Глубина «по пояс» этой быстрой реки говорила, что поток воды может свалить с ног любого из нас. Русло реки было явно ненадежным, так что переход вброд представлялся непредсказуемым мероприятием. С утра начался дождь с мелкой изморосью, и мы были насквозь мокрые к тому моменту, когда днем увидели домик-приют.

Как бы то ни было, но в доме, принадлежавшем Эладио Крузу, практически всегда находилось местечко для путника. Это была такая деревенская гавань. На огне разогревались рис и бобы, а немного погодя появился кувшин с ароматным освежающим напитком вкуса кислого апельсина. На грубом деревянном столе были разложены образцы горбаток и жуков. После захода солнца зажигались свечи, пламя их мерцало и разбрызгивалось, когда на этот свет летели мотыльки и ручейники.

Вдруг с темного хребта в отдалении послышался крик. Чуть погодя мы услышали его снова. Так кричать мог только один человек. Через полчаса мы увидели свет тусклого фонарика, пробивающийся из чащи леса. Вольф Гиндон, мокрый, улыбающийся, с искрящимися глазами, размахивающий видавшим виды мачете, поднимался по ступенькам в дом, требуя кофе. Он поведал нам о своем походе. Как обычно его вояж состоял из нескольких переходов, подобных тому, что проделан нами. Мы услышали о походе по тропе тапира, затем по хребту в отдаленный город. А потом он спустился вниз через жуткое бездорожье и, наконец, добрался до дома Эладио.

Дождь то шел, то затихал, и шум капель, стучавших по металлической крыше, заглушал нашу беседу. К восьми вечера все почувствовали, что на сегодня хватит. Мокрые, грязные, с натертыми ногами, мы уснули благословенным сном биологов, попавших в края биологических чудес.

За час перед рассветом мы услышали глухой посвист голошейной зонтичной птицы. Вольф ушел с первыми лучами солнца. Я смотрел, как он уходит. Стройный человек — сами мускулы и сердце, могучее сердце — возвращается в тихий, мрачный лес.

Никогда в своей жизни — ни до, ни после этой встречи — я не сталкивался с человеком более целеустремленным и веселым, чем Вольф Гиндон. Он всегда шел куда-то с определенной целью. Он любил и по-прежнему любит тропические леса Монтеверде. Более трех десятилетий он был главным хранителем и неутомимым защитником дикой природы Монтеверде и Пеньяс-Бланкас. Только он знал, что происходит в самых отдаленных местах: где кто охотится, что едят тапиры, где оползень накрыл тропу. Вольф сыграл потрясающую роль, вдохновив многих на защиту одного из самых больших тропических лесов, оставшихся в Центральной Америке. Он часть этого пейзажа. Его судьба и судьба этих пышных лесов переплелись навсегда.

Я глубоко благодарен Кей Чорнук за создание замечательного повествования о хорошем человеке, оказавшемся в замечательном месте в критический момент его истории. Вольф и его многочисленные соратники, подробно описанные в этой книге, могут гордиться тем, что они сохранили. Без них там ничего бы не осталось. Лишь коровы и поросшие сорняками пастбища. За время кампании по спасению этих лесов мы научились многому. Лично я узнал и понял, что необходимы деньги и знания, но их недостаточно для достижения цели по сохранению природы. В конечном итоге, ничего нельзя сберечь без страстных, преданных делу людей, таких как Вольф. Его дух и его любовь к лесу были основными ресурсами. Для меня этот поход был бесконечным удовольствием, и я считал за честь возможность пройти тропами Вольфа вместе с ним.

Адриан Форсайт, доктор философии, Вице-президент программ Фонда Blue Moon

Посвящение

Эта книга посвящается Ви Чорнук, которая с открытым сердцем делилась с другими своей страстной любовью к лесу. Ви поддерживала мечту Вольфа о создании длинной туристической тропы, учила Кей любить природу, часто смеялась и призывала ее писать эту книгу. Она написала бы и свою книгу, если бы прожила достаточно долго.

1. Если выйти в лес сегодня…

«Ну вот я тут. Я смотрю поверх верхушек деревьев через старые пустоши и далее — на хребет и континентальный водораздел, размышляя о предыдущих годах. Со мной такое всегда — мне нравится мечтать в пути. Когда вы достигли определенного возраста и физически начинаете все делать медленнее, у вас появляется больше времени, чтобы мечтать. Теперь я могу оглянуться назад и заглянуть в будущее.

