Детство моё золотое

Предисловие

Однажды моя дочка Аленка сказала мне:

— Мама! Напиши и про меня!

— Что же про тебя написать?

— Как я была маленькая… И как тогда всё было хорошо! Какие мы все были счастливые…

Я пообещала и вскоре забыла. Но Лена стала меня спрашивать:

— Ты уже начала писать? А вот про это тоже напишешь?..

Я зачитывала её написанное, и она или одобряла, или уточняла, поправляла:

— Нет, тогда было не совсем так… А вот это надо перенести вперёд…

Вот так и получилось, что мы работали над рукописью вместе: это была идея Аленки, она меня вдохновляла, заставляла, напоминала некоторые эпизоды, уточняла детали, даже помогала выстраивать композиционно. Одним словом, эта небольшая повесть о детстве моей дочери Лены написана мною в соавторстве с нею — главной героиней.

Признаюсь ещё, что я втайне думала: если она когда-либо останется без меня, то ей ведь захочется с кем-то поделиться сокровенным, рассказать о себе. Но говорить она почти не может — у неё парализован и язык, чужим её не понять… Тогда она сможет дать близкому человеку, если такой окажется рядом, почитать эту маленькую повесть о своем счастливом детстве.

Детство золотое

«Невозвратное золотое время детства

с его чистым упоением всем, что существует в мире и что есть добро и благо»

С. Т. Аксаков

Летом 1973 года на Ивана Купала отшумела свадьба Анатолия и Лидии. Он — лейтенант, только что окончивший военно-морское училище в Севастополе, а я — учительница в средней школе Алупки — райского уголка на южном берегу Крыма недалеко от Ялты. После свадьбы мы уехали к месту службы мужа в Североморск за Мурманском.

Там, в Заполярье, три зимних месяца нет солнца — стоит полярная ночь с фантастическими переливами северного сияния. А летом солнце три месяца совсем не уходит за горизонт, но все равно земля оттаивает лишь на полметра.

Мои ученики десятиклассники писали: — Лидия Ивановна, вы как декабристка! С райского уголка Крыма на крайний Север! Но за любимым — хоть за край света не страшно.

Анатолий служил в ракетной части, расположенной в скалах. Там заряжали и подавали новейшие ракеты на корабли и подлодки, которые шли в Атлантику на боевые дежурства. Первый год для мужа был очень трудным: в училище они были на высоте: пятый курс, мастера спорта по гребле! А здесь — «салага», командир очень строгий, хотя позже муж его благодарил за науку.

Сначала мы жили в гостинице, потом снимали комнату. Наконец дали квартирку в финском домике по ул. Матросской на восточной окраине, возле самых сопок, покрытыми чахлыми берёзками и сосенками — полный контраст с Воронцовским дворцом на берегу южного моря, с парком и его роскошными платанами, пальмами, кипарисами и магнолиями.

Анатолий ходил на дежурства, его часто ночью вызывали по тревоге, в коридоре всегда стоял наготове его «тревожный» чемоданчик. Приходил уставший, измотанный, но о службе не говорил, а я чувствовала его состояние и не спрашивала. Каждый день встречала мужа в чистом и уютном доме поцелуем и вкусным обедом. А по радио часто звучала песня:

Ничего, что ты пришел усталый,

Что на лбу морщина залегла.

Я тебя, родной мой ожидала,

Столько слов хороших сберегла…

Не найдя никакой работы в закрытом гарнизонном городе, пошла на курсы машинописи и стенографии при ДОФе (Доме офицеров Флота). В выходные мы вдвоём ездили туда на концерты или спектакли, в основном ленинградских артистов. Вечерами часто выходили прогуляться, телевизора у нас ещё не было. Тесно обнявшись, шли по узкой тропке меж огромными сугробами, глядели на звёзды, любовались северным сиянием, целовались, смеялись, кидались снежками. На первую зарплату Толя купил нам лыжи и лыжные ботинки, хотя тогда у нас ещё не было ни мебели, ни посуды: первое время мы спали на полу, на перине (из моего приданого), а картошку пекли в поддувале плиты.

