Как я предал вашу маму

Конец (Вместо P.S.)

Она была прекрасна. Как же я соскучился по ней, чёрт. Как же давно я её не видел, честно соскучился.

Её глаза, безумно грустные глаза, растрепанные локоны, её уставшая, немного сутулая фигура. Для меня она была прекрасна несмотря ни на что. Я любил её, чертовски сильно любил и очень соскучился за эту неделю. А она ненавидела меня. Я знал это.

Ненавидела за то, что я не смог её простить, за то, что она так и не смогла меня вновь полюбить, в этом была моя вина. Но мне было абсолютно не важно ненавидит она меня или нет, я любил её, болезненно сильно любил. Для меня она была прекрасна. Прекрасна в своей ненависти. Я любовался ей, просто лежал и любовался.

Я лежал лицом вниз на холодном полу лестничной площадки. Руки за спиной ныли, участковый, падла, перестарался затягивая наручники. Они вдвоем с помощником так усердно строили из себя крутых копов, прыгая на мне сверху и пытаясь застегнуть браслеты, что даже фуражки послетали. Со стороны это возможно даже смешно выглядело. Два мента, ползают по лежащему навзничь телу и пыхтят, потеют, стараясь застегнуть наручники, фуражки валяются на полу. А вот быть этим телом не смешно. Этим телом был я.

Норматив по застегиванию наручников на задержанного, если бы такой существовал, они бы не сдали, уже пару минут по мне ползают, хотя я вроде и не сопротивляюсь. Наконец им это удалось, представители вершины эволюции в форме полицейских одолели таки глупую железку.

Но мне было плевать на все происходящее. Я лежал и любовался ей. Она была рядом. Просто стояла рядом, ненавидела меня и наблюдала за всем происходящим на лестничной площадке, прямо у дверей нашей с ней квартиры. Квартиры нашей семьи. Это ее она сейчас убивала, нашу семью. Но даже в своей ненависти, убийца был прекрасен.

Как же я всё-таки люблю эту тварь…

Игра Фиалки

Она уже почти засыпала, когда вдруг противно запищал лежавший на тумбочке у кровати мобильник. Сон прошел так и не успев толком утащить её в свое царство.

Не вставая с постели, она протянула руку и поймала норовившего свалиться на пол от вибрации виновника ночного шума. Звонок вдруг прекратился. Экран телефона показывал пропущенный вызов и время, два часа ночи. Номер был незнаком ей, но она догадалась, она знала кто звонил. Сердце предательски участило свой ритм, остатки сна улетучились в ночь. Она знала, звонил ОН. Она ждала его звонка. Ждала и знала — он позвонит, обязательно позвонит рано или поздно. Он всегда звонит.

Не раздумывая ни секунды, она нажала кнопку вызова. В трубке послышались гудки, один, второй, третий… Отвечай же! Пятый гудок оборвался на середине, ОН снял трубку на своем конце невидимого провода.

— Привет, солнце! –услышала она его голос. Она ждала этого. Ждала именно эту фразу: «Привет, солнце!»

— Привет! –она чувствовала, как бешено заколотилось сердце в маленькой груди от его голоса, как вновь подкатило к горлу. Он звонил ей, а значит она ему нужна. Нужна сегодня, прямо сейчас. Он всегда звонил ей тогда, когда она была ЕМУ нужна.

— Я соскучился, солнце. Приедешь?..

Да! Конечно приеду! Черт возьми или господи, неважно, я приеду! Прилечу! Заметались в голове мысли, а хотелось кричать. Кричать от счастья. Такого редкого и долгожданного счастья быть с ним.

Она вновь забыла, как уже тысячу раз кляла и ругала себя. Ругала за то, что стоит ему позвонить и она переставала быть собой, переставала думать, переставала бояться. Он просто звонил, а она летела к нему забыв обо всем. Завтра вновь она будет себя ругать. Но это будет завтра, а сейчас она ему нужна и плевать на остальное.

— Я приеду. –прошептала она и положила трубку…

Она не очень помнила, как и зачем оставила свою анкету на портале мобильных знакомств, на что надеялась. Это было спонтанное решение, да и заняло всего минуту времени. Она и забыла об этой анкете. Ник-Фиалка, возраст-18 лет, рост, вес, увлечения, цель жизни… Просто заполнила все по порядку аккуратно и забыла об этом.

Напомнило ей об этом пришедшее однажды смс-сообщение: «Привет, Фиалка! Познакомимся?» Просто, банально, ничего лишнего. Она не знала, отвечать ли? Да и просто не знала, что и как ответить. Она этого не умела. Не клеилось у нее с парнями хоть ты тресни. Ни в школе, ни теперь в университете. Не получалось общаться, не получалось нравиться, не получалось флиртовать, привлекать. Она просто еще не умела всего этого в свои восемнадцать.

Она была влюблена по уши в мальчишку одноклассника, но за годы безответной любви даже намекнуть не смогла о своих чувствах, не то чтобы признаться. Ей нравились парни, которых она встречала в универе, с которыми жила в общежитии, но хоть как-то дать понять им, сделать шаг не могла.

Она вовсе не была уродиной, напротив, милая симпатичная девушка. Да, она не красилась ярко, макияж почти не использовала, носила очки делавшие её похожей на зубрилу-ботаника, да, стеснялась своей очень маленькой, почти отсутствующей груди, но в ней было столько красоты и обаяния, сколько нет и в тысяче наштукатуреных сисястых барби. Но парни не видели этой её красоты, видели в ней просто друга. Друга, а не девушку. Даже тот мальчишка, в которого она была влюблена в школе, признался ей на выпускном, что считает её своим лучшим другом. Она не знала, что не так? Почему её допускают лишь до дружбы, неужели любви она не достойна?

Все подружки влюблялись, строили какие-то по-детски неуклюжие отношения с мальчиками, встречались, с огоньком в глазах и радостью в голосе рассказывали ей о своих романах. А она была одна, слушала и безумно желала хоть раз узнать, что это такое быть с кем-то. Любить, быть любимой, ссориться, мириться, просто быть в этих самых отношениях. Да просто целоваться с любимым человеком в конце концов. Мечтала пересечь наконец границу дружбы и попасть в страну любви.

Но не получалось. Никак не получалось узнать этого. Визу в столь желанную страну выдавать ей никто не спешил. Нет, она вовсе не торопилась повзрослеть или отдаться кому-нибудь. Она хотела именно отношений. Настоящих отношений. Когда ревешь в подушку ночами, когда ждешь звонка каждую минуту, когда кричишь от ревности и обиды, когда сердце замирает от голоса или взгляда любимого. Любви, будь она проклята, любви она хотела…

«Приветик! Как тебя зовут? Расскажи о себе.» — набрала она ответную смс. Стерла, вновь набрала, снова стерла. Пошлая слащавая банальщина. Казалось вечность, придумывала, что написать поумнее, но не слишком, в итоге вновь набрала тот -же самый текст. Несколько минут просто разглядывала буквы на экране телефона не решаясь нажать кнопку ОТПРАВИТЬ. Выдохнула, нажала. Словно издеваясь над её нерешительностью, пластиковая бездушная скотина запросила подтверждения её же действий. ВЫ УВЕРЕНЫ? Она вновь задумалась на секунду. ДА!

Так она познакомилась с ним.

Такси несло её по ночному городу к нему. Пробок не было, откуда им взяться в такое время. В салоне машины разливался шансон и пахло цветами. Не живыми, химическими цветами, запертыми в маленьком флаконе ароматизатора. Она не обращала внимания. Ни на музыку, ни на запахи, ни на ночной город, ей не было до всего этого дела. Она думала о нем. Как же давно он не звонил. Как давно они не были вместе. Ей ужасно этого не хватало.

Он действительно давно не звонил. Она успела почти завести новые отношения. Она уже умела это делать легко и непринужденно. Она научилась нравиться мужчинам, сводить их с ума. Это ОН её научил.

«Приветик! Как тебя зовут? Расскажи о себе.» -написала она тогда ему в ответ. Он ответил почти сразу же. Она ответила ему. Они переписывались весь вечер и всю ночь. Лишь на следующий день она вдруг поняла, что ей чертовски легко общаться с этим практически незнакомым человеком. Общаться ни о чем и обо всем сразу, рассказывать секреты, делиться мечтами и просто писать глупости. Она не стеснялась, не боялась его.

Всего несколькими сообщениями он расположил её к себе, от былой нерешительности и зажатости не осталось следа. Ей хотелось болтать с ним без перерыва, она не думала ни о чем, лишь ждала его сообщений. Все комплексы казалось просто улетучились. Уже следующим вечером она просто набрала его номер и позвонила. Позвонила сама, первой. Просто потому что захотела.

— Привет!

— Привет! –его голос оказался мягким, вкрадчивым и еще больше располагающим. Он влюблял в себя, успокаивал и возбуждал одновременно.

— Просто захотела услышать твой голос… — она удивлялась сама себе. Откуда такая уверенность? Где та девчонка, что стеснялась до икоты и не могла не то что бы заговорить, написать сообщение даже знакомому парню?

Они проболтали почти час, пока предательский мобильник не напомнил ей о том, что сотовая связь далеко не бесплатна и её баланс исчерпан, оборвав их разговор. Он тут же перезвонил, и они с удовольствием спустили на болтовню баланс и его телефона. А потом она не могла уснуть до утра, ей просто не хотелось. В голове происходило слишком много всего, рождалось слишком много мыслей, чтобы просто взять и уснуть. Хотелось скорейшего, сиюминутного наступления нового дня, чтобы вновь звонить ему и говорить, говорить, говорить…

Вдруг она поняла, что такси проехало нужный поворот. Она сразу сказала об этом таксисту.

