Образ зверя

Часть 1. Зверь выходит из вод

Глава 1

I

Экран вспыхнул, и на нем появилось лицо бога. Толпа, собравшаяся на площади, стихла. Торжественное молчание нарушал только ветер, заблудившийся в узких переулках, выходивших на площадь. Люди, замерзшие и взволнованные, переступали с ноги на ногу. Все ждали, когда бог объявит свою волю.

На худом суровом лице с широкими скулами блестели серые, холодные глаза. Проницательный взгляд, казалось, проникал прямо в сердце и высвечивал порчу, поразившую его. Бог видел все. Немногие в толпе могли вынести его взгляд. Люди стояли, опустив головы, разглядывая чужие ноги, лужицы, влажную каменную кладку. Мелкий дождь сыпался сверху, мочил затылки.

Тонкие губы тронула слабая улыбка, морщины резче проступили на старом лице. Над толпой полетел громкий, хорошо поставленный голос, усиленный динамиками. Бог говорил медленно, с большими паузами, придавая вес каждому слову.

— Дорогие дети! Братья и сестры! Спасибо, что пришли. Я рад, что вы не забыли мое лицо. Сегодня — радостный день. Префект Северо-Востока усердно трудился на своем посту и заслужил награду. Я призываю его.

В первых рядах, близких к экрану, началось движение. Толпа расступилась, оставив в одиночестве человека в черном пальто и шляпе. Человек затравленно оглянулся и сделал нервное движение рукой, попытался пригладить волосы. В волнении он забыл про шляпу, и она соскочила с головы. Из ряда солдат, застывших у экрана, выделились двое. Их белая одежда промокла и выглядела серой, как небо над головой. Человек попятился, и толпа отползла от него дальше. Солдат поднял автомат и прицелился.

Вдруг из толпы выскочил какой-то юноша, почти ребенок. Отросшие волосы растрепались от дождя и от спешки. Прыщи уродовали длинное испуганное лицо, редкая рыжая бородка торчала клоками. Префект отшатнулся от него, оступился и нелепо растянулся на холодных камнях.

— Да что с вами, люди? — крикнул юноша тонким пронзительным голосом. — Сколько еще вы будете глотать это? Вы вообще в своем уме? Какой бог, это же президент наш бывший!

Палец с покусанным грязным ногтем обличал лицо на экране.

Сутулая старушка выступила из толпы, взяла юношу за рукав.

— Милый, ты чего это? Угомонись! Побойся бога!

— Да вы не понимаете, что ли? — надрывался молодой человек. — Это же чушь! Этот экран, этот, этот…

— Экран — это чудо господнее, — авторитетно заявила старушка. — Он без проводов работает.

— Без проводов!.. Да я сейчас вам покажу! Сейчас, сейчас! — задыхался юноша, спешил сказать, глотая окончания слов.

Он запустил руку во внутренний карман сального пиджака, где хранил фотографию, которую считал важнее всего на свете — важнее даже собственной жизни. Старушка поспешила отойти подальше и быстро затерялась в толпе. Ближайший солдат отреагировал мгновенно: в два широких шага подошел к бунтарю и ударил его прикладом по голове. Юноша застонал и повалился на землю. Фотография выскользнула из кармана и упала на влажную землю изображением вверх. На ней мужчина, похожий на бога с экрана, лежал в простом деревянном гробу, сложив руки на груди. Солдат наступил на фотографию сапогом, приставил ствол к голове юноши и выпустил очередь. Толпа сосредоточенно молчала. Люди отводили глаза, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Бог наблюдал за происходящим со сдержанной улыбкой.

Префект попытался воспользоваться ситуацией, вскочил на ноги и побежал. Он врезался в человеческую массу, но та не пустила его, встала крепко. Префект бил озлобленные лица кулаками, лягался, пока чьи-то сильные руки не оттолкнули его обратно, к солдатам.

Очередь — и префект отправился к создателю.

Военный, расправившийся с молодым бунтарем, нагнулся и подобрал фотографию, испачканную кровью. Он несколько секунд изучал ее, после чего спрятал в карман.

— Новым префектом Северо-Востока назначаю Дмитрия Ковригина, — прогремел бог. Затем перешел на вкрадчивый шепот: — Скажем: «Аллилуйя!» Скажем: «Аминь!»

— Алиллуйя! Аминь! — отозвалась толпа.

Бог улыбнулся своему народу. Настало время для ритуальной прощальной фразы, но бог молчал. Казалось, он собирается сказать что-то еще. Люди напряженно переглядывались. Новый призыв? Новое назначение? Повышение налогов? Новая реформа? Вопросы тараканами ползли по взволнованной толпе.

Случилось неожиданное. Изображение на экране зарябило, раскололось на разноцветные квадраты. Несколько мгновений квадраты мерцали, потом потухли все разом, уступили место синеве. По синему экрану побежали белые цифры:

55.83168055555599807,37.6319472222220028

Потом экран мигнул несколько раз и погас. Люди застыли, раскрыли рты в изумлении. Солдаты растерянно переглядывались.

* * *

Таши, смешавшись с толпой, внимательно следили за происходящим из-под широкого копюшона. Таши — общее имя для двоих, запертых в одном теле. Сами себя они называли Таш и Таша, но множественное число закрепилось за ними и превратилось в единственное. Все, кто вел дела с близнецами, называли их просто Таши, адресуя это имя обоим, не обращаясь непосредственно к кому-то одному.

