Благодать

Благодать

Самый конец июля 1935 г. В дрожащем воздухе стоял пряный аромат сенокоса. Софа лежала в телеге, задыхаясь, будто на грудь положили огромный валун.

— Опять батя с дедом, ворованное привезли, дышать не возможно, да еще в такую даль.

— Уж молчи, дочка, а то старый лютовать будет, ты и так на ладан дышишь, — ответила мать, прикрывая ее зипуном.

Мимо проходила старенькая монашенка. Одежда ее была вся залатана, опираясь на палочку, она еле передвигала ноги. Остановившись у телеги передохнуть, внимательно посмотрела на девочку.

— Матушка, вы откуда…

— Была дивеевская… теперь перекати-поле.

Та подала ей краюху хлеба.

— Благодарствую, божий человечек. Спрячь, молись государю и спасешься, так говорила наша блаженная, Прасковья Ивановна. — она протянула что-то завернутое в тряпку, — Мария, как дочка будет задыхаться, мажь маслицем на грудке и спинке три крестика, будет легче. Фарисеям своим ничего не говорите, да хранит вас Господь!

Путница медленно стала удаляться, перебирая четки и одними губами повторяя молитву.

Солнце клонилось к закату, когда старик дал команду «собираться». Моисей хотел подсобить жене сесть на телегу, она вот-вот должна была разродиться, но жесткий взгляд отца его остановил. Чтоб как-то разрядить напряжение, он медленно поплелся рядом с женщиной за повозкой.

— Чего ты злишься, я говорила тебе, ворованным не торгуй, Господь все видит, греха не допускает, — раздался слабый голос под зипуном.

— Опять учить меня вздумала — и огромный кулак в рыжих и седых волосах со зверской силой опустился на голову внучке, — второго Яшки не допущу, если ваш ублюдок не замолчит, я ее раздавлю.

Видно что-то произошло, телега резко затормозила. Софа сделала щелку, через которую ей все было видно, а она оставалась не замеченной. Дорогу перегородили четверо вооруженных всадников. Все говорило о том, что они специально поджидали старого еврея.

— Вот и свиделись Еся. Поди, думал, что мы уже на том свете и должок отдавать никому не надобно, а мы живучие и пришли вернуть свое.

— Да что ты, Седой, как можно забыть. Только я старый, больной, где возьму столько. Посмотри, сколько у меня ртов и все есть просят, да и прибавление вот — вот ожидаем. Смилуйся, подожди еще, — заговорил приторно ласково дед.

— Э нет, хитрый жид, ты опять пакость придумаешь, лишь бы долг не отдавать…

В это время отец заметил, что дочь, из под зипуна наблюдает, хотел его опустить, стал протягивать руку, раздался выстрел и, сраженный в сердце, Моисей рухнул наземь.

— Никому не двигаться, всех порешу! Медленно опускай поводья, спускайся с телеги, и отойди с пузатой на десять шагов. Рябушка, проверь, небось карабинчик сынок хотел вытащить.

Низенький бандит, с выщербленным оспой лицом, подошел к телеге и резко дернул зипун. Под ним увидел Софу. Та смело смотрела на него своими огромными глазами, правая рука ее что-то прятала за спину завернутое в тряпицу:

— А вот и наш должок, — рябой стал отнимать сверток, сопротивление было настолько сильным, что он еле стряхнул девочку с руки, та упавши на камни, стихла. — Она че, у вас больная, я думал тут деньги, золото… Седой, это фотографический портрет семьи Николая второго и какой-то пузырек — и уже обращаясь к девочке, — откуда это у тебя, дурочка…

То, что произошло дальше, было неожиданно, даже для бандитов. У Еси налились глаза кровью, подскочив к внучке, он стал бешено пинать ее своими керзачами, неистово стегать кнутом, при этом злобно по своему причитал, аж пена была у кончиков рта. Для всех были понятны только два слова «Яша» и «Гои». Когда невестка бросилась на помощь дочке, старик со всей силы ткнул ее рукояткой, та охнула и, схватившись за живот, медленно осела.

— Седой, смотри, как он царя ненавидит, даже мертвого, своих готов убить. Кончить его, должок все равно пропал. Уходить надо, пока никто не едет.

— Давай, а то совсем убогонькую забьет.

Раздался выстрел, Еся с хрипом рухнул около полумертвой внучки, накрыв своим телом подарок монахини. Бандиты, пораженные увиденным, даже не стали ничего и никого обыскивать, только забрали кобылу и ускакали прочь.

