50 и одно дыхание глубже

Когда теряешь желание двигаться дальше. Не представляешь, как жить и принять то, с чем тебе пришлось встретиться. Ты становишься сгустком боли. Она всегда находится внутри тебя, и это не позволяет даже дышать. Ты подарила каждый глоток кислорода человеку, который и есть эта боль. С разными оттенками и привкусами. Горькая, подобна настоящему шоколаду. И только в его руках таится освобождение. Но путь к нему слишком сложен, как и он сам. Тонуть и дышать — единственное, чего я хочу. Против боли. Против страхов. Против всех. Привыкла бороться за него. Теперь же и ему придётся привыкнуть бороться за нас.

Первый вдох

Тёмный кинозал «Cineplex Cinema» в Торонто, где проходила премьера фильма, который стал для многих поворотной точкой, буквально ещё недавно едва выдерживал поток зрителей, сейчас был практически пуст. Я и ещё несколько людей, пришедших каждый по своей причине. Даже мысли не нарушали хода событий на экране.

Я не помню, как оказалась здесь. Ноги, слабо передвигающиеся, сами пришли сюда, а руки купили билет. Я ведь просто гуляла, шла и шла себе, и как-то оказалась здесь. И теперь не понимала, зачем делать ещё больнее, чтобы задохнуться от острых нитей железа, сковывающих сердце. И даже неменяющиеся картинки заставляют вскрывать раны. Смотрю и ничего не вижу. Муть перед глазами, а внутри тоска, печаль, горечь, боль. Я превратилась в комок боли. Даже прикосновения вызывают её. Слова. Всё, буквально всё возбуждает атмосферу боли, образовавшейся внутри меня и снаружи.

Одна, теперь я осталась одна на всём свете. Не представляю, как мне жить дальше. Можно не чувствовать ран, до сих пор, напоминающих о том, что произошло со мной. Можно не чувствовать холода, что поселился в груди. Но никогда не вырвать воспоминаний и не стереть мрака, наступившего в моей жизни. Нет больше возможности дышать…

                                              ***

Неделю назад…

— Миша, — ласковый голос Сары заставил меня едва заметно вздрогнуть и, приоткрыв глаза, посмотреть в окно, за которым была ночь. Мне сложно даже произнести что-то, внутри я буквально высушена слезами, что проливала все два дня после того, как видела его в последний раз.

У меня не было вариантов и ответов, не было ничего в груди, даже сердце казалось, затихло, пока я стояла на дороге избитая и сломленная любовью. Я не помню, как я оказалась у Сары, не помню, почему я приехала к ней. Ничего не было в моей памяти, словно пропала часть моей жизни. Меня насильно разбудили и рассказали, что меня привезла сюда машина, и помог мне дойти шофёр, как я отключилась от болевого шока. Тут был Грегори, который обработал все мои раны и вколол снотворное с обезболивающим. На следующий день он тоже появился, из-за него меня и вывели из спасительного сна, в котором была тишина и мрак. В полном молчании осматривал моё тело, так и лежащее на кровати животом вниз, даже что-то говорил. Ничего не слышала. А слёзы капали. Не переставая, капали из глаз, и мне не хотелось этого останавливать. Хотелось навсегда запомнить, как жестока бывает любовь, и как опасна она. Сколько боли и разрушенных судеб несёт она за собой, мрачным шлейфом погибели. Предательство того, кому верила, кого так отчаянно желала, должно было остаться во мне навечно. Только так я не дам себе в будущем совершить ошибку.

Только смутно помнила, как появился Марк, его крик и возмущения Амалии, сбивчивые объяснения Тейры и её слова о том, что отцу сделали операцию и всё хорошо. На лечение денег не хватало, но Марк что-то обещал сделать. Я ничего не могла запомнить, полностью отдавшись своей внутренней потере. Лежала. Плакала. Смотрела, как день умирает и рождается ночь. Сара заставляла есть, но пища тут же, выходила обратно, помогала дойти до туалета и вновь лечь в постель. Я была отрезана от мира, так я себя ощущала.

— Миша, обезболивающее и воду, я оставила на тумбочке. Мне надо уехать в супермаркет и… — тяжело вздохнула подруга. Лишь слегка кивнув ей, снова закрыла глаза. Услышала, как закрылась дверь спальни, и скривилась от неприятного отголоска боли в теле, при попытке поднять руки и обнять подушку.

Сон стал для меня спасением. Не думать. Не чувствовать. Не жить. Да, я спряталась. Пряталась за своей болью, прикрывалась тем, что раны ещё кровоточили, и оттягивала время, когда придётся встретиться лицом к лицу со страхом. Узнать, как живёт он после меня. Узнать, что творится за пределами моего разума. Это до безумия страшило, как и самое опасное для меня, узнать — живёт, когда я потухла в ту ночь.

Неприятное жужжание где-то далеко резко проникло в моё сознание, вытесняя все мысли. Распахнула глаза и безынтересно наблюдала, как мой мобильный вибрирует, кружась по тумбочке. Не хотелось говорить ни с кем. Но всё же, рука зачем-то потянулась к телефону, и в глаза бросились тёмно-синие пятна на запястьях от ремней, сломанные ногти и трясущиеся пальцы.

Незнакомый номер, на который я смотрела прищуренными глазами, пытаясь вспомнить этот набор цифр, вызвал двоякое чувство: сбросить и ответить. Пришлось побороть страх, сделать глубокий вдох и нажать на зелёную кнопку, приложив телефон к уху.

— Да, — мой голос такой хриплый и забытый не вызывал удивления. Хотелось забыть и его.