Если говорить о мечтах, самое забавное в них то, как они меняются. Такие же изменения мы можем видеть в лесу. Когда-то мы приходили сюда с бензопилами, чтобы свалить деревья, создать пространства для пастбищ, и нам нравилась наша работа. Нынче доставляет удовольствие прийти сюда и увидеть, что та же земля в основном покрыта вторичным лесом. Мы поместили все это в банк, который называем заповедник туманного леса «Монтеверде». Теперь можно просто сидеть и смотреть, что с этим будет делать следующее поколение».

Вольф нажал кнопку «стоп» на своем маленьком черном диктофоне. Он закинул аппарат в рюкзак и соскользнул с пня, на котором сидел, с усилием передвигая онемевшие ноги. Мягкий туман, рассеиваясь, будто сползал из мимолетных облаков вниз к нему. Вольф колебался, застыл на минуту, размышляя, следует ли ему двинуть назад, к дому. Мгновение спустя сияющий луч солнца на короткий момент пробился сквозь лиственный навес, поднимая пар от сырой земли. Внезапно безмолвие этой минуты было нарушено песней дрозда, переливающейся металлическими оттенками. Вольф поднял лицо к небу, ответил протяжным воем и прислушался, как его крик унес внезапный порыв ветра. Заметив упавшую ветвь дерева, Вольф взялся за мачете, оттягивая принятие решения. Он снова тронулся в путь, чавкая по грязной тропе, в поисках следов животного или человека, по мере продвижения подрубая растительность.

Вокруг него были изумрудные джунгли, ставшие его любовью на несколько десятков лет, пока его жена хлопотала по дому в Монтеверде. На очередном изгибе тропы он вспомнил еще одну историю, потянулся к сумке, достал диктофон и начал рассказ: «Ну вот, Кей, я тут подумал…»

Я встретила Вольфа в 1990 году на пышном зеленом плато, называемом Монтеверде, расположенном в горах Тиларан на северо-западе Коста-Рики. Наша дружба началась в феврале, во время потрясающего шестидневного похода сквозь живой, спутанный массив дикой природы, называемый долиной Пеньяс-Бланкас. Мы шли тропами, которые Вольф с товарищами прорубали и поддерживали проходимыми более сорока лет. Это был мой первый поход через такой чрезвычайно влажный мир. Мы прошли семнадцать километров от заповедника туманного леса «Монтеверде» через территорию Детского вечного тропического леса к восточной границе заповедника, местечко Поко-Сол, где долина плавно переходит в регион Сан-Карлос.

Деятельность по сохранению природы Коста-Рики привела меня в эту крошечную центральноамериканскую страну. Родилась и выросла я в небогатом городе Южном Онтарио, но я дитя природы по своему внутреннему ощущению, и свою взрослую жизнь мне удалось провести в самых красивых диких местах Канады. Хотя я выходец из однородного пригорода, каждое общество, частью которого мне довелось быть, подарило мне знания о мозаике ценностей и философий, являющихся основой нашего общественного существования. Я всегда очень уважала увлеченных людей, которые трудятся ради здоровой и гармоничной планеты, и оказывала поддержку множеству начинаний, связанных с проблемой сохранения природы. Моей мечтой было посещение сообщества, в котором есть коллективная общественная сознательность.

Красота Монтеверде легко соблазнила меня. По мере того, как облака туманного леса окутывали меня, я всеми своими фибрами ощущала влажность тропиков и размышляла о нашей планете. Постепенно я познакомилась с сообществом, которое там существует. Выяснилось, что Вольф и его жена Лаки жили в Монтеверде с 1951 года, когда они прибыли сюда в составе небольшой группы американских квакеров. Они переехали в Коста-Рику в поисках мирной жизни, разочаровавшись в разгуле милитаризма в их родной стране. Когда эти первопроходцы расчищали пространство для своих ферм, они решили оставить нетронутыми 554 гектара леса для обеспечения сохранности их водосборного бассейна. В 1960-е годы Монтеверде начали посещать биологи, а с ними возрос и интерес к невероятному биологическому разнообразию региона. В 1970-е годы заповедник «Монтеверде» взял под свою защиту лесистые склоны местных гор. Сегодня он входит в состав комплекса охраняемых территорий, раскинувшихся более чем на 60 000 гектаров.

Когда я шла тропами Монтеверде в тот первый визит, стало понятно: все, что я вижу и чем наслаждаюсь, — результат предвидения тех молодых поселенцев. Курс, которым они следовали по мере продвижения — от консервации небольшого леса до консервации такого огромного участка дикой природы — был столь же непростым и запутанным, как и тропа, по которой мы шли от Монтеверде через долину Пеньяс-Бланкас до Поко-Сол. Была только вторая неделя моего пребывания в стране, когда я наивно предприняла поход с Вольфом, который не только помог создать заповедник, но и провел остаток своей жизни, заботясь о нем. Тогда у меня не было понятия, что моя жизнь вот-вот преобразится под влиянием магии этих лесов в компании Вольфа Гиндона.

В общей сложности более миллиона человек прошли по центральным тропам заповедника с момента его появления маршрутом под названием «Треугольник». Мало кто отваживался на поход глубже, в джунгли. Но мы направились именно туда. Нас было трое: Марийка Михайлович, канадка, которая познакомила меня с Монтеверде, техасец Арт Педерсен, профессиональный походный гид, консультант по паркам, и я. Нам сказали отправляться в поход без Вольфа. Его я встретила несколькими днями ранее, во время волонтерства в Монтевердской лиге сохранения природы. На протяжении всей своей жизни Вольф ходил быстрее, чем большинство обычных людей, поэтому он мог выйти на день позже и легко догнать нас.

Покинув приемную зону заповедника, мы погрузились в капельную массу хлорофилла. Мы шли по старой дороге Эль-Камино, проторенной десятилетия назад переселенцами на лошадях. Теперь грязная колея привела нас через лес на тропу, идущую по гребню континентального водораздела. Мы вышли из чащи деревьев, и перед нами предстало огромное зеленое лоскутное одеяло леса, который простирается на восток, через долину, в направлении Карибской низменности, и на запад — к заливу Никоя на тихоокеанском побережье. Нам повезло — мы смогли полюбоваться этими видами. А когда облака идут низко, невозможно что-либо увидеть дальше, чем на расстоянии трех футов перед собой.

Проходимость троп здесь поддерживается рабочими, которые все время машут мачете, подрубая непрерывно ползущие лианы и разрастающиеся кусты. Если эти дорожки оставить без присмотра, то спустя несколько недель их трудно будет найти. Здесь — на высоте 1600 метров — много теплых и ясных дней. В такие дни можно буквально услышать, как растения лезут вверх, устремляясь к палящему над плотным куполом листвы солнцу. Обычно лес укутан облаками тумана. Часто дует сильный ветер и гонит туман сквозь заросли деревьев. Порой случается безветрие, и земля вбирает влагу от проливного дождя подобно губке, оказавшейся в воде. Дождь и стабильно умеренные температуры создают особый климат для роста, который никогда не прекращается.

Мы шли вперед, и дорога становилась все уже, пока не превратилась в петляющую тропинку, которая, в конце концов, привела нас к реке Пеньяс-Бланкас. По бокам тропы цвели бальзамины. Эти африканские растения, завезенные сюда на европейских судах, в Америке почувствовали себя вполне хорошо. Местами они доходили нам до плеч. В стремлении отвоевать любой кусочек невостребованного никем пространства между лесом и тропой, они переплетались друг с другом, и, казалось, стремились ввысь, чтобы там заполучить на свои влажные листья поцелуй солнца. Здешний климат по нраву и темно-розово-лиловому агератуму. И нежные бегонии стараются быть заметными в зеленых кущах. Помимо этих знакомых всем растений, я наблюдала здесь такое разнообразие природы, что биологи в этих краях буквально встают на колени в понятном стремлении постичь тайны, спрятанные в лаборатории под открытым небом. Тысячи растений живут в деликатной гармонии этой микропланеты зеленого мира: тут тебе и миниатюрные орхидеи, соседствующие с огромными листами-зонтиками, и трепещущие бромелии, и многочисленные побеги лозы с лианами.

Осторожно ступая средь всей этой роскоши, я была потрясена, почти напугана могуществом вегетативного роста. И, вместе с тем, в тени древесных гигантов таилось спокойствие. Их перекрученные стволы терпеливо стремились ввысь, сквозь густую листву, сквозь облака тумана, туда — к многообещающему голубому небу. Эти деревья наверняка были родственниками энтам Толкина, своей непокорностью веками противившиеся силам, желавшим их падения.

