Курляндские ветреницы

Глава I,
в которой моя тётя Анна раскаивается в том, что проявила себя ласковой родственницей в день моего рождения

Разрешите представиться, меня зовут Лили, и вчера была годовщина моего рождения. Моя тётя, которая, обыкновенно, не проявляет в отношении меня излишков нежности, вдруг неожиданно явила чудеса небывалой любезности. Чтобы отметить мои шестнадцать лет, она подарила мне утром новое платье, из муслинаМуслин (франц. mousseline, итал. mussolina, от Mussolo — итальянского названия г. Мосул в Ираке), хлопчатобумажная или шёлковая ткань полотняного переплетения, вырабатывается из миткаля, который подвергают белению и так называемой мягкой отделке (т. е. с минимальным содержанием аппрета в ткани). Употребляется главным образом для пошива белья. Шёлковый муслин — тонкая прозрачная ткань, вырабатываемая из однониточного натурального шёлка повышенной крутки; применяется для изготовления платьев, театральных костюмов и др. с красивой отделкой, расшитое узорами в виде маленьких букетов лилий, а затем, на обед, наша кухарка Илзе приготовила один из тех пирогов со сливами, которые я столь люблю. Наконец, под вечер, тётушка, прежде чем уложить меня спать, вручила мне маленькую коробочку, перевязанную лентой. Я так неистово желала увидеть то, что было в этом нежданном даре, что мои пальцы не стали медлить, дабы развязать шёлковые ленточки, и я схватила ножницы, желая их немедленно разрезать, но тётя Анна, заботливая даже в мелочах, не дала мне это сделать и сама, развязав ленту, протянула мне открытую коробочку.

Я сразу заметила зарытый в кружева миниатюрный золотой крестик с цепочкой. Буквально обезумев от радости, я побежала на кухню показать теперь уже мой крестик Илзе, которая испустила такой же крик восхищения, как и я чуть ранее.

— Итак, — сказала тётя Анна, — а меня вы разве не поблагодарите?

— Конечно, моя тётя… моя добрая тётя.

Я бросилась на её шею и обняла так, как до этого обнимала только мою бедную маму. И тут же меня охватило сожаление за столь явное проявление чувств, хотя, что хоть немного может оправдать меня, так это то, что вызвано оно было неожиданным, совершенно не свойственным тётушке, необыкновенно нежным её обращением со мной, явлением, невиданным мной до сих пор. Моя покойная мама мне также делала не менее прекрасные подарки, и получала я их от неё гораздо чаще, но при этом она мне никогда не отвешивала пощёчин, в отличие от моей тётушки, нередко занимавшейся этим видом рукоприкладства. Между тем, моя любезная родственница усадила меня подле себя и стала держать длинную речь: «Моё дорогое дитя, — сказала она мне, — вам уже щестнадцать лет, и вы, следовательно, не являетесь больше маленькой девочкой. Пора вам избавляться от ваших недостатков и серьёзно отнестись к вашей жизни. У меня до настоящего времени не было повода жаловаться на вас, на ваше поведение, которое всё-таки, между тем, нельзя назвать образцовым, и вы это прекрасно знаете сами. Я должна была бы вас наказывать гораздо чаще, чем мне хотелось бы. Могу ли я рассчитывать на то, что отныне не буду нуждаться в том, чтобы делать это? Этот крест, который я вам подарила, должен восприниматься вами, как поощрение за то прилежание, которое я у вас заметила в последний месяц, что мы провели в провинции, и за которое я вас вознаграждаю сегодня. Пусть он вам напоминает о вашем возрасте и об обязанностях, которые отныне он на вас накладывает.»

Тетушка поцеловала меня в лоб и отослала спать. Я чрезвычайно гордилась этим подарком, сделанным только что, и одновременно была столь счастлива, что не решалась одеть на себя цепочку и поместить этот крестик на грудь. Я чувствовала, что после того, как совершу этот торжественный акт, я уже не буду прежней, моё чувство собственного достоинства достигнет новой ступени, небывалой доселе высоты. Я торжественно поднялась в мою комнату вместе с Илзе, которая помогла мне раздеться. Но как только я одела этот замечательный крест, сняв мой чепчик, юбки и распустив волосы, то тут же принялась прыгать по моей комнате, затем, в один момент, я бросилась ничком поперёк постели, и приподняв подол моей рубашки, позвала Илзе, которая в соседней комнате занималась тем, что раскладывала по полкам одежду.

— Илзе! Илзе! — Кричала я ей, — иди сюда, посмотри то, что ты не видела никогда, — и я подняла к верху свои ягодицы, выставив их на её обозрение.

Илзе расхохоталась, и желая наказать меня за моё непристойное поведение, хотела ударить по попке, но я, как молния, юркнула под одеяло. Спасшись таким образом от её ладони, я схватила Илзе за руку и увлекла на постель, умоляя рассказать какую-нибудь историю. Илзе знает тысячу разных, и она не стесняется говорить обо всём, что что ей известно. Она стала моей хорошей подругой, и частенько мне служила источником знаний. Илзе мне рассказывала о моём папе, которого я никогда не знала, и о красивой даме, которая пришла однажды в наш дом, чтобы увидеть его, и которую моя мама вытолкала взашей за дверь, что привело папу в бешенство, когда он узнал об этом.

— Значит мама иногда была и зла? — спросила я, — А ведь мне она запомнилась только необычайно добрым отношением ко мне… она меня никогда не ругала!

— Нет, — ответила Илзе, — ваша мама не была злой, ведь именно та красивая дама, что явилась в ваш дом, была плохой женщиной, которая вредила вашему отцу.

— И что, папа не замечал, что она нехорошая, — воскликнула я. — И как он мог не верить маме?

Казалось, что этот простой вопрос привёл Илзе в замешательство, и она мне ничего не ответила. Тогда я заставила её приблизиться ко мне и сказала ей на ухо:

— Я видела сегодня одного мужчину, который мочился стоя и не снимая свои брюки. Ты не знаешь, как они устроены, эти мужчины, раз для того, чтобы помочиться, им не приходится садиться на корточки, как нам. Он, как мне кажется, должен был испортить всю свою одежду, изливаясь таким образом. Илзе, послушай, должно быть в мире много таких безобразных и неряшливых людей, не правда ли? Или таких, как жена Пьера-каменщика? У неё такой огромный живот… а ведь его не было ещё в прошлом году, и он её настолько стесняет, что она теперь с трудом передвигается, нет, переваливается, как утка.

Илзе при этих моих словах взорвалась таким раскатом непосредственного смеха, который должен был разбудить весь дом, и моя тётя не замедлила тут же появиться на пороге спальни со свечой в руке.

— О! И что это означает? Одиннадцать часов ночи, а вы ещё не спите. Не желают ли барышни лечь спать? Илзе, и вы, Лилия, кто из вас желает заявить, что это именно он ещё хотел бы поболтать в столь поздний час? Давайте посмотрим, пожалуйста, кто из вас решится сказать мне такое прямо в лицо!

И так как я не шевелилась, она влепила мне сильную и звонкую пощёчину.

— Я прекрасно вижу, — добавила тётушка, — что именно этот крестик мне не следовало вам давать этим вечером, более подошёл бы кнут, чтобы научить вас послушанию.

После чего она задула свечу и ушла. Илзе тоже убежала. Столь внезапные перемены настроения моей тёти, удары и угрозы, сменяющие вознаграждения… всё это меня потрясло до глубины души, и я разрыдалась.

Я провела ночь, плача в подушку, и когда под утро стала забываться в тревожном сне, тётя заявилась в мою комнату.

— Вставай, лентяйка, — воскликнула она, — Госпожа Кетлер мне написала, что она собирается прийти к нам сегодня вместе со своей дочерью, вашей подругой, Кати, так что поторопитесь одеться.

Я наспех привела себя в порядок, быстро взгромоздив на себя своё новое красивое платье из розового муслина. Надежда увидеть мою подругу придала мне силы и проворность, и я едва сдерживала своё нетерпение, пока Илзе меня причёсывала. Потом я всё утро ходила туда сюда от моей комнаты к ограде сада. Наконец, устав ожидать госпожу Кетлер с её дочерью, моей подругой, я принялась, чтобы развлечься, делать записи в моем дневнике, которые вы сейчас, может быть, читаете.

Глава II. Любовная страсть Лили и Кати

Какие прекрасные моменты жизни я пережила вместе с моей подругой Кати Кетлер! Я даже не знаю, с какого места начинать мой рассказ, настолько я ещё расстроена воспоминаниями о том, что мы вместе испытали, и между тем, я получила такое наслаждение вчера, что я не могу удержаться от того, чтобы не рассказать об этом в своём дневнике самой себе, чтобы ещё раз насладиться случившимся в этот день, и это будет этаким способом снова доставить себе удовольствие благодаря своему воображению.

Как только я услышала шум колёс экипажа о мостовую проспекта и цоканье копыт лошадей, то сразу же спешно стала спускаться вниз, чтобы выйти навстречу моей подруге, и вдруг, запутавшись второпях в подоле платья, я упала на лестнице, набив себе шишку на лице и разорвав моё новое красивое платье. Я была настолько испугана и опечалена этим падением, которое мне, возможно, будет стоить, из-за моего испорченного платья, строгого внушения тётушки, и вероятно, даже порки, что когда мадам Кетлер, Кати и моя тётя вошли в вестибюль, я осталась стоять неподвижно, чрезвычайно стесняясь своего вида, не представляя, как мне держаться перед ними, и какой любезности или острастки опасаться.

— Итак Лилия, что с вами случилось? — сходу начла меня пытать тётушка Анна.

Илзе, которая проходила в этот момент мимо, спасла меня, вытащив, буквально за воротник, из этого затруднительного положения.

— Мадемуазель была столь тороплива, стремясь увидеть мадам Кетлер и свою подругу, что чуть не сломала себе руки, ноги и голову. К счастью, всё закончилось лишь разорванным платьем.

— Бедное дитя! — Воскликнула мадам Кетлер, — сколько ей пришлось испытать.

И когда, казалось, весь мир ополчился на меня, и я не ожидала от него ничего, кроме очередной пощёчины руками моей тёти, я была настоль поражена и взволнована этими ласковыми словами, безмерной добротой нашей гостьи, что у меня на глаза навернулись слёзы. Все полагали, что я плакала от боли, которую причинила себе при падении, и тётушка даже стала поднимать подол моего платья, чтобы рассмотреть колени. Все увидели, что они были содраны, и Кати, видя кровоточащую рану на моей ноге, не смогла сдержать крик.