— Там Гоголевский мост на ремонт закрыт. — пояснил водитель, — Придется круг сделать. Не переживайте, просто чуть подольше.

Чуть подольше… У нее не было лишних «чуть подольше», скоро утро и она торопится к нему. Рядом с ним, время для нее летело незаметно и терять его понапрасну она никак не хотела. В этих «чуть подольше» потерянные минуты ИХ любви и наслаждения, ЕГО объятия и поцелуи, ЕЁ счастье. Оно случается не так часто. Ей совсем не хотелось терять эти сладкие минуты. Всего этого она конечно не сказала, лишь молча разглядывала ночной Петрозаводск, проносившийся за окном такси.

Подумав о его нежных поцелуях, она слегка поежилась. Возбуждение легким электричеством пробежало по телу. Она вспомнила их первый поцелуй. Это была их первая встреча вживую, наяву. Она ждала этой встречи с самого первого дня их виртуальнотелефонного знакомства. Делала намеки в сообщениях, открыто писала, что желает перевести их знакомство в реал и встретиться, а он словно играл с ней, все не назначал встречи или свидания. Он даже причину не называл, просто однажды сказал, что еще не время. Она нервничала, сходила с ума от миллиарда мыслей и домыслов, залезавших в голову. Почему он не хочет встретиться? Что не так? Когда наступит это время, черт побери? А вдруг он женат? Вдруг все это обман, злая шутка? Время шло, он писал и звонил как ни в чем не бывало, общался словно не слышал или не понимал её намеков и откровенного желания. Она злилась, клялась все прекратить, не тратить нервы, считала, что все это неспроста. А потом он просто написал, приезжай. И она приехала.

В тот вечер они просто стояли и разговаривали. Просто разговаривали. А потом случился поцелуй. И снова это была какая-то игра. Он чувствовал, знал, что она хочет. С улыбкой наглого кота он смотрел на неё, как она ловит каждое его слово, не сводит глаз с него. Черт побери, он видел, как она жаждет его поцелуя, наслаждался этой игрой и не спешил. Вдруг взяв её за талию и слегка прижав к себе, глядя ей прямо в глаза, слегка наклонился и приблизил свои губы к её губам остановившись в каких-то микронах от поцелуя. И она не выдержала, впилась в его губы. Впилась резко, неумело, целоваться ей еще практически не выпадало случая в жизни. Он тут же взял инициативу и поначалу нежно до дрожи, затем все настойчивей, его губы и язык подарили ей один из самых волнующих моментов в жизни. Он победил в тот вечер, выиграл в этой игре.

Уже ложась спать, она решилась наконец открыть ему свою главную женскую тайну, о которой почему-то слегка стыдилась до этого рассказать. Долго раздумывала написать или нет и наконец решилась. Она была девственницей. И самое главное, первым своим мужчиной она видит только его. В тот вечер она поняла, что пропала, что влюблена в него до безумия. А ночью она впервые плакала. Она открыла ему свою тайну, открыла свое желание и чувство, а он не ответил…

Такси остановилось у знакомого подъезда, она расплатилась и вышла. Свет в его окне горел, он ждет её. Минута, еще всего минута и четыре этажа до счастья. Минута и он откроет дверь впуская её. Поможет снять пальто и схватив прижмет к стене и будет жадно впиваться в её губы. От него пахнет коньяком, сигаретами и животной страстью. Его руки будут раздевать её наслаждаясь молодым и таким возбуждающим телом. Губы и язык вновь исследуют каждый сантиметр, каждый атом её нежной гладкой кожи, заставляя покрываться мурашками.

Боже как же она скучала! И она отдастся ему полностью, вся без остатка. Она позволит ему все, абсолютно все. И сама сделает все для него. С ним, только с ним, она никогда не стеснялась ничего, абсолютно ничего. Наедине с ним она теряла все внутренние тормоза и ограничения, они просто переставали существовать. Для них вдвоем никогда не было ничего запретного в любви. Сколько времени им отведено, сколько осталось до утра, они будут пить друг друга до капли. Как в тот, их первый раз.

В ту ночь она впервые плакала. Она открыла ему свою тайну, открыла свое желание и чувство, а он не ответил. Не ответил и на следующий день. Она ненавидела себя за то, что открылась ему, испугалась, что потеряла его. Через два дня вечером он позвонил как ни в чем не бывало.

— Привет, солнце! –услышала она его голос. Она ждала его услышать. Ждала именно эту фразу.

— Привет! –её голос дрожал. Дура возьми себя в руки!

— Я соскучился, солнце. Встретимся?

Да! Да! Да! Сто тысяч миллиардов ДА хотелось прокричать в трубку. Она знала зачем он зовет её встретиться. Знала и безумно этого желала. Всем сердцем. Всем телом. Да!

Та ночь, их первая ночь, случилась совсем не так как она себе это представляла в фантазиях и мечтах. Нет, она вовсе не придумывала себе какой-то ванильноцветочной романтики. Просто все было не так. Но она не пожалела ни капли. В ту ночь все было как в каком-то тумане, мысли путались, желание и страх боролись в девичьей душе и захлестывали её через край. Она тонула в пучине новых ощущений. Им просто снесло крышу ураганом желания. Они любили друг друга как сумасшедшие, сдержать руки, губы и тела вообще не представлялось возможным. Ни один даже самый разумный мозг во вселенной не смог бы управлять страстью той ночи. Управлять такой стихией просто невозможно. Он стал её первым мужчиной. Она отдалась ему полностью, вся без остатка. И позволила ему все, абсолютно все.

Они лежали на полу. Два обнаженных тела, обессиленные и счастливые. Она нежно гладила его голову и ощущала животом его горячее дыхание и лёгкую небритость. Непонятное чувство тревоги не давало уснуть, несмотря на усталость, божественно приятную усталость во всем теле. Они вновь выложились полностью, отдали все силы друг другу, любили как в последний раз.

И вдруг она испугалась, что, если это действительно последний раз. Что если он больше не позвонит, и она никогда не услышит родного: «Привет, солнце. Я соскучился.»

Их отношения, если их можно было вообще назвать отношениями, для многих казались неприемлемыми. Ни подруги, ни сестра, ни мама, никто не понял таких отношений. Это и не было отношениями, это была игра. Он играл с ней, она поняла это. Поняла и приняла правила этой игры, играла наравне с ним.

Играя с ней, он сделал её сильной. Она перестала стесняться самой себя, своего тела, стесняться проявлять, показывать свои чувства и эмоции. Она забыла о страхах и комплексах, зажатая пугливая девочка осталась там далеко позади, ещё на старте игры. Играя она раскрепостилась настолько, что могла легко осуществить любые самые смелые и безбашенные фантазии, о которых раньше даже думать считала неприличным. Он вытаскивал из её тихого омута на свет таких чертей о которых она и не подозревала. В милой скромнице, как оказалось, жила развратная смелая женщина. И ей это нравилось, она это полюбила. Она полюбила себя такой новой, она себе нравилась. Он разбудил в ней эту женщину и за это она его любила.

Он мог пропасть на неделю, месяц или даже несколько, мог не писать и не звонить, она не знала где и с кем он. Поначалу она ревновала, сходила с ума, обещала себе бросить его к чертям собачьим. А он как ни в чем не бывало однажды звонил и она, забыв о всех своих обещаниях летела к нему за счастьем. Он исчезал, она ждала, все повторялось снова и снова. Она уже перестала ревновать, просто запрятала чувство ревности очень и очень глубоко внутри себя, закрыла на сто тысяч замков и выкинула все ключи. Она знала, он позвонит, обязательно позвонит и будет с ней, будет. Она приняла правила игры и не нарушала их, не требовала от него ничего.

Она не сидела и просто ждала его, нет. Встречалась с другими, пыталась строить отношения, старалась жить. Она уже не была той зажатой серой мышкой, не умевшей даже общаться с мужчинами. С ним она раскрепостилась, стала смелой до чертиков, флиртовала, влюбляла в себя. Стройная, дьявольски красивая, она заставляла желать себя, хотеть и при этом оставалась холодна и недоступна. Одним взглядом она могла свести с ума мужчину и заставить добиваться себя так как ей хотелось. Правила устанавливала она, правила игры, играть в которую научил её ОН.

Она встречалась с другими, строила отношения, но звонил он и она бросала всё, забывала. Лишь он мог успокоить желание её тела. Как бы долго они не виделись, их тянуло, они стремились навстречу друг к другу, как заряженные частицы, что подчиняются неведомой обычным людям силе.

Она нежно гладила его голову и ощущала животом его горячее дыхание и лёгкую небритость.

— Я люблю тебя, Саша. — прошептала она тихо, стараясь не разбудить его. Она впервые решилась нарушить правила.

— Я знаю. — услышала она вдруг в ответ и ощутила, как он сжал руками ее ягодицы, а горячие, чуть шершавые губы и язык уже ласкают её живот спускаясь все ниже и ниже. Она закрыла глаза и раздвинула ножки пропуская его наглые поцелуи к заветной цели.

Их игра очень скоро закончится.

В отпуске

— Жив ещё? — спросила она, входя в мою квартиру.

— Пока да, но я стремлюсь это исправить.

— Придётся тебе помешать, извини.

Сегодня она не выглядела школьной учительницей или строгой бизнес леди. Спортивный костюм, кроссовки, волосы стянуты в тугой хвост, рюкзак за спиной. Спортсменка, комсомолка и просто красавица!

— С чего вдруг? — поинтересовался я, — Мне свидетели ни к чему. Работы нет, что ли?

— Сказала же, считай я в отпуске.

— Отпуск надо проводить там, где можно расслабиться, отдохнуть. — бросил я и вернул своё тело на диван, — И обязательно с любимыми и родными. Иначе это не отпуск, а полнейшая хрень получится.

