Зимопись

Пролог

Иногда хочется не терапии или профилактики, а хирургии, чтобы проблему ррраз — и навсегда. Одним махом, как в сказке, и чтоб сразу всем мгновенное беспробудное счастье.

Мечты, мечты.

— Можно, я подумаю? — попросил я уставившихся на меня соратников. Или соучастников? Кто мы будем, если осуществим суеверие, примерив на себя чужие роли?

Или… не чужие? Хватит ли воли нести ответственность за все, что произойдет, потому что именно я что-то сделал или чего-то не сделал? Взять похожую ситуацию: трамвай несется на группу детей. Можно переключить стрелку, направив вагон по другому пути, где ребенок всего один. Что же: броситься переключать или остаться на месте, чтоб не обвинили в намеренном убийстве? Суд в любом случае оправдает бездействие, а, может быть, и действие. А я сам? И если спасу многих — как смотреть в глаза матери того единственного?

— Кого-то к правильному решению подталкивают святые книги, — услышал я, — неважно какие. Не в имени Бога главное. В нас. В желаниях, намерениях и поступках.

— Боюсь, — честно признался я. — А если не получится?

— Хуже не будет.

— А если будет?

— Ветхий Завет, Левит, глава четыре: «А если согрешит начальник… и будет виновен, то… пусть приведет он в жертву козла без порока».

Козла. Непорочного. И всё. Словно зарядку делаем: «Согрешили. Покаялись. Отдыхаем. Повторить несколько раз, и переходим к водным процедурам». Пресловутая буква закона соблюдена вопреки здравому смыслу. Козел наказан, грех начальнику отпущен. А начальником в случае успеха окажусь я. Одним из начальников. Сколько же козлов уйдет на заклание, пока мы достигнем желаемого?

А как все хорошо начиналось…

Часть первая Причал

Глава 1

Четырнадцать лет. Страшно много. Василию Ивановичу Мухину, весьма среднему ученику средней школы, вашему покорному слуге, именно столько. И выгляжу средне: нечто нескладное, давно не стриженое. И мозги работают также. И вообще. И жизнь — средняя до оскомины. Печалька.

Хорошо, что есть Тома. На этот раз она решила летать на дельтаплане. Копила на новый бук, но… «Хочешь, Чапа, со мной?» Нахлынувшие чувства и дