Преступление в Гранд-опера. Том второй

ГЛАВА I

Нуантэль, нужно это отметить, был человеком методичным. Военная жизнь приучила его как порядку, так и к распорядку. Он привык все ежедневные дела делать в свой определённый час, ничего не запутывая неожиданными поступками, раскладывая каждую вещь и дела по определённым полочкам. В своём полку, после учений и положенной по уставу чистки оружия, капитан становился человеком светским и тем самым ловеласом, каким его знают сейчас в Париже, так что в том военном городке, где находился его гарнизон, он оставил о себе нетленные воспоминания, и там и по сей день на слуху легенды о его удачах и победах на любовном фронте. После отставки с военной̆ службы Нуантэль сохранил прежний уклад жизни, правда, позволяя себе изредка некоторые неожиданные поступки, без которых в Париже невозможно прожить и месяца. Три четверти его времени было посвящено умелому фланированию в текущих столичных делах, а именно — находиться в курсе всей светской жизни, не утруждая себя при этом никакими обязательствами, а остаток принадлежал определённым общественным обязательствам и дружеским отношениям, а также всяческим более или менее рискованным, но кратковременным связям с любезными дамами. Он не отказывался себе в удовольствии путешествовать в страну Нежности и Любви, но только никогда не задерживался в ней надолго и всегда с успехом возвращался из этих вылазок в свой дом, ставший для него уютной холостяцкой гаванью.

Приключение, случившееся с Гастоном Дарки, как нельзя кстати взорвало устоявшийся парижский уклад жизни капитана, как раз в тот период, когда сердце Нуантэля находилось в очередном квартальном отпуске, и он с радостью воспользовался случаем занять своё безделье упражнениями для ума и заодно прийти на помощь самому дорогому из своих друзей.

Вот уже сорок восемь часов душа и тело, а главное, его ум, целиком и полностью принадлежали делу защиты Берты Меркантур. Нуантэль вёл расследование по этому делу с тем же самым усердием и той же заботой, какую раньше он направлял на проведение военных операций, и следовало признаться, что ему понравилось это его новое занятие, эта новая кампания, схожая с военной операцией во времена кампании с пруссаками, представлялась ему действительно увлекательной и захватывающей. Запонка, найденная мадам Мажоре, рассказы Мариетты и признания мсье Крозона… Господи, столько показаний и улик, из которых можно извлечь пользу в сражении с неприятелем, а если этим неприятелем была маркиза де Брезе, более чем достойный противник, вести боевые действия против которого было одно удовольствие, Любой бой предполагает и оборонительные действия, а защищаться от атак такого хитрого и соблазнительного противника, каким была гаванка, обойти его искусным манёвром и, в конечном счёте, победить, разве это не истинное наслаждение для военного, хоть и в отставке. Его артиллерийские батареи были на боевых позициях и просили только команды открыть огонь по неприятелю, но капитан располагал несколькими часами до начала боевых действий и намеревался их использовать с пользой для своих фантазий, в некотором рое даже эротических, в чём, кстати, он не смел себе признаться, а ведь это было несвойственное ему доселе проявление трусости.

Итак, среди прочих чудачеств, в Париже у него появилась одна милая привычка: между обедом и ужином выкуривать несколько сигар в клубе за игрой в бильярд. Ему нравилось как играть самому, так и, ещё более того, понаблюдать за игрой других, покуривая при этом любимую гавану. Нуантэль, пуская в потолок кольца ароматного дыма, обожал классифицировать игроков в карамболь по различным признакам — типу ума, темпераменту, ну и прочим другим разнообразным мелочам. Капитан в тот день благоразумно счёл, что посвятив добрую треть дня своему расследованию во благо своего друга, он выиграл право на эту свою излюбленную забаву. Посещение маркизы было запланировано только на пять часов, и он не нуждался в том, чтобы возвращаться домой для перемены костюма перед предстоящим рандеву с маркизой, ведь его грум прекрасно знал, какой более подходящий к визиту костюм нужно принести ему прямо в клуб, чтобы поменять тот, который он одел утром, отправляясь на церемонию похорон Джулии д’Орсо. Кроме того, капитан не рассчитывал снова увидеть китобоя в этот день, так как анонимный корреспондент, который нарушал уже три месяца покой несчастного моряка, как ему казалось, был не очень уверен в том, что он делал сейчас, и вряд ли вдруг стал проявлять неожиданную быстроту и оперативность, чтобы назвать имя любовника мадам Крозон этим вечером.

— Впрочем, — сам себе говорил Нуантэль, поднимаясь по лестнице в Клуб, — любовник, а это был, по-видимости, Голимин, умер. Но, чёрт возьми, я буду не я, если не разгадаю, кто доносчик. Вероятно, это враг этого поляка, человек, у которого был какой-то интерес натравить на него Крозона, чтобы тот убил бедного славянина.

Эта была последняя мысль Нуантэля о занимавшем его доселе деле, после чего его мозг переключился на другую тему. Это был его коронный метод — все одолевавшие его заботы оставлять на пороге красного салона клуба, точно также, как в старые добрые времена армейской службы он снимал свою саблю на входе в офицерскую столовую, а посему, когда капитан преодолел порог клубной бильярдной, он буквально сбросил со своей души все приключившиеся с ним за день напасти и вновь стал таким же весёлым и беззаботным кавалером, как во времена, когда он нёс на своих юных плечах эполеты младшего лейтенанта.