Она меня не слушала, скинув кроссовки и рюкзак, прошла на кухню, быстро окинула взглядом царивший там хаос, покачала головой и направилась в комнату, убедиться, что и там я успел устроить запойный бардак.

— Ты если собрался сдохнуть, то делал бы это хоть в чистоте. Знаешь, как в некоторых индейских племенах была традиция, встречать смерть в чистом жилище, чистой одежде, ну и самому быть чистым.

— Отстань! Считай, что я тоже в отпуске. Депрессивном, запойном отпуске. Я тебе говорил, что ты странная?

Она меня не слушала и продолжала:

— А ты ещё вроде и жив, а запах словно труп. Детскую не загадил хоть?

— Нет, комната дочек неприкосновенна.

Олеся ничего не ответила. Прошла на кухню, нашла там несколько полиэтиленовых пакетов, вернулась и стала собирать в них мусор. Пустые бутылки, мятые пивные банки, пачки от сигарет, содержимое пепельницы, все отправлялось в пакеты.

— Слышь, ты че приперлась? — недовольно поинтересовался я, наблюдая как она разрушает моё последнее пристанище алкоголика.

Она на мгновение оторвалась от своего занятия и пристально посмотрела на меня, прямо в глаза, убивающе презрительным взглядом. Чёрт, какие же у неё красивые глаза.

— Вали в душ, приводи себя в порядок. — с укором сказала она и продолжила уничтожать следы моего запоя.

— Я не могу, пока ещё не могу.

Вертикальное положение я не мог принять, мой организм был отравлен и не выдерживал абсолютно никаких телодвижений.

Закончив с мусором в комнате, Олеся переместилась на кухню. Через минуту оттуда послышался шум воды и звон посуды, моя незваная гостья видимо решила избавить меня и от скопившегося в раковине тоже. Вот неугомонная! Что ей от меня нужно и какого хрена она пытается разрушить мой депрессивно-алкогольный мир, я никак не мог понять.

С большим трудом, мне удалось заставить свое тело принять сидячее положение. Опустив руку, я пошарил за диваном, нашел пакет с пивом и достал одну банку. Холодненькое ещё. Руки тряслись и плохо слушались, с трудом удалось подцепить кольцо банки. Открыв её, я с жадностью, почти залпом, выпил половину. Мгновенно подкатила тошнота. Пил я уже несколько дней, сколько точно не знал. Я не знал какой сейчас день недели, какое число на календаре, сколько времени. Мне было глубоко плевать. Было больно. Чертовски, сука, больно внутри. Эту боль я и пытался хоть немного заглушить, отключить чувства алкоголем.

Но никакого облегчения не наступало, становилось лишь хуже. Хотелось перестать думать, вспоминать, сожалеть. Хотелось перестать любить ЕЁ, забыть. Но ни хрена не выходило. Лишь в моменты алкогольного беспамятства и отключки становилось пусть немного, но легче. В такие моменты я не думал о ней, моей жене. Но наступало тяжёлое похмельное отрезвление и боль возвращалась вновь. Я не мог её забыть. Она была моей болью и как бы я не пытался избавиться от неё, я любил её, любил свою боль. Любил жену.

Квартира вдруг стала заполняться, казалось уже забытыми навсегда, колдовскими ароматами свежеприготовленной пищи. Все эти дни я практически не ел и соответственно не готовил. Не видел смысла. Почти сразу же в комнате появилась Олеся, в руках у неё было по тарелке с дымящейся ещё яичницей.

Она уже успела переодеться, точнее просто сняла спортивный костюм, на ней оставалась лишь длинная футболка. Призывно торчащие сосочки маленькой аппетитной груди, выдавали отсутствие бюстгалтера. Хороша, чертовка! В другой ситуации, меня бы это даже возбудило. А сейчас я понял, что бестыже разглядывая её обтянутую тканью молодую грудь, думаю о прелестях совсем другой женщины. Своей жены.

— В курсе, что у тебя кроме яиц, больше нет ничего из продуктов? — спросила она, раставляя тарелки на журнальном столике, — Даже хлеба пару кусков всего и то засохший. И молоко в холодильнике скисшее между прочим, если мука есть, можно блинчиков напечь.

Она казалось разговаривает сама с собой или с каким-то невидимым собеседником, но никак не со мной.

Какие к черту блинчики? Что вообще нужно этой девчонке здесь?

— Я не хочу есть, не могу. — прервал я её.

Она вновь засверлила меня своими красивыми глазками.

— Через не могу! Не поешь-всё бухло отправлю в унитаз. — пригрозила она и фактически силой вложила мне в руку вилку.

— Тебе это на хрена?

— Когда я ем, я глух и нем. Ешь давай.

— Сколько сейчас времени?

— Начало первого уже. — ответила она и видя моё замешательство уточнила, — Ночи, первый час ночи.

Она с аппетитом принялась за яичницу. С трудом и я впихнул в себя приготовленную Олесей пищу и запил все остатками пива из банки. Тошнота накатила с ещё большей силой.

— Плохо? — спросила она, собирая тарелки, — Ложись, я сейчас посуду помою и приду.

С этими словами она упорхнула вновь на кухню. Она удивляла меня все больше.

Я уронил голову на подушку и закрыл глаза. Меня сразу подхватила алкогольная карусель и закрутила в бешеном танце вызывая ещё большую тошноту. Пришлось перевернуться на живот и немного свесить голову с края дивана, стало легче, алкоаттракцион отпустил меня. Я мгновенно отключился, просто упал в чёрную яму без каких-либо сновидений.

Долго поспать мне не дали, уже через пятнадцать минут Олеся аккуратно, но настойчиво трясла меня за плечо.

— Вставай, сделаю постель по нормальному и ляжешь.

— Что тебе нужно?

— Ничего. Вставай сказала.

Я встал и пошёл на кухню прихватив с собой подушку. Швырнул её на скамейку кухонного уголка и лег сам. Дежавю, какое-то. Так было и раньше, поругались с женой, взял подушку и на кухню. Только жены у меня больше не было. Даже по нашим ссорам я скучал, даже этого мне сейчас не хватало.

Я взял со стола пачку сигарет, достал одну и чиркнул зажигалкой. Сделал две затяжки, понял, что курить не могу и затушил сигарету, с силой вдавливая её в дно пепельницы.

— Чего психуешь? — входя за мной на кухню спросила начинавшая мне уже надоедать Олеся, — Пошли я постелила по-человечески, а то вообще, как бомж обитаешь.

— Слушай, тебе какого хрена от меня вообще нужно? Я тебя не звал, ты чё приехала?

— Хочешь поговорить пошли. — спокойным, убийственно спокойным тоном сказала она, развернулась и ушла в комнату.

Вот ведь непробиваемая, сука! Я взял подушку и пошёл за ней.

Она не обманула, сделала то чего я все эти дни не делал ни разу, расстелила диван. Мне в пьяном угаре было вообще не до постели, спал, точнее отключался, как и где придётся.

— Ложись. — она рукой махнула, указывая на диван.

Я вдруг заметил, что себе она постелила на полу рядом. Стало неудобно. Я её конечно не звал и вообще не понимал, с чего вдруг она ночует у меня, но все равно как-то неудобно, блин.

— Я на полу лягу. — сказал я, — Спи на диване.

Это не было притворным гостеприимством. Я просто вдруг понял, что не хочу спать на этом диване, не могу. Это был наш с женой диван, наш. Сотни ночей мы спали на нем вдвоём, любили друг друга, ругались, мирились, смеялись. Он связан с нашей жизнью. Той жизнью, что закончилась, оборвалась. Всего неделю назад этот самый диван, был свидетелем нашей последней ссоры, нашего последнего примирения, нашего последнего секса.

— Тогда сделаем по-другому. — вдруг решительно заявила Олеся, — Будем спать на полу.

Она тут же стащила одеяла и подушки на пол и постелила нам обоим.

— Не бойся, храпеть не буду. — со смехом добавила она, — Приставать тоже, если не хочешь конечно.

Я лег, накрылся одеялом и понял вдруг, что спать не хочу.

— Ты мне так и не ответила на вопрос, тебе чего от меня нужно? — спросил я свою гостью поворачиваясь к ней.

Она лежала и просто смотрела на меня.

— Обними меня, пожалуйста. — прошептала вдруг она. Из энергичной неугомонной фурии она неожиданно превратилась в нежную девочку, ищущую заботу и простое человеческое тепло. Сколько ещё всего в этой девчонке, чёрт.

Я протянул руку и она, прижавшись всем телом, положила голову мне на грудь. Она была полностью обнаженной. Я аккуратно обнял её и понял, что не чувствую ничего. Молодая, красивая девушка, прижимается ко мне сексуальным, горячим телом, обвивает ногами, а мне просто приятно и все. Обнимая её, я думал совсем о другой женщине.

Через пять минут, по мерному тёплому дыханию, я понял, что Олеся спит.

Она так и не ответила мне на вопрос.

Ира, Ирочка, Иришка

Она росла счастливым, со всех сторон обласканным любящими родителями ребёнком. Единственным ребенком. Ира, Ирочка, Иришка. Единственный ребёнок в семье всегда получает много. Много любви, много внимания, потакание любым капризам.

Родители души не чаяли в своей дорогой девочке и давали ей все, что могли. Да, жили не богато, мало кто в Советском союзе жил на широкую ногу, но для любимой Иришки родителям было не жалко ничего, хоть последнего рубля. Для них она конечно же была самой лучшей среди всех детей. Лучшей по сравнению с детьми друзей, лучшей среди детей из детского садика, лучшей в школе. Для любого родителя своё чадо всегда является самым лучшим, самым умным. Своя кровиночка как-никак. Это нормально и это естественно.

