Альбом портретов

Эпизоды

Со мной произошла неприятность. Я на днях отправился в гастроном за молоком, мне вздумалось, сам не знаю почему, попить молока, — провалиться бы и этому молоку и гастроному, этот гастроном нехороший, бандитский и молоко в нем продают всегда вчерашнее, к тому же разбавляют его нещадно — прямо из водопровода. Уже подходя к крылечку гастронома, где обыкновенно толчется разный сброд — почему их всех не арестуют, не пойму — я приметил одну любопытную старушенцию, стоящую позади ящика с замороженными куриными лапками — она ими торговала — сухонькую, живенькую, из тех, что протискиваются в переполненном автобусе со своей сумкой — тележкой и так могут наддать локтем, что хочется ругаться. А уж гонору — то, гонору у них — словно их прабабушки были фрейлинами императрицы. «Интересно, однако, где она берет эти лапки?» — подумалось мне. «И откуда вообще берутся такие старушки?» И я решил потихонечку за ней проследить.

Купив молока, я не пошел домой, а стал прогуливаться возле концертных афиш с фотографиями разных наглых харь и ждать. Стал падать снег и день как — то потемнел, стал мрачнее.

Наконец, старушенция закончила свой бизнес и пошла в сторону моста, за которым раньше тянулись грибные болота, а теперь все оптовые рынки, базы, и прочая дрянь. Мы взошли на мост — старушка и, в шагах десяти сзади нее, я. Снег резко усилился, стал тяжелым, густым — я уже не успевал отряхиваться и еле различал впереди силуэт старухи. Вдруг она встала. Я сделал еще шаг, еще. Из снежной мглы виделась фигура женщины — но, кажется, вовсе не старой, с капюшоном на голове. Я вглядывался под капюшон, пытаясь разглядеть лицо, но видно было очень плохо — снег шел такой, что я и ног своих не видел. Шагать я уже не мог, а в снежной мгле, нас окружающей, было что-то недоброе, нехорошее.

Там, за снегом скрыта была тайна и этих старушек и их странного товара.

— Стоишь? — спросил меня вкрадчивый, мягкий, как у дикторши из новостной программы, голос из-под капюшона. — Стою, — ответил я. — Ну и стой, цыпленочек, мерзни, — и фигура исчезла. Я постоял немного. «Что я делаю на мосту? Какой я цыпленочек? Надо бы возвращаться», — решил я.

Но тут я почувствовал, что подошвы мои прилипли к ледяной корке асфальта. Я попытался шагнуть, сделал рывок — ноги были ватные, не слушались, а холод уже начинал сковывать колени.

Тут яркий свет фар ослепил меня и рядом остановился грузовик. — Чего по проезжей части гуляешь? Пьяный что ли? — Из кабины выглянул крепкий мужичок — водитель. — О, да ты весь белый, ну, садись, подброшу. — Да я примерз. — Чего там замерз, залазь.

Мужик за плечо приподнял меня и затянул в жаркую кабину…

Словом, кончилось все это дело так и без разгадки тайны — кто та старуха и где берет товар. Не смог я постичь «ихнего» бизнеса — не мое это. А сколько их — таких вот старушек. Вы их видели, конечно. Они торгуют зеленым луком, цветами, женским бельем, ну, всякой дрянью. Кто или что за всем этим стоит? Что за силы? Платят ли, например, эти старушки налоги? Недавно ко мне обратился мужчина на улице — предложил купить у него набор инструментов. А сам страшный такой — лицо, как у уголовника. Я подумал: «Эге, парень, и ты из их компании». Это просто национальное бедствие — сколько народу затянуто в эту темную деятельность.

А у меня теперь с ногами проблема — я даже стал стесняться выходить к гостям босым. Дело в том, что с виду мои ноги просто ноги, но если их хорошенько просветить, например, поднести к пятке зажженную свечу, через человеческую кожу явственно проглядывает куриная лапа. Зажженная свеча у пятки вообще хороший тест в таких делах.

С некоторых пор я стал носителем чужой тайны, — ощущение, скажу честно, не из приятных. Все время приходится следить за собой, чтобы как-нибудь ненароком не обмолвиться и не подставить, в сущности, очень хороших людей.