Жизнь оставила Таши не так много средств к существованию, так что брат с сестрой зарабатывали за счет ставок на тотализаторе. И зарабатывали очень и очень прилично. У обоих был прекрасный аналитический ум, удивительная память, они хорошо разбирались в политике и обладали определенными связями. Сегодня Таши снова озолотились: они предполагали, что префектуру Северо-Востока ожидают определенные пертурбации, а Ковригину давно прочили большое будущее. В последнее время Северо-Восток Сердца стал лакомым кусочком по целому ряду причин: наркотики, игорный бизнес и подпольные бои. Контроль за этим бизнесом сулил серьезный барыш, а прежний префект не очень любил делиться. Конец был неминуем — кто угадает когда, сорвет джекпот.

Но то, что экран сломается, не ожидал никто. Таши прикинули, сколько мог бы стоить такой прогноз и с досадой переглянулись. Каждый увидел в глазах другого и кое-что еще — страх.

— Как думаешь, что это значит? — спросила Таша, взглядом указывая на экран.

— Думаю, это неожиданность и для них, — ответил Таш, имея в виду солдат, а вместе с теми, очевидно, и власть Сердца в целом.

— А что это за цифры? Случайность? Или какой-то код?

— Может быть, координаты?

— Ты их запомнил?

— Обижаешь!

II

Удар. Еще удар. Перед глазами вспыхивают и гаснут черные звезды.

В начале боя Урс намеренно пропускает несколько ударов, чтобы у противника появилась ложная надежда. Надежда — самый опасный вид самообмана. Ее легко разбить; она ломается раньше, чем кости. Человек, лишенный надежды, уже не боец — мешок с мясом.

Урс делил противников на три типа: дураки, честолюбцы и отчаявшиеся. Отчаявшиеся — самые опасные. Загнанные в угол, они бились до последнего, не боялись запачкаться, пускали в ход все, чем располагали. В них было больше звериного, чем человеческого, и Урс уважал их. Они излечились от психологического заболевания, которое называют надеждой. Отчаявшиеся оставили на теле Урса много меток, и он носил их, как награды.

Дураки не верили в репутацию Урса и относились к нему как к городской легенде. Они были оптимистами и пропускали предупреждения мимо ушей. Дураки считали, что столько побед одержать просто невозможно. Поэтому-то они и были дураками.

Честолюбцы почти ничем не отличались от дураков, разве что были чуть-чуть умнее –верили всему, что говорилось об Урсе. Но в себя все-таки верили больше. Баснословное богатство, обещанное за победу над легендарным бойцом, — слабая мотивация, если знать, что идешь на верную смерть. Слава — другое дело. Чего не сделаешь ради славы?

Может быть, они рассчитывали, что Урс одряхлел и потерял хватку. Ставки на время — самые мудрые, и однажды постаревший боец точно проиграет молодому. А кто сказал, что Урс будет драться до старости?

Урс появился на свет тридцать пять лет назад, двадцать из которых провел на ринге. Сегодня он отмечал своеобразный юбилей: вышел на ринг в 1110-й раз. Успех предрешен, потому что в сумме цифры дают три.

Несколько лет назад, еще до того, как он побил своего тысячного противника, организаторы боев пытались выводить его на ринг под именем Тысяча Душ, но прозвище не прижилось. Иногда его звали просто — Смерть. Самого Урса это раздражало: он был спортсменом, а не убийцей, пусть в этом конкретном случае эти понятия не различались.

Родители назвали его Руслан. Путем несложного преобразования короткое имя Рус превратилось в Урс. Урс значит медведь, и его это вполне устраивало. Он и был похож на медведя: две метра, рельефный торс, покрытый жесткими бурыми волосами, ноги-колонны, непропорционально маленькая голова с ежиком русых волос — настолько маленькая, что объемные бицепсы казались больше. Размер не повлиял на ее содержимое: Урс слыл выдающимся стратегом и тактиком. Каждый бой он разыгрывал в уме как шахматную партию. Он просчитывал углы и наклоны, считал шаги и удары, выстраивал сложные схемы из прыжков, уверток и уходов. Вдобавок, он был одержим цифрами. Урс выделял числа, которые ему нравились: например, 3, 5 и 21; некоторые же, напротив, он считал несчастливыми и опасными — 7, 17 или 19. Иногда, забавы ради, он завершал бой в девятнадцать ударов, иногда — в пять. Постоянная практика убедила его в том, что у цифр есть воля. Он всего раз был близок к поражению, и это произошло 17 июля.

Сегодняшний противник оказался типичным дураком. Жилистый юнец, весь в татуировках, у шеи и на груди — два длинных уродливых шрама. Поддавшись на хитрость Урса, юнец молотил его, уверовав в победу. В его серых глазах плясало злобное веселье. С каким удовольствием Урс погасит его!

Публика, привыкшая к излюбленной тактике Урса, молча следила за боем. Только несколько молодых парней — по-видимому, группа поддержки противника Урса — вопили что-то агрессивно-подбадривающее.

Урс, тяжело ступая, отошел в угол ринга, помотал головой, будто не соглашаясь с началом боя. Когда Медведь поднял голову, его противник невольно попятился. Урс оскалил зубы в жуткой усмешке. В тусклом свете арены, в густых тенях он выглядел чудовищем из страшной сказки.

Урс хлопнул в ладоши. Он поднял руки вверх; на правой отставлены указательный и средний пальцы, на левой — только указательный. Урс пообещал зрителям, что уложится в 21 удар. Отсчет пошел.

