Бесплатный фрагмент - Знаменитый красавец Генрих пьет коньяк в центре города!

ЗНАМЕНИТЫЙ КРАСАВЕЦ ГЕНРИХ ПЬЕТ КОНЬЯК
В ЦЕНТРЕ ГОРОДА!

…Какой чудесный сон! Неизвестно почему, передо мной появился, старинный, красивый, европейский город! Весь в снегу! Рождество! Огни! Факелы! Витрины магазинов ошеломляют!

…Я еду в санях, по широкой улице, в теплом меховом пальто, в норковой шапке! И, с удовольствием пью коньяк из серебряной фляжки! (Коньяк бежит огнем! Веселит! Радует! И, кажется, обещает что — то!)

…Навстречу, медленно, покачиваясь, едут другие сани… В них, в развалку, сидят молодцеватые офицеры и румяные, веселые дамы… Они щедро разбрасывают мелкие монеты по сторонам… Компания явно перемещается из одного ресторана в другой… За санями бегут мальчишки с пачками газет, и кричат: « Новость! Новость! Новость! …Великий писатель, Генрих Пражский, (это я!) написал новую смешную книгу! Будете читать — лопнете от смеха! Книгу можно купить на улицах Гете, Макиавелли, и Эразма Роттердамского! Спешите, господа! Тираж крохотный! 600 экземпляров! Скоро книга станет недоступной! Охотников ее купить очень много! Покупайте наши газеты, господа! В них тайный доклад Начальника Генштаба! И свежий ассортимент наших рынков! И рыбных и мясных! Спешите, господа!»…

…Я вхожу в чей- то дворец. Нарядные люди встречают меня аплодисментами, поцелуями. И просят автограф. Мне весело и страшно. Я знаю, что от счастья иногда умирают.

…Я просыпаюсь. Напротив меня, на стене, висит красивый разноцветный листочек в тяжелой крупной деревянной рамке. На листочке этом написано, что я стал финалистом национальной литературной премии « Писатель года»…Денег не полагается… Я и не ждал… Где занять деньги на писчую бумагу, новые кальсоны и красивый шерстяной шарф?

…Я снова засыпаю. Сплю. Просыпаюсь. Меня трясет! Сон меня испугал! Пытаюсь его восстановить, но это сложно… Картинки мелькают перед глазами одна за другой. Голова кружится. Молодой Твардовский (советский поэт), в бежевом костюме, серьезный, сосредоточенный, осторожно выносит из какой –то комнаты книги, бутылки и пропуска… Куда –не ясно…

…Потом я вижу женщину, в которую был влюблен в ранней молодости. Сейчас ей лет 58, но она выглядит прекрасно. Красива и обаятельна, как никогда. Она и ее подружка, которую я тоже помню, сидят на диване между небом и землей, и курят маленькие сигаретки, вставленные в длинные лакированные мундштуки. Весело болтают, размахивают руками, смеются… Едят японский виноград… Вот — исчезли… Кажется улетели в сторону Аргентины…

…Я, съедаю тарелку жареных грибов, и делаю себе укол инсулина. Капелька крови из ранки, превращается в розовое облако и растворяется в синем небе. Я надеюсь, это к лучшему.

…Просыпаюсь. Сажусь за компьютер. Читаю. Опять одно и тоже. Коронавирус неизвестного происхождения (китайского, американского, рыбного, мышиного, военного, антивоенного) грызет мир беспощадно… Учительница истории повесила своего четырехлетнего сына на колготках. Пишут, что сошла с ума. Отец убил двух маленьких сыновей, жену и себя. Семью нечем было кормить. Крупный чиновник украл миллиард. Опять убийства, самоубийства, протесты. Войны. Хватит. Выключаю.

Наступает вечер. Засыпаю. Сон! Швейцария. Маленький горный городок, совершенно сказочного вида. Иду в гости к пастору Александру. У него меня ждут читатели. Человек 30…Половина русские. Пастор тоже русский. Потомок князя Долгорукого. После чтения — швейцарский обед. Интересно, что будет… Горячий сыр? Водка? Овощные фокусы? Может быть… Дорогу мне перегораживают коровы. Такие сытые, ухоженные и всем довольные, что хочется какую — нибудь шлепнуть по заднице. Звонко! Весело! По дружески! Нет, нельзя. Что обо мне скажут? Я уверен, что корова без напряжения поймет, что я просто симпатичный русский шутник, общение с которым не лишено удовольствия! Но коровы и читатели, тем более иностранные, не одно, и тоже… Коровы уходят. Жаль. Иду дальше. И натыкаюсь на афишу: « Балет Братья Карамазовы»…Какая глупость! Это тоже самое что стрелять из пушек не снарядами, а мороженным или клубничным вареньем!

…У пастора меня расспрашивали о России… Каюсь, я был осторожен… Поэтому мою писанину слушали не так как я ожидал… Но обед был превосходен! Я слегка перепил, и многое рассказал совершенно искренне. Меня поняли, меня простили… Одна дама даже нарисовала мой портрет губной помадой…

…Улетаю! Лечу над городами, реками, лесами… Рядом со мной летит моя собачка Шера, пудель, самочка. Ну, кончились города и прочее… Где мы? А, понял! Африка! Шера, ставшая огромной, берет меня за шиворот, и мы опускаемся на берег озера. Оно большое, окружено банановыми пальмами, сгибающимися под тяжестью плодов, вода в озере странная, красного цвета. А, ясно! В озере не вода, а вино! Конечно, в озере много пловцов. Среди них Чайковский, Даргомыжский, Мусоргский, Куприн, Бунин, Паустовский, Репин, Гендель, Сен — Санс, Равель, Гайдн и прочие… Им хорошо! Они непрерывно пьют вино, болтают, и на берег не собираются. Как я их понимаю!

…На берегу тоже кто- то есть. Подлетим, посмотрим! Ах, Господи! Какая счастливая встреча! Под банановым деревом сидит мрачный Лев Николаевич Толстой и с удовольствием ест банан. Сзади него стоит высокая, почти голая красавица, негритянка с черными зубами и серебряным кольцом в носу. Конечно, она охраняет нашего гения. И есть от кого! Молодой Тургенев, одетый дервишем, крадется к Толстому, поскольку бананы Толстого самые вкусные… Негритянка улыбается, вынимает из своих узких одеяний огромный нож…

…Все! Улетаем! Шера засмеялась, выпустила меня из пасти, и я плавно полетел вниз. Странный сон! Может быть он вещий?

…Просыпаюсь. Как хочется вина, шоколада, жареной картошки! Но нельзя. Диабет не разрешает. Да и денег на них нет. Да! Надо заплатить за квартиру! А где взять деньги? Не у кого! Ужасно это! Читаю новости. Так! Сгорели три дома престарелых. Количество жертв уточнить не удалось. Какой- то министр в командировке заплатил пять миллионов за два дня пребывания в отеле. Молодец, вписался в рынок. (Утверждают, что вписаться в рынок, это значит потерять совесть.) Читаю дальше. Какие –то артисты поставили спектакль о Горбачеве. Есть поговорка: берешь деньгами, отдаешь судьбой. Дальше! Известную певицу поклонники заставляют похудеть. Не слушайте их, актриса прекрасная! Ваша красота и чудесный голос удивляют весь мир! Обидно это потерять!

…Хочется уснуть, но не получается! К счастью повезло. Что-то в очередной раз сочинил, наболтал влиятельный министр, и я уснул. Естественно, сон не заставил себя ждать! Опишу его!

…Ночь! Румыния! Бухарест! Я иду по широкой улице. Толпы веселых, счастливых людей! Я заворачиваю в тихий переулок и иду к известному монастырю. Архитектурно он изумителен. Навстречу тихо едет машина с полицейскими. Я останавливаю ее, полицейские выходят из машины, и я прошу их одолжить мне пистолет. Просто так! Ну, просто по человечески! Полицейские улыбаются, приглашают меня в машину, и подвозят к красивому зданию европейского вида. Это сумасшедший дом. Меня встречают медсестры, вводят в какую- то комнату и укладывают на кушетку. Я смеюсь, рассказываю анекдот. И в этот момент входит врач, похожий на Грига. Он делает мне укол и хочет уйти. Я умоляю его сделать еще два. Он делает и все вокруг исчезает. Где я был? Где гуляет мой мозг? А где хочет! Это обычная жизнь писателя! Бег за собственным мозгом!

…Господи! Ну почему мы так долго живем, как идиоты! Не получив ответа, лечу куда-то вниз… Постепенно становится тепло и солнечно. Что это значит? Где я?

…Средиземное море. Голубое, зеленое, теплое! А вот и пляж! Песок белый, мельчайший! По нему с трудом ходят старики европейцы, пенсионеры. Они смеются и пьют легкое вино и ледяное пиво. Своих страшных, обвисших тел совершенно не стесняются. Они объездили весь мир и видели все, что украшает его. Мне горько, обидно, но за них радостно! Я улетаю! В полете плачу! Я делаю сравненья и плачу!

…Манхеттен! Отель « Бархатная кожа»! Год не ясен: пятидесятый, шестидесятый, тридцатый… Великолепный зал ресторана! Поют молодая Джо Стаффорд, и Перри Комо! Поют знаменитую песенку Винсента Юманса « Чай для двоих!». Успех сумасшедший! Зал ревет! Я, естественно, в оркестре. Я играю на саксофоне, который всегда ненавидел, а сейчас люблю. Я счастлив! Вдруг все переворачивается! Все летит кувырком! Я в другом ресторане! В Чикаго! Я молод, красив, строен! Я танцую буги- вуги с гибкой, стремительной, легкой как пушинка, Ритой Хейворт! Мы танцуем яростно, с восторгом! Пот летит с нас дождем! Я не хочу просыпаться! Не хочу!!!

В БОСТОН, САШЕ ТРЮФЕЛЮ

Саня, привет! Сегодня утром я выпил лекарства, не совсем те, что нужно…То есть, совсем не те… (С диабетиками, видавшими виды, это бывает). И у меня возникла интересная идея. (Откуда она взялась… Ну ладно. Ясно.)… Так вот! Я решил пролететь над твоим Бостоном и поздравить всех вас с Рождеством…Что бы ты понял, что я - это я, объясню, как я буду выглядеть.

Может быть, я появлюсь над городом в виде бескрайней, дымчатой  елочки, медленно уплывающей за горизонт…Может быть - в виде прозрачной испанской груши, похожей на грозовое облако…А может быть, я притворюсь колоссальным, поражающим мир, пушистым крымским яблоком…Но главное, вот что! Я точно знаю, что в любых вариантах, я буду бирюзово- зеленого цвета! И займу собой весь небосклон над городом!

Сегодня вечером я буду пить Кагор за Россию, за Америку, и за весь Мир, который в скором времени или исчезнет, расплавится в атомном вихре, или превратится в цветущий, весенний сад! Обнимаю! Жди! С Рождеством!

1998 год. ДЕФОЛТ

Бабах!!! Молись, Россия! Огромный камень, неизвестно с каких небес, рухнул в лужу с головастиками! Откуда прилетело это чудовище?! Обещали мир и благоденствие… А на самом деле что?! Обвал! Катастрофа!

Несчастные головастики миллионами мечутся, ища спасения! Тонкий, отчаянный, жалкий визг стоит над лужей! Сколько сдохло? Статистика молчит. Она оцепенела. В горло ей забит каменный кляп. А может быть просто её время ещё не пришло… Но она когда-нибудь раззявит со скрежетом свою ржавую пасть!

Один политик лет через десять рассказал, что сразу после дефолта кто-то из руководства страны быстро улетел отдыхать, ловить рыбу в Австралию. На золотые пляжи, к зелёной, прозрачной воде, под ласковое солнышко! Смылся, то есть…

Но что один политик не может сказать про другого политика? Всё что угодно может сказать. Иногда, даже правду… Далее!

Прошёл август, сентябрь, октябрь… Всё тоже месиво… Никаких надежд… А вранья! Ужас!

Ноябрь. У нас с Ларисой появилось немного денег. Продали десяток старинных разноцветных бокалов из богемского хрусталя. Бокалы были дедовские, чудо красоты! –словно вырезанные из драгоценных камней… Отдали за копейки… Но сейчас и это деньги…

Идём в наш магазин. Волнуемся. Там венгерская колбаса с перчиком, немецкое варенье, швейцарский сыр, свежий, хрустящий хлеб, финское масло, фрукты, овощи… Сладкое вино из Греции! Ах — ах!

Входим. Действительно — прилавки ломятся. Сразу бьёт в нос ошеломляющий, пронзительный запах копчёностей, ванили, свежемолотого кофе… Сбивает с ног… Голова кружится… Не понимаешь, куда попал… Может быть это рай?

Лариса встала в маленькую очередь. Я отошёл в сторону и отвёл на секунду взгляд от ярких коробок и бутылок.

Недалеко от меня, всем телом навалившись на прилавок, изо всех сил пытаясь приблизить лицо к запахам, в страшном напряжении застыла красивая, высокая женщина в оренбургском платке и дорогой меховой шубке из разноцветных шкурок. Она вся превратилась в обонянье. Вся — с головы до ног. Она поворачивала голову то вправо, то влево, медленно водя взглядом по продуктам на прилавке, и пытаясь понять, почему ей всё это недоступно. Ноздри её точёного носа жадно раздувались, глаза стали безумными, лицо посинело… Она НИЧЕГО не могла себе купить! Она могла только втягивать в себя эти запахи, завладевшие ей безраздельно! ИЗВЕСТНАЯ АРТИСТКА КИНО!

В двух шагах от неё, опустив голову в изодранной кроличьей шапке, в лёгком, насквозь промокшем плаще — мешком, беспомощно стоял мужчина лет сорока, видимо муж обезумевшей актрисы, самый несчастный человек на свете. Он смотрел в пол. Лицо его сморщилось и повисло, как набрякшая от воды тряпка. Он хотел одного, немедленной смерти — на его глазах жена сходила с ума… Удивительно, что позор и страданье не убили его тут же, на месте. А может быть и убили. Потом, через час. Или два. И его и её…

Ко мне подошла Лариса, румяная, вспотевшая, явно не в себе… Я взял у неё сумку, приятно тяжёлую, полную райских даров, и мы быстро пошли домой.

Люди, в густых, синих сумерках, медленно идущие нам навстречу, так смотрели на нашу сумку, раздутую вкусной жратвой, что становилось страшно. «Пистолет! Надо пистолет купить!» — совершенно серьёзно

думал я. –А иначе как в магазин ходить? Убьют! Мы же все сошли с ума! Кокнут и глазом не моргнут!»

Пошёл снег. Окна домов тепло светились оранжевым, жёлтым, зелёным… Как будто ничего не произошло… Я шагал по снежной каше и продолжал бормотать: « Коллапс! Банковская система рухнула! Экономики нет! Зачем они врали, что дефолта не будет? Чего они этим добились? Ведь в этом вранье не было никакого смысла! Дефолт был неотвратим! Даже обмануть толком не могут, бездари! (Стоп! Понял! Осенило!) А что если они врали со смыслом?! Ведь в неожиданно образовавшейся панике можно украсть сколько угодно денег! Миллиарды! Да! Так и было! От них можно ожидать что угодно!»

Идём дальше… Мимо нас на бешеной скорости пронёсся огромный, серый джип… Облил грязью с головы до ног… Но нам только смешно… Разве можно испортить настроение людям, у которых полная сумка всякой вкусноты? Попробуйте, не получится! Ну, наконец и дверь в наш подъезд… Лифт, тепло… Скоро сядем за стол… Греческое вино янтарного, медового цвета… Наверно густое, ароматное!

