Нашедшие Путь

Борис

К не очень старому, но, похожему на большой сарай, зданию вокзала стекались группы людей.

— Скоро поезд, — будто размышляя вслух, осторожно заметил Дмитрий.

— Не суетись, — коротко отрезал Борис, безошибочно уловив настроение попутчика.

Дмитрий нервно прошёлся, но, встретив взгляд Бориса, вновь сел на траву.

— Не прозеваем мы этот поезд, — заверил Борис.

Дмитрий кивнул и, выдержав паузу, сказал:

— Не хорошо как-то получается…

— Согласен, — поспешил отозваться Борис, — но мы в данный момент гражданских прав фактически не имеем… Я в подобной ситуации уже побывал, когда из армии освободился. Тогда такой дикостью показалось, что патрули дембелей шмонают: отбирают деньги, часы, вещи всякие!.. С ментами — ситуация ещё хуже: мало того, что отнимут всё, что возможно, могут ещё и избить, и обратно на зону отправить ради своей отчётности по раскрываемости… На бесправного человека всё, что угодно, «повесить» можно.

Понимающе кивая, Дмитрий хотел-было что-то сказать, но Борис вдруг приподнял руку и прислушался, затем осмотрелся и уверенно сказал:

— Вот теперь — пошли, — к той вон группе людей пристраиваемся!

Только оказавшись в вагоне, оба вздохнули с облегчением.

Когда поезд тронулся, Борису вдруг показалось, что он ждал именно этого момента. Теперь, когда можно было наконец-то по-настоящему расслабиться, ему вспомнилось, как он любил дорогу, любил осень, любил слушать перестук вагонных колёс во время своих многочисленных путешествий. Всё как будто бы возвращалось в привычное русло, но всё-таки он ясно осознавал, что с ним произошли какие-то необратимые изменения.

Поезд медленно набирал скорость; пожелтевшие кроны деревьев проплывали мимо. Когда лес за окном закончился, взгляду открылся большой пустырь, покрытый кучами мусора. Вдали на холме возвышалась полуразрушенная церковь.

Остановив взгляд на руинах, Борис ощутил какую-то щемящую тоску. Память беспощадно выхватывала из прошлого отдельные эпизоды и заставляла переживать их повторно, замечая то, что ранее было упущено.

***

В маленький тюремный храм Борис пришёл без веры, но с ощущением гнетущей тоски и безысходности. Он стоял у входа, прислонившись к дверному косяку и, сложив руки на груди, наблюдал за священником и десятком с лишним осуждённых.

Стоявший с другой стороны от двери, офицер подошёл к Борису и тихо сделал какое-то замечание, но, встретив пронзающий злобный взгляд, вернулся обратно, пообещав о чём-то доложить начальству.

Борис оставался неподвижным и тогда, когда люди направились к выходу. Офицер грубо подтолкнул Бориса, однако подошедший священник отвлёк его. Завязался разговор, из которого, слышавший почти всё, Борис понял, что храм недостроен и нужны добровольцы вместо, недавно освободившихся, строителей. Информация эта зависла в опустевшем разуме Бориса. Мыслей не было. Он куда-то шёл вместе со всеми, с кем-то столкнулся, от кого-то получил несколько ударов, автоматически ответил; кого-то унесли.

Оказавшись в кабинете начальства, Борис долго тупо стоял, совершенно не воспринимая то, что ему говорили, и вдруг, неожиданно для самого себя, попросился на строительство храма.

К удивлению Бориса просьба его вскоре была удовлетворена. Ещё больше Борис удивился, когда узнал, что за него просил сам отец Николай, настоятель храма.

Работа началась для Бориса с расчистки территории вокруг храма.

Осуждённые работали вяло, то и дело устраивая перекуры; трое — не работали совсем, покрикивали на других, удобно устроившись на куче досок. Подобных людей Борис возненавидел ещё в армии. Присутствие их раздражало Бориса. Рядом худощавый парень в очках тщетно пытался выковырять из земли большой плоский камень; Борис принялся помогать. Вскоре камень удалось извлечь и оттащить в сторону; парень сел на камень, стараясь занять как можно меньше места, и, протянув руку, представился:

— Дмитрий.

Борис пожал парню руку и, назвав своё имя, сел рядом.

— Скажи-ка, Дима, что там за три «урода» на досках?

— Не связывайся!.. Вон тот пожилой — это Сан Саныч, бригадир наш… Правда, он — только формально бригадир; на самом-то деле — Фока командует, — Никита Фокичев, это — у которого шрам на башке… В прошлом году «пометили», — теперь с охраной ходит.

— А «охрана» — это, значит, вон тот коренастый что ли?

— Верно, он, — Петруха Семёнов; его чаще Сёмой называют. Сёма — парень спокойный; его многие даже уважают.

— А Фока?

— Фока — «гнида», — подлый… Лучше не связывайся.

— Ладненько, — учту… Что это они засуетились?

— Похоже, кого-то из начальства заметили. Пойдём-ка работать!

Дмитрий поспешно поднялся; Борис же ещё немного посидел, потом потянулся, встал, несколько раз присел и наклонился, покрутил головой, подвигал плечами; после этой короткой гимнастики хотел-было вернуться к работе, однако неожиданно получил довольно сильный толчок в спину. Обернувшись, Борис увидел Фоку; тот стоял с сигаретой в зубах и что-то мерзко шипел. Не обращая внимания на ругань уголовника, Борис спокойно взялся за работу.