Каждый родитель ужасно боится избаловать своё ненаглядное чадо. Боится и все равно балует. Так и с Ирой. Её родители, впрочем, как и многие, считали, что ребёнку ну никак нельзя расти одному одинешеньку. Единственный ребёнок в семье мол будет слишком избалованный и вырастет эгоистом. В общем родители всерьёз считали, что второй ребёнок поможет им скрыть огрехи в воспитании первого и поэтому усердно пытались состряпать Ирине сестричку или братика. Но попытки были безуспешны и родительские надежды на второго ребёнка таяли с каждым годом. Надежды таяли, а любовь и внимание к единственной дочке росло прямо пропорционально. Ира получала все больше и все лучше. Это нормально и это естественно.

Все закончилось, когда ей было десять. Весь её привычный, такой удобный детский мир ребенка-одиночки исчез. Пусть и случайно, но родители подарили ей наконец-таки долгожданную сестренку. В её жизни появилась Света.

Ира была рада. По-настоящему рада. Она этого тоже очень ждала, ведь родители убедили её за годы своих безуспешных попыток детопроизводства, что братик, или сестренка, это чертовски круто и безумно весело. Но очень скоро Ира поняла, что её жестоко обманули и радость от обретения родной сестренки сошла на нет. Она вдруг перестала быть единственной и ненаглядной для мамы и пап. Это было очень больно для ребёнка десяти лет и ни капли не круто и не весело.

Ей вдруг перестали давать привычную дозу внимания, любви и ласки. Этого стало в разы меньше. Её капризы и желания теперь не то что не исполнялись по первому требованию, их вообще перестали слышать и брать в расчет. Родители теперь бегали и суетились вокруг так долгожданной сестренки. Ире казалось, что у неё просто отняли всю родительскую любовь и ласку и отдали вдруг появившейся сестре. Родители очень долго ждали второго ребёнка и теперь, когда их мечта наконец осуществилась, словно бы просто переключились с одной, надоевшей дочки, на вторую, новенькую.

Ирочка не понимала, что произошло? Почему её вдруг перестали любить? Она металась от мамы к папе и не находила ответа. Да и не нужен ей был ответ. Нужна была любовь. Она ждала, требовала той любви к которой привыкла. И никак не могла понять почему из-за прибавления в их семье, она лишилась возможности быть центром всеобщего внимания.

Слепая родительская любовь, как и её отсутствие, способна сломать, покалечить и даже убить неокрепшую детскую психику, непознавшую еще всю жестокость и несправедливость предстоящей жизни. Иринка в одиночку наслаждалась нежностью, казалось бескрайнего океана родительской любви. Но появление младшей сестры выбросило ее на берег этого океана, он оказался не таким уж бескрайним, мал для двоих детей. Теперь ей приходилось только наблюдать как в нем топят сестру, а ей доставались лишь брызги случайных волн и редкие приливы.

Ира отошла на второй план, ей отвели роль старшей сёстры, помощницы. Роль, в которой уже не было той лавины родительского обожания и внимания к своему единственному отпрыску. Роль, в которой у неё забрали все, что было, дав взамен лишь обязанности. Любой ребёнок понимает, что обмен получается так себе. Да и попробуйте у взрослого, сколько бы лет ему не было, отнять его привычный мир, в котором он счастлив. Разве кто-то на это согласится? Нет, конечно. Вот и Ира не согласилась.

Не согласилась и запротестовала. Только вот мало кому из взрослых дано понять детские протесты. Для них это всего-навсего капризы растущего человечка, не более. Есть конечно родители, считающие себя знатоками детских душ, но их знаний хватает лишь на один диагноз — переходный возраст. Вот и Ире родители поставили подобный диагноз и как лечение прописали наказания. Шансов полюбить младшую сестренку просто не оставили.

Как она могла любить существо, укравшее у неё родителей, маму и папу?.. Тех маму и папу которые безумно любили её, свою единственную ненаглядную Ирочку. Которые её не ругали, не наказывали, а лишь восхищались. Так Ира, Ирочка, Иришка превратилась в капризного, непослушного ребенка, а затем и в трудного, как говорили родители, подростка. Превратилась не сама, её такой сделали мама и папа. Назначили. А она всего лишь хотела пусть не любви, но внимания. Хоть какого-нибудь внимания.

Теперь же на неё обращали внимание только тогда, когда она делала всё неправильно, вразрез с родительским мнением и устоями. Да, это было хреновое внимание, наказания, крики, серьезные разговоры с отцом. Но всё же это было внимание. Пусть так, став плохой девочкой, но она могла вырвать у младшей сестры хоть толику родительского времени для себя. Это нормально и это естественно.

Поняв всю тщетность своих протестов и попыток вернуть былую родительскую любовь, попросту устав ждать её возвращения, она вдруг обрела цель. Свою первую серьёзную цель в жизни. Поскорее начать жить самостоятельно, самой, без родителей и их постоянных упреков. Без младшей сестры.

Учеба после окончания школы. Вот оно! Вот он путь к избавлению от родительского гнета и непонимания. Они и так уже стали давно далеки друг от друга. Ира уже давно не считала себя частью этой семьи. Семьи в которой царила любовь и взаимопонимание. Царила, когда Иры не было дома. Поэтому она появлялась дома все реже.

И вот, подтянув учёбу, едва окончив девять классов, Ирина рванула поступать в училище. Ей было абсолютно все равно где и на кого учиться, это было не важно. Главное лишь бы учиться не в этом, уже ненавистном Мурманске, подальше от надоевших предков с их любимой младшей дочерью. Пусть и дальше попку ей целуют, пылинки сдуют, а она Ира уедет из этого дома, станет свободной. Она очень спешила во взрослую, самостоятельную жизнь. Это естественно, это нормально.

С упрямством обиженного ребёнка она легко достигла своей цели. Вихрем ворвалась в как ей чудилось взрослую жизнь. Она наслаждалась обретенной вдруг свободой, как парашютист, сделавший шаг из самолета и паривший теперь в свободном полете.

Незаметно для себя она уже превратилась из нескладной девочки подростка в молодую, симпатичную девушку. Поняла, что привлекает парней и взрослых мужчин, но ещё не научилась это использовать. Просто была ещё слишком молода для этого и поэтому раздаривала свою любовь и тело любому, кто обращал на неё внимание.

Студенческая жизнь затянула её в бесконечный водоворот гулянок, алкоголя и случайного секса. Для неё это было неотделимой частью свободы. Чем больше в её жизни было мужчин, тем взрослее она себя ощущала и независимей. Она делала все, что ей запрещали ранее. Пила, курила, спала с кем хотела. Порой студенческие попойки затягивались на несколько дней, и она просто теряла все ориентиры во времени и пространстве отключаясь в алкогольном угаре. В такие дни она даже не знала с кем спит. Незаметно для себя, ей удалось научиться выключать все чувства в такие моменты. Ей казалось, что и нет никаких чувств уже. Напивалась в компании, отключалась, а кто и как использует любые отверстия её тела, ей было плевать. Она считала себя слишком взрослой, чтобы строить из себя недотрогу, чтобы отказать любому, кто её хотел, хотел её тело. И не отказывала. Но долгожданная свобода оказалась крайне недолгой и вскоре принесла свои плоды. А точнее плод. Так Ира, Ирочка, Иришка забеременела в первый раз.

Она испугалась. Чертовски испугалась. С этим она не знала, как справиться самостоятельно. Она была одна со своей нежданной беременностью, совсем одна. Кандидатов на должность случайного отца случайного ребёнка было слишком много. Разумеется, все они не спешили бороться за первенство в этом вопросе и предоставили это право Ирине, кто-то предложил аборт, кто-то просто послал на хуй, отказавшись от титула отца. Это естественно и это нормально. Она вдруг оказалась никому не нужна, ни друзьям, ни подругам, оставшись один на один с зарождавшейся внутри жизнью и предстоящими проблемами. Свободный полет оказался всего лишь падением вниз.

Она испугалась. Но не того, что осталась одна. Испугалась, потому что поняла, без родителей ей не справиться. Нужно возвращаться домой, туда откуда так стремилась убежать во взрослую жизнь и с которой не справилась. Возвращаться побежденной, униженной. Видеть взгляды и слышать упреки, которые надеялась больше никогда не услышать и не увидеть. Возвращаться, чтобы стать еще большим изгоем для своих родителей. Возвращаться, потому что нет другого выхода. И она вернулась.

Вернулась тем маленьким ребенком, которого пыталась убить в себе навсегда повзрослев. Маленькой девочкой Ирочкой, жаждущей родительской любви, понимания, заботы и помощи как никогда. Ей сейчас это было очень нужно. Нужно, чтобы мама, обняла, пожалела, поплакала вместе с ней. Отец успокоил, сказал, что все будет хорошо. Да ей нужна была их поддержка, черт побери. Простая родительская поддержка и любовь. За этим она вернулась. За помощью.

Конечно же она получила помощь в родном доме. Помощь, но не понимание. Родители не поняли и не простили дочери проступок. Её не пожалели, не успокоили. Отец не сказал, что все будет хорошо, а мама плакала не от сочувствия к дочери, а от тяжести свалившегося на них позора. Даже придуманная история об изнасиловании, не вызвала той реакции родителей на которую Ира так надеялась, так рассчитывала. Их больше волновал позор, пересуды и разговоры знакомых, соседей, многочисленных родственников. Избежать всего этого можно было только одним способом — убить внука, не становиться вдруг бабушкой и дедушкой. Они заставили Иру сделать аборт. Помогли.