Что мы будем делать, когда деньги и еда закончатся — мы не думали… И правильно делали.

РЫЖИЙ… (СОН)

…Я умер. И сразу понял, что я должен сделать. Я полетел в Турцию и через несколько секунд оказался во дворце Рыжего. (Дворец в прессе назывался дачей).

Рыжий, с женой, 23 летней красавицей Ритой Мармеладкой ели фрукты, пили легкое вино и беседовали.

Рита. Какой ты молодец, Рыжик! Как ловко ты облапошил наших российских дураков! Я от тебя балдею! Сколько у тебя миллиардов? 10, 20, 30?

Рыжий. Рита, я не люблю говорить на эту тему… Я просто работал! И все!

Я подлетел к Рите и дунул ей в ухо. В ее голове сразу все преобразилось.

Рита. Работал он! Ты убил страну, и 10 миллионов человек! Ты преступник! Негодяй! Тебя повесить мало! Из тебя надо суп сварить и отдать нашим собакам!

Рыжий. Рита! Что ты говоришь! Ты с ума сошла! Я вызову доктора!

Рита. Себе вызови доктора! Импотент сраный! Вонючка!

Рыжий подошел к Рите и дал ей пощечину.

Рита. Ах, ты так?!

Рита подскочила к стене, сорвала с нее ятаган, и, взвизгнув, одним ударом разрубила голову Рыжего пополам. От лба и затылка до основания шеи. Рыжий рухнул на пол. Вбежали пушистые домашние еноты, и стали вылизывать с пола его кровь, которая на глазах чернела…

Рита (отбросила ятаган). Вот так! Отчитайся перед Богом за свою работу! Чертова игрушка!

Рита засмеялась, превратилась в прекрасную золотую птицу, и через мгновенье переместилась в 12 век, в должность старшей жены иранского шаха, который полюбил ее за уменье бросать ножи точно в цель.

…Я понял, что мне здесь делать больше нечего и полетел к ДРУГИМ.

…В полете я неожиданно встретил свою старинную подружку, Маргарет Тетчер, отдыхающую среди оранжевых облаков и любующуюся красотой Англии. Я все ей рассказал, и она по- дружбе пообещала, что этот мой сон сбудется. И не только этот.

НЕСЧАСТНАЯ, МИЛАЯ ДОКТОР СЕРОГЛАЗОВА

«Черт! Дрянь! Ведьма! И это московский врач! Не могу!» — такие обжигающие мысли носились у меня в голове, пока я бродил по Елисеевскому. Наконец поняв, что ничего нового нет, цены такие- же сумасшедшие, я направился в единственное место, которое мне в этом магазине нравилось- в винный зал… Красивый, уютный, народу нет… Вино такое, какого нет в других магазинах… Куда-то исчезло итальянское полусладкое, и я надеялся его там найти и купить, хотя пить мне вредно, мне это запрещено. Впрочем, я диабетик, мне запрещено все, что я люблю.

Ну вот и вход в зал, вхожу и сразу завернул направо… И на высокой, многоэтажной винной полке, которую знаю и уважаю много лет, увидел вино, которое надеялся найти! Итальянское, полусладкое, красное! Мысли сразу успокоились, сердце тоже, и я, очарованный радостной встречей, встал напротив бутылки, и стал на нее смотреть, как на старого друга, с которым случайно встретился через много лет разлуки!

…Что-то произошло… Стало тепло и светло… Оранжевые облака… Музыка… Совершенно удивительная… Я боялся пошевелиться… Наконец решился: справа и слева от меня стояли Элла Фицжеральд и Луи Армстронг… Они были выше меня на голову, они были светло-коричневого цвета, они улыбались…

Элла сказала:

— Саша, не сердись на доктора Дарью Сероглазову… Она только что закончила институт… Она покорно выполняет требования главных шкуродеров, тебе известных… Но если она, бедная Даша, эти жесточайшие указания не выполнит- ее уволят! И что делать? Ты знаешь, что ее ждет… Это правда, Саша, что она нарушила твои договоренности с врачом, которая тебя лечит… Она выписала тебе инсулина меньше, чем твой врач, Эльза Донатовна Лифляндская, которую Даша заменила на один день… Она, Даша, выписала тебе инсулин в обрез, буквально считая капли… Она лишила тебя маневра, возможности подготовиться к поездке! Ну вот пришло время, инсулин заканчивается и тебе нужно срочно лететь за ним! Срочно! А ты внезапно заболел, и встать с кровати не можешь! А ты вынужден! Ибо если инсулина у тебя не будет- ты умрешь! И от поездки в такси, тоже можешь умереть, поскольку у московских таксистов средне-азиатского происхождения, обычно не работают кондиционеры! И понятно, почему! Ты уже, задыхаясь, выскакивал из такси и, прогнав таксиста, сидел на скамейке, надеясь отдышаться…

Хриплый голос Армстронга гулко заполнил весь зал:

— Элла, прости… У нас мало времени, мы должны объяснить Саше, зачем мы здесь… Саша! (Сотни бутылок звякнули, люстры закачались, воздух стал горячее.) Даша не слишком виновата… Мозги врачей окаменели, перестали выполнять свои функции. При таких условиях, в какие они попали, равнодушие и безразличие — единственное спасение… Врачи не понимают, что они сломлены, что их нужно спасать… В них гаснет творческая искра, они становятся счётными машинами… Мозги забиты министерским, удушающим дерьмом, мозги повреждены, и их нужно прочистить, чтобы вернуть к жизни… Вот именно для этого, мы и находимся здесь… Кому-то из людей мы обязаны объяснить свой визит… И мы выбрали тебя! Ты близкий нам человек, ты музыкант, ты часто слушаешь нас, ты понимаешь, что и как мы делаем, поэтому процесс очищения произойдёт в твоём присутствии… Смотри!

В зал медленно вошла эндокринолог Дарья Сероглазова. Было видно, что она находится как бы в полусне, и совершенно не понимает, что с ней происходит.

— Она тоже нужна! –сказал Армстронг. — Начали!

В руках у него появилась труба, он приложил её к губам, и нежнейшие звуки полетели к Небесам! Грянул мощный, пробуждающий жизнь тела и мозга, оркестр! Запела Элла! И всё это сплелось в такое поразительное, потрясающее явление искусства, призывающее к очищению, правде, чести, и любви, — что мы восторженно ему подчинились и поднялись выше самых высоких гор мира! Очищение- здесь! Поднялись и огляделись: синий бескрайний простор! Город внизу… И неожиданно, совершенно ошеломив нас, весь он покрылся белыми, жёлтыми, розовыми цветами! Они росли, поднимались к солнцу, и, наконец, с нежностью и благоговением растворились в нём!

— Всё! — крикнул Армстронг, и мы очутились в Елисеевском, в винном зале, рядом с моей любимой бутылкой…

Доктор Сероглазова плакала:

— Луи, что ты сделал со мной! — захлёбываясь, и едва держась на ногах, сказала она. — Мне стыдно за всё! Я не хочу больше быть врачом! Возьми меня с собой, Луи! Ты даришь людям счастье, а я нет! Я больше так не хочу! Луи! — Даша заплакала ещё сильнее, ещё отчаяннее, и случайно, до крови, оцарапала себе щёку ногтями.

Фитцджеральд подошла к Даше, обняла её, и сказала:

— Я забираю тебя к себе! У тебя есть душа, талант, ты привлекательна внешне, мы будем выступать с тобой на Небесных концертах! Но всё! Больше не плачь! Луи этого не любит!

Армстронг, улыбаясь, и вытирая пот, подошёл ко мне, и сказал:

— Саша, сегодня мы сделали не слишком сложное, но важное дело! Мы прочистили мозги двумстам тысячам врачей! Вашим, американским, французским, английским, африканским, азиатским, немецким, японским, австралийским… То есть, всем кто подвернулся! Всем, кто в этом нуждался! Прощай, мой дорогой! И когда ты придешь домой, ты найдешь в интернете мой новый концерт! Это просто! Солистками там будут Элла Фицжеральд и Даша Сероглазова!

Бесшумно они все исчезли. Я один стоял напротив любимой бутылки. Я чуть не умер от тоски. Через полчаса я был дома, пил долгожданное вино, смотрел обещанный удивительный концерт и плакал от восторга. Концерт был гениален. Даша потрясла меня. Луи и Элла были как всегда недосягаемы. Я допил бутылку, дослушал концерт и уснул.

Ночью мне плохо спалось. Какие- то дикие сны и боли во всем теле мучали меня. Приснилось, будто бы я, мальчишкой, избил прекрасного толстого флейтиста Аркашку Мотылькова, моего однокурсника… Зачем? Почему? А просто так! От избытка жизнерадостности! Я заплакал и проснулся… Окно было открыто… В нем сияли луна и звезды… Но не только они обрадовали меня! Прекрасная тихая музыка лилась с Небес! Я всмотрелся и увидел гигантскую, заоблачную, чудесно красивую Дашу… Она сидела на лунном серебре и с невидимым оркестром пела Колыбельную… Все боли меня мгновенно оставили, сердце расцвело нежной радостью, я лег в кровать и мгновенно уснул… Я знаю, что Даша пела не только для меня! И это меня согревает!

РЕАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.

Мне говорят, иногда, что я совершенно оторван от реальной жизни, что я совсем ее не понимаю.

Да! Может быть так… Но! Но! Если я ее пойму, то что мне делать?

Недавно я, по инету (видео) видел спектакль, в котором по сцене, залитой водой, бегали артисты и говорили, что — то… Они даже катались по сцене, мокрые совершенно… Брызги летели! И сверкали ослепительно в лучах света! Кайф! Кайф! Кайф!

Режиссер в телепередаче объяснила, зачем вода… Но что это изменило? Зритель воспринимал спектакль, как банальное сумасшествие, отчаянный прорыв беспомощной бездарности, глупый выпендреж и только… Несчастные артисты! Как Время издевается над ними! И над нами тоже…

Ночью я вытащил из холодильника большой, красивый, вкуснейший торт… Как- то отвлекся, покритиковал кое — кого, о ком и помыслить страшно и торт упал… Но может быть все было совсем не так? Ночью я всегда болен, меня пошатывает, на ногах я стою не очень уверенно… Ну, зацепился… И драма произошла! Диабетик брякнул на пол прекрасный торт! Драма! Да… Нужно знать, как жить, и кого критиковать… А то останешься, без «вкусненького»…Но, может быть мне помогли? Не позволили съесть больше чем можно? Какой- то санитарный выпад невидимых сил… Почему я подумал о какой -то помощи, не ясно… Но — вдруг? Фантастический реализм, по Достоевскому…

Один кусочек я все-таки успел съесть, и сахар утром подскочил! Ох, как! 14,1…Это не очень хорошо, и даже очень плохо… Он должен быть 8, максимум… Ну вот! Реальная жизнь! Разве в ней интересно разбираться?

Когда -то давно, когда я только начинал писать пьесы, один из самых знаменитых режиссеров, ходивший в голубых брюках, попросил свою подружку, известную драматургессу, рекомендовать к печати мою пьесу. Она сказала, что мне (мне! не ей!) от этого будет только хуже. Я не уверен, что она прочитала мою пьесу. Реальная жизнь!

С наслаждением слушал Мирей Матье… Как она пела! Какая музыка звучала дивная! У меня было такое чувство, словно я стою на зеленой, летней поляне! По пояс в цветах и травах! Светит солнце! Блаженство! Радость! Ну разве это не реальная жизнь? Разве я проскочил мимо неё?!

ПИСЬМО ЛЁШКИ СВЁКЛЫ

Вчера я получил письмо от композитора Алексея Н… Живет он в Питере. С детских лет он мой друг. Учились мы в музыкальной школе в одном классе. Потом о одном музучилище. Потом на одном курсе в Московской консерватории. Когда — то судьба нас развела. Он в Питере, я в Москве. Но друзьями мы остались. Свекла — это его кличка. Так мы, дети, прозвали его за необычайный румянец, еще в школе. Ну и прилепилось это прозвище к нему, на всю жизнь. Он уже давно серый, старый, морщинистый, а все равно- Лешка Свекла.

Вот что он написал мне: «Саня, дорогой, дело одно произошло. Я тебе обрисую. Недавно я получил маленькое наследство. Года два прожить можно. И не так безобразно, как я жил всю жизнь, нищий композитор, (меня играют иногда, но денег не платят, по -прежнему), а прилично, в скромном достатке… Не клянча ничего у нашего государства, считающего каждую копейку, причем не свою, а каждую мою.

Ну получил я наследственные деньги, купил одежду отличную, лекарства, коньяк хороший, стали мне привозить на дом еду всякую интересную. Даже вырезка у меня появилась говяжья, настоящая, которую можно есть. Подружке своей купил что- то, жене бывшей в Выборг деньжат послал, дочке тоже… Ну, и слегка я воскрес! Ну, думаю, подышу немного! Так я себя много лет ощущал ходячим говном, а теперь- воскрес! Ботинки итальянские, пальто немецкое, костюм французский! Кайф! Квартиру свою страшную отремонтировал! Живу! Все мечтал сдохнуть поскорее, а теперь надеюсь пожить! Ну и однажды наскочил на объявление: маленькому мальчику Диме нужно операцию сделать! А у матери денег нет! Муж исчез куда — то! Куда — неизвестно! Болезнь у мальчика сложная, что –то с головой… У нас лечат, но ничего сделать не могут… Ну вот она и решилась собрать деньги на лечение за границей… Я узнавал: стоит операция в три раза больше, чем у меня есть… Что делать? Она писала, что даже на еду деньги кончаются… Уже за квартиру заплатить нечем… Друзья пытаются помочь, но сами еле живы… Денег нет ни у кого… Я это все уразумел и решил я женщине этой, Алисе Марковой помочь… Ну, дать денег хотя бы на элементарное: на еду, и на плату за квартиру… Позвонил ей, она очень обрадовалась, поблагодарила, и сказала, что через два дня встретится со мной и деньги возьмет…200 тысяч я ей обещал… Пересылать через какие — то организации я не хотел… Суть ясна? Конечно, ясна… Ну, собрался, снял деньги, сложил их в красивый конверт, и вдруг мысль мне в башку стукнула: куда ты, дядя! Выследят тебя и обворуют! Или засунут в какую — нибудь машину, отвезут в лес, и будут бить, пока ты все деньги не отдашь! Вот так может быть! И уже бывало с кем — то… Неоднократно… Люди, которые помогают другим, прячут свои имена… И не только из скромности… А по причинам, которые я уже описал! Но что делать?! Я ведь уже обещал! Ну, звонит она, я назначаю встречу на следующий день в 16.00 на станции метро Морская, в центре зала. Она обрадовалась очень, хотела фамилию мою узнать, что бы отблагодарить меня через прессу… Но я от этого оказался… Придумал причину и отказался… Тебе, конечно, ясно, почему… Ну, готовлюсь к встрече: вызвал гримера и костюмера. Они меня превратили в старика глубокого, нищего, больного и поехал я… Думаю увижу ее, ситуацию осмотрю, пойму, и решу, что делать… Приехал. Она стоит и ждет. Симпатичная, одета хорошо, но изможденная совершенно… Я прошел мимо и сел на лавочку. Рядом со мной сидели два здоровенных парня. Слышу разговор: «Как он подойдет, сфоткай его… И бабки в кармане!» И смеются… Я понял, что эти сволочи меня ждут! Алиса о них может не знать… А может быть и знает… Телефоны прослушиваются элементарно, у всех… Ну, встал я и ушел… Вот так я помощь оказал! Сейчас сижу в ресторане, пью водку и гадко у меня на душе! Несмотря на итальянские ботинки, немецкое пальто, и французский костюм! Обнимаю тебя, Саня! И пью за тебя и твои книжки! Я все купил! Штудирую!

