Дорога длиною в 50 лет

Обстановка деревенская

Давайте заглянем в маленькое село, расположившееся на берегу реки Сейм, который часть пути своего по России протекает, потом катит воды свои по Украине и впадает в Десну, прежде величаемую — «красавицей». Теперь от красы ее прежней мало что осталось, да и воды из голубых стали почему-то желтыми. Да и Сейм, воспетый автором «Слово о полку Игореве», здорово сдал. Прежде, во времена императрицы Екатерины Великой, владелец дворца в Батурине князь Кирилла Разумовский собирался от Сейма к дворцу своему канал прорыть, чтобы ладьи парусные, как лебеди белые, рассекали чистые, как слеза, воды Сейма и к набережной дворца подходили, из малых пушек салютуя. Да и в советское время, довоенное, трудился Сейм, таская на груди своей небольшие суда, волокущие солидного размера баржи с товарами всякими. Потом Сейм стал чахнуть, поскольку хозяева все делали для того, чтобы река «усохла», пользуясь рекомендациями доморощенных гидрологов. В описываемое мною время Сейм выглядел еще вполне величаво, а в половодье заливал огромные земные пространства. На тех лугах заливных четвероногих разных паслись стада, не считая уже птицы водоплавающей.

В 12 км. от города Рыльска Курской области в излучине Сейма, на правом берегу его обосновалось село Жадино. В советское время село захирело, в деревню превратилось

До революции село торговым да богатым было. Располагались здесь лабазы купца первой гильдии Котельникова, лавки многочисленные.

Революция прошла, лавки те, да лабазы исчезли, словно корова их слизнула. Осталась одна лавка небольшая от Сельпо торгующая, чтобы селяне могли купить кое-что по мелочи, да еще сахару, да соли. Естественно, тут можно было не только леденцов кулечек купить, но и спички, и керосин. Электричества в ту пору не было, застряла где-то по пути к деревне лампочка Ильича, столбов, наверное, не хватило?

В одной из изб невеликой и немалой проживала семья Мелехова Михаила Максимовича, человека грамотного, надежного, служившего красноармейцем в гражданскую войну, и вместе со всем полком в партию большевиков вступившего в 1917 году. Жизнь крестьянская налаживалась. Земли крестьянам по ленинскому декрету добавили. Легко вздохнул крестьянин, всю жизнь мечтавший о земле и воле. Женился на односельчанке Анне Карцевой. Вот и детки появились: сын Виктор, 1923 года рождения, и дочь Сима (Серафима) 1925 года.

Неподалеку находилась изба старшего брата Михаила — Ивана Мелехова. Во время войны оба брата в одной части служили. Разделились уже после смерти отца — Мелехова Максима Васильевича, человека на селе весьма уважаемого, даже в годы Гражданской войны в старостах сельских ходившего. Доставалось старосте от белых за то, что два сына его у красных служили. И, кто знает, как бы оно повернулось, если бы не старшая дочка Полина, вышедшая замуж за белого офицера?

Повествование мое в основе своей посвящено Виктору Михайловичу Мелехову, поэтому семью Ивана Максимовича Мелехова, детей его Валентина и Елену я оставлю в стороне, как впрочем, и иных людей, по жизни и родству близко с героем моего повествования сталкивающихся.

Итак, продолжу:

Обстановка в этом уголке России была обычная, деревенская; здоровье и жизнь от здорового образа жизни черпали, с землею связанного. Пища обычная, не изобилующая жирами, но без всяких химических добавок, ту, которую принято называть сегодня «экологически» чистой.

Воду брали для всех нужд прямо из реки без всяких обеззараживающих химических соединений. По вкусу она была самой водой пахнущая — мягкая, без запаха хлора напоминала дождевую. Когда волосы такой водой моешь, никаких шампуней не надо — рассыпаются, как шелковые.

Физзарядкой и спортом в селе никто тогда не занимался. Движений в крестьянской повседневной работе было более, чем достаточно. Одежда не обременяла тела. Летом и зимой хватало и солнца и ветра, да и чистого воздуха доставалось немеряно. Вот и бегали дети с виду тощие, животом пузатые, а здоровьем крепкие.

К работе крестьянской приучают с малых лет. Учат, как запрягать лошадь следует, как поить и как кормить ее, как седлать. И за плугом как идти учат, и как зерно следует сеять из короба, через плечо висящего — ведь сеялок не было. И как зерно от половы отбить.