По мере снижения на спуске мы начали ощущать, как тепло и влага буквально охватывают нас. Хотя все вокруг указывало на сильную влажность, которая поддерживает жизнь в горах, наш первый день был жарким и солнечным, и было приятно оказаться в прохладном тропическом лесу. Мы шли по тропе около пяти часов под аккомпанемент хора насекомых. Пройдя девять километров, достигли одного из основных приютов, убежищ для путников, в этой местности. Здешние приюты носят имена известных или недавних жителей. Один назван Эль-Алеман, «Немецкий», в переводе с испанского, в честь Клауса Штайна. Он продал свой дом заповеднику в конце 1980-х годов. Разбросанные по всему лесу, такие дома обеспечивают сухой и относительно комфортный ночной отдых для лесничих и рабочих. Они также являются своего рода сухим оазисом для уставших туристов и студентов, изучающих тропическую биологию.

Наш поход был трудным, и я падала от усталости. Тропа извивалась вниз и вверх, и снова вниз, через спутанные корни и упавшие деревья. Это была хорошая тренировка для наших ног и легких. Мы спустились на более низкую отметку 900 метров возле реки. Воздух был теплым и влажным, а вода постоянно капала нам на кожу. Мы никогда не были уверены: вода ли это, капающая на нас с лиственного покрова, туман ли, дождь, пот. А может быть, это обезьяны испражняются на нас, что они, как известно, делают, если вы находитесь под ними.

Звуки вокруг нас можно было тоже назвать атмосферными джунглями: были слышны попискивания и трели, воркование и кудахтанье, капель и нашептывание, шорохи и гул. Трудно было отвести взгляд от огромного массива листьев всевозможных форм, ветвей, покрытых мхом, ярких миниатюрных цветов, от захватывающих дух видов, внезапно открывающихся нашим взорам. Сверкающее оперение ярких птиц и всевозможные цвета блестящих жуков приковывали наше внимание. Но нам приходилось постоянно следить за дорогой перед собой, в ожидании встречи со скользкими камнями, опасаясь закрученных петель лоз, которые, казалось, хотят схватить нас за лодыжки и утянуть к себе в свои зеленые ловушки. Нам говорили, что, если повезет, можно заметить следы пумы или тапира Бэйрда, редко встречающихся обитателей этих лесов. Еще нам приходилось быть все время начеку из-за змей.

Это был край змей, о которых ходили легенды. Тут обитали ядовитые ферделансы, красочные коралловые змеи, реснитчатые гадюки и агрессивные черные змеи. Вероятность увидеть ядовитую змею была низкой, как и вероятность быть укушенным. Но нам рекомендовали быть настороже. Боязнь змей имеет гораздо больше шансов испортить настроение людям, чем доставить неприятность самим змеям.

Мы отыскали Немецкий приют по запаху дыма и мужским голосам. Войдя в избушку, представились находившейся там группе работников. Мое понимание беседы было ограничено, поскольку мой испанский был практически на нуле, а эти люди знали лишь несколько слов по-английски. В последующие годы многие из этих молодых ребят стали моими друзьями, но на тот момент они были, в большинстве своем, типичными застенчивыми тикос — таково расхожее прозвище костариканцев. Они были такими же робкими со мной, как и я в общении с ними. Человека, резавшего кусочки мяса и бросавшего их на горячую сковородку, звали Эладио Круз. Казалось, что он тут главный. Его добрые глаза и учтивые манеры способствовали тому, что мы почувствовали себя желанными гостями.

С улыбкой он предложил мне кусочек мортаделлы. Я умирала от голода, и до сих пор помню, как этот кусок вареной колбасы показался мне столь же великолепным, как если бы это был стейк из ребрышек. Эладио за свою жизнь накормил сотни студентов, проходивших практику в тропическом лесу, и знал, как могут быть голодны путешественники, особенно когда они входят в дом, где готовится пища. Я не сомневаюсь, что мы выглядели голодными и усталыми, потому что мы и были именно голодными и усталыми. Я буду всегда благодарна Эладио за тот простой дар бесхитростной еды.

Темнеет в этих краях где-то между 6 и 6.30 вечера. В одно и то же время круглый год, по причине близости к экватору. Поскольку мы находились в низине, темнело и того раньше. Изнемогшие, мы готовы были рухнуть спать, но именно в это время ночные твари начали свою репетицию. Мы расположились в спальне под аккомпанемент криков и рева обезьян, под стаккато лягушек динк и шум реки, бегущей со скал. Моей кроватью была твердая деревянная плаха, едва смягченная пенопластом. Несмотря на отсутствие комфорта, звуки этой «колыбельной» доносились до меня не дольше одной минуты.