— Ничего страшного, — сказала тётя Анна, — я приложу только немного арникиА́рника, или Баране́ц — род многолетних трав семейства Астровые. При наружном применении оказывает кровоостанавливающее, противовоспалительное, ранозаживляющее и анальгезирующее действие, способствует рассасыванию кровоизлияний. на рану.

Мне сделали перевязку с мазью из этой травы, причинившей моему телу больше боли, чем моё падение, и тётя сказала, что мне нужно полежать в моей комнате. Кати захотела сопроводить меня, и мы вместе поднялись ко мне.

Кати стала очень красивой девушкой, хотя в прошлом году при нашей последней встрече я её оставила худой и бледной девчонкой. Сегодня же я нашла Кати пухленькой, свежей и розовощёкой девицей. Её глаза были более живыми и хитрыми чем когда-либо, а рот, с сильными и пухлыми губками, был постоянно приоткрыт и обнаруживал очень красивые белоснежные зубы, самые прекрасные, из виденных мной до сих пор. У неё была красивая причёска и элегантный наряд, который заставил меня устыдиться моего внешнего вида. Даже моё новое платье, если бы я смогла его сохранить в целости и сохранности, казалось очень бедным по сравнению с её шёлковым нарядом с розовыми строчками в линиях и цветными узорами кружев. Ворот платья Кати соприкасался со шляпой, увенчанной великолепными черными перьями… и мне от унижения моей бедностью захотелось сорвать со своей груди мой золотой крестик, когда я бросила свой взгляд на кольца, которые украшали её пальцы. Считая Кати прекрасно одетой по сравнению с собой, я испытала досаду и горечь в груди, которую слишком явно выказала поначалу Кати, отвечая на все её разлюбезные и радостные вопросы односложными словами, но как только я начала раздеваться, Кати поспешила мне услужить, расшнуровывая корсет на моём платье. Когда я вышла, как из чехла, из моего платья и подъюбников, свалившихся пухлой горкой на ковре, Кати воскликнула:

— О! Какая у тебя красивая кожа, и здесь, за городом, она, кажется, имеет экстраординарный цвет и шелковистость!

Я была сконфужена таким интимным комплиментом, и не знала, как отвечать на такую любезность, но моя досада на подругу начинала улетучиваться.

Внезапно, когда я собирался одеть новое платье, я почувствовал, что кто-то обнял меня за ноги и стал целовать низ живота. Взглянув, я увидела, что это Кати встала на колени передо мной и стала обнимать и ласкать меня таким образом. Я стала краснее солнца, моё сердце было готово выскочить из груди:

— Остановись, — воскликнула я, — остановись… что будет, если зайдёт моя тётя! Ты же знаешь, что это неприемлемо… обнимать и целовать такие места.

— Какой вздор, — рассмеялась Кати, поцеловав меня в последний раз прямо в мои курчавые завитки между ног, и позволив снова упасть вниз моей рубашке, которую она перед этим задрала вверх, медленно поднялась с колен.

В этот момент зазвонил колокольчик, возвещающий о времени обеда. Я наспех закончила мой туалет, и мы с подругой спустились вниз, не разговаривая между собой. На столе мы сидели рядом друг с другом, и при каждой перемене блюда Кати прижимала свою ногу к моей или нежно брала меня за руку. Я говорю — после каждого блюда, так как Кати очень любила поесть и наслаждалась пищей, да к тому же усердно запивала съеденное вином. Тетушка Анна была достаточно шокирована увиденным, и тем, что мачеха Кати не преподаёт ей уроки трезвости. Кати же в столовой комнате была не более стеснительна, чем в мой спальне. Она пила большие бокалы неразбавленного вина, ела чрезвычайно много, и когда она пила и ела, то одновременно ласкала свой живот, издавая вздохи удовлетворения, как бы говорящие: «Какое наслаждение!» Её мачеха выглядела абсолютно безразличной к поведению своей падчерицы, и даже наоборот, казалось, хвалила её, поскольку довольствовалась лишь тем, что что хохотала, увидев, как Кати, опьянев, стала бросать за столом туманные реплики о том, что у неё есть одна необыкновенная тайна.

Буквально отяжелев после обильного обеда и изрядного количества вина, да и от стоявшей духоты из-за жаркого дня и оживлённого и непринуждённого разговора, мы почувствовали некоторую усталость, поэтому были счастливы, когда встали из-за стола и вышли на свежий воздух в сад.

В то время, как тётя Анна гуляла с мадам Кетлер по дорожке во дворе, я заставила Кати выйти в сад, чтобы лишний раз не попадаться на глаза моей надзирательнице, и когда мы шли по тенистой аллее, Кати вдруг бросилась на мою шею и стала целовать меня в рот, в то время как её рука блуждала между моих ног. Я растерялась и посмотрела на Кати со страхом, как если бы она была настоящим чёртом, но этот бесёнок был столь красив, со своими белоснежными зубами и блестящими глазами, что разум мой помутился и я вдруг, в свою очередь, обняла её, схватив за руку, которую она прислонила к моему телу. Затем мы зашли в беседку, и Кати мне нежно приказала:

— Закрой глаза и открой рот!

