Бесплатный фрагмент - Что почитать?

От автора

В сборнике размещены публикации с авторского канала «Что почитать» на Яндекс Дзен: статьи, рассказы, отрывки из произведений, интервью. Некоторые из них набрали больше миллиона дочитываний (полное прочтение текста, не путать с просмотрами) и сотни тысяч отзывов.

Не скрою, множество жарких дискуссий содержат не только положительные отзывы, но и жесткую критику. Обычно заданная тема сопровождается художественным отрывком, в качестве иллюстрации. Я разместила здесь по тому же принципу некоторые из них. Для удобства разделила на тематические разделы и дала ссылки на публикации и канал.

Думаю, очень удобно. Можно перейти к заинтересовавшей теме, поучаствовать в обсуждении и прочесть что-то ещё.

К сожалению, трудно охватить весь диапазон тем, поэтому, если станет интересно, переходите на канал.

С Уважением, Наталья Волохина.

Люди

Жизнь после смерти. Возвращенцы

Принято считать, что небытие, скрытое завесой тайны, заключает в себе что-то чудесное, в земной жизни для человека непостижимое и малополезное. Ну, есть там что-то такое или нет, нам то что. Разве только любопытно. Верующий человек представляет себе райские кущи или адское пламя, агностик уверен, что мир полностью познать невозможно и незачем искажать его представлениями, атеист убежден в окончании жизни с гибелью физического тела. Все вышесказанное на уровне предположений и представлений.

Я, человек практический, работающий много лет с тонкими материями человеческой психики, с «тем светом» познакомилась непосредственно через практиков — путешественников в небытие — людей, переживших клиническую смерть. Но, как целителя человеческих душ, меня больше интересовало не устройство потустороннего мира (в свое время сама все узнаю), а причина возвращения и результат перемещения. Зачем и по какой причине человеку дается шанс вернуться в земное бытие? Какая трансформация происходит с ним во время путешествия в «загробный мир», за смертельную черту? Как меняются его ощущение жизни, цели, желания.

Анализируя свои записи о «возвращенцах», я сделала вывод, что почти все они свой новый шанс использовали во благо, не только себе, но, в первую очередь, другим людям. Говорят, что смерть открыла в них невероятные способности. Но я считаю, что они есть у каждого, только для того, чтобы их использовать, почему-то надо обязательно умереть. Пережив смерть, осознав бренность бытия, пустоту и никчемность суеты, условностей, люди начинают ценить главное — жизнь, человека, любовь, веру. И оно становится смыслом их жизни. С возвращенцами легко. Они сразу видят суть, не отвлекаются на пустяки, но самое замечательное, сразу действуют, потому что ценят быстротечное земное время.

Назвала я цикл «Записки душеведа». Надеюсь, со временем они станут книгой. А для вас сегодня в подтверждение своих мыслей опубликую несколько историй возвращенцев и невозвращенцев. Да, такие тоже бывают. Я определила этим термином тех, кто знает, что скоро умрет, осознает причину ухода, но ничего не хочет менять. Обычно реальный выбор уходящего изменить невозможно. Он уверен, что с переходом кончатся все его страдания, разрешатся все неразрешимые ситуации и вопросы. Если бы! Но никакие увещевания, рассказы о том, что за порогом смерти все может только начаться, не действуют. И дело тут не в религии или вере, а в стремлении удержать иллюзию глобального, окончательного облегчения, в полном отсутствии интереса к себе, людям, жизни и полном отсутствии желания этот интерес искать. Приговор вынесен окончательный и обжалованию у Творца он не подлежит. Потому шансов на возвращение не получают.

Вот, пожалуй, и всё. Остальное каждый осмыслит сам, сделает свои выводы и свой выбор. Любопытные имеют возможность почитать на другие интересные темы.

Атаман

Эти возвращенцы обычно знали, зачем вернулись.

Атамана привезли ко мне, как испорченный овощ на свалку. Сгрузили и умыли руки. Громадный мужик после двух инсультов, с ограниченной подвижностью, частично восстановленной речью, списанный докторами с диагнозом «постинсультная деменция» (приобретенное слабоумие, маразм).

Когда начал внятно говорить и самостоятельно двигаться, мы с ним запели. Как стал материться на тренажерах и в репертуар вошли удалые казачьи песни, реабилитация двинулась полным ходом. Тогда и рассказал.

— Я ж помер, та ожил.

— Клиническая смерть была?

— Ото ж. Эх, мама, ты знаешь, я никого не праздную, тебе одной скажу. Что я там пережил, за всю жизнь такого страху не було.

Сразу тёмно стало, должно, инсульт самый, сознание потерял, а после летел на свет, как через трубу какую. А куда прилетел, там серое все, мабуть сумерки, та противные такие, шо на душе кошки скребуть. А кругом, сколь видать — ничого, только небо низко-низко и серый тот свет, противный. Ну, что ж, я пошел. Куда идтить не знаю, чую только, шо надоть. А под ногами земля мягкая, як замазка, и тож серая, ноги проваливаются. Присмотрелся, мама, ото ж мясо, плоть человечья. И ни бочком, никуда ни стать. Везде она самая. Пошел, куда деваться. А на душе такая боль и тяжесть, хуже того свинцового неба. И тут я понял, что буду так идтить вечно, не то шо долго, всегда. И эта невыносимая тоска, ну, просто нечеловечья, она всегда со мной будеть, вечно. Понимаешь ты, всегда и без конца! Ну, вот всегда и усё. Я уж думал, что мне хуже и быть не может, но, как такое понял, совсем невмоготу стало, такая тоска взяла, хоть снова помирай, а чую, больше разу помереть не получится. Хотел кричать, выть — голосу нема, плакать, та и слез немае. И как скрутило меня у жгут, та и снова через трубу полетел.

Очнулся в палате, дочка коло меня сидить. Увидала, шо я глаза открыл, заплакала. И я ж заплакал, должно, первый раз после полвеку. Силюсь ей сказать: «Доча», — а не могу, язык не слушается. Я ж её дочей с пеленок не называл, усё Ирка, да Ирка. А сынок помер, тож слова ласкового от меня не слыхал. Как же, усе думал, дурак, детей в строгости держать надо. Жинка от одного взгляда моего тряслась, усохла уся со страху, усе болееть. А какая красуля была молодкой, ой, мама! То ж усё я их застращал, замучил. Все гаркал, та и поколачивал, учил время от время, сатана. Баба, она свое место должна знать. От же дурень! А теперь шо? Сколько времени щё господь отпустил? Хто знаеть? Я, как на том свете тоску смертную почуял, понял усё.

— Что понял?

— Усё! Как жить надо було и что жизнь про… л к такой матери.

— А ты зачем вернулся?

— Ты ж знаешь, умна девка. Ясно зачем — любить.

Он уехал и через десять дней вернулся на повторный курс, уже сам за рулем машины.

Похохатывал басом, зыркал на бабенок черным игривым глазом, рассказывал, как соседи и родня ходят на него смотреть, как на воскресшего Лазаря.

— Ото ж и есть — воскрес. Думали, куттю есть, а я им вина домашнего налил. Чего, толкую, на наследство рты раззявили, та и не обломилось. Мама, ты бы на их морды подивилась, точно ожившего покойника увидали.

Потом один на один рассказывал:

— Я усе жене та и дочке отписал, внучек домой привез. А то ж дом большой, та и пустой. Веришь, мама, первый раз в жизни девчушек по голове погладил — слеза пошла. А хорошо на душе стало, тёпло.