— Мисс Пейн, вас беспокоят из госпиталя «Святого Михаила». Вас срочно вызывают сюда, — оповестил меня женский голос.

— Отец… что… что случилось? — С ужасом прошептала я, немного приподнявшись на локте, и закусила губу от боли, остро пронёсшейся по телу.

— Вам всё объяснят здесь, — раздались гудки, а я смотрела на телефон, моргая и пытаясь думать.

Бросила телефон на тумбочку и попыталась встать. Боже, как было больно. Каждый порез кожи горит огнём, как и мышцы внутри. Зажмурилась до слёз, и удалось подняться, но тут же схватилась за стену. Ноги дрожали, обещая буквально сломаться от веса тела, стопы покалывало тонкими иглами. Сглотнув сухость во рту, распахнула глаза и взяла бутылёк с таблетками, зубами оторвала крышку, выплёвывая её. Знала, что сил не хватило бы, иначе добраться до необходимого. Забросила в рот сразу три таблетки и запила водой.

Надо было найти, что надеть, ведь я обнажена. Так раны заживали быстрее, меня просто укрывали тонким покрывалом, но мне необходима моя одежда, которой здесь не было. Дошла до шкафа Сары и, держась за дверцы, копалась одной рукой, другой помогала себе не упасть, доставая трусики, футболку, спортивный костюм и носки. Одеться тоже стало проблемой, до крови кусала губы, только бы не застонать. Не покажу снова свою слабость. Хотя прошло всего пару дней, но я справлюсь. Я переживу это и выберусь из этого ада. Когда-нибудь выберусь.

Тошнило немного, и голова кружилась, когда шла обратно к постели и взяла мобильник. Нажала на вызов и смочила губы, слизывая с них кровь. Медленно развернувшись, направилась к выходу.

— Да. Мишель, — тут же ответил Марк.

— Мне позвонили из больницы. Я еду туда. Что случилось? — Прохрипела я, двигаясь по стенке.

— Не знаю. Отец сказал, что всё хорошо, он был у Тревора в обед, его должны были перевести из реанимации в обычную палату. Я сейчас же выезжаю. Будь у Сары и ни шагу без меня, — потребовал он и сбросил вызов.

— Спасибо, — прошептала я гудкам и опустилась на колени, чтобы найти хоть какую-то обувь. Благо размер у нас с подругой различается всего на размер. Но я вытерплю и это.

О том, чтобы сесть на пуфик я даже не думала. И так ткань тёрлась о порезы и причиняла боль, поэтому пришлось натянуть кроссовки в полусогнувшемся состоянии. Вышла из квартиры и замерла, не помня, как двигаться, вообще. Идти, когда ты забыла, как это делается без поддержки. Мне она необходима, я не могла быть одна. Я не хотела этого. Мне больно от одиночества даже такого.

Но двигалась по стенке до лифта. Ждать Марка… я об этом не помнила. Вылетело из головы. Страх за отца, и проблемы, которые я отодвинула от себя — стояли на первом месте. Вдруг денег не хватило, и его просто выбросят на улицу, а я ведь так и не говорила с ним после операции. Только Тейра, Марк и его отец там были. Я им очень благодарна, как и сестре, изменившейся после той ночи. Она стала другой, ближе ко мне, но даже это не вызывало внутри ни единого отголоска любви и радости. У меня появилась сестра, которая всю жизнь была одинокой, как и я. Винила ли я её в случившемся? Не знаю. Наверное, да. А, может быть, уже простила. Не могла даже себе ответить на этот вопрос. Боялась думать.

— Мишель! С ума сошла? — Недалеко от меня просвистели шины. И через несколько минут, меня обхватили за талию мужские руки.

— Марк… что ты здесь делаешь? Я должна ехать, — ответила я, повернувшись к нему и непонимающе смотря в нахмуренное лицо парня.

— Что я здесь делаю? Да гнал, как полоумный всего лишь, чтобы тебя отвезти! Ты голая! Где твоя куртка? На улице мороз. Пошли. Ты должна была меня подождать, мои родители сразу отправились в больницу. Твоя мать не отвечает, — быстро говорил он, помогая мне дойти до машины. И это я приняла, не спрашивая больше о подробностях.

И даже сесть я не смогла в салон, только упереться коленями и обнять сиденье. На это Марк только стиснул зубы и захлопнул дверь так, что машина покачнулась. Говорить больше желания не было, пока мы ехали на высокой скорости к госпиталю.

Марк помог выбраться из машины и дойти до входа, там мы подошли к стойке регистрации, и я назвала своё имя. Женщина соединилась с кем-то по телефону и нас попросили пройти на третий этаж.

— Мишель.

Повернувшись и встретившись с четой Ллойдов и Амалией, я только пожала плечами, на их немой вопрос. Сердце билось неспокойно, а ноги даже не слушались, пока мы поднимались по лестнице, не желала я ждать лифта.

Мысль, которая поразила меня в одну секунду, заставила остановиться и посмотреть на Марка.

— Пошли, всё хорошо. Наверное, какие-то бумажные вопросы, — и видела, как наигранно улыбается, как его глаза выражают иное. Печаль. Она была везде, внутри меня, уже догадавшейся, зачем я здесь. Она была даже в лице миссис Ллойд и заслезившихся глазах.

Но нам нужно всегда услышать это, чтобы убедиться. Наверное, это моя плохая черта — дойти до конца и узнать, как же больно может быть. Наверное, я никогда не научусь избегать таких ситуаций. Мазохистка в душе.