Но хуже всего и самым большим унижением, для неё было то, что всё это родители выставили как урок для младшей сестры. Урок, как нельзя делать, как нельзя подводить родителей, как нельзя жить. Не дай бог вырасти такой как бестолковая Ирина!

Именно тогда Ира вдруг поняла, она пример для сестры. Как бы она не поступала, плохо ли хорошо ли, в какую задницу не попадала, она пример для младшей сестренки. Она увидела, сестра смотрит на нее с обожанием, как на взрослую. Младшая сестренка росла комнатным цветочком, ежедневный уход, полив, удобрение, идеальная температура, грунт и освещение. Родители словно цветоводы идеалисты следили за ней, любые ростки сорняков собственной мысли вырывались с корнем раз и навсегда.

Мама и папа воспитали из младшей сестры даже не человека, а маленького безвольного робота, без собственного мнения, мыслей, возможности думать и принимать какие-либо решения. Все решают они, а сестренка только принимает их решения. Её даже не приходится убеждать или уговаривать, она надрессирована родителями так, что все сказанное ими принимается как единственно верное.

И причиной такого воспитания была она, Ирина. С оглядкой на неё, на бестолковую, распутную старшую, родители растили в клетке зашуганого ручного зверька, методично убивая в нем зачатки личности и собственного Я.

А она, Ирина, для нее просто кумир. Старшая сестра, пошедшая против воли родителей, поступающая так как хочется, это была её мечта, стать хоть чуточку похожей на Ирину. Младшая сестренка усилиями родителей представляла из себя всего лишь кучку мягкого податливого пластилина. Из неё можно слепить, что угодно, вложить любые мысли, запрограммировать как захочется.

И Ире это понравилось. Она обязательно сделает из Светланки женщину по своим меркам и правилам, с учетом всех своих ошибок.

Это была её новая серьёзная цель в жизни.

Память

Она разбудила меня в семь утра. Пыталась тормошить, сначала легонько, потом все сильнее и наглее, но я категорически не хотел просыпаться. Вернее, я проснулся, но усердно делал вид, что еще сплю и не чувствую её попыток заставить моё тело бодрствовать. Тогда она неожиданно прекратила меня трясти, и я тут же почувствовал, как её рука медленно спускается по моему животу, пытаясь попасть в трусы и завладеть утренней эрекцией.

— Это запрещенный приём. — сказал я, поймав её шаловливую руку в сантиметрах от цели. Она победила, я был вынужден признаться, что не сплю.

— А нечего притворяться, что спишь. — сказала она, -Доброе утро. Пошли пить кофе и на пробежку.

— Ты издеваешься? Кака еще пробежка? Тебе надо-ты и бегай на здоровье, меня не трогай, я спать хочу.

— Поднимайся! — приказала она, — Кофе, пробежка и душ, вот план на утро. А потом поедем за продуктами в супермаркет, у тебя из еды нет ничего.

— Ага, сейчас. — я убрал её руку и перевернулся на живот, -Хрен тебе, дорогая! Сон, алкоголь и сон -вот мой план на все оставшееся время. Не мешай мне пытаться сдохнуть, пожалуйста.

— Не думай, что ты победил. — заговорщицки зашептала она мне на ухо, -Я бы на твоём месте ещё и задницу прикрыла, мало ли.

— Окей! — сказал я и резко поднялся, скидывая одеяло, — Побежали.

Она лежала рядом все так же обнаженной полностью. Красивое тело, идеальные формы. Я засмотрелся на несколько секунд. Маленькая грудь, аккуратные тёмные кружки призывно торчащих сосков, плоский животик, стройные ножки и манящая тонкая полоска волос на лобке. Тело, созданное для любви. Она с хитрой улыбкой наблюдала как я любуюсь её телом, было видно, что ей это нравится, льстит.

— Это запрещенный приём. — сказал я, отвернулся от её красоты и пошёл в туалет.

Через пятнадцать минут, выпив по чашке кофе, мы стояли у двери. Оба в спортивных костюмах, готовые к пробежке. Я открыл, пропустил её на выход первой и закрыл за ней дверь. Бегать я не собирался.

Олеся вернулась через полчаса. Сделала вид, что обиделась и не хочет со мной разговаривать. Но мне было все равно, пока она мучила своё молодое тело утренним забегом по холодным Мурманским улицам, я успел выпить четыре рюмки коньяка.

— С утра бухаешь? — укоризненно спросила она, увидев на столе початую бутылку.

— Ты бегаешь, я бухаю, каждый бодрится по-своему с утра. И заметь, я тебя пить не заставляю, не навязываю свой образ жизни.

— Дурак ты! — огрызнулась она.

— А я и не спорю, что дурак. Если ты забыла, то я тебя не звал. Не нравится — до свидания.

Она ничего не ответила, лишь бросила презрительный взгляд и ушла в душ. Я налил себе полную рюмку коньяка и закурил. Я победил. Не люблю, когда со мной играют, пытаются командовать, управлять. Очень не люблю. Сразу начинаю делать всё на зло, поперёк. Но странное чувство, я вроде и победил сейчас, выиграл, а удовлетворения от этой победы ноль. Абсолютно никакого. Наоборот, ощущение какого-то стыда, что обидел человека. Вот ведь сучка!

Я опрокинул в себя содержимое рюмки, затушил окурок в пепельнице и пошёл за ней. Дверь в ванную была незаперта. Душ был включён, она сидела на дне ванны уткнувшись лицом в коленки и тихо беззвучно плакала, лишь плечи слегка подрагивали. Струи воды падали на её вздрагивающую голову, терялись в волосах и стекали теплыми ручейками по худенькой спине.

— Заканчивай. — все, что смог я сказать. Выключил душ, снял с вешалки полотенце и аккуратно набросил ей на плечи. Она оторвала голову от коленей и подняла на меня заплаканные глаза. Мне стало не по себе от происходящего. Сама картина была даже мила, красивая девушка, слёзы делают её ещё красивее, роднее. Мне не понравились мои эмоции, вызванные этим, мои воспоминания. То, что выползло вдруг из закоулков памяти. То, что я почти забыл и не хотел забывать.

Наша первая ссора с женой, тогда ещё моей девушкой. Наша первая по-настоящему серьёзная ссора со Светланкой. И её слёзы. Её первые слёзы в наших отношениях. Тогда ни она ни я ещё не знали, их будет в нашей с ней жизни много, слишком много. Я не помнил уже причину той ссоры, кто был виноват, кто прав. Была летняя ночь, мы отдыхали за городом, когда это произошло. Да и мне плевать на причину было и тогда, и сейчас. Это были её первые слёзы и с каждой слезинкой она становилась роднее и любимее мне. Я крепко обнимал её, целовал глаза, пытаясь выпить каждую слезинку. Я не хотел, чтобы она плакала и одновременно мне это нравилось. Её первые слёзы открыли мне её настоящую. Ту, которую я и полюбил. Ту которую я помню и люблю.

— Заканчивай. — сказал я Олесе накрывая её плечи полотенцем.

Мне не понравились эти воспоминания. Я пытался, хотел от них избавиться навсегда. Забыть слёзы жены, забыть её настоящую, забыть, что люблю её. Забыть. И не забывать никогда.

Я взял Олесю за плечи, поднял на ноги, укутал получше полотенцем и обхватив руками за талию вытащил из ванны. Она повисла на мне, крепко обхватив руками шею и смотрела прямо в глаза, в упор. Бляха, какие же у неё красивые глаза, две синие планеты настоящей жизни и счастья. И боли. В её глазах я увидел вдруг много боли. Слишком много для одного человека.

— Прости. — прошептала она, не отводя глаз, — Нальешь мне коньяка? Холодно…

Я подхватил её за попку и приподнял, она, повиснув на мне, все так же обвивая руками шею, закинула ноги мне за поясницу. Гипнотически нежный, глубокий взгляд казалось пытался пробиться внутрь меня, в мою душу, искал вход прямо в сердце. Мне вдруг стало её жалко. Боль, щемящее чувство тоски и желание счастья в её прекрасных глазах вдруг подсказали мне ответ на вопрос. Я понял, что ей здесь нужно и мне стало её жалко. Что-то, что она давно вычеркнула из своей судьбы, что сломало её и выкинуло на обочину жизни, вдруг вновь всплыло в её памяти. Вновь растревожило душу и мешало спокойно жить. И причиной всего этого, каким-то образом являюсь я.

Память жестокая, подлая тварь, она не спрашивает место и время, режет, крамсает на куски острым лезвием воспоминаний, когда захочет, когда совсем не ждёшь. Как не старайся спрятать в себе воспоминания, они найдут выход, пробьются рано или поздно, как не ухаживай за огородом, а ростки сорняков прошлого все равно вылезут, воруя соки у цветов. Она искала во мне соучастника, то что нас объединяет неведомым образом. Она искала помощь, а помощь требовалась мне самому.

Я принёс её в комнату, опустил на все ещё лежащие на полу одеяла и ушёл на кухню. Взял со стола начатую бутылку коньяка, достал две рюмки из навесного шкафчика, остатки шоколада из холодильника и лежащий на блюдце уже подсохший, порезанный на дольки лимон. Со всем этим я вернулся в комнату. Олеся все так же сидела на полу на нашей импровизированной постели, на ней уже была знакомая мне футболка, а полотенце обматывало мокрые волосы.

— Прости. — вновь зачем-то повторила она.

— За что? — спросил я, раскладывая все принесенное с кухни тут же на полу.

— Не знаю. — пожала она плечами, — Сорвалась.

— Любой однажды срывается, рано или поздно обязательно. Нельзя быть все время сильным, как не старайся. Что у тебя случилось?

Я разлил по рюмкам коньяк и разломал на дольки остатки шоколадной плитки. Затем взял обе рюмки и протянул одну Олесе.