Девочка пришла в себя только на рассвете. Мать лежала поодаль, тихонько охая. Еле перевернувши тело деда на спину, Софа подняла портрет и вытащила из-под рубахи сверток, до которого бандиты не добрались.

— Вот, ты уже и спас нас Царь-Батюшка один раз, спасибо. Мамочка милая, нам покреститься надо, потом нас Господь к себе обязательно возьмет.

— Мы еврейки, кто же это сделает. Все бояться.

— Господь и сделает, — как ни в чем не бывало ответила девочка — ничего, что еврейки, Иисус тоже еврей. Бог всех звал к себе. А кто такой Яша?

— Твой дядя, младший брат Моисея. Принял православное крещение, вот Еся его и проклял. А когда ты стала об этом думать и говорить, стал внушать отцу, что я с Яшей согрешила, поэтому ты такая больная, что от проклятого.

— Ты у меня самая лучшая, чистая, терпеливая. Теперь нас никто не будет обижать. На первое время хватит этого, — девочка спрятала сверток под провизию в корзину, а потом Господь что-нибудь придумает, не пропадем.

Софа всегда так уверено говорила об Иисусе Христе, что Мария через это и сама стала задумываться о православном крещении. Она не запрещала общаться девочке со стареньким дьячком, он жил от них через два двора, поскольку знания, что он ей давал, и держали дочь на этом свете. Да и рождение Софы… закричала не сразу, повитуха сказала «не жилец», раздался колокольный звон, девочка ожила, та удивилась и обрадовалась «божий человечек». Даже Еся боялся своей внучки, как она терпеливо переносила свой недуг и как твердо верила в Иисуса Христа. Она одна не боялась говорить деду «фарисей». Думы Марии прервала сильная боль внизу живота, начались схватки, начинались роды.

— Ангел ты мой светлый, — погладила дочку по голове, — помолись, роды начинаются.

— Хорошо, мамочка. Ты не переживай, по — моему кто-то едет в нашу сторону, Господь нас не оставит.

Минут через пять на поляне появилась телега. Управлял ею мальчик лет восьми, Софьин ровесник. Еще там ехала женщина с младенцем на руках. За транспортом шел чернявый высокий мужчина, с окладистой с проседью бородой, вел на веревке козочку. Шествие завершали три девочки-подростки двенадцати, десяти и восьми лет. Все остановились.

— Есть, кто живой, откликнись… — мужчина вышел вперед и стал осматривать поляну.

— Мы здесь, сюда, пожалуйста, им уже не помочь — Софа вышла из тенечка, — маме нужна помощь, скорей.

Подъехавшие ужаснулись, что сделал дед из внучки сапогами и кнутом, где тело было не прикрыто одеждой, виднелись черные синяки и рассеченные раны, она еле передвигалась от боли, лицо тоже было разбито.

— Моя мамочка рожает, помогите ее.

— А вы как остались живы…

— Они нас защитили, — и девочка показала подарок монахини.

Женщина, положив младенца, быстро соскочила на землю.

— Вера, Надежда, Любовь идите сюда. Иван, вы пока с Федором закопайте убитых, только сначала разведите костер и поставьте нам котел воду нагреть. А тебя, доченька, как зовут, иди милая сюда, вот тебе хлеб и молоко. Ты поешь, да за Николенькой приглядывай, а лучше тоже поспи. Наберись сил, потом все расскажешь, — подсадивши Софу с хлебом и молоком на телегу, обратила внимание, насколько легка девочка, поторопилась к роженице.

Первый раз в жизни Софе было спокойно, она поняла, что все будет хорошо, это его помощники, Небесного Отца, по молитвам Царя Батюшки и, расслабившись, она позволила себе все съесть, что ей дали, и сон.

Софа открыла глаза и огляделась. Телега стояла под навесом, она лежала, накрытая своим зипуном, все тело ныло от боли. Рядом кто-то зашевелился, повернувшись, увидела младшую девочку, которая с радостным криком «проснулась, проснулась!», соскочивши с телеги, убежала. Через минуту появилась с бородатым. Он, широко улыбаясь, взял Софу на руки и понес в дом, ласково приговаривая

— Проснулась, лапушка, мамаша с братиком уж заждались тебя, двое суток проспала, поди есть сильно хочешь.

Пережитая трагедия отразилась на девичьих височках легкой сединой, что делало ее огромные глаза еще больше.

— Сейчас потрапезуешь, а потом Надежда тебе ранки маслицем от лампадки опять смажет, тебе легче будет — и, уже обращаясь к детям, — девочки, собирайте на стол, гостю потчевать будем.