Марк открыл дверь и, поддерживая меня за талию, вошёл в кабинет к врачу, которого я видела в последний раз тут же, подписывая бумаги на операцию.

— Мисс Пейн, Ллойды, хорошо, что вы здесь. Присаживайтесь, — услужливо предложил врач.

— Мы постоим, — кивнул Марк, крепче обнимая меня за талию.

— Хорошо. Мы не смогли связаться с миссис Пейн, поэтому нам пришлось вызвать сюда вас, мисс Пейн. У нас для вас плохие новости. Примите наши соболезнования, ваш отец скончался три часа назад от тромба…

— Что? — Переспросила я, перебив его.

— Мы знали, что у него есть такая вероятность, поэтому вкалывали ему препараты, разжижающие кровь. Но это не помогло. Он умер быстро и никто бы не мог ему помочь. Тромб оторвался и закупорил сосуды.

Слова сказаны. Те слова, что боялась услышать. То, о чём даже не думала.

— Папа, — прошептала я, не веря этому.

Знала, интуитивно знала, что это и была причина, по которой я здесь. Знала! Но не сдержать крика от боли, что разорвала и так обескровленное сердце внутри. Поверить было сложно, только знать. Скатиться на пол и даже боли не чувствовать физической, только плакать, сотрясать своё тело от потери.

Я его любила, любила всегда, и было плевать, что он сделал. Он был моим папой, он был для меня лучшим папой на свете. Я боролась за него, только я и боролась, а оказалось, что напрасно.

Мне было разрешено его увидеть в морге, куда его спустили. Увидеть это белое лицо и теперь действительно принять, что умер. Никогда не услышу его, и не откроет глаза. Не накричит, не похвалит и не погладит по голове. Моменты из нашей жизни пролетали перед глазами, пока целовала его. А никого не было рядом, кроме меня. Он был один в тот момент, и не знал, что я любила его, как могла. Не было матери, не было Тейры. Только я держала его за ледяную руку и просила прощения за своё поведение, за своё неведение. Проститься не могла, пока меня не оторвали от него руки Марка и Адама. А я кричала, била их, и не было желания уходить, сказать прощай ему, было невозможно. Но силы были неравны и меня вытащили оттуда, вкололи успокоительное, и наступила ночь.

Передо мной проходило множество лиц, выражающих соболезнования, а я стояла через сутки утром на кладбище. Слёзы закончились, и каждое прикосновение ко мне вызывало отвращение. Я перестала чувствовать, в тот момент я вспомнила о нём, о Николасе. Первый раз в своих мыслях я позволила себе назвать его имя. А его не было. Знала, что это глупо и неправдоподобно, но ждала. Ждала до последнего. Когда слушала слова прощания пастора, когда шла по проходу одна, когда обняла меня Сара, не дав упасть, когда бросала землю на гроб, когда осталась, чтобы хоть что-то сказать, но слов не нашла, кроме единственного: «Спасибо». Смотрела в пустоту и так ждала увидеть тёмную фигуру где-нибудь поодаль и знать, что пришёл, что не очерствел полностью, что хоть что-то помнил. Ничего.

А потом вереница лиц на обеде, где я слышала о том, как называли меня бесчувственной, не пролившей ни капли слёз. Как смеялись над мамой, надевшей цветной наряд, вместо чёрного. Как жалели отца, что ему достались мы. Как обсуждали Николаса и то, кем он был, а я использовала его. Перемывали косточки тихо, а в лицо скорбели. И я не вытерпела, кричала, кричала на всех, обзывала каждого, открывала их лица. Меня пытались успокоить, но меня прорвало. Мать боялась моей истерики, и заполонила мой разум злость. Я ударила мать, сказав ей, что больше той грязи, что соединяла нас — нет. И винила, винила только себя.

Я не желала ни с кем больше говорить, даже с Марком, даже с подругами. Мне было нечего сказать, я погибла. Внутри настало так темно, что мне было не выбраться на свет. Я потеряла всё, что любила в этой жизни. У меня не было целей, думать об учёбе я не могла. Всё казалось бессмысленным. Не слышала ничего, не видела никого. Лежала снова в постели в квартире Сары и не хотела ничего. Ждала, что вот сейчас откроется дверь и придёт он. Услышит, как мне плохо и утешит. Я ждала именно его поддержки. Я так надеялась, но мои мечты остались только мечтами. Не простила его, возненавидела даже. И образовалась внутри меня дыра, наполненная пустотой.

Правду говорят, беда не приходит одна, она если вошла в твою жизнь, то не оставит тебя в покое, пока не добьёт полностью. И ворвалась она ко мне вновь наутро, когда я ждала. Восемь утра и звонок, требующий моего присутствия у адвоката, который вёл дела моего отца. Он оставил завещание, где были указаны мы все. И мне не было стыдно приехать туда и посмотреть на мать, обиженную на меня с синим пятном на лице, тщательно замазанным тональной основой. Я ненавидела её, ненавидела за всё, я пыталась переложить на неё часть своей вины. А Тейра была молчалива и постоянно плакала, когда мои слёзы иссякли. Я не чувствовала больше семьи, у меня её и не было. Только папа пытался собрать нас всех, а уже и его нет.

— Итак, приступим сразу к делу, — произнёс мужчина, когда мы трое сели напротив него через стол.

— Мистер Пейн хотел изменить завещание, но не успел. Поэтому дом в Оттаве он оставил своей жене, как и «Мерседес»…

— А деньги? Счета и наша квартира? — Перебила его мать.