Кажется, лишь только я заснула, тут же и проснулась от какофонии воплей. Мои глаза открылись, и я попыталась сфокусировать свое зрение в предрассветной мгле.

— Что это такое было? — спросила Марийка с койки надо мной.

Мы услышали, как рабочие двигаются на кухне. Сквозь тонкие деревянные стены до нас доносилось бормотание их голосов. Кто-то рубил дрова. Затем «ку-ка-ре-ку», за которым слышен смех из соседней комнаты. Я не знала, как мне поступить: то ли спрыгнуть с кровати, то ли спрятаться под ней.

— Эй, что вы там делаете, спите что ли? — раздался дружественный голос. — Вы, ребята, уже должны были быть одеты и на полпути до Сан-Хосе.

— Наверное, это Вольф, — предположил Арт, выползая из постели. — Это, должно быть, призыв к пробуждению для нас.

— Который час? — спросила я, потягиваясь всем своим ноющим телом.

— Пять тридцать по моим часам, — ответил Арт, подходя к двери.

— Боже праведный! Откуда он только взялся? — застонала Марийка. Мы не совсем еще проснулись, но было ясно, что заснуть уже не удастся, поэтому мы встали с постелей и начали натягивать на себя одежду. Запах свежего кофе и дыма проникал сквозь трещины в стене, пробуждая чувство голода.

Спустя несколько мгновений Вольф поднялся по ступенькам. Дверь распахнулась.

— Ну, девушки, доброе утро! Я думал, что вы уже давно встали. Эти кровати, должно быть, оказались слишком удобными для вас.

В раннем утреннем свете было видно, что лицо Вольфа покрыто бусинками пота. Густые седые волосы прилипли к черепу после того, как он вытер пот со лба своей большой и грубой рукой. Улыбка, искрящаяся в его глазах, вторила его словам: «Я решил сделать все, чтобы сегодня мы хорошенько стартовали».

— Долго ли вы шли в темноте? — спросила Марийка, вытряхивая мусор из своих носков. — Там ведь едва забрезжил рассвет.

— Я вышел из дома около половины четвертого. Я мог бы прийти сюда быстрее, но подумал, что надо немного расчистить тропу. Нет смысла просто идти, всегда надо что-то делать по дороге, — ответил Вольф. Он сел на деревянную скамейку и стянул с ног резиновые сапоги. На свет божий появились его грязные ноги без носков. Мозолистые ноги, сморщенные от долгих часов, проведенных внутри в сырой тьме.

Вольф в свои молодые годы, наверное, был сильным, как горный лев, потому что теперь в свои шестьдесят он был словно одна длинная живая мышца — ни больше, ни меньше. У него был типичный фермерский загар: шея и предплечья красно-коричневого цвета контрастировали с бледным торсом и волосатыми белыми ногами, которые мы увидели, когда он без тени смущения сменял при нас свою потную футболку и брюки на слегка более сухую и чистую одежду, предусмотрительно прихваченную с собой. Спутанные клоки волос на его лице — шерстяные бакенбарды. Густые брови служили выразительным глазам защитой от струящихся порой по лбу капель пота и дождя. Скулы слегка выдавались, что было еще более заметно, когда он смеялся. Лицо постоянно выражало его эмоции, сменявшиеся так же быстро, как и байки, коих он знал множество. Я замечала, что слезы с легкостью наворачивались на его глаза, когда Вольф делился подчас болезненными для него воспоминаниями или демонстрировал вспышку гнева. Но лицо его так же быстро озарялось широкой улыбкой, ироничной и объяснявшей все. Как я поняла за время этого похода, большое сердце и мягкая душа Вольфа проявлялись буквально во всех чертах его лица и в каждой истории, рассказанной нам.

После завтрака наша четверка прошла восемь километров до приюта Поко-Солpoco sol — (исп.) мало солнца. Небольшое озеро служит здесь водопоем для крупного рогатого скота и белых цапель, которые его обычно сопровождают. Мы поняли, что для нас там было очень даже мучо солmucho sol — (исп.) много солнца. Мы любовались многочисленной популяцией птиц и обильной растительной жизнью. Мы были очарованы тем, что увидели. Я чувствовала себя не в форме гораздо в большей степени, чем могла бы предположить. И Вольф всегда возвращался ко мне, когда я отставала. Он вынул из моего вещевого мешка все, что мог, и иногда даже нес весь мой рюкзак, чтобы я могла преодолевать затяжные подъемы, не задерживая остальных. Я совершенно не понимала, почему я такая медленная. Я росла походным ребенком. Мы ходили тропой Брюса с переходами через неровные откосы Южного Онтарио. Как правило, я не отставала от своей группы. А теперь — нате вам. Мне всего тридцать один год, и кто-то вдвое старше меня, легко уходит вперед! И только несколько месяцев спустя я поняла, что мешало мне в тот день.