Я ей повиновалась, словно маленькая собачка, и сделала то, о чём она меня просила. Я почувствовала, как она просунула свой язык мне в рот, словно поместила в него прелестную шоколадную конфету. Я, улыбаясь, открыла глаза и увидела, что у неё в руках действительно было несколько конфеток, которые она за обедом взяла прямо из коробки. Я одновременно была удивлена и поражена её отвагой.

— А если бы тебя увидели? — спросила я Кати.

— И что! — ответила она, — что бы они мне сделали…?

Между тем, она положила другую шоколадную конфету себе в рот, после чего, высунув её на языке, вложила в мои открытые губы и рот.

— Садись, — воскликнула она, и затем, и взяв меня за руку, вынудила присесть на скамейку в беседке напротив неё, и тут же положила свою руку между моих ног и, к моему большому смущению, она, проникнув в самый низ моего живота, стала ласкать края моей промежности со словами: «Пока мои пальчики заняты таким приятным делом, оближи хорошенько и со вкусом этот орешек в шоколаде, почувствуй его вкус, представь, что ты вкушаешь не конфетку, а мой язычок… мои губки в своём ротике.»

Я снова безмолвно повиновалась ей, а затем положила конфетку в свой рот и передала её на своём язычке назад в губы Кати. Она съела драже с такими глазами, которых я не видела никогда прежде. Казалось, что моя подруга попала прямиком в рай. Затем она впилась в мой рот, нежно обняв своими руками, и прошептала:

— Моя дорогая, как я тебя люблю!

Я её, в свою очередь, целовала, чтобы отблагодарить за ласку, но не испытывая при этом того удовольствия, которое, казалось, ощущала Кати. Она была удивлена, что я не вложила в этот поцелуй столько же жара, сколько она сама, и на мгновение замолчала, что меня испугало. Вдруг Кати медленно произнесла:

— Моя дорогая, когда ты вечером лежишь в своей постели, тебя не посещают никакие желания…?

Кати замолчала, а я, чрезвычайно удивлённая этими словами, воскликнула:

— Какие желания, о чём?

И когда её губы приоткрылись, чтобы ответить мне, я вдруг услышала голос моей тёти, звавшей меня, и не ожидая ответа Кати, побежала к тётушке, а она последовала за мной.

Тетя Анна нам сообщила, что мы поедем в дворец Грюнхов, что был в двух верстах от нашего дома, и в котором мадам Кетлер раньше не бывала. Она нам приказала быстро подготовиться к визиту, потому что карета, которая должна была нас отвезти, уже стояла у ограды сада.

— Какой прекрасный шанс попасть во дворец Грюнхов, — сказала я Кати. — Ты не можешь себе вообразить, на сколь интересно посетить этот замок. Кажется, что его главная башня была построена ещё во времена самого Готхарда, первого герцога Курляндии и Семигалии, да и окрестности вокруг замка чрезвычайно красивы.

Но Кати, казалось, не уделяла никакого внимания моим словам и историческим познаниям, которыми я так гордилась, хотя её глаза не отрывались от моего лица.

Мадам Кетлер и моя тётя первыми поднялись в карету вместе с врачом и местным судьёй, которые взялись нас сопровождать. Так как карета была довольна тесна для такого количества пассажиров, тётушка мне велела, чтобы я посадила Кати, которая была меньше меня, себе на колени. Поэтому я оказалась в карете между двумя господами и с Кати на себе.

Моя подруга оказалась довольно тяжела, но я не жаловалась на этот мой груз, напротив, меня развлекало такая гимнастическая композиция, ведь я получила возможность чувствовать крупные упругие ягодицы Кати на моих коленях и, без сомнения, она также испытывала удовольствие, сидя на мне, так как время от времени она отклонялась то в одну, то в другую сторону и показывала мне свой улыбающийся рот и большие, блестящие от радости глаза. Карету иногда подбрасывало на ухабах, и в один из таких моментов судья, сидевший слева от меня, ловко просунул свою руку мне прямо под ягодицу. От неожиданности и наглости этого субъекта я была уже готова испустить истошный крик, но не знаю почему, сдержалась и промолчала.

После приблизительно трёх четвертей часа, мы прибыли в гостиницу, где оставили карету, и затем все вместе направились пешком к замку, который был совсем рядом. Мадам Кетлер была удивлена красивыми деревьями, окружавшими руины крепостных стен и постоянно восхищалась увиденными развалинами. Моя тётя, прекрасно знавшая эти места, служила нам проводником и гидом. Когда наша компания вступила на главную аллею, ведущую к замку, Кати меня задержала на входе, и поймав мгновение, когда внимание всех было обращено на ворота замка, бросилась в сторону по маленькой тропинке, которая чуть угадывалась под большим каштаном, сделав мне знак следовать за ней. Оказавшись вдвоём уже достаточно далеко от центральной аллеи в глубине каштановой рощи, мне вдруг стало страшно, а глаза Кати, наоборот, сверкали ещё больше и, казалось, готовы были взорваться.

— Садись здесь, на траву под деревом, — приказала она мне, — рядом со мной. Я тебя недавно попросила мне сказать, что ты делаешь вечером в твоей постели в одиночестве… почему ты не хочешь мне ответить на этот простой вопрос?

— Но… я не делаю ничего… вообще… просто засыпаю.

