Озорушки

От автора

Ироничные философские сказки, однозначно, с гораздо большим смыслом, чем кажется на первый взгляд. Надеюсь, что читатель отнесется ко всем моим претензиям на смысл и писательство снисходительно.
Первая сказка появилась в связи с производственной необходимостью, в помощь клиентам. Следующие я разместила в своей газете «Дерево желаний» с той же целью. Так они и рождались потихоньку. Каждый берет, что берет, а если нужно объяснять, то объяснять нет смысла.
Очень прошу, не относить эти опусы к литературе.

P. S. Пока не нашелся художник, поэтому оформление — моё рукотворная подборка, оставляющая желать лучшего.

Наталья Волохина

О вечном

От Начала времен сидел на Вечном дереве Ворон и от Начала времен сидел под тем же деревом Отшельник. Сидели они рядом многие времена, молчали и думали о вечном.

Мудрый Ворон думал: «Отчего прекрасный павлин так глуп, а голос его так ужасен? Отчего трясогузка так суетлива, тогда как для защиты от опасности и ловли мошек ей не нужно столько вертеться и трясти хвостом? Отчего отважный лев может быть жертвой бестолковых мартышек? Отчего они вызывают во мне одновременно восхищение, отвращение и жалость?»

Мудрый Отшельник думал: «Отчего, похваляясь красотой тела, выставляя его напоказ, человек ведет себя глупо? Отчего сильный и смелый может быть слабым и беззащитным перед толпой глупых и хитрых? Отчего иной так много суетится, а результат его столь жалок? Отчего одни рвутся получить то, что не могут, а другие даже не стремятся к тому, что могут получить с легкостью? Первым не дано, а вторым — безразлично. Отчего они вызывают во мне одновременно восхищение, отвращение и жалость?»

— О чем ты думаешь, Ворон?

— О восхищении, отвращении и жалости.

— А ты о чем думаешь, Отшельник?

— О восхищении, отвращении и жалости.

— Тогда для чего все?

— Для любви, — прошелестело Вечное дерево, впервые с Начала времен вступив в разговор мудрых.

Ворон заметил: «А ведь верно! Во время брачных игр павлин прекрасен. А трясогузка, добывая в поте лица пищу для любимых чад, одновременно трясет хвостом, отвлекая хищников от гнезда. Влюбленный лев становится великодушным».

«Конечно, даже глупец, будучи влюблен, способен на необыкновенные поступки, а смелый и сильный может стать нежным, слабым и беззащитным рядом с любимой. Любовная страсть способна подвигнуть одних достичь недосягаемого, а других на новые поступки», — проговорил Отшельник.

И оба замолчали на Многие времена, размышляя о вечном.

2015 г.

Камень счастья

С одной дамочкой беда приключилась — стала она всего бояться. Ну, всего-всего: и того, что есть, и того, что нет. Маялась-маялась сердечная, и пошла к колдунье. Та пошептала над камешком, завязала его в тряпочку и велела повесить узелок с камешком на шею, а как станет страшно, взяться рукой за него и все пройдет. Все у дамы сразу наладилось. Как испуг какой случится, она хвать рукой за камешек, и как рукой снимет. Только через какое-то время снова с дамочкой неладное сделалось. Стало ее все раздражать: и запахи, и звуки, и добрые люди, и злые, и умные, и глупые. Даже собственный супруг раздражал беднягу до чесотки. Дочесалась она до кровавых корост и пошла к колдунье. Колдунья испытанное средство применила — пошептала над другим камешком и велела его тоже на шею повесить. Дамочка вмиг стала спокойная, уравновешенная, даже добродушная. Но только судьба её, видно, была тяжелая, а может карма такая — испорченная, но несчастья бедняжку не оставляли. Много раз еще приходила она к колдунье: то видеть перестанет, то слышать, то запахи и цвета пропадут, то есть ничего не может, а то все ест, вплоть до мебели. Страшно сказать, иногда забывала, как и когда нужно женщиной быть. Много уже камешков у неё на шее висело, так что ходила, сильно вперед наклонившись, и ноги подгибались. Мало того, камешки пришлось подписать, чтобы не попутать, и каждый раз все надписи перечитывать, пока нужный найдешь.