Проходивший мимо, отец Николай вежливо попросил Фокичева не курить около храма.

— Да пошёл ты!.. — огрызнулся Фока.

Священник вновь попросил выбросить сигарету.

— Может, попробуешь отнять?! — усмехнулся Фокичев и шагнул вперёд, вытягивая руку с сигаретой.

Наблюдавший за этим безобразием, Борис не удержался, бросил лопату и направился к Фоке. Ударив под поднятую руку, он погасил сигарету об лоб Фокичева и опустил окурок ему в карман, затем резко вывернул кисть, направляя локоть вверх.

— Cёма, падла, ты где?! — взвыл Фокичев от боли и злости.

Семёнов тут же подбежал, но, столкнувшись с Фокой, чуть не упал.

— Да урой ты его! — вскрикнул, освободившийся от захвата, Фока, толкая Семёнова к Борису.

Сёма кинулся в атаку.

Через несколько секунд боя Борис вдруг почувствовал себя весьма комфортно — как когда-то на татами. Семёнов теснил его, но все свои удачные удары фиксировал, хотя Борис и достал его несколько раз весьма ощутимо. Когда оба оказались за рабочей времянкой, Семёнов жестом остановил Бориса и, протянув ему руку, сказал:

— Я — Пётр; а тебя — знаю, — отец Николай рассказывал.

— Но он-то откуда?..

— Потом, потом, — перебил Семёнов. — Посиди тут немного, а потом возвращайся к работе. Я всё улажу. Поговорим ещё.

Сразу после ухода Петра к Борису подошёл отец Николай.

— Живой? — поинтересовался он с едва заметной иронией.

— Почему вы просили за меня?.. Что вы про меня знаете?

— Знаю, что тебе нужна помощь.

— Не понимаю.

— А я тебе объясню, только — не сразу. Постепенно всё поймёшь. Главное — приходи сюда почаще.

— Да, вроде, не дурак, — обычно всё с первого раза понимаю.

— А вот обижаться — не надо. Просто поверь, что нам есть о чём поговорить. Тут, кстати, спокойно будет в ближайшие дни, — Фокичева сюда больше не направят.

***

Дальнейшие дни показали, что священник был прав. Куда-то исчез Фока. Работой деловито руководил Сан Саныч.

Борис и Дмитрий выравнивали площадку перед храмом, когда подошёл Пётр и позвал Бориса с собой.

— Фока руку лечит. Несколько дней отдохнём от него. Ну а когда появится, — старайся держаться от него подальше… Я хотя «лапши» ему и «навешал», будто ты из «крутых» и со связями, но не могу предугадать, что в нём возмёт верх: трусость или подлость.

— Сам-то зачем с ним связался?

— Пришлось, иначе сейчас был бы либо калекой, либо покойником.

Семёнов открыл дверь храма и пропустил Бориса вперёд. Борис автоматически поклонился так же, как кланялся когда-то, заходя в спортивный зал. Подошёл отец Николай; Борис поклонился и ему.

Священник поздоровался, попросил подождать и удалился.

Пётр слегка ткнул Бориса в бок и зашептал:

— Храм — не додзё, а священник — не сенсей… Работать будем наверху.

— На чердаке что ли?

— На колокольне.

Вскоре вернулся отец Николай и вручил Борису ящик с инструментами, а Петру — несколько книг; затем достал ключи и направился к боковой двери, наставляя попутно работников:

— Скорость мне от вас не нужна… Колоколов всё-равно пока нет… Главное — на совесть работайте, а между делом — книги почитайте. Если будут вопросы, — обращайтесь.

Колокольня, в самом деле, больше напоминала обычный чердак.

Осмотревшись, Борис с удивлением заметил макивару и другие подобные приспособления для тренировок.

— Ещё и тренируешься здесь?

— Почему я?.. Может, батюшка увлекается?

— Да ну… Шутишь?

— А ты знаешь, как он тут оказался?

— Нет.

— Он ведь сидел тут сначала, потом затеял церковь, потом остался, поскольку, всё-равно, одинокий.

— А сидел за что?

— Служил он на одном приходе; а туда повадились какие-то ублюдки над людьми потешаться. Говорит: доходило до того, что питарды в свечи залепливали, — поставят и ждут, когда долбанёт, а если при этом священник с перепугу кадило уронит — это для подонков — просто наивысшая радость. При чём, как потом оказалось, все эти мерзавцы были из обеспеченных, так называемых, «интеллигентных», семей… Пытался отец Николай с ментами договориться; те, естественно, не помогли… В общем, сорвался батюшка однажды: одному негодяю — челюсть сломал, другому — руку, ещё двое — что-то там себе переломали когда с крыльца летели. Может, всё и обошлось бы, но явился папаша одного из подонков, как потом выяснилось, — какой-то большой начальник; его — отец Николай с того же крыльца спустил… Вот такой вот был «переломный» момент в жизни нашего батюшки.

— По виду не скажешь, что он на такое способен.

— Он, по слухам, через Афганистан прошёл… Нынешний его смиренный вид, вероятно, явился следствием весьма сложной судьбы.

— Да, всё забываю спросить, — откуда он обо мне-то знает?.. И ты — откуда обо мне знаешь?

— Я — от него, а он — не знаю… Он лишь сказал, что заметил тебя на молебне… Да, а ещё сказал, что ты напомнил ему чем-то меня и его самого. Он в людях разбирается, — вот, видимо, и поинтересовался у начальства, а потом сюда направить попросил.

— Понятно… А что за книги?

— Посмотри, почитай, — Пётр протянул Борису книги, — а я пока прикину, что мы тут сегодня мастерить будем.

***

Несколько дней Борис больше читал чем работал. Семёнов не возражал; лишь изредка он просил Бориса о помощи, но обязательно трижды в день вовлекал его в короткие тренировки.

Однажды Пётр пришёл с большим опозданием и долго мрачно сидел, прислонившись спиной к стене.

— Что-то случилось? — не выдержал Борис.

— Что-то намечается. Похоже, что завтра на лесопилку погонят.

— Эка ерунда! Поработаем и на лесопилке.

— Да не в этом суть. Фока, похоже, что-то затевает: то ли мне какую-то пакость хочет сделать, то ли — тебе, то ли — обоим.

— Основания-то какие для таких предположений?

— Объяснить не могу, но я его достаточно хорошо изучил: замечаю, когда он планирует свои «шакальи» дела.

— Значит, будем стараться не терять друг друга из вида… Осторожнее будем, — всего-то и делов!

— Запомни: помогать друг другу — только в самом крайнем случае!.. Правда, есть и положительный момент: похоже, что Фока в ссоре со своими «шакалами», — видимо, давние разногласия у них опять обострились, — то и дело ругаются.

Уже вечером предположение Петра подтвердилось: к

Борису тайком подошли двое. Один, худощавый, представился Кондратом и заговорил торопливо:

— Такое дело: Фока тебя с нашей помощью «прессануть» хочет.

— Что же ты мне-то об этом говоришь? — Борис изобразил удивление.

— Такое дело, — продолжил Кондрат, — Фока нашего кореша «хозяину» сдал, — Кондрат ткнул в бок второго. — Скажи, Каток!

— В натуре! — Каток повернулся лицом к Борису и протянул громадную ладонь. — Слава.

Слава-Каток вновь отвернулся, стараясь своей массивной фигурой загородить Кондрата от возможных свидетелей разговора.

— И что же такого сделал ваш кореш? — поинтересовался Борис.

— Это — не твоё дело… Короче, — Кондрат суетливо огляделся, — нам надо, чтоб этот «козёл» убедился, что без нас он — «пустое место»… Тебя — не тронем… На всякий случай остерегайся Сёмы и Хасана.

Утром следующего дня работавших при храме, действительно, перебросили на лесопилку. Авральная работа продолжалась около четырёх часов без перерывов. Выгрузив привезённые брёвна и загрузив в грузовики доски, осуждённые валились с ног от усталости, однако предстояло ещё наведение порядка и сортировка брёвен. Получив возможность для кратковременного отдыха, осуждённые разбрелись по территории.

Проходя, как бы случайно, мимо Петра, Борис остановился.

— Не знаешь, — кто такой Хасан? — спросил он, глядя куда-то мимо Петра.

— Хасанов?.. Да вон он — рядом с Фокой, — редкий отморозок; считай — совсем без мозгов… А вон те двое, чуть подальше, это…

— Тех — знаю… Я вот думаю: чем быть застигнутыми врасплох, — не лучше ли спровоцировать их на выяснение отношений прямо сейчас?

— И то верно… Пройдись-ка мимо них к свалке брака; а я к ним подойду.

Борис медленно прошёл намеченным маршрутом и устроился для отдыха на обрезках досок. Он старался не упускать из поля зрения Петра, но вдруг понял, что куда-то исчез Хасанов. Борис приподнялся и огляделся. Из за кучи обрезков доносился едва различимый шорох. Осторожно поднявшись, Борис пошёл на звук и вскоре увидел Хасанова, выбиравшего подходящий обрезок доски.

— Выбрать не можешь?.. Вон тот, вроде, подходящий.

Хасанов схватил, указанный Борисом, обрезок и кинулся на Бориса; тот же лишь чуть отступил влево и, крутанув противника вокруг себя, направил обрезок доски таким образом, что он угодил прямиком в лоб нападавшего. Жёсткая встреча с доской заставила Хасанова остановиться. Борис неспешно нанёс несколько точных ударов, стараясь тем самым отключить Хасанова надёжно и надолго, не оставляя, однако, явных следов на теле.

— Ну вот, знак качества можно ставить, — подытожил Борис, обращаясь к неподвижному телу.

Вблизи послышался голос Фокичева. Борис поспешил на голос, надеясь увидеть врага первым.

Фокичев нервно подгонял Кондрата; следом нехотя плёлся Вячеслав, за ним — шёл Семёнов.

— Быстро нашли его, «уроды»! — Фокичев толкнул вперёд Кондрата и, обернувшись, добавил:

— Каток, шевелись!

Используя момент, Борис подбежал, направляясь к Кондрату, а затем, отстранив его, нанёс короткий резкий удар в нижнюю часть грудной клетки Фокичева. Кондрат послушно отошёл в сторону. Фокичев несколько раз попытался ударить Бориса; всякий раз промахиваясь, он всё больше злился, но, видя, что Борис отступает, бросился на него. Убедившись, что достаточно отдалился от сомнительной компании, Борис вновь встретил Фокичева ударом в грудную клетку, затем прихватил его правую руку и нанёс под неё такой удар ногой, что послышался хруст рёбер. Выкручивая руку противника, Борис заставил его бегать вокруг себя, сам же при этом попытался оценить ситуацию вокруг. Убедившись, что явной опасности нет, хотя зрителей набежало много, Борис зафиксировал Фокичева, подтолкнув его к доскам, но руку продолжал выкручивать.