— Когда все сядут, тогда и я — тихо сказала Софа.

Бородач аккуратно посадил ее на лавку, внимательно посмотрел и сказал

— Я хозяин дома, отец Иоанн, а тебя как зовут, глазастая

— Софа.

— Благословляю тебя на трапезу, София — он положил широкую теплую ладонь на ее голову, — а когда матушки с младенцами проснуться, потрапезуем все вместе, тебе сил набираться надо, нам нужны крепкие помощники.

В дверях показался Федор.

— Все сделал, как вы велели, батюшка. Кузнец передал поклон, попросил на следующей неделе старика его навестить. А это от хозяйки, я отказывался, но она сказала, что у нас большое прибавление, «батюшка племянников к себе забрал», и если я не возьму, обидится, — и он поставил корзину на лавку.

— Вот тебе и компания, — сказал хозяин.

Малец обрадовался, в сенях помыл руки, вернувшись, перекрестился на иконы и подсел к столу. Перед ними поставили по миске борща. Федор подвинул Софе кусок хлеба по больше, а когда в ложку попало мясо, плюхнул его девочке и строго, по взрослому, сказал

— Ешь!

— Можно я роженицам оставлю, им детей кормить…

— Ты слышала, что батюшка сказал, нам нужны крепкие помощники, сама все съешь, а мамочек мы накормим — Федор подмигнул, широко улыбнувшись.

За занавесками завякал младенец.

— О, Серафим проснулся, такой же, как ты, тихонький и стеснительный, вот слушай, как наш Николай сейчас проснется…

Действительно, минуты через три подал голос и второй младенец, у того был басок. И так Софочке от этого стало хорошо и уютно, все вокруг казалось таким родным, что она впервые в жизни засмеялась:

— Так моего братика Серафимушкой назвали…

— Первое августа, день обретения мощей Серафима Саровского, слышала про такого святого, а наш родился семнадцатого июля, в день убиения царской семьи, вот поэтому назвали Николаем. Батюшка его лично знал, императора нашего.

— Николенька — ласково проговорила Софа.

Минут через пятнадцать из-за занавески вышла хозяйка.

— А кто это у нас так хорошо смеется, проснулась лапушка, давай знакомиться, меня зовут матушка Анна.

— Софа.

— Хорошо как, правда сынок, Вера, Надежда, Любовь есть, а теперь и София!

В хату вошел хозяин.

— По трапезничали, вот и хорошо. У нас все готово, матушка. Вера тебе поможет Марию помыть. Надежда, Любовь и София в баньке сами справятся.

— Можно мне взглянуть на моих?

— Пойдем, лапушка, только тихонечко, — и матушка повела Софу за занавеску.

Мария лежала с закрытыми глазами, черные распущенные волосы сильно подчеркивали бледность усталого лица, губы и ногти были синие. Софа бесшумно подошла и взяла мать за руку, она была холодна. От прикосновения та открыла глаза:

— Ангел мой, ты пришла. Спасибо тебе за все, мне уже не долго осталось, береги Серафима и, пусть твой Бог тебя поможет.

— Мамочка, любимая моя, он и твой Бог, батюшка нас всех покрестит, я его уговорю, он не откажет.

Мария позволила себе улыбнуться.

— Ты у меня не исправима, где же ты его найдешь?

— Я тебе сказала, что Господь все устроит сам, мы с тобой в доме у священника, ты отдыхай, все будет хорошо, — она приложилась губами почти к безжизненной руке матери, потом подошла к Серафиму и Николаю, лежавшим в большой уютной корзине, поцеловала каждого в щеку и вышла.

— Батюшка, Иоанн, вы не можете нам отказать, ведь Иисус Христос тоже был евреем, покрестите нас всех — она упала на колени и вопрошающе смотрела своими огромными глазами.

— Встань, лапушка, кто я такой, чтоб отвернуться от вас, если сам Господь позвал, наш дальний хутор вам открыл, в мой дом привел, все сделаем, как подобает.

Девочки очень осторожно помыли гостью в баньке, потом внимательно смазали каждую ранку маслицем, помогли одеть все чистое, правда, извинялись, что не новое. Привели в порядок ее волосы, бережно обработав и ранки на голове. Софа почувствовала облегчение почти сразу, только вот не могла разобрать от чего, чудно пахнущего маслица, или любви, которую проявляли сестрички, единственно, она твердо верила, что все это в конечном итоге Божественная помощь. Она чувствовала себя окутанной БЛАГОДАТЬЮ. Когда все было закончено с туалетом, батюшка, похвалив, отправил девочек помочь Вере и маме, а сам остановил гостью у баньки для разговора:

— Задержись, лапушка, мне с тобой поговорить надо, — Софа почувствовала, как у него сдавило горло, — матушка твоя совсем плоха, боюсь, и до утра не дотянет. А посему, сейчас надо крестить, чтоб успел ее исповедать и причастить. Ты не против?