И все это знал и умел тогда еще обычный деревенский мальчишка, герой моего небольшого повествования. И вышел бы из Виктора Мелехова крестьянин настоящий, пахарь русский, мужик работящий, если бы не…

Голод на Руси — явление частое

Наступило лето тридцать второго года. Да, лето для всех — пора благодатная. Это про него в деревне говорят: «Лето — год кормит!»

Только результат кормежки раз на раз не приходился: то густо, то пусто. Лето тридцать второго года удачным никак не назовешь. Яровые быстро взошли и поднялись, яркой зеленью радуя глаз, да вот беда — с первой декады мая месяца ни капли дождя с небес не упало. Да и росы утренние тоже редкими стали. Колос не налился. И озимые не слишком радовали глаза крестьянские. Картошка тоже не умиляла их.

Мальчишек крестьянских это пока не беспокоило. Учебный год закончился у них, в школу ходить не нужно. В самой школе познание вечного и разумного приходило не в великом объеме и даже неизвестно, когда у каждого учащегося наступило осознание значимости разума самого?

Когда приоткрылось окошко в мир, огромный мир, светлый, грозный, мятущийся? В него предстояло войти и найти себе место, переступив порог темной крестьянской избы.

Привычный деревенский мир быстро менялся. По-прежнему на току цепами молотили хлеб вручную, поднося снопы и бросая их под цепы. Зерно отбивали от половы, просеивая обмолоченные колосья из решета на месте, обдуваемом ветром на рядно подстеленное. Но уже появился на колхозном поле первый трактор на колесах с высокой вверх торчащей трубой, пофыркивающий непривычным для сельского жителя запахом дыма. В этот день Витя пришел домой взмыленный, с трудом снимая обувь, сказал: «Ну, и умаялся же я, за ним бегая! Страсть, как быстро пашет!»

Кто осудит любопытство мальчишки, впервые увидевшего трактор?. А ведь предстояло ему увидеть еще многое. На ту пору и горожане, толпой высыпав из квартир своих наружу, и задрав головы к небесам голубым и безоблачным, прикрывая ладонями глаза от острого, слепящего солнечного света, громко кричали удивленными голосами:

«Гляди, гляди! Вишь, аэроплан летит?»

«Где, где?»

«Да не туда ты смотришь! Гляди на вершину вон того дерева! Да нет, чуть-чуть правее. Вон брюхом вниз перевернулся…»

А ведь наступит время, когда Виктор Михайлович Мелехов будет чертить синусоиды и кардиоиды, рассчитывать в парсеках путь ракеты, запущенной с земной поверхности.

Где и в каком количестве приходила и познавалась истина?

В каком участке вселенной тайна мироздания таится?

Вопросы эти и другие — продукт взаимодействия видимого материального и невидимого духовного миров? Не заостряем внимания на этом, а потому и не помним граней жизни своей.

И заставит разум Мелехова Виктора коснуться предмета, занимающегося решением этих вопросов, называемого философией. Пусть кого-то удивит это, но ракетчиек-артиллерист защитил кандидатскую диссертацию, став кандидатом философских наук, сделав это в Советское время, когда ученые степени зарабатывали трудом немалым, а не штамповались. Купить, как это делается сейчас, ученую степень было невозможно.

Но все это будет значительно позднее. А пока девятилетнему мальчишке предстоял каникулярный отдых в сочетании с обычной крестьянской работой.

Летние каникулы пришли, нужно было здоровьем на следующий год запастись. А чем, особенным на селе, расположенным на берегу реки заняться? Естественно, рыбной ловлей на зорьке ранней, когда рыбка, оголодав за ночь, на наживку особенно кидается. Тишина по утрам на реке оглушительная, слышно, наверное, как лягушка в тине густой с боку на бок ворочается. Течение реки днем довольно быстрое, по утрам, кажется, медленным делается, заснула крепким сном река поздним вечерам, к зорьке ранней не проснулась. Даже легкий туман, повисший над водой, сбросить с себя не может. Трава, растущая по краям тропинки, вьющейся вдоль берега реки, холодит подошвы ног, то и дело ступающих на нее. Нет на ней капелек росы, как бывало прежде, не видно их и на осоке, и на листьях рогоза. Витя Мелехов идет в компании таких же как и он сам огольцов. По утрам прохладно, поэтому на нем надета отцовская рубашка старенькая, потрепанная, ниже колен края ее болтаются, рукава до локтей засучены, отчего особенно видна несоразмерность детских рук и рукавов. На плече удилище лежит, изготовленное из длинной тонкой палки, прежде бывшей ветвью вербы. Кору с нее Витя не снимал, высохнуть ей позволил и ножом столовым множественные зарубки на ней сделал. Так, вроде бы, красивее стало, да и отличить от других удилищ легче. Леской служат куски волоса из конского хвоста, насильственно у лошади вырванные, естественно, с риском в ответ получить удар копытом в зубы. Крючок удочки не заводской, а кустарного производства, долго изготавливаемый из кусочка проволоки. Вместо грузила гайка небольшая, вместо поплавка — пробка из-под винной бутылки с продернутым в нем кусочком гусиного пера.