Первый — в челюсть. Голова дурака мотнулась влево, в темноту за рингом полетели осколки зубов. Второй — в мускулистый пресс, похожий на стиральную доску. Юнец сложился пополам, сплюнув кровь на грязный пол. Третий — коленом в лоб; враг повалился на спину. Услышав тупой громкий звук, Урс рассмеялся. Он любил музыку костей; он знал их язык и умел говорить на нем. Шестой — Урс прыгнул на юнца и впечатал обе ноги в промежность. Татуированный взвыл. Его крик отскочил от невысокого потолка и оживил толпу. Люди встали со своих мест и заголосили. Они поняли, что Урс приступил к своей страшной работе. Семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать — град ударов по голове. С разбитого лица на Урса глянули глаза, полные страха и отчаяния. Сколько таких взглядов повидал Урс за свою долгую карьеру? Разбитый рот шевелился, шептал какие-то слова. Поздно: бесполезно молить о пощаде, коли вышел навстречу поезду.

Урс поднялся и несколько раз пнул противника по голове. Оставалось еще семь ударов. Медведь ударил юнца тяжелым ботинком под ребра, чтобы ударов осталось шесть — он не доверял семерке. Толпа за рингом бесновалась и требовала крови. У него осталось немного пространства для маневра, поэтому последние удары должны быть максимально зрелищными.

Он встал на колени перед противником. Дурак перекатился на бок и свернулся калачиком. Он неуклюже попытался поставить Урсу подножку, но тот остановил жалкую попытку, истратив шестнадцатый удар.

Урс вывернул врагу руку и, стоя на коленях, вытянул ее вверх, привлекая внимание зрителей. Болельщики затаилась, выжидая. Урс левой рукой с силой сдавил чужую кисть — пальцы разошлись веером — и ударил по ней правым кулаком. Пальцы бросились врассыпную, с хрустом сломались, как сухие ветки. Урс загоготал: нет ничего слаще музыки костей. Юнец завыл, в вое угадывались оскорбления и брань. Урсу до этого не было дела. Его ждала работа, которую надо довести до конца. Два удара он употребил, чтобы сломать врагу обе стопы. Предпоследним перебил вторую ладонь.

Напоследок Урс подготовил для толпы нечто особенное. Он взял врага на руки, перехватил удобнее, присел и поднял над головой. Толпа взревела. Кто-то прорывался к рингу сквозь бесстрастных охранников и визжал «Убей его!» Кто-то истерически хохотал. Какая-то женщина рвала на себе одежду; из порванной рубашки вывалилась грудь. Урс увидел бледные лица — товарищи побежденного. Тут и там взгляд выхватывал из толпы разочарованные физиономии — те, кто поставил против него. На что они вообще рассчитывали? Сегодня кто-то получил важный жизненный урок.

— Урс! Урс! Урс! — скандировали люди, и это заглушило все прочие звуки.

Под сладкий ритм своего имени Урс опустил тело на колено, поставив точку в музыкальной фразе костей. Позвоночник треснул, проигравший тряпичной куклой упал на пол.

Урс хлопнул в ладоши и заревел, приветствуя толпу. Люди бесновались, возбужденные сценой расправы. Всегда так — они никогда не устают. Они всегда хотят больше. Больше жестокости, больше крови, больше ярости. Сколько еще боев он должен выиграть, чтобы накормить этого ненасытного зверя?

Радость победы быстро стерлась, потонула во вдруг навалившейся усталости. Сейчас начнется самая отвратительная часть: тот, кто заплатит больше всех, поднимется на сцену и добьет бедолагу. Урс никогда не присутствовал при этом. Он спортсмен, а не убийца.

Медведь в шкуре человека сошел с ринга и побрел к выходу. Победивший и проигравший одновременно. Потерявший очередную частичку себя.

III

Марк пускал в мишень стрелу за стрелой. Мишенью служила тряпичная кукла, которую он выменял у сестры за пару яблок. Яблоки он своровал у соседа. Сестру их происхождение не занимало, а сосед вроде бы ничего не заметил, так что никто не остался внакладе.

Сначала Марк стрелял в точки, которые ему кое-как удавалось намалевать на стволах деревьев. Он часто мазал, и ему это быстро наскучило. Но дед Андрей посоветовал не бросать лук — мол, стрелой всегда добудешь себе пропитание. Просто начинать нужно с чего-то полегче, от больших мишеней переходить к маленьким. Марк послушался, раздобыл где-то несколько досок и прибил их к деревьям, соорудив крестообразные мишени. С крупными целями дело пошло поживее. Со временем точность повысилось, и успех породил желание закрепить результат. Мишени уменьшались, стрела Марка била пустые бутылки, старые горшки, соседские груши и яблоки.

Марк давно присматривался к сестринской куколке, несколько раз выпрашивал, торговался, пока не получил желаемое. Куколка интересовала его, потому что очень хотелось подразнить сестру и покрасоваться перед ней. Здорово было бы просто взять куколку, подбросить ее высоко-высоко да сбить стрелой обратно на землю. Но сестру обижать не хотелось, вот и пришлось заключить честную сделку и приобрести игрушку по справедливой цене.

Благодаря тренировкам с куколкой он быстро набил руку и стал отлично справляться с движущимися целями. Пару раз ему удалось принести кролика на ужин. Все очень хвалили его, даже сестра, обычно безучастная к его увлечению, пробурчала что-то одобрительное.