— Я знаю «Отче наш», «Символ веры», ангельское приветствие Божьей Матери, — волнуясь, заговорила она, прижавши его ладонь к своей щеке — я буду делать все, как скажите, только надо успеть ее спасти.

В доме все было готово для таинства. Батюшка облачился в одежды и, благословясь начал… Мария лежала умиротворенная. Огромные глаза Софочки от счастья горели каким-то не земным, а божественным светом. Все прониклись значимостью этого события, даже младенцы, не нарушили торжественную тишину. Ночью все слышали горячую благодарственную молитву Софии, о той милости, которую даровал им Господь, Иисус Христос, приняв в ряды своей Церкви. Иоанн и Анна поражались силе духа этого «божьего человечка», девчонки утирали слезки, вспоминая искалеченное, исстрадавшееся тельце Софочки, а Федор благодарил Господа, что тот убрал у него презрение к евреям, через эту девочку. После молитвы малышка взяла мать за руку, ее уже батюшка исповедал и причастил, и на коленях простояла у постели остаток ночи. К утру, Марии не стало. Но теперь, счастливая, что та умерла христианкой, девочка спокойно приняла ее смерть, твердо веря во всеобщее Воскресение, и зная, как она переносила все унижения и страдания не сомневалась, что ее любимая мамочка рядом с Господом.

Прошли похороны, все собрались за столом, Анна сказала, когда были роды, Мария, боясь помереть, назвала адрес дяди Яши из Одессы, на всякий случай. Но сейчас дети останутся жить у них на хуторе, молока грудного хватает, потом козочка поможет. Так у Софии и Серафима появилась большая любящая семья. Девочке казалось, что они попали в рай, здесь не боялись говорить о Боге, не прятали икон, все время шла молитва. После крещения, исповеди и причастия приступы почти отступили, но пока малышка не окрепла, ее приставили помогать ухаживать за малышами.

Вообще отец Иоанн и матушка Анна были истинными служителями Господа. Шел тридцать пятый год. Не смотря на богоборчество в стране, они продолжали служить верой и правдой своему народу, приучили и детей. Иоанн не прекращал своего пастырского служения, никому не отказывал в требах «крещение, исповедь, причастие, соборование, венчание, отпевание» (было в лесу несколько потаенных мест, куда клали записки с просьбами). Также было несколько стариков и вдов по окрестным селам, куда дети носили провиант, обстирывали, делали уборку. Матушку всегда приглашали к заболевшим, на роды, на отел скотины. И все радостно про них говорили

— Благодать пришла в дом, значит, будет все хорошо.

Серафим родился послабее Николая, и на семнадцать дней позже, но возрастая в любви и заботе, скоро ничем не отличался от молочного братца, оба были чернявы, как отцы, только один был кареглазый, как Моисей, а другой голубоглазый, как Иоанн. Но больше всего любви от всех доставалось Софии, так и шла про нее молва «божий человечек».

Прошел год. Софа окрепла, поправилась, подросла и настолько она была любима малышами, что за ней так и оставили главной обязанностью с ними нянькаться. Она не позволяла им никаких капризов, они всегда были вовремя накормлены, уложены спать, всегда были опрятны, насколько позволял возраст. Придумав им очередную забаву, пока малыши были ей увлечены, она успевала помогать Федору и Любочке справляться с их работой. Перекладывала на детский язык рассказы о вере и святых, что слышала в доме. И, теперь, все знали, что на эту команду можно было оставить дом с хозяйством на день или два, и все будет в порядке. Больше всего дети любили «проводить службу». Федор все знал наизусть, певчие — девочки очень ладно пели, а Николенька и Серафим помогали старшему брату, и к трем годам тоже знали службы назубок.

Иоанн и Анна были оба из семей священнослужителей в четвертом и третьем поколении, были в родах и монашествующие. Они в семьях младшие. У Анны было два брата и одна сестра.