Место рыбной ловли давно обжитое, вблизи одинокой ольхи находящееся. Здесь и посидеть можно на небольшом пеньке, оставшемся от сломанной березки, бывшей подружки ольхи. В прошлом году березку ветром сломало, крона ее усохла, кто-то спилил дерево, пенек оставив. Побегов пенек не дал, так и оставшись простым и сухим пеньком. В этом месте и рогоз расходится, образуя подход к воде, и берег обрывом вниз уходит в глубину темную, непроглядную. В общем, — место для рыбной ловли самое подходящее. Тут можно кроме плотвы мелкой да карасей кое-что и покрупнее поймать. Как-то Витя щуку тут изловил крупную, с руку его длиной и чуть даже потолще ее. Чуть с крючка не сорвалась проклятая, ожесточенно прыгая. Отметину на большом пальце правой руки оставила, как бритвой срезав кусочек кожи, когда мальчишка ее утихомирить пытался. Кровь рекой лилась, но щуку не выпустил. Потом долго кровотечение не мог остановить. И плевал на рану, и глиной замазывал…

На Сейме рыба и покрупнее той щуки водится. Взрослые детей пугают говоря, что в омутах, вблизи острова «Зареки» сомы огромные обитают. Вроде бы залегли и дремлют на самом дне омута, а на самом деле только и ждут живности какой-никакой. Чуют рыбины огромные с усами длинными у расщелины рта, когда над ними что-то проплывает, быстро всплывают наверх, хватают добычу и целиком заглатывают. Говорят взрослые, что те сомы не только гусей плавающих заглатывали, но и детей неосторожно сюда приплывающих.

Такому Витя поверить не мог. Не мог он представить рта сома того, кто человека проглотить может. Ну, может, если ребенок тот мал очень. Но малые дети не могут преодолеть такое расстояние сами Они у самого берега, не умея плавать еще, барахтаются в воде неглубокой, на отмели, где вода полого уходит в глубину и песочек светлый желтый сквозь воду просвечивает. Видно даже как солнечные лучики с песчинками в пятнашки играют. Нет, не поверил Витя рассказам взрослых и несколько раз плавал в одиночку к омутам тем.

Пока по тропинке к ольхе подходили, и зорька утренняя цветами розовыми и желтыми яркими расшитая, лицо свое свежее, умытое показала. Вслед за зорькою и солнышко рыжее-прерыжее, как колобок подрумяненный выкатилось. А вскоре и рубаха для Вити оказалась ненужной. Снял он и бросил ее на пенек березовый.

Правда, тут же слепни стали тревожить тощее тело мальчишки, но с ними тот привык разбираться: один хлопок ладонью и, как ни проворен слепень, уйти из-под удара не успевает.

Туман поднялся с поверхности воды и исчез. Вдали стая уток из зарослей рогоза вверх взмыла и полетела куда-то на север. Что спугнуло их, кто знает? Птица-то осторожная, пугливая, близко к себе не подпустит.

Со стороны деревни слышалось мычание коров, сгоняемых пастухом в стадо. Время быстро и незаметно бежало. Солнце уже высоко над лесом поднялось. Клев, быстро начавшийся, исчез. Улов совсем маленький: с десяток плотвичек, два щуренка, линь…

«На жиденькую уху хватит» — решил Витя, сматывая удочку. «Пора домой. Мать, наверное, ждет!»

Друзья, менее удачливые, остались, надеясь, что еще повезет с ловлей..