Нуантэль оказался в гуще людей, знакомых ему с самого начала его Парижской жизни, и встречи с которыми он всегда был рад, причём в гораздо меньшей степени, чтобы насладиться беседой с ними, чем возможностью подтрунить над кем-нибудь из них при случае, блеснуть своим умом, для которого это было просто необходимое ежедневное упражнение, ведь оценить брызги остроумия его серого вещества могли только достойные люди. Среди них оказался молодой финансист Верпель, неплохо зарекомендовавший себя не только на бирже и в банке, но и в мире светских парижских развлечений, а также лейтенант Тревиль, гусар, буквально преследуемый светскими дамами и с удовольствием принимаемый дамами полусвета, и месье Пердрижон, человек и серьёзный и нежный, с успехом использующий свой зрелый возраст и доходы от торговли маслом на протекцию молодым дебютанткам на театральных подмостках парижских театров. Не стоит исключать из этого почётного списка молодого барона Сиголена, успешно десантировавшегося в Париж из Веле, кандидата в спортсмены и бесхитростного игрока, Альфреда Ланвэ, ловкого мальчика, сколотившего себе тридцать тысяч фунтов ренты на торговле голубями и с удовольствием поигрывающего в китайский безикКитайский безик — карточная игра, и месье Кулибёф, землевладельца из Гатинэ, а также майора Коктейль, англичанина по рождению, парижанина по предназначению, а по сути своей игрока на ипподроме и неисправимого спорщика. Не забудем упомянуть любезного месье Шинкаренкофф, бывшего адвоката и члена масонской ложи, а также полковника Тартара, на счету которого имелось тридцать лет безупречной службы, двадцать военных кампаний, шесть ран и один отвратительный характер.

Только Ласко и Сен-Труа не хватало на этом доблестном собрании, но Пребор и Лолиф с успехом их заменяли, разыгрывая партию в бильярд.

Игра достигла своего пика, проходила практически в равной борьбе, так как противники были практически одинаковой силы. В настоящий момент у Лолифа было небольшое преимущество, и он довольно улыбался, готовясь триумфальной серией ударов завершить партию в свою пользу, когда внезапно на его беду он заметил Нуантэля.

— Добрый день, мой капитан, — прокричал Лолиф, как только увидел его. — Были ли Вы на похоронах Джулии? Нет…? А мне сказали, что вас там видели… А я посетил это мероприятие в церкви, но к несчастью, сам не смог пойти на кладбище. Меня в это время вызвали на допрос к следователю, так что у меня есть новости для вас, мой дорогой. Вообразите, что…

— Ах, опять! Вы снова собираетесь нам пересказывать Уголовно-процессуальный кодекс? — воскликнул лейтенант Тревиль. — Я уже пресытился вашими историями о свидетельских показаниях и открытиях, сделанных следователем. Нет ничего скучнее, чем беседовать о судебном процессе. Когда мне приходится случайно почитать «Судебную газету», у меня наступает двадцати четырёх часовая полоса невезения. И я держу пари на десять луидоров против ваших, что вы сейчас проиграете эту партию.

— Лейтенант прав, — пробормотал полковник Тартара. — Ваша очередь, чёрт возьми! Ваша очередь! Я ставлю сорок франков на вас, молодой человек.

— Считайте, что я их уже выиграл, мой полковник, — воскликнул Лолиф, размахивая руками с видом победителя. — Мне недостаёт лишь девяти очков из тридцати, и сейчас вы насладитесь картиной того, как я их наберу прямо на ваших глазах.

— И я ставлю двадцать луидоров против пятнадцати на месье Лолифа, — хладнокровно произнёс барон Сиголен.

— Поддерживаю, — воскликнул Верпель, будущий банкир.

И Лолиф, окрылённый и гордый оказанным ему доверием, счёл своим долгом его оправдать, сыграв как можно красивее.

Нуантэль был обрадован этому всплеску игровых эмоций, избавивших его от необходимости отвечать на нескромные вопросы Лолифа, так как он не собирался становиться поставщиком новостей с похорон мадам д’Орсо для всех этих бездельников из клуба, и капитан двинулся вдоль бильярдного стола, не приветствуя при этом Пребора, который накануне, на Елисейских полях, проявил неучтивость к нему и Дарки, и прошёл в конец зала, чтобы присесть на одну из сафьяновых банкеток, установленных вдоль стен.

Лолиф, распалённый присутствием такого количества зрителей, сделал ложную подсечку, и его оппонент немедленно воспользовался этой оплошностью, а капитан ещё не успел занять своё место среди других зрителей этого поединка, как ливрейный лакей подошёл к нему с письмом на подносе. Нуантэль посмотрел на конверт, однако ни обратный адрес, ни почерк, каким он был подписан, не были ему знакомы, так что капитан беззаботно распечатал это письмо, которое, поначалу, его почти не заинтересовало, однако выражение его лица поменялось, когда он увидел в конце этой эпистолы подпись генерала Ласко.