Ваню вымолили в Оптинском св. Предтеченском скиту. В 1889 году отец, мать и пять дочерей приехали на Праздник Усекновение главы Пророка, Предтечи и Крестителя Господня, Иоанна, и горячо молились в скитском храме о даровании дитя мужеского пола. Молитва была услышана, т.к. мальчик родился на следующий год в день. Третьего обретения главы Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, июня месяца, седьмого числа. Тогда и появилась в семье картинка с изображением скитской церквушки, ее нарисовала старшая сестра и подарила братику в день Крещения. И теперь у отца Иоанна, этот подарок был рядом с иконами, только пониже, и, не смотря на богоборческое время в отечестве, разруху, все мечтали, что увидят этот храм, верили, прейдет такое светлое время. Софочке тоже теперь хотелось дожить до этих светлых дней и помолиться в этой церкви.

Поженились Иоанн и Анна перед революцией, в 1916 году, тогда батюшка и получил приход в селе Урожайное, на пятьдесят дворов. Построили церковь на средства крестьян в 1907 году. Она была освящена в честь Рождества честного славного Пророка, Предтечи и Крестителя Господня, Иоанна. Восемь окрестных деревень и дальний хутор тоже относились к его приходу. Благословили их семейной реликвией, иконой «ТРОЕРУЧИЦА», чудотворный список с Афона, которая потом и была главной святыней храма. Когда молодая чета приехала на место, все застали в запустении, потому, что три года там не было священника. Детей у молодых не намечалось, Аннушка вся принадлежала служению мужа, поэтому, через пол года храм уже не пустовал, а по воскресеньям и праздникам даже был переполнен. Люди, истосковавшись по службам, видя отеческую заботу нового пастыря и матушки о них, стали принимать в жизни церкви активное участие. Приход стал богатеть, поэтому батюшка предложил возобновить церковно-приходскую школу, утром дети, вечером родители, взять на поруки немощных и нуждающихся. Но, лентяям, никогда не помогал, только молитвой и своим примером. Молодая чета быстро заслужила любовь прихожан, все видели в них не избалованных поповских детей, а действительно слуг Господних. С церковной дисциплиной, и хозяйства у людей стали крепнуть. Батюшка никогда никому не отказывал, освящали поля, огороды, сады, пасеки, устраивал крестные ходы по всем деревням с иконой «ТРОЕРУЧИЦА». Все делалось в округе, по благословению и с молитвой. Пьяный мужик даже на праздник стал редкостью. Аннушка очень умело обучала грамоте, теперь с торгов никто не приезжал обманутый. Они успевали побывать в каждой семье, где в них нуждались. Батюшку можно было видеть и на стройке, и на пашне. Аннушка часто помогала в шитье, уходу за больными. Люди радовались этому и говорили, что по милости Господь их наградил Благодатью. Покровитель храма Иоанн, и священник с матушкой, Иоанн и Анна, с еврейского — благодать значит.

Когда началась революция, обиженных в округе не было, поэтому церковно — приходская община, старалась держаться подальше от соблазнительных лозунгов и кровавых свобод.

В 1923 году, когда батюшке было 33 года, Господь подарил им первенца, девочку, ее назвали Верой. В 1925 родилась Надежда. А в 1927 году, роды были преждевременные, появилась Люба семи месяцев, батюшка загрустил

— Да, видно и нам придется вымаливать наследника, как меня когда-то… Пойду, воды принесу… — и он вышел из избы, а когда вернулся, не поверил своим ушам.

— Иоанн, вымолил ты сына, на, вот держи Федора…

— Баба Настя, вы же сказали девочка…

— Правильно сказала, девочка Любушка, а пока ты ходил за водой и охал, Господь тебя еще и сыном наградил. Держи Федора и Любушку — заняла обе руки священника, и он стоял счастливый, не имея возможности утереть слезы радости. Вот так.

В 1929 году батюшку арестовали, но через неделю чудным образом, в праздник Усекновения Главы, Иоанна Крестителя, выпустили из городской тюрьмы, сказав, что обознались. По настоянию прихожан после этого случая батюшку уговорили переехать на дальний хутор, и лишь под предлогом, что хозяева старенькие, им нужна помощь, а батюшка уже не помещается со своим семейством в церковной сторожке. Да и дорога туда мало кому известна (церковному старосте, сторожу и кузнецу), место безопасное.

Территория подворья была обширна. Добротный дом на шесть стен с большой летней верандой, банька, амбар, курятник, конюшня с коровником и еще отдельно летний домик из двух комнат. Огород на четыре десятины. Все это было обнесено высоким частоколом с крепкими дубовыми воротами. За оградой был разбит яблоневый сад, да еще десятин шесть разработанной земли. Вокруг была в основном болотистая местность, т.ч подъезды были ведомы не многим. Раньше тут жил старообрядец со своей женой и тремя сыновьями. Уже после революции, видя продолжение пастырского служения отца Иоанна не смотря ни на что, глава семьи в 1923 году ему сказал

— Своей жизнью убедил, крести всех, тоже хочу правильно послужить моему Господу, ведь видел от него одни милости.