Мать Вити, черноволосая Анна Григорьевна, женщина по-своему добрая, но, при случае, способна была хлестнуть мокрой тряпкой по шее или спине сыночка непутевого, где-то и подолгу пропадающего. Схлопотав удар, как правило, решительных дальнейших действий матери мальчишка не дожидался, пускаясь в бега. Он отлично изучил характер матери, через час, как ни бывало, возвращался домой, зная, что мать отходчива. Только покачает, бывало, головой да скажет незлобно: «Небруй! Антихрист! Бандит ты этакий!» Кто такой «небруй», какого он вида и откуда взялся, Витя не знал. Но знал, что речь идет о каком-то человеке, скорее лохматом и неряшливом. Такие часто проходили по улицам деревни, босые, в одежде с многочисленными дырами, с холщевой сумкой через плечо. Бродили в одиночку, если зрячими были; ходили в сопровождении поводыря, если были слепы. Причиной слепоты большинства побирающихся в те времена была трахома, о которой мы сегодня и не слышим..

На речке хорошо время проводить, но и в лесу не хуже. Над головой вершины дерев покачиваются, листвой шурша. Ноги мягко ступают по траве зеленой. Да и лежать в траве на поляне, раскинув руки и ноги, приятно, особенно, когда ветерок обдувает разгоряченное солнцем тело.

Да, как чудесно бы в лес отправиться по ягоды и грибы!.. Только в этом году в лесу не найти ни ягод, ни грибов. Сушь и до леса добралась.

Лето — прекрасная пора, но быстро пролетающая. Не успел теплом насладиться, как и осень уже приходит. В этом году осень была нерадостной: на трудодень по 250 граммов зерна дадено. А это означает одно, — придется крестьянину поясок потуже затянуть. Прежде, отправляясь в школу, в сумку с тетрадями и книжками Витя клал большую краюху хлеба, несколько вкрутую вареных яиц и кусочек сала. Этой осенью краюха резко уменьшила свои размеры, а яйца заменили в мундирах вареные картофелины.

Неурожайными годами Русь не удивить. Но прежде каждый крестьянин по-своему из беды выходил. Кто был побогаче, позажимистее, а может одновременно и поумнее, тому голод был не страшен. В амбарах его всегда толика зерна лишнего находилась. Тот, кто в середняках ходил, хоть и с трудом, но с бедою справлялся, умело рассчитывая свои запасы: сколько на еду, сколько на посевную…

Теперь, когда все колхозниками стали, не стало ни богатых, ни середняков, и амбаров личных, с запасами зерна не стало, а о посевном материале теперь должно было заботиться колхозное руководство, но вот прав у руководства больших не стало, с каждым годом урезали их..

По весне приезжал товарищ из РИКа (Районный исполнительный комитет), мандат свой предъявил, по полям колхозным погулял, прикинул на глазок качество всходов, в блокнотике своем что-то записал, губами двигая, словно в уме считая, и укатил в Коренево, районный центр.

А лето выдалось такое, которого никак жители не ожидали. Вроде бы и жары особой не было, облака белые по небу голубому носились, тучи бродили угрюмые, а на землю колхозную ни капли не капнуло. Да и не только в деревне Жадино, и не только в районе, но во многих областях России, захватила засуха и всю Украину. Вроде бы хлеб колосьями обзавелся, но пустыми они оказались те колосья. Если в каком и были зерна, то какие-то сморщенные — недомерки. И зерном-то их назвать язык не поворачивается…

Что делать крестьянину, утратив единоличное право? Куда податься? Кому жаловаться? К Богу взывать?..

Молчит колокол, не бьет в набат

Прежде в таких случаях крестный ход шел с хоругвями, иконами: священники шли, народ молился, осеняя себя крестным знамением.

Теперь, при советской власти, колокол церковный молчал. Священник и в беде общей оказался ненужным. Потом из центра приехали люди, уполномоченные, стали хлеб скудного урожая на подводы грузить, ровно столько взяли, сколько тот представитель из РИКа по весне подсчитал тот урожай, только ему видимый! Провожали глаза крестьянские, печалью наполненные обоз с хлебом, вывозимым из села…. Поняли колхозники, что придется зимушкой в хлеб лебеду да картошку добавлять. Той беды, что грядет еще, они и предполагать не могли!

В первой декаде октября дожди холодные, нудные, мелкие зачастили. Природа словно вспомнила о том, что весной да летом на дожди скупой была, и кинулась долг свой отдавать. В поле не выбраться — земля, воды вдоволь нахлебавшись, уже принимать ее не хотела. Ноги в ней по колено тонули. В лаптях не выйти, а сапоги настолько ввязывались в грязь, что часто человек извлекал ногу, а сапог, завязший, так в грязи и оставался.

Чтобы в школу попасть, Вите приходилось огромные лужи стороной обходить, да кузнечиком прыгать с одного плотного участка дороги на другой.