— Подождите, миссис Пейн. Не всё сразу, — усмехнулся адвокат, бросая на мать оценивающий взгляд, от которого меня передёрнуло. — Две квартиры в Торонто оставлены его дочери, Мишель Пейн. Лимузин, «Ауди» и «Мерседес» вашего отца тоже оставлены вам. Счета обнулены, денег фактических нет, только акции в компании, которая сейчас обанкротилась. Они тоже принадлежат Мишель Пейн. Опекунство над ней и её сестрой передаётся — Адаму Ллойду, его согласие так же имеется.

— Что? У него было две квартиры? Я хочу подать апелляцию! — Взвизгнула мама.

— Апелляция проигрышный вариант, миссис Пейн.

— Он лишил меня всего! Он не оставил мне денег! Он даже опекунство у меня отобрал! На что я имею право? — Кричала мама, а мне ничего не было нужно, кроме, как исчезнуть и не слышать того, что её волнуют больше цифры, чем смерть мужа, с которым она прожила больше девятнадцати лет.

— На дом в Оттаве, на украшения, на одежду. Всё остальное принадлежит мисс Пейн, а пока ей не исполнится двадцать один год всё это под руководством Адама Ллойда. Вам нужно смириться с этим, миссис Пейн, потому что если вы подадите в суд, то мне придётся обнародовать компрометирующие файлы, что оставил ваш покойный муж. Он предвидел такой исход. Они заинтересуют судью и докажут, что вы не можете заботиться о девочках. На этом у меня всё, вам следует подписать документы о соглашении и принятии вашей доли наследства.

— Нет! Я не собираюсь это подписывать! Это всё должно быть моим! Это…

— Заткнись, — процедила я и, встав, повернулась к матери, шарахнувшейся от меня. Тейра подскочила и схватила меня за локоть. — Закрой свой рот. Теперь я имею право выбросить тебя на улицу, когда пожелаю. Ты ни черта не сделала в своей жизни, чтобы облегчить участь отца. Поэтому закрой рот и подписывай. Я ненавижу тебя с каждой минутой сильнее, но во мне есть кровь моего отца и это даёт тебе возможность жить в квартире, пока я не решу, что делать. Денег нет, ничего нет у нас, даже на обучение Тейры у нас нет средств. И если ты хочешь продолжать вести свой богемный образ жизни, то подписывай, и я подумаю.

— Где мне подписаться? — Спросив, сбросила руку сестры и обернулась к адвокату, тут же предоставившего бумаги. Оставив свою подпись, я взяла в руки пальто, и мне хотелось снова закричать на мать, ведь она начала игру безутешной вдовы, всхлипывала и причитала.

— Я с тобой, Миша. Можно я пойду с тобой? — Тихий голос Тейры оборвал мою злость, и я перевела на неё взгляд. Смотря на её юное бледное лицо и красные глаза, внутри меня что-то шевельнулось. Разве была она виновата, что жизнь наша превратилась в ком грязи и ненависти. Нет, у неё не было никого, как и у меня. Только вот я, в отличие от неё, знала, как больно поворачивается к тебе жизнь. И у меня была возможность хотя бы её уберечь от этого.

Кивнув ей, я протянула руку, за которую она схватилась, как маленькая девочка. И воспоминания нашего детства снова появились перед глазами. Не было между нами пропасти, когда мы были в том времени. Не было этих разногласий. Был папа.

— Ты потеряла всё, даже дочерей, мама. Теперь ты свободна от обязательств и от нас. Живи, как знаешь, — произнесла я и, крепче взяв сестру за руку, вывела из кабинета, направляясь к выходу из здания.

— И что мы теперь будем делать? — Спросила она, когда мы поймали такси.

— Я не знаю, не знаю, правда. Надо для начала поговорить с Адамом, а там понять, что мы можем продать, — потерев лоб, ответила я.

— Хорошо… хорошо. Прости меня, Миша. Прости… я…я люблю тебя… только недавно поняла… прости, — прошептала она и вновь заплакала. Обняла я её и поцеловала в волосы, и ни одна эмоция не нашла своего отголоска в сердце. Пустота.

В тишине мы добрались до дома, где располагалась квартира Ллойдов, и было ощущение, что меня там ждали. Все были в сборе, и теперь мне пришлось решать, как быть дальше. Мистер Ллойд чётко разъяснил мне всё, как и пообещал, что будет финансово поддерживать нас, но такого расклада я не приняла. Я не хотела быть больше ни от кого зависимой, я хотела наконец-то увидеть, кто я такая и что я могу сделать для собственного обеспечения. Поэтому мы решили, что пентхаус выставим на торги, Тейра будет жить с Ллойдами, а я сама после продажи квартиры и лимузина буду распределять денежные средства, с помощью Адама. Марк пытался предложить переехать к нему, от чего я отказалась. У меня осталась квартира отца, о которой никто не знал. И я приняла решение переехать туда, после получения документов на собственность и ключей. На это нужно было время, которого у меня было достаточно.

                                              ***

Свет включается в зале, и я распахиваю глаза, выныривая из воспоминаний. Мне некуда идти из кинотеатра. У меня в голове нет ни единой мысли о том, что же ждёт меня впереди. Остаётся только вспомнить, как дышать, потому что даже это делать сейчас тяжело. Отца я похоронила и даже сейчас ещё не смирилась с его смертью. Николас Холд стал самым обсуждаемым человеком в стране, везде я слышу его имя, и это причиняет боль. Он не только избил моё тело, он не только предал меня, но и разрушил мою жизнь. Полностью. И не было обратного пути. Шагать мне некуда и нет причин это делать. Топтаться на одном месте и дышать, чтобы продолжать существовать, как тень в этом мире.