Встретила ее как-то старая знакомая и еле узнала: «Что с тобой приключилось? Ты у нас на курсе самая счастливая была?». И тут дамочка вспомнила, что со всеми своими несчастьями она вовсе разучилась быть счастливой, забыла, отчего и когда счастье бывает. Доплелась горемыка до домика колдуньи и стала просить ее Камень счастья сделать, а та в ответ: «Здесь я тебе не помощница. Камень тот лишь на Синай-горе добыть можно, в Тридевятом царстве». Решила мадам, во что бы то ни стало Камень счастья раздобыть, и хоть другие камни ее шибко вниз тянули, да и здоровье было не очень, все же отправилась в путь. А идти надо было непременно пешком, да семь железных сапог износить. Благо, сапоги китайские, дорога короче оказалась. Но дойти еще полдела — надо на гору подняться! Встретилась у подножия ей старушка — седенькая, худенькая, одни кости да мудрость, аж светится.

— Ты почто, сердечная, на гору лезешь?

— За счастьем, бабушка.

— А велико ли счастье, да в чем оно?

— Размером, вот, с камешек, да и само — камень.

— Ой, беда! Обманули тебя горемычную! У тебя вон сколь камней, еле идешь, а счастья, как видно, нет. Не ходи ты туда, пропадешь, да и камни свои скидывай, все полегче станет. А я тебе молочка дам, козьего.

Только мадам, ни в какую: «Что же я, зря такой путь прошла? Влезу на гору и буду счастлива всю оставшуюся жизнь!». Поуговаривала-поуговаривала её старушка, да и сгинула, как не бывало, а дама гору штурмовать взялась. Семь дней бедолага на карачках вверх карабкалась, а как забралась, осмотрелась и растерялась — какой же из них Камень счастья, когда они все одинаковые. Думала — гадала и решила, что они на волшебной горе все счастливые, а потому выбрала себе каменюку побольше, чтоб счастья поболе было, взвалила на спину и вниз поковыляла. Только вниз не вверх — дорога под уклон круто идет и камни с шеи перетягивают. Споткнулась она об кочечку и покатилась вниз. А как донизу докатилась, Камень счастья ее догнал и прямешенько в голову угодил. Тут из бедняжки и дух вон.

Давным-давно нет на свете дамочки, а камни её целехоньки, воон кучкой под горой и лежат…

2006 г.

Сотворение

Это длинная сказка, в ней можно рассказать о чем угодно. Но самое главное, что все и всегда в ней идет по Божественному плану.

Важно присматривать за своей планетой и вовремя давать ей то, что нужно. Хоть мы и созданы по Божьему образу и подобию, времени у нас значительно меньше. К тому же, Господь сотворил уже не одну планету и не одну вселенную, а у нас с вами это первый опыт в этой жизни.

Жила-была маленькая крошечка — частичка. Неизвестно, сколько вечностей путешествовала она по вселенным. И откуда она взялась — неизвестно. Была ли она частичкой астероида или пылинкой с какой-то звезды, а может крошкой со стола Господа, никто не знает. Известно только одно — она была. Однажды она почувствовала, что её кто-то толкнул. Пылинка подумала, что сейчас этот толкальщик уплывет подальше в космос, но он крепко-накрепко к ней прилип.

— Ты кто?

— Я пылинка?

— А ты?

— И я.