БАЛЕТ И ПРОЧЕЕ…

Я не люблю балет… Бессмысленное, грубое искусство… Правда есть два балетных артиста, которые восхищают меня… Но имен я не назову, а то меня запишут, куда — нибудь, куда мне совсем не хочется…

Я и оперу искусством не считаю… Оперы просто нет… Слушать оперную музыку можно… Иногда она прекрасна, восхитительна… Но посмотрите, что происходит на сцене! Сценическая часть ужасает своей беспомощностью, бестолковостью. Но! Оперные артисты вовсе не бездарны! Просто от них требуются такие таланты, которыми человек обладать не может! Хорошо петь и при этом хорошо играть — невозможно! Это умел один Шаляпин. Все, кто видел его в роли Бориса Годунова, выходили из зала потрясенные… Может быть то, что я написал, очень спорно… Но меня это не пугает…

Я включил компьютер. Посмотрел главные сообщения… Тягостно все… Очень… Поехал дальше… Наткнулся на рекламу своей книжки… Рядом другая… Имя знаменитое… Смотрю дальше… Появилась «Летучая мышь» в исполнении известного европейского театра… Смотрел несколько минут… Ничего нового… Клоунада, глупость, грязь… Что делают персонажи- понять нельзя… Таскают друг — друга за ноги, по полу… Дерутся… Ездят верхом мужчины на женщинах… Целоваться забывают… Да это как — то и не вписывается в этот маразм… Ухожу…

В Московскую оперетту я попал в 1974 году… Мой консерваторский Учитель, знаменитый хоровой дирижер, позвонил главному режиссеру, с которым дружил, и меня взяли на освободившуюся должность хормейстера… Спектакли в театре были довольно хорошие, и публика ревела от восторга… Мне в театре нравилось. Я репетировал с хором мюзикл Колкера, пил кофе, коньяк, острил… И совершенно не понимал отношений в труппе. А они были очень напряженные. Я благодушно бродил в центре военных действий, и до меня не доходило, что происходит вокруг. Например, такая сцена: главреж остановил молодого, уже знаменитого артиста, положил ему руки на плечи, и глядя ему в глаза, снизу- вверх, сказал: « А тебя я не выпущу в Венгрию еще пять лет!» Артист промолчал. Я, очень удивленный, пошел в буфет. Оттуда доносился смех. И я сразу забыл то, что видел…

Другая сцена. Я сижу в зрительном зале. По сцене бегают артисты. Идет репетиция. В метре от меня главреж схватил молодую красивую артистку за пышные бедра, крепко сжал их, и сказал, как –то хищно: « Мы тебя переведем в хор!». Артистка, не дрогнув, спокойно ответила: «Переводите!». Она знала, что главный шутит. Если бы он это сделал на самом деле, артистка могла покончить с собой. Ее — в хор! Для известной красавицы — солистки, это позорище! Ужас! Небо, море, солнце, театр! Прощайте!… Я, пораженный, не знал, что и думать! На моих глазах убивали человека! Такие мысли мелькнули у меня в голове! Наивный! Никуда ее не перевели! В следующем спектакле дали одну из главных ролей! Как это все понять?!

…В театре у меня сложилась репутация очень остроумного человека. Почему — не знаю. Может быть артисты боялись лишнее слово сказать. (Не дай Бог, задену кого — то!). А я не боялся. Говорил, что хотел. Меня слушали и удивлялись, что я разбрасываюсь совсем не безобидными остротами, направо и налево. Они не понимали, что я просто очень молодой человек. Выпускник Московской консерватории. Мечтающий о совсем другой работе. Смотрящий на все свысока. Я ждал, когда мой Учитель заберет меня к себе. И все. Мне была безразлична жизнь этого театра. А артистам — не безразлична. Они отдали за эту сцену всю свою жизнь. До донышка! Они мучительно боролись за свою карьеру, и страдали, сталкиваясь с трудностями, которые преодолеть было невозможно. А я мог уйти на волю в любой момент. И думал об этом с удовольствием.

…Я уже плохо помню, что происходило в театре, но один эпизод меня поразил. И забыть его я не могу. Идет вечерний спектакль. Сижу я в директорской ложе, жду выхода хора, — такова моя обязанность. Контроль. А на сцене артист Фима, играющий роль портного, чинит фрак другому персонажу, тенору, который, по пьесе, должен выйти к гостям и спеть им что –то… Фима — портной, почти починил фрак тенора и тот жалуется (по пьесе!) что голос его стал звучать хуже… И вдруг Фима, повернувшись в мою сторону, громко рявкнул: «Что вы, дорогой мой! У вас голос, как улыбка Староторжского!». Публика в зале, разумеется, ничего не поняла, а я был ошеломлен! Что будет? Что будет с Фимой? Выговор? Собрание? Его полет из театра? Что?! Напрасно я сходил с ума! Ничего не было! Впрочем, может- быть, что — то и было, но мне не доложили… Фима продолжал играть разные роли… Артист он был очень хороший…

После спектакля мы — я, Костя и Сашка сидели в театральном ресторане. Был повод отметить мою «премьеру». В ресторане было очень необычно — на всех столах стояли большие блюда, с огромными красными раками. Это было событие редчайшее. Праздничное! Еще был копченый угорь и редкое пиво. Мы — в раю! Вдруг крик из раздевалки: «Убили!»… В ресторан проникли какие- то неизвестные, и поспорив с известным артистом, убили его. Загнали в живот длинную стальную спицу. И смылись.

Бандиты не убили артиста. Его спасли. Но остаток жизни он провел в инвалидном кресле. Друзья помогали ему. Приносили еду, лекарства, сигареты, а главное — водку, без которой он не мог… Жаль его…

Все. Воспоминания закончились. Вернемся в сегодняшний день. Мне пора в магазин. Нужно вино и сыр. Иду… Солнце, тепло… Машин на улице почти нет… Подхожу к магазину, вхожу в него, покупаю вино, выхожу… Вдруг голос:

— Миленький! Дай мелочишку человеку!

На скамейке сидел мужчина, лет пятидесяти, прилично одетый, но с совершенно разбитым лицом. Он улыбался. Я дал ему сто рублей и хотел уйти.

Мужчина. Писатель, сядь!

Я сел. От изумления не мог слова сказать. Лицо мужчины изменилось. Синяки исчезли. На меня глядел кто угодно, только не человек. От прекрасного его лица исходило сиянье.

Мужчина. Я скажу, дома запишешь. Вас на Земле восемь миллиардов. Высшие силы вынуждены устраивать войны, эпидемии, сажать правителей- негодяев. Все это нужно, иначе вы скоро погибнете от перенаселения. Жизнь человечества идет в постоянной борьбе за существование. Если борьбы не будет, вы превратитесь в беспомощных идиотов. Европа в страшном положении и это ее отрезвит. США — великая империя. Но все великие империи, существовавшие на Земле, рухнули. Правят миром Высшие Силы. Прощай!

Мужчина исчез. Я хотел встать, но не мог. Кто это был? Зачем я ему? Что мне ждать дальше?

МОЦАРТ И ДРАГО…

…Было лето… 2017года… Жаркое невероятно. Я сидел в кафе и, обливаясь потом, пил холодную минералку. Где- то за стеной, тихо гудел кондиционер, но это не спасало… Ночью мне приснился какой- то господин Мясницкий и обещал все объяснить… Лица я его не разглядел. На нем была золотая маска. Что он хотел мне объяснить? Бред какой-то! Только я собрался встать и уйти, как рядом со мной, неизвестно как, и откуда, появился странный мужчина. Странность его заключалась, в том, что одет он был так, словно никакого лета, не было и в помине! Ну, объясните, зачем на нем был старый, драный, грязный тулуп? Огромные валенки, и шапка из кучки еловых шишек?! К тому же фигура его плавала в воздухе, то раздваиваясь, то собираясь… Забыл про лицо сказать: когда я учился в консерватории, такое лицо было у вахтера… То есть, ничего особенного… Мужчина приподнял шапку, привстал, поклонился и сказал:

— Здравствуйте, дорогой писатель, Саша! Это я, Мясницкий Сергей Соломонович! Я ведь могу к вам так, запросто, обращаться? Это я приснился вам сегодня ночью! Не обращайте внимания на мою одежду! Я прилетел из мест, где все так ходят. Вы, хотите верьте, хотите нет, я старше Вас на много миллиардов лет! Господином Мясницким, Сергеем Соломоновичем, я пробуду лет триста! Вы, про жизнь вашу, все правильно написали! У начальства вашего — носорожья кожа! Но не все так просто в этом мире, дорогой Саша! И я попробую кое -что вам объяснить! (Вдруг откуда –то послышались тихие звуки игры на арфе). Нет!!! Не смей!!! Сумасшедшая!!!

Мясницкий бесшумно взорвался, исчез, и на его месте появилась очень красивая женщина, возраста совершенно непонятного. Ей можно было дать и 30 лет, и 150! У нее была прекрасная фигура и удивительные глаза. Цвет их постоянно менялся. То они были карие, то зеленые, то голубые… При этом они ярко мерцали, как звезды… (Я себя не описываю, я просто сидел, как каменный) …Женщина приблизилась ко мне, придвинула к моему лицу свою большую, белую, ароматную грудь… Потом села мне на колени, своим теплым, удивительно привлекательным задом и, обняв меня за шею, весело прошептала:

— Ну что, мальчишечка седенький, прошвырнемся? До матери Венеры, рукой подать!

Что — то свистнуло, заревело и на место исчезнувшей женщины мягко приземлился Мясницкий… Он был одет римским консулом. Он смеялся.

— Я не могу отделаться от этой дамы 20 тысяч лет… У нас был роман, я устал от нее и ушел к другой женщине… Она 20 тысяч лет не может мне это простить… Вечно мешает в делах… Ну ладно… Да! Тебе надо сказать, кто она! Зовут ее Лиора! Она двоюродная сестра Зевса. Ее должность — хозяйка островных пляжей и конкурсов красоты… Зевс прогнал ее с Олимпа за недостойное поведение… Развратничать разрешалось только ему… Ах, Саша, как огромен, как прекрасен, как ярок, разнообразен и поразительно оригинален небесный, невидимый вами мир! Но это потом… Всему своя очередь! К делу, Саша! Смотри! (Передо мной появился кожаный чехол, в котором обычно носят кларнеты). Здесь бутылка вина! Выпей ночью стакан! Это очень тебе нужно! Ты, упорно пытаешься понять, что происходит с твоей страной! Она с твоей точки зрения почти погибла! Ты потрясен! Ты можешь сойти с ума! И меня командировали тебя спасти! Кто-что… Не важно! Узнаешь потом… Пей вино, и ничего не бойся! Ты под моей защитой! (Мясницкий исчез.)

Я с трудом дождался ночи. Наконец она наступила. Прохладно. Благоухает сирень… Луна ярко светит из — за прозрачных тучек… Тихо, мягко шумят деревья… Что — то тревожное есть в этом шуме… Пора! Я вынимаю бутылку из футляра и рассматриваю ее. Она была тяжелая, треугольной формы, совершенно черная. Я открываю ее, наливаю в стакан густое, темно- бордовое вино, и быстро выпиваю. И тут же я очутился в лесу, сидящим на толстой ветке многоствольного дерева. Как это произошло я не понял. Мне показалось, что дерево дышало. И все деревья, из которых состоял лес, были необычной формы и едва заметно шевелили ветвями. Листьев на ветвях не было. Они были покрыты чем — то похожим на грибы. Я нисколько этому не удивился. Я был готов к любому полету. Хоть на Луну, или дальше. В Москве была ночь, а здесь сияло солнце. Не зеленое, не фиолетовое, не синее, а самое обычное, такое к какому мы привыкли. Внизу на полянке стоял маленький, белый домик, сказочного, немецкого типа. Красивый удивительно, похожий на пирожное, в котором дружно живут всякие сладости: крем, мармелад, изюм, и прочее… В домике кто — то смеялся и звучала музыка. Вот она закончилась, и на крыльцо, напевая и покачиваясь, вышел толстенький, кривоногий, остроносый мужчина, похожий на Моцарта. Одет он был в обычный костюм вельможи 18 века, а голова его была покрыта старинным, белым, париком. Очень длинным, до пояса. Следом вышли юноша и девушка, тоже очень веселые, и очень нарядные. В бархатных одеждах и кружевах, того же фасона, что и у Моцарта. Щеки и губы их были выкрашены в ярко красный цвет. Они шли, держась за руки. У них был вид влюбленных, встретившихся на очередном свидании.

Мужчина, похожий на Моцарта сказал:

— Даша и Юра! Дети мои! Сделаем перерыв в винопитии! Хотя в этом мире заниматься чем –то другим, не слишком интересно! Но нужно! Садитесь! (Юноша и девушка сели на скамеечки). Вас, наверное, удивит, но я совершенно не жалею, что, покинув земной мир, я, Моцарт, превратился в Черта. Вернее, меня превратили. Знаете, за что? За то, что я в земной жизни доставил людям очень много радости. А это, по здешним меркам, большой грех. Нужно много работать, чтобы получить прощение. Но если я его получу, я не уйду отсюда. Мне здесь интереснее, чем на земле. Сейчас я расскажу вам, чем я занимаюсь, и почему вы оказались рядом со мной. Вы были самой известной балетной парой мира, вас ждали миллионы! Видеть вас считалось счастьем! И вы стали кое-кого раздражать! Машина, на которой вы ехали на выступления, была в полном порядке, но мотор ее неожиданно взорвался! И вот вы сидите напротив меня!

Даша. Господин Моцарт, вы говорите нам страшные вещи! Вы не можете объяснить, что это все значит?

Моцарт. Могу! Разве плохи были фрукты и вино, которыми я вас угощал?

Даша. Господин Моцарт, не мучайте! Мы только что из огня!

Моцарт. Тогда слушайте! Вы думаете вашей страной управляют крокодилы, анаконды, и суслики в звании министров? Ошибаетесь! Вами управляю я! Объясняю! Мне нужно, чтобы страна страдала! Вся! И она страдает! Почему? А потому что я превратил ваше руководство в орудие моей охоты! Они пешки! Я отнял у них разум! Они делают все, что мне нужно, не понимая, чем они занимаются! А занимаются они истязанием своего народа! Страдает он долго, невыносимо! И в результате его страданий ко мне на кухню постоянно поступают тонны народных несчастий, объединенных в эмоционально- энергетический ком! Из него мой повар Драго делает пищу и рассылает ее по нашим подземным царствам! Мы, подземные тоже нуждаемся в еде! И нас миллиарды!

Из домика выходит черт Драго… Огромный, рыжий… Заспанный…

Драго. Шеф! Прибыли 250 тысяч тонн людских страданий. Что делать с ними?

Моцарт. Сделай их них паштет, сырные палочки и молочное желе… Мне уже звонили… Интересовались!

Драго. Слушаюсь! (Уходит).

Даша. А что будем делать мы, господин Моцарт?

Моцарт. Вы, дети мои будете варить компот и варенье из человеческих слез!

Даша. Мы?! Никогда!!