— Так что?

Она взяла рюмку и выпила все содержимое в три глотка. То, что произошло дальше, как она скривилась, выпучила глаза и жадно стала хватать воздух ртом, подсказало мне, что употребляет она не часто. Я сразу взял с блюдца подсохшую дольку лимона и отправил ей в рот.

— Жуй, лимон перебивает. Шоколадку?

Она молча закивала головой, сдерживая выступающие на глазах слезы, практически выхватила у меня протянутую ей шоколадку и сунула в рот.

Вслед за ней выпил и я, взял дольку лимона, но закусить не успел, Олеся придвинулась ко мне и просто влепила поцелуй. Всего несколько секунд, балансируя на тонкой грани невинно-безобидного, но при этом чувственного до дрожи в каждом атоме тела.

— Ещё налей. — с хитрой улыбкой сказала она, отстраняясь от моих губ.

— Ты опять мне не ответила. Что тебе от меня нужно?

Она вздохнула и отвела свой ангельский взгляд в сторону.

— Просто тогда, в твой день рождения, когда я приехала к тебе, — она грустно улыбнулась и вновь направила на меня свет своих маленьких синих планет, — Я тогда поняла, что тебе нельзя быть одному. Никак нельзя, я знаю. В таких ситуациях быть одному, наедине со своей болью это умереть. Я знаю.

Я разлил по рюмкам коньяк и протянул одну Олесе, она взяла и продолжила:

— В такое время рядом нужен кто-то обязательно. Кто не будет жалеть или корить, кто не будет принимать чью-то сторону, кто выслушает если нужно или просто не даст наломать дров сгоряча. Я знаю, поверь. Нужен тот, кто вытащит тебя из дерьма, в которое тебя втаптывают, нужен. Кто удержит тебя на свету.

Я понял, она такая же, как и я. Мы соучастники. Нас объединяет дерьмо, в котором нас пытались утопить.

— Кто тебя вытащил?

Она опустила глаза.

— Врачи. — тихо сказала, не глядя на меня и залпом опустошила рюмку.

Спасибо, доктор

Телефон вновь зазвонил. Он достал его из кармана, нажал кнопку отмены звонка и швырнул на панель приборов. Жена доставала со своими звонками и сообщениями уже который день. Задолбала, сука!

Он не ночевал дома уже почти неделю. Подумаешь встретился с одноклассниками, побухали пару дней. Истеричка хренова! Подумав немного, он взял телефон и переключил в беззвучный режим. Сегодня он совсем не хотел разговаривать с женой и что-то выяснять. Не потому что обижался, а больше из-за того, что планировал попытаться замутить наконец с этой молодой докторшей педиатричкой, которую возил по вызовам. Если не получится, думал, тогда и помиримся с женой, а то яйца уже ноют, нужно сбросить накопившееся.

Дверь подъезда наконец распахнулась и на крыльце появилась врачиха. Молодая блондинка, на вид еще девчонка, худощавая невысокая. Если приглядеться, то хоть и с трудом, можно было догадаться, по уже появлявшимся морщинам на усталом, начинавшем стареть лице с обилием косметики, что она не так уж молода. Но он был рад, что ему досталось работать хотя бы с ней, остальные врачихи были далеко за сорок, а эту можно и отодрать разок если что. Так он подумал, когда увидел её в первый день работы и сразу стал, как он сам говорил друзьям и другим водителям в поликлинике, окучивать доктора Светлану Валентиновну на предмет секса.

Водилы посмеялись над его идеей отыметь её, мол ничего не выйдет. Светка замужем, двое детей и все такое. Ничего и не таких недотрог ломали и в койку укладывали! Хотел даже поспорить с мужиками, но не стал. Доказывать им что-то не видел смысла, но азарт трахнуть недоступную докторшу остался. Он не привык к бабским отказам.

Он работал водителем в детской поликлинике временно, родственник устроил на своё место пока сам был в отпуске. Поначалу он не особо обрадовался этой временной работе, но, когда увидел, что придётся возить Светлану Валентиновну, самого молодого врача в поликлинике, согласился. И с первого дня включил все своё обаяние, от которого пало много девчонок с раздвинутыми ножками. Тем более в очередной раз сильно поссорились с женой и секса на горизонте не предвидится как минимум неделю. А Светка вроде, как и не против, смеётся над его шутками, даже самыми дурацкими, поддерживает разговор, да и просто симпатизирует, по взгляду понятно. Это распаляло, заводило ещё сильнее. Азарт трахнуть её рос и крепчал.

Он разглядывал её, нагло бестыже пялился и раздевал глазами, давая понять, что хочет её. Грудь, пусть и небольшая, но вроде не обвисшая хоть и дети есть, задница нормальная, да и вообще стройная вроде, миниатюрная даже, на девочку похожа. Мордашка так себе конечно, да и хрен с ней, страшнее баб трахали и ничего. На разок другой вполне сойдёт. От этих мыслей член наполнялся кровью и хотелось просто взять и распластать эту докторшу прямо здесь в машине на сидении, подмять под себя. Ну ничего, устроим вам любовь, Светлана Валентиновна, устроим.

Дверь старенькой «Волги» со скрипом открылась, прервав его мысли, вызванные скопившейся в тестикулах семенной жидкостью, и он повернул ключ в замке зажигания.

— Куда дальше, шеф? –спросил он шутливо, когда она села на пассажирское сиденье рядом с ним и постарался одарить ее самой обаятельной и теплой улыбкой.

Она вдруг проснулась. Последние месяцы она жила словно во сне, дом, работа, дети, дом, снова работа. Надоевший, затянувшийся сон. Она просто вдруг услышала крик внутри себя: «Проснись, Света! Проснись!» Крик длинною в семь лет.

Дни и недели жизни пролетали мимо скорым поездом, а она стояла на перроне отставшим пассажиром, с багажом, но без билета. Вокруг сновали и суетились другие пассажиры, приезжали, уезжали, поезда жизни доставляли их из пункта А в пункт Б, их встречали и провожали родные и любимые, они плакали, смеялись, они жили. А она стояла одна. Совсем одна и никак не могла понять, в какую сторону ей нужно двигаться и нужно ли вообще. Она застряла на этой станции.

Дома в семье было все плохо, там не было любви и счастья. Она не любила своего мужа, давно не любила и вдруг поняла, что не в силах больше это скрывать и притворяться. Не в силах больше играть в семью, играть в счастье и фальшивую любовь. Ну нет этого счастья, нет любви. Она не любила его уже давно. Поняла это ещё до свадьбы, семь лет назад. Дура! Нужно было тогда быть смелей! Тогда семь лет назад. А она тогда испугалась.

Она была студенткой, когда встретила его. Одна, в чужом городе, который никак не хотел её принимать. Он появился в её жизни вдруг, случайно, но именно тогда, когда ей это было нужно. Тогда, когда разочарование от самостоятельной жизни уже достигло критической отметки, когда хотелось все бросить и послать к дьяволу. Она оказалась абсолютно не готовой к этой взрослой жизни. Она привыкла жить решениями родителей, советами и наставлениями старшей сестры Ирины и вдруг этого не стало. Без этого она не знала, как жить, как принимать решения самой, как это иметь своё мнение. Она этого просто не умела, не научили. Друзей не было, подруг, которым можно доверять не было, любовь обернулась болью, её просто использовали и бросили как одноразовый контрацептив. Ей не с кем было даже поговорить, открыться. Хотелось просто сдохнуть здесь и сейчас. Но появился он.

Познакомились банально, в клубе. Она была с подругой, соседкой по общежитию, шикарной жгучей брюнеткой с потрясающей точеной фигуркой. Молодой напуганный воробей рядом с красивым чёрным лебедем. Она была лишь дополнением общества красотки, словно нелепый аксессуар подчеркивающий достоинства и грацию лебедя. Так проходили их каждые выходные. Каждые выходные подруга купалась в море мужского внимания, изредка вспоминая о ней и пытаясь с кем-нибудь познакомить. С кем-нибудь из тех, кто не подходил ей самой. Воробьев принято подкармливать крошками.

Но он вдруг все изменил, начал играть не по правилам, наперекор. Он обратил внимание на НЕЁ. Только на неё. Не из жалости, нет. Он смотрел на неё горящими глазами, откровенно флиртовал, пытался впечатлить, очаровать. Она боялась, искала подвоха. Боялась подпустить его близко, довериться. Заноза в сердце после неудачной любви ещё саднила и напоминала болью, что отношения бывают крайне жестокими. Она ещё не забыла, как полюбила, как подарила мужчине своё сердце, пыталась подарить, была готова на все. Но её сердце оказалось ненужным, отвергнутым, её чувства оказались на хрен не нужны. От неё взяли только тело, только её девственность, её чистоту. Первый опыт оказался поганым. Физически ей было все равно, не так уж цеплялась она за свою невинность, морально было хуже, ощущение, что отымели не тело, а душу. Трахнули, кончили и выбросили. Отношения бывают крайне жестокими, когда нужны только одному. И она боялась повторения, очень боялась.

Он это знал, не давил, не торопил, но и не отступал. Был рядом, старался окружить теплом и нежностью. Он ждал её. Ждал и делал все, чтобы она доверилась ему. И она сдалась. Он был ей нужен в этом чужом городе. Он стал ей другом, он заменил ей подруг, она влюбилась наконец. Он поддерживал её во всем, во всех ситуациях, что бы не случалось он был на ее стороне. Проблемы с учебой, непонимание или конфликты с одногруппниками, он никогда не выяснял права она или нет, он просто был за нее. И именно это она в нем полюбила.