Марк жил в семье волхва. Андрей, его дед, и два других старика, Василий и Степан, правили родом. Семья Марка ни в чем не нуждалась и могла предаваться праздности, как семьи других волхвов. Только им это было не по сердцу. Дед охотился, несмотря на свой почтенный возраст; отец, Сергий, работал с камнем; мать, Ольга, с сестрой, Любинькой, как и другие женщины, собирали ягоды, овощи и фрукты на общих полях. Марк шел по пути деда: склонялся к охоте, а не к ремеслу.

На поселок напали вечером. Марк с отцом ждали деда у капища, где волхвы, затаив дыхание (воздух внутри капища принадлежит богам), совершали ежевечерний тайный обряд. Мать и сестра, как и положено, остались в поселке, стряпали ужин. Марк, коротая время, упражнялся с куклой, но уже подустал и бродил вокруг, подбирая стрелы.

Со стороны поселка вдруг раздался крик, за ним — еще один и еще. Тишина взорвалась — казалось, все жители загомонили разом; женские крики мешались с ревом мужчин. Но было что-то еще: какой-то ритмичный зловещий стрекот. Марк встревоженно переглянулся с отцом.

Отдернув полог, волхвы поспешно вышли из капища. Старики нахмурили брови. На лице деда Марк увидел новое выражение — страх.

— Автоматы, — прошептал дед незнакомое слово.

IV

Ася нежилась в кровати. Солнце ярко светило сквозь окно, грело лицо, заставляло жмуриться и закрывать глаза. Ася встречала новый день с улыбкой. Прикрываясь ладонью от яркого света, она повернулась к Диме. Дима спал, отросшие волосы смялись и разметались по подушке. Из открытого рта на подушку тянулась тонкая ниточка слюны. Ася была влюблена, и даже эта деталь отозвалась теплом в сердце. Дима, такой близкий, такой родной. Ее радость, ее опора, ее жизнь. Ее мужчина.

Ася потянулась, провела ногой под одеялом по его ноге, поросшей жесткими волосами. Дима крепко спал и не откликнулся. Ася чуть придвинулась к нему и поцеловала в небритую щеку. Дима отстранился, пробурчал что-то и поудобнее устроил голову на подушке.

Как же она любила эти утренние пробуждения! Мир казался таким ярким, таким чудесным и наполненным смыслом — пусть и сводился к этим четырем стенам.

Дима был для нее всем миром.

Может, их страсть разгорелась так ярко, потому что была под запретом? И каждый новый день был ценнее предыдущего, потому что мог оказаться последним? Если бы они встретились при других обстоятельствах, полюбили бы они друг друга?

Ася отбросила одеяло, посмотрела на себя, на свое гибкое, молодое, полное сил тело. Живот еще не начал округляться, хотя она точно знала, что беременна. Ее тело (по крайней мере, пока) было совершенным, если не брать в расчет один-единственный изъян — механический протез вместо правой руки. Ася отправила мысленную команду этому чужому неотзывчивому куску железа. Железные пальцы откликнулись с едва заметной, но раздражающей задержкой. Ася покрутила указательными пальцами на обеих руках — протез отставал. Жизнь против машины: один — ноль.

Иногда Ася думала, что лучше бы у нее совсем не было руки. Но избавиться от протеза никак не решалась. Протез противоречил всему, во что она верила и что говорила. Дима несколько раз предлагал помощь: кто-то из его знакомых мог провести операцию. Ася всегда отказывалась. Она — человек, пока у нее две руки, пусть одна из них — игрушка. Без этой игрушки она станет калекой.

Ася села на кровати и потерла глаза, отгоняя сон.

Она собиралась пойти умыться и принять душ, когда начались неприятности.

Входная дверь вздрогнула, сорвалась с петель и влетела в комнату, с грохотом приземлившись у кровати. Ася вскрикнула, подтянула одеяло к себе, спрятав грудь. Дима вскочил, запутался в простынях, ничего не понимая со сна. В квартиру один за другим ввалились пять мужчин в синей военной форме. На лицах — защитные маски, в руках — автоматы. Последний — высокий, с болезненно-прямой осанкой, руки за спиной, маски нет — вошел торжественным и уверенным шагом, скрипя сапогами.

— Контроль, — прошептал Дима. Ася бросила на него испуганный взгляд.

— Служба контроля рождаемости. Канцелярия господина Ректора, — представился мужчина, вошедший последним. — Что это у нас тут? Молодые, красивые, голые. Два нарушителя. Будьте добры, назовитесь.

Холодные серые глаза медленно скользили по комнате. Ася невольно поежилась, когда почувствовала на себе этот рыбий взгляд — будто к ней прикоснулось отвратительное насекомое.

— Дмитрий, — сказал ее любовник, вскинув подбородок.

Голос дрогнул, выдавая страх, и движение получилось нервным. Короткая жестокая усмешка, пробежавшая по губам следователя, указала, что это не осталось незамеченным.

Помолчав, человек из службы контроля изобразил на лице досаду и дернул головой, поправляя седую челку, упавшую на лоб.

— Настоящее имя, а не эти ваши… — он помедлил, брезгливо подбирая слово, — клички!

— ДЗ-2312, — сказал Дима.

— Вот, другое дело! ГГ-1489, руководитель оперативной Службы контроля рождаемости, к вашим услугам. — Он присел в издевательском поклоне. — Опер, как вы нас называете.

Несколько мгновений все молчали.

— А девушка?.. — опер вопросительно поднял бровь.

— Не ваше… — начал Дима.

Ася остановила его, успокоительно положив руку на плечо:

— АФ-1554.

Ася сама удивилась уверенности в собственном голосе.