И уже громко, уверенно, командным голосом продолжил:

— Я тут под домом магазин затеял. Та-а-ак. Еще повоюю. Я ж атаман походный.

— Ты же инвалид, маразматик, — пошутила я.

— Хто инвалид, я инвалид?! Не дождётесь. Я еще, може, сына рожу! — загремел он.

И тихонько добавил:

— Щё ручки — ножки ему нацелую, за всю нецеловальную жизнь свою, нацелую. Ото ж.

Книгоноша

Алексей, хоть и технарь, читал запоем с самой школы. В Перестройку, когда завод его выбросил, спасло умение добывать книги. Старые московские книгочеи связали с нужными людьми, и стал инженер книгоношей. Возил из столицы под заказ драгоценные книги, о которых раньше только слышали и мечтали, неслыханные эзотерические и расхожее чтиво. Сложился круг заказчиков, «сарафанное радио» его вырастило. С развала на земле да на столе перебрался под крышу, в уголок, потом в комнатку, вскоре занимал целый этаж в престижном, проходном месте. Уже не справлялся один, приятеля в помощники взял. Наладилось, закрутилось, вроде, само по себе.

Вздохнул свободно, наелся, отъелся, все попробовал — «адидасы», цепи, барсетки, машины, путешествия, бани, девки, жене цацки. На все потратился, а деньги все есть и еще прибывают. Книжный голод тоже в любой момент утолить можно. Что делать, чего хотеть, куда бежать? В неё, горькую. Поначалу, конечно, для форса, пил «Наполеон» да «Сангрию», а потом «Смирнов» и даже «Рояль» в ход пошел.

Уснул однажды с сигаретой (классика жанра) и костюмчик спортивный, «паленый» — синтетический, сплавился, к телу прирос. Ожоги несовместимые с жизнью. Тут денежки и пригодились — на ожоговый центр. Денежки тут, Алексей там — в коме.

— Пролетел я через трубу, — рассказывал он мне, — серую, полупрозрачную, и очутился в доме каком-то, вроде барака. Подходят ко мне два парня, один белобрысый, другой чернявый. «Пойдем, — говорят, — мы тебя проводим». Пошли. По обеим сторонам коридора сплошь двери. И чувствую я, что за ними кто-то есть, хоть и не слышно ничего. Cтрашно, жуть. Откуда-то я знаю, что в комнатах люди мучаются, невыносимо страдают. И все никак не кончается ни коридор, ни ужас этот. Спрашиваю провожатых:

— Мне куда?

А брюнет отвечает:

— Куда хочешь, в любую дверь заходи.

Кто ж захочет в такую дверь? Я молчу, они молчат, и все идем да идем. Чую, не могу больше — что тут страшно, что там, решил, будь что будет, толкнул одну дверь и вошел. Оказалось, вышел, а парни там остались. И барак исчез. А передо мной девица явилась, цыганистая такая, красотка жгучая.

— Пойдем, — предлагает, — я тебя угощу.

Смотрю, вроде, рыночек — столы под навесами. Откуда взялись, только что пусто было? А на столах сладостей разных немеряно. Я таких и не видал никогда. Пить хочу, не могу, а кругом только сладкое и никаких тебе напитков. Деваха же так нахваливает, что хоть и жажда, а взял бы да попробовал. Только чую, нельзя ни под каким видом брать, не знаю почему, но нельзя, и всё.

Дошли до конца ряда она спрашивает:

— Точно ничего не хочешь?

— Нет.

Красотка и пропала, а я снова через тоннель полетел. В нем понял, что значит, космическая скорость.

Очнулся, лежу в ванне — кровать водяная в ожоговом. Стена передо мной белая. Вдруг прямо из неё, как в кино, не поверишь, два мужика выходят, блондинистые, как тот парень из барака. Но он одетый был, а на этих только рубахи белые до колен. Подошли ко мне с двух сторон, встали и молчат. Потом один протягивает стакан:

— Пить хочешь?

— Очень хочу. Только взять не могу, руки не двигаются.

Он поднес стакан мне ко рту, я и присосался, будто с рождения не пил. А вода вкусная, холодная. Я пью, она всё не кончается, словно стакан бездонный. Он отнял стакан и у второго спрашивает:

— Хватит что ли?

Тот отвечает:

— Еще чуть-чуть.

Ну, я снова, как из титьки.

— Теперь хватит, — второй говорит.

Стакан и пропал. А они в стенку ушли. Я плаваю, соображаю, не свихнулся ли часом. Но губы-то мокрые и желудок полный, да и весь я полный, будто кровь новую налили. Тут медсестра зашла, я окончательно убедился, что не брежу и не сплю. Сестричка, как увидала, что я очнулся, за врачами побежала. Врач толкует, мол, в рубашке родился, а кожа нарастет. Но я понимаю, что шкуру не зря с меня спустили, было за что. И на «экскурсию» не просто так водили. Только я испытание выдержал: дверь нужную выбрал, ни на какие соблазны не покусился. Обожрался и так уже по самое не хочу, ясно дураку стало, что вкуснее чистой воды — жизни — ничего не бывает.

— Зачем же ты вернулся? Что делать теперь станешь?

— Я точно знаю, что — проводником буду.

— Куда, кого водить станешь?

— Таких же, как сам, потеряшек, чтоб не через трубу, чтобы здесь нашлись.

Алексей — защитник, оберегал пацанов наркоманов в центре реабилитации, как самого себя. Верили они ему, старались, чтобы он им поверил, вывел. Некоторые прошли. Даже если бы один, уже много.

Невозвращенцы

Художник

Привел его ко мне знойно — рыжий татарин Ильяс. Вдохновленный своим чудесным исцелением, он верил мне свято. Но я работать с художником отказалась.

— Почему?! Ведь ты можешь ему помочь! Только ты!

У живописца был рак.

— Я, возможно, могу, он не хочет.

Поверить в то, что «такой хороший человек» может добровольно отказаться от жизни, Ильяс не мог.

— Ну, что ты меня, как целку уламываешь? Друга своего уговори выбрать жизнь.

Тут я дала маху. Ильяс любое предложение, тем более мое, воспринимал как руководство к действию. Короче, все всех уговорили. Хотя с самого начала было ясно, что художник спрятался в болезнь, чтобы оправданно перестать рисовать. Под тем же предлогом, якобы, чтобы не мучить умиранием домашних, он съехал из семьи к старенькой маме, с которой в этой жизни развестись невозможно, и стал жить на инвалидскую пенсию, занимаясь исключительно своим лечением. Рак был, но упорно не метастазировал, значит, где-то, на полках творческого подсознания, завалялся повод для жизни земной. Его –то мы и искали. Нашли, отмыли, приодели, и тело послушно справилось с опухолью. Ильяс ликовал, заливался соловьем о новой жизни друга.

— Вот, видишь, без умирания справился. А ты не хотела за него браться.

— Не кажи гоп, — вяло парировала я.

Надо все-таки отметить, что художник был смелый парень. Даже порисовывать начал, на пенсионные деньги кистей красок подкупил. Но стресса снятия с инвалидности он вынести не смог.

— Это что, я теперь снова должен буду работать? — ошалел он.

— Разве не к этому мы шли? К тому, что ты снова станешь полноценным человеком, а он, как известно, сам добывает хлеб свой насущный, трудом праведным. Ты даже нашел, каким именно.