Моцарт (страшным голосом). Никогда!?!? А ну- ка, идите — ка сюда, бывшие звезды балета! Услада глаз человеческих! (Сам подходит к Даше и Юре, обнимает их, и проваливается с ними куда — то в глубину. На месте их исчезновения вспыхивает огонь, потом валит дым, и через несколько секунд они появляются на поверхности.)

Моцарт. Ну что, Даша, никогда?!

Даша. Буду, буду, буду! Все, что хотите буду! (Плачет. Платье на ней обгорело. Косметика на лице, черно- зеленого цвета).

Моцарт (Юре). А ты?!

Юра. Сделаю все! Вы меня убедили!

Моцарт. Драго, неси книгу!

Из дома выходит Драго, с огромной, толстой книгой в руках. По книге едва заметно пробегают зеленые огоньки.

Моцарт. Смотрите! (Прокалывает свой палец, из него каплет кровь). Моей кровью подпишите договор о полном и безоговорочном подчинении и служении темным силам!

Даша. А чем подписать?

Моцарт. Окуни свой пальчик в мою кровь и пиши «Даша!», и ты, Юра, сделай тоже самое!

Даша и Юра подписывают договор.

Моцарт (отбрасывает книгу). Темные силы не победимы! Праздник!

…И Моцарт, и Даша, и Юра превращаются в страшных, черных чертей и начинают носиться над поляной.

Моцарт. Праздник! Всем радоваться!

Деревья ожили! Из них вылезли страшные, уродливые головы! Засвистели, завыли, заквакали! Взлетели в воздух! И все это смешалось в огромный черный смерч, прорезаемый молниями!

Я дрожал. Из моего дерева полезли черви, трехголовые человечки, крохотные динозавры. Все они пели и плясали. Появился Мясницкий, он схватил меня за шиворот, и мы взлетели в небеса.

Солнце! Свет! Мы висим в золотом шаре! И мы спасены!

Мясницкий. Ты все понял?

Я заорал, что понял все!

Мясницкий. Ты хочешь домой?

Я. Нет!!! Совершенно! Отнесите меня куда угодно! Только не туда!

Мясницкий. Я знаю, куда тебе надо! Закрой глаза! (Я закрыл). Теперь открой!

Я открыл. Мы стояли на площади старинного города. Шла торговля, толпилось множество веселых, румяных людей. Пахло розами, свежим хлебом и навозом.

Мясницкий. Это Германия, город Любек, 18 век! Иди по этой улице и войди в первый попавшийся кабачок! Там твое счастье!

Мясницкий исчез. Я пошел по городу. Он был один из тех, в которые я всегда мечтал попасть. Готика, улыбчивые прохожие. Добродушные стражники, верхом. В конце улицы я увидел кабачок. Над входом была надпись: «Крепкое пиво и сочная свиная ножка!». Я вошел. Кабачок был совершенно пуст. Широкие, длинные столы из дуба, такие же скамьи. Из — за занавески вышла девушка и подошла ко мне. Ласково улыбаясь, она спросила:

— Какого пива желает господин сочинитель?

Она была так красива, так женственна, и обворожительна, что я не выдержал и заорал:

— Пушкин, старина, ты не прав! На свете счастья сколько угодно! А вот покоя и воли нет совершенно!

…Хотя в данном случае, я о «покое и воле» забыл навсегда.

ВОДЯНАЯ КРЫСА

…Я проводил гостей до калитки, и постоял там немного, прислушиваясь к их голосам… Расходились они шумно, весело, и очень неохотно. Кто- то предложил идти купаться «голышом и всем вместе», кому –то загорелось посидеть на крыше, кого — то потянуло в лес «к очаровательным нимфам и дриадам». Наконец — то стало тихо.

Над черным, неподвижным и как — будто очарованным лесом, низко висела огромная, пугающе красная луна…

Казалось, что внутри ее, — прозрачной и гладкой, — льются, льются, и никак не могут остановиться, густые, плотные массы багровых дымов… Или нет, больше она похожа на слепой глаз какого — то злого бога, вытаращенный в припадке дикой ненависти…

— Ужасная вещь, луна! — подумалось мне.

Что –то зашуршало. Я опустил голову, — посреди дороги сидела большая, мохнатая, собака и смотрела мне в лицо. Черная морда в темноте казалась безглазой… Мне стало жутко. Я бросил сигарету и пошел в дом, пытаясь понять, зачем вся эта чертовщина портит мне вечер.

— Андрей Иваныч! — тихо позвал кто –то…

Я обернулся. У калитки, сгорбясь, стоял профессор Антонович, мой недавний сосед по даче.

— Простите меня, ради бога, дорогой Андрей Иваныч, — смущенно забормотал он, входя в комнату:

— Вы, наверное, спать хотите, а я опять приперся… Сердитесь на меня? — и улыбнулся так жалко, так растерянно, что я мгновенно перестал злиться и сказал, что всегда рад его видеть.

Он усмехнулся и сказал басом:

Да уж… Рады… Какая там радость…

И тут же быстро и взволнованно:

— Вы видели, какая луна? Ужас! Совершенно не могу один находиться, когда такая луна! Лег в постель и не мог уснуть. Тревожно как — то словно жжет через крышу!

Я предложил ему выпить. Он закивал: Да, да, да… И вытянул из кармана бутылку коньяка. Я засмеялся, и спросил, как ему удалось так ловко положить в карман бутылку, что ее и не видно.

Он нахмурился:

— Никакой ловкости. Просто я …основательно худею, и одежда болтается на мне, как на вешалке…

Он нахмурился еще гуще и прибавил тихо:

— Жизнь коротка, слишком коротка…

Я разлил коньяк. Антонович мрачно посмотрел в окно, где на темно — синем фоне неба, трагически изламываясь, чернели ветви яблонь, потом на коньяк и неожиданно весело пробасил:

— Все! (хлопнул ладонью по столу) Амба! Хватит нудить! Лучше выпьем! Хотите я вам кое –что расскажу? –и, склонив к плечу голову, лукаво всмотрелся в меня. Разумеется, я согласился слушать.

— Ни черта вам не хочется меня слушать, дорогой мой, ни черта! Но, поскольку есть коньяк, а луна дикая, а вы терпеливы, я все –таки заставлю вас выслушать кое — что!

Он жадно и рассеянно выпил коньяк, помолчал… Я тоже молчал, пытаясь понять, на кого он сейчас похож: рост гигантский, плечи костлявые и широкие, на голове — громадной и тяжелой, — остатки седых волос, как перья… Подбородок остро торчит. Щеки впали. Углы прямого, крепко сжатого рта безнадежно опущены. Глаза, — черные, острые, — смотрят из — под очков, грозно и скорбно…

— Мефистофель… Старый, больной Мефистофель, — убежденно подумал я и предложил ему еще одну рюмку.

Он кивнул:

— Давайте, давайте…

Осторожно потягивая коньяк, оглядел комнату. Углы рта опустились еще ниже:

— Гости… Черт их возьми… Натоптали и ушли… (Глотнул. Острый кадык поднялся и опустился по жилистой шее.) Вы знаете, ужасно я хотел вмешаться в их болтовню о любви… Ужасно… (поставил рюмку на стол, замолчал…)

— Ну и почему же не вмешались? — спросил я.

— Не вмешался потому, что слишком печально все это, а они лепетали, лепетали, как утренние птички…

Я рассмеялся. Он с шутливой строгостью посмотрел на меня, погрозил длинным, узловатым пальцем и сказал:

— Смеетесь все, молодой человек, смеетесь… А знаете ли вы, что видите перед собой человека, который своим счастьем, да и несчастьем тоже, обязан крысе? — и прожег меня глазами.

— Ну и взгляд, черт возьми, — подумал я, а вслух сказал:

— Как это, крысе? Самой обыкновенной крысе?

Он усмехнулся, наслаждаясь моим растерянным видом:

— Что, писатель, заинтересованы? Да. Самой обыкновенной крысе. Впрочем, не совсем обыкновенной… Разольем по рюмочке?

В открытое окно донесся крик какой -то ночной птицы. Антонович вздрогнул и завозился в кресле:

— Черт, как кричит… Пронзительно и жалобно… Было это, милый Андрей Иванович, страшно давно… Сразу после войны…

— Вы воевали? — спросил я. Антонович опустил глаза:

— Нет, не пришлось. У меня врожденный порок сердца… Ну, вот… Я тогда еще учился в медицинском… После четвертого курса поехал отдыхать… Какие это были годы! С каким наслаждением мы дышали, ели, валялись на солнце… Любили с какой- то особенной жадностью… В доме отдыха нас в комнате было шесть человек, но это никому не мешало. Кругом лес, поля, стога! Прекрасное житье! Наташа — ее звали Наташа- приехала вместе с матерью через два дня после меня… Отец ее был крупнейший военачальник и, разумеется по этому их поселили в прекрасный двух местный номер…

Антонович как-то невесело усмехнулся и забарабанил пальцами по столу:

— С одной стороны хорошо, конечно, что папа крупный командир, а с другой… не очень. Мужчины почти все воевали и сохранили священный ужас к папиной фамилии… Не дай бог дочка пожалуется! Тогда… Страшно подумать!

Он улыбнулся и вдруг лицо его стало строгим:

— Знаете ли, как только я увидел ее, мое сердце кто –то сжал, мягкой, но неумолимой лапой… Вот так…

И показал, — медленно сжал у сердца большую красную руку и, разжав, вяло бросил ее на стол:

— До чего хороша была… Представьте себе: не очень высока, но стройна и гибка необычайно… Тонкая талия при высокой, развитой груди, золотистые, пышные волосы… И глаза… Изумительные глаза! Сплошь черные и как — будто переливающиеся черными, влажными искорками… И еще, казалось, что, что- то там дрожало… лукавое, опасное… Что это было, я понял в последствии…

Антонович бросил на меня рассеянный взгляд и тут же опустил глаза:

— Н- да… И еще чудесный загар… И походка… очень быстрая… И нос! Маленький, тонкий, чуть с горбинкой, хищно — красивыми ноздрями. Ну и рот, разумеется… Все в ней было красиво…

Из леса опять донесся протяжный, и как будто умоляющий звук. Антонович вздрогнул. Я предложил закрыть окно. Антонович испуганно замахал руками:

— Нет, нет, что вы… Бог с ней, с этой птицей… Ладно! Дальше! Познакомились мы с Наташей как -то очень просто… Я тогда недурно играл в волейбол и часто появлялся на площадке. Она тоже любила поиграть, но не столько мячом, сколько мужскими сердцами. На площадке она вела себя очень смело… Сама выбирала себе команду: вы, вы, нет, не вы… И вообще любила распоряжаться.

И передразнил тонким голосом:

— Товарищи офицеры! И так далее… Меня она просто взяла за руку и увела из другой команды, и им — тоже за руку- отдала маленького, рыжего лейтенанта Кононенко… Разумеется, я играл как зверь, и мы выиграли у всех… Что усмехаетесь? Неужели вы думаете, что тридцать лет тому назад, эта рука не могла хорошенько ударить по мячу?

И поднял над головой длинную, как весло, жилистую руку. Я поспешил объясниться:

— Павел Сергеевич, поверьте, что усмехаюсь я над ее генеральскими замашками. Таких женщин я знаю и отношусь к ним немного иронически…

Антонович улыбнулся, закурил и сказал:

— И правильно делаете… Ну вот… Выиграли мы у всех… Она взяла меня за руку и сказала… Паша, с этого дня вы должны все время играть в моей команде. Вы даете мне слово? Я разумеется дал… Надо сказать, что выбрала она меня — а она именно выбрала — не только за то, что я хорошо играл в волейбол… В те времена я еще не был похож на ощипанного птеродактиля… (Антонович дернул костлявыми, широкими плечами). И рост, слава богу, под два метра и сложение ничего. И женщинам я нравиться тоже, кажется, умел… Но вот с ней у меня, ничего не получалось. Увижу ее и столбенею, как последний идиот. Представляете себе? Здоровенный, двухметровый мужик улыбается, молчит и смотрит восторженно и испуганно…

Я перебил его:

— Ей это нравилось, наверное?

Прямые, жесткие губы Антоновича перекосились насмешливо:

— Нравилось? Да, нравилось. Два дня нравилось, а потом надоело. Ей нужны были страстные поцелуи, объятия, проклятия… Ей нужна была страсть в клочки, а я вел себя как истукан… Господи! Что она только не делала, чтобы расшевелить меня! (Антонович усмехнулся, помотал головой). Идем по лесу, слушаем, как птички поют. Я — счастлив до безумия. А она вдруг остановится, возьмет меня за руку, посмотрит в глаза и скажет- нежно, так, томно… Павлик, я устала, давайте полежим в траве, вон там, за тем деревом… Там кажется тень, и как — то скрытно, уютно… И ведет меня… От этих слов у меня так колотилось сердце, что слышно было по всему лесу… Приведет меня и ляжет… Да как! Раскинется на траве в такой призывно –ленивой, красивой позе, локтем закроет лицо, а из- под локтя, сверкает сердитый, черный глаз! Ну, что же вы не ложитесь, Павлик? Вы, наверное, устали? Я, ни жив, ни мертв, садился рядом и думал: приду домой, застрелюсь… У Кононенки возьму трофейный — и застрелюсь. Мучился я страшно… Знал, как нужно поступить, а не мог. Вот полежим мы так, полежим… Она поворочается, поворочается и вдруг вскочит, как бешеная, и молча идет к дому, а я, как дурак, плетусь следом, смотрю как мелькают в траве ее ноги, и в башке одна мысль: застрелюсь!

Антонович замолчал, налил себе полстакана коньяка и выпил залпом. Глядя в окно, буркнул:

— Где же эта птица? Почему она не орет? Вы не знаете?

Я сказал, что не знаю. Антонович, шутливо гневаясь, пробасил:

— Писатель не знает, а доктор должен знать! Ну что же! Я объясню!

Все очень просто, дорогой мой! Птица съела какую — нибудь мышку и легла спать, довольная собой и жизнью вообще! Кстати о мышке! Как- то забыли о ней! Коньяк, видно, хороший! Ну далее! Где -то перед самым нашим отъездом Наташа пришла ко мне в комнату. Офицеры играли в карты и пили пиво. Когда она вошла, Кононенко вскочил и заорал, товарищи офицеры, смирно! Она, бросив на него благодарный взгляд, подошла ко мне, взяла за руку, вытащила на улицу и там таинственно прошептала:

— Павлик, идемте купаться! Я удивился. Ночь на дворе! Впрочем, больше испугался чем удивился. Сердце просто остановилось. А она нахмурилась и посмотрела так презрительно… Словом через десять минут мы подошли к озеру… Озеро очень большое, черное. Кругом лес, тихо. Она разделась быстрей меня и осторожно ступая, вошла в воду. Так она была грациозна в этот момент, так прельстительна, что я замер, любуясь каждым ее движением, каждым шагом… Ну, наконец, добралась до воды, и, плывя, закричала: Паша, Паша! Какой же вы копуша!

И тут я заметил, что недалеко от нее, что- то быстро движется по направлению к берегу. Это была водяная крыса. Я крикнул Наташе: посмотрите в каком прелестном обществе вы купаетесь! Она, весело: А что такое? И я указал ей на крысу, которая почти добралась до берега. Услышав слово «крыса», она так дико завизжала, что я испугался и бросился к ней. Из воды вынес ее на руках. И когда нес, с удивлением заметил, что она не дрожит, и не стучит зубами, как это было бы со всяким, смертельно испуганным человеком. И только став на ноги, она затряслась и будто бы в припадке безумного страха, обхватила меня за шею и тесно прижалась ко мне всем своим голым, мокрым и упругим телом… Совершенно обезумев, я швырнул ее на землю…

Немного помолчав, Антонович сказал тихо: Такого счастья я не испытывал больше никогда…

Он глубоко откинулся в кресле, и замолчал, глядя невидящими глазами куда –то выше меня.