Вслед за дождями, также внезапно, ранние да крепкие морозы ударили, сковав землю мокрую, камнем тяжелым ставшую. Телеги теперь ездили по грунтовым дорогам, как по булыжным мостовым, дребезжа и подпрыгивая. Морозы стояли лютые, а снега не было. Снег начал валить только в конце декабря. Дети радовались первому снегу… Снежных баб лепили, в снежки играли, снежные крепости строили. Веселились, несмотря на то, что чувство голода не всегда оставляло. Дети радовались, а взрослые печалились, и лежа на печи долго ворочались, вздыхая: «Как оно будет?» Надежды еще были на то, что озимые не все вымерзли, да снегом укрытые, сохранятся. Да, не тут-то было…

Внезапно снег за одну только ночь растаял. Потоки воды с деревенских улиц в реку потекли. Опять земля на полях набухла, снежной кашицей покрытая. И опять северные ветры задули, морозы с собой несущие. Оставалась у крестьян квелая надежда на яровые. Ясно было, что заменить озимую рожь они не могут, но все же… Опять же, просо, гречиха… Тоже — хлеб! Огородина пойдет всякая…

Яровые засеяли, из центра посевным материалом помогли, но…

Весна и лето в 1933 году пришли такие же, как и прошлогодние. И стали одолевать головы крестьянские мысли тяжкие о том, что голода не миновать. И так, уже траву на полях стали косить да в котлах варить, но от такой пищи у многих ноги стали так опухать, что никакие лапти на них натянуть было невозможно. Тут семейства братьев Мелеховых — Ивана и Михаила на совет собрались, решать, что дальше делать?

Многие из селян, побоявшиеся попасть в1930 году под «раскулачивание», хозяйства свои побросав, подались кто на север, кто на юг по городам большим и малым поселяясь. Советская власть не преследовала покинувших село. Многие из них сражались в Гражданскую на стороне красных и даже красными командирами были. Аржевитины, Мальцевы, Доничевы город Керчь облюбовали, прижились. Среди них были и сестры Михаила Максимовича. Старшая сестра Пелагея, поменявшая свое имя на более звучное — «Полина», была неграмотна, а младшая Наталья — та и писать и читать умела. Она-то и прислала письмо с приглашением.

.Письмо на семейном совете несколько раз вслух перечитали, к каждому слову внимательно прислушиваясь. Из письма следовало, что в Керчи голодом и не попахивало.

Сложно крестьянину принимать решение, если оно сопряжено с изменением уклада жизни, когда рушится все крестьянское хозяйство, оставляется изба… И опять же, если бы сам один, только за себя одного думал?.. А так ведь с семьей подниматься приходится, а довезешь ли всех целыми. А за эти годы деток у Михаила и Анны уже стало четверо. Кроме Виктора и Серафимы, Зоя появилась и самый младший четырехлетний Вовочка.

И оставаться страшно, и с голодом — шутки плохи!

И решился Михаил ехать в неведомую Керчь. Уговаривал долго старшего брата Ивана присоединиться, но тот уперся — и в никакую!

Забегая вперед, следует сказать, что Ивана смерть от голода и забрала

Риск был оправдан

В Керчь Мелеховы приехали с двумя чемоданами да тремя узлами носильных и постельных вещей. Привыкший к селу отец семейства стал искать работу по деревням, расположенных поближе к городу. Природа степного Крыма глаза зеленью не радовала. Уже со второй половины лета степи здесь желтели. Лесов и садов здесь не было. О виноградниках и не мечтали. Рожь, к которой привык Михаил Максимович, здесь не произрастала. Основной сельскохозяйственной культурой здесь была пшеница.. Ни проса, ни гречихи… Немного сеялось ячменя. Да и с водоисточниками в деревнях было плохо. Один колодец, ну от силы два на все село. Привыкшая к речному раздолью семья Мелеховых, не представляла себе жизни без воды. Море могло хоть каким-то образом заменить реку. Но связываться с рыбацкими артелями не хотелось. Из хлебороба рыбак не получается, как и из рыбака не выходит чаевод. Искали обычную сельскохозяйственную артель, но расположенную вблизи моря. Нашлась работа и жилье в сельхозкоммуне «Инициатива», располагающейся в русском селе с татарским названием — «Тобичик». Прижились здесь куряне, о голоде забыли. Все бы хорошо, но тут возник вопрос с учебой детей. Учительница тут была одна на всех учащихся села, от первого класса по четвертый включительно. Все находились вместе. Хватало одной классной комнаты, выделенной в здании колхозного правления. Члены правления и учащиеся к 8-ми утра сходились к одному зданию одновременно. Иногда главному бухгалтеру колхоза Мелехову Михаилу Максимовичу были слышны голоса дочери Зои и младшего сына Вовы. Детям не нравилось то обстоятельство, что отец в любую минуту мог вмешаться в воспитательный момент, используя методы физического воздействия. Сложности возникли и со старшим сыном Виктором.. Ему десять лет исполнилось, начальную школу он закончил, еще проживая в селе Жадино. Продолжать учебу, или ограничиться четырехклассным образованием? Продолжать, означало переезд в город. Для семьи это было невозможным — там не было работы отцу семейства. Знакомство с городским образом жизни показало все преимущества жизни горожанина над крестьянином. Долго Михаил Максимович и Анна Григорьевна совет семейный держали, вырабатывая единый оптимальный вариант.