Началось все несколько дней назад, когда, лежа на диване и думая ни о чем, я приметил щель между плинтусом и полом. Странно, но мне показалось, что раньше этой щели не было. «Надо бы вызвать мастера, да ведь ему платить придется, да и есть ли теперь мастера?» Несколько минут поразмышляв о ремонтах, о подлости такой вот ситуации, когда интеллигентный человек вынужден терпеть всякие пакости, я отвлекся от щели и почти уже и забыл о ней, а тут наступил вечер, время ужина, кино, а там и спать пора. Я лег и хотел засыпать, но тут случайно посмотрел на плинтус. В спальне было довольно темно — луна то появлялась, то исчезала за тучами, и из окна свет падал тусклый, но очертания предметов в комнате различать удавалось.

Так вот, мне показалось, что щель стала еще больше — такая большая, что из нее кто-нибудь мог свободно за мной следить. Я включил ночник и, сощурившись, вгляделся в щель. Ничего особенного. Погасил свет и начал задремывать. И тут явственно услышал, как что — то ползает по полу. Я включил свет — ничего. Выключил и полежал немного с открытыми глазами, — да, явно что-то шевелится, причем именно возле щели. Включил свет — ничего. Хотя что — то, как мне показалось, спряталось в щель. Я смотрел на щель — она была черной и бездонной. Меня пугала и бесила беспомощность перед этой щелью — я понятия не имел, как от нее избавиться.

«Не хватало еще, чтобы какая — то „дрянь“ шарилась в моей спальне». Я пощелкал выключателем и тут — «бац»! — в ночнике перегорела лампочка. «Ну и ладно», — подумал я, — «Следите» — и лег лицом к окну. Я лежал, собрав все мужество и выдержку джентльмена, на какие был способен. Ночь была тиха, так тиха, что я слышал стук собственного сердца — в комнате что-то двигалось. Это что-то мягко переползало от щели ко мне, вот оно оказалось совсем рядом. И тут я ощутил легкое щекотание у себя на шее — как будто что-то усатое меня обнюхивало.

В этот миг луна неожиданно выглянула и засверкала во всю свою мощь. Я резко обернулся — щель, просто щель, и все — таки, я успел увидать нечто, от чего у меня добавилось седых волос на висках.

Утром, придя на работу, занимаясь текущими делами, я все думал: «Сказать или нет, сказать или нет?» Наконец, сил уже не было, и я пошел. Я постучался в дверь кабинета начальника техотдела. — Да, войдите. Я подошел к столу. — Елена Васильевна, я должен вам сказать, я все знаю. Я не спал эту ночь и видел. — Замолчите, — остановила меня она. Возникла пауза. Я поднял глаза. Лицо ее было белым с узкими черными щелками глаз.

Она достала из ящика стола маленькую коробочку и высыпала из нее на стол кучку механических насекомых с усиками антеннами и глазками камерами.

— Опытные образцы. Сами понимаете, прежде чем отправить «жучков» заказчику, нужно было проверить их в деле.

— Но почему я?

— Нужен был порядочный, очень надежный человек для эксперимента.

Слушая Елену Васильевн, я млел. Чувство гордости распирало меня, ведь я удостоился чести стать избранным. Меня считали порядочным и надежным! Разве это не счастье?

— Нужен был истинный сын отечества! — голос ее стал металлически — парадным.

— Ознакомьтесь и подпишите. Она протянула мне бланк расписки о неразглашении тайны.

— Хорошо, идите.

Я пошел к двери.

— Я рассчитываю на вашу скромность, — сказала Елена Васильевна чуть дрогнувшим голосом. Я молча наклонил голову. Усики над ее губой шевелились.

Теперь мне приходится жить, держа язык за зубами. По ночам в моей спальне по полу ползает что-то невидимое, а недавно из раковины в туалете показался чей-то усик. Угораздило же меня быть джентльменом в наши дни!

Я отвез наше старое трюмо, доставшееся нам еще от моей бабушки, в скупку в антикварную лавку. Этому предшествовало несколько неприятных эпизодов. Началось все как — то утром, когда, собираясь на работу, Анна красила себе губы перед зеркалом.

— Скажи, я действительно так ужасно выгляжу или это зеркало врет?

— Конечно зеркало, — рассеяно ответил я, — ему уж сто лет с лишним.

— А на самом деле я красивая? Честно?