— Замечательно! — следователь развел руки в стороны. — Осталось только уточнить одну маленькую деталь. Чем именно вы здесь занимаетесь? — издевательски протянул он.

Ася и Дима молчали.

— Давайте-ка я вам помогу, — усмехнулся опер. — В конце концов, строить предположения — моя работа. Я вижу, на вас нет одежды. Наверное, в этот холодный осенний день вы просто немножко замерзли. Обстановка, я погляжу, бедная, это значит, что денег на обогрев у вас нет. Как, впрочем, и на одежду. И вы раздобыли где-то это одеяло… Надеюсь, не украли?.. — погрозил он им пальцем. — А где теплота, там и сон. Может, давление повышенное, я бы тоже не отказался прикорнуть. Сон — всему голова! Правильно я говорю, а? Нет ли изъяна в моих рассуждениях? Не спать! — Опер хлопнул по плечу одного из военных, направивших автомат на Асю и Диму.

— Нет, полная чушь, — раздался приглушенный маской голос. — Трахались они, разве не видно?

Следователь изобразил притворный ужас и отвесил военному шутливый подзатыльник.

— Следи за языком, солдат! Да и как могли эти два очаровательных голубка предаваться такому постыдному и запрещенному законом занятию? Посмотри на них, они же как красавица и чудовище. Разумеется, красавица — это он, а она — чудовище. Посмотрите, что у нее с рукой.

Дима вскочил с кровати и бросился на следователя. Солдат встал у него на пути и ударил в грудь прикладом. Дима со стоном повалился на пол. Ася закричала.

— Тише, тише, — опер поднял руки вверх. — Ничего страшного не происходит. Вы на взводе, мы на взводе. Мы не будем принимать никакие меры, пока во всем окончательно не разберемся.

Ася чуть-чуть подвинулась к краю кровати. Там стояла тумбочка, в верхней полке лежал пистолет. Скорее всего, это их не спасет, но они хотя бы обменяют свои жизни на жизнь этого ублюдка.

— С другой стороны, — продолжал следователь, — мне дело кажется совершенно прозрачным. Если я вижу книжку, на которой лежат очки, а рядом с ней — спящего дедушку, я могу с полной уверенностью заявить: этот дедушка только что читал книжку, она его утомила, и он заснул. Прошу меня извинить, но я уверен, что у мужчины и женщины под одеялом не так уж много совместных занятий.

Следователь снова тряхнул головой, поправляя прическу, и похлопал в ладоши.

— Вердикт: виновны. Приговор: смерть. Привести в исполнение, немедленно.

Солдаты сделали полшага вперед. Ася протянула к тумбочке механическую руку и рванула на себя верхний ящик.

V

Проповедник, отец Григорий, вещал с деревянной сцены и все больше распалялся. Жестикуляция становилась агрессивнее, голос — громче, речь — сбивчивее. Из каркающего рта на первые ряды слушателей летела слюна, и Петр невольно порадовался, что пристроился сбоку.

— Настали последние времена, услышьте меня, люди добрые! — кричал проповедник. — Наши урожаи скудеют, наши жены рожают уродов, наши города лежат в руинах. Скоро придет он, наш искупитель и спаситель! Явится нам во славе и заберет нас на небо, где мы будем радоваться, нежиться в лучах его славы, работать и после благородного труда вкушать хлеб и козий сыр!

Петр скривился. Что за детские сказки? Один раз ему удалось раздобыть козий сыр на черном рынке, и так он обеспечил себе, наверное, самый худший ужин в жизни. Это не говоря о том, что он истратил на него существенную часть своих сбережений. Потом пришлось несколько месяцев кое-как перебиваться.

Игра стоила бы свеч, если бы сыр не оказался такой дрянью. Петр хотел произвести впечатление на даму, чью осаду он тогда весьма успешно вел к победному финалу. Сыр вонял и, казалось, был сделан не из молока, а из козьего дерьма. Дама, приготовившаяся вместе с ним вкусить заветное яство, обвинила Петра в скупости и попытке выдать тухлятину за деликатес.

Осада окончилась сокрушительным фиаско, Петр лишился и женщины, и денег. Он подбил глаз продавцу и, увлекшись, едва не порешил беднягу, вымещая нерастраченную сексуальную энергию. Спасая жизнь, продавец пообещал отвести Петра на подпольную ферму, где содержалась пара коз. Так Петр убедился, что сыр настоящий, но затяжной кризис веры, в котором он пребывал, от этого только усилился. Если на небесах так кормят, лучше оставаться на земле.

— Там, на золотых полях, — не унимался проповедник, — мы будем работать! И каждый получит по справедливости! Каждому воздадут по его трудам!

Тоже спорный момент. Все зависит от того, в каком виде люди попадают на эти золотые поля. Если он окажется там, — а Петр очень на это рассчитывал, — в глубокой старости, то работать много он не сможет. То есть будет получать меньше тех, кто попадет на небеса в лучшей форме. Или произойдет некое чудо, и после смерти все помолодеют? Опять не сходится: как быть тем, кто умер в младенчестве?

Проповедник поднял над головой руки, в которых сжимал молоток и серп, символы веры. Люди зашептали слова молитвы, вторя истерическому голосу проповедника. Петр присоединился: если очень уж выделяться, можно нажить кучу проблем.

Ход молитвы нарушили громкие хлопки. Все затихли и повернулись к нарушителю, полные злобного негодования. Проповедник взвился и чуть не упал со сцены, сокрушенный подобной наглостью.

Толпа отпрянула от выскочки, дерзнувшего посмеяться над святым человеком.