— О! — Произнёс он тихо, — И о чём мне может сообщить этот Перуанец? Посмотрим…

«Дорогой господин, мадам маркиза де Брезе поручила мне проинформировать вас, что она не сможет принять вас сегодня, во вторник. Она сильно занемогла вчера вечером, у неё внезапно случился приступ невроза. Мой друг Сен-Труа думает, что этот кризис может продолжиться на протяжении нескольких дней. Хочу вам также сообщить, что мне вчера была оказана честь поужинать вместе с ним у его благородной клиентки, и именно благодаря этому стечению обстоятельств я имею удовольствие вам писать. Маркиза вспомнила, что в воскресенье, в Опере, вы ей обещали нанести визит, и она постаралась не доставлять вам неудобства, попросив меня выразить вам сожаление, которое она испытывает, будучи вынужденной отказать в визите персонам, с которыми ей более всего приятно встречаться. Поверьте, дорогой господин, в наилучших чувствах к вам преданного вам слуги.»

— Неужели именно этого странного типа выбирает маркиза, чтобы предупредить меня! — подумал капитан. — Вот ещё один серьёзный знак, более серьёзный, чем любые другие… де Брезе, использующая Ласко в качестве секретаря, и заставляющая заботиться о себе Сен-Труа… что ещё может быть значительнее. Для этого было бы нужно, чтобы оба негодяя, которые её крепко держат, по-видимому, в своих руках, действительно присутствовали при убийстве Джулии. И если маркиза хочет, чтобы кто-то освободил её от пут этих негодяев, то это, полученное мной уведомление, и есть не что иное, как признание во мне без всякой торговли её освободителя. Теперь речь идёт лишь о том, чтобы решить, что лучше сделать в интересах мадемуазель Меркантур… принять сторону маркизы для того, чтобы затем у неё вырвать признание, или вынудить обоих её хозяев разоблачить эту мадам де Брезе. Эта последняя партия, вполне очевидно, наиболее практическая, но, чтобы принудить этих негодяев действовать в моих интересах, мне следует найти способ действий… основанный на знании тех подлостей, которые они задумали. Пока же мне не известна тайна, которой они обладают, я не имею права отказаться от желания увидеться с мадам де Брезе, и посмотрим, насколько долго она будет настаивать на том, чтобы держать закрытой передо мной свою дверь, как выразился Хосе Ласко, который будет вынужден не сегодня-завтра заплатить мне за эту дерзость.

Этот монолог был прерван восклицаниями, раздавшимися по поводу одного сомнительного удара. Лолиф утверждал, что его шар коснулся красного, а его противник оспаривал этот факт, и спорщики яростно доказывали свою правоту. Большинство клубменов, в конечном счёте, согласилось с Пребором, и Лолиф, которому не хватало всего трёх очков до победы, был вынужден предоставить полную свободу действий на зелёном сукне противнику, набравшему, в свою очередь, уже двадцать четыре очка.

— Я разорён, мой капитан, — воскликнул лейтенант Тревиль, присаживаясь рядом с Нуантеэлем. — Этот дурак Лолиф собирается меня обобрать, украв из моего кошелька десять луидоров, которые я на него поставил, и если бы вы прибыли пятью минутами позже, я бы их легко заработал. Но как только Лолиф замечает кого-то, с кем можно поговорить о деле мадам д’Орсо, он тут же перестаёт соображать и начинает творить нечто несусветное.

— Клянусь честью! Я не могу понять, почему он обратился ко мне с этой речью, — ответил, Нуантэль, пожимая плечами. — Я ничуть не в курсе того, что происходит у полицейских комиссаров, следователей и прочей парижской судейской братии.

— Хорошо, пусть так! Но вы — близкий друг Дарки, а он был любовником Джулии. Лолиф предполагает, что всё то, что связано с преступлением в Опере, вас заинтересует, и одного этого достаточно, чтобы ему недостало точности в игре карамболем. Теперь посмотрите на Пребора. У этого фата все признаки и инстинкты основательного жулика. Он развлекается, потому что нашёл хорошую серию шаров в углу стола. Держитесь, ведь сейчас он их всех загонит в лузу! Вот… три шара рядом. Двадцать пять! Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать… Нет, не попал. Пойдём, посмотрим, у меня появилась надежда… лишь бы только у Лолифа не нашлось нового развлечения.

— Почему вы не играете сами, вместо того, чтобы держать пари на других?

— Потому что я всегда терплю поражение в сражении с растяпами. Я слишком раздражителен, и эти люди меня выводят из терпения. Первые из них ещё более невыносимы, чем следующие за ними, ведь вначале шествует племя жуликов и пройдох во главе с Пребором, а следом Верпель, который ведёт бильярдную партию, словно фьючерскую операцию, и также Ленвер, прячущий кусочки мела в карман, чтобы помешать противнику ими пользоваться. А затем брюзга Кулибеф, считающий, что лампы недостаточно освещают зал, и этот Тартара в старых лосинах, вечно жалующийся, что мы курим во время игры с ним.

— У вас ещё есть сэр Джон Коктель.

— Слишком хитёр для меня, этот майор. Впрочем, он играет только против малыша Сиголена, который не может сдержать его ляпов, или против Педрижона, сразу же после того, как вышеупомянутый господин уже успел слишком плотно поужинать со статистками из Оперы.

— А Шинкаренкофф?