Разъединиться они не смогли, срослись, будто приклеились друг к другу. Но пылинки не очень расстроились, им было веселее вместе. Прошло еще несколько вечностей, и к ним прилипла еще одна пылинка, а потом еще и еще. Теперь пылинки прилипали гораздо быстрее, примерно, раз в вечность, а потом в пол-вечности, и скоро их прилипло так много, что первым пылинкам стало жарко и тесно внутри, они расплавились и закипели, а некоторые даже вырвались наружу, но оторваться совсем уже не смогли. Получился большущий шар. Глянул Господь как-то между делом на этот шар из пылинок и сказал: «Смотри-ка, новая планета народилась! Красивая какая!» — и погладил рукой. Там, где он погладил, появилось множество новых пылинок — пузырьков. Теперь верхние пылинки не мерзли, они согревали друг друга своим теплом, а воздушные пузырьки не давали космическому холоду их остужать. Так прошло множество времен. Посмотрел Господь — все идет по Божественному плану. На планете есть капельки воздуха, воды, земли. Верхние пылинки греют нижние, нижние кипят и согревают верхние. «Хорошо!» — сказал он и счастливо вздохнул. С его выдохом попали на планету несколько необычных пылинок. Сначала они вели себя как все — прилипли и грелись. Но потом стало заметно, что они растут. Из них выросли очень странные комочки. Один тянулся — тянулся вверх и в один прекрасный день превратился в чудесный зеленый росток. Другой был сначала продолговатым, белым, лежал тихо, неподвижно, но однажды из него послышалось негромкое постукивание, потом показались носик, лапки и крышечка. Это была черепашка. Как обрадовались другие пылинки! Теперь им было кого согревать теплом, поить, кормить, защищать от ветра.

Глянул Господь — все идет по плану…

2006 г.

Царевна, которая стала лягушкой

Жила-была одна Царевна красоты несказанной, ума необыкновенного. И родители у нее были: мама и папа — Царь с Царицею. Тоже люди неглупые и симпатичные. Воспитание, конечно, Царевне дали царское. Обучили всему, что полагается царской дочке знать. Была она способная, училась прилежно, так что, к совершеннолетию умела вести себя по-царски. Царственные мудрые повеления и ответы давать: «Да! Нет! Не позволю! Казнить! Помиловать!». И тому подобное. А если ответа подходящего не было, царственно молчать. Мол, не достойны, плебеи несчастные, даже взгляда моего. Или брови грозно хмурить. Умела и пройтись с царственной осанкой, и сидеть величественно на троне, сколько этикет требует. Словом, настало время девушку замуж отдавать. Невеста она была видная и богатая, так что женихов набралось порядочно. Один даже приглянулся ей.

Вот тут-то беда и случилась нежданно-негаданно. В самый разгар смотрин раздался шум-гром и ворвался прямо в тронную залу Змей Горыныч. Народ попрятался, кто куда мог, а кто не смог, просто на пол повалился.

— Что же это вы, Ваши величества, неосторожны, так и убиться можно, — сочувствовал Змей, поднимая царственных родителей, — а у вас, между прочим, товар драгоценный, а у нас купец. Прошу выдать за меня дочку вашу — Царевну, потому как я воспылал к ней страстью.

Сказал и огнем дыхнул так, что все занавески, как бумага папиросная, вмиг сгорели.

— Ну, вы как? Даете родительское благословение? — А Царь с Царицей не только слово вымолвить, но и рта раскрыть не могут.

— Вы, я вижу, онемели совсем от счастья, вам время нужно, чтобы опомниться. Я завтра прилечу. Только вот думаю, как бы аккуратнее спланировать, чтобы терем царский ненароком не задеть, да еще пару деревень. Сено, я видел, у вас совсем подсохло, — загоготал он, так что стены затряслись, и улетел, только запах гари остался.

Рыдали много, даже голосили, особенно Царевна. Потом поутихли. Стали рассуждать, что, мол, жизнь, она дороже, что дело молодое, стрепится — слюбится. К том же, жених он богатый, вон, сколько добра нахапал. Сунуться, опять же, к нему никто не решится. Царевна поразмыслив, решила, что это даже лучше, когда у мужа три головы, с какой-нибудь, да договоришься.

Согласие дали и закатили пир на весь мир. Пили — ели, а жених, аж в три глотки. Паркет поломали и разъехались.