— Ну а что было потом? — спросил я.

— Потом? –Антонович быстро поднялся и, сгорбясь,

заходил по комнате.

— Потом, дорогой мой, было вот что… Были клятвы, обещания, сумасшедшие дни и ночи… Все было… И еще было… Однажды я взглянул в ее глаза и отчетливо увидел, как в их черной и бездонной глубине, мелькнуло что — то… Такое скользкое и блестящее, как спинка змеи… Теперь я знаю, что это был дьявол… Пожалуйста, не смотрите на меня, как на сумасшедшего, я знаю, что говорю…

Я спросил:

— Но почему именно дьявол? А не что — нибудь другое?

Антонович криво усмехнулся и махнул рукой:

— Называйте, как хотите. Не в этом дело. А дело в том, что через неделю за ней приехал папаша, и увез домой, на большой черной машине. Разумеется, я поехал следом за ней, эдакий пылкий Ромео. Услышав в трубке ее голос, я чуть с ума не сошел от счастья. И знаете, что она ответила на мои «когда, где и как можно скорее»? Она совершенно спокойно заявила, что встречаться со мной не желает, категорически запретила звонить, и посоветовала не придавать большого значения нашей, как она выразилась «историйке».

— Какая жестокость — пробормотал я. — Ну, а вы — то, как же вы?

Антонович улыбнулся и, проходя к креслу, ласково коснулся моего плеча:

— Я? Что я… Я делал операции… Делал, делал… Случайно я узнал, что она вышла замуж за известного эстрадного певца. Я видел его. Маленький, чудовищно жирный человек. Кудрявый. Глаза как маслины, рот пухлый… Синие восточные щеки… Через год они оба погибли в авиационной катастрофе…

27.5.1979 г.

В ЮЖНОМ ГОРОДЕ

…Когда-то давно, я уехал из Москвы в большой, южный город. Уехал учиться разнообразным музыкальным искусствам. Мне было восемнадцать лет, я впервые вырвался из материнских рук, я сошел с ума от свободы, я ничему не учился, я пил вино в институтских аудиториях, в кафе, в подворотнях, в ресторанах — везде, где можно было, и нельзя. И еще я любил одну молодую женщину. Она была старше меня на восемь лет, ей нужно было выходить замуж, а тут я, со своей любовью… Мне кажется, я был забавный мальчик, и она позволяла мне быть возле нее, ходить с ней в магазин, ждать ее в парикмахерской… Брала с собой обедать в кафе. Никогда не разрешала платить за нее, а за меня платила, когда я оказывался на мели. Она вовсе не вела со мной игру, которую многие женщины ведут почти бессознательно. Просто она чувствовала, что так ее любить больше не будет никто и никогда. Это может быть волновало ее, может быть печалило, может быть злило и утомляло — не знаю. Но она позволяла мне быть рядом с ней. Просто рядом. Не более. Я понимал, что ничего не будет, и все равно каждую секунду своей жизни стремился к ней. Однажды мы поссорились из — за какого — то пустяка, и она пошла в кино не со мной, а с моим приятелем… Меня она демонстративно не заметила, не позвала с собой, жестко отвела от себя… Видимо с воспитательной целью, чтобы знал свое место… Когда они, смеясь, вместе вышли из института, и прошли мимо меня так, как будто я стал невидимым, растворился в воздухе, исчез — я почувствовал в сердце такую страшную боль, словно в него вошло что- то огненное, разрывающее меня пополам. Я пошатнулся, свет померк на мгновение, но я почему –то не умер. Я пошел в кафе с Женькой и Сергеем, мы упились насмерть, попали в вытрезвитель и нас чуть было не выгнали из института. Оставили зря. Мне было бы легче, если бы выгнали. Но судьба смилостивилась надо мной. Скоро я переместился в родную Москву и постепенно пришел в себя.

— Вот, что такое любовь, Саша! — сказала мама, когда я ей все рассказал. И засмеялась. Впрочем, во время смеха, по ее красивому лицу бежали слезы. Мы пили с ней вино и мечтали о хорошем будущем. И для нее и для меня.

ИСПОВЕДЬ ПИСАТЕЛЯ-ЗВЕЗДЫ…

…Произошла одна довольно странная вещь. Я написал книгу, опубликовал, и Издательство разрекламировало ее так, как ни одно издательство Мира не рекламировало книги своих самых лучших и самых любимых авторов! Да, я уверен в этом! Так- не рекламировало! И это вдруг произошло — со мной! Так как же это было? Вот как! В течении 15 дней моя книжка, с моим лицом на обложке, гуляла по всем страницам интернета! Я был прилеплен к разным фото Макрона! К фото каких- то министров, что –то говорящих! Блуждал среди мускулистых, загорелых олигархов, летящих по морю на водных лыжах! Я появлялся в компании самых известных артистов и музыкантов Мира! Появлялся (часто) в рекламе женского нижнего белья! (Белье было очень красиво и это мне мешало). Появлялся в перечне всемирно известных строительных шедевров! Вклинивался в рекламу ярких, красочных морепродуктов! В рекламу самой разнообразной рыбы, охотничьих и сторожевых собак, ящериц, страусовых яиц! Вручений наград! Заседаний сенатов! Боев гигантов и карликов! Господи, ну где я только не побывал! Я понимал, что написал неплохую книжку, и Издательство рассчитывает заработать на ней хорошие деньги! Ну, правильно! Иначе ничего не будет! Но! Прошли 15 дней, и моя книжка исчезла! Я не думал о деньгах. Я надеялся получить хоть какой — то отклик. Пусть самый скромный: мол, писатель такой- то, написал… то -то и то- то… Но никакого отклика не было! Тишина! Ошеломительная! Какое- то время я сомневался, а существую я на этом свете? Если бы не бутылка вина, я перестал бы в это верить… Неделю я существовал двойственно: тело мое сидело за компьютером, а душа и разум нежились в тепле, ошеломительной, обжигающей рекламы, исчезнувшей также внезапно, как она и появилась… Скоро я понял, что меня надо оттуда вырвать… Получилось… С большим трудом… Я поверил, что я жив и существую в этом мире… Но мир этот- мертв… Для меня… Спасло только то, что в одном американском журнале опубликовали мой рассказ… За день его прочитали 136 человек… На следующий день пришло сообщение, что в журнале германского города Гельзенкирхен, опубликовали еще один рассказ… Я быстро просмотрел журнал… Он был очень красив, красочен, и печатал хорошую литературу… Потом я прочитал про этот, неизвестный мне, город Гельзенкирхен… Оказывается — он один из самых бедных городов Германии… В нем музыкальный театр на тысячу мест, и стадион на 70 тысяч… Одну треть города занимают обширные парки и сады… Есть зоопарк… Старинные замки… Выставки… Есть ярмарка, но, говорят, очень бедная… А недавно в городе открыли памятник Ленину… Когда его открывали, вокруг памятника собралась группа молодежи с такими хорошими улыбками на лицах, что у меня на сердце стало тепло…

ГУДАУТА…

Маленький приморский Гудаута… Солнце печёт как в аду. Я, совершенно голенький, сижу в узкой деревянной ванне, в тени большой магнолии. Рядом со мной насыпана кучка сырого песка, и я мастерю из него разные фигурки. На крыльцо двухэтажного дома, в котором мы живём, выходит мама. Она окликает меня ласковым, певучим голосом.

В этот момент во двор к нам вбегает незнакомый мужчина. По его загорелому лицу густо течёт кровь.

Сперва немного мужчина пометался на месте, потом бросился к маме, и, зажимая рану, хрипло попросил её о чём-то.

Мама, ни слова не говоря, увела его в дом. Как только они скрылись за дверью, во двор ворвалась целая толпа разъярённых мужчин. Тесно обступив крыльцо, они закричали что-то страшными, дикими голосами. Когда из дома вышла мама, они притихли. Один из них, высокий и жилистый, спокойно и твёрдо что-то сказал ей…

Мама отрицательно покачала головой.

Высокий закричал, шея его побагровела, и он медленно ступил на крыльцо.

Тогда мама вбежала в дом, и быстро вернулась, с папиным ружьём в руках.

Мужчины бешено заорали.

Высокий крикнул им что-то, и они покорно отошли от крыльца, глядя на маму, неподвижно стоящую с ружьём.

Высокий опять что-то сказал маме.

Она промолчала, и крепче сжала ружьё.

Тогда высокий, улыбаясь, стал медленно подниматься по длинной лестнице. Мама вскинула ружьё, и, не целясь, выстрелила. На щеке высокого выступила кровь. Он остановился, и вытер её ладонью. Мама бросила ружьё и заплакала.

И, словно дожидаясь этих слёз, высокий театрально рассмеялся, и быстро ушёл со двора, в окружении своей горластой свиты.

В ЛЕСУ…

…Жаркий, летний день… Мы с бабушкой идем по лесу. Он весь пронизан солнцем и горячо, терпко пахнет смолой и подсохшими травами.

Я низко склоняюсь к траве, ищу землянику. Вдруг я слышу бабушкин крик:

— Саша! Саша!

Я подбегаю. Бабушка стоит у большой сосны и, весело взглянув на меня, указывает себе под ноги: прямо перед ней, на желтой, высохшей подстилке из хвои, лежит птенец.

Он еще совсем крохотный, без перьев, с длинной слабенькой шейкой и большой, желтоклювой головой. Млея от восторга и испуга, я осторожно присаживаюсь на корточки и смотрю на него: он дышит тяжело, часто, прозрачные крылышки жалко и бессильно растопырены, глаза, покрытые фиолетовой пленкой, полузакрыты…

— Какой маленький! — говорю я и осторожно глажу его по нежной, костлявой спинке.

— Мы возьмем его с собой? — робко спрашиваю я.

Бабушка смотрит на нас с ласковой улыбкой и соглашается.

И в тот момент, когда я хотел взять птенца в руки, из кустов, чертом, выскакивает какой то мальчишка.

Размахивая палкой, он подбегает к нам, таращится на птенца светлыми, круглыми глазами и вдруг, с размаху, наступает на него… И, наступив, отскакивает, выкрикивает что –то злорадное, и быстро удирает, дергая худыми, загорелыми коленками…

Плакал я ужасно.

ШАРЫ…

Я сижу в комнате. Надо мной, очень близко к моему лицу, кружат белые шары, слегка присыпанные разноцветной пудрой. Мне не страшно. Я пьян. Я всегда пьян. Иначе жить я не смогу. Я жду, когда шары объяснят свое появление. Это ведь должно произойти.

…Один шар подлетел очень близко. В нем раскрылась пасть, с зубами и алым языком. Замигали маленькие синие глазки, и он прохрипел:

— В лесу, и в поле, и везде, отстреливают лишних животных. С вами происходит тоже самое. Это происходит по поручению Межзвездного Синклита. Не удивляйтесь. Не обижайтесь. Так нужно. Земля не резиновая.

…Я налил стакан и выпил. Подлетел другой шар. Он сказал женским голосом:

— Никаких жанров в искусстве не существует. Вами руководят маленькие человечки, живущие в вашем сердце. Что они скажут, то вы и сделаете. Вы абсолютно не самостоятельны…

Подлетел третий шар. Появились усы, борода, выпученные огромные глаза, цвета спелой вишни. Шар сказал:

— Если вы будете жить постоянно хорошо, без проблем… Вы превратитесь в идиотов… Посмотрите на Европу — сплошь стада идиотов! У вас другой случай! У вас особое место в истории!

…Шары исчезли. Я уснул. И увидел себя около станции метро Крапоткинская. Там часто собиралась наша компания.

…Лето. 1976 год. Я вышел из клиники, где лечили мою излишне возбудимую нервную систему. Нервная система моя была совершенно нормальной. Просто я был молод. И любил искусство. Занимался им. Самозабвенно. И это все объясняло. Кому угодно, только не моей маме. Я вдруг, начал писать и характер мой резко изменился. Мама не понимала, почему со мной нельзя разговаривать, когда ей просто хочется поговорить. А я работал! И отрывать меня было нельзя! Она испугалась и стала умолять меня лечь в самую знаменитую клинику, где лечат нервную систему. Я лег. В клинике лечили оригинально, голодом. А я мечтал похудеть. За 21 день я скинул 12 кг… Костя Звезда посмотрел на меня и сказал, что у меня «глаза стали в пол лица, и теперь все девки твои «…Мы, смеясь, пошли в кафе «Аист», находившееся за театром Пушкина, где актером служил Костя… Это кафе мы очень любили. Портвейн и еда –почти даром! Огненные чебуреки — не оторваться! Пиво — свежайшее, всегда! То, что в Советском Союзе все было плохо — вранье! А вообще мы идем по прекрасной, летней, зеленой Москве! Мы молоды, здоровы, у нас все замечательно! И мы понятия не имеем, что ждет нас в будущем! Какой — то писатель написал книжку с ошеломляющим названием «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года»…Мы смеялись над ним! Идиот! Не было на свете страны лучше, добрей, и крепче нашей! Мы ее любили! Мы ей гордились! Мы были счастливы в ней!

РУССКИЙ ДЕД МОРОЗ, ДРУГ СОБАК И МИНИСТРОВ…

…Я умолял: не снитесь мне! Отстаньте от меня! Но, нет! Опять! Опять! Опять! Видимо, нет спасенья!

…Сон! Чья — то комната… Красивая, уютная… Светлая, дорогая мебель… Камин… На стене, огромный экран… Там множество людей хотят что — то сказать, кричат, плачут… Грозят кулаками… В комнату входит мужчина, знакомой внешности. В руке у него стакан чая из целебных трав. На шее висят золотые часы, ценой в миллион долларов. Он их не любит, но носит: подарила дочь. Мужчина садится в кресло и включает экран, где минуту назад бесновались тысячи людей. Теперь там гораздо спокойней: играет знаменитый симфонический оркестр. Мужчина поморщился, убрал оркестр, и появились молодые каратисты. Дрались они красиво, отчаянно, ловко. Мужчина улыбнулся, и, смотря на экран, стал пить чай, (чай простой, чашка — тысячу долларов, банальное лекарство.) Входит с подносом его дочь. Молодая, красивая женщина, лет двадцати пяти, может быть двадцати семи.

Женщина. Папа, тебе с 9 кухни прислали лимонное печенье, эстонский хлеб, морковные котлеты, и паштет… (Ставит поднос перед мужчиной).

Мужчина. Спасибо! Ты знаешь, я так доволен! Я дал всего 89 миллионов на карате и столько секций сразу появилось! Столько мастеров! Я собой доволен!

Дочь. Папа, у меня к тебе разговор! Можно выключить телевизор?

Мужчина. Жаль… Но можно!

Дочь. Папа все знают, что ты велик и патриотичен! Но мне кажется, что ты велик и патриотичен, больше, чем нужно!

Мужчина. То есть?

Дочь. Папа, я в большой тревоге! По статистике 20 миллионов человек, почти умирают с голоду! Но ты знаешь, что такое статистика! Пишут одно, на деле другое! Цифра может быть уменьшена в три, четыре раза!