— Шинкаренкофф?? Этот якобы потомок русских казаков? У меня уши вянут от песен, которые он сочиняет, чтобы очаровать посетительниц кабаре с парижских окраин… и помешать мне сыграть карамболем. Ему и в голову не приходит, что он меня оглушает своими нелепыми звуками. И кроме того, у него всегда нога висит в воздухе. Шинкаренкоф…? Да он всё время играет с рукой за спиной. Так он скоро дойдёт до того, что сыграет своим носом вместо кия. Но, между тем, Лолиф только что героически добыл два пункта. У нас уже двадцать девять. Ещё один, и мои десять луидоров удвоятся. На это следует посмотреть поближе, — закончил лейтенант Тревиль, выпрыгивая со стула, на который он недавно взгромоздился.

Нуантэль без всякого сожаления позволил ему уйти, хотя ему и нравился живописный язык лейтенанта Тревиля. Нуантэль, пришедший в клуб для того, чтобы его ум немного отдохнул, несмотря на этот живописный разговор не смог отмахнуться от серьёзных размышлений над письмом Ласко. И всё же, чтобы отвлечься, он положил его в карман, решив вернуться к нему попозже.

— Давай, мой мальчик, — кричал Тревиль Лолифу, склонившемуся над бильярдным столом, — попробуй сосредоточиться и быть хладнокровным. Удар невероятно прост и лёгок. Возьми немного левее в мою сторону… и помягче, пожалуйста.

— Скажите мне, Лолиф, — внезапно спросил Пребор, — правда ли то, о чём мне рассказали… что эту плохонькую актрису, которая убила д’Орсо, собираются освободить?

Вопрос был брошен Пребором непосредственно в тот момент, когда противник наносил удар после долгого прицеливания, удар, который должен был принести ему победу и солидную прибыль. И этот вопрос так глубоко затронул сердце Лолифа, что его биток даже не дотронулся до красного шара. Страсть репортёра заставила дрогнуть руку игрока, которая постыдно промахнулась в самой элементарной позиции карамболя.

Эта глупая ошибка спровоцировала бурю шумных восклицаний на галерее, но Пребор спокойно и молча позволил спорщикам выражать свои эмоции, и тут же очередью из трёх простеньких ударов набрал свои тридцать три очка.

— Чёрт возьми! — воскликнул полковник, бешеным взглядом смотря на несчастного Лолифа, — Вы что, сделали это нарочно? Следовало бы меня предупредить заранее, что вы чувствительны, как женщина, и я не потерял бы сорок франков.

— Лолиф сыграл, как извозчик, — кричал Тревиль, — но Пребор не имел права задавать ему вопрос под удар. Так нельзя делать.

— Ещё бы… если бы он только и делал, что говорил со мной, — жалко шептал побеждённый Пребором Лолиф, — это пустяк… но задавать подобный вопрос… мне… тому, кто знаком с делом Меркантур в мельчайших деталях и кто прекрасно знает, что никто не собирается выпускать подозреваемую в убийстве…

— Нет, это не правильно, — сказал лейтенант. — И, при честном судействе, все должны согласиться, что эта часть партии должна быть аннулирована.

— А я возражаю, — воскликнул Верпель, который держал пари на Пребора. — В правилах бильярда не записано, что в него играют немые. Сиголен, мой дорогой, вы мне должны двадцать луидоров!

— Здесь идёт речь не о правиле, а о том, чтобы решить, позволено ли беспокоить игрока в момент, когда он наносит свой удар. Если ему задать вопрос в момент нанесения удара по той теме, которой он жгуче интересуется, это равносильно толчку по руке. В связи с этим хотелось бы услышать мнение капитана Нуантэля.

— И мне тоже, — поддержал его Тартара. — Итак, что вы думаете об этом случае, Нуантэль? Станьте нашим мировым судьей!

— Клянусь честью, месье Тартара, мне кажется, что нет правила, регулирующего этот случай, а значит месье Пребор имеет право утверждать, что он выиграл. Остаётся только такой небольшой, но, между тем, весьма щепетильный вопрос лояльности и этики, который может быть оценён несколькими способами.

— Что вы подразумеваете под этим словом? — спросил Пребор, внезапно, вполне ощутимо, побледневший.

— Всё то, что вам понравится услышать, если у вас хватает чести не понимать этого, — ответил Нуантэль, пристально смотря на Пребора.

— Господа! Господа! — Воскликнул Лолиф, родившийся, по-видимому, в рубашке, которая возложила на него обязанность примирять всех и вся, — Возьмитесь за меня, прошу вас! Месье Пребор, безусловно, не имел дурного намерения, и я сожалею, что стал причиной ссоры, так что я предпочёл бы взять на себя расходы о всех пари, которые вам принесли убытки.

— Успокойтесь, мой дорогой, ваши деньги останутся в ваших карманах, — ответил ему капитан, пренебрежительно улыбаясь.

Фат Пребор же, казалось, опасался даже малейшим жестом или словом подтолкнуть всех на дальнейшее выяснение отношений. Он быстро подошёл к маленькой группе друзей, которые ставили на него во время игры и хотели только одного — побыстрее похоронить это дело и получить причитающиеся им деньги. Ну, а в планы Нуантэля также не входило дать ход назревавшей ссоре. Ещё не настал час для того, чтобы закончить выяснение отношений с Пребором у подножия дуэльной стены. Капитану было достаточно публично показать, что из себя представляет этот персонаж, и он не добавил ни слова к уроку, который он только что преподал наглецу.