Второй вдох

Жизнь порой представляет собой небо. Бесконечное и долгое. Звёзды совсем не звёзды, а точечные болезненные напоминания твоих ошибок, как зарубки на этом чистом небосводе, изрезанные проблемами, и они давят на тебя. Невозможно увидеть полностью масштаб этого всего, но ты ощущаешь, насколько ты ничтожна перед ним и слаба. Слишком велико это небо, а ты обессилена. Буквально выжата, и нет в тебе даже желания поднять голову и увидеть красоту. Её больше нет, для тебя нет, потому что теперь всё стало тёмным.

Вот примерно так я чувствую себя, стоя напротив квартиры, расположенной в даунтаунЦентральная часть города, где расположены главным образом деловые объекты города: офисы, банки, театры и другие развлекательные учреждения и т. д. и недалеко от бизнес-центра. Ключи в руке обжигают кожу своей холодностью и тяжестью. Шумно вздохнув, подхожу к двери и попадаю ключом в замочную скважину. Два щелчка и дверь открывается, впуская меня в тёмное пространство. Спёртый запах и едва уловимый аромат одеколона отца ударяют в нос. Задерживаю дыхание, входя в квартиру, и ищу рукой выключатель — небольшую кнопочку на стене. Нажимаю, и пространство озаряется светом. Небольшой коридор в бело-серых тонах, с высокой тумбочкой, где лежат какие-то брошюры в пыли. Минимальное количество мебели: зеркало, шкафчик для обуви, крючки для одежды, небольшой пуфик. Сбоку — распахнутая дверь в ванную комнату, а впереди — стеклянное ограждение, разделяющее коридор и то, что после, к которому иду я. Открыв две матовые раздвижные двери, вижу большую кровать в стиле модерн, разобранную и смятую, большое окно до пола, гардеробный шкаф, тумбочки. Выхожу оттуда жмурясь. Он жил здесь, точно жил, ночевал или же… не могу принять, что был кто-то ещё у него.

Сглатываю неприятную горечь во рту, и прохожу по коридору, оказываясь в гостиной. Включаю свет, оказывается, что здесь он не только жил, но и работал. Сбоку от углового дивана рядом со стеклянными дверьми стоит стол с компьютером, бумаги, разбросаны по полу. Слева кухонная зона и обеденный стол, на стене висит телевизор. За тёмными шторами балкон с креслами.

Поворачиваю голову и нахожу взглядом его очки, лежащие на журнальном столике, которые папа надевал, когда читал газеты и работал. И словно сейчас войдёт, спросит меня, что я здесь забыла. Накричит и будет бушевать из-за моего появления. А я начну оправдываться и обниму его. Но так и стою одна, осматривая квартиру, в которой он скрывался от нас. От всех нас, тех, что так и не стали для него родными. У него не было дома, только это место, куда он приходил, чтобы побыть одному. И даже чувствую, насколько его дух здесь силён, закрываю глаза и улыбаюсь этому. Страшно понимать, что больше некому сказать: «папа». Никогда не произнести этого более, и так больно внутри.

Места здесь хватит только мне, а вот Тейру придётся оставить с Ллойдами. Я не готова, не в силах заботиться о сестре, когда не знаю, что мне делать дальше. Крики матери стали обычным делом за три дня, пока я собирала вещи свои и Тейры. Коробки отправляла к Ллойдам, как и личные вещи отца отдала на благотворительность, оставив себе только его обручальное кольцо и наши фотографии. Бороться со мной матери было бесполезно, я выселила её, указала на дверь, как и Лидии. Но вот последнюю я отпустить не смогла, Адам предложил ей место у них. Хоть так я помогла близкому человеку. Мы выставили на торги пентхаус этим утром, как и лимузин. Машину отца я оставила себе, потому что моя после аварии была негодна. Оставалось только ждать, неизвестно сколько, когда купят наше место жительства. Ведь в моём кошельке осталось всего пару сотен, и вряд ли этого хватит даже на неделю. Я просто стояла сейчас у разбитой жизни, валяющейся под ногами. Такая же, потрескавшаяся и без желания возрождаться.

Хочется только жалеть себя, утонуть в этом и не выбираться. Но даже на жалость нет сил, от меня зависит теперь жизнь сестры. Её надо было обеспечить, ей надеяться было не на кого, кроме меня. Мать должна была уехать сегодня в Оттаву, но я уверена, что так просто она не сдаться. Она жаждет денег, что будут с продажи квартиры. Она не думает о нас, и я бы никогда в жизни не подумала, что всё будет именно так. Ведь горе должно сплотить близких, а оно разломило нас. Оно превратило нас в животных, борющихся за бумажки.

Сбросив пальто и повесив его на крючок в коридоре, я заставляю себя привыкнуть к тому, что теперь здесь буду жить. Это моё место, где я буду прятаться ото всех. Войдя в спальню, я распахиваю шкаф, и дыхание сбивается. Мужские костюмы, женские платья, нижнее бельё, разбросанное по полкам, словно его впопыхах собирали, как и майки, джинсы, буквально вперемешку заполняют просторное пространство.

— О, боже, — шепчу я, жмурясь и закрывая рот рукой. Он жил здесь не один, а с ней. С той, кто подвела его к черте. Но где она и кто она была? Может быть, они любили друг друга? В праве ли я осуждать отца за любовницу и его другую жизнь? Нет. Если его последние дни были счастливыми, неважно с кем, то я смирюсь с этим.