— Лучше всех.

Анна ушла, чмокнув меня на прощание в щеку своими мягкими и теплыми губами, а я поплелся выносить мусор. Во дворе дворник Сергей Иванович собирал опавшие листья. Увидев меня, Сергей Иванович высморкался, используя большой и указательный палец, вытер руку о куртку и протянул ее мне. Мы поздоровались и, просто чтобы сказать что-нибудь годящееся для разговора, я произнес:

— Анна моя все фыркает, дескать, зеркало у нас старое и отражает как-то не так, а по мне так все равно.

Произнося эту фразу, я совсем упустил из виду то, что Сергей Иванович отработал лет десять в институте оптической механики, пока их там всех не сократили, так что тема о зеркалах была ему близка и приятна. — В принципе, любое отражение света немного изменяет длину его волны, поэтому все отражения врут. Можно, конечно, так подобрать зеркала и линзы, чтобы ошибки убрали друг друга, и тогда получится реальная картина, — и он пустился в научную диссертацию.

Я вернулся домой. Проходя через комнату, я мельком посмотрел в трюмо. Усталый благородный взгляд, мудрый лоб — я был доволен своим внешним видом. Дальше я включил компьютер и углубился в работу. Спустя час или около того мне позвонили и я включил видео. Собеседник видел меня именно таким, каким видел себя и я сам — чуть ироничным,

достаточно интеллигентным. И тут, случайно скосив глаза, я увидал отражение этого образа в трюмо. Мне стало как — то не по себе — в трюмо отражалась рожа кретина с доверчивыми глазами, полными надежды на лучшее. Я извинился, прервал разговор и подошел к трюмо.

Нет, все было в порядке, лицо было мое. Что же это? Показалось? Или, как говорит Сергей Иванович «ошибки убрали друг друга?» Для успокоения, я занялся осмотром и приведением в порядок лыж, хотя по календарю для них было рановато.

Ночью, часа в три я встал. Анна спала, завернувшись по макушку в зеленое одеяло, так, что был виден только пучок волос. Но я не мог терпеть — мне нужно было взглянуть. Я подошел к трюмо, и, повернув его тихонько, чтобы отразилась кровать, включил компьютер. На кровати лежало нечто похожее на толстую гусеницу. Что за дрянь! Я взял стоящую у стены лыжную палку — я так и не убрал лыжи с вечера — и осторожно, глядя в трюмо, потыкал ею в гусеницу. Гусеница пошевелилась и замерла. Она казалась мягкой и теплой, а с одного конца у нее торчал пушистый хвостик. Я потыкал еще и еще — гусеница извивалась и сворачивалась клубком. Изо всех сил я всадил палку в зеленый бок — оттуда потекла черная жижа. Я выскочил на кухню, включил свет. Брезгливо осмотрел лыжную палку, но она была сухой.

До утра я сидел на кухне и отгадывал «судоку».

Утром на кухню вышла Анна. Глаза ее были припухшими, но даже такая она была необыкновенно хороша собой.

— Ужасно спала сегодня, — сказала она, — как будто меня всю ночь палкой били. Милый, а ты мне кофе сварил, спасибо.

И она чмокнула меня в щеку своими МЯГКИМИ И ТЕПЛЫМИ губами.

Мысли об ошибках, которые «убирают друг друга», непрестанно крутились в моей голове.

«Тут что-то не так, дело не в компьютере, все гораздо проще», — томила меня смутная догадка. Я подошел к трюмо и взглянул — все как обычно. И вдруг я на секунды прищурился — так, как я щурюсь, занимаясь с компьютером. Из зеркала чуть не высунулась знакомая уже рожа кретина. Я отшатнулся. Значит, чтобы видеть, нужно правильно смотреть. Хорошо бы тогда знать — где истина?

Минут десять я сомневался, наконец, решение пришло само собою. «Вот наши отцы — учителя, те, кто печется о жизни моей, кто объясняет мне, недалекому, что для меня благо и что зло. Их полный достоинства вид, их мудрые лица, неторопливые, исполненные значимости речи, — вот отличная проверка для этого зеркала!»

Я порылся в программе передач, нашел нужную и включил изображение. Затем поправил трюмо и, робея и томясь от нехорошего предчувствия, посмотрел в зеркало.