Сработал родительский инстинкт: «Нам плохо в жизни пришлось, пусть наши дети поживут!».

По счастью в центре города жила старшая сестра главы семейства Мелехова — Полина Максимовна Моршнева. Она согласилась присматривать за сыном брата. Виктор поселился у тетушки. Полина Максимовна была женщиной невероятной доброты, способной на самопожертвование. Единственно, что могло огорчить ее — это негативное отношение, какого бы скромного характера оно не было, по отношению к ее единственному дитяти, девочке умной, наблюдательной, своевольной, нетерпимой и «вредной». Полина Максимовна в обиде поджимала губы, уголки рта ползли вниз, глаза становились глубокими и печальными и она — умолкала. Обычно словоохотливая и общительная, она долго и мучительно переносила обиду, причиненную единственной страстно любимой дочери Таисии. Если бы любовь матери не была столь слепой, то она заметила бы, что во всех детских конфликтах вина ее дочери была очевидной. Таисия от такой «изумительной» однобокой опеки матери росла капризным своевольным ребенком. Взрослые — Моршневы с одной стороны и Мелеховы с другой с напряжением ожидали, как будет проходить притирка десятилетнего, но решительного мальчика, не терпевшего ни лжи, ни духовного или физического насилия, и семилетней Таисии. Удивительно, но между мальчиком и девочкой никогда не возникало споров. Виктору удалось поставить кузину на место. Он ее не замечал. Словно ее в единственной комнате, которой располагало семейство, просто не было. Она, пристроившись в уголке, играла с куклами, а он, сидя за столом, выполнял домашние задания. Девочка не решалась с ним вести так, как привыкла вести со всеми остальными. Любому взрослому человеку сложно адаптироваться к новым условиям. Адаптация детей происходит и легче и быстрее, чем взрослых. Дети коммуникабельнее. Но адаптация городской и сельской школьных программ при идентичности их форм, в реализации здорово отличалась. Сельские дети в духовном развитии отставали, были медлительнее, скромнее, открытее и честнее городских. Они были, как бы сказать, естественнее! А вот уровень знаний был не в пользу села. Найти учителя для сельской школы было трудно. Не все соглашались жить в селе, где коммунальные услуги оставались такими, какими они были на заре человечества. Заманить в село толкового учителя было чрезвычайно трудно. Приходилось пользоваться залетными, принудительно посланными, главным образом теми, кто по советскому законодательству должны были три года обязательно отработать на селе после окончания вуза. Такой учитель не слишком утруждал себя, как принято сейчас говорить, не выкладывался полностью и после трехлетнего «заключения»» не растратив сил духовных, легко вздохнув и громко хлопая «крылышками» летел в сторону города.

Вопросу образования отведено место потому, что оно напрямую касалось Виктора. Смена сельской школы на городскую требовала от мальчика интенсификации учебы, больших усилий, чем у тех, для кого школьная программа городская была естественной. Виктор на «отлично» справился с этой задачей, выдвинувшись в число передовых. Правда, для этого пришлось вступить в конфликт с отстающими «балбесами», не терпевшими «умных» Попытка их навязать свою волю Виктору ни к чему не привела. Сельский мальчишка умел драться. Он для городских стал «своим»

Остановимся на краткой характеристике того города, который оставил неизгладимый след в душе Виктора Мелехова, оставившего пожелание сделать его местом своего «вечного успокоения».