Лолиф, впрочем, не дал капитану времени изменить это решение. Не прося реванша, которого его противник ему и не предлагал, он схватил Нуантэля под руку и буквально уволок его в маленькую курительную комнату, которая сообщалась с бильярдной, а Нуантэль позволил ему это сделать, хотя ради этого ему пришлось отказаться от отдыха, который он обещал себе ещё совсем недавно. Он прекрасно понимал, что Лолиф его уводил из игровой комнаты только для того, чтобы поговорить о преступлении в Опере, и что сейчас он обрушит на него ливень из незначительных новостей и дурацких слухов, но капитан смирился, ради дружбы с Дарки, риску подвергнуться этому напору дурацкой болтовни. Иногда находятся жемчужины в устрицах за обедом и ценные указания в речах дурака.

— Мой дорогой, — произнёс Лолиф, придав своему детскому лицу на взрослом теле значительное выражение, — я спрашиваю себя, где Пребор мог услышать, что мадемуазель Меркантур будет освобождена.

— Нигде, мой дорогой друг, — ответил ему капитан. — Эта речь имела лишь один смысл — расстроить вас и заставить дрогнуть вашу руку во время решающего удара.

— Такое вполне возможно… у Пребора есть такая манера игры, которая мне совершенно не нравится, но я не это имел в виду. Я знаю, что вы интересуетесь грядущим большим процессом, находящимся сейчас в стадии досудебной подготовки и который, безусловно, в скором времени увлечёт весь Париж.

— Я…!? Интересуюсь…? О…! Весьма незначительно, уверяю вас. Мне хватает тех новостей, которые я читаю в утренних газетах.

— Не поверю, что вы не можете быть так безразличны к этому событию, хотя бы из-за вашего друга Дарки, который просто обязан пылко желать, чтобы убийство мадам д’Орсо не осталось безнаказанным. Итак, хотя он и племянник следователя, я уверен, что он не информирован столь же хорошо относительно расследования этого дела, как я.

— Не сомневаюсь в этом, ведь его дядя категорически отказался сообщать ему хоть одно слово из того, что происходит в его кабинете.

— И месье судья, и одновременно дядя вашего друга, безусловно имеет на это право. Именно такой судья… старой породы… железной закалки и хватки, как месье Роже Дарки, просто необходим Франции, чтобы раскрыть это запутанное дело. Он великолепно знает свои обязанности и ничто не заставит его пренебрегать ими. Но я… я то не связан присягой, как он. А моё молчание было абсолютным до тех пор, пока судья не заполучил мои показания и не запротоколировал их, так что теперь, когда я их ему дал, я уже полностью свободен и имею право рассказать моим друзьям о том, что мне известно.

— Согласен с вами, Вы вольны сделать это совершенно свободно.

— Итак, мой дорогой Нуантэль, я не терял времени зря и у меня больше нет тайн от следствия. Знайте же, что я вступил в контакт с кем-то, имени которого я вам не назову, потому что пообещал ему неприкосновенную скромность с моей стороны…

— Взамен нескромности?!

— Но… да… Вы понимаете, что если бы стало известно, что это именно он мне предоставил эти сведения, этот человек потерял бы своё место. Я не хочу причинить ущерб доброму отцу одного приличного семейства, и затем, будьте уверены, что он не сказал бы мне больше ничего и мои деньги пропали бы без пользы. Как вы подозреваете, признания этого служащего не бесплатны, и они мне уже и так стоили больших трат.

— Идёт речь лишь о том, чтобы знать, стоят ли они тех денег, что вы за них заплатили.

— Судите сами… Вот то, что произошло с памятного воскресенья, день за днём. Вчера, в понедельник утром, состоялся обыск по адресу мадемуазель Меркантур, и там был обнаружен фрагмент письма, в котором мадам д’Орсо назначала певице встречу на бале в Опере.

— В котором часу? — Спросил Нуантэль, который не видел Дарки накануне и поэтому не мог узнать у него таких подробностей.

— Мой человек мне об этом ничего не сказал, а я и не подумал о том, чтобы спросить его об этом. Впрочем, мне кажется, что час встречи почти не важен, достаточно имеющегося у следствия доказательства того, что подозреваемая действительно отправилась на назначенную ей встречу на бал в Опере.

— Это справедливо, — ответил капитан, который думал совсем наоборот, но решил не возражать, чтобы вытянуть из Лолифа новые сведения.

— Итак, это уже доказанный факт, что девушка пошла на бал Оперы. Вчера, во второй половине дня, её допросили по этому поводу, но она продолжала упорствовать в своей системе защиты, которая состоит в том, чтобы не отвечать ни на какие вопросы.

— Не самая плохая система. Молчание — золото, как гласит известная пословица.

— Пословица ошибается на этот раз. Подумайте, что перед очевидностью фактов для юстиции молчание должно равняться признанию своей вины.

— Я так не думаю! Всегда есть время заговорить. Если бы я был обвинён в совершении какого-нибудь преступления, я не сказал бы ни слова в кабинете судьи и открыл бы рот только в присутствии присяжных заседателей во время судебного заседания.