Картина, достойная кисти Босха, ослепила и оглушила меня на мгновение. Я увидал отечные, испитые лица с мешками под глазами от непрерывных оргий, Оскаленные желтые клыки с падающими каплями пенистой слюны, услышал жуткий ведьмин визг, казалось, это шабаш. И скоро он достигнет своей кульминации, и все эти господа займутся свальным блудом. Я отскочил от трюмо, проклиная дрянь и мерзость таких вот «прозрений», выключил комп.

Трюмо это и сейчас еще стоит на продаже — я ходил, проверял. Когда я проходил мимо, я отворачивался в сторону, чтобы как-нибудь ненароком не взглянуть в старое зеркало — все-таки знать истину — непосильное бремя.

У меня радость и забота, но по порядку. После трех месяцев поисков я нашел, наконец, работу. Работа в офисе крупной тепловой компании. В наших широтах тепло всегда в цене, — естественно, я ухватился за нее, тем более что занимать деньги было уже негде.

Шеф моего отдела производил впечатление очень выдержанного, корректного человека. Он сразу ввел меня в курс дела. «Если что не ясно, Федор Иванович вам все расскажет», — добавил он. Я оглянулся — мне приветливо улыбался пожилой, как мне показалось, мужчина с довольно измученным лицом. «Федор Иванович, понятно», — отметил я. В обед, спускаясь в кафе, я столкнулся с Федором Ивановичем, несшим пакетик с кефиром и булочку. Мы кивнули друг — другу как знакомые.

— А вам, простите, сколько лет? — неожиданно спросил он.

Я ответил.

— Долго еще, — заметил он, — а я через месяц на пенсию. Дожить бы, — добавил он как-то вполголоса. Я пожал плечами.

Через пару недель работы, когда я уже совсем освоился на новом месте, в один из дней меня вызвал шеф. Я вошел к нему в кабинет и увидел, что Федор Иванович тоже тут.

— Вот что, друзья, — сказал шеф, снимая очки и массируя переносицу, — у меня к вам будет просьба, надо помочь. Мы с Викторией Петровной, — Виктория Петровна — жена нашего шефа, я это уже знал от сотрудниц, — купили унитаз на распродаже. Там приличная скидка, плюс монтаж за счет фирмы. Сегодня они придут устанавливать его, а наш слесарь куда-то запропастился. Так вот, — шеф по-доброму взглянул мне в глаза, — сходите — ка вы с Федором Ивановичем ко мне домой, выкиньте старый унитаз, Виктория Петровна уже в курсе и ждет вас. Потом — свободны, можете считать, что у обоих отгул на сегодня.

Мы вышли в коридор.

— Подождите, я кое-какой инструментик прихвачу, — сказал Федор Иванович, я встал у окна.

Меня бил озноб, на глазах наворачивались слезы, мыслей не было, а был стон ума — и все. Как мы дошли до дома — не помню. Нам отворила дверь молоденькая девушка в униформе — видимо горничная. Мы прошли через вестибюль в комнаты. В гостиной на диване полулежала ухоженная дама в пижаме. Одной из ее ног занималась девушка с азиатской внешностью — она полировала даме пятку шлиф машинкой. Дама, очевидно Виктория Петровна, разговаривала с кем-то невидимым и не слышимым. Она отвлеклась от разговора,

— Туда идите, налево по коридору, — поскольку руки ее были заняты, она указала направление холеной барской ногой. Мы вошли в туалет. Федор Иванович занялся унитазом, а я стоял, совершенно опустошенный и без конца проигрывал эту ситуацию с разными моими ответами.

То я брал шефа за воротник рубахи, приподымал его со стула и говорил: «А идешь ты со своим унитазом!», то брал Викторию Петровну за ее холеную ногу, сдергивал ее с дивана и говорил: «Встань, люди пришли!» Федор Иванович тем временем выдрал унитаз с корнем и поволок его на помойку. — Вы пока смотрите, учитесь, — сказал он мне. Я смотрел в зияющее отверстие канализационной трубы и меня тошнило. Заглянула Виктория Петровна:

— Что это у вас так пахнет, хоть прикройте чем-нибудь. Гуля, — сказала она в комнаты, — дай мальчикам тряпку.