Нарушитель оказался невысоким мужчиной с неприметной внешностью, одетый в простой рабочий комбинезон. Длинные мышиные волосы прикрывали уши и падали на щеки. Что-то не так было с носом, отчего лицо казалось несимметричным. Петр с интересом подался вперед. Было в позе незнакомца что-то неуловимое, властное, как будто бы он имел право делать то, что делает.

Незнакомец откашлялся и, улыбнувшись уголком рта, заговорил:

— Как мы узнаем спасителя?

Проповедник хотел что-то сказать, но не нашел слов и в ярости просто хлопал ртом, как рыба, выброшенная на берег. Собравшись, он выпалил:

— В древних книгах сказано: по когтю узнаешь льва. Спаситель явится в свете и блеске, и, значит, мы даже не сможем смотреть на него, как не можем смотреть на солнце. — Он обратил к наглецу лицо, искаженное гримасой презрения. — Кто ты вообще такой? Какое право ты имеешь нарушать нашу молитву?

— А если я скажу, что все это ложь и чушь собачья?

— Охрана! — крикнул проповедник, наставив на нарушителя длинный указательный палец с грязью под ногтем. — Разберитесь с ним!

От дверей отделились две большие грозные фигуры и двинулись в сторону смутьяна. Незнакомец оказался проворнее: в два прыжка он подскочил к сцене и запрыгнул на нее, оказавшись рядом с ошарашенным проповедником.

— Я и есть тот, кого вы ждали. И я вами очень, очень недоволен, — сказал он.

Толпа ахнула, громилы поспешили к сцене, расталкивая людей.

— Я знаю, вам нужны доказательства. Пожалуйста! — сказал безумец и выхватил серп из руки отца Григория. Тот в страхе отшатнулся, но недостаточно быстро. Молоток упал на дощатый пол с глухим стуком.

Смутьян сделал к проповеднику быстрый шаг, развернул спиной к себе, лицом к пастве, и полоснул серпом по горлу. Кровь фонтаном брызнула из раны, окрасив первые ряды красным. Громилы, подошедшие к сцене, замерли. Все в ужасе замолчали. Потом зал наполнился криками, все бросились к выходу. Петр прижался к стене, напуганный, но заинтригованный.

— Тихо! — крикнул безумец и наставил серп на охранников: не приближайтесь. — Прошу минуту вашего внимания. Сейчас будет чудо!

Если бы Петр не видел это своими глазами, он ни за что не поверил бы — даже если бы ему рассказали об этом сто человек. Незнакомец провел рукой по страшной ране, и она исчезла. Голая шея, ни пятен крови на одежде, ничего. Проповедник закричал, вырываясь. Незнакомец его отпустил, и тот полетел со сцены, прямо на обескураженную охрану.

Люди застыли в нерешительности. Давка у входа прекратилась.

Незнакомец заметно побледнел. По-видимому, чудо отняло у него много сил. Ноги его подогнулись, он сделал несколько неверных шагов по залитой кровью сцене — отсюда кровь никуда не делась.

— Ну, чего ждете? — сказал он тихим голосом. — На колени!

Первыми приказ выполнили охранники, привыкшие к подчинению. Затем несколько женщин увлекли за собой своих мужчин и детей. Скоро все в зале стояли на коленях — за исключением Петра, который в оцепенении стоял, вжавшись в стену, и не знал, что делать.

— А, привет, Петр! Я за тобой пришел. Пойдешь со мной, — слабо улыбнулся ему спаситель со сцены и помахал рукой.

Глава 2

I

Таши глядели из окна на нарядную церковь, к которой тянулись тонкие человеческие ручейки. Женщины — в платках, мужчины — в шляпах, прикрываясь от непогоды. Мужчины галантно пропускали дам у дверей, снимали шляпы, подчиняясь древнему обычаю. Это религиозное и одновременно светское действо вызывало невольное участие: островок спокойствия в свихнувшемся мире. И здание было под стать, небольшое, но величавое, строгое, но наивное, похожее на шарики мороженого в вафельном рожке. Умели раньше строить — красиво, практично, на века. Церковь простояла невесть сколько и еще столько же простоит. Говорить о конкретном времени теперь затруднительно, поэтому прогнозы так дорого стоят. А Таши специализировались на прогнозах.

— Смотри-ка, все идут, — сказал Таш.

— Ага, — сказала Таша. — И все им ни по чем. Как думаешь, много у кого начался кризис веры, когда экран погас?

Таш прищурил глаз, делая вид, что производит расчеты.

— Ставлю на ноль целых пять десятых процента, — подытожил Таш. — Но это только ради того, чтобы поспорить. Если бы пришлось делать ставки, я бы поставил на ноль.

— Зеро, — усмехнулась Таша.

— Только вряд ли мы что с этого выручили бы. Это и так всем понятно.

— М-да, — скучно протянула Таша. — Религия у людей в крови.

— Стадное чувство.

— Опиум для народа.

— Но, надо признать, обставили они это эффектно, — сказал Таш.

— Думаешь, это подстроено? — Таша подняла бровь.

— Да. Но судя по реакции солдат — власти тут не при чем, — сказал брат. — Ну или что-то в политике сильно поменялось. Все, конечно, может быть. Только власть обычно не отличается находчивостью. Максимум, что они могут сделать, так это под каким-либо предлогом отменить выборы. Политика — то еще болото.

— Со старыми жирными жабами, — добавила Таша.

— Образно, — похвалил Таш, покосившись на сестру, — но на грани богохульства. Даже за гранью. Не забывай, теперь все наши высшие чины избраны богом.