— Мадемуазель Меркантур придерживается, судя по всему, вашего мнения и метода, так как до настоящего времени месье судья Дарки не сумел получить от неё совершенно ничего… ни исповеди, ни объяснения её поведения, но, извините меня, факты говорят сами за себя. Она могла бы сказать, например, что не пошла на встречу, назначенную ей Джулией д’Орсо, но, к несчастью для неё, вчера у комиссара, очень умного малого, между прочим, возникла идея просмотреть регистр объектов, потерянных в последнее время на улицах Парижа и помещённых на сохранение в Префектуру. Там он увидел запись, в этом самом регистре, о домино и чёрной полумаске, найденных в общественном месте в ночь с субботы на воскресенье. Месье Роже Дарки немедленно был извещён об этом факте, и он уже дал необходимые распоряжения, которые были незамедлительно исполнены. Тем же вечером была установлена торговка подержанными вещами, которая продала эти объекты… продала, заметьте, а не сдала в аренду, и она их сразу же признала. Домино с капюшоном было не новое, так что это легко было узнать по некоторым характерным деталям. Сегодня утром, в девять часов, была проведена очная ставка с подозреваемой, и торговка сразу же опознала в ней покупательницу домино и полумаски.

— А подозреваемая? Она это отрицала?

— Нет… Мадемуазель Меркантур довольствовалась лишь тем, что постоянно плакала, ведь она не могла отрицать очевидного. Торговка ей напомнила все обстоятельства покупки, которая была совершена днём в субботу, так что теперь больше нет ни тени сомнения в присутствии мадемуазель Меркантур на бале Оперы.

— Согласен с вами, мой друг, что она, разумеется, купила домино и полумаску не для того, чтобы пойти давать урок пения всяким парижским недорослям.

— А для того, чтобы не отдавать их назад, что ей непременно пришлось бы сделать, если бы она их арендовала, и иметь возможность затем беспрепятственно избавиться от изобличающих её предметов.

— Избавиться… но как?

— Выбросив их из окна фиакра, на котором она возвращалась с бала. Эту карету ещё не обнаружили, но её усердно ищут.

— И где было подобрано это рубище?

— Ах, где…?! Дайте время вспомнить… Пожалуйста. Два полицейских, совершавших свой регулярный ночной обход, нашли его на бульваре Вилет, на углу с улицей Бьюиссон-Сент-Луи. Это любопытно, не правда ли?

— Скажите лучше, что это необъяснимо. Если эта девушка по фамилии Меркантур убила Джулию, она должна была поспешить вернуться к себе домой после её убийства, но что она, чёрт возьми, собиралась делать на окраине Бельвиля, в совершенно другой части города?

— Это такая женская хитрость, чтобы запутать следствие.

— Таким образом вы считаете, что она, следовательно, заранее предусмотрела, что её арестуют на следующий день. А не было бы намного проще спокойно возвратиться домой, сняв домино в фиакре, если она опасалась быть увиденной своим портье, и пойти на следующий день вечером на прогулку с этой уликой в сумке и выбросить вышеупомянутое домино куда-нибудь в Сену, или на пустыре, или даже за пределами города?

— Мой дорогой Нуантэль, представьте себе, что преступники частенько не делают столь сложных умозаключений. Девица Меркантур торопилась избавиться от компрометирующего её костюма, она не хотела его выбросить в своём квартале и…

— И девушка отправилась избавляться от него в другой конец Парижа. Чтобы вы ни говорили, это совсем не естественно и, был бы я на месте месье Роже Дарки, то начал бы расследование о связях, которые мадемуазель Меркантур могла иметь в окрестностях Виллетт или Бютте-Шомон.

— Это как раз то, что он непременно сделает, не сомневайтесь в этом. Но признайтесь, что я вам сообщил много нового. Дарки будет очень доволен, когда вы ему расскажете о услышанном только что от меня, благодаря чему в настоящее время уже ясно, что обвинительный приговор в отношении этой Меркантур будет совершенно неоспорим в суде.

— Идиот! — Подумал Нуантэль, смотря на Лолифа, который выпятил грудь колесом, надувшись спесью, словно индюк на выпасе, и он спросил его с нарочито безразличным видом: «Знаете ли Вы час, который был указан в протоколе о времени этой находки?»

— Клянусь честью, нет! Боже, как я мог не подумать о том, чтобы об этом осведомиться. Но следователь должен знать это время. Он не пропустит ничего, ни одной детали, это я вам могу смело утверждать. Даже наиболее незначительные на первый взгляд детали этого преступления собраны им со всевозможным тщанием.

— Отлично, но попытайтесь, всё же справиться об этом у вашего осведомителя и доставьте мне удовольствие, сообщив это время, когда оно станет вам известно.

— Ах! Ах! Что я вижу! Вы почувствовали вкус к профессии следователя, которая так меня увлекает. Браво! Мой дорогой Нуантэль. Попрактикуйтесь в ней немного, и вы сами себе признаетесь, что в мире нет ничего более увлекательного. Это, как вкус выдержанного Порто!