Фокичев издал полу-стон-полу-хрип.

— Больно? — поинтересовался Борис, но, не услышав ответа, надавил сильнее.

— Бо… бо… — попытался выдавить из себя Фокичев.

— Что?.. Не слышу! — Борис вновь увеличил усилие.

— Бо… бо… — с трудом повторил Фока, но из-за сильной боли в сломанных рёбрах сказать что либо внятное так и не смог.

Подошли Каток и Кондрат.

— Правильно говоришь, Фока: «бо-бо». Это хорошо, что ты опять вспомнил, что такое «бо-бо»; а забудешь, — мы тебе напомним, — Вячеслав поднёс кулак к физиономии Фокичева.

— Да оставь ты его, — как бы не подох! — забеспокоился Кондрат. — Сваливать надо отсюда.

— Верно, — согласился Каток и, похлопав Бориса по плечу, одобрительно добавил:

— Теперь будем знать, — кто умеет делать «бо-бо»… Пошли… «Бобон»!

— Вот тебе и кликуха, — Кондрат криво улыбнулся. — Ладно, пошли отсюда.

Чувствуя себя в центре внимания, Борис лишь взглядом показал Петру туда, где остался Хасанов.

Уходя, некоторые из осуждённых сочли своим долгом плюнуть в сторону Фокичева. Пётр подошёл к нему последним.

— Ну что?.. Показал себя?.. Считай: весь твой авторитет ушёл как вода в песок. Давай, поднимайся, — Семёнов помог Фокичеву подняться и повёл его туда, куда указал ему взглядом Борис.

— Ку!.. Ку!.. — попытался возмутиться Фока.

— Не «кукуй»!.. Куда надо — туда и веду.

Пристроив Фоку рядом с Хасаном, Пётр прикрыл их досками.

— Не вздумай кому-нибудь рассказать, что тут было, — порвут ведь тебя ребята, точно порвут… Ты понял меня? — Пётр взглянул Фокичеву в глаза.

Фока молча кивнул.

— Досками вас завалило… Понял?.. Сейчас помощь вам организую… Потерпи немного.

***

Оглядывая окрестности с колокольни, Борис заметил, что в восточном направлении не видны тюремные постройки; зелёные кроны деревьев надёжно укрыли от взгляда забор, за которым раскинулись, покрытые лесом, холмы.

На колокольню поднялся отец Николай.

— Хороший вид отсюда открывается.

— Хороший, — согласился Борис.

— Только тоскливо… Верно?

— Верно.

— А почему?.. Почему тоскливо?

— Из-за контраста, видимо. Там — свобода, тут — неволя.

— Только ли поэтому?

— Не знаю. Может, ещё потому, что живём не так, как надо бы, а как надо — не знаем.

— Не знаем?.. А в книгах не нашёл ещё ответ на этот вопрос?

— На словах, вроде бы, всё понятно, — ответ ясен; но что-то чужое, враждебное как будто въелось и в разум, и в душу; да и вся внешняя обстановка затягивает в какое-то «гнилое болото». Поступать часто приходится совсем не так, как советуют авторы ваших книг.

— А ты пробовал руководствоваться этими советами?

Борис только усмехнулся в ответ и выразительно покачал головой.

— Понимаю твою иронию… О твоих приключениях на лесопилке — слышал. Не удивляйся; я в курсе многих событий, происходящих на зоне.

— Ну и где бы я сейчас был, если бы «подставил другую щёку»?.. Вы, кстати, тут кого-нибудь уже отпевали?

— Да, случалось… А что касается «другой щеки», — не всё так просто… Думаю, что тебе ещё многое предстоит переосмыслить. Главное — не унывай, не отчаивайся, старайся смиренно нести свой «крест»… Возможно, что эти слова тебе ещё не понятны, но думаю, что ты их поймёшь уже в ближайшее время… А вот и Пётр… Ты, когда его будешь слушать, не забывай о том, что я сказал.

Проводив взглядом священника, Борис вопросительно уставился на Петра. Семёнов ходил из стороны в сторону.

— Ну что? — не выдержал Борис. — К чему он пытался меня подготовить?

— Да ты не волнуйся… — Пётр сделал паузу, — раньше времени… Выслушай спокойно.

— Да спокоен я… Говори уже.

— В общем, я тут поразмыслил… Не мог Фока лишь из-за собственной обиды так на тебя «наезжать», находясь в конфликте со своей шайкой.

— И что это значит?

— А то, что кого-то он боится больше чем бунта своих «шакалов» и потери своего авторитета… Понимаешь?

— Не очень.

— Заказ — это, явный заказ… Если бы не такое благоприятное стечение обстоятельств… Короче, если хочешь, чтоб я тебе помог, расскажи мне всё, что знаешь… Кто и по какой причине мог тебя заказать?

— Да кому я, на хрен, нужен?!

— Ты что — не понимаешь?.. Если это — заказ с воли, — значит, надо ждать продолжения неприятностей… Я не спрашивал о причинах твоего попадания сюда, но теперь, извини, хотел бы услышать твой подробный рассказ.