— О! Так и ничего… ты просто не хочешь мне признаться, но на самом деле я знаю, что ты помещаешь свой палец сюда… вот так, как это делаю я, под своё платье и…

— Мой Бог! Что ты делаешь, Кати, я не понимаю, что ты имеешь ввиду.

— Не хочешь ли ты, чтобы мой палец заменил твой?

— Но я тебя уверяю, что никогда ничего подобного не делала.

— Не нужно лгать!

— Хорошо… да! Прежде… когда мама ещё была жива, я иногда там себя трогала и ласкала, но мне сказали, что это очень плохо… меня даже выпороли, и я больше никогда этого не делала.

— Какая ты боязливая, малышка! Здесь, по крайней мере, никто не сможет нас увидеть, так что у тебя нет оснований бояться. Я вижу, что ты мне улыбаешься и не пытаешься спорить, так что давай, начнём! Я была уверена, что ты любишь делать это…

Кати подняла мои юбки и рубашку, и стала пощипывать своими пальчиками мой бутончик между ног, время от времени страстно целуя меня своими пухлыми губами в губы. Я была очень испугана, всё время опасаясь неожиданного появления тётушки и… кроме того, стоны моей подруги, перемежаемые глубокими вздохами, её немного безумные взгляды, должна об этом вам честно сказать, меня приводили в ужас, мне казалось, что Кати находится во власти адских страданий, сам сатана вселился в её тело, и я её уже считала проклятой, посланцем ада, но, однако, в тоже самое время, она была столь красива, а её ласки настоль приятны, что я полностью отдалась во власть накатывавшего на меня наслаждения. Скоро, не прекращая ласкать между ног мой бутончик, она другой рукой приоткрыла мои ягодицы, нашла между ними мою маленькую дырочку и медленно ввела туда свой палец. Внезапно я не смогла больше сдерживать накатившуюся на меня волну наслаждения и, упав на траву, лишилась чувств. Когда я очнулась, то стала подниматься, смущённая, боясь, что перепачкала платье и разрушила свою причёску, и тут Кати мне сказала:

— О! Да ты эгоистка! Развлекаешься одна, и забываешь о своих подругах. А ведь ты могла бы и другим доставить такое же наслаждение, которое только что испытала сама.

С этими словами Кати задрала свою юбку и сняв с себя свои белоснежные штанишки, направила мою руку себе между ног, но я была настоль неловка, что причинила ей боль, и она жестом приказала мне прекратить мои усилия, отчего я испытала раскаяние и стыд, но она не закончила на этом наши развлечения, а лишь сделала мимолётную паузу, только для того, чтобы тут же их снова возобновить. Кати села ближе ко мне, лицом к лицу, широко раздвинув свои ноги. И затем, продвинувшись всем телом вплотную ко мне, скрестила свои бедра с моими так, что наши гротики оказались прижаты друг к другу, и стала тереть свой низ живота о мой. И мы обе, одновременно, ощутили волны удовольствия. Неожиданно, она схватила мою руку, и прижав её к своей щёлочке, направила сразу два моих пальчика вглубь неё, одновременно вставив свои в мою, и стала ласково перебирать ими. Прилив нового наслаждения захлестнула меня, и я вновь лишилась чувств. Когда я очнулась, Кати ласково смотрела на меня, а потом, поднеся к моему лицу свои пальцы, прошептала:

— Почувствуй, как они приятно пахнут!

После чего она сама вдохнула аромат, который они источали, и опять, смеясь, поднесла их к моему лицу.

Между тем, развлечения, которым мы предавались после обильного обеда во второй половине дня, причинили нам некоторое волнение в недрах наших тел, а вернее, обильный обед стал причиной того, что мы обе испытали потребность сесть на корточки и облегчиться. Я стыдилась этой операции, и попыталась, чтобы соответствовать этому деянию, удалиться в сторону от Кати за дерево. Каково же было моё изумление, когда я, думая о том, как скрыться от её взглядов, увидела подругу рядом со мной, когда она усаживалась на корточки и с улыбкой рассматривала меня, исторгая при этом груз из своего живота с криками булочника, который месит хлеб, отпуская одновременно комментарии по поводу издаваемого при этом шума и запаха. Затем она неторопливо поднялась, сорвала с дерева листья и пучки травы и, стоя, очистила перегородки своих ягодиц, не опасаясь показывать мне свою наготу и экскременты, которые её испачкали. Наконец, она опустила вниз свои юбки и, взяв меня за руку, принялась прыгать от переполнявших её радостных чувств.

Мы уже достаточно надолго задержались вдвоём с Кати, солнце за это время стало падать за горизонт, и стволы деревьев омрачились длинными тенями.

— Мой Бог! Представляю, что скажут моя тётя и мадам Кетлер. И как мы их найдём?

— Какая же ты трусиха! — Ответила мне Кати, — Когда ты наберёшься хоть какой-нибудь уверенности в себе?

Кати была права и, вернув себе утраченное хладнокровие, мы уже через несколько минут обнаружили аллею, ведущую во дворец Грюнхов, где заметили тётю Анну и её гостей.

— Где вы были? — Спросила нас мадам Кетлер.

— Ах! — воскликнула Кати, — мы совершили большую прогулку по окрестностям.

— Маленькие лгуньи, — промолвила в ответ моя тётя, — мне придётся вас наказать за испачканные в результате вашей так называемой прогулки платья.