Мужчина (улыбнувшись). Знаю!

Дочь. Ну и что ты собираешься делать?

Мужчина. Посмотрим! Печенье очень вкусное! Передай на кухню!

Дочь. Папа, дай людям деньги! Смертность невероятная!

Мужчина. Знаю, но не дам!

Дочь. Почему?!

Мужчина. Детка! Я делаю великое, гигантское дело! Я охраняю Россию! И разговоры о жертвах со мной лишены смысла!

Хочешь оригинальную конфету? Президент Франции прислал! Новый год все таки… Как ты думаешь что ему выслать в ответ?

Дочь. Спасти от гибели миллионы жителей страны, которую ты возглавляешь, тоже гигантское дело! (Картинка исчезает.)

…Рабочий кабинет руководителя. Он пишет что- то… В кабинет входят несколько человек. Крупные, суровые мужчины в черных костюмах. Это охрана.

Руководитель. Где моя дочь?

Главный спец. Тысячи сотрудников разведки участвуют в операции. Сведения такие: ваша дочь эмигрировала в США, сделала пластическую операцию, и вышла замуж за гонщика- итальянца. После этого они улетели в Тибет. Фамилия у нее теперь другая.

Руководитель. Откуда сведения?

Главный. Наш человек в американской разведке!

Руководитель. Какие у них планы?

Главный. После Тибета они собираются путешествовать по древним монастырям Лаоса, и Камбоджи.

Руководитель. Спасибо. Идите.

Охрана уходит. Руководитель долго сидит молча и неподвижно. Потом нажимает кнопку на столе и говорит тихо, нервно:

— Миша, принесите мне водку! (Орет). Да! Огромную бутылку водки! К чертовой матери огурчики! Сало и черный хлеб!

Ударяет кулаком по столу. Закрывает лицо ладонями.

…Другой кабинет. Огромный, благоустроенный… В углу кабинета стоит красивая, пушистая, новогодняя елка, украшенная разноцветными, яркими игрушками. Ясно, что Новый Год в двух шагах от этого кабинета. За столом сидит полный, лысоватый мужчина приятной внешности. Он в праздничном сером костюме с блестками. Он с аппетитом ест изюм, орешки, и быстро пишет что — то.

Мужчина. Двадцать семь поздравлений написал! Больше не могу! (Бросил ручку на стол. Рассмеялся.)

В комнату странно тихо, как бы по воздуху, входит огромный седобородый старик, в легком белом, сверкающем костюме, и в красной шапке — ушанке с помпончиком. В руке его большой длинный посох. Старик дошел до середины комнаты и гулко кашлянул.

Мужчина, открывавший бутылку, увидел его и бутылку выронил.

Мужчина. Кто вы?

Старик. Я, русский дед Мороз… Зашел с тобой потрепаться… Ты готов, главный министр?

Министр (страшно растерян, дрожит). У меня нет времени… Я занят!

Старик (посмеиваясь). У тебя нет, а у меня есть! Ты написал тут закон про минимальный прожиточный минимум… Одиннадцать тысяч, шестьсот рублей… Так?

Министр. Так…

Старик. Сам — то сможешь месяц прожить на этот минимум?

Министр. Смогу!

Старик. Ну, давай! Начинай! Эй, Пашка! Иди сюда!

В комнату вбегает веселый, пушистый, красивый песик. Подбегает к министру и начинает играть с ним.

Старик. Твой пес?

Министр. Мой… А зачем он?

Старик. Увидишь!

Министр вдруг схватился за сердце. Застонал. Полез в стол.

Старик. Что ищешь?

Министр. Лекарство от сердца. А оно куда — то исчезло.

Старик. Сколько оно стоит?

Министр. Восемь тысяч… Новое… Американское…

Старик. Сейчас получишь!

На столе министра появляется коробочка с видом на Капитолий.

Старик. Оно? То, что нужно?

Министр. Да, оно… Можно выпить?

Старик. Можно!

Министр выпил таблетку и пришел в себя.

Старик. Так! От одиннадцати тысяч, шестисот рублей, отнимаем восемь тысяч. Получается три тысячи, шестьсот…

Министр схватился за голову. И застонал.

Старик. Что с тобой?

Министр. Голова болит. И опять лекарство исчезло!

Старик. Ерунда! Оно у тебя в кармане!

Изумленный министр вынул из кармана коробочку и выпил две таблетки.

Старик. Лучше?

Министр. Да! О! (министр застонал и схватился за коленку.)

Старик. Мазь нужна? Пожалуйста!

С потолка медленно опускается зеленый тюбик с изображением Эйфелевой башни.

Старик. Тот самый?

Министр. Да… Он…

Старик (загибает пальцы). Ну, если подсчитать, сколько ты истратил на лекарства… то на еду… на месяц… тебе полагается… сто рублей! Ну, начинай жить, как предложил жить другим! Ажно, миллионам! Давай! Включайся!

Картинка исчезает. Моя комната. Дед Мороз сидит у меня за столом, и мы пьем клюквенную настойку.

Старик. Посмотрим, как он справится! Все, Саша! Я пойду к нему! Прошло семь дней! Пора посмотреть на этого благодетеля!

Кабинет министра. Министр лежит на полу и стонет. Пес Пашка лежит рядом с ним, и тихонько стонет и скулит.

Министр. Дайте мне поесть! Звери! Сволочи! Где вы?!

Старик. Мы здесь! Как дела?

Министр. Я виноват! Простите! Я исправлюсь! Дайте мне еды!

Старик. Дадим! Собачку поджарим и дадим тебе!

Пашка исчезает. Перед министром появляется тарелка с аппетитным блюдом: жареное мясо, картошка, огурцы, грибы…

Министр. Что это?!

Старик, Твой Пашка жареный! Кушай! Больше нечего!

Министр (кричит). А!!! Пашка, мой! Пашка!

Министр теряет сознание. Он умер.

Старик. Вот так –то подлые законы писать! Что посеешь, то и пожнешь!

Старик прикасается посохом к собаке и к министру. Они оживают. Пашка весело лижет сумасшедшее, синее лицо министра и радостно повизгивает.

Министр. Что это было?! Пашенька мой! Милый мой! Ты жив! Голубчик мой! Ты жив!

Министр плачет навзрыд. Обнимает и целует пса. Старик исчезает.

Утром я узнал, что прожиточный минимум поднялся до 46 тысяч рублей.

БОРЩ СПАССКАЯ БАШНЯ

…Я помню, как Павел Первый умолял своих убийц: « Помолиться мне! Ради Бога помолиться!»… Я его понимаю.

…Я лечу по черному, узкому коридору! Долго! Странно! Кто меня отправил в это путешествие, я не знаю. Вдруг что- то хлопнуло, коридор кончился, и я вылетел в огромный зал. Потолок — синее небо, с сияющими звездами. Пол — тяжкие, искристые волны огня. Посредине висел маленький круглый столик, окруженный черными креслами. Я спрятался за какой — то каменный столб и замер. Послышалось хлюпанье, что — то взревело… И в зал на удивительных птицах, похожих на динозавров, тяжело влетели трое мужчин. Они были совершенно голые. Полетав по залу, и осмотрев его, они сели за стол, и приготовились чем — то заниматься. Птицы улетели, смеясь, и брызгая тоннами слюны.

…Я быстро разглядел мужчин, и сразу понял кто это. Это были черти. Один — трехглазый, другой — четырехрогий, а третий — красивый, трехметровый гигант. Правая рука его была обычной, а левая — целиком из золота. Гигант не двигал ей. Она висела неподвижно.

Четырехрогий. С чего начнем?

Трехглазый. С России!

Четырехрогий. И что же?

Трехглазый. Там все хорошо! Полный порядок! Народ страдает ужасно! Народ страдает прекрасно! И горы его физической и нервной боли, спрессованные нашими специалистами, регулярно падают на кухню к Герману Герингу! Он трудится, не покладая рук!

Четырехрогий. Надо укрепить руководство. От него большая прибыль.

Трехглазый. Сделаем!

Золотая Рука. Кто там на кухне?

Трехглазый. Братья Штраусы, Хошимин, Мерилин Монро, и Лолита Торрес!

Золотая Рука. Надо передать руководство кухней Хошимину и Лолите Торрес! А то Геринг закормил немецкой едой! Колбаса, да пиво! Надоело!

Трехглазый. Сделаем!

Золотая Рука. А кто следит за печкой?

Трехглазый. Троцкий и Ротшильды!

Золотая Рука. А, евреи! Это хорошо! Талантливый народ! На него можно положиться!

Четырехрогий. Дальше! Европа!

Трехглазый. Все великолепно! Главный Француз — наивен удивительно! Он считает, что ислам в *глубоком кризисе* и собирается смягчить эту религию! Он хочет учить исламистов *просвещенному* исламу! Как вы понимаете, мы уже собираем урожай этой плодотворной глупости! Безостановочно!

Четырехрогий. Надо расширить резервуары! Ожидается серьезнейшая схватка!

Трехглазый. Сделаем!

Четырехрогий. Германия?

Трехрогий. Превосходно! « Добрая» Немка — генерал, набила страну арабами. Пожалела их! То есть, на самом деле, хотела продемонстрировать свою святость всему миру. Самовлюбленность распирает ее. Теперь не знает, как от них отвязаться! Они, ведь, уже считают себя хозяевами Германии и собираются ее перестраивать! Значит — кровь! Много! Коктейль!

Четырехрогий. Немке тоже нужно помочь… Найти в ее деятельности что — то положительное… И внушить это каждому немцу…

Трехглазый. Сделаем! Хотя это сложно! Там появились пятьсот человек, типа Гитлера! И они авторитетны!

Четырехрогий. Китай? Индия?

Трехглазый. Разрешите напомнить! Не наша территория! Там работают другие коллегии!

Четырехрогий. Порядок нарушать не будем… Это основа нашего существования… Испания?

Трехглазый. Страна на грани развала! Ситуация благоприятная!

Золотая Рука. Соединенные Штаты?

Трехглазый. Там все чудесно! Белые целуют у негров ботинки! Страна на грани гражданской войны! ЦРУ готовится сталкивать негров с неграми! У населения 180 миллионов стволов на руках! И будет больше! Вулкан Йоллустоун оживает! Скоро на прекрасную Америку и Канаду польются океаны лавы! Все великолепно! Американская кровь перестанет быть деликатесом!

Четырехрогий. Африка?

Трехглазый (замявшись). Там неприятности… Появился негр уровня Ленина и его образа мыслей…

Четырехрогий (закричал). Зачем вы это мне докладываете?! Зачем портите мне настроение? Вы не знаете, что надо делать?!

Трехглазый. Знаем… Уничтожить! Сколько времени вы даете?

Четырехрогий (яростно). 6 минут!

Трехглазый (побагровел). Сделаем!

Четырехрогий (успокаиваясь). 3 минуты!

Трехглазый (позеленел). Сделаем!

Четырехрогий (смеясь) 2 минуты, 10 секунд!

Трехглазый стал белым, сияющим, полупрозрачным, на лбу выскочили еще два огненных глаза. Он колоссально увеличился в размерах.

Трехглазый. Сделаем! Команда уже в пути!

Четырехрогий. Стоп! Мне позвонил Геринг и сказал, что готово первое блюдо. Борщ «Спасская башня»!

Золотая Рука. Что такое борщ?

Трехглазый. Ну, это русская еда! Геринг мечтал сварить его в Москве, но вы, конечно, помните, что из этого вышло!

Четырехрогий. Слушайте, а почему у нас до сих пор нет русских поваров?

Трехглазый. Ерунда! Скоро будут! Кстати, Геринг предупредил, что в борще будут плавать кусочки души кардинала Ришелье! Вы не против?

Четырехрогий. Нисколько! Ну, идем?

Трехглазый. А что с этим делать? (Он указал в мою сторону.)

Четырехрогий. Золотая Рука, можно тебя попросить?

Золотая Рука. Конечно… Трехглазый, помоги мне!

Трехглазый. С удовольствием! (Трехглазый поднял Золотую Руку, и грянул выстрел. Шаровая молния ударила в столб, за которым я скрывался, и все исчезло.)

Очнулся я у себя на кухне. Передо мной стояла чашка чая. А Лариса, улыбаясь, жарила блинчики, которые я так люблю.

ВИНО СТАЛИНА

…Ночь. Жена и дочь спят в другой комнате. Я сижу перед мерцающим компьютером, и пытаюсь понять, что там происходит. Но не могу. Я устал. Завтра, то есть, через 15 минут мой день рождения. Мне стукнет 68 лет. Мои пьесы идут в Москве, в России, и на другом континенте, а денег на бутылку вина, торт и необходимые лекарства у меня нет. Десять дней назад я позвонил в Авторское общество, и попросил выслать лежащие там, наши с Ларисой девяносто тысяч. Пораньше. Жду! Ноль внимания. Молчание. Странно… Что происходит? Случай этот не исключительный, даже банальный, задержка денег всегда. Но как они нужны сейчас! Сотрудникам авторского общества ничего не стоит выполнить мою просьбу, но они её игнорируют. Почему? Дерут нос? Дают понять, что ситуация изменилась, и теперь не мы, а они хозяева положения? Ведь вся эта компания: администрация, инспектура, бухгалтерия, живёт на наши деньги! Но помочь нам в трудном положении вовсе не стремятся!

…Минутное шевеление пальцев, и я получаю деньги! Должно быть так! Нет! Пальцы шевелятся в уютном разворачивании конфет, и пересчёте собственных денег, в собственном кошельке!

Мой дедушка, Александр Павлович, умерший за два месяца до моего рождения, занимал ответственный пост заместителя Председателя Совета Народных Комиссаров РФ. Может быть, нырнуть к нему в бездну, и попросить помощи? Может быть, он сможет помочь?

— Не надо нырять, Саша! Я рядом с тобой! — услышал я тихий мужской голос.

Я обернулся, и увидел дедушку. Я не испугался. Странным образом я ждал его. И дождался. Дедушка не стал садиться. Он стоял. Но не на полу, а над полом, в воздухе. Одет он был так, как обычно одевался на работу: костюм, рубашка, галстук, поношенные ботинки. Он улыбнулся и сказал:

— Ну что, внук, день рождения твой наступил! Давай отметим!

Дедушка махнул рукой, и перед нами появился стол с бордовой бутылкой грузинского вина, фруктами и пирожными.

— Это вино не простое, Саша… Это любимое вино товарища Сталина… Он угощал меня им, когда понизил в должности… Не пугайся. Он просто перевёл меня руководить большой областью, вдрызг разгромленной фашистами. Я обещал восстановить её как можно быстрее. И я это сделал. Ну ладно, внук, выпей бокал, и слушай меня. Я объясню тебе ситуацию, в которой вы с женой оказались. Ну, как вино?

Я сказал, что никогда такого не пил. Это была правда. Вино было потрясающим. Ясно, что у товарища Сталина другого быть не могло. Дедушкино лицо стало странно спокойным, ледяным даже, и он стал говорить:

— Авторское общество, в котором состоишь ты, и ещё 40 тысяч человек — на грани развала. Недавно театральный отдел, где собраны дела драматургов всей страны, возглавила некто Эльза Солёная, жена знаменитого скрипача — питерца Гены Банникова. Он возглавляет огромный ансамбль скрипачей, фактически живущий в Европе. Эльза невероятно деятельна. Она так навязчиво влезала в финансовые дела ансамбля, что ансамбль поставил Банникову условие: либо мы, либо она! Банников думал недолго. Используя свои серьёзные связи, он устроил Эльзу на вакантное место в Авторском обществе. То, что она никогда этим не занималась — значения не имело… Для сегодняшней России, это естественный вариант.