Город Керчь вытянулся вдоль пролива на долгие километры. Центральная часть его расположилась у подножия горы «Митридат». Название гора получила от того, что в древности в акрополе города Пантикапея, который существовал на месте современной Керчи, покончил с собой царь Понта Митридат VI Евпатор. Кстати, об этом узнал мальчишка из села Жадино от сверстников, с которыми ему пришлось начинать учебу в пятом классе школы №11 (нынешняя школа им. Володи Дубинина). Изучая историю Древнего мира, к этому царю, как и к восстанию Савмака Виктор еще вернется. Беда была в том, что преподаватель истории так и не разрушил у юных керчан ложного представления о месте захоронения знаменитого в прошлом царя. Так и остались дети при своем мнении, что царь похоронен глубоко в земле горы, сидя верхом на золотом коне. Часть городских улиц террасообразно поднималась на эту гору. Впрочем, Виктора Мелехова история, как и география, не слишком увлекали. Из всех предметов он более всего любил математику, а из перьев для письма «рондо», делающей буквы более широкими, с искусственным нажимом, но очень далекими от каллиграфии. Все дети обязаны были писать пером №86.Отличнику учебы Мелехову было сделано исключение. До конца жизни почерк остался таким, каким он был тогда в 1934 году, с противоположным наклоном, более похожим на печатный шрифт с большими пробелами между словами, зато легко читаемым.

Естественно, жизнь подростка состоит не из одних занятий в школе и выполнения домашних заданий дома. Сколько бы они времени не занимали, оставалось и свободное время. Вскоре Виктор отлично ориентировался в этом южном, но довольно суровом, по сравнению с другими, городом Крыма. Поселки Орджоникидзевского р-на Керчи ничего приятного для глаз не представляли. Наклонно сползающие к морю многометровой толщины каменные массы из плотного желтоватого цвета ракушечника, покрытые полутораметровым слоем глинистой земли, нависали каменным козырьком над узенькой полоской песчаного пляжа. Не выдерживая тяжести, этот козырек покрывался глубокими трещинами и обламывался. На месте его образовывался глубокий провал, обезображивающий береговую линию. Всегда сохранялась опасность сползания и обрушивания пластов земли. Но местное население, а также малочисленные отдыхающие из других городов страны, пренебрегали опасностями. Слишком уж мелким и мягким был песок береговой полосы, слишком пологим и ровным было песчаное дно, слишком чистой и голубой была сама вода этого уголка Черного моря. Живописными были и скалы, возвышающиеся прямо из вод морских, манящих к себе пловцов. Район Керченской крепости был запретен для посещений, а все остальное пространство состояло из одноэтажных отдельных домиков, теснившихся к морю, казалось, что они все даже стенами своими наклонились в сторону его. Еще далее поднимались стены строящихся домов пятиэтажек и Камыш-Бурунской ГРЭС и железно-рудного комбината.

С ними Виктор Мелехов знакомился, глядя со стороны, когда ездил в «Тобичик» к родителям и обратно. По другую сторону от моря виднелись безрадостные степи Керченского полуострова. Поездки были редкими, на гужевом транспорте, поскольку регулярное движение здесь отсутствовало По счастью, не было и крайней необходимости ездить в Тобичик, поскольку мать и отец два раза в месяц приезжали в город, привозя продукты питания. Сталинский р-н противоположного направления по отношению к центру, тяготел к Азовскому морю. Его отлично изучил Виктор Мелехов. Состоял он из отдельных поселков: Колонка, Самострой, Ени-Кале, Опасное, а дальше шли селения Маяк-Салынского сельского р-на. Колонка — индустриальное сердце не только города, но и Крыма. Так, во всяком случае, его именовали в прессе официально. День и ночь дымящиеся доменные печи, прокатный стан металлургического завода, требовали большого числа рабочих. Они же требовались и для расположенных неподалеку аглофабрики и коксохимзавода. На металлургическом заводе работал Моршнев Яков Ильич, муж Полины Максимовны, в квартире которых проживал Виктор. Вскоре семья Моршневых отправилась на Донбасс, в город Харцызск, а в их квартирку из Тобичика перебралось все семейство Мелеховых. Михаил Максимович нашел новое место работы — колхоз «Сакко и Ванцетти», правление которого располагалось в черте города.