Меня стразу же стало трясти от озноба при мысли о наказании, которым мне угрожали, но мадам Кетлер неожиданно встала на мою защиту:

— О! Оставьте Лили в покое, чем ещё должны заниматься дети за городом? Они должны развлекаться, это нормально.

Моя тётя не стала ей перечить, и все поднялись в карету. Кати и я были немного утомлены нашими играми, и мы дремали в течение всей дороги обратно. Когда мы вернулись, то наспех поужинали, а после ужина мадам Кетлер вместе со своей дочерью уехали. Какую сцену прощания мы устроили с Кати у дверей дома! Наши родители были удивлены её нежностью, но не догадались о причине.

— Непременно напиши мне, и возвращайся быстрее! — произносила я ласковые слова на ушко Кати.

Кати, в ответ, не скупилась на обещания, и поцеловав меня в последний раз, ушла со своей матерью.

Впоследствии я частенько вспоминала, и с сожалением, должна это признать, об этом прекрасном дне, и о моменте, когда у Кати возникла эта прекрасная идея пренебречь замком Грюнхов и провести время в роще у дерева, где мы так весело и прекрасно развлеклись, и я ощутила первое настоящее наслаждение в жизни.

Сообщу вам по секрету, что сегодня, после обеда, я пошла в отхожее место, где развлеклась так же, как меня давеча научила Кати. Я продолжу это занятие этим вечером в моей постели, когда задую свечу и буду вспоминать в это время, представлять рядом с собой красивое тело Кати. Если моя тётя меня увидит в это время, тем хуже! Впрочем, она ничего не замечает.

Илзе пришла в тот момент самый момент, когда я делала записи в моём дневнике. Я быстро поднесла к её носу свою руку и заставила понюхать мой палец, и Илзе не сумела увернуться и избежать этой участи.

— Дело в том в том, — сказала я ей, — что я его только что вытащила из моего задика.

Это была абсолютная правда. Чтобы меня наказать за моё непристойное нахальство, Илзе меня ударила по моей попке, а я, в свою очередь, её по её упругому задику, и так мы со смехом развлекались некоторое время звонкими шлепками, пока не услышали шаги тётушки Анны. Мы тут же стали серьёзными и прекратили наши игры, и я стала изображать усердное чтение историй святых, а Илзе принялась делать вид, что занимается уборкой комнаты.

Глава III. Игрушки Кати

В последующие дни я имела обыкновение развлекаться за городом с одной пейзанкой, которая была моей соседкой по посёлку. Мы играли в игру под названием «Домашняя учительница», то есть я изображала школьную учительницу, а она мою ученицу. Итак, у меня был полный набор средств для экзекуции, доступный школьной преподавательнице, и не мне следует вам рассказывать, что в школе ученик частенько вынужден становиться на колени и получать кнутом и розгами по задней части тела, но я производила эту операцию во время наших игр в саду поверх юбки, не задирая её, так как вполне резонно опасалась, что если я подниму юбку во время нашей игры, внезапно появившаяся в саду тётушка и заставшая нас за этим занятием, вполне могла действительно задрать наши юбки и взгреть нас без всякой жалости. И однажды так и случилось. Только не моя тётя, а мать Паулы (так звали мою маленькую пейзанку) пришла в сад, где мы собирались сыграть в нашу игру, и набросилась на мою подружку, стала трепать её за волосы и уши, ударяла по щёкам, повторяя при этом:

— Ах! Гадкая врунья, ты получишь то, чего ты так желаешь, судя по всему, я тебе это обещаю. Я видела, что ты делала только что, и только моя глупость не позволила мне догадаться об этом раньше, но теперь я всё поняла, глядя на твои мерзкие развлечения, и ты будешь примерно и нешуточно наказана. Поверь мне, я тебя заставлю поплясать.

И мамаша Паулы, к моему большому удивлению, взяла мою подругу под свои руки и, вопреки бешеному сопротивлению девушки, которая пыталась царапаться и лягаться, задрала её платье, обнажив довольно крупный зад и, схватив ивовые прутья, по странному совпадению столь предусмотрительно оказавшиеся под её рукой, стала исступлённо хлестать мою «ученицу», что со стороны выглядело просто ужасно. Паула испускала дикие крики, присовокупляя к ним отчаянные мольбы о милости и сопровождая их не менее шумным последующим газоиспусканием, очевидно, вследствие ужасного испуга и напряжения тела. Её палач, казалось, не обращала на это никакого внимания, продолжая столь же яростно хлестать свою дочь. Я, поначалу, испытала огромный стыд от наблюдения за видом экзекуции над сладким телом моей подруги, но, постепенно, меня стало развлекать и даже возбуждать это зрелище, мне понравилось смотреть, как Паула отбивалась, я получала удовольствие, наблюдая за гримасами на её лице, на то, как инстинктивно сжимались от ударов её ягодицы и… что я могу вам ещё сказать? Стыдно, но мне нравилось слушать, как громогласно она портила воздух, испуская из своего тела газы настоящими пушечными залпами.

На следующий день Паула пришла меня навестить, но двигалась она с большим трудом, так как её разбитая накануне задница затрудняла движения её манящего меня тела. Глаза девушки были до сих пор красными от слез, и казалось, что ей очень стыдно после перенесённого в моём присутствии наказания и унижения.

— Паула, — сказала я ей, практически не смотря в её лицо, — давай опять развлечёмся сегодня и снова сыграем в нашу любимую игру — школьную учительницу.

Я не могла ей сделать более неприятного предложения, и Паула категорически от него отказалась. Видя это, я ей предложила, чтобы вместо того, чтобы играть учительницу, я могла бы сама сыграть ученицу, и что именно она могла бы управлять дисциплиной в наших занятиях вместо того, чтобы быть наказанной за её несоблюдение. На это условие она согласилась, и мы поменялись ролями в нашей игре. Паула воспользовалась этим преимуществом в полной мере и от души отыгралась на мне за те наказания и трёпку, которыми её накануне удостоила мачеха. Получая удары… я не знаю, какая странная радость заполонила меня, когда мои ягодицы ощущали, как их хлещет плётка Паулы. Я настолько возбудилась от этой трёпки, такое блаженство охватило меня, что я попросила Паулу отвести меня вглубь маленькой сосновой рощи, прямо за домом. Паула, которая абсолютно точно вжилась в роль госпожи-управительницы дома, да и моей судьбы тоже, пребольно схватила меня за ухо и прошептала мне в него те же самые слова, что, очевидно, говорила ей вчера её мать перед тем, как врезать розгами в первый раз:

— О! Мерзкая шлюшка, ты сейчас получишь звонкий шлепок этим прекрасным гибким кнутом по своему грязному заду.

После чего она сразу же заставила меня встать на колени и, несмотря на моё притворное сопротивление, расположила плашмя на животе, подняв мою попку вверх, и задрав мои юбки, она выставила на всеобщее обозрение мои обнажённые ягодицы, после чего нанесла по ним внезапный удар ужасной силы, и хотя он пришёлся в то место, где я его и ожидала, ярость с её стороны была для меня неожиданна. Когда она поразила моё тело таким мощным образом, я постаралась расслабить свои мышцы и, чтобы отомстить ей, выпустила в неё струю газа, который она, разумеется, и почувствовала, и услышала. Вначале Паула принялась смеяться, но видя, что я, как старый боевой конь, продолжаю музицировать при помощи моего зада, она буквально взбесилась и стала непрерывно хлестать мои ягодицы, в то время как я сопровождала каждый её новый удар новым взрывом моей задницы. В конце концов, при одном уж слишком сильном ударе, я внезапно поднялась, и замахнулась на неё рукой. Но Паула посмотрела на меня таким испуганным взглядом, что моя рука замерла. Она вскричала, умоляя меня простить её и наказать аналогичным способом. Она буквально молила меня о такой милости, и я не смогла ей отказать, и поставив её на колени, задрала вверх юбки Паулы, но спектакль, который мне предлагал её бедный зад, вдруг вызвал у меня жалость. Однако возможность наказать его через несколько мгновений все-таки вызвал у меня возбуждение, так что после короткого колебания я не смогла отказаться от нахлынувшего на меня желания отхлестать Паулу, и хотя, поначалу, я нанесла ей всего лишь лёгкие удары, они вызвали у неё непропорционально громкие возбуждённые стоны. Они меня не остановили, и я продолжила порку, заставлявшую увлажняться мою маленькую щёлочку. Наконец Паула сумела ускользнуть от меня, и опустив вниз свои юбки, умчалась со всех ног прочь. Впоследствии она больше не желала со мной играть в эту игру, находя её слишком жестокой, но, к счастью, что она ничего не рассказала своей матери о наших играх… то, чего я опасалась больше всего в этот момент.

В течение нескольких последующих дней я была вынуждена играть в свои игры в одиночестве, и само собой, в школьную учительницу тоже. Я поднималась в чердачную комнату под крышей на третьем этаже, где висело зеркало на стене. Закрыв дверь на ключ, я становилась на колени, поворачиваясь спиной к зеркалу и, наклонив голову к полу, а моя попка при этом оказывалась задранной кверху, и я могла таким образом снизу видеть своё изображение, которое отражало зеркало. Это позволяло мне, задирая свои юбки, одновременно изображать и учительницу и ученицу: мой зад принадлежал провинившейся ученице, а моя рука, наказывающая его, преподавательнице. Я развлекалась так же тем, что наслаждалась видом моих краснеющих под шлепками ягодиц, которыми я их щедро награждала. Кроме того, меня чрезвычайно забавляли гримасы, которые я заставляла непроизвольно, в момент сильной боли, изображать мою задницу, смотреть, как она разжимается и вновь сжимается под ударами, как улыбается и наливается силой поначалу сморщенная маленькая дырочка-ротик, как он открывается и пускает струю газов в сторону зеркала. В какой-то момент я испытывала очень живое удовольствие от этого действа и лишалась чувств на полу, с пальчиком одной руки, углубившемся в дырочку в моей попке, в то время как другой рукой я ласкала кнопку моей щёлочки впереди. Я развлекалась таким образом несколько дней подряд до тех пор, пока не встретила мою тётю в то время, когда я выходила из моей любимой комнаты, и не сумела побороть свой страх, который довольно явно изобразился на моём лице, и моё сердце билось столь сильно, что я поклялась себе, что больше не продолжу своих одиночных упражнений перед зеркалом, хотя, несмотря на мой явный испуг, моя тётушка ничего не заподозрила и не наказала меня. Мне повезло в этот раз, но так не могло продолжаться вечно. Правда, когда я навестила Кати, я не смогла удержаться от искушения и попросила сыграть её со мной в мою любимую игру, в школьную учительницу, что мы и сделали в комнате служанок… не знаю почему, но я меньше боялась быть застигнутой за этим занятием у неё, чем у тёти Анны.