— Да я и не скрываю: разогнали одну ублюдочную компанию… В общем, была группа негодяев; сначала — они спортсменам анаболики продавали. Первый раз на них внимание обратили, когда помер один бодибилдер. Лично я тогда решил, что парень сам виноват если считал возможным ради спортивных результатов колоть себе «лошадиные» дозы ретаболила и горстями жрать метандростенолон… Однако, ублюдки свою деятельность вскоре расширили: стали «толкать» всякую дрянь на дискотеках, а потом — и в школах. Меня это всерьёз возмутило тогда, когда начали находить в помещениях нашего спортивного клуба припрятанные обожжённые ложки, шприцы, зажигалки… К тому времени сформировалась инициативная группа, собиравшая информацию. Всё, что удавалось узнать, передавали в милицию, но толку от этого, естественно, не было, — решили действовать самостоятельно. Начали со своих спортсменов: «прижали» одного, другого, третьего, а дальше — пошло по «цепочке». Когда выявили целую сеть — стали понемногу понимать, что откуда берётся, кто чем руководит… Оказалось, что нужную информацию можно собирать довольно легко: подонки сами всё рассказывали; особенно «охотно» откровенничали — при повторных беседах.

— Ну да, ну да, понимаю: недельки две подышишь со сломанными рёбрами, — в следующий раз ответы сами автоматически вылетать будут.

— Верно, — условный рефлекс вырабатывается… Приятель надоумил… Он — медик по образованию… Говорит, что был такой всемирно известный физиолог, который на собаках это дело изучал. Как там это по науке — точно не помню… В общем, по-всякому извращался, вроде того, что принесёт бедной псине миску с едой, а сам тут же — палкой ей по хребтине; после нескольких повторов собака уже точно знала, что если несут миску — значит сейчас бить будут — условный рефлекс. В общем-то, на собаках — это как-то не очень понятно, а вот на подонках — даже я усвоил эту физиологию высшей нервной деятельности.

— А на поставщиков вам удалось выйти?

— Полагаю, что несколько раз мы были к этому очень близки. Об этом, видимо, можно судить и по угрозам, и по неожиданной спонсорской помощи для клуба, — когда взамен на отказ от тех или иных действий мы получали какой-нибудь тренажёр, различный инвентарь, помощь в ремонте. Такие уступки с нашей стороны помогли не только обустроить клуб, но и пополнить сведения о связях негодяев. Когда информации оказалось достаточно, — «накрыли» всё это сборище, да так, что даже ментов удалось подключить вопреки их желанию… Куда денешься, когда тебе оставляют надёжно зафиксированного ублюдка с наркотой в карманах, да ещё — в людном месте?!. «Прокол» получился на самом последнем этапе, когда уже «паковали» организаторов. Оставалось выяснить лишь кое-какие детали, но в самый разгар «беседы» откуда-то появились менты, — пришлось уходить. Ублюдки — тоже рванули врассыпную; ну я нескольких «приложил», чтоб дождались «блюстителей порядка»… Ребята ушли, а я, значит, задержался; мент один меня пытался остановить, — я его аккуратно «пристроил» под дерево; а тут — второй появился. Гляжу: Тимофей — знакомый. Ну, думаю, как человек приличный, сделает вид, что не заметил… Хрен там!.. Знал бы ты, Петруха, сколько мне вреда от него в жизни было!.. И надо же, — нарвался!.. В общем, хоть он меня и узнал, — всё равно попытался задержать. Я сначала, вроде, вырвался; нет — не отстаёт, — пришлось подраться с ним; а потом, сам не понял как, но оказался я в наручниках. Говорю ему: «Что же ты, сволочь, делаешь?!» Тут и другие менты подбежали… Правда, потом о сопротивлении ментам нигде не упоминалось, — видимо, чуть-чуть совесть у него всё же есть… А всё равно, когда вернусь, — разберусь с ним, — мало не покажется.

— Надо ли?.. Если он один раз тебя «заломал» — «заломает» и второй.

— Да ну!.. Видел бы ты его: «заморыш» — худой, ростом почти на голову ниже меня… правда, дерётся, сволочь, хорошо… Кстати, давай-ка улучшим как-нибудь наши тренировки.

— Давай, давай… улучшим, но по другой причине.

— Это по какой же?

— Да всё по той же… Думаю, что «гостей» тебе надо ждать… Кого-то ты, похоже, серьёзно задел… А вот про месть — забудь… Надо бы отца Николая попросить, чтоб он тебе это разъяснил.

***

Тренироваться, действительно, стали больше. Пётр предложил новую для Бориса систему тренировок, а так же убедил Дмитрия участвовать в занятиях. Дмитрий боялся за свои очки, далеко отскакивал от ударов, но с удовольствием сам отрабатывал удары по «живым мишеням», которые, однако, этих ударов, казалось, не замечали.

К середине июня установилась сильная жара. Дмитрий раскис и отказался от тренировок, однако периодически приносил холодную воду из скважины и выплёскивал то на Бориса, то на Петра, когда те по очереди отрабатывали ката «санчин», стойко выдерживая удары друг друга. Потренироваться во дворе храма удавалось не всегда. От посторонних глаз они часто уходили на колокольню; там же с интересом читали книги, а потом обсуждали их друг с другом и с отцом Николаем.

К июлю работу на колокольне закончили. Привезённые колокола подняли без особого труда. Обычно мрачный отец Николай заметно посветлел, повеселел и даже разговаривал с колоколами как с живыми. Борису казалось, что эта непонятная радость священника передаётся и ему.

— Что в них такого особенного? — осмелился как-то спросить Борис.

— А ты подумай… Это самому понять надо, понять и почувствовать.

— Почему они такие маленькие?