Постепенно Царевна к мужу попривыкла, вздрагивать перестала, и дома он редко бывал, все больше по делам. А как появится, какую-нибудь безделицу принесет. Она же и так, как сыр в масле каталась. И все бы хорошо, да пришла беда, откуда не ждали. Был у дракона брат — близнец, из одного яйца с ним на свет появился. Решил он жениться. Взял себе в жены Королевну тоже симпатичную и неглупую. Характер у золовки был спокойный, покладистый. А беда из-за самого деверя, змея проклятого, приключилась.

Жили они по соседству, в гости друг к другу захаживали. Вот как-то зашла Царевна к Королевне в гости, а той муж подарок как раз принес — волшебное блюдечко и наливное яблочко. Все в нем было видно, как в самом лучшем телевизоре с самой лучшей спутниковой антенной. Много было у Царевны чудесных вещей, а такой не было. Пришла она домой и тут в первый раз заметила, что с лицом у нее что-то неладное, вроде как позеленела слегка. Слугам взбучку дали, как водится, на конюшне. Зеркало выдраили до блеска, но зеленоватый оттенок все же остался. Все шестеро ушей прожужжала Царевна мужу, спать всю ночь не давала, только он все одно твердил, что не может ей блюдечка достать, потому как, оно одно на всем белом свете. Утром слуги, как Царевну узрели, вмиг попрятались, поняли, что им от такой зелени зеркало век не очистить. А она, как свое отражение увидела, так еще и волдырями покрылась от злости. Зеркала все перебила и у себя в покоях заперлась. Змей ей и сапоги — скороходы, и скатерть — самобранку принес, а она только кричит не своим голосом, аж шея раздувается. Приводил муж к ней и свою давнюю приятельницу Бабу — Ягу. Только и она ничего сделать не смогла. Царевна с каждым днем все зеленей и пупырчатей становилась. Постепенно разговаривать перестала, только шею раздувала и квакала. Так Царевна окончательно превратилась в лягушку. Горыныч за женой ухаживал — мух, комаров приносил, корыто с водой поставил, каждый день с ней разговаривал. Но потом все реже и реже стал в её покои заглядывать. Мужчина он был молодой, в полном расцвете сил, всего триста лет недавно стукнуло. И присмотрел себе невесту — Царевну Несмеяну. Такая видно у него судьба была, не везло ему на невест. Но змей, как и все мы, надеялся на лучшее. Да и где же их, невест царских, наберешься? А лягушку он перед свадьбой отнес подальше, на болото. И еды полно, и жильем обеспечена. Осталась Царевна — лягушка на болоте одна — одинешенька. Хотела было жалобно заквакать, но тут возле нее стрела упала, она ее подняла и стала рассматривать. Тогда-то ее и нашел Иван — царевич, но это уже совсем другая сказка…

2006 г.

О Несчастном Ване и Добром человеке

Жил-был Несчастный Ваня. Вернее сказать, сначала он был просто Ваня. Родился, научился ходить, говорить, ложку держать. Это поcле несчастья начались. Выяснилось в одночасье — ложку он держит не так, и гости его засмеяли. Тогда есть стал потихоньку, в закутке, чтоб никто не видел. Потом в школе так хорошо объяснили, что говорит он не то и не так, что парень заикаться начал и говорить стал, как можно меньше. А как женился, узнал, что и ходит не туда — надо направо, а он налево. Но даже когда он только направо ходить стал, лучше не стало, потому как ходил не так. Ваня совсем есть, говорить, а главное, ходить перестал. Сидит сиднем и все. Жена с тещей его бросили, и мужик вовсе одичал. Оголодал, оброс, даже как будто мхом слегка покрылся и в скамеечку свою врастать начал.

Шел мимо Добрый человек, видит, что-то торчит из земли — пень — не пень, бревно — не бревно. Подошел поближе, присмотрелся, а ОНО живое, глазами моргает. Добрый человек и спрашивает: «Ты кто?». Ваня только мычит и моргает.