Появилась горничная и дала мне тряпку. Я приблизился к черному круглому отверстию и сел на корточки. Сейчас заткнуть его и на воздух, на волю. Из трубы из темно-коричневой гущи к полу свисало что-то желтое и блестящее. Быть не может! Я снял пиджак и осторожно взял это что-то. Потер пальцами. Золото — так и есть. Золотая цепочка. Сердце мое колотилось как у спринтера. «Только бы никто не зашел», — стучало в голове. Я потянул за цепочку, но она видимо зацепилась за что-то в глубине трубы. Я закатал рубаху по локоть и сунул руку внутрь.

Там жижа была гуще, а местами и вовсе твердая — приходилось отковыривать ее ногтями, но дело шло. Я уже освободил сантиметров двадцать цепочки и тут сзади раздалось:

— Ну, зачем так усердствовать? — Федор Иванович, чтоб ему провалиться, вернулся с помойки.

Я спрятал цепочку внутрь, заткнул трубу тряпкой и молча вымыл руки.

Теперь у меня забота: как под каким-нибудь благовидным предлогом попасть в туалет моего шефа и основательно покопаться в дерьме — его и Виктории Петровны. У меня по этому поводу хорошее предчувствие. Да, Федор Иванович вышел на пенсию.

Мы сидели с моим приятелем на кухне и обсуждали наши вредные привычки — их было много.

Они мешали, они конфликтовали со строгой моралью нынешнего общества.

Меня особенно беспокоило курение — оно становилось все обременительнее по деньгам, а как бросить — на ум не приходило. Приятель, недавно прочитавший какую-то статейку про психов, заливался соловьем:

— В принципе, твоя тяга к курению мало связана с физиологией, бросив курить — ты не помрешь, просто ты привык делать некий ритуал в моменты отдыха, когда пьешь кофе, например, или просто торчишь на лоджии. Это вторая сигнальная система — дрессировка, говоря проще. Ты мог бы, вместо курения делать абсолютно все, что угодно — привыкнешь — и будешь получать то же удовлетворение.

— Что, например?

— Что? Да хоть лай по-собачьи.

Предложение меня позабавило. «Что если попробовать? Что если, когда курю, негромко лаять? Тогда и курить буду реже, да и не везде — это меня хоть как-то дисциплинирует».

И я решил начать.

Дело пошло легко. Я покуривал и полаивал, естественно, выбирая места поукромнее. Я и раньше старался не провоцировать сограждан, чтобы мужчины в общественных местах не плескали мне в лицо мочой, нарочно приберегаемой в карманной фляжке, чтобы высказать свое недовольство по поводу вопиющего безобразия, которое я себе позволил. А молодые мамаши, показывая на меня пальцем, не говорили своим чадам: «Вот смотри, плохой дядя, ведет себя как бандит». Теперь же я курил и лаял в основном у себя в туалете. Спустя неделю я заметил, что курить-то мне не особенно хочется — сидеть без нужды в туалете скучновато, — зато появилось неудержимое желание изредка повыть и полаять по-собачьи. Я не придал этому большого значения, но ряд последовавших событий чуть не изменил мою жизнь. Первый случай произошел в субботу, когда мы с Анной валялись в постели. — Я в душ, — сказала Анна и ушла, а я взял кружку с кофе и отхлебнул. В дверь постучали. Я открыл, на пороге стояла соседка. — Уймите, наконец, свою собаку. Воет и воет. Хоть бы погуляли с ней что ли. Соседка ушла. «Надо бы держать себя в руках», — подумал я.

Появилась Анна: — Мне в ванной слышался собачий лай — это у соседей что ли? Я соврал, что

включал передачу про животных. Дальше такие срывы пошли все чаще — держать себя в руках не удавалось. Как-то, выйдя из гастронома, я сел на лавочку, вытащил из пакета чек и стал

прикидывать, сколько раз я еще смогу сходить за едой в этом месяце.

— Гражданин, алкоголь употребляли? В каком количестве? — Передо мной стояло трое полицейских с укоризненными лицами. — Я не пил. — А чего общественный порядок нарушаем?

Полицейский выразительно похлопывал своей дубинкой по выразительной ладони. Ладонь эта словно говорила мне: «Взять бы тебя за шиворот, да в камеру».

— Что же я нарушил — я не пью, не курю, не ругаюсь.