Вольф влюбился в эти наполненные испарениями джунгли в свой самый первый поход через них, в 1952 году. С тех пор он намерил колоссальное количество миль, часто один в этой тропической чаще, в поисках следов сквоттеров, охотников, браконьеров, расчищая пограничные линии и следуя тропами диких животных, забираясь на отдаленные хребты. Вооруженный своим верным мачете, он никогда не упускал шанс сдерживать неимоверный рост растений, расчищать бурелом, перегородивший тропу, подрубать бальзамины, таким образом, чтобы всякий путник, обходя эти растения, не слишком промок.

Вольф ловко орудует своим мачете, и на ум приходит сравнение с дирижером некоего лесного симфонического оркестра. Вот дирижер махнул рукой, и острый металлический инструмент поддерживает стремительный темп, и при этом наш дирижер добавляет свои собственные синкопы. Тональность и ритм его рубки меняются по мере того, как он срубает деревянные стебли все ближе к земле — чок! А затем он добавляет новую тональность своей музыке тем, что отсечена лоза повыше — пинг! Стрекочущие насекомые, дрожащие листья и посвистывающие птицы дополняют мелодию. Время от времени Вольф замирает и прислушивается, и его довольная улыбка тогда говорит, что, конечно, нет ничего милее, чем акустическая гармония леса, полного жизни.

В самом начале нашего похода с Вольфом я старалась идти за ним, потому что мне не нравилось ощущать мачете позади меня, и все равно я не могла опередить нашего проводника. Вскоре я приноровилась держать дистанцию хотя бы на расстоянии взмаха мачете. Когда Вольф идет и раскачивается, он часто оборачивается, и его мачете просто-таки летает в воздухе. После того, как мы провели много лет в совместных путешествия, я переменила свою позицию в движущейся группе, чтобы быть уже перед ним, и все же находясь на безопасном расстоянии. Так что я научилась определять нужную скорость передвижения и смогла отчетливо слышать его комментарии.

Одновременно с ходьбой и рубкой Вольф постоянно разговаривает на своей уникальной языковой смеси алабамского английского и местного испанского. Истории из него так и сыпятся, подобно манне небесной. Вольф говорит таким же образом, как и ходит: часто кругами, часто меняя направление разговора. Если вы в состоянии разобраться в его бормотании и следовать его сюжетной линии, то вас будут бесконечно развлекать его рассказы о встречах со старыми охотниками, походах вдоль бушующих рек и отслеживании неуловимого тапира. Он знает дикую природу Коста-Рики так, что едва ли кто может с ним сравниться. Он готов неустанно идти по тропам в течение нескольких часов, часто в темноте, при свете луны, или с небольшим фонариком, обливаясь потом, с рюкзаком на спине, полным провизии. Он сопровождал известных биологов, часами искал пропавших туристов и уходил на много километров в лес, а потом снова возвращался в Монтеверде, чтобы провести еще одно совещание, посвященное сохранению земли и ее богатств. Вольф известен не только политикам Коста-Рики, международным экологам и профессиональным ученым, но и всем обитателям округи, в том числе тем, кто живет в самой отдаленной части этой местности.

К концу нашего похода Арт, Марийка и я договорились убедить Вольфа записывать свои рассказы. Мы подумали, что портативный диктофон будет идеальным для этого случая, поскольку Вольф редко сидит неподвижно, а в джунглях страсть к историям буквально овладевает им. Я решила, что смогу расшифровать записи с диктофона, перенеся их на бумагу, если он согласится с нашим предложением. Вначале Вольф отказался от затеи с диктофоном, но вскоре сказал, что попробует. К тому времени я помогала биологу Налини Надкарни и смогла позаимствовать диктофон у ее ассистента. Я отдала аппарат Вольфу, сказав: «Если ты будешь рассказывать свои истории, я облеку твой вольфский язык в письменную форму».

Эта книга — результат всего, что было произнесено во время путешествий. Семнадцать лет прошло с момента нашего первого совместного похода. За монологами Вольфа и нашими беседами мы исходили множество извилистых троп. Ниже в основном приводятся продиктованные рассказы Вольфа. В других случаях изложенное на этих страницах — результат кропотливого просеивания его потока сознания. Истории, как золото, были отобраны из руды болтовни, выслушанной в совместных походах. Я расшифровала и отсортировала все художественные отступления, переписанные с лент, и обсудила с Вольфом каждый наш диалог. Сложность задачи состояла в том, что хотелось все-таки сохранить его своеобразный диалект и при этом сделать его мысли понятными. Моя жизнь и мой опыт не стояли на месте в это время, и этот факт тоже отражается на страницах. Я описала, как росла наша дружба, и как наше упорство заставляло нас двигаться вперед. За эти годы я собрала еще больше рассказов семейства Гиндон и всех, кто тоже захотел поделиться своим опытом прогулок с Вольфом. Все вместе мы представляем на суд публики жизненный путь уникального человека, который переехал из Алабамы в Коста-Рику и который никогда не прекращал учиться, любить и смеяться во время восхождений по дорогам этого горного тропического рая.

2. Откуда мы пришли

«Я посвящаю этот день отцу и матери, которые задумали мое появление на свет. Они — единственные, кому я обязан присутствием здесь. Мои дети, когда были маленькими и еще учились в школе, где-то позаимствовали идею, что они были лишь тенями в очах Божьих, до того как родиться. Там был и я до наступления своего первого дня.

Так что благодарение моим родителям за данную мне возможность оказаться там, где я теперь, за то, что я мог проложить свой путь к берегу реки. Я пришел сюда около полуночи, без четверти двенадцать. Горит свет. Я отдохну. Кофе у меня уже в кружке, и через час-другой я продолжу свой путь, чтоб достичь цели, когда пропоют петухи».

Вольф в Пеньяс-Бланкас

С того момента, когда в 1990 году наши жизненные пути пересеклись, я несомненно обогатилась от знакомства с этим застенчивым человеком, которому удается шутить практически в любой ситуации. Одним из первых впечатлений о Вольфе было то, что передо мной очень самокритичный человек. Это при его образованности и богатом опыте путешественника, при том, что он был лидером в своей коммуне, защитником природы, признанным на национальном и международном уровне. Прежде всего, он очень скромен. Его воспитывали как квакера, с такой жизненной философией, при которой разум открыт для познания, а сердце — для других людей с их идеями.

Религиозное общество Друзей (квакеров) появилось в Англии в середине семнадцатого века в период активного религиозного и политического брожения. В те годы английский перевод Библии стал широко доступен общественности. Многие начали искать альтернативные практики богослужения, выходящие за рамки, очерченные традиционными церквями. Джордж Фокс основал Общество Друзей Истины и впервые собрал людей в молчаливой молитве для осознания присутствия Бога. Многие Друзья, как они себя называли, подвергались преследованиям за свое инакомыслие. Для них обычным делом было предстать перед судом и оказаться в тюрьме. Однажды, давая показания перед судом, Фокс заявил, что судьи и присутствующие должны трепетать пред именем Господа, за что получил унизительную кличку «квакер»quaker — (англ.) трепещущий. Затем это язвительное определение стали использовать в отношении последователей Фокса. Впоследствии оно стало признано и самими Друзьями.

Для приверженцев этой религии квакерство — образ жизни. Это недогматическое движение основано на определенных взглядах, таких как открытость и прощение. Эти жизненные принципы реализуются на практике как каждым индивидуумом в отдельности, так и всеми адептами этой церкви. Фундаментальные принципы у квакеров, в частности, включают в себя готовность к принятию новых взглядов, терпимость к разным мнениям и готовность работать для примирения всюду, где есть конфликт. Ненасилие в мыслях, словах и делах — основа квакерства, и поэтому Общество Друзей общепризнанно считается одной из традиционных «мирных церквей». Квакеры, как правило, живут скромно, но не по-пуритански. На их молитвенных собраниях можно высказываться, молиться, петь или цитировать Писание. Все идет от сердца любого участника собрания, чувствующего порыв к тому, чтобы поделиться. Порой собрания проходят в полном молчании. Для квакеров ни церковь, ни организация, ни даже слова Библии не имеют высшего авторитета. Друзья не настаивают на том, что их путь — единственно правильный. Они открывают двери всем интересующимся, не принуждая их вступать в Общество Друзей.