— Это — дело вкуса, — прошептал капитан, притворяясь что его душит зевота. — но я… я не люблю никаких проблем. Это мой принцип ещё со времён моей подготовки к поступлению в Сен- СирЗнаменитая французская военная школа Сен-Сир (École spéciale militaire de Saint-Cyr) — высшее учебное заведение, занимающееся подготовкой офицеров. Девиз школы: «Учатся, дабы побеждать». Школа основано в 1802 году Наполеоном Бонапартом., и я вас охотно слушаю, когда вы так увлекательно рассказываете об этих вещах, потому что вы действительно знаете то, о чём говорите, но, через четверть часа мне это занятие уже изрядно надоедает. Давайте возвратимся в бильярдную, мой дорогой Лолиф. Я испытываю настоятельную потребность опустить своё тело на мягкую банкетку и немного подремать под приятный шум карамболя.

Лолиф огорчённо вздохнул, так как он надеялся в тот момент, что Нуантэль собирается разделить с ним его страстишку к частному сыску, но комплимент капитана затмил горечь отказа от сотрудничества.

Нуантэль же, возвращаясь в зал, говорил себе:

— Этот дурачок и не подозревает, что указал мне только что на момент, наиболее интересный для проверки. Если было менее трёх часов ночи, когда полицейские нашли это дурацкое домино, мадемуазель Меркантур была бы спасена, так как считается доказанным, что домино принадлежало ей, и что Джулия была убита в три часа ночи. Так что я сам справляюсь о времени, когда была сделана эта находка, если Лолиф не расскажет мне об этом раньше.

И капитан, забыв о расследовании, стал думать, тем временем, о предстоящем ужине, пользуясь паузой, которую он выиграл, избавившись от Лолифа. Он обещал себе позже нарушить запрет на посещения, который якобы наложила на него, по утверждениям Ласко, мадам де Брезе, а пока что капитан поздравлял себя с тем, что мог располагать сегодняшним вечером по своему усмотрению. Он подумывал об ужине в клубе, чтобы затем направиться в любое место, куда приведёт его фантазия, если только не объявится Дарки с внеочередной работой, относящейся к их уже общему большому делу, расследованию этого становящегося всё более и более странным убийства в ложе парижской Гранд Опера.

Бильярдная партия к тому времени возобновилась. Молодой барон Сиголен, рисковый, но неудачливый повеса, играл против майора Коктейля, который ему позволял регулярно набирать двенадцать очков, после чего тут же проделывал победоносную серию из шестнадцати ударов подряд. Тревиль, обуянный приступом патриотизма, убеждал всех держать пари на барона, и накидывался, как сокол на голубя, на Альфреда Ланвэ, который, не имея национальных предубеждений, поддерживал не Францию, а Англию. В углу бесился полковник Тартара, до сих пор ещё не переваривший последний удар Лолифа, а Кулибеф рассказывал Педрижону, как однажды в клубе Орлеана он исполнил карамболь семьдесят девять раз подряд, на что Педрижон, который его не слушал, рассказывал ему, в свою очередь, новости о провинции Дежазе. Пребор и Верпель исчезли, и добряк Шармоль, шансонье кабаре, последовал за ними.

Лолиф, ещё не совсем оправившийся от своего недавнего позорного просчёта, робко скользил взглядом по игрокам, а Нуантэль, выбрав место, выгодное для пребывания в состоянии лёгкой мечтательности, расположился в удобном позе на банкетке и зажёг превосходную гаванскую сигару. Не успел он затянуться и трёх раз, как перед ним предстала неожиданность в образе клубного слуги с подносом, на котором лежало на этот раз не письмо, а визитная карточка. Капитан её взял и прочитал на ней имя: «Крозон»

— Уже! — Подумал он. — Неужели анонимщик успел назвать китобою имя любовника его жены? Впрочем, чего гадать, сейчас всё узнаем.

— Персона, которая передала вам эту карту, она здесь? — Спросил капитан у камердинера.

— Господин ожидает месье в приёмной… то есть не одна персона, а две, — ответил слуга.

— Как, две…? Вы мне принесли только одну карту.

— Этого месье сопровождает ещё один… человек.

— Хорошо… скажите, что я сейчас выйду, — сказал довольно сильно удивлённый капитан, и оставил, не без сожаления, банкетку, на которой ему было так хорошо и удобно. — Кого это, чёрт побери, привезло мне это китобойное судно? — Думал он, медленно пересекая бильярдную. — «Человек»… на языке лакея это означает плохо одетого индивида. Неужели Крозон, обнаруживший, что жена обманула его с каким-нибудь негодяем из рабочего предместья, заимел причудливую идею притащить его сюда, чтобы наказать в моём присутствии? От этого бешеного ревнивца можно ожидать чего угодно. И всё равно, он мог бы выбрать время получше. Я наслаждался тем, что не думал ни о чём, а это дорогого стоит. И вот! Видно, это было предписано свыше, чтобы меня сегодня не оставили в покое.

Приёмная была расположена на другом конце клуба и, проходя через красный салон, Нуантэль заметил Пребора, беседующего с Верпелем и Шармолем.

— Нет ли у него, случайно, намерения послать мне их в качестве свидетелей для урегулирования условий дуэли? — Сказал сам себе Нуантэль. — Клянусь честью, я этим не был бы рассержен! Дуэль сейчас обеспокоила бы меня совсем немного, но сколько удовольствия доставило бы мне нанести удар шпаги в тело этого фата! Боже, я бы никогда не отказал себе в этом волшебном ощущении, когда остриё клинка проходит между рёбер такого ничтожества!