Когда она поняла, что больше не любит? Она не помнила. Первые мысли об этом стали возникать у нее в голове еще до свадьбы. Люблю, не люблю, привычка, устала, влюбленность… Мыслей становилось все больше, сомнений в будущем их отношений тоже. Она думала о расставании как о неизбежном все чаще. Тогда она впервые струсила. Струсила признаться ему во всем, рассказать. Он видел, чувствовал все её сомнения. Пытался выяснить все, поговорить, обсудить, он хотел все исправить, черт побери. Потерять её он не мог себе позволить. Он любил её. Безумно любил.

Тогда, семь лет назад у неё не хватило духа все оборвать. А вскоре они узнали, что станут родителями и ей уже было не до этого. Свадьба, беременность, рождение дочек-двойняшек, их жизнь круто изменилась, давая им шанс все исправить, все наладить, давая ей шанс ПОЛЮБИТЬ.

Он любил её. Любил все сильнее с каждым днем. Любил и страдал. Видел, что-то не так, подкоркой чувствовал, душой, сердцем, что она не любит. Семь лет старался добиться, вернуть её любовь и… сдался. Просто устал бороться и сдался. Она подарила ему любимых дочек, семью, но не смогла подарить свою любовь. Не смогла полюбить. Дура! Нужно было тогда быть смелей! Тогда семь лет назад.

— Куда дальше, шеф? –прервал её тяжкие мысли голос водителя Саши.

Хороший вроде парень, улыбается ей всегда, видно, что заигрывает. Черт, как же она отвыкла от этого, от мужского внимания. Забыла уже когда последний раз с ней вот так флиртовали, как это приятно.

— Аскольдовцев восемь корпус два. –назвала она адрес сверившись с блокнотом, — Последний вызов на сегодня вроде.

Она вдруг проснулась. Поняла, что еще способна нравиться мужчинам. Еще не все потеряно, пронеслось в голове, мне всего двадцать девять, можно попытаться все изменить. Сестра Ирина все-таки права, нужно жить для себя наконец. Не для семьи, не для детей, не для работы, а для себя.

Рано, слишком рано все произошло. Слишком рано появились дети, семья. Не успела для себя пожить, в своё удовольствие, совсем не успела, господи. Все подруги с завидной регулярностью выкладывают в сеть сотни фото своей счастливой беззаботной жизни, кто на море, кто в Париже или Египте, отдыхают в клубах и ресторанах, крутят романы, заводят любовников. Даже старшая сестра, купается в любви и внимании мужчин, меняя их как перчатки. А что она? Работа, дом, дети, работа дом, дети. Никакого просвета или перспектив. Максимум, что ей дано это ежегодный отпуск с детьми в деревне у родителей мужа. Она устала от всего этого. Ей хочется море, Парижа, Египта, клубов и ресторанов, романов и любви. Права всё-таки Ирина, ох как права. Нужно наконец жить для себя. Не для детей, семьи или работы, а для себя.

— Приехали. –вновь прервал её размышления водитель Саша.

Она повернулась к нему. Нежно улыбаясь он смотрел ей в глаза. Пристально, нагло, по-мужски. Он вдруг притянул её правой рукой за шею и поцеловал. Поцеловал осторожно. Она замешкалась на секунду, в груди предательски затрепетало, как тогда, семь лет назад, первый долгожданный поцелуй мужа. Она ответила на поцелуй.

Несколько минут их губы не отпускали друг друга. Затем он вдруг слегка отстранился и все так же рукой притянул её голову к своему паху. Мгновение и её рот оказался занят его членом, а еще через полминуты наполнился семенем.

— Спасибо. –услышала она, поднимаясь и вытирая с губ сперму рукавом своего белоснежного медицинского халата.

Она рванула дверцу автомобиля и резко вышла, направляясь к подъезду. В голове билось только одно слово, СПАСИБО…

Она не помнила, как добралась домой. По пути автоматически купила дочкам два «киндер-сюрприза», это был ежедневный ритуал. Все сделала словно на автопилоте. Попав домой сразу была атакована дочками, муж забрал их из садика и уже успел покормить, о чем они втроем со смехом и отчитались вернувшейся с работы маме. Она это плохо помнила, голова была забита до отказа совсем другими переживаниями. В тот вечер она выпила полбутылки припасенного мужем коньяка, просто, чтобы ни о чём не думать, забыться. Хотелось просто исчезнуть, перестать существовать. Спрятать себя от мужа, от детей, от всех. Спрятать свой стыд.

Уже засыпая, она услышала сигнал мобильника, пришло смс. «Мне понравилось как ты сосёшь мой член.; -) Повторим? Ты увидишь меня в деле крошка.»

Откуда он взял номер моего телефона? Как же пошло это всё, ужасно пошло!

Она уснула даже раньше дочек, просто отключилась от всего происходившего вокруг. Ей хотелось хоть как-то заглушить идиотское СПАСИБО стучавшее в голове в ритм бешено колотившегося сердца.

В половине девятого утра она уже была возле поликлиники. Хотела прийти пораньше, чтобы не столкнуться с ним, но закон подлости нарушить не удалось. Все водители стояли на крыльце служебного входа поликлиники, курили, что-то живо обсуждали, как всегда. Он тоже был там. Опустив глаза, она попыталась как можно быстрее прошмыгнуть в дверь мимо собравшихся мужчин. Он не поздоровался, лишь улыбнулся и отвернулся дальше разговаривать. Она ему была более неинтересна и даже слегка разочаровала, слишком просто, слишком. Неинтересно.

В два часа дня, старенькая «Волга» вновь повезла их по адресам больных детей, работа есть работа. Она и хотела этого избежать, избежать его общества, но все другие машины уже были заняты. Она еще не знала, что все водители поликлиники теперь совсем не прочь «покатать» доступную докторшу.

Он даже не стал далеко отъезжать от поликлиники, просто заехал за стоявшие рядом гаражи и заглушил мотор. Улыбаясь, не говоря лишних слов, он по-хозяйски кивнул ей указывая на свою промежность и расстегнул молнию на джинсах. Она секунду помешкав, наклонилась и приняла в рот еще вялый, пахнущий мочой член.

Нужно жить для себя наконец. Не для семьи, не для детей, не для работы, а для себя…

Музыка

Она тогда жила в Питере. Красивая, послушная девочка Олеся. Радость и гордость родителей, самая умная и прилежная ученица в классе, любимица всех.

Ей нравилась музыка. Очень нравилась. Абсолютно любая музыка, грустные баллады, классические переливы, весёлые хиты однодневки и заставляющий думать джаз, она все это впитывала как губка. Пела и танцевала дни напролет. Музыка была для неё жизнью, воздухом. Её личным наркотиком, её удовольствием и счастьем.

Музыка позволяла ей не замечать, как родители управляют её маленькой жизнью, лишают права выбора и голоса. Как она существует по придуманному ими шаблону. Она любила их, любила маму, папу и старшую сестру. Верила им, верила их словам и решениям. Родные не могут обмануть, они умнее и опытнее, а значит правы. Она жила под музыку и мечтала жить так всегда. Обычные детские мечты.

Родители конечно же заметили любовь дочери к мелодии и отдали маленькую девочку в музыкальную школу. Её не спрашивали, просто привели и сказали учиться. Обычная родительская любовь.

Она с азартом познающего мир ребёнка увлеклась учебой, готова была сутками терзать купленное для этого родителями старенькое пианино. Ей нравилось извлекать мелодии из этого чёрного лакированного аппарата, заставлять его петь. Петь так, как хотелось только ей. Музыка теперь зависела от неё, она сама стала музыкой. Грустной и мелодичной, когда не было настроения, зажигательной и весёлой, когда не было повода грустить. Девочка, ставшая музыкой.

Она растворилась в музыке, жила в ней. Это помогало ей не видеть всего происходящего в их большой семье. Не замечать, как все чаще ругаются родители, как более успешный и богатый друг семьи все чаще приходит в гости к маме, как они закрываются в комнате, когда папы нет дома и как счастлива после этого мама, как папа все больше и чаще выпивает, как старшую сестру выдают замуж за нелюбимого, но богатого, как папы вдруг не стало в их доме, как мама вдруг запретила им даже вспоминать о нём. Лишь музыка помогла ей пережить всё это, лишь музыка.

Заканчивая школу, она не собиралась расставаться с музыкой. Музучилище, консерватория, такой ей виделась дальнейшая жизнь. Обычные детские мечты. Но мама и живший теперь с ней друг семьи, претендующий почему-то на роль папы, решили по другому. Музыка казалась им делом не серьёзным и самое главное неперспективным и не прибыльным. Обычная взрослая прагматичность.

И вдруг музыка пропала, стала исчезать из её жизни. Звуки и мелодии, что еще оставались в душе ребёнка, были полны трагизма, слёз и горя. Она мечтала покинуть бывший когда-то родным дом, он стал для неё адом. Её терзала тайна, заставляла плакать по ночам и не приходить домой, страшная ужасная тайна.

Лишь однажды она призналась старшей сестре, открыла все. Со слезами она рассказала ей, что появившийся вдруг в их жизни мамин друг, стал относиться к ней совсем не как к дочери, даже не как к ребёнку. Его больше привлекали проявлявшиеся девичьи формы, её растущая грудь, оформлявшаяся попка. Она не была для него дочерью, она была его желанием. А однажды, пока мама была на работе, он, изрядно выпив, просто вошёл в её комнату, закрыл крышку пианино и заставил её встать на колени. В тот вечер она чистила зубы и полоскала рот казалось бесконечно, ревела от обиды и боли, сдирала десны в кровь закрывшись в ванной и чистила, чистила, чистила. Она плакала, мечтала, что однажды вернётся папа и защитит её. Она знала, верила, папа её не обидит. Она ждала его. Обычные детские мечты.