— Скажем «Аллилуйя»! — могильным голосом произнесла Таша.

— Мыслепреступление! — Таш шутливо хлопнул Ташу правой ладонью по лицу.

— Скажем «Аминь!» — не унималась Таша.

— Дважды!.. — захохотал Таш и схватил сестру за ухо.

— Эй, это же моя рука тоже! — возмутилась Таша.

— Зато ухо только твое! — брат с силой потянул.

Таша взвизнула и щелкнула левой рукой брата по носу.

Оба рассмеялись и отошли от окна, бросив сверху вниз прощальные взгляды на богомольцев.

Квартира, в которой жили Таши, призвана была пускать пыль в глаза. Таши хорошо зарабатывали и не стеснялись тратить деньги. Возможно, так они компенсировали свой изъян. Возможно, таким странным образом проявлялось их чувство юмора. Антикварная мебель своей безвкусностью раздражала даже самих близнецов, но цена искупала все. Картины, купленные втридорога, оригиналы и самые известные копии, висели по всему второму этажу и собирали пыль, потому что близнецы не заботились об их сохранности и не очень любили убираться. Люстра, освещавшая квартиру, способна была посрамить какой-нибудь театр — жемчуг, чистейший хрусталь и некое особенно редкое стекло, — и при этом напоминала дешевую новогоднюю елку, прикрепленную к потолку.

Каждая мелочь в обстановке кричала о своей дороговизне, но картина в целом выходила абсурдная, как будто Таши обставляли квартиру с единственной целью — бессмысленно потратить деньги.

Стремление к роскоши не всегда безопасно и может привлечь нежелательный интерес. У близнецов были могущественные друзья и, что важнее, они сами активно распространяли слухи о том, что такие друзья есть. Любой злоумышленник, если ему в голову закрадывались нехорошие мысли в отношении богачей, начинал фантазировать и представлял себе настолько влиятельную поддержку, что желание связываться с близнецами отпадало само собой.

Таши проскользнули мимо зеркала в большой вычурной раме. В отражении мелькнул привычный двуглавый силуэт. Близнецы бросились на старый диван, по заверениям продавца, принадлежавший когда-то царской семье. Они его выбрали из-за золотого двуглавого орла, вышитого на спинке. Орел со временем побурел, а подушка протерлась. Интересно, сколько влиятельных задов постарались над этим?

Диван был маленький и жутко неудобный, и Таши заерзали, подыскивая удобную позу.

— Знаешь, Таша, — брат нарушил молчание, — те цифры все не дают мне покоя.

— Да ладно тебе, это просто цифры.

— А если нет? Вдруг это какое-то послание?

— Ага, на три буквы.

Таш невольно улыбнулся и продолжил:

— Вдруг подполье все-таки существует?

— А там сидит человек и пишет записки.

— Мимо, — поморщился Таш. — Интеллектуально, но местечково.

— Чем богаты, — зевнула Таша.

— Представляешь, что можно было бы сделать, если бы подполье существовало?

— И поклонялось бы микроволоновке вместо телевизора?

Таш пропустил мимо ушей саркастическое замечание сестры:

— С их помощью, с нашими деньгами, с нашим умом мы могли бы перевернуть все вверх дном!

— А зачем? Посмотри, они и так всем довольны! Ходят вон, молятся. — Таша небрежно махнула рукой в сторону окна. — Перевернуть!.. Чтобы что? Чтобы поменять экран на тостер?

— Не смешно было еще в первый раз.

— В первый раз была микроволновка.

— У тебя какие-то голодные метафоры. Ты есть что ли хочешь?

— А ты нет?

— Спрашиваешь? У нас же один желудок на двоих.

— Ну так давай наполним его.

— Давай! Сходи, приготовь нам чего-нибудь.

— Уже бегу!

Оба прыснули и рассмеялись.

— Таша, я серьезно, — по дороге к кухне Таш возобновил разговор. — Всем нужна хорошая встряска. Нам с тобой тоже. Мы и так накопили уже больше, чем сможем потратить. Нам осталось купить только самого бога. А дальше-то что? Надо жить, надо двигаться. Надо собирать мир по кусочкам.

— Давай лучше разорвем на кусочки вот это, — сказала Таш, доставая из холодильника мясной пирог.

— Нынешнюю власть все устраивает, — распалялся Таш. — Им даже удобно такое положение вещей. По факту — это новое Средневековье.

Таша безразлично чавкала в ответ.

— Когда в последний раз кто-нибудь ходил к порталам? Когда вообще кто-нибудь сверху заикался о порталах?

— Да кому нужна эта древняя рухлядь? — вяло возмутилась Таша. — Смирись, братец, это знание утрачено, и нам его никогда не восстановить.

— Если сопротивление…

— Таш, ты такой фантазер, — перебила сестра. — Ну какое сопротивление? Ты где живешь? Сердце можно за три часа обойти по кругу. Тут всюду камеры и экраны. Власть так крепко сидит в своих креслах… или на табуретах… или на облаках! На чем они там сидят?

— Я к тому и веду, — нетерпеливо сказал Таш. — Если подполье есть, то оно скрывается на Полосе. Я бы на их месте прятался именно там.

Таша рассмеялась с куском пирога во рту, подавилась, из глаз брызнули слезы.

— Ох, насмешил, — откашлявшись, сказала Таша. — И как же они там живут?

— В том-то и дело! — Таш многозначительно поднял брови. — Может, они умеют делать то, что мы делать разучились?