Дочка

С зимы уже ждали ребенка, подбирали имя. В июне муж отвез меня в Украину к моим родителям. Там в ночь на воскресенье 12 августа 1974 г. в районном роддоме и родилась наша дочка. Роды были трудные, затяжные, без врача (она уехала в отпуск), и ребенок задохнулся. Её целую неделю оживляли, а последствия травмы остались навсегда.

Папе дали телеграмму, он надел парадную форму, прилетел самолетом в Харьков, купил на вокзале охапку крупных, бело-розовых гвоздик и на такси (до райцентра — 120 км!) приехал за нами в роддом…. Но нас выписали только через десять дней.

Его отпуск заканчивался, а мы ещё не выбрали дочке имя. Наконец папа остановился на нежном имени Алёнушка. Сразу было видно, как она на него похожа: черная челка до бровей, а сами брови, густые и длинные — тоже явно папины!

Алёнке не было трёх месяцев, когда мы самолетом через Ленинград возвращались в наш маленький, занесённый снегами домик на окраине. У нас прибавилось и радости, и хлопот, папа полоскал возле колонки пеленки, вешал их на морозе, рубил дрова, носил воду. Но всё же успевал ходить в бассейн, участвовать в лыжных соревнованиях, в гребле на шлюпках и вместе с сослуживцем Фёдором Виноградовым увлёкся стрельбой из пистолета.

Алёнка не только внешне, но и по натуре вся в папу — яркая, весёлая, жизнерадостная и любознательная малышка. Когда я кормила её, поставив ногу на скамеечку (папа специально для этого её сделал, она и сейчас у нас есть), Алёнка не отрываясь, следила глазами за папой и за всем вокруг. А он удивленно и ласково говорил ей: «Ох, ты ж и любопытная варвара! Что так следишь? Ну-ка давай, делай своё дело — ешь!» — Лена в ответ весело улыбалась папе глазами, не переставая причмокивать.

Впервые новогоднюю ёлку в нашей семье мы украшали, встречая 1976-й год в том же, занесенном снегами, домике. Папа сбегал на лыжах подальше в лес за сосенкой, а я купила несколько игрушек и мишуру, — и получилась замечательная, большая ёлка! Алёнке тогда было уже почти полтора года, и всё это ей очень нравилось. А мы тоже не могли нарадоваться, натешиться своим сокровищем — маленькой дочкой. Папа её безумно любил. Приходил со службы в натопленный, чистый, уютный дом и с порога спрашивал: «Что так тихо? А где наша козявочка?» — он нас обеих ласково называл козявочками: я — большая, а Лена — маленькая. А я его называла зелёненьким кузнечиком. Всё это — персонажи из детской песенки:

В траве сидел кузнечик,

Совсем, как огуречик,

Зелёненький он был!

Он ел одну лишь травку,

Не трогал и козявку,

И с мухами дружил.

А через десять лет наш трёхлетний Костик любил распевать другую песенку про кузнечика:

И тогда наверняка

Вдруг запляшут облака

И кузнечик запиликает на скрипке!

С голубого ручейка начинается река,

Ну а дружба начинается с улыбки!

И уже его мы ласково называли маленьким кузнечиком

В первую зиму у Алёнки не было детской коляски для прогулок. А нам так хотелось, чтобы наша кроха спала на воздухе. В ту зиму мы купили телевизор, а папе на службе выдали огромный тулуп для вахты. Так вот он придумал класть Алёнку в большую коробку из-под телевизора на этот тулуп и выставлять её на покатую крышу угольного сарайчика на южной стороне. Ах, как же крепко и сладко ей там спалось!

Прожили мы в том теплом уютном домике три года. То были прекрасные годы юности и бедности. У нас недоставало всего: ободранная мебель напрокат, мало посуды, у меня не было зимней шапки и сапог, а у мужа — гражданской одежды… Но у нас были молодость и здоровье, была крошечная любимая дочка — у нас были любовь и счастье! И нам тогда казалось, что так будет вечно!

Болезнь

Алёнка наша росла красивой и крепкой, смуглой и румяной малышкой. Наша участковая врач говорила: — Ох, и красивая ж девка! Но хотя глазки у неё были живые и любознательные, и она мгновенно реагировала на всё вокруг, она отставала в физическом развитии: не сидела, не ползала…

В июне 1975-го папа привез нас на лето в Рогозянку к дедушке и бабушке. Мы решили свозить её на такси в Харьков к профессорам, там ей поставили диагноз ДЦП, но не объяснили, как и где лечить, а мы не понимали, что это — неизлечимо.

Осенью, вернувшись в Североморск, я послала запрос в Министерство здравоохранения. Нам прислали направление в детский НИИ им. Турнера в Ленинграде и посоветовали ещё обратиться в детский санаторий МО в Евпатории. А на консультации в НИИ педиатрии объяснили: раз при рождении она долго не кричала, значит, не дышала. От недостатка кислорода прежде всего погибают клетки мозга, ведающие разными участками, в том числе движениями рук, ног, языка… И тут же посоветовали «сдать» ребенка в интернат. Муж сразу понял, что нас ожидает. Но для меня это было немыслимо.

В ноябре мы привезли Аленку в Евпаторию. В этом лучшем в Союзе санатории дисциплина была военная, и мне не разрешили остаться возле дочки. Это было страшным ударом и для меня, и для маленькой Ленуськи! В два года она впервые очутилась одна среди чужих людей, у неё тут же отобрали пустышку. Чужие люди понесли её купать и надели чужую некрасивую одежду: грубые тёмно-синие штаны и куртку — она до сих пор их помнит!

Оставив Аленку в отделении санатория и услышав за дверью её отчаянный крик, я всю неделю до своего отъезда бродила под окнами корпуса в слезах, моё сердце разрывалось от боли…

Когда через полтора месяца приехала забирать дочку, она меня не узнала: отворачивалась, обнимая воспитательницу, а я плакала ещё больше… Никогда не могла себе простить, что оставила её там одну! Мне кажется, что именно с тех пор она не контролирует свой язык и слюни, хотя врачи говорят, что просто раньше это не было видно из-за пустышки…

Зимой 76-го мы съездили на консультацию, а в мае — на лечение в НИИ, где пробыли три месяца. Я была неразлучна с Аленкой, работала там санитаркой, спала на стульях у её кроватки, головой на одной подушке с дочкой. Девочки из соседней палаты любили играть и нянчиться с Алёнкой — весёлой, милой крохой, дарили ей игрушки и рисунки, писали потом письма. С ними я оставила её на три выходных дня, чтобы слетать к мужу в Североморск, — он писал такие нежные, полные тоски и любви письма…

А однажды ночью мы проснулись оттого, что в соседних палатах кричали от боли мальчики-подростки. Это начал отходить наркоз после операций на разведение спастирующих ног. Тогда я и решила никогда не оперировать Лену, и ни разу мы об этом не сожалели.

В Евпаторию, в тот санаторий у моря, мы ездили много раз, но всегда я уже хоть ненадолго устраивалась там санитаркой — лишь бы быть с Аленкой: ухаживать за нею, кормить фруктами, купать в море. Обычно через какое-то время к нам туда приезжал и папа, а когда появился Костя, то, конечно, и он был с нами. Какие же это были счастливые дни — все вместе на море!

На море

Для Алёнки море навсегда осталось самым прекрасным её воспоминанием. Этот огромный прибрежный парк с белыми корпусами, тенистыми аллеями и удобными скамейками под ветвями плакучих ив!.. А сладкие ягоды шелковицы, от которых чернеют губы… И воркованье диких голубей в зарослях парка, и упругие кувшинки в бассейне, беседки на берегу.

На пляже — топчаны, на них дети в больших махровых полотенцах после пятиминутных купаний в море. Прохладная вода, ласково щекочущая всё тело, и это горячее солнце и песок, в который можно закопать ноги, и прогулки на старом военном катере — всё это так незабываемо!

А ежегодный праздник Нептуна, когда уже с утра сердце замирает в предвкушении чего-то необыкновенного! Все дети надевают парадную форму: синие шорты с белоснежной рубашкой, пионерский галстук, пилотку и собираются у причала, где бурлит весёлое представление бога морей Нептуна с его свитой из русалок и чертенят… А в конце праздника всем тут же раздают такое вкусное мороженое! И к вечеру от обилия впечатлений, от этой счастливой усталости слегка кружится голова.