Лишь сестре она открыла эту тайну и пожалела. С ужасом она узнала, что сестра пережила подобное давно и не видит в этом ничего страшного, стареющая мама уже давно не интересует друга семьи, он пришёл жить к ним не как отец. Просто теперь старшая сестра стала замужней, и он переключился на неё, ещё совсем девчонку. Обычная взрослая «любовь».

Это так и осталось их с сестрой тайной. Так она думала. Но однажды, придя к сестре, она уже не помнила зачем, просто старалась реже быть дома, она застала лишь мужа сёстры. Он знает её тайну, она сразу это вдруг поняла, знает. Пыталась сопротивляться, пыталась, но звонкие, обжигающие пощечины поставили её на колени и заставили вновь пережить две минуты ада. Она сидела на полу и вытирала слёзы рукавом, слёзы вперемешку со слюной и спермой. Но мужу сёстры этого было мало. Превосходство над этой шестнадцатилетней девчонкой возбуждало, наполняло его силой. Её унижение и беззащитность лишь еще больше распалили его. В тот день она узнала, что такое анальный секс. Она уже не плакала, слез не было. Молча лежала на животе закрыв лицо руками, стараясь, мечтая отключиться, не чувствовать стыд и боль, причиняемые ей пыхтящим сзади, потным от похоти мужчиной. И лишь шептала про себя: «Папа, папочка, помоги. Прошу тебя, папа…»

Обычное детское горе.

Ни мама, ни сестра не смогли её защитить, даже не пытались. Они просто сделали вид, что ничего не произошло, все хорошо и естественно. Для них виноватой была она сама.

В ту же ночь она ушла из дома, уехала к бабушке в деревню, родителям отца. Просто сбежала. Мама и сестра ей этого не простили, они вычеркнули неперспективного отца из своей жизни и требовали от неё того же. А она их предала. Обычная взрослая жестокость.

Отца она не застала, его уже не было в этом мире, он не мог её защитить. Он слишком сильно любил её маму и не смог пережить предательства. Он любил её, любил дочек, продолжал любить и после измены мамы, после развода, любил. Эта любовь и убила его. Слишком много себя он вложил в свои чувства, не оставив себе ничего.

От него остались лишь письма, много писем к любимым дочкам. Маленькие листочки бумаги, содержащие безумную любовь и теплоту, боль утраты и нежность. Она перечитывала их миллион раз, каждое слово, каждая буква рассказывали ей о том, чего её лишили, что у нее украли. О детстве. Обычном детстве с любящими мамой и папой. Она не получала этих писем, мама методично и зло отправляла их обратно, она решила все за них. Решила, что муж не давший ей богатой жизни, не достоин быть отцом. Она наказывала его за то, что не любила, за то, что он не оправдал её надежд, за то, что он не простил ей предательства.

И тогда она возненавидела свою мать. Возненавидела сестру. Возненавидела свою насквозь фальшивую семью. Обычная детская ненависть. Настоящая.

Она вернулась в Питер. Вернулась, чтобы жить по-новому. Жить наперекор извращенным представлениям о жизни родных. Чтобы найти то, чего в её семье не стало с уходом отца, любви, настоящей искренней любви. И она влюбилась. Честно, искренне, по уши.

Первая любовь захлестнула её ураганом и заставила забыть обо всем, о матери, лишившей её детства, о сестре, предавшей её, о мужчинах, использовавших её тело. Она забыла обо всем, для неё существовал лишь он. Он подаривший ей любовь, надежду, научивший вновь мечтать и жить. Он, вернувший в ее жизнь музыку. Обычная, сжигающая все на своем пути первая любовь.

Он был музыкантом и за его музыку она готова была простить ему все на свете, алкоголь, наркотики, назойливых поклонниц. Лишь бы быть с ним и его музыкой. Они любили как сумасшедшие, до дна, до последнего вздоха, до изнеможения.

Все вокруг считали, что они не пара, совсем не пара. Он малоизвестный музыкант, она студентка-психолог. В их пару никто не верил. Мать, сестра, его друзья, казалось все вокруг против их любви. Он всего лишь музыкант, это всё не серьёзно — твердила мать, он не даст тебе хорошей, достойной жизни — вторила ей сестра, вы и ваши дети умрете в нищете — кричали они хором. Они не видели в их любви богатства и достатка, не видели даже перспективы или намёка на это, а значит таких отношений быть не должно. Им было чуждо то, во что она глупая наивно верила, сама любовь.

Но музыка любви в её сердце была громче, она заглушала всё лишнее. Она не слушала их, ей было плевать. Несмотря ни на что, они были вместе, у них была музыка.

Всё закончилось однажды. Она два года пыталась забыть тот день. День её смерти. День, когда умерла музыка. Забыть и навсегда вычеркнуть из своей жизни. Ей это почти удалось, но я каким-то образом растревожил её память, разбудил.

Это случилось за несколько дней до свадьбы. Она летела домой окрыленная неожиданной новостью, летела, чтобы поделиться ей с любимым, они мечтали об этом, ждали. Но дома застала в постели его и свою сестру. Обычное, самое обычное предательство.

Сестра с матерью не скрывали, это был их замысел, они считали, что спасают её неразумную от ошибки, оберегают, открывают глаза. Убивая её, они надеялись на лучшее для неё же. Обычная жестокость.

Врачи спасли тогда Олесю, вытащили с того света. А вот её неродившегося ребенка не смогли. Олеся об этом никому так и не рассказала, ни мать, ни сестра, ни он, так и не узнали, кого убили. Больше Олеся их никогда не видела, они умерли для неё. Как умерла её музыка.

— А здесь, в Мурманске как оказалась?

Олеся посмотрела на меня и протянула пустую рюмку. Я взял её, чтобы наполнить, но бутылка оказалась пуста. Мы все так же сидели на полу, на куче одеял и подушек.

— Здесь тётка моя живёт, сестра отца. Вот я и рванула на севр. Да мне и не важно было куда, лишь бы уехать, хоть на край света. Лишь бы подальше от этих…

— У нас коньяк закончился. — сказал я, показывая ей опустошенную бутылку.

— Я засыпаю уже. Может тихий час устроим? Немного поспим, а потом в магазин за продуктами съездим, давай, а?

— Давай.

Мы были уже изрядно пьяны. Не привыкшая к возлияниям Олеся поплыла давно, я пока держался, но то, что пил я уже много дней подряд давало о себе знать. Мы легли рядом, просто тут же на полу.

— Обними меня, пожалуйста.

Я обнял её, крепко прижав к груди. Через пять минут она уже мирно спала, по-детски счастливо улыбаясь во сне.

Странная штука жизнь, странная и несправедливая. Она постоянно испытывает людей устраивая экзамены на человечность. Одних бесконечно бьёт и ломает, пытается утопить в дерьме, но они несмотря ни на что остаются чистыми и светлыми людьми. Другим даёт всё, любовь, семью, детей, счастье, а они не ценят и сами ищут помойку что бы вымазаться. Жестокие экзамены.

Или может это бог и это он пишет чужие судьбы как романы? Я никогда не верил в бога, не получилось. Да и как поверить? Если всё, что происходит это по его божьей воле, то он, извините, та ещё сволочуга.

Олеся спала. Чистый, светлый человечек, достойный счастья и любви. Только вот сука-жизнь, судьба и сценарист всевышний так не считают.

Я крепче прижал её к себе и закрыл глаза.

Из ноутбука мерно лилась музыка, потрясающей красоты мелодия, которая по своему трагизму как никакая другая подходила сейчас под царившую атмосферу горя.

— Седьмая симфония. –сказала она тогда, в день нашего знакомства, — На мой взгляд, самая лучшая вещь Бетховена.

Два человечка

Два человечка, он и она, жили на свете не зная друг друга. У каждого была своя жизнь, свои мечты и планы, каждый шёл своей тропинкой намеченной судьбой. У каждого она была своя, эта самая судьба. И на внутренний вопрос, кто я? Каждый мог ответить, я это Я.

Тропинки вели их вперёд. Петляя вправо и влево, то поднимаясь в гору, то вдруг резко спускаясь, но всегда вперёд. Сквозь чащи и заросли невзгод, колючие кусты несчастной любви, спотыкаясь об обиды и предательства, согреваемые редкими лучами счастья, они шли вперёд.

Иногда их тропинки пересекались с другими, чужими тропами, дорогами и даже шоссе. Просто пересечения, случайные перекрёстки.

Им было суждено встретиться, этим двум человечкам. Просто, однажды, нечаянно встретиться. Их тропы вдруг слились в одну и дальше они пошли вдвоём, рука об руку, два человечка, он и она.

Они встретились в ночном клубе, просто увидели друг друга, он увидел её, она его. Всего один взгляд меняющий жизнь. Жизнь двух человечков. Их окружала сотня тел, лиц и судеб, но они видели лишь друг друга той ночью. Существовали лишь они двое. Кто, как и зачем свел их тропки в ту ночь вместе и соединил, они не знали. Для них главное, что были они теперь вдвоём, перестали быть одинокими странниками.

Поначалу их тропа была узкой неудобной, казалось слишком тесной для двоих путников. Но они шли вперёд и не просто учились быть вдвоём, а старались помогать, поддерживать друг друга на общем пути. Учились идти вдвоем в одном направлении, одной дорогой. Это был их путь, путь двух человечков. Я, превратилось в МЫ.

Их тропа превратилась в дорогу. Самую настоящую дорогу, со своими правилами, по которой мало идти, её нужно строить. Строить самим, прокладывать путь дальше. Мосты, перекрёстки, остановки, дальше дорога зависела лишь от них. И они строили. Сбивая руки в кровь, порой падая от усталости, они прокладывали свой путь.