И он притворился, что передвигается нарочито мелкими шажками, и несколько раз прошёлся туда-обратно перед этим трио, чтобы им стало понятно, что к нему легко подойти, дабы урегулировать все разногласия путём дуэли. Но смуглый красавчик и его два друга сделали вид, что не заметили этих манипуляций, и у капитана, впрочем, достало мудрости не провоцировать их дальше. Он презирал таких противников, да к тому же ему не терпелось узнать, какую новость принёс ему месье Крозон.

Капитан нашёл зятя Берты сидящим прямо посредине приёмной, в шляпе на голове, с горящим ярким румянцем лицом, нахмуренными глазами и обострёнными чертами лица, словом, картина маслом, вид человека, охваченного диким гневом и старающегося изо всех сил его сдержать. За этим несчастным мужем неверной жены поместился костлявый дылда, как и все янки, каковым он несомненно был, бородатый, с пышными усами, и кажущийся сильно смущённым происходящим. Этот странный персонаж был одет в сюртук оливкового цвета, брюки из грубого голубого сукна и жёлтый жилет из овечьей шерсти. Клоун иностранный, одним словом.

— Это что за птица? — спросил себя капитан. — Он походит на траппераТра́ппер (англ...trap — ловушка) — охотник на пушных зверей в Северной Америке. из Арканзаса, но в итальянской соломенной шляпе.

— Месье Бернаш, первый механик на борту «Полярной звезды», которой я командую, — представил незнакомца китобой хриплым голосом, сопровождая свои слова автоматическими жестами.

В любом другом случае Нуантэль посмеялся бы от чистого сердца после того, как кто-нибудь, представляясь, подал бы ему тыльную сторону ладони через грудь другого человека, но он чувствовал, что положение было серьёзным, вокруг него всё веяло грозой, и поэтому он ответил с совершенным равнодушием:

— Я очарован знакомством с месье Бернаш. Пожалуйста, объясните мне, мой дорогой Крозон, что я могу сделать для него… и для вас.

— А вы не догадываетесь? — Спросил у него моряк, поражая капитана ледяным арктическим взглядом.

— Нет, клянусь вам.

— Месье Бернаш — мой свидетель.

— Ах! Теперь я понимаю. Вы получили письмо, которого так ожидали, и сейчас вам известно, к кому вам нужно обратиться, с кем вы собираетесь сразиться, так что вы выбрали меня, чтобы на дуэли присутствовал старинный, испытанный в совместных походах товарищ, который когда-то, в незапамятные времена плавал с вами. Я могу вас только поздравить с этим выбором, и я не хочу, чтобы вы предпочли кого-нибудь другого для этой роли.

Нуантэль очень рисковал, говоря таким образом. Он опасался, что у Крозона может возникнуть идея присоединить к нему этого механика в качестве второго свидетеля, что было совсем не комильфо, так что он торопился опередить эту мысль, которая могла возникнуть у китобоя,

— Не делайте вид, что вы ничего не понимаете, — грубо закричал ему китобой. — Это с вами я хочу сразиться на дуэли, и я привёл Бернаша, чтобы мы покончили с этим делом сразу же. У вас должны быть здесь друзья, так что пошлите за кем-нибудь из них, поищите одного, кто станет вашим свидетелем, и поедем, не мешкая. Место дуэли по вашему выбору, равно как и оружие. У меня внизу, в фиакре, есть шпаги, пистолеты и сабли, всё, что может потребоваться на поединке.

Капитан мгновенно рухнул на землю с высоты своих ложных умозаключений, но в тоже время стал понимать происходящее, и был совершенно не взволнован выявленной переменой диспозиции.

— Почему вы хотите сразиться со мной? — Спросил он спокойно Крозона.

Китобой вздрогнул и процедил сквозь зубы, — Вы изволите шутить. Это вам будет стоить дорого, не сомневайтесь.

— Я не шучу, месье. Я никогда не был более серьёзен, чем сейчас, и я вас прошу ответить на вопрос, который я вам только что задал.

— Вы меня вынуждаете объясниться и стараетесь от меня услышать то, что вам прекрасно известно. Хватит! Это всего лишь ещё одно оскорбление, и я хочу заплатить по всем моим счетам одновременно, так как я хочу вас убить… немедленно, слышите ли Вы?

— Вполне… но почему?

— Потому что это вы были любовником моей жены.

Нуантэль принял это экстравагантное заявление с таким же спокойствием, с каким он прежде получал снаряды, брошенные орудиями Круппа в его сторону во времена Прусской компании. Другой на его месте бы вскрикнул и принялся оправдываться, но капитан взялся за дело другим способом, гораздо более эффективным.

— Если бы я утверждал, что это не правда, вы бы мне всё равно не поверили, я предполагаю, — произнёс он не без всякого волнения.

— Нет, и я вас заставлю сэкономить на показаниях, так что не продолжайте меня обманывать. Как вы хотите меня убедить… заставить вам поверить? Вы мне сами заявили всего два часа тому назад, что в подобном случае порядочный человек всегда отрицал бы всё и вся!

— Да, я это говорил, и не отказываюсь ни от одного своего слова… и могу их только повторить. Но вы, как порядочный человек, должны так же допускать, что ваше обвинение может быть ложно.

— Нет, потому что никто в Париже не может заинтересован в том, чтобы назначить вас любовником моей жены.