— Ну, я бы мог работать, а инвалидность-то зачем убирать? — растерянно бормотал творец новой жизни.

— Затем, что ты здоров. И чтобы чувствовал себя уверенно.

Бывший больной был подавлен. Не верил братец, что реально придется снова брать ответственность за свою жизнь.

— У меня температура! –обрадованно кричал он в телефон.

Трубку взяла его старенькая мама, в жизни, кроме меня, психотерапевтов не видавшая, и с горечью поставила профессиональный диагноз:

— Не слушайте его. Он просто боится жить. Не хочет начинать все сначала.

Всем, кроме упертого татарина, все было ясно. С мощностью ядерного реактора он продолжал дело спасения: ссужал денегами на первых порах, устроил на приличную работу, что по тем временам непросто, поддерживал, не давал падать духом и поднимать температуру. Художник вынужден был жить и не болеть.

Но тут Ильясов шеф забрал его в столицу. Им там самим такие нужны. Художник держался. Даже поговаривал о возвращении в семью. Но однажды позвонил мне и радостно, гордо, как будто получил государственную премию за свои шедевры (замечу, непризнанным гением они никогда не был), сообщил, что у него снова рак, совершенно другой этиологии. Терминами профессиональный больной владел хорошо.

— Поздравляю, — совершенно искренне сказала я, — теперь у тебя снова есть то, чего ты хотел.

— Да, — тоже искренне, спонтанно брякнул он.

И сообразив, что выдал себя, смущенно замялся.

— Да, ладно, со мной можешь не притворяться. Зачем звонишь? Порадовать? Или, думаешь, снова буду спасать тебя?

— Нет, что вы! — испугался художник. — Я так, сообщить…

— Что прав в своем выборе. Не переживай, ты всегда прав. Ильяса только жалко.

— Да, — снова искренне согласился он.

На похоронах восьмидесятилетняя мама художника сказала татарину: «А я смирилась. Я поняла, что он так решил. Значит, ему так лучше». Но Ильяс смириться не мог, не мог принять чужой выбор «не жить».

— Надо бы вернуть тебе деньги, что ты заплатил мне за своего друга. Но я тебя предупреждала — чужой выбор не изменить. Нельзя прожить чужую жизнь и чужую боль.

— Но я все же попробовал, — упрямо ответил рыжий.

Ох, не зря его вернули с того света. Может, чтобы давал шансы художникам своей жизни.

Публикация на канале «Что почитать?» Подписка.

Неутилизируемый мусор

Включаться в жалость непрофессионально, не сможешь работать. Сострадание остается в подкорке, поэтому можешь делать все необходимое с полной отдачей. Но любой спец скажет вам, что и на старуху бывает проруха.

Моя проруха сидела передо мной в образе пятидесятилетнего красивого мужчины. И такой он был хороший, добрый, правильный, порядочный, состоявшийся, просто зубы ныли. А еще у него был метастазированный рак простаты четвертой стадии.

— Чего так поздно пришел? — отрешенно поинтересовалась я. В твоем состоянии ты можешь ждать от меня только душевного облегчения, а от себя только чуда. Но ты душевно спокоен, готов, а про чудо сам знаешь.

Долгое молчание.

— Знаешь, какое чудо тебя может спасти? — на всякий случай интересуюсь.

— Конечно, — просто отвечает чей-то принц, — любовь.

— Ну?

— Я не могу.

Молчу. Жду. Начинает оправдываться.

— Я женился по любви. А когда разлюбил, оставить не смог, это нечестно. Она мне доверяла, любила. Сын рос. Вот и жил, как мог. Работал, завод мусороперерабатывающий построил. Сын выучился, женился. А я вот…

— А жена тебя все еще любит?

— Не знаю. Но как я могу её оставить, вдруг не найдет никого больше.

— Раньше надо было, может, и нашла бы. А теперь все равно придется оставить.

— Да, — вздыхает он с сожалением о жене.

— Ну, сделай чудо — вернись в любовь. Вдруг выживешь. Дай себе и ей шанс. Глядишь, и ей повезет — снова влюбится.

— А если нет?

— Значит, не судьба. После твоей смерти тоже может не получиться.

— Может, — уныло роняет он и вдруг взвивается — но зато я умру порядочным человеком.

— Ну, да. А если бы вдруг случилось невероятное — исцелился, ничего не меняя, что бы стал делать?

Задумался.

— Не знаю. Еще один завод построил.

— М-да, похоже, твой мусор в этой жизни не переработается.

Не обижается. Он все понимает, он замечательный, только несчастный от уверенности в своём выборе. Уходит. Уходит умирать. Я плачу. Ни черта не профессионально плачу.

Размещены главы из книги Н. Волохиной «Жизнь после смерти. Возвращенцы»

Уже не обезьяна, но еще не человек

У каждого из нас есть «крамольные» мысли и желания, но это не значит, что мы их реализуем. Не надо боятся быть «плохим», важно просто им не быть.

Означает ли наше сиюминутное желание «прибить на месте», что именно это мы стремимся сделать или сделаем? Нет, конечно. Просто мы сильно разозлились, да еще фигуру речи. Неконтролируемая агрессия обычно быстро переходит от слов к делу, а у самого «агрессора» море проблем. Осознанно стыдящийся своих «злых» мыслей или сорвавшихся в сердцах слов, вполне нормален и безопасен. Человек, управляющий своими спонтанными, опасными для окружающих и него самого эмоциями, желаниями и поступками, — сформировавшаяся, зрелая личность.

Но если человеку угрожает реальная опасность, не проявлять защитную агрессию противоестественно. Агрессия досталась нам от прародителей именно, как способ защиты и выживания. Отнять у слабого и съесть. Защитить потомство. Расширить территорию охоты.

Сегодня агрессия — это проявление активного недовольства условиями жизни, окружающими людьми и собой. Бесконтрольность — неадекватная реакция на один из вышеперечисленных раздражителей, особенно часто проявляемый при затянувшемся открытом или скрытом, внутреннем, неразрешенном конфликте.

Провоцирует, усиливает агрессию социальная среда, прессингующая слабых, формирующая нормы и привычки агрессивного поведения, как способ отношений и защиты. Например, школьный класс, спортивная команда, студенческая группа, живущие по законам стаи.

Часто гипер-агрессивный человек становится заложником своей проблемы. Агрессивное поведение делает его изгоем в коллективе, при затруднениях мешает решить проблему или поставленную задачу, угнетает чувством вины после необдуманных, неконтролируемых поступков.

Золотая середина — результат воспитания, самоконтроля, выбора созидательного действия.

Если часто срываешься и самоанализ не помогает, можно попросить откровенную обратную связь от людей незаинтересованных, беспристрастных, при условии, что готов её принять и, вместо самооправданий, трезво оценить. Мы порой не замечаем, что даже в мелочах, по незначительным поводам, бессознательно проявляем агрессию. Особенно, когда пытаемся навязать собственное мнение окружающим. Желание быть правым — один из сильнейших провокаторов спонтанной агрессии. Замечали, как меняется интонация, тон, взгляд убеждающего? А на какие выражения переходят милейшие люди в попытке отстоять свои «единственно правильные» убеждения?

О чем я? О золотой середине — адекватной реакции на происходящее, адекватной оценке своих эмоций и поступков. А на закуску, как всегда небольшая экскурсия за кулисы сознания.

Третий глаз

У Ивана Петровича открылся третий глаз. Только как-то странно открылся. Первая странность — видел он, в отличие от описанных случаев, не только, что внутри у других делается, но и у самого себя. Вторая — обычные два глаза в момент внутривидения слепли. Была и третья, не то чтобы странность, но некоторое неудобство. Изнутри виделись вещи, не новые, но неприятные, самим Иван Петровичем от себя тщательно скрываемые и отгоняемые. Иногда стыдные, а иногда и жутковатые.

А началось все самым обычным вечером, в пятницу. Иван Петрович с супругой, ждавшие назавтра гостей, готовили птицу по их знаменитому семейному рецепту. Дружно возились на кухне.

— Ваня, достань пока противень, только на плиту не ставь, стукнешь еще нечаянно по керамике, — «домашним» голосом попросила супруга.

Иван повернулся к духовке, не глядя достал противень и со всего маху опустил жене на голову. Раздался звук раскрывшегося гигантского грецкого ореха. По толстым щекам, припухшим поросячьим глазкам Маруси потекли алые струйки. Но сквозь расколы трещин в её черепушке, как ни странно, была видна противоположная стена с крючочками для полотенец и кухонных прихваток.

— Я ж говорил — башка пустая, — удовлетворённо хмыкнул Петрович.

— Вань, ты что застыл? Чернослив давай.

Иван Петрович вспомнил, что чернослив он купить забыл. И с удовольствием еще раз треснул по, и без того плоскому, лицу:

— Вот тебе чернослив!

Носик жены из выпуклой пуговки превратился в гладенькую, физиономия обрела негроидные черты, а визгливый голосок с удивлением заметил:

— Где — вот?

— Живучая, сволочь, — хмыкнул Петрович, и вздрогнув открыл «наружные» глаза.

— Что ты сегодня все хмыкаешь? Простудился? — поинтересовалась Маруся. — И где чернослив? А то мне уже зашивать надо.

— Я забыл купить, — хрипло ответил Иван Петрович.

— Жалко, Ваня, — спокойно отреагировала жена, — вечно ты, старый мудак, все забудешь. Чикну сейчас твою лысую головенку и зашью вместо чернослива.

Маруся щелкнула специальными ножницами для разделки птицы, и плешивая голова Петровича покатилась по линолеуму. Женщина слегка подвинула её ногой и заметила:

— Точно пустая, как гнилой орех. Что ж делать? Положу яблоки, да зашью.

Когда супруга в очередной раз носком домашней тапки двинула его голову в сторону мойки, поближе к мусорному ведру, Иван Петрович, охнув, тяжело опустился на стул. При этом он изо всех сил старался держать «обычные» газа открытыми.

— Ой, Ванюша, ты чего, плохо тебе? — засуетилась жена. — Я ж говорю, заболел. Погоди, я сейчас капли принесу. — И поспешила на своих коротеньких, толстых тромбофлебитных ножках в комнату.

Голова её была совершенно целой, только кое-где просвечивала розовая кожа, особенно заметная на крашеных прорехах причёски. Петрович облегченно вздохнул и прикрыл глаза.

— Сдохнешь еще под выходной, да в морозяку такую, — проворчала Маруся, входя на кухню. — Всем людям выходной — мне нервотрепка. Вот выпей, — протянула она вытаращившемуся на неё мужу хрустальную рюмку с остро пахнущей, мутноватой жидкостью.

Иван Петрович решительно отодвинул мясистую подрагивающую руку, достал из шкафчика бутылку коньяку, щедро плеснул в чайную чашку, выпил залпом, взял у оторопевшей супруги рюмку с лекарством и вылил на её лысоватое темечко.

— Сама прими, а то разволновалась. Мне доктор сказал, лучше коньку, — ровным тоном произнес Петрович и поднял глаза на жену.

Она налила себе кипяченой воды из графина, хлебнула и собралась было что-то сказать, но тут зазвонил домашний телефон.

— Точно, Богдановна, дура старая, вечно не вовремя, болеет-болеет, жалуется, а все не сдохнет никак, — проворчала Маруся, а в трубку пропела, — а я думаю, чего это Богдановна не звонит. Не заболела ли часом.

Петрович понял, что дело плохо, что он действительно заболел, и болезнь его была куда хуже привычной стенокардии. Бесконечно таращить воспалённые глаза было трудно, лоб пульсировал и нестерпимо чесался, но как только он, в надежде на облегчение, прикрывал «наружные» глаза, проклятый «внутренний» показывал и озвучивал такие ужасы, что впору в психушку сдаваться.

Иван Петрович «обычными» глазами редко смотрел на себя в зеркало. А если и случалось, то заранее делал «специальное лицо», которое надеялся там увидеть — пожилого, серьезного, импозантного мужчины. Если лицо «не получалось», притворялся, что именно такого приятного господина зеркало отражает. Да и на что там смотреть? Старый, толстый, лысый мудак, одутловатый, с обвисшими щеками, с торчащей из носа и ушей седой щетиной.

Но ЭТОТ злобно ухмыляющийся толстячок, показываемый третьим глазом, был куда жутче зеркального. А Маруся? Всегда спокойная, внимательная, заботливая? Она просто не могла быть ТАКОЙ…

— Ну, вот, и порозовел. Правда, коньяк на пользу пошел, — услышал он «сдобный» голос жены.

Иван Петрович обрадовался — сгинуло наваждение — и ответил также «ванилиново»:

— Да, Мусечка, все в порядке. Разволновал я тебя.

— Вот и славно, вот и хорошо, — напевно ответила жена, направляясь к кухонному столу. — Ты пойди, приляг, а я тут все доделаю.

Петрович благодарно кивнул и пошел было в комнату, но на пороге обернулся и на всякий случай прикрыл глаза, чтобы убедиться — почудилось. Третий глаз немедленно открылся. Но Машенька молча возилась с бледной тушкой птицы.

— Померещилось, — радостно вздрогнуло беспокойное сердце.

Иван пристроился на диванные подушки, продавленные по форме особенно тяжелых и выпирающих частей тела, пошарил привычной рукой пульт от телевизора и замер на полуобороте:

— Полежи-полежи, козел старый. А хоть бы ты издох, в самом деле. Как осточертел! Гусь бы в пользу — на поминки — пошел.

— Маруся! — прохрипел Иван Петрович, пуча выцветшие, когда-то васильковые газа. Вдохнул последний раз, но выдохнуть уже не смог.

Рассказ «Третий глаз» из книги Н. Волохиной «Рецепт бестселлера для графомана, или Как похудеть, обжираясь на ночь».

Женские истории

Историю, которую я хочу вам предложить, наверное, можно с тем же успехом назвать и мужской. Вы прочтете и догадаетесь, почему. В оправдание скажу, что никак по-другому не получается. Начинаешь говорить о дамах, обязательно приплетается мужской пол и наоборот. А кто прав, кто виноват, кому больше досталось, поди разбери. Каждый рассудит сам, со своей колокольни. А если сразу не разберетесь, можно еще почитать.

Жила-была одна Царевна красоты несказанной, ума необыкновенного. И родители у нее были: мама и папа — Царь с Царицею. Тоже люди неглупые и симпатичные. Воспитание, конечно, Царевне дали царское. Обучили всему, что полагается царской дочке знать. Была она способная, училась прилежно, так что к совершеннолетию умела вести себя по-царски. Царственные мудрые повеления и ответы давать: «Да! Нет! Не позволю! Казнить! Помиловать!» — и тому подобное. А если ответа подходящего не было, царственно молчать. Мол, не достойны, плебеи вы несчастные, даже взгляда моего. Или брови грозно хмурить. Умела и пройтись с царственной осанкой, и сидеть величественно на троне, сколько этикет требует. Словом, настало время девушку замуж отдавать. Невеста она была видная и богатая, так что женихов набралось порядочно. Один даже приглянулся ей.

Вот тут-то беда и случилась, нежданно-негаданно. В самый разгар смотрин раздался шум-гром и ворвался прямо в тронную залу Змей Горыныч. Народ попрятался, кто куда мог, а кто не смог, так просто на пол повалился.

— Что же это вы, Ваши величества, так неосторожны, так и убиться можно, — сочувствовал Змей, поднимая царственных родителей, — а у вас, между прочим, товар драгоценный, а у нас купец. Прошу выдать за меня дочку вашу — Царевну, потому как я воспылал к ней страстью.

Сказал и огнем дыхнул так, что все занавески, как бумага папиросная, вмиг сгорели.

— Ну, вы как? Даете родительское благословение? — А Царь с Царицей не только слово вымолвить, но и рта раскрыть не могут.

— Вы, я вижу, онемели совсем от счастья, вам время нужно, чтобы опомниться. Я завтра прилечу. Только вот думаю, как бы мне аккуратнее спланировать, чтобы терем царский ненароком не задеть, да еще пару деревень. Сено, я видел, у вас совсем подсохло.

Загоготал он, так что стены затряслись, и улетел, только запах гари остался.

Рыдали много, даже голосили, особенно Царевна. Поутихли. Стали рассуждать, что жизнь, она дороже, что дело молодое, стерпится — слюбится. К тому же, Змей — жених богатый, вон сколь добра нахапал. Сунуться, опять же, к нему никто не посмеет. Царевна, поразмыслив, решила, что это даже лучше, когда у мужа три головы, с какой-нибудь, да договоришься.

Согласие дали и закатили пир на весь мир. Пили — ели, а жених — аж в три глотки. Паркет поломали и разъехались.

Постепенно Царевна к мужу попривыкла, вздрагивать перестала, и дома он редко бывал, все больше по делам. А как появится, какую-нибудь безделицу принесет. Она же и так, как сыр в масле каталась. И все бы хорошо, да пришла беда, откуда не ждали. Был у дракона брат — близнец, из одного яйца с ним на свет появился. Решил он жениться. Взял себе в жены Королевну, тоже симпатичную и неглупую. Характер у золовки был спокойный, покладистый. А беда из-за самого деверя, змея проклятого, приключилась.

Жили они по соседству, в гости друг к другу захаживали. Вот как-то зашла Царевна к Королевне в гости, а той муж подарок как раз принес — волшебное блюдечко и наливное яблочко. Все в нем видно, как в самом лучшем телевизоре с самой лучшей спутниковой антенной. Много было у Царевны чудесных вещей, а такой не было. Пришла она домой и тут в первый раз заметила, что с лицом у нее что-то неладное, вроде как позеленела слегка. Слугам взбучку дали, как водится, на конюшне. Зеркало выдраили до блеска, но зеленоватый оттенок на коже у Царевны остался. Все шестеро ушей прожужжала Царевна мужу, спать всю ночь не давала, только он все одно твердил, что не может ей блюдечка достать, потому как оно одно на всем белом свете. Утром слуги, как Царевну узрели, вмиг попрятались, поняли, что им от такой зелени зеркало век не очистить. А она, как свое отражение увидела, так еще и волдырями покрылась от злости. Зеркала все перебила и у себя в покоях заперлась. Змей ей и сапоги — скороходы, и скатерть — самобранку принес, а она только кричит не своим голосом, аж шея раздувается. Приводил муж к ней и свою давнюю приятельницу — Бабу — Ягу. Только и она ничего сделать не смогла. Царевна с каждым днем все зеленей и пупырчатей становилась. Постепенно разговаривать перестала, только шею раздувала и квакала. Так Царевна окончательно превратилась в лягушку.

Горыныч за женой ухаживал — мух, комаров приносил, корыто с водой поставил, каждый день с ней разговаривал. Но потом все реже и реже стал в её покои заглядывать. Мужчина он был молодой, в полном расцвете сил, всего триста лет недавно стукнуло. И присмотрел себе невесту — Царевну Несмеяну. Такая видно у него судьба была, не везло ему на невест. Но змей, как и все мы, надеялся на лучшее. Да и где же их, невест царских, наберешься? А лягушку он перед свадьбой отнес подальше, на болото. И еды полно, и жильем обеспечена. Осталась Царевна — лягушка на болоте одна — одинешенька. Хотела было жалобно заквакать, но тут возле нее стрела упала, она ее подняла и стала рассматривать. Тогда-то и нашел ее Иван — царевич, но это уже совсем другая сказка…

Сказка о царевне, которая стала лягушкой из сборника Н. Волохиной «Озорушки».

Подписка на канал «Что почитать»

Панацея — подарок от ведуньи бабы Груши

Поиск панацеи — любимое развлечение масс.

Не важно, таблетки или травы, растирания или примочки самого немыслимого состава, лишь бы от всего, навсегда, дешево и сердито.

Некоторые не только советуют, но и пробуют на себе. И не всегда попытка кончается благополучно. Как практик, неоднократно наблюдала печальные последствия: тяжелые ожоги после «народных рецептов», прободение язвы, банальные отравления…

Но как бы ни была тяжела физическая травма, в большинстве своем она устранима. С психологической дело обстоит хуже. Она не гноится, не вызывает интоксикации, но болит. Иногда сильно: «душа болит», «сердце плачет». И с народными рецептами — «дернуть стопочку», «поплакать другу в жилетку», «забить» — часто упорно не проходит, если только прячется до очередного обострения. Душа не ж… па и не голова, «завяжи, да лежи» не помогает. Она ж «обязана трудиться, И день, и ночь». С душевным трудом у большинства дело обстоит хуже, чем с физическим. А психологи — душеведы, сами знаете: лохи, разводилы, обдиралы, и вообще, «я не псих, к ним ходить». Чего делать-то?

А здесь тоже панацея имеется: астролог Тамара, гадалка Аза, ведунья баба Груша. Поплевали, пошептали, и все прошло. Лишь бы самому не пройти на выход — в летальный исход. Но вдруг повезет, ожоги-то зажили.

Каждый решает сам. Но небольшую историю на эту тему, на всякий случай, подброшу, вдруг, кому сгодится.

Психолог, писательница Наталья Волохина

Камень счастья

С одной дамочкой беда приключилась — стала она всего бояться. Ну, всего — всего: и того, что есть, и того, что нет. Маялась — маялась сердешная и пошла к колдунье. Та пошептала над камешком, завязала его в тряпочку и велела повесить узелок с камешком на шею, а как станет страшно, взяться рукой за него и все пройдет. Все у дамы сразу наладилось. Как испуг какой случится, она хвать за камешек, и как рукой снимет.

Только через какое-то время снова с дамочкой неладное сделалось. Стало ее все раздражать: и запахи, и звуки, и добрые люди, и злые, и умные, и глупые. Даже собственный супруг раздражал беднягу до чесотки. Дочесалась она до кровавых корост и пошла к колдунье. Колдунья испытанное средство применила — пошептала над другим камешком и велела его тоже на шею повесить. Дамочка вмиг стала спокойная, уравновешенная, даже добродушная.

Но только судьба у нее, видно, была тяжелая, а может карма такая — испорченная, но несчастья бедняжку не оставляли. Много раз еще приходила она к колдунье: то видеть перестанет, то слышать, то запахи и цвета пропадут, то есть ничего не может, а то ест все, вплоть до мебели. Страшно сказать, иногда забывала, как и когда нужно женщиной быть. Много у нее уже камешков на шее висело, так что ходила она, сильно вперед наклонившись, и ноги сильно подгибались. Мало того, камешки пришлось подписать, чтобы не попутать и каждый раз все надписи не перечитывать, пока нужный найдешь.

Встретила ее как-то старая знакомая и еле узнала: «Что с тобой приключилось? Ты же у нас на курсе самая счастливая была?». И тут дамочка вспомнила, что со всеми своими несчастьями она вовсе разучилась быть счастливой, забыла, отчего и когда счастье бывает. Доплелась горемыка до домика колдуньи и стала просить ее Камень счастья сделать, а та в ответ: «Здесь я тебе не помощница. Камень тот только на Синай — горе добыть можно, в Тридевятом царстве». Решила мадам, во что бы то ни стало Камень счастья раздобыть и, хоть другие камни ее шибко вниз тянули, да и здоровье было не очень, все же отправилась в путь. А идти надо было непременно пешком, да семь железных сапог износить. Благо, сапоги купила китайские, дорога короче оказалась. Но дойти еще полдела — надо ж на гору влезть! Повстречалась ей у подножия старушка — седенькая, худенькая, одни кости да мудрость, аж светится.

— Ты пошто, сердешная, на гору лезешь?

— За счастьем, бабушка.

— А велико ли счастье, да в чем оно?

— Размером, вот, с камешек, да и само — камень.

— Ой, беда! Обманули тебя, горемычную! У тебя вон сколь камней, еле идешь, а счастья, как видно, нет. Не ходи ты туда, пропадешь, да и камни свои скидывай, все полегче станет. А я тебе молочка дам, козьего.

Только мадам ни в какую: «Что же я, зря такой путь прошла? Влезу на гору и буду счастлива всю оставшуюся жизнь!». Поуговаривала — поуговаривала её старушка, да и сгинула, как не бывало, а дама на гору полезла. Семь дней бедолага на карачках вверх лезла, а как долезла, осмотрелась и растерялась — какой же из них Камень счастья, когда они все одинаковые. Думала — гадала и решила, что они на волшебной горе все счастливые, а потому выбрала себе камень побольше, чтоб счастья поболе отхватить, взвалила на спину и вниз поковыляла. Только вниз — не наверх, дорога под уклон круто идет и камни с шеи перетягивают. Споткнулась она об кочечку и покатилась вниз. А как донизу докатилась, Камень счастья ее догнал и прямешенько в голову угодил. Тут из бедняжки и дух вон.

Давным — давно нет на свете дамочки, а камни её целехоньки, во-о-он кучкой на горе и лежат…

Сказка «Камень счастья» из сборника Н. Волохиной «Озорушки».

Как пережить разлуку с любимым?

Женская участь — вечно тревожиться о возлюбленном, где он, все ли с ним в порядке, когда вернется, если вернется. Не сгинет во время странствий, не уйдет к другой? И ничего не поделать, не защитить от несчастья, не вернуть любовь, если остыла. А коли случалась раньше беда, хочет удерживать рядом, пытаясь оградить, уберечь.

Бывает страшнее. Гибнет мужчина. И страх пережить новую боль непреодолим. Прячется женщина в скорлупку, одевает броней сердце, не впускает новое чувство. Так же прячутся от предательства, измены. Не доверять, не подпускать. Если не хуже — мстить.

Мужчина не любит, не терпит опеки, принимая её за контроль, манипуляцию (что тоже случается), особенно, если мама «залюбливала» своим присмотром до невозможности дышать, желания сбежать. Остается одно, благословить на все четыре стороны, даже, когда ворон опасности кружит рядом, и ждать. Сердце не пришить к подолу, а деятельный разум тем более.

Женская участь — вечно тревожиться о возлюбленном, где он, все ли с ним в порядке, когда вернется, если вернется. Не сгинет во время странствий, не уйдет к другой? И ничего не поделать, не защитить от несчастья, не вернуть любовь, если остыла. А коли случалась раньше беда, хочет удерживать рядом, пытаясь оградить, уберечь.
Бывает страшнее. Гибнет мужчина. И страх пережить новую боль непреодолим. Прячется женщина в скорлупку, одевает броней сердце, не впускает новое чувство. Так же прячутся от предательства, измены. Не доверять, не подпускать. Если не хуже — мстить.
Мужчина не любит, не терпит опеки, принимая её за контроль, манипуляцию (что тоже случается), особенно, если мама «залюбливала» своим присмотром до невозможности дышать, желания сбежать. Остается одно, благословить на все четыре стороны, даже, когда ворон опасности кружит рядом, и ждать. Сердце не пришить к подолу, а деятельный разум тем более.
Скрыть объявление
Что вернется любящей, верной и терпеливой, чем исцелятся раны от тревог? Любовь, благодарность (чаще всего, не выраженная в словах), добыча (неважно, лавры, мамонт или уверенность в собственной значимости). А еще уважение. Не люблю это слово. Но в данном случае оно очень подходит. Женщина занимает то место, которое всегда стремится занять в сердце и жизни мужчины — становится важной для него. Надеждой и опорой в его доме — крепости, укрепленном уверенностью, что его там ждут всегда и любого — со щитом или на щите. Но все это красиво и умно звучит. Говорить легче, чем жить. Как пережить смерть любимого, впустить новое чувство, сохранить его в долгой разлуке? Похожую нелегкую женскую жизненную задачку решает героиня новой повести Н. Волохиной «Сумерки в лабиринте».

***

— Театр — моя последняя любовь, — ответила Настя на материнский упрек за глупый отказ уехать с Митей. — И ты забыла, я замужем.

— Господи, ну, какое замужество, комедия, шутовство, — горячилась Ирина Петровна. — Где он, твой муж?! А-у-у? Андрей, где ты?

— Ты переигрываешь. В конце — концов, если мне приспичит в дальние страны, могу уехать к своему шуту.

— Так, поезжай! Что ты сидишь тут, соломенная вдова?!

«Вдова» отозвалось резкой болью в груди. Настя поморщилась, отхлебнула остывший чай и собралась уходить. Понимая, что переборщила, Ирина не удерживала дочь, виновато суетилась, навязывая домашнюю стряпню.

Настя служила в театре. Обласканная режиссером и зрителем, завистников, особенно завистниц, имела больше, чем друзей. Что было вполне привычно.

Тогда и познакомилась на банкете по поводу премьеры с Сонькой. Она уже тогда была большой начальницей от культуры. Несмотря на разницу в возрасте, характер имели схожий — независимый, волевой, дерзкий. Многое еще роднило — чувство юмора, одиночество в толпе завистников. Сошлись родственные души.

Сонька познакомила их с Андреем. По чину ей полагалось встречать и ублажать великих артистов — гастролеров. Андрей был великий оперный баритон. Не без умысла подруга привела его к Насте на спектакль. Задумка полностью удалась. Темпераментный певун вспыхнул в момент. Легкий в общении, остроумный, галантный, для Насти, добровольно заключившей себя в башню одиночества, стал Иван — царевичем. Допрыгнул, надел кольцо, умыкнул из Кощеева царства.

Поженились они быстро, и Настена под стенания главрежа, бросив театр, улетела в столицу. А там, как известно, чужих не любят, своих полно. Но потеснились под давлением мужниных связей и регалий. А дальше обычный серпентарий театральных интриг. Андрей предлагал оставить змеёвник и летать с ним по белу свету, жить в свое удовольствие.

— Хочешь сделать из меня эскортницу, — разозлилась Настя. — Ошибочка вышла. Летать могу, но не сопровождающей.

Поссорились в первый раз. И в последний. Мужу предложили контракт, отказаться от которого — порушить карьеру. Разлетелись в разные стороны: он в дальние страны, она домой, к маме. Желая сохранить брак и отношения, которые всегда оставались дружескими, купил Насте квартиру в центре её родного города. Так и жили соломенными вдовцами, перезваниваясь, шутливо пикируясь, мило болтали и ничего не меняли.

Сонька устроила Настю преподавать в театральное училище. Ей неожиданно понравилось. И хоть театр настойчиво повторял приглашения, Настя отказывалась.

***

— Здорово, кума! — голосом балаганного шута начал разговор Андрей.

— На базаре была! — подхватила Настя игру.

— Никак глуха?

— Купила бы петуха, да денежки на отпуск берегу, — рассмеялась Настена.

— А я про него и звоню. Прилетай. Погоды нынче стоят дивные, — старался держать шутливый тон, но чувствовалось — нервничает.

— Чего делать будем?

— Целоваться, обниматься.

— А потом?

…

— Потом я освобожу тебя от «слишком много меня», ты вздохнешь облегченно, а я улечу зализывать раны. Нет уж, я лучше к чебурекам, в Лазаревское.

— Зачем ты…

— … всё усложняю. А ты зачем звонишь? Чтобы снять груз, поставить галочку. Приглашал — отказалась, сама дура.

— Ты ведь знаешь, что это не так, знаешь, что я…

— Что ты? Слабо? Ты, да я, да мы с тобой, давно прекрасно обходимся друг без друга.

— Мне плохо без тебя, — неожиданно ворвался он в её монолог.

— Мне тоже, но я терплю. И буду терпеть до тех пор, пока не станет хорошо.

— Нась, а если я приеду?

— С чего это вдруг? Зачем? Целоваться, обниматься, а потом по кругу.

— А если останусь?

— Это бесчестная провокация, — закричала Настя. — И ты это знаешь, мерзавец.

В трубке послышался заливистый лай.

— Видишь, мы оба давно откликаемся на «мерзавец» гораздо охотнее, чем на свое имя. Ты так кричала, что он из соседней комнаты услышал. Подумай.

— Я уже все решила, а о том, что вы мерзавцы и думать нечего, и так ясно. Пока.

«Такое настроение испоганил. А, может, правда, рвануть к нему. Ну, уж фигушки! Поеду к морю…»

Размещен отрывок из повести Н. Волохиной «Сумерки в лабиринте».

Подписка на канал «Что почитать»

Где же ты, моя кровиночка?

Они не готовы родить ребенка. Жертвовать своим сном, фигурой, временем, заполненным более важными делами — учебой, карьерой, салоном красоты, развлечениями, путешествиями. Не готовы отвечать за жизнь другого человека, терпеть не только материальные, но и душевные затраты. Его же придется любить, а он будет баловаться, капризничать, болеть, не слушаться. Сколько проблем и беспокойств! Но ребенок — не муж, с ним не разведешься. Хотя нынче чего только не случается. Можно родителям подкинуть, на худой конец сдать на гос. обеспечение, а как подрастет покаяться: «Прости меня, кровиночка, молодая, глупая была».

Сидит она передо мной — успешная, богатая и несчастная. Почему? А родилка не родит. Время и здоровье упущены, истрачены.

— Возьму из детского дома, а у него дурная наследственность. С суррогатной матерью тоже могут быть сложности. А гинекологи предлагают разные модные способы, но и там не получается. А с ЭКО вдруг двойня родится или онкология после препаратов.

До сих пор ни к чему не готова. По-прежнему хочет, чтобы у неё всё было и ничего ей за это не было.

Есть другая крайность — они уже на все готовы и безрассудно кидаются во все тяжкие. И бьются как рыба об лёд с дурной наследственностью приемных детей, ублажают и оплачивают живой инкубатор, учатся с трудом материнским обязанностям, которые любая соплюха исполняет интуитивно, платят здоровьем, а то и жизнью за ухищрения медиков.

Но самые жуткие — родившие вынужденно: по залёту, для мужа, «как все», ради материнского капитала и проч. Истории «подвигов» этих кукол леденят кровь. Избитые, искалеченные, забытые, запуганные дети мешают, бесят, обременяют.

Что случилось? Где пресловутый материнский инстинкт, когда жизнь и здоровье ребенка дороже собственного? Что случилось с институтом семьи, материнства? Как мы пришли к вырождению? И есть ли выход из сложившейся ситуации?

Есть, наверное, но на него, как и на деградацию, времени понадобится лет тридцать — сорок. Да еще и найти его нужно, да применить. Принудительные и формальные меры не лечат социальные болезни. А сегодняшние социальные технологии направлены на то, что мы уже имеем. Прямо противоположные убеждения в потребительском обществе социального неравенства предложить сложно. Человек либо занят использованием громадных потребительских возможностей, либо пребывает в страхе нищеты, невозможности прокормить и вырастить потомство, или дошел до крайности — безразличия и жесткости к нему.

Все следующе — про любовь, бога, милосердие — будет воспринято, как морализаторство. Хотя, на мой взгляд — мораль и нравственность, в хорошем смысле слова, — это то, чего нам сегодня остро не хватает. Безнравственные фетиши публичных людей в поисках популизма — свадьбы в гробах, бесконечные венчания, покупка суррогатных детей в старческом маразматическом возрасте — стали НОРМОЙ, а реально любящие родители редкостью. Детей в основном растят, как инкубаторских цыплят, — кормить, одевать, сдавать на обучение и под присмотр. А потом раз — и диво дивное — немотивированная (якобы) агрессия, безразличное, потребительское отношение к родителям, отсутствие желания заводить потомство (это ж еще о ком-то заботиться надо). Сколько вокруг «плодов воспитания» — выращивания. Вполне здоровые молодые люди живут в гражданских браках и не спешат становиться родителями, а то и вовсе не собираются. Процент немотивированного бесплодия в таких парах очень высокий. Когда, наконец, для «правильной» семьи требуется ребенок, совершенно здоровые мужчина и женщина не могут его зачать. А дальше то, с чего я начала — ЭКО…

Я научусь

Мальчик сидел на скамейке, на набережной, болтал ногами и облизывал бока у рожка с мороженым. Белокурые кудряшки обрамляли загорелую мордаху. Настена присела рядом. — У вас мороженое тает, надо скорей облизывать, — посоветовал ангеленок. Настя вытерла липкую руку салфеткой. Серо-голубые глазищи внимательно наблюдали за её манипуляциями. Мальчишка огорченно вздохнул. — Что? Неправильно мороженое ем? — поинтересовалась Настя. — Может, покажешь, как надо?
Протянула стаканчик. 
— Нет, мне больше нельзя. Горло заболит. Взгляд доверчивый, открытый. 
— Я бы угостила тебя чем-нибудь другим, да не знаю, что ты любишь. — Рожки с маком. Настя поперхнулась мороженым, закашлялась. — Тоже горло болит? — посочувствовал малыш. Она кивнула. — Надо срочно попить горячего чаю, — наставительно заметил он. И лукаво добавил, — с рожками. — Надо. Пойдем, — отмерла, наконец, Настя. — Тебя Олегом зовут? — Почему Олегом? Я Юрка. Снова оцепенела. Мальчик забеспокоился. Странная какая-то тетя. — А мама не будет беспокоиться?
Вот оно что. Значит, нормальная. — Не мама, а папа. Не, не будет. Я его предупрежу. Он во-о-н там, на лежаке, я быстро. Вы только не уходите, ладно? — Ладно. Смешно переступая босыми ножонками по горячему песку, добрался до отца, что-то втолковывал ему, указывая на Настю, для убедительности сопровождая горячую речь взмахами розовых ладошек. Мужчина поднялся, нахлобучил измятую панаму, взял сына под мышку и направился к Насте. — Здравствуйте! Прилип? Он такой, пристанет, не отвяжется. Олег, — представился Юркин папа. — Настя, — непослушным языком сумела выговорить странная тётя. — Пойдем скорей, пока рожки не разобрали, — дергал отца за руку Юра. — Отыскал тут рожки с маком, такие в детстве у нас в булочной на углу продавали. Что интересно, вкус замечательный. А то ведь как бывает, вкус у нового совсем не тот, что раньше. Вы любите рожки с маком? — Обожаю! — неожиданно для себя рассмеялась Настя. — Что я тебе говорил?! — торжествующе закричал мальчик. — Она такая, она рожки любит. Мороженое только есть не умеет. — Я научусь, — пообещала Настя. Размещен отрывок из повести Н. Волохиной «Сумерки в лабиринте».

Жизнь

Мы — советские, или Зачем нам ностальгия по СССР?

…И мы выжили. Мы — другие. Не знаю, лучше или хуже прошлых, теперешних, будущих. Мы — бывшие советские, и все еще в чем-то ими остаемся. Может, это и хорошо.

Нет в этой моей фразе ни ностальгии, ни горечи, ни осуждения. Голая констатация факта. А что атавистические идеалы добра и справедливости в некоторых из нас остались, — определенно хорошо. Сказалась положительная сторона идеологического воспитания. Была и отрицательная, как во всем. Не люблю я, когда красят мир в два цвета — черный и белый. Мир цветной. Даже в черно –белом варианте есть переходный слой — множество оттенков серого. В любой период жизни нам выпадает разное — хорошее, отвратительное и сойдет.

Полюса смещаются, время сжимается и вмещает в себя гораздо больше событий, чем двести лет назад, даже сто.

«Иногда сама не верю, что столько событий всем скопом уместились в мою короткую жизнь. Конечно, не очень короткую, пятьдесят с гаком — это полвека. Но все же, кажется невероятным. Нянчившие меня, прабабушка, дед и бабка по отцовской линии родились до Октябрьской революции, в конце девятнадцатого века. Родители пережили Великую Отечественную войну в двадцатом. Я, в нынешнем воплощении, явилась при Хрущеве, пережила великий Застой, множество Генеральных секретарей коммунистической партии, революцию, именуемую Перестройкой, и из двадцатого века перешла в двадцать первый. Три века для одной судьбы — многовато, но по русским меркам — в самый раз. Одних войн прямо или косвенно коснулось моей семьи шесть штук: Первая мировая, Гражданская, Вторая мировая, Афганская, Чеченская, Украинская, да парочка холодных. Несколько правительственных переворотов и, соответственно, переворотов в массовом сознании». (Цитата из рассказа «Теремок» Н. Волохиной)

Человеческой психике свойственно блокировать неприятные воспоминания, вызывая для приятной вздрючки, оправданий несделанного, порицания текущей действительности, идеализированные позитивные эмоциональные переживания ушедшего. Старая песня — «раньше было лучше». Верни нас лет на тридцать назад, в тот самый момент, когда мы произносим ту же самую фразу «раньше было лучше», может, и устыдимся. Если виртуально перемещаться из поколения в поколение назад, в ностальгические пики тоски по прошлому, вернемся к прародителю питекантропу.

Да слышу я, как, отбросив мой «неудобный» текст: «И хорошо тоже было, по- разному», — некоторые начинают трубить: «А что разве не было?!», — и перечислять все завоевания Октября. ПОВТОРЯЮ, было. Но было по-разному. Я о том, что не всем и не всегда нравится настоящее, затруднительно человеку быть счастливым здесь и сейчас. Вот, если бы не… тысяча причин, а, как раньше… Раньше уже нет и быть не может, кончилось оно. Даже заново отстроенный социализм может стать только другим. Ну, не приходит же в голову пятидесятилетней тётеньке попробовать натянуть свою девичью мини — юбку сорок второго размера. Не налезет, а налезет, так видок, как минимум, странноватый.

На мой взгляд (он только мой, и не обязательно совпадает с вашим, и не обязательно правильный), все зависит, даже не от характера, а от личности. Сложившаяся личность трансформирует поведение, отношение к происходящему, решения и действия согласно реальности, адекватно, опираясь на имеющийся опыт, а не рефлексию по поводу сложности ситуации и несуществующее вчера, неудачи. Прокакали великую державу, не спите сегодня, делайте лучший выбор, принимайте лучшие решения, без надежды на дядю, или нойте и плывите по течению. Тут уж вовсе буря поднялась от «что я могу» до «что тут за дура умничает». Дура, конечно, не отрицаю. Обыватель, он не особенно умен, но живуч. Он хочет быть сытым и счастливым, чего и вам желает.

В начале статьи я разместила отрывок из рассказа про человека, личность которого сложилась в прошлом веке. Особо терпеливым предлагаю дочитать.

Теремок

Исторический винегрет не умещается, вываливается, лезет из щелей шкафа моего сознания, часто не дает самоидентифицироваться. Например, по национальному признаку. Долгое время ум и какая-то часть личности уверенно определяли меня русской. Но украинские песни, язык моей бендерчанки мамы, не умещались на русской полочке и перли в рост, как мои русые косы. Свёкр из Черновцов только подлил масла в огонь. Наши с мужем украинские половинки дали в сумме «сколько-то» сыну. Чоловик (муж) шутил, мол, всех нас в свое время татары попортили, и чистокровных славян нет. Э-э-э, ребята, мы что, не русские?! Верю, особенно легко, когда во мне просыпается иудейская тоска. Чаще всего еврейский синдром накрывает в моменты тошнотворного повторения до боли знакомых исторических сюжетов и всё в моей маленькой жизни.

Смешной мишка из мультика нашел чудный, переполненный едой шкафчик — теремок, куда и вселился, а зверье к нему на подселение постоянно сваталось. Никого не впустил удачливый, жадный, расчетливый домовладелец, но по ночам тосковал, прислушиваясь к хоровому пению нищих бродяг. Борьба противоречий (жадность и жажда общения) сгубили медведя. Купился на ма-а-аленького, веселенького комарика и лишился всего — и домика, и припасов, и социально-значимого статуса. Очень я себе его напоминаю, нет, не мишку, шкафчик. Кто только не претендовал на мой старый, крепкий буфетик («Да, вас тут целая шайка!»). Благо, в нем припасов вволю, но дело, все же, кончилось слезьми. Какова судьба и назначение моих обломков сегодня, трудно сказать.