— Размер не имеет значения, — съязвил Дмитрий.

— Верно, — согласился отец Николай. — Только вот ехидство тут — неуместно… Надо бы всерьёз вашим воспитанием заняться.

— Мы же читаем, — возразил-было Дмитрий.

— Да уж, читаете вы!.. Вон Борис и «Лествицу» отложил, и святителя Игнатия Брянчанинова первый том не дочитал.

— Тяжело, — признался Борис, — язык устаревший… Вот митрополита Вениамина Федченкова — легко читать.

— Ладно, — спорить не стану; однако до понимания святителя Игнатия обязательно постарайтесь дорасти.

— Да хотелось бы, — согласился Борис, — хотя ещё несколько месяцев назад — не стал бы и заглядывать в такие книги.

— Вот и получается, что всё промыслительно, — глубокомысленно заметил Пётр.

— Не понял… Скажи по-русски.

— На всё воля Божия, — перевёл отец Николай. — Иногда, чтоб заметить что-то хорошее и доброе, — надо «вляпаться» в какое-нибудь… Ну ты понял.

Борис задумался. На какое-то время ему показалось, что у него появилась основа для переосмысления многих событий. Тем временем отец Николай попросил Дмитрия собрать инструменты и оба спустились вниз. Пётр подошёл к Борису и сел рядом.

— Мстить ещё не передумал?

— Легко тебе говорить… Сам-то бывал в подобных ситуациях?.. Мне иногда по ночам снится, что лежу я на снегу в наручниках, а его рожа довольная где-то сверху маячит.

— Ты не можешь знать, что он чувствовал, был ли он доволен, или — совсем наоборот. Возможно, что он просто не мог поступить иначе.

— Ладно, ладно… А как тебе такая ситуация?.. Соревнования: я выхожу в абсолютную категорию и имею реальные шансы на победу; тут появляется Тимоха и побеждает меня в самом начале, а потом — в финале сдаётся парню, которого я до этого бил многократно!.. Он просто ушёл с татами, хотя мог победить… Ну не сволочь?!

Глядя на кислую физиономию Бориса, Пётр рассмеялся, потом хлопнул Бориса по плечу и уже серьёзно сказал:

— Ну это-то, уж точно, — ерунда, такая чушь, что надо просто простить и забыть.

Борис помолчал и, чувствуя какой-то внутренний дискомфорт, решил сменить тему:

— Что там Фока?.. Тебя, вроде, видели с ним.

— Злой как чёрт… Похоже, что боится чего-то, вернее — кого-то.

— Тебе всё-ещё доверяет?

— А у него сейчас выбора нет. Тех, которые для него на всё были готовы, он, дурак, сам сдал.

— Кондрат говорил только об одном.

— Их было трое, но крайним «назначили» одного, а двоих — просто перевели куда-то. Что же касается Толика Кондратенко и Славы Каткова, то — не с их мозгами в суть происходящего вникать.

— Какая уж там суть?!. Оба не желают на вопросы отвечать, говорят, что меня это не касается.

— Им есть чего опасаться… — Пётр на несколько секунд задумался, будто что-то вспоминая, а потом вдруг начал рассказывать:

— Прибыли осенью на зону два «борца за справедливость», «крутые» — дальше некуда; кликухи подходящие: Шустрый и Лихач. Для краткости их обоих просто «крутыми» и называли. Решили они «под себя подмять» всю зону… То ли стоял за ними кто-то, что более вероятно, то ли они были на столько глупы, что лишь на собственные кулаки рассчитывали, — не знаю. Меня, естественно, второй вариант устроил бы больше, поскольку он не предполагает дальнейшего развития… «Подмять» — не «подмяли», а вот «расколоть» — «раскололи»: кого-то — запугали, кого-то — смогли убедить, что Фока — беспределщик, а они, вроде, — за справедливость. В общем, образовалось две группировки, — стало доходить до массовых потасовок… Фокичева как-то к «хозяину» вызвали; вернулся — злой, с разбитой рожей; ко мне прицепился… Я-то старался сохранять нейтральную позицию, — не получилось… Хотел я тогда послать Фокичева куда подальше, но, поскольку доставалось порой и от тех, и от других, сказал, что подумаю… Долго думать не пришлось… Послали нас как-то местный долгострой от снега чистить… А здесь, как ты наверное уже заметил, разборки происходят то на лесопилке, то в карьере, то на стройке, — в общем, там, где контроль затруднён и возможны производственные травмы… Вот и тогда несколько стычек произошло… Я — как всегда в стороне… Гляжу: «крутые» Кондрата и Мокрого бьют…

— Мокрого не знаю. Кто это?