В 1926 году сыновья выехали к старшему брату в Америку. Старики остались доживать свой век на Родине. Хозяин то и настоял на церковном собрании, о переезде семьи настоятеля к ним. Он был мастером на все руки, в летнем доме собрал печь, куда и переехал с хозяйкой и еще за колодцем поставил небольшую часовню, храм-то новые власти в деревне заколотили. Почти все иконы успели разобрать по домам. По большим праздникам и воскресным дням теперь служили в лесу, или у кого-нибудь в хате… а часовенка выручала Иоанна ежедневно. Николенька и Серафимушка уже не застали стариков, в 1931 оба померли с разницей в месяц. После этого в домике проживали те, кому Господь открывал потаенные тропки к хутору, это были и гонимые монашествующие, священники, красные, белые, «зеленые» и т. д. — те, кого Господь хотел сохранить для себя, через пастырское слово отца, Иоанна.

Было и чудо в 1931г. Голод. По округе шел сбор «излишков» продовольствия, из амбаров выгребали все, оставляя смехотворный минимум, «хочешь, наешься один раз, хочешь сей». Поля стоят готовые, а в землю кидать нечего. Было собрание прихожан. У многих было упадническое настроение. Вокруг кровь, аресты, разруха, голод, предательство. И тут выступила матушка

— Родненькие мои! Как вам не стыдно перед Богом. Не чудо ли, что мы до сих пор со священником, у нас всегда узелки наготове, для себя и детей, в любую минуту могут забрать… Но, Господь милостив, мы с вами. Храм наш тоже жив. Каких людей нам присылает Господь для подкрепления… Так как же вы можете не доверять Господу именно теперь, когда только в нем и с ним наше спасение. Предали и убили Царя, уничтожают духовенство, с корнем вырывают Православие, губят Россию! Всюду фальшь и обман… Только Бог Отец с нами, грешными, да Пречистая Богородица со Святыми Земли Русской в молитвах за нас, а мы! Давайте же соборно молиться о помощи. У нас такая святыня, образ Божьей Матери «ТРОЕРУЧИЦА», говорят, такая икона была с семьей государя до их страшной кончины, за нас, за Веру, за Святую Русь.

Был отслужен просительный молебен у образа «ТРОЕРУЧИЦА». Утром на подворье появился сторож, лица на нем не было:

— Отец Иоанн, что и сказать не знаю, как получилось… Ночью видел, что из храма женщина вышла вся в черном, статная, благовидная, не нашенская. Я не понял. Подошел, все заколочено, ну думаю, с голодухи, почудилось. Утром решил все-таки проверить. У заколоченной двери трава вся примята, ходил точно кто-то…

Батюшка вышел в часовенку, помолился и, вернувшись, задумчиво сказал

— Иконы «ТРОЕРУЧИЦЫ» нет… Не переживай. Такой образ на Афоне у монахов вместо игумена был, вернется Пречистая, с помощью к нам вернется, я не сомневаюсь, услышана наша молитва… А ты иди и помалкивай.

— Благословите, батюшка, маловера болтливого, — сконфузился сторож.

— С Богом иди и молчи — улыбаясь, благословил Иоанн.

Успокоенный и удивленный поплелся старик в деревню. Вокруг такой разгул безбожия, а у отца Иоанна и тени сомнения нет, вот это силища, вот это дух! С такими думками он и зашел в деревню. Его отвлек сильный толчок в спину

— Дед, чего спишь на ходу, пошли быстрей, там что-то у храма случилось, народ собирается…

Сторож проявил такую прыть, что все вокруг только ахнули, а он уже был на месте. Расталкивая зевак локтями, пробрался к крылечку и, охнув, бухнулся на колени. Стянув картуз, подполз к мешкам, стоявшим у храма и стал заглядывать в каждый. Три первых были с посадочной картошкой, остальные три с пшеницей. Емельяныч запустил руку в содержимое последнего мешка и, на удивление всем вытащил икону, пропавшую ночью. Умываясь слезами, он воздел руки к небу, комок в горле не давал произнести ни слова…

Шел 1938 год. Батюшка все чаще говорил о неизбежности ареста. Дома проводились беседы с детьми о тех трудностях и лишениях, которые их ожидают. Слухи о нечеловеческих расправах над семьями священнослужителей все чаще доходил до прихода. Иоанн и Анна рассказами о гибели Царской семьи подкрепляли своих детей.

На день рождения батюшки все ушли в лес, на службу, Серафим и Николай, им уже было почти по три года, знали к этому времени службу наизусть, сославшись на плохое состояние от того что, вчера перекупались в речке, остались одни. Когда же все вернулись домой, то обнаружили, что малыши решили сделать батюшке подарок. Они взяли рисунок со скитской церквушкой и перерисовали ее, насколько это для их возраста было возможно. На удивление получилось похоже. Иоанн обоих сгреб в охапку и расцеловал. Теперь было два рисунка церкви, даты 1890 года и 1938 года (Николай и Серафим).

Как-то в один день августа месяца пришли скорбные вести о семье брата матушки Анны и старшей сестры отца, Иоанна. Отслужили панихиду, вечером все собрались за столом, вдруг сразу расплакались Вера и Люба. Когда спросили о чем их скорбь, девочки открыто признались, что боятся, все понимали, что семью ждет. Боятся, что ссылка и лагерь их могут сломать, и они предадут самое дорогое — Господа.

— А вы просите у Него, чтоб Он этого не допустил, Он все и управит на ваше спасение, ведь только с Господом мы все, а без Него — ничто. И только один Господь никогда, ничего не осквернит.

Федор показал Софочке в лесу дупло в старом дубе, сказал запомнить это место и пообещал, что там она найдет все необходимое, если что случится. Вообще, за три года проживания вместе трио Люба, Федор и София научились понимать друг друга не то, что с полуслова, с полу взгляда, они очень берегли друг друга.

В начале сентября у Серафима, Любы и Веры случился дифтерит, детвора угасала на глазах, все понимали, что это конец, скоро будет арест.

Батюшка причащал их каждый день, больше они ничего не принимали, пища и вода вызывали у них сильные приступы удушья или рвоты.

Первая уходила Любушка. Она держала за руки родителей и тихонечко говорила

— Я так боялась, что вас люблю больше Господа… А теперь понимаю, что это Он мне дал такую семью и все, что было у меня хорошего. Вот и сейчас по Его большой любви я умираю и не боюсь, это Он сделал, вы со мной и мне ничего не страшно. Спасибо, Господи, иду к тебе… — и ее ладошки безжизненно обмякли.

Вера металась в горячке, и выкрикивала:

— Вижу семью Императора в огне, живые, зовут к себе. Николай — Побеждающий народ, Александра — мужественная, Алексий — защитник, Ольга — равноапостольная, Татиана — устроительница, Мария — госпожа, Анастасия — Воскресение. Мученики. Они спасли, спасают и еще спасут Россию. «По имени и житие». Папочка, помнишь, ты всегда нам говорил «имя, есть послушание от Бога». Они его выполнили, а мы… — потом открыла глаза — Похвалили всех за веру, что увидим возрожденную скитскую церковь, даже сказали, кто в ней будет… нет, не помню. Мне теперь не страшно, я всех вас увижу, мои родные. Батюшка, матушка, спасибо за молитвы о нас! — стихла, лицо ее выражало не земное счастье.

Матушка взяла Серафима на руки, он крепко прижался к ней, тяжело дыша

— Мамочка, пришел дедушка из уголочка, сказал, что отведет меня к Любушке и Верочке, ты меня не ищи, я с ним пойду, я его совсем не боюсь… — и тихонечко отошел ко Господу, а из святого уголка с иконы внимательно смотрел Серафим Саровский.

Никто не плакал, шла внутренняя молитва, все понимали, что это милость Господня, поскольку враг безумствовал, и что ждать…

В деревню приехали два городских мужика, показали какие-то бумаги, сказали открыть храм. Доски сторож сорвал. Приезжие заглянули во внутрь, сказали, чтоб дверь больше не заколачивали, пусть проветриться, тут будет склад запчастей, послезавтра все будут завозить… и быстро уехали. Все посчитали это милостью, батюшка мог отпеть детей в их родном храме… На деревенском кладбище, за церковью, подготовили могилки. Шло отпевание. Проститься пришли прихожане со всей округи, все понимали, что это предвещание близкого батюшкиного ареста. У многих были узелки с провизией для дальней дороги, которые складывались у сторожа. Только приготовились к выносу, как на улице услышали шум подъехавших машин, военные команды, в храм вошли вооруженные люди с уполномоченным. Процессия замерла. Приехавшие, не снимая головных уборов, расталкивая всех, прошли на амвон. Людское море стало возмущенно роптать. Раздался выстрел вверх, все стихли.