— Не бойся, говори, я тебя не обижу.

— А м-м-м-можно?

— Можно — можно!

— А как можно?

— А как хочешь!

— А я забыл, как хочу.

— Ты начни помаленьку, там вспомнишь.

Рассказал Ваня Доброму человеку, все как было, тот и говорит:

— Так ты голодный, поди, Несчастный Ваня? Вставай-ка, да иди, поешь.

— А как вставать?

— Да, как получится?

— А где поесть?

— Да, Вон там.

Встал Ваня и, вот чудо, пошел, дошел до Вон там и поел. Вернулся к лавочке, а Добрый человек его дожидается.

— Что ж ты, Ваня, вернулся?

— Не знаю я, куда еще можно идти.

— Хоть куда: и Вон туда, и Вон сюда.

Стал Ваня ходить Вон туда, Вон сюда, Вон там. Постригся, похорошел. Кушает, как хочет, говорит, что хочет и совсем не заикается.

Много ли мало ли времени прошло, только шел мимо скамеечки Ваниной Добрый человек. Глядь, а Ваня снова там сидит, причесанный, умытый, но какой-то невеселый.

— Почто, Ваня, на лавочке сидишь, почто невесело глядишь, не летаешь соколом Туда, Сюда?

— А что я Там не видал? И Там всё видел, и Сям все знаю.

— Ой, ли? Вон где, за углом, пиво свежее.

— Не хочу пива, меня от него пучит.

— А Вон тут баранина жареная — объеденье!

— На что она мне? Я здесь хлеба с маслом поем, оно и ладно.

— А Вона где девки в красных сарафанах песни поют, зазывают.

— Не нужны они мне. Я еще жену с тещей забыть не могу, все вздрагиваю.

Поуговаривал его еще маленько Добрый человек да дальше пошел, дела, видать, у него были.

Много ли — мало ли времени прошло, возвращался Добрый человек той же дорогой. Видит, на том месте, где раньше Несчастный Ваня сидел, не то пень, не то колода. Подошёл, присмотрелся, пихнул ногой, оказалось, пень трухлявый. От пинка он весь и развалился. Так умер Несчастный Ваня. А лет ему было всего…

2007 г.

Собачья жизнь

Родилась одна Собака. Вернее, сначала она не собака была, а щенок. Бегала, резвилась, грызла все подряд, ела, что дадут и что найдет. Но постепенно выяснилось, что бегать можно только на длину цепи, есть можно, что и сколько дадут, а, главное, делать нужно только то, что велят. Велели же, разное, скучное: лаять на кого нужно и то не взаправду, а чтобы боялись; вилять хвостом ни в коем случае нельзя — узнают, что добрая. Самое нестерпимое — обнюхивать, кого нравится, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕЛЬЗЯ!

Постепенно бегать, лаять, вилять хвостом понарошку стало скучно, и Собака делала все эти ранее приятные вещи только по необходимости. Хвостом виляла иногда — перед хозяевами; лаяла хорошо поставленным басом, не вставая с места, только когда кто-то близко к хозяйскому добру подходил; брезгливо, неохотно обнюхивала породистого пса-медалиста, которого ей каждую весну приводили. От него у нее и дети были. Только были они с ней недолго. Через месяц-другой после рождения щенков увозили в престижную школу-питомник и больше Собака их никогда не видела. Словом, жизнь настала собачья. И от этой собачьей жизни выть хотелось по ночам, но было нельзя.

Давно, в молодости, Собака не раз пыталась вырвать кольцо из цепи, чтобы перемахнуть через забор, но со временем поняла — рваться бесполезно — и только тоскливо смотрела сквозь прутья решетки на улицу. Раньше её волновала уличная жизнь. Она вздрагивала от запахов, звуков, вступала в собачью перебранку, но постепенно, уяснив, что та жизнь ей недоступна, все реже и реже подходила к забору, а потом и вовсе перестала. Не то что бы Собака состарилась, просто ей все стало понятно в своей незыблемости и неинтересно. Иногда хозяин, решив, что Собака залежалась, отяжелела, заставлял ее по целому часу бегать, приносить палку. Вроде бы, разнообразие, но беготня не приносила ни удовольствия, ни радости, а была скучной обязанностью. Хоть век собачий короток, Собака чувствовала — жить ей еще долго, потому все чаще и чаще хотелось выть по ночам, но она только поскуливала тихонько.