Сгребаю всю одежду и сбрасываю на пол, подхожу к постели и снимаю простынь, бросая её на пол, туда складываю всю одежду. Теперь отца нет, как и его любовницы. Надо принять это и забыть, простить его, хотя укол ревности слабо пронзает сердце. И если бы мама любила его, то всё было бы иначе. Неужели? Имеет ли силу любовь? Ни черта. Я любила, но мне это не помогло.

— Не знаю. Не знаю я, — бормочу, разговаривая сама с собой, тащу за собой завёрнутую одежду к двери.

Что ж, пришло время начать новую жизнь, другую и самостоятельную.

                                              ***

— Мишель, последняя коробка, — кричит из прихожей Марк, пока я отмываю кухню от пыли и грязи, как и всю квартиру последние пару часов.

— Спасибо, оставь их в спальне, — отвечаю, смывая средство для мытья с рук, и выбрасываю губку в мусорное ведро. Вроде всё. Хоть так я выплеснула своё раздражение, и теперь квартира блестела от чистоты. Я отмыла запах духа, что был тут. Отца и её. Стало ли легче? Не знаю. Но заставляю себя поверить в это. Хотя бы в это.

— И всё же, я ещё раз предлагаю жить со мной, — говорит Марк, оказываясь позади меня.

— Спасибо, но у меня есть где жить. И завтра я снова отправлюсь на поиски работы, — вздыхая, поворачиваюсь к нему.

— Тогда хотя бы на поход в супермаркет я настаиваю, — указав на открытый и пустой холодильник, говорит он.

— У меня есть деньги, Марк, я…

— Да ни черта у тебя нет, Мишель. Ты на мели, Тейра рассказала, что ты ей отдала сто баксов, и у тебя осталось не больше пятидесяти. Поэтому обманывать себя можешь сколько угодно, но не меня, — перебивает меня.

А я могу только вздохнуть, даже нет сил и желания злиться на сестру.

— Я найду работу, — заверяю его.

— Сегодня нашла? А вчера? — Приподнимает брови и показывает головой мне идти за ним.

— Нет. Мне отказали. Я была в нескольких местах. Они… у меня нет опыта, а те, что готовы взять меня, не устраивают своими условиями. Незаконная подработка в баре… но я найду. Торонто большой город…

— Ты убеждаешь меня или себя, Мишель? — Марк помогает мне надеть пальто.

— Себя, наверное. Я не приспособлена ни к чему, понимаешь? Это так угнетает меня. Я хочу, очень хочу работать. Но и закончить обучение я должна. А меня обещают отчислить за прогулы. И их не волнует, по какой причине я отсутствовала. Впереди зачёты, а у меня всего две сданные работы и везде минусы. Папа хотел, чтобы я получила образование, и я получу его, чего бы мне это ни стоило. Но и жить как-то надо. Не знаю, Марк, если честно, я сейчас в панике, — быстро говорю, пока мы идём к лифту и входим в него.

— Мишель, у тебя есть я, моя семья. Почему бы тебе не взять деньги, которые предлагаю я или мой отец? Он ведь теперь твой опекун и обязан заботиться о тебе, как о родной дочери? — Искренне удивляется он.

— Потому что это не моё, — поджимаю губы и нажимаю на кнопку первого этажа.

— Никто не заставляет тебя искать работу. Ты сама этого хочешь. Хотя бы сейчас стань слабой, Мишель. Ты права, тебя растили в благоприятных условиях, как меня и Ами. Но я мужчина, и я окончил университет, а ты нет, как и моя сестра. И, в первую очередь, ты должна думать о своём здоровье, потому что выглядишь не очень, — пропускает меня вперёд, и мы выходим из лифта.

— Этого и ждут от меня, Марк! Они ждут, что я сдамся и опущу руки! Нет! Мне ничего не нужно! — Возмущаясь, застёгиваю пуговицы на пальто.

— Кто ждёт? Кому и что ты доказываешь? Мы все понимаем, что ты потеряла отца, ты переживаешь банкротство, и это называется забота. Никто не ждёт от тебя сейчас ничего. Ты и так хорошо держишься. И ты нуждаешься в еде, Мишель! Не будь дурой! Хватит издеваться над собой, этим ты не воскресишь отца, как и не вернёшь время назад. Я понимаю, что ты так скорбишь. Но ты о себе забыла! Да ещё и с этим уродом связалась…

— Не будем об этом, — резко обрывая его, сажусь в машину складываю руки на груди. Чувствую себя маленькой, а он отчитывает меня, словно напроказничала. Но никто не может понять того, что я сейчас ощущаю внутри. Я сломала себя полностью и теперь надо восстанавливаться, а уверенности в необходимости этого нет. Да, прав, во всём прав, но чёрт возьми, я должна сама! Я должна доказать самой себе, что могу. Могу справиться со всем, что мне уготовано жизнью. Иначе я ничем не отличаюсь от матери! Не желаю быть похожей на неё! Я другая и докажу это.

— А когда будем? Времени прошло уже достаточно. Ты не разрешила мне подать заявление. Не разрешила даже снять твои побои. Это должно сойти ему с рук? Не так ли, Мишель? Это физическое насилие, которое ты простила! Физическое, мать его, насилие! Да ещё такое жестокое! Ты боишься так сильно его? — Кричит Марк, ударяя ладонями по рулю и дёргая машину, с визгом отъезжая от дома.

— Марк, пожалуйста, я…я не готова об этом говорить. Это я хочу оставить в прошлом. Я сама была на это согласна, — выдавливаю из себя, теребя кромку пальто.

— Тебе нравилось это? Этот мир боли? Ты же говорила… врала, да? Опасность манила? — Уже тише спрашивает меня.