— Кто позволил храм открыть… Мракобесы! Крысы церковные! Всем молчать! Где священник. Выходи с женой и всем выводком, три девицы и два сына. Быстро! А то смотрю, разбаловали вас, жируете, службы проводите, ничего, тюрьма вас научит власть и свободу любить.

— Мил человек, горе у нашего батюшки, детки вот померли, дай захоронить, а потом серчай, потом арестовывай — вышел вперед сторож и тут же был сражен выстрелом. Держась левой рукой за рану, из которой засочилось кровь, медленно оседая на колени, Емельяныч протянул правую руку к стрелявшему:

— Какой ты добрый человек, мне многогрешному такую славную смерть подарил, слава Богу за в… — замертво упал.

— Противление властям! — крик перешел на фальцет — Бунт! Еще один звук и всех сожгу в храме заживо…

Все случилось так быстро, отец Иоанн еле пробрался вперед:

— Родные мои, дайте дорогу. Не трогайте людей. Мы все тут, вот матушка (он подошел и обнял свою супругу), вот Вера (подойдя к гробу, поцеловал в лоб), вот Надежда (подвел дочь к матери), вот Любушка (подойдя к гробу, поцеловал в лоб), вот Федор (подвел сына к матери), а вот Николенька — взялся за сердце, ноги не идут, глазами ищет сына. Вдруг подошла София, взяв отца, Иоанна за руку подвела к гробу Серафима…

— Вот Николенька, батюшка — огромные глаза ее внимательно смотрели на священника, в храме воцарилась тревожная тишина.

— Николенька, — отец Иоанн автоматически наклонился к гробу для целования.

— Славно, славно, тем в гробиках то больше вашего повезло. Вера, Любовь и Николенька говоришь, померли. Надежда осталась, но думаю, что надеяться вам не на что…

— Мы можем взять вещи…

— Хутор то ваш того, поди уж весь сгорел, и вещи тю-тю — торжество слышалось в голосе.

— У нас все в алтаре… Мы с собой принесли…

— Ишь ты, готовились… Я сегодня добрый, раз в алтаре, тогда берите…

Батюшка вынес четыре узелочка.

Вооруженные люди стали выводить арестантов, все молча расступались, гробы так и оставались на плечах у прихожан, но их никто не думал опускать. Перед храмом стояло три грузовика, в кузовах было по пулемету, территория вокруг была оцеплена солдатами. Арестованных подвели к машине, Софочка еле пробилась сквозь толпу и, подбежав к уполномоченному, бросилась ему в ноги

— Дяденька, вы ведь добрый, очень добрый, дайте батюшке захоронить деток, мы все молча пойдем, я вам это обещаю…

— А ты ведь права, детка, я сегодня очень добрый, я разрешаю… Кидайте узелки в машину, только побыстрей, пока я не передумал. Салов, Гадин и Пузов, за пулеметы, быстро, и если хоть один звук будет, открывайте огонь. Арестантов под конвоем вести.

Стояла тревожная тишина, даже птицы затихли, только слышался звук шагов, потом удары земли о крышки гробов. Траурная процессия прошла без единого звука, уполномоченный был доволен. Он, боясь бунта, выпросил три машины солдат, но арест проходил спокойно. Когда все вернулись к храму, то увидели, что из грузовиков были выгружены снопы сена, которыми были устелены полы кузовов. Сено было внутри и снаружи по периметру храма. Конвой подвел семью священника к машине. Опять появилась Софочка:

— А, глазастая, ты опять тут. Еще что-то хочешь. И кого ты там в кустах прячешь

— Дяденька, мы с братиком сироты, батюшка нам помогал. Можно он нас последний раз благословит…

— Сироты, говоришь, ладно, за смелость твою, благословитесь, — и, обернувшись к людям, — а вы все ни шагу, а то солдаты стрелять будут…

Софочка вывела Николеньку. Его было не узнать, взъерошенный, обмазанный ягодой, одежда полу заправленная. Он сильно походил на Федора, поэтому Софе пришлось уговорить малыша принять такой вид. Когда дети подошли к батюшке на благословение, весь люд встал молча на колени и опустил головы.

Арестантов погрузили, сел и конвой. Когда машина отъехала на конец улицы, оставшиеся солдаты облили сено бензином и подожгли. Пока храм не сгорел, оцепление стояло на «товсь». Через неделю было произведено еще очень много арестов.