Эльза восприняла своё перемещение с огромной обидой. Обиделась навсегда… И решила доказать мужу и ансамблю, что она нисколько не хуже их, а может быть, и много лучше. Пользуясь шатким положением Авторского общества, она решила образовать из драматургов другое общество, обещая им серьёзные перемены к лучшему. Это вранье, конечно, но метод действий на сегодняшний день- основной. Она разослала свое предложение всем авторам и стала ждать результата. Согласием со стороны авторов являлась высылка ими финансовых счетов, на которые Соленая собиралась высылать приходящие авторам деньги. Пришло это предложение и к тебе. Ты на него не отреагировал, занятый массой других дел. И Эльзу это взбесило. Она стала ждать удобного момента, чтобы заставить тебя и Ларису вступить в её новое сообщество. И дождалась. Тебя в платной поликлинике ободрали врачи и тебе срочно понадобились деньги. Ты знал, что знаменитый московский театр, в котором 10 лет идет ваша детская пьеса выслал в Авторское общество солидные процентные отчисления и попросил агентство Солёной переслать вам эти деньги как можно скорее, объяснив, что попал в ужасное положение.

Солёная не даром вылетела из ансамбля. Она не была дипломатом. Она решила просто сломать тебя. Жестокость и глупость, в сочетании с сумасшедшей самовлюблённостью — её основные качества. Деньги она не выслала, и не способствовала появлению их у тебя. Она дала понять, что если бы ты вступил в её агентство, то деньги ты получил бы… А если ты в нём не числишься, то живи как хочешь… Пользуйся услугами других сотрудников Авторского общества, не очень понимающих где они, и кто они… Саша, скажи мне, ситуация с Солёной приходила тебе в голову? То есть, суть её?

— Дедушка, да, приходила. Но совсем не в таком ярком варианте. Спасибо тебе!

Дедушка странно улыбнулся и сказал:

— Мы накажем её, Саша! Она ведь чуть не отправила тебя в больницу! Пусть расплатится за мучения, которые она тебе причинила! Смотри!

На стене моей комнаты появился огромный экран. На нём неожиданно и ярко вспыхнуло изображение: великий Гена Банников в виде гигантской розовой бабочки, сидел на вершине зелёного, покрытого красными цветами, дерева, и на золотой скрипке играл чудесную, нежную, излечивающую измученные человеческие сердца, мелодию. К нему со всех сторон слетались сотни, тысячи, сотни тысяч разноцветных бабочек со скрипками, и все они, пихаясь и плача, пытались поцеловать его розовые, из ягод клубники сделанные туфли. Это была огромная честь! Огромная радость! У Эльзы, стоящей под деревом, вдруг, выросли крылышки, и она стремительно бросилась к ногам своего Великого Гены. Она уже почти подлетела к нему, как неизвестно откуда, выскочил чёрный, железный кулак, ударил её по голове, и она полетела вниз, не понимая, что произошло. Очнулась она на ветке другого дерева. Она оглядела себя, и с ужасом поняла, что превратилась в маленькую, зелёную гусеницу. Она стала плакать, но занималась этим очень недолго. Пролетавший мимо скворец, ловко склюнул её с веточки, и проглотил. Очень скоро он понял, что сделал это зря. Гусеница была так ядовита, что скворец через несколько секунд умер. Он упал в траву, дёрнул лапками, и застыл неподвижно. Пробегавшая мимо голодная, дикая кошка Венера хотела его проглотить, но не смогла. Несчастная птичка очень дурно пахла. И посему была несъедобна.

Экран погас. Я сидел потрясённый, онемевший. Дедушка ласково спросил:

— Как тебе это возмездие?

— Дедушка, не слишком ли жестоко?

— Сашенька, я Сталинский министр, и по-другому мы не умеем. Ну, внук, едем дальше. Следующая встреча фельдшер Коровина! Помнишь такую? Ты приехал в поликлинику за инсулином, Коровина запуталась в каких-то там цифрах и датах, которые месяц назад сама же и писала. И отказала тебе в инсулине, без которого ты жить не можешь. Ты так разволновался, что чуть было не схватил инсульт. К счастью, мимо проходила твоя доктор Офицерова, и всё уладила. Если бы не она, ты, Саша… Ох, ох! … Ну, ладно, не будем об этом… Мне странно, что моего внука чуть было не убила какая-то идиотка в поликлинике. Ну, поехали! По дороге, по которой можно только летать!

Экран опять вспыхнул. Я увидел Коровину. Она что-то рассматривала в компьютере. Секунда ожидания, вспышка! И Коровина превратилась в корову. Эта корова стояла в хлеву, и её никто не замечал. Она хотела есть, но её не кормили. У неё болел живот, но её не лечили. Корова ревела, хрипела, билась рогами о доски, но ничего не помогало. Мимо неё равнодушно ходили люди, и не замечали её. Через неделю она умерла от голода, и какой-то нервной болезни. Тут её заметили, разрубили на куски, и продали на ближайшем базаре. Хозяин Лыков не очень огорчился. Какая-то странная корова… Откуда она взялась? Он рад был, что избавился от неё, и получил за её мясо приличные деньги. На них он вызвал из города ветеринара, и тот вылечил пару очаровательных английских телят.

Экран погас.

— И третий эпизод, Сашенька, который оскорбил и тебя и меня! — спокойно сказал дедушка, — Ты смотрел по компьютеру какую-то передачу, в которой интервьюировали очень богатую женщину, Полину Юрьевну… Она была женой миллиардера, и занималась торговлей табака, очень серьезной и прибыльной. Её муж купил ей почти половину табачных плантаций в Колумбии, и огромные массы её товара покупали Лаос, Вьетнам, Индия и Китай. Известный журналист расспрашивал её о том, как она живёт. Она рассказывала. Охотно, самодовольно, красочно. И вдруг сказала, что ей противны люди с нежностью вспоминающие советские времена. Я думаю, Сашенька, это миллионов сорок, пятьдесят, шестьдесят… Что ты почувствовал после этого её заявления?

— Я почувствовал отвращение к ней!

Дедушка слегка нахмурился, и сказал:

— Я тоже! Поэтому объясним ей, что она сказала, а то она не понимает!

Экран вспыхнул. Полина Юрьевна сидела одна, в очень бедной комнате. Она не понимала, что с ней произошло. Муж — миллиардер бросил её, банковские счета её исчезли. Другие важные документы тоже. В паспорте имени ее мужа не было. И вообще у нее ничего не было, кроме этой однокомнатной квартиры, чистой, маленькой, и совершенно нищей. Она очень смутно помнила, что когда- то у нее были дома в Майями, Каннах, Цюрихе, и Лондоне. Но они куда- то исчезли! Почему? У нее было 800 миллионов фунтов, которые ей дал муж, но и они исчезли! Почему? Полина Юрьевна давно не выходила на улицу, ибо, что делать там одинокой женщине получающей пенсию 8 тысяч рублей? Она не могла ничего купить! Ни лекарства, ни элементарную еду, и даже на картошку с хлебом ей иногда не хватало! Выход был один — самоубийство… Иначе безумие, страшный сумасшедший дом, пренебрежение, грязь, и прочее… Выручала соседка Купавна Карловна. Она приходила с водкой, они выпивали, и Купавна Карловна с восторгом вспоминала свою жизнь в Советском Союзе. Как было хорошо! Как весело! Как свободно и уверенно жилось! Не то, что сейчас! Цветущая страна превратилась в концлагерь. Ничего, кроме подавленности, гнева, растерянности, огромное большинство людей не чувствует. Мысли о самоубийстве гуляли по стране бесчисленными стадами. Что делать?

Ну, и на фоне того, что происходило, Полина Юрьевна всё чаще и чаще стала вспоминать свою жизнь в СССР! И ничего плохого вспомнить не могла! Она честно работала бухгалтером на фабрике, и чувствовала себя счастливой! А сейчас это невозможно! Чувство счастья изгнано из России, и жизнь потеряла смысл!

Выход был один! Протест! Полина Юрьевна вышла на улицу, схватила красный флаг, и пошла вместе с огромной массой разгневанных москвичей, требовать свободу, равенства и братства! И так хорошо ей вдруг стало, как тогда, давно! В мощном и великом СССР!

Экран погас. Дедушка засмеялся и сказал:

— Спасли женщину! Герои мы с тобой, Саша! Внук дорогой мой, я ухожу! Не отчаивайся! Когда я уйду, появятся интересные вещи!

Дедушка махнул мне рукой на прощание, и исчез в стене. Около меня буквально из воздуха, появился ящик с вином Сталина… И вместе с его появлением, заиграла странная, приятная музыка. Я осмотрел мобильник, и увидел, что деньги пришли! Я и моя семья были спасены! Пусть на короткое время, но это тоже было важно! Я открыл бутылку, и с наслаждением выпил её из горлышка! Всю!

МОСКВА В РОЗОВОМ ЦВЕТЕ

Я ехал в поликлинику без обычной тоски и отвращения. Приятель позвонил мне и сказал, что в магазине, недалеко от поликлиники, появилось итальянское, полусладкое вино, которое я ещё не пробовал… Приятель мой жил этажом выше магазина и каждый день ходил в него… Покупал всегда одно и то же: водку, халву, отталкивающего вида зельц, и чёрный хлеб, самый дешёвый, кирпичом… Ещё покупал один мандарин… «Витамины должны быть» — говорил Никита…

Почему мой приятель, русский поэт, так странно питался, объяснять, вроде бы, не нужно… Хотя, можно и попытаться: просто затюканному народу не нужны поэты… Не интересны… Без них тошно…

…Но, слава Богу, хоть на такую еду деньги поэту как-то перепадали… Да и то, Никита зарабатывал их физическим трудом… О литературном заработке речь вообще не шла… На лбу горело тавро — не нужен!

Иногда мы вместе выпивали… Я, как паршивый диабетик, немножко… Никита — сколько хотел… Могучий человек, Никита, мог себя не ограничивать…

…Тем для разговора было мало, всего две, но самые болезненные: конечно, обсуждались изнурительные тяготы нашей литературной жизни, и отчаянные, беспомощные судороги нашего государства, застрявшего в одном из самых нечистых оврагов истории…

…Впрочем, мы свято верили, что добить Россию не сможет самый сверхталантливый и сверхэффективный менеджер… Бог не даст!

…В поликлинике меня так ошарашили, что я даже про вино забыл: опять исчезло моё лекарство… Я пил его уже больше двадцати лет и без него мог умереть… Так меня лечили однажды одни умницы, что я едва жив остался… Спасла случайная встреча со знаменитым профессором… Этим лекарством он прикнопил меня к жизни…

…Лекарство моё, внесённое в реестр жизненно необходимых, уже исчезало…

Впервые это произошло, когда медициной свирепо правила рослая, видная, Златокудрая Фея, вечно всем недовольная, упрямая, вызывающе ходившая в мушкетёрских сапогах…

Её злили профессора — академики, стайками постоянно шмыгающие у неё под ногами: мешали ей работать, сволочи, истерически визжали поперёк, ни с чем не соглашаясь, вставляли палки в колёса…

Появление Феи в министерском кресле всех поразило… Фея не имела к медицине ни малейшего отношения… Она была известна как специалист в области финансов… А ведь там каждый талантливый и честный человек на счету! Общество рыдало от отчаяния: как безумно, безответственно используются ценные кадры! Они так нужны стране!

Так вот лекарство: впервые оно исчезло в эпоху Феи… Пол года мокрый, злой, задыхающийся, носился я по Москве из одного её края в другой… Изредка лекарство появлялось в одной из аптек… В одной единственной!

Обнаруживаешь после долгой охоты в Интернете, заветное название, звонишь в аптеку, умоляешь прохладного провизора оставить на фамилию такую-то, и летишь, боясь, что подведут! Нас, таких, вспотевших, много бегало по Москве!

Так почему же исчезло лекарство, которое, по показаниям, нельзя было отменять сразу, резко? Да и вообще нельзя было отменять? Оно исчезло из производства? Вовсе нет… Множество стран его производили, кроме нашей… Так что случилось? Лекарство это принимали тысячи больных! Как они жили- выживали? Не знаю… Наверно так же как и я… Конечно, предлагался какой-то заменитель, но мне его пить не советовали… Сказали — дрянь!

Выяснять в министерстве, почему исчезло жизненно необходимое лекарство, я не хотел… Я знал, что в ответ из какой-нибудь министерской дырки, привычно, гладко польётся профессионально взвешенная гнусная ложь, на прекрасном литературном русском языке… Этого «добра» я наелся достаточно…

Так вот, опять исчезло моё лекарство! Сказали, что его нет в Москве… СОВЕРШЕННО!!!

И министр новый, нормальный, врач… Вроде бы всё должна понимать… А лекарство исчезло!

Хотя, об этом министре похожей на Испуганную Птичку, ходили очень нехорошие слухи…

«Из экономии» закрывает роддома…

Я видел по телеку молодых мужчину и женщину, которые прямо обвиняли чиновников в гибели своего ребёнка… И таких случаев было много… И опять звучало слово «экономия»… Какая «экономия»? Вы ошибаетесь, господа! Это называется по-другому!

И ещё эпизод: какая-то «скорая» отказалась везти больного мальчика в больницу… Мальчик умер. И этот случай в народе связывали с инструкциями экономной Птички…

Следственный Комитет бросился разбираться, но так и не разобрался… По крайней мере, результаты его деятельности не известны… Что их остановило?

Всё! Хватит! Пора домой!

Вечером я позвонил Никите, и почти серьёзно с ним попрощался. Никита рассмеялся, и сказал, чтобы я жал звонка женщины с прелестным, нежнейшим, волшебным голосом. Я стал ждать. Никита иногда удивлял. Особенно, когда речь шла о женщинах. Они ему благоволили. Не смотря на ужасный зельц, которым он пытался их угощать.

…Позвонила. Голос действительно приятный. Продиктовала телефон аптеки, в которой было моё лекарство.

Да, поэта можно не печатать, но убить в нём притягательного, интересного человека трудно. Тем более, если у поэта рост 2 метра, 3 см. и плечи Геркулеса…

Утром я быстро собрался и поехал за лекарством. Москва была розовая от мороза! Давно я такой её не видел! Сердце пело! Мороз пронизывал до костей, но мне это только нравилось! Казалось, я иду по Москве моей юности! Тогда, зимой, она была прекрасна! Постоянно «мороз и солнце, день чудесный!» Не то, что нынешняя… Сплошная слякоть, чернота… Однако я, отдавшись эмоциям, кажется, заблудился… Да, конечно, из метро пошёл в другую сторону… Ну, ничего страшного! Это же не Брянский лес… Так, сюда, или нет? «Где эта улица, где этот дом?» Да, где?! А мороз жжёт беспощадно! Честно работает, не то, что некоторые… Суки, блин!.. Что-то я не то говорю… Что-то не то думаю! Да и что я могу думать?! Мне, вдруг, смертельно захотелось в туалет! Причём, капитально! Я понял, что погибаю: туалетов в великом городе Москве нет. Где-то должны быть омерзительные синие будки, которые, по недоразумению считались туалетами… Но войти в одну из них… В двадцатиградусный мороз… Обнажиться… Нет, нет!!! Лучше позор!!! Лучше совершить всё прямо на глазах у почтеннейшей публики! И пусть потом со мной делают что хотят!