— Ванька Мокрушин — кореш Толяна. Близки они были по уровню интеллекта, вернее — по полному его отсутствию… Отделали их жестоко и бетонной сваей придавили; потом — на меня накинулись… Очнулся — лежу придавленный сваей, выбраться не могу; рядом — уже Славу Каткова лупят. Славка хоть и тупой, но крупный, — держится и орёт: «Хасан!.. Жека!.. Кистень!..» Фоку, заметь, не звал… Ну, Хасанова Марата — ты знаешь; Жека — это Гилёв Евгений, он же — Жека-Костолом; ну, а Кистень — это не кликуха даже, а, вроде бы, — фамилия… Игнат Кистень общался, в основном, с Жекой, реже — с Катком… Услышали они, прибежали, отбили Славку; потом и Фокичев пришёл, — велел со своих «шестёрок» сваю убрать, затем ко мне подошёл и спрашивает: «Ну что Сёма, — не надумал?» Постоял, подождал немного… Я молчу, — сил нет, мыслей — тоже… В общем, ушли они; меня — под сваей оставили… Лежу, думаю, что подохнуть, вроде, не страшно, страшно — руки и ноги отморозить; стал шевелить конечностями потихоньку, экономя силы… Не знаю — сколько пролежал, вдруг — слышу голос Фокичева; я даже не понял, что он говорил, но стал кивать, говорю: «Согласен… согласен…» — несколько раз повторил, — боялся, что голос ослаб… Короче, Славка с Игнатом сваю убрали и оттащили меня отогреваться… Получается, Боря, что нам обоим минувшей зимой на снегу-то полежать довелось…

Теперь Борису было стыдно за свой рассказ, хотелось как-то оправдаться или хотя бы выразить сочувствие Петру. Оба долго молчали.

— Обошлось, — очухался, — продолжил Семёнов. — Были пузыри на пальцах, но не более того… Фока тогда твёрдо решил точку в этом деле поставить, а получилось — многоточие… «Крутых» на лесопилке подкараулили… Мне с Катком и Кондратом поручили отсекать примкнувших к ним; Хасан — с другой стороны толпу отвлекал ещё с кем-то… Когда сцепились, — Жека Шустрикову сначала ногу сломал, потом — башку свернул. Ну, а Кистеню — сначала от Лихачёва крепко досталось, но, когда Гилёв Шустрого уложил, Лихача они совместными усилиями быстро запинали, а когда отошли, — Иван Мокрушин крепления выбил, — брёвна и посыпались. Все, естественно, разбежались; один Мокрушин — лежит на куче брёвен с кувалдой в руках, а под кучей — два трупа. Вот и получилось, что Мокрый во всём виноват… Кондрат потом пытался на Фоку «наехать», но Фокичев его быстро «остудил», да ещё прикалывался, что у Ваньки, мол, фамилия подходящая для «мокрухи»… Короче, дали Мокрому после лечения офигенный срок и отправили на другую зону; а вот Игнат Кистень и Жека-Костолом — как-то по-тихому исчезли… То ли уж очень не хотелось начальству официально признавать факт массовых беспорядков, то ли Игнат Кистень и Женя Гилёв кому-то зачем-то ещё нужны, но то, что Фока сдал их всех троих — это, по-моему, очевидно… С их уходом влияние Фокичева на сидельцев значительно ослабло; беспредела на зоне не стало… почти. Правда, перед самым новым годом Фока сдуру попытался свой авторитет восстановить: стал «наезжать» то на одного, то на другого, — многих разозлил. В общем, если без подробностей, — «отметелили» его основательно. Только Славка и Марат пытались его защищать — двое против толпы… Я стою у окна, наблюдаю, вдруг вижу: Фока в мою сторону летит — прямиком башкой на край батареи. Подхватил я его в последний момент — смягчил удар; кровищи, правда, много было. Гляжу: сейчас запинают, добьют; руку поднял, кричу: «Всё, ребята, хорош!.. Как бы не подох!» Они кровь увидели — стали расходиться… Потом Фока, когда ему башку «починили», собрал своих, меня — тоже позвал, — долго агитировал за себя, рассказывал о своих отношениях с «хозяином», ещё с какими-то «упырями» с воли… Короче, уговорами и угрозами добился он для себя положения шаткого равновесия, которое и сохранялось до известных тебе событий.

— А как ты с отцом Николаем познакомился?

— После того, как под сваей полежал — начал в церковь заглядывать, а когда узнал, что тут многое ещё не доделано, попросился сюда работать; Фокичев — за мной увязался, — понял, что тут для него безопаснее, однако, как видишь, не прижился здесь… Отец Николай в людях хорошо разбирается, иногда кажется, что мысли читать умеет; какие-то неполадки в самой душе способен заметить и помочь их исправить. Я сразу и не заметил, как он подсунул мне какие-то подсказки и помог на жизнь по-другому посмотреть. Не скажу, что я коренным образом изменился, но спокойно как-то стал ко всему относиться; новые ориентиры в жизни появились, новый смысл…

Борис всё больше ощущал, что эти рассуждения нагоняют на него какую-то странную тоску, он чувствовал, что должен многое переосмыслить. Недавние события, как бы спонтанно, всплывали в памяти Бориса и, поворачиваясь разными сторонами, подстёгивали, почти лишённые слов, размышления. Затянувшись на несколько дней и ночей, этот бесплодный самоанализ основательно измотал Бориса и привёл его к отцу Николаю с, висящим в воздухе, вопросом, не желающим вылиться в слова.

— Спросить о чём-то хочешь? — опередил Бориса священник.

— Хочу, — подтвердил Борис. — Похоже, что это у меня на лбу написано…

— Можно и так сказать. Скажу больше: ты и сформулировать толком не можешь свой вопрос.

— Это — тоже «на лбу»?

— Стал бы ты иначе так медлить?.. Ладно, — могу попробовать ответить, не дожидаясь вопроса; однако не думай, что я тебе сейчас выдам окончательный, единственно верный ответ и дальше всё будет хорошо… Самый правильный для тебя ответ сможешь найти только ты сам. Давай-ка для начала попробуем убрать препятствия на пути к этому ответу: постарайся избавиться от всех своих обид, а обидчиков — простить. Это — трудно, на это могут уйти многие годы… Научись — не злиться, не обижаться…

— А ненавидеть — можно?