Кати, впрочем, и без меня увлекалась разными грязными, экстравагантными штучками, и ведь всякий вечер, пока мы были в беседке, она демонстративно непрерывно портила воздух.

— Почему ты не составляешь мне компанию? — спросила она.

Я посмотрела на неё, смеясь, но немного удивлённая этой свободой выражения Кати своих чувств.

— Пошли со мной в отхожее место, — продолжила тогда Кати, — я хочу…

Я не стала слушать продолжения и проследовала за ней. Войдя, мы закрыли дверь на ключ, а затем Кати подняла вверх свою юбку и опустила вниз кружевные штанишки, явив моему взгляду довольно таки широкий и чрезвычайно аппетитный задик. После чего она мне дала послушать настоящую концертную музыку, симфонию в исполнении её аппетитной попки-оркестра. Звуки флейты чередовались с длинными и мощными артиллерийскими залпами полкового тромбона, затем следовали живые скрипичные нотки, а голос контрабаса сопровождали не слишком деликатные запахи довольно-таки своеобразных духов. В конце Кати выгнула свой зад вперёд, и я увидела крупную жёлтую колбасу, которая висела у неё между ягодицами. Кати отскочила прочь от дырки отхожего места, и стала вихлять бёдрами со своими экскрементами в заду, как танцовщица на деревенских танцульках, и наконец, она вернулась на место и сев на корточки перед дырой, точнёхонько уронила их туда.

— Теперь своя очередь, — сказала она мне.

Положив мои руки на свои бедра, я хохотала во всю глотку, и смех сотрясал мой живот, благодаря чему я легко выпустила свои газы прямо под нос Кати, которая, встав на колени перед моим задом, при каждом дуновении ветра из моей попки, восклицала:

— Чувствуется запах сыра, или благоухание старой капусты.

И мы смеялись изо всех сил, стараясь превзойти друг друга. Наконец, настала моя очередь взойти на трон и возложить на него мои экскременты. Кати смотрела, как коричневый помет по одному падал в дыру, перемежая мелкие, средние и крупные колбаски. Когда я закончила, Кати сама вытерла мой зад листком бумаги, после чего, с придыханием вымолвив, что эта дурацкая бумага недостаточно хороша для моей попки, вылизала её своим язычком. Я нашла это одновременно и отвратительным и… прелестным действом.

Возбуждённые происходящим, мы собирались возобновить нашу сладострастную игру-компанию — уже в две дырочки, и попытаться попробовать смешать наши газовые выстрелы, чтобы получить новый, особенный аромат, одновременно лаская друг другу наши вдруг поднявшиеся вверх и напрягшиеся маленькие кнопки над раскрасневшимися щёлочками, когда вдруг Илзе, как всегда заботящаяся о нас, пришла к нам и сказала через закрытую дверь, что нас ищут. Мы наспех вытерлись, опустили вниз наши юбки и, приведя себя в порядок, вышли.

По дороге Кати мне тогда рассказала об одном трюке, игре, в которую она уже играла у одной набожной и стыдливой пожилой дамы, к которой она приезжала в замок вместе со своей матерью и была вынуждена там провести несколько дней. Там был маленький кабинет в спальной комнате этой дамы, и дверь в него была всегда закрыта. Кати хотела проверить, действительно ли он служит гардеробной, как её уверяли, или в этом кроется како-то обман. Вечером, когда пожилая дама молилась перед сном, Кати пошла вместе со служанками замка, которые должны были помочь пожилой хозяйке лечь в кровать, в её комнату и, задушив смех, увидела, как они развлекались тем, что испускали струи газа из своего кишечника, заботясь лишь о том, чтобы они выходили не слишком громко, и было понятно, что они перед этим съели много фасоли и репы за ужином. В конце церемонии, когда служанки уже ушли, Кати, спрятавшаяся в гардеробной, дверь в которую, покрытая большим черным сукном, оказалась на самом деле открытой, бесшумно и стремительно прокралась внутрь комнаты при свете одинокой свечи, которую она сразу же погасила, и лишь только при одном лунном свете, который достаточно хорошо освещал комнату, задрав кверху юбку и согнувшись, она приблизила две свои голые ягодицы к лицу дамы, и выпустила ей в нос последний, но громогласный выстрел, рискуя одновременно послать ей в лицо что-либо иное, более существенное, чем ветер, и затем, как молния, исчезла. Пожилая дама вскочила, пребывая одновременно в состоянии отвращения и ужаса, и принялась просить небо о спасении души, полагая, что это демон приходил к ней, чтобы забрать её в ад. На следующий день, когда Кати хотела возобновить свой фарс, пожилая дама уехала, не осмеливаясь сказать, почему она столь быстро оставила замок. Кати меня уверяла, что она обо всём рассказала своей матери, которая долго смеялась над произошедшим, и лишь слегка поругав её за этот поступок, но, в действительности, ей сильно понравилось, что над этой старой каргой так насмеялись, потому что её вечно дурное настроение постоянно отравляло жизнь всем окружающим ее персонам.

Глава IV. Кража персиков