…Однако, какая чушь! Я должен собраться! Я должен выкрутиться!

В переулке мелькнула малиновая вывеска «Монмартр»… Кафе! Туда! Туда!

Вхожу… Блаженное тепло… Кафе уютно, без противного шика… Туалет есть?! Да!!! За ширмой!!!

Сажусь за столик, заказываю жульен, зелёный чай… Приносят быстро… Жульен на вид очень интересен, чайник, китайский — обаятелен… Но мне это всё безразлично… Медленно встаю… Будто бы спокойно иду за ширму… Туалет великолепен! Чистый, блестящий, весь цвета слоновой кости! Запах, как в косметическом салоне!.. Всё! Минута счастья! Я — опять я! А не это жалкое, трясущееся существо, которым я был пять минут тому назад! Спокойно выхожу, сажусь за свой столик, оглядываюсь…

…Напротив меня за большим, основательным столом, сидит милейшее трио: бабушка, дедушка и внук, красивый черноглазый, упитанный мальчик лет восьми, в синем, клубном пиджаке с золотисто-красной, овальной эмблемой… Мальчик аккуратно кушает что-то бело-розово-коричневое, из ярко-оранжевой пиалки… Бабушка и дедушка с нежностью смотрят на него… Что-то подсказывают… Ну, казалось бы, обычная картина, но что-то не так… Бабушка и дедушка сидят в шубах… В кафе очень тепло… Почему они не разделись? Так же ведь неудобно! У двери есть вешалка… А, понятно… Шубы на бабушке и дедушке — бобровые… На бабушке бобёр пышный, на дедушке — стриженный… Всё вместо это одеяние стоит, ну… рублей… тысяч сто пятьдесят… Разве это можно вот так просто снять и повесить? Сопрут как пить дать! Вешалка простая, без надзора… Стоит у выхода… Сорвут и исчезнут с мехами в путанице переулков… Всё правильно… Снимать нельзя…

…Я смотрел на это нежнейшее, священное кормление, и думал о погибшем мальчике… У него тоже, может быть были дедушка и бабушка, обожавшие его не меньше, чем бобровые старики своего красивого, заласканного внука… Но они, простые люди, наверное, не были так богаты, сильны, и надёжно укрыты частоколом из баксов… У них, конечно, не было 10—12 тысяч для смягчения сердца каменно-ледяного эскулапа, чтобы он наплевал на «инструкции», и отвёз их внука, гибнущего в огне болезни, в какую-нибудь приличную детскую больницу… Или в самую простую больницу!.. В любую! Ну не было денег, не было… И мальчик погиб…

Я расплатился и вышел из кафе… Мороз жёг ещё крепче, ещё веселей и нахальней… Москва до слёз поражала своей праздничной розовостью!.. Мой ли это город? Я не узнаю его!

Я нашёл аптеку, оказавшуюся в сто метрах от спасительного «Монмартра», купил лекарство, и пошёл к метро… Пройдя десяток метров я понял, что если я сейчас не волью в себя стакан итальянского вина, я не выдержу жизни в этой жизни… Так я выражусь…

Вот знакомый бутик… Захожу… Вот он, разноцветный праздник! Вот они, мои прекрасные, любимые бутылки со всех континентов! Прямо в бутике мне открыли итальянское, я жадно выпил почти всё, и медленно стал приходить в себя…

ТАИНСТВЕННЫЙ ШЁПОТ

Я хотел спать, но не ложился… Я ходил по комнате, листал свою книжку, недавно изданную… Но перечитать какие — нибудь кусочки из нее, которые казались мне наиболее удачными, не мог… Что — то меня беспокоило… Не только сведения о доблести… Или наоборот… Но и еще что — то! Так бывает, когда на меня надвигается что — то необычное… Но что?! Кроме неприятностей я ничего не ждал. Они могли появиться отовсюду. Мир наш — видимый и невидимый — гигантское страшилище! (Не всегда так, но сегодня именно так!) Ну, ладно, плевать! Ложусь! Мрак!

…Я сплю! То есть, я очутился в удивительной комнате… Огромной! Чудесно обставленной! Такие я видел только в американских фильмах! Но главное, не мебель! Главное — книги! Боже, как их много! Десятки шкафов, набитых книгами доверху! А как они изданы! Обалдеть! Странное дело, но неожиданно, в моих руках оказалась одна из самых любимых моих книг, роман Проспера Мериме «Хроника царствования Карла Девятого». Самое поразительное, это то, что я сразу увидел всех, в нем живущих! Действующих красиво, элегантно и бесстрашно! Кровь — рекой! Любви- сколько угодно! Да какой! Жгучей, как огонь! Я обрадовался им и собрался общаться! И вдруг услышал женский голос:

— Здравствуй, Саша! Здравствуй, сын!

…Напротив меня, в кресле, появилась моя мама. Она умерла очень давно. У нас были плохие отношения. Что ей нужно было от меня? Я молчал.

Мама. Я знаю, что ты не рад меня видеть. Но это не важно. Я хочу объяснить тебе, что произошло много лет тому назад, когда я чуть не убила тебя. Ты прав! Я плохой врач! Но я понимала, что операцию тебе нужно было сделать немедленно. Я нашла специалистов, договорилась… И вдруг, однажды вечером, когда я стирала твою рубашку, я услышала голос… Мужской или женский, я не поняла… Вот, что он сказал, вернее, прошептал: «Не делай Саше операцию! Его изуродуют!»… Я испугалась. И решила ничего тебе не говорить. Я знала, что с ума я не сошла. Я человек была верующий, и решила, что Высшие Силы, Светлые, пришли мне на помощь. Я все сделала, что бы операция не состоялась. И это привело к ужасным последствиям. Ты два года таскал в себе гнойные мешки, и чуть не умер. Все это время голоса убеждали меня, что все будет хорошо. Я волновалась, страдала, но именно этого они и добивались. Они жили моими страданиями, моими болезненными эмоциями. Об этом я узнала после смерти. Кончились твои испытания тем, что тебе сделали шесть операций, и это тебя спасло. Тело твое было совершенно разрушено, и ты лечишься уже 40 лет. Твою ненависть, мальчик мой, я понимаю… Но я не виновата… Я попала в лапы черных сил, была обманута ими, и, как сына, тебя потеряла… Я знаю, что ты был рад моей смерти… Да, рад! И это, милый мой сын, нормально! Не надо стыдиться этого! Ты много лет пытаешься меня простить, но у тебя не получится! Нельзя простить человека, который сломал тебе жизнь! Даже если это родная мать! И это тем более невозможно! Сейчас, минутку… Продолжим! Когда я поняла, что со мной, и с тобой произошло, то, если ты помнишь, я попала в сумасшедший дом. И вскоре тебе сказали, что я умерла от ишемического инсульта. На самом деле я покончила с собой. Необходимые таблетки мне принес мой однокурсник, Паша Серебрянский. В последующей твоей жизни он, иногда, невидимо, помогал тебе, по моей просьбе. Сейчас, мы видимся с ним довольно часто. Он тоже умер, и… ну, дальше не интересно. Все, сын! Прощай! Извини за беспокойство, но я должна была все тебе объяснить! (Мама странно улыбнулась и исчезла).

Я все это выслушал совершенно спокойно. Почему, не знаю. И когда мама исчезла, я очутился в самолете и прилетел в Бостон. Там живут мои друзья. Как чудесно они меня встретили! Какой у них оказался богатый и красивый дом! Приехал доктор, сделал мне укол, и я моментально забыл о болезнях! Мы пили вино! Ели всякую вкуснейшую еду! Мы постоянно смеялись! По любому поводу! Я, наконец- то, был счастлив! Я был доволен! Я больше не пишу! Я не хочу этого мучительного и, на сегодняшний день — совершенно бессмысленного процесса! Я бесстрашно ем шоколад! Пью банановый ликер, самый сладкий, и самый крепкий! (Это я- то! Диабетик с тридцатилетним стажем!) Я десять раз в день, прыгаю со скалы в зеленое, бархатное море! Прыгаю умело, красиво, с большим удовольствием! На зависть моим разваливающимся ровесникам! Я танцевал с Мэрилин Монро, и пожал руку Френку Синатре! Летал на воздушном шаре с Тони Кертисом и Ким Бейсингер! Пил чай с Френком Копполой и Джессикой Лэнг! И, через три минуты, с братьями Тамаркиными улетаю на Кубу, 30-х годов! На остров, подвергнутый жесточайшей критике, но страшно интересный! Что меня ждет там — я знаю! И восторженно трепещу! В полете я намерен пить самое дорогое шампанское, безудержно фантазировать, и готовиться к приключениям! Браво, Саша! Все получилось! Все, о чем ты мечтал! Хотя бы, во сне!

МЕЙЕРХОЛЬД…

…Я видел прекрасный сон! Мы с бабушкой и дедушкой летели через Москву — реку! В чудесный, зеленый, весь покрытый цветами Парк им. Горького! Там мы осторожно, с удовольствием, плавали на лодке, среди гигантских, ласковых лебедей! И гладили их! Один отнял у меня мороженое, и, моментально проглотил! Как он меня насмешил! Как позабавил! Я пришел в восторг, обнял его за шею, и поцеловал!

Потом появилась мама! Она ходила по саду и собирала персики! Они сами падали ей в корзинку! Я наелся до отвала!

Потом папа кормил меня заливным судаком, и с наслаждением курил сигару, величиной с мою ногу!

Потом Армия, веселый, румяный сержант, налитый вином до такой степени, что стал похож на грушу! Мы с ним дружили! Я тоже пил вино! Он меня угощал! Потом…

— Саша, вставай! — услышал я грубый мужской голос. Я открыл глаза. Передо мной, в кресле, сидел гигантский носатый, кудрявый негр, в красном монашеском одеянии.

— Не пытайся меня узнать! — сказал негр. — Это невозможно… Я черен, толст, мой рост 3 метра! Я из подземного мира. У меня к тебе дело. Вставай с кровати, садись на диван, и приходи в себя. Быстро! Быстро! Я покажу тебе одну картинку, а ты сделаешь с ней то, что нужно. Кстати, я забыл тебе сказать, что на земле я был режиссером. И звали меня Всеволод Мейерхольд. Я был самым несчастным человеком на свете. Меня утопили в дерьме, а мою жену зарубили топором. Смотри вниз!

Тьма… Во тьму медленно вплывает золотая ванна. В ней неподвижно лежит лысый мужчина знакомой внешности. На голове его разбитая греческая амфора. Мужчина смотрит в потолок, но вряд ли понимает, что с ним происходит. Наконец ванна остановилась и вокруг стало светлее. В пещеру, в которой остановилась ванна, медленно вошла красивая, гибкая девушка, в черном, спортивном костюме и в черной бейсболке, с длинным козырьком. Глаза у нее были удивительно синие и совершенно бездонные. Они искрились! Я, вдруг, почувствовал, что в них можно улететь навсегда.

— Кто это? — тихо спросил я.

Мейерхольд (прошептал). Я не могу назвать ее имя… Это смертельно опасно!

Девушка села на край ванны и сказала:

— Задали вы нам, дорогой, задачу! Вы такой уникальный грешник, что у нас в аду не нашлось для вас места! Пришлось обращаться за помощью к Богу, что мы очень не любим. Он решил этот вопрос моментально. Он забирает тебя к себе, и ты будешь очень долго и внимательно выслушивать слезные жалобы миллионов жителей неба, которых погубила твоя деятельность… Лицемерно называемая защитой. Всё о своих страданиях, «защищаемые» тобой, тебе расскажут. А вообще мы всех вас, защитников, ждем с нетерпением! Есть для вас работа. Интересная и разнообразная. И не очень простая!

Девушка засмеялась и исчезла. Мужчина в ванной тоже. Превратился в пар, развеянный странным, фиолетовым ветерком…

Мейерхольд. Ну, вот и все, Саша! Я могу убраться восвояси, но хочу с тобой поговорить. Вы все боитесь ухода из жизни и подземных путешествий. Напрасно! У нас лучше… чем Здесь!… У вас!… Наш Трехрогий Господин, хозяин интереснейший! Он любит искусство, он заботится о нас. Нам разрешено ставить спектакли. У нас есть симфонические оркестры. Мы делаем мюзиклы. И Хозяин все это смотрит с удовольствием! А потом присылает нам со своих плантаций прекрасное вино, а заодно еще античных девушек и юношей, которые украшают нашу жизнь любовью! И мы расположены очень уютно и тепло! Тысячу километров вниз, под Индийским океаном! Недалеко от центра Земли!

Мейерхольд исчез. Я не поверил, что он был у меня, допил портвейн, и лег досматривать свои радостные и счастливые сны, про моих любимых ангелов, бабушку и дедушку!

А то, что мне рассказал и показал несчастный режиссёр, я сразу выбросил из головы и забыл.

ДОБРОЕ ЛИЦО В РОЗОВЫХ ОБЛАКАХ

…Приехал! Знаменитая, прекрасная клиника! В центре Москвы, огромная, благоустроенная! Все в ней замечательно! Мебель, цветы, аппаратура… Цены, естественно кусаются, но это меня не удивило. Я здесь не первый раз. Когда — то в этой поликлинике бесплатно обслуживали деятелей театра (я к ним принадлежу), а потом, почему — то перестали. С некоторых пор обслуживают только за деньги. (Как всех.) И деятели театра вынуждены были переместиться в другое место, где от цен не кружится голова, и сердце не выпрыгивает из груди! Я тоже мог внедриться в этот новый рай, но не решился…

…И вот вхожу в клинику, в которую приехал. Поднимаюсь на лифте на восьмой этаж, и вхожу в кабинет, где мне должны сделать довольно сложное обследование: компьютерную томографию мозга. Эндокринолог убедила меня. Основания есть, конечно. Жизнь проехалась по мне, как трактор.

…Вхожу в кабинет, раздеваюсь, доктор осторожно укладывает меня на белоснежную доску, и я медленно въезжаю в томограф. Начинается тихое гудение, мигают огонечки… Я закупорен в машине наглухо и старательно выполняю просьбу доктора: не шевелиться! Лежу. Тело мое неподвижно. Но мозг выполнить просьбу доктора не может! Он напряжен, раздражен… В такую ситуацию мы с ним попадаем не каждый день.

…Очень тихо… Едва слышно гудит машина… Мне тепло и неуютно… Мозгу неуютно в еще большей степени, он рассердился и начинает действовать. Неожиданно в нем появился сюжет пьесы… Странный… Туманный… Как же назвать пьесу? Это всегда не просто… Так, так, так… Надо по оригинальней… Может так? *Триумф монстров — людоедов, связанных золотыми, родственными узами*….Нет, это не интересно, банально… Тогда….Может быть *Веселый танец оригинальных крыс на гигантском выжженном болоте*? Нет, не нравится… Надо думать, думать, думать… Пьеса должна быть веселой… Народ устал… Надо дать ему отдохнуть. Надо вырвать зрителя из трясины будничной, невыносимой жизни! Не все театральные люди это понимают. Есть театры, на сцене которых несчастные артисты, по велению режиссера- авангардиста, вкушают дерьмо. Понятно, что так улучшить настроение зрителей невозможно. А вот испортить его окончательно — можно. Вообще- это преступление, коллеги!

..Вдруг появилось в розовых облаках милое, улыбающееся девичье лицо! И скрылось! Что это было? Кто это был? Не знаю… И не узнаю, конечно…

…Море! Небо! Танки! Пушки! Корабли! Они сделаны из крови! Как? Почему?…