— Можно, но — не полезно. Ненависть «сожрёт» тебя изнутри…

— Один мой знакомый говорит, что надо учиться спокойно ненавидеть — ненавидеть без злобы.

— Твой знакомый интересуется дальневосточными учениями?

— Да.

— Православие учит, что ненавидеть надо зло, ненавидеть надо грех, ненавидеть надо порок, но — не человека.

— Даже — если человек поступает подло?

— Даже — если тебе кажется, что человек поступает подло… Не забывай, что ты можешь и ошибаться, можешь не знать об истинных причинах тех или иных поступков. Что же касается мировоззренческих систем дальне-восточного происхождения, то они, вероятно, могут таить в себе опасность; полагаю, что самурайское бесстрастие — ложное, оно основано на гордыне, тогда как православное — истинное, оно основано — на смирении.

— Получается, что всем надо угождать, со всеми соглашаться?

— У тебя извращённое представление о смирении… Преуспела безбожная власть в искажении некоторых понятий… Думаю, что разберёшься постепенно, что такое — истинное смирение. Почитай для начала хотя бы житие Сергия Радонежского… Подожди, — я сейчас…

Отец Николай ушёл, а через несколько минут вернулся с открытой книгой и протянул её Борису. Поднявшись на колокольню, Борис углубился в чтение. Вскоре появился и Пётр; едва поднявшись по лестнице, он обратился к Борису:

— Опять какие-то неприятности?

— Ты о чём? — удивился Борис.

— Кого ты там вчера «вырубил»?

— Ерунда… Я уже и сам почти забыл… Какой-то урод назвал меня этой поганой кличкой…

— Какой кличкой?

— Бобоном.

— А ты?

— А я… — Борис сделал выразительный жест кулаком. — Короче, напомнил уроду, что у меня имя имеется.

— Показываешь уголовникам своё пренебрежение к ним?!. Напрасно!.. Пора бы тебе смириться.

— И ты туда же!.. Перед кем смириться?.. Перед этими скотами?

— Что читаешь? — Пётр сел рядом с Борисом и заглянул в книгу. — Это — правильно, правильно, — читай; это — именно то, что тебе нужно… Опередил меня отец Николай…

Пётр встал, прошёл в восточную сторону колокольни, осмотрелся и, будто размышляя вслух сказал:

— Хороший вид отсюда… А смириться, Боря, надо не перед подонками; я, правда, и сам это до конца не понимаю, но чувствую я, что не случайно нам всё это досталось; думаю, что другими мы отсюда выйдем.

— Если вообще выйдем, — мрачно добавил Борис.

— А ты ублюдков не зли напрасно, тогда — выйдем… может быть. Из-за кликухи — не злись, отзывайся, а перед тем, кого ударил, — извинись… Эти скоты ведь и не поняли даже, что тебя взбесило.

— Я его даже не запомнил.

— У Славы Каткова спроси. Это — он мне сказал. К тому же он, вроде, поприличнее остальных — ещё не окончательно оскотинился… А кликуху эту они тебе «прилепили», в каком-то смысле, даже из уважения.

— Видал я ихнее уважение!..

— Ладно тебе, — хватит!.. К тому же, на стройку скоро придётся идти; там, говорят, всё заросло. Постарайся до этого как-то смягчить свои отношения с уголовниками.

***

Борису казалось, что разум его перегружен; события перепутались, оценка их многократно изменялась. Он даже решился, как и советовал Пётр, обратиться к Вячеславу; разговор начал резко, без церемоний:

— Говорят, что ты видел, как я вчера кого-то ударил. Не помнишь, — кого именно?

— А я что… Бобон… Я же как лучше хотел… Я только Сёме… Я говорю: «Зря Бобон Психа приложил; братва и так гудит».

— А где Псих?

— Оставь, в натуре… Зачем он тебе?

— Извиниться хочу.

— Вот это — по понятиям!.. Где же он?.. Только недавно видел, — Вячеслав, вытянувшись, осмотрелся. — Да вон же он — с Хомяком «базарит», вон — на скамейке.

Борис кивнул и направился в указанном направлении. Невольно услышанная Борисом, беседа вызвала у него чувство омерзения. Щекастый, в самом деле похожий на хомяка, коротышка о чём-то оживлённо рассказывал долговязому уголовнику, покрытому наколками. Долговязый — хихикал и отвечал короткими репликами, наполненными наигнуснейшим матом. С трудом преодолевая отвращение, Борис подошёл ближе. Увидев его, долговязый подскочил.

— Бобон, я, в натуре, не при делах!.. Подожди, — долговязый предусмотрительно выставил вперёд руки, — давай разберёмся!

— Да успокойся ты!.. Похоже, что ты, действительно, «не при делах», — схитрил Борис, не желая демонстрировать своё отвращение. — Короче, извини.

— Да я — без обид, в натуре, понимаю; сам иногда психонуть могу.

— Ну ладно, раз «без обид», — Борис кивнул и направился прочь, размышляя: «Ну и ладно, главное, что конфликт погашен… И как я мог мимоходом кому-то врезать и забыть об этом?.. Надо брать себя в руки».

Размышления Бориса неожиданно прервал Пётр:

— Иди за мной.

— Что случилось? — Борис последовал за Петром, стараясь сохранять дистанцию.

— Осторожно посмотри направо. Видишь двух новеньких?