— Тявкаете больно громко, — и сержант выписал мне штраф. Я позвонил приятелю: — Слушай, жить становится просто опасно — лаю, как пес, и не могу сдержаться. Штраф вот выписали, а могут ведь и посадить! Выручай! Что можно делать вместо лая? «Ура» что ли выкрикивать? — Ладно, что-нибудь придумаем, а ты пока успокойся, покури что ли.

И я закурил.

Меня тревожит качество товаров и услуг. Качество жизни. Вот вам день напрочь потерянный

из моей жизни. Я решил побаловать себя сардинами. В магазине полки с рыбными консервами поразили меня своими ценниками, казалось, рыбу везут с Марса. Я взял банку сардин и потряс ее — внутри что-то мерзко захлюпало. — Мужчина, вы берете или что? — Сзади на меня напирала дама с тележкой. Я пошел к кассе. Дома я сомневался некоторое время, потом открыл банку.

Запах был нормальный, только вот спинки рыбы были какими — то странными. Я ковырнул вилкой и вытащил из банки круглый глаз с полуоткрытым вертикальным зрачком. Мне стало нехорошо. Я вытряхнул содержимое банки в унитаз — при этом что — то погано хрюкнуло — и два раза смыл. Потом для спокойствия насыпал в унитаз соды и вылил два ведра кипятка, надеясь, что обратно ничего не полезет. Перекусив напоминающим пластилин хлебом, я стал смотреть вечерние передачи и начал с юмористической. Но развеселиться не удавалось. Зал уже хохотал, а до меня только начинал доходить изящный смысл сказанного. Зал приглашал меня присоединиться к коллективу и ржать по команде. К тому же шутки периодически прерывались рекламой, где веселая девушка рассказывала про средство от запора — это порождало печальные мысли. Я переключал каналы — «боевики», финансовые новости и опять юмористические шоу. Коллектив отовсюду лез ко мне. При этом фальшивил, «гнал брак», но настойчиво предлагал мне отведать этой некачественной кухни, зорко следя за мной своим вертикальным зрачком камеры. Он даже заботился о моем стуле. Мне не хотелось коллективного.

Пришла Анна. — Сегодня у нас романтический ужин, — объявила она. Мы зажгли свечи, открыли бутылку сомнительного вина. Я смотрел на Анну. «Искусственные волосы, зубы, грудь — все это для того, чтобы ее любить и даже не любить, „употреблять“, а ведь где-то скрывается брак. Ложь. Где же?» И тут у меня по спине побежали мурашки. «Посмотри ей в глаза, — зашептало у меня в голове, — посмотри в зрачки». Но я не мог, я знал, что увижу. Анна плавно встала. — Я жду тебя, — раздался ее соблазнительный голос из спальни. Я пошел на подгибающихся ногах.

Спустя несколько минут мы вновь вышли в гостиную. — Какой — то ты был сегодня робкий, — она улыбнулась и добавила, — некачественный.

«Некачественный!» Моему терпению пришел конец. «Ладно я, а ты-то, ты-то куда лезешь? Эксперт по качеству нашлась». Я надел пальто и пошел гулять. Ночь была хороша, светили миллионы звезд и сирень благоухала. Какой качественной казалась эта жизнь, если не присматриваться. Излишняя наблюдательность вредит.

Видимо, надо было съесть те сардины, чего привередничать.

Когда я был юн и неопытен, я тоже верил разным сказкам. Например, мне верилось, что заработать деньги — проще простого. Я был студентом и, как все мои однокурсники, искал легкие способы подработки. Однажды мне случайно подвернулась работенка — помогать мастеру по ремонту квартир. — Там подержать, тут поднести — не успеешь устать, как тысяча у тебя в кармане, — проинструктировал меня он, — работа чистая.

Мастер с виду был похож на разбойника, этакий Кудеяр, очень уверенный и грозный.

В квартире, где предстояло трудиться, нас встретила маленькая суровая женщина — хозяйка.

— А это кто? Больно юный, — спросила она, недоверчиво меня разглядывая. — Ученик, — коротко

пояснил мастер, — где кухня? Нам предстояло поменять кухонную дверь. Мастер снял с себя клетчатую рубашку и повязал ее вместо фартука. Он был строг и нетороплив, как опытный хирург. — Не переодевайся, работа чистая.