Виктор Мелехов стал вести себя раскрепощеннее, у него появилось больше свободного времени. Будучи невысокого роста, он не уступал ни в силе ни в ловкости другим. Особенно ловко бился головой. И после одной из драк, где он вызвал у своего противника обильное носовое кровотечение, мать, наконец, вызвали в школу. Такого еще никогда не было! Анна Григорьевна вернулась из школы мрачной, но набрасываться на сына не стала. Только вздохнув, сказала: «Бандит, ты и есть бандит. Бандитом ты и будешь» На сей раз, за плохое поведение юноша был исключен на две недели из школы. Исключение на неделю, месяц, на год, и вовсе из школы, как мера наказания тогда широко применялось. Свое свободное время Виктор, став юношей, чаще всего проводил за пределами центрального района. Очень часто его можно было видеть у парашютной вышки «ОСАВИАХИМа», общества, которое в будущем изменит свое название на более звучное, но тоже требующее расшифровки — «ДОСААФ». Ему очень хотелось попробовать прыгнуть с парашютной вышки. Инструктор возражал. Но парнишка был настолько настойчивым, что тот дал разрешение, чтобы хоть как-то отвязаться от навязчивого парнишки. Желание удовлетворено… но особенного удовольствия не получено. Из всего, испытанного, больше всего запомнился обзор местности с высоты вышки. Все предметы почему-то казались более удаленными и более мелкими. Хотя так отчетливо был виден дромос «Царского кургана», в котором в глубокой древности был похоронен один из боспорских царей, правивший Пантикапеем, как тогда называлась Керчь. Сам прыжок был слишком коротким, чтобы запомнить что-то, кроме падения, чуть замедленного. Исследована была Виктором и турецкая крепость в Ени-Кале. Правда, ничего особенного в душе этот осмотр не оставил — разрушенные и разрушающиеся стены из камня-раекушечника и везде растущие бурьяны. Не забыт был и археологический музей, в то время очень богатый своими экспонатами.

В основном время проводилось на крохотном городском пляже, где песка было мало, а камней в воде — много. Впрочем, камни не мешали Мелехову, поскольку стоять или бродить ему, находясь в воде, не хотелось. Он — отлично плавал, предпочитая всем стилям плавания — кроль.

Считаю не лишним познакомить читателя с условиями быта, в которых жизненного опыта набирался будущий генерал. Двор, в котором проживала семья Мелеховых находился по улице Правая Мелек-Чесме, в отрезке между улицами Курсантов и Красноармейской, потом переименованной в Самойленко.

Рядом с двором находился двор заготскота. Кому он принадлежал тогда, не выясняли. Разграничение проходило по небольшой каменной стене; того, что происходило за стеной не было видно. Оттуда неслись неаппетитные запахи, слышалось мычание, блеянье, похрюкивание и повизгивание свиней. Пригоняли сюда животных из сел Керченского полуострова. Отсюда партиями их направляли на местную бойню.

Жилой двор имел форму буквы «Г». Узкий и короткий. Квартирки в один ряд, параллельно двору, помещения — анфиладой. Малое жизненное пространство диктовало свои условия архитектуре. Она была характерна для всего города вообще. Скученность построек — умопомрачительная: домик к домику, квартирка к квартирке лепились, как медовые соты. Квартирка Мелеховых состояла из кухни и комнаты. Кухня крохотная, чуть побольше комната — общая площадь 11 квадратных метров. Над ней нависал козырьком балкон второго этажа с деревянной лестницей. Дневного света даже в яркий солнечный день недоставало.

Прямо перед двором протекала речка, название которой и стало основанием для названия улицы. Речка сегодня называется Приморской. Незадолго до войны ложе речки облицевали камнем-ракущечником. Через речку, перейдя по мосту, попадали на вторую сторону улицы, но уже с названием Левая Мелек-Чесме. Не меняя направления и, чуть обогнув один из домиков, взгляд упирался в стену, окружающую стадион «Пищевик».

На поле его тренировалась и проводила игры футбольная команда с таким же грозным питательным названием. Виктор Мелехов часто посещал футбольные матчи, зная всех игроков в ней поименно. Платить за вход все парнишки того времени считали излишним занятием. Значительно лучше было смотреть на играющих, сидя на стене и свесив ноги внутрь. Дежурные, конечно, пытались гонять «зайцев». Уставали они не менее полевых игроков, но с очень незначительным эффектом исполнительности. Скорее всего они усердствовали, чтобы показать всем своим видом насколько добросовестно они исполняют свои обязанности.

Подростки старались походить на взрослых. Тайком курили папиросы. Открыто играли в уличный футбол. Виктор Мелехов показал себя достойным правым защитником. В одной из игр мяч, (а он в отличие от настоящего мяча не надувался, а набивался тряпками) угодил в лицо, боль была жуткой — перелом костей носа, но Мелехов перенес его стоически, не жалуясь, чем заслужил уважение всех уличных футболистов. Искривление носа так и осталось на всю оставшуюся жизнь.