Вольф верил, что родители и квакерское образование заложили надежную основу в его жизни. Он пережил много бурь. Этого человека можно сравнить с ивой, чья корневая система уходит вглубь, а гибкие ветви грациозно развеваются под дуновением ветров перемен. Чувство юмора Вольфа не только увеличило число морщин на его добром лице, но, несомненно, помогало ему в трудные времена и даже вызывало симпатии у его оппонентов.

Начало жизненного пути Уилфорда Фрэнсиса Гиндона совпало с тяжелыми годами депрессии в США. Он родился в Барнсвилле, маленьком городке в восточной части штата Огайо, 17 августа 1930 года, в семье Альберта и Берты (Холл) Гиндон. В течение первых пяти лет его жизни семья оставалась в этом городе, чтобы быть рядом с родственниками матери. Родня его отца, когда-то жившая в Вермонте, переехала в Фэрхоуп, штат Алабама.

Родственники с обеих сторон являлись квакерами. Уилфорд, его братья и сестры получили образование в квакерских школах. Он был четвертым из пятерых детей, после братьев Уильяма и Клиффорда и сестры Мэри Евы; младшую сестру звали Сара. Детей отправили в квакерскую Школу Друзей, где обучение проходило в одной единственной классной комнате. В год, когда Уилфорду исполнилось шесть лет, семья переехала в Фэрхоуп, потому что отец должен был помогать своим больным родителям. Тяготы распада семьи стали ощутимее, когда выяснилось, что им придется расстаться с матерью.

«Одна из первых бед, с которой мне пришлось столкнуться в молодости, — сообщение отца о том, что нашей маме придется отправиться в психиатрическую лечебницу штата Огайо. Там, о ней могли бы заботиться и лечить ее, потому что она не могла справляться с ведением домашнего хозяйства. По-детски мы задавались вопросом, за что она была наказана и отослана прочь от нас. Я не понимал эту ситуацию. Прошли годы, а я всегда помнил эту печальную страницу в истории моего взросления — мамы нет с нами дома. Я много раз размышлял об этом — и юношей, и взрослым.

Позже отец объяснял случившееся тем, что моя мама была очень хрупкой. Он говорил про ее слабое здоровье и про то, что старшая сестра матери, женщина сильная и уверенная, командовала ею. Мама находилась в лечебнице, начиная с 1935 года. Позже она покинула больницу и жила со своими родителями около Барнсвилла. Побывав в Фэрхоупе за несколько лет до этого, она приобрела твердое убеждение, что жить там никогда не сможет, поэтому так и не вернулась в Алабаму. Она жила в Огайо, и мы приезжали к ней, когда у нас бывала такая возможность. Мы с ней стали ближе лишь в мои школьные годы, когда я вернулся в Огайо для учебы в школе-интернате».

В Фэрхоупе Уилфорд продолжил свое обучение, сначала в квакерской школе, а затем в Школе органичного образования. Это было частное учебное заведение, основанное Мариеттой Джонсон, считавшей, что образование должно быть органичным, а обучение — делом, не прекращающимся на протяжении всей жизни. В школе давали обычные уроки, но важной частью образовательного процесса было овладение навыками через обучение ремеслам: деревообработке, кожевенному производству и керамике. Студенты упражнялись в народных танцах и устраивали выставки для родителей и местных жителей. Это была школа практических навыков, в ней делалось все, чтобы молодые и бойкие мальчики, такие как Уилфорд, были вовлечены в учебу, и им было бы интересно.

«У нас были недлинные уроки, и оценки выставлялись как за поведение, так и за академические успехи. Упор делался на том, чтобы научить нас быть леди и джентльменами, как говорил наш учитель. В этой школе экзаменовали только раз в год, что сильно отличалось от опыта, полученного мной в школе-интернате с обучением в отрыве от жизни. Большую часть учебной программы в Школе органического образования занимали семейные мероприятия. Именно в те времена мне особенно сильно не хватало мамы. Мне хотелось, чтобы она увидела мои выступления.

Я думаю, что именно там были заложены основы моей философии с принципами, почерпнутыми у квакеров, когда вам не указывают, что надо делать, а чего не надо. Вместо этого, скорее, направляют и показывают примеры, способствуя осознанию ценности быть честным, необходимости заботы о своем теле и здоровье, ненасилия во всех аспектах жизни. Я понял, какова награда жить порядочным человеком. Мы получали представление о ценности доброго отношения друг к другу. Мы осознавали, что надо жить, делая лишь то, что правильно, а не повиноваться стадному чувству и тупо следовать за другими».