— Постой-постой, — сказала сестра. — Я хочу убедиться, правильно ли я тебя поняла. Экран погас, на нем высветились цифры, и ты на основании этого развил целую теорию заговора? Да у тебя паранойя, братец, тебе к доктору надо. Вдруг это заразно?

— Ладно-ладно, — Таш примирительно поднял руку. — Давай хотя бы в библиотеку сходим. О большем не прошу. Есть у меня одна мыслишка. Хочу кое-что проверить.

Сестра пожала плечами, и получилось так, что брат пожал плечами тоже.

II

Урс выдохнул струйку пара и поежился под пальто. Одежда мешала ему, сковывала движения. Куда удобнее было на ринге — на этом крошечном пятачке, по которому он мог скользить разъяренным зверем, рычать, хохотать во всю глотку, прикрытый только куском ткани в промежности. Цивилизация требовала от него каждый раз, когда он выходит из дома, натянуть трусы, майку и носки, засунуть свои ноги-колонны в брючины, сверху набросить рубаху или ввинтиться в колючий свитер, скрыться под курткой или пальто. Несколько слоев ткани не превратят зверя в человека, а Урс все реже чувствовал себя человеком. Без боя, без ринга он, профессиональный боец и костолом, — просто никто.

Урс шел в церковь за утешением и искуплением. Только там он чувствовал: есть еще шанс обойти пропасть, которая пролегла между ним и всем миром. Но стоило вырваться из священной духоты, из благочестивого полумрака, как в каждом шаге он снова слышал звук удара, в щелчках затекших колен — хруст переломанной кости.

Сколько еще он сможет этим заниматься?

В дверях он притормозил, пропуская пару — мужчину и женщину, оба чуть старше Урса. Мужчина опасливо кольнул борца взглядом, наклонился к своей спутнице, что-то прошептал, закончив нервным смешком. Спутница быстро глянула на Урса, тихо рассмеялась. Наверное, насмехаются над моей несуразной фигурой, подумал Урс. Косая сажень в плечах, маленькая голова — очень смешно. Урс не обижался. Одно небольшое усилие, и весельчаки уже никогда не смогут улыбаться. Какое медведю дело до волчонка, тявкающего вслед. Сила — мать терпимости.

Урс ввалился в темный зал, теплый и душный, наполненный запахом ладана. Всюду — парочки, как будто они сюда на свидание ходят. Наверное, так оно и есть. Урс увидел нескольких влиятельных чиновников под руку с молодыми женщинами. Выгуливают своих куколок, выставляют напоказ, как дорогую вещицу.

Свободных мест почти не было. Урс присел на край скамейки у входа. Он пытался сосчитать прихожан, но все время подходили новые люди, и Урс сбился со счета.

Рядом с ним тоже сидела парочка; эти — чуть помоложе. Оба безразлично глянули на Урса и продолжили беседу полушепотом. Урс подумал о Лизе: могли бы они быть вместе, вот так, как все остальные? Ходить в церковь, за покупками, потом — домой, вместе готовить ужин? Идиллия. Вот только что дальше? Смог бы он забыть, чем она занималась? Смог бы завязать с боями? Урс только усмехнулся в полутьме.

Люди вокруг не выглядели встревоженными. Наоборот, казалось, все пребывали в каком-то праздничном, радостном возбуждении. Как будто на днях не погас экран — главная реликвия Сердца и символ их веры.

К кафедре подошел священник — гомон стих. Святой отец поздоровался с паствой и начал проповедь. Снова про последние времена, снова — о гневе Божьем. Погасший экран — знак, что чаша его терпения преисполнена. Когда проповедь закончилась, все начали петь, чтобы вымолить прощение, и Урс пел вместе со всеми. Удивительный миг единения с незнакомыми людьми. Общая вера, искренняя или лицемерно выставленная напоказ, объединила богатых и бедных, старых и молодых. Урс пел, и ему чудилось, что его душа тянется изо рта вслед за звуками песни — вверх, к потолку, к небу, к богу — чтобы соединиться там с душами всех присутствующих и тех, кто был до них.

Молитва закончилась огорчающе быстро. Люди встали, потянулись к выходу. Несколько человек задержались у кафедры, о чем-то тихо заговорили со священником. Наверное, об экране — о чем еще сейчас можно говорить? Урс заметил радостные улыбки на лицах тех, кто задавал вопросы. Видимо, священнику удалось их успокоить.

Урс слышал: когда экран погас, на нем появились какие-то цифры. Он очень этим заинтересовался, но никто толком их не запомнил. Говорят, в интерлинке появились фотографии, но власти сразу же их удалили. Урс предлагал знакомому бармену деньги за информацию — бармены знают все на свете, — но тот только отшутился.

Урс сидел на месте, пока зал не опустел окончательно. Потом грузно поднялся, зашагал к кафедре. Священник перебирал какие-то бумаги, из-под очков поглядывая на Урса.

— Здравствуйте, святой отец! — Урс приветственно кивнул головой.

— Здравствуй, Руслан! — улыбнулся святой отец и наклонил голову, разглядывая борца.

— Урс, — поморщился костолом. — Пожалуйста, святой отец, зовите меня Урс. Я не чувствую себя Русланом.

— А я не чувствую себя святым, — улыбнулся священник.

Урс хмыкнул, священник хохотнул в ответ.

Борец сунул руку в карман и вытащил оттуда увесистую пачку денег, перетянутую резинкой, бахнул рукой по кафедре.

— Пятьдесят тысяч. Как обычно.