Тем утром Собаку расчесывали. Ошейник сняли, но Собака послушно стояла на месте до тех пор, пока не распахнулись ворота. И тут неожиданно сильный запах незнакомого пса резанул ноздри. Горячая волна забыто прокатилась по всему телу и толкнула Собаку вперед, на улицу. Она не бежала — летела со скоростью локомотива. Конечно, никакие окрики и команды не в силах были её остановить.

Так началась ее новая собачья жизнь.

2007 г.

Утиная история

Если бы я была человеком, меня бы наверняка интересовал вопрос, что было сначала –яйцо или курица? Но я утка и меня этот вопрос совершенно не интересует, потому что я знаю ответ: сначала яйцо, потом утка, следом яйцо, дальше утка… И так в любой последовательности, до бесконечности. Я точно знаю, что все время была и яйцом, и уткой бессчетное множество раз. Слишком уж умный разговор для безмозглой утки? Ума у меня действительно почти нет, но опыт огромный. Когда яйцо вызревает во мне, я точно знаю, что оно уже и яйцо, и утка. Все так привычно, что могло бы наскучить, если бы не утиные радости: первый раз самой найти червяка, первый раз нырнуть в воду и поплыть, первый раз снести яйцо. Бывает и Большая радость — первый раз отозваться на зов селезня. Хотя, бывают и неприятности: товарки повыщипывают перья, петух наподдаст шпорой, куры яйцо склюют из вредности. Приходит и Большое несчастье — День забоя откормленных уток. И хотя знаешь, что яйцо уже есть, процедура малоприятная.

Так все и шло своим чередом, пока однажды утром Хозяйка не впустила в птичник новую Уточку. Когда такое случалось, весь птичник оживлялся. Событие! И присмотреться надо к новенькой, и себя показать, и, если что, на место ее поставить. Только Уточка эта сразу странно себя повела — не по-утиному. К нам спокойно подошла, как ни в чем не бывало, будто всегда тут и была. А когда Главный гусь, ошалевший от такой наглости, попер на нее, даже не шелохнулась, только, когда вплотную подошел, как-то странно подпрыгнула и толкнула изо всех сил грудью в его грудь. Главный гусь через голову назад перекинулся, да так и остался сидеть. Ясно, что после этого никто не рискнул права качать. Все сделали вид, будто ничего не случилось.

Она, конечно, от нас отличалась. Перышки черные, на крыльях красные и зеленые полоски с отливом, как у селезня. Но красотки у нас и раньше бывали. Хозяйка иногда чудила, все хотела новую породу вывести. И смелые утки бывали. Но по-настоящему она нас вечером удивила, когда свет в птичнике погас. Мы в кучку сбились, пригрелись и только засыпать начали, новенькая заговорила первый раз за весь день: «Когда я была сойкой, спала на ветке, в одиночку. Уткой спать удобнее, уютней».

Все просто онемели от изумления. Правило Света никогда никем не нарушалось. Свет погас — ночь, надо спать, свет горит — день, надо есть. А тут ТАКОЕ! Даже куры проснулись. Но самым удивительным было то, ЧТО она сказала. И до нее были у нас хвастливые пришлые утки, но сочиняли они обычно про то, что когда-то летали, как дикие или были где-то дальше птичника. И балаболили обычно днем. Но это! Ни в какие ворота, да и ума ни у кого нет, чтобы сообразить, что ответить или спросить. Она это поняла и говорит: «Я раньше не только сойкой была, но и другими разными птицами». Тут к нашей Главной утке дар речи вернулся, и она авторитетно заметила:

— Утки могут быть только утками.