Открываю рот и не знаю, что ответить. Глаза моментально слезятся, а воспоминания наслаждения проносятся в голове. И всё оканчивается на боли, что до сих пор внутри меня. Мотаю головой, пытаясь вытрясти из себя эти мысли, всё, что сейчас медленно просыпается в моём разуме.

— Пожалуйста… это был его мир, в который я хотела шагнуть. А сейчас… сейчас… прошу, Марк, я не могу говорить об этом. Не могу вспоминать, потому что разрывает это меня снова и снова. Каждый час, каждую минуту я думаю о нём. Я не включаю телевизор, стараюсь не смотреть на витрины, потому что он везде. А я…я одна… одна в том месте, куда пошла за ним и осталась там, это нельзя объяснить… я не хочу… просто забыть. Забыть всё, что было в прошлом. Я… — сжимаю губы, глотая ком из слёз внутри. Отворачиваюсь к окну, стирая быстро пальцами слёзы.

— Прости. Прости, слышишь? — Марк находит мою руку, сжимая её, и маневрируя на дороге другой. Вздрагиваю от прикосновения, внутри меня поднимается паника от этого.

— Прости меня, просто я как увидел… не передать словами. Я был взбешён, ещё один мудак сломал жизнь той, кто стал для меня ближе. Понимаешь? Ами… а теперь ты… да почему же вы все выбираете не тех? Но хорошо, — выпускает мою руку прежде, чем я вырываю её, криво бросая машину перед супермаркетом.

— Послушай, — обхватывает мои плечи, поворачивая к себе.

— Не трогай… не трогай меня, — шепчу я, передёргивая плечами и упираясь спиной в дверцу машины.

— Мишель, я не причиню тебе боли…

— Знаю, но мне больно. Любое прикосновение, любое слово о прошлом всё внутри меня отзывается страхом и болью. Слишком остро, — быстро произношу я.

— Хорошо, я понял. Мы забудем об этом, идёт? — Киваю на его слова. — А сейчас мы будем продолжать жить, и я куплю тебе продукты, потом мы зайдём и поужинаем где-нибудь. Как друзья и не более. Я твой друг, Мишель.

— Я сама…

— О, да прекрати. Сама ты подохнешь, — фыркает он, распахивая дверь машины, и выскакивает из неё.

Закрываю на секунду глаза, чтобы унять чувства, что уже полыхнули огнём внутри. Отодвинуть от себя воспоминания и его лицо, что вижу каждую ночь. Я не готова к разговорам, и даже думать о нём не могу.

Марк открывает дверцу машины, и я выхожу из неё, плетусь за ним, таким активным и наиграно весёлым в супермаркет. И мне откровенно всё равно, что я буду есть, даже не помню, когда я это делала в последний раз. Утром вроде бы пила чай и крекер. Но из-за сильной тошноты и головокружения, не смогла больше есть. На это ушло восемь баксов. Мне нужна была работа. А быть проституткой в баре ни за что не соглашусь. Днём тоже работать не могу, должна наверстать учёбу. На бюджет идти мне не вариант, слишком низкий балл. Остаётся надеяться только на какую-нибудь подработку, вроде раздачи листовок или ещё чего-то в таком духе.

— Вот думаю, этого на первое время хватит, — радостно говорит Марк, толкая впереди себя тележку, до верха нагруженную пакетами.

— Я не умею готовить, — зачем-то говорю я, и вновь воспоминания своей никчёмности появляются в голове. Когда-то я это произносила уже… с ним.

— Знаю, не подумай, я предполагал такое, ну и Лидия очень переживает за тебя. Поэтому тут только быстро готовящиеся продукты. На двадцать минут в духовку и всё готово, — быстро говорит он, погружая всё в машину.

— Спасибо, — шепчу я, и хочу улыбнуться, но не получается. Это унизительно, для меня очень унизительно, что я вот такая. Но я буду учиться, как только оплачу интернет в квартире. Начну смотреть кулинарные программы и научусь сама о себе заботиться.

— Не за что. А теперь ужинать, я сегодня не успел пообедать, работы куча, — продолжает Марк, открывая мне дверцу машины.

— Может быть, не надо? Ты вон, сколько накупил и мы…

— Да заткнись уже. Ты отравишь меня быстрее, а я жить хочу. Поэтому доверюсь пока ресторанам, — смеётся он. А вот мне не до веселья, только мрачное состояние внутри.

— И правильно сделаешь, — бурчу я себе под нос, пока Марк обегает машину и ободряюще улыбается мне, заводя мотор и отъезжая от супермаркета.

— Куда хочешь? — Спрашивает он, поворачиваясь ко мне.

— Марк, прости, но я не лучшая компания сейчас. Мне надо разобрать коробки, хотя бы немного подготовиться к завтрашнему дню, просмотреть объявления, которые распечатала в интернет-кафе. Я очень благодарна тебе…

— Мишель, ты едешь со мной ужинать. Это не обсуждается. Коробки помогут тебе подруги разобрать, как и Тейра. На что-то они должны быть пригодны. Ты не одна, понимаешь? Не надо отстраняться ото всех. Ты сама хочешь этого, не поддавайся. И завтра ты никуда не пойдёшь искать работу, ты идёшь учиться. А потом домой — есть и спать. Да ты скелет, Мишель. Гремишь костями и, вообще, я…

— Ты считаешь, мне так легко забыть то, что мой отец мёртв? Ты думаешь, что я хочу жить так? — Повышаю голос, задыхаясь от гнева на его весёлость и такой расклад.

— Эй…

— Ты считаешь, что я корчу из себя невинную мученицу, потому что хочу? Да я разорвать себя хочу, только бы не было так больно! Мне ничего не надо! Не надо! — Уже плачу, продолжая кричать, и горло дерёт от этого. Марк останавливается, пока я набираю в лёгкие больше кислорода.

— Я просто хочу обратно… туда… где был мой папа… где я была девочкой… где я не встретила его… мне больно… так больно… — кажется, что внутри жизненно необходимый сосуд взрывается, и прорывает часть чувств, что прятались во мне. Прорывает скорбь, нежелание принять этого, обречённость, и я плачу, плачу так, как должна была плакать на похоронах.

— Мишель… — шепчет Марк, только потянулся ко мне рукой, но тут же одёргивает её. А я смотрю в его глаза, такие понимающие, знакомые и чужие одновременно. Я смотрю в его глаза и вижу жалость. Это бьёт сильно. До чувства стыда за своё поведение. И я кусаю губу, проглатывая слёзы, дышу, только бы вернуть себе то состояние, когда не чувствовала.

Рваные вздохи и закрываю глаза, всхлипывая и вытирая руками глаза и нос.

— Я понимаю, правда. И хоть говорю об ином, но я понимаю, как тебе плохо сейчас. Я хочу помочь, а не знаю как. Я первый раз в такой ситуации. Прости, если мои слова так сильно задели тебя… Мишель, я не желал обидеть тебя или оскорбить. Просто хотел донести до тебя, что ты не одна. И сейчас ты имеешь полное право быть слабой, для этого и нужны друзья. Они с тобой не только, когда весело. Они с тобой, когда ты тонешь. Так позволь нам протянуть тебе руку, а ты разреши себе схватиться за неё. Детка, ты сведёшь себя в могилу, продолжая так жить. Тебе не нужно доказывать никому свою состоятельность сейчас. Сначала переживи это, а потом… потом и будем бороться. Наберись сил. Хорошо? — Его мягкий и ласковый голос, тихий и наполненный нежностью достигает меня. Киваю, и он улыбается.

— Вот и молодец. Потихоньку, будем вытаскивать тебя потихоньку. Для начала ужин, ещё десять минут и мы будем на месте, — медленно продолжает он. Снова киваю, ощущая, как начинаю спокойнее дышать. И кажется, что на этот крик и слёзы отдала буквально все силы. Тело стало тяжёлым.

Я не знаю, отчего так яростно защищаю, это право доказать. Не знаю… но оно необходимо мне. Хотя бы поверить в себя, потому что сейчас никакой веры не осталось.

— Ну вот мы и на месте, — оповещает Марк и быстро выходит из машины, открывая мне дверь, и только было хочет помочь выйти, но тут же, прячет руку улыбаясь. Глубоко вздыхаю и выползаю из машины. Перед нами неприглядный ресторанчик, и я рада, что хотя бы это недорогое место. Марк пропускает меня вперёд, открывая дверь, и мы входим в шумное пространство, наполненное людьми, бурно обсуждающими прошедший день.

Здесь не дождаться официанта, да и никто тебя не проведёт к месту. Всё сами. Мы находим столик в углу и Марк оставляет меня одну, уходя к барной стойке, чтобы сделать заказ. Я бывала в таких местах с Люком, но сейчас мне было тут некомфортно. Нет, не потому, что это обычное место, а не высшего класса. Мне неприятно оставаться одной, словно загнанный зверёк, я смотрю на парней, шумно спорящих над чем-то, на других людей. И понимаю, что потеряла часть себя.

Марк возвращается с бутылкой воды и двумя бокалами, предлагая мне снять пальто.

— Нет, мне так тепло, — мотаю головой. Он и это принимает, сбрасывая своё и оставаясь в чёрном элегантном костюме.

Разливает воду по стаканам и ставит напротив меня. Смотрю на него и не могу понять, что со мной не так. Он такой добрый, отзывчивый, лояльный, пытается помочь мне и поддержать. А я действительно отдаляюсь, не желаю принимать этого.

Его мобильный звонит в кармане брюк, и он извиняется, как настоящий джентльмен, отвечая на звонок. Вздыхаю и опускаю голову, даже не прислушиваясь к его разговору. Мне бы сейчас оказаться одной, без этого всего и понять, как мне двигаться дальше.

— Хорошо. Спасибо, я твой должник. Да-да, пиво с меня, — смеётся Марк и откладывает телефон.

— Наш заказ уже готов, — говорит он, подскакивая, с места и ловко огибает людей, бродящих туда-сюда. Возвращается так же быстро, неся с собой две тарелки. Ставит передо мной обычный для такого места ужин: картофель фри, стейк и свежий салат. Порция огромная и я только открываю рот, чтобы сказать об этом, он поднимает руку, останавливая меня.

— Итак, а теперь ты поешь. И у меня есть предложение, — говорит он, пододвигая ко мне приборы.

— Один парень с работы когда-то говорил мне, что у него есть дядя, а у него своя фотостудия. Так вот я поговорил с ним и попросил узнать, есть ли возможность подработать у его дяди. Сейчас он позвонил мне и сказал, что ему требуется помощник. График ненормированный, сумму я не уточнял, но ты сможешь совмещать работу, учёбу и то, что тебе нравится. Фотографировать. Собеседование в понедельник, сейчас он снимает свадьбу. Тем более ему требуется помощь, сезон грядёт. И за это ты поешь, идёт? — Торопливо произносит он.

— Марк, — шепчу я, а в глазах скапливаются слёзы от доброты, помощи и его участия в моих проблемах.