— Вовсе нет! И вы раньше не только утками бывали, да сначала расхотели другими быть, а потом забыли, как это делается.

— Правду говорят, глупее утки — птицы нет, — сказала Главная курица, — ты, милочка спи, а то вес потеряешь, чего доброго.

Птицы переполошились и запричитали:

— Так недолго и вес потерять! Не мешай спать!

Уточка замолчала. Но на другой день, когда мы с ней рядом в пруду плавали, я не удержалась и спросила:

— Ты часто такие вещи придумываешь?

— Что ты? Я ничего не придумала, я правда все помню. Мы можем стать кем угодно после Дня забоя, нужно только Очень Захотеть. Больше всего мне понравилось быть собакой. Все тебя слушаются, Хозяйка с тобой дружит, бегать можно куда угодно. А там, где угодно, столько интересного. Я теперь обязательно снова собакой буду. Прямо сегодня начну тренироваться.

И ведь не обманула. Вышла из воды и давай отряхиваться как собака, только брызги во все стороны полетели, потом давай по земле кататься, перья сушить — ну, точно, наш Трезор. На этом не успокоилась, стала показывать, как червяка охранять. Только лаять у нее не получалось. Самое замечательное началось, когда она за Хозяйкой стала ходить и её охранять. Хозяйка эти странности заметила и говорит: «Как щенок за мной следом ходит. Порода что ли такая?». Стала новенькую Нюшей называть. Мы все оставались просто утками, а она стала Нюшей. Принесет Хозяйка таз с едой и первым делом зовет: «Нюша! Нюша! — а уж потом всех остальных, — Утя! Утя! Утя!» Обижались многие, особенно Главная утка, но помня про падение Главного гуся, на конфликт не решалась.

Все случилось осенью. Уже заморозки начались, близился День забоя. Все со страхом его ждали, Нюша ничуть не тревожилась, напротив, оживилась и все твердила: «Наконец-то я буду собакой». Внимания на нее не обращали, давно решили — ненормальная. И вдруг, Нюша пропала. Вечером, как всегда, уснула, прижавшись к моему боку, а утром исчезла без следа. Хозяйка звала её долго-долго, потом привела Хозяина, он все щели проверил даже на потолке, все искал лисий лаз. Но никакого лаза не было. Обыскали все кусты вокруг дома, все звали-звали Нюшу, но она так и не откликнулась. Хозяйка еще долго, заходя в птичник, искала Нюшу глазами.

Настал День забоя. Обычный страх, паника, темнота, сменились теплым покоем в яйце. Потом был День рождения, первая травка, первый червяк. Про Нюшу я, конечно, забыла. Только однажды к сетке птичника подбежал щенок и стал тявкать на меня. Я на всякий случай отошла в сторонку, но не испугалась, знала — ему меня не достать. А он все лаял и лаял, но вдруг заговорил по-утиному: «Совсем забыла, что ты не помнишь по-собачьи». Я опешила, только таращилась молча, глупая утка. «Что же ты, совсем меня не помнишь? Ведь я — Нюша!». И тут я все вспомнила, но ответить не успела. Хозяйка закричала: «Нюша! Нюша! Ко мне, ты там что забыла, у птичника?»

С этого дня я твердо решила в следующий раз стать собакой и начала тренироваться, как Нюша раньше. Но получалось у меня плохо, я не помнила, как это делается. И чем больше я весила, чем ближе был День забоя, тем меньше верила, что у меня получится. И однажды, когда погас свет, вместо того, чтобы вспоминать, заснула с мыслью: «Зачем? Мне и так неплохо. Главное, пережить День забоя, а потом все будет прекрасно». И перестала тренироваться, набрала хороший вес, даже больший, чем у Главной утки. И когда подросшая Нюша подходила к сетке и звала меня, делала вид, что не слышу.

Потом наступил День забоя…

2007 г.

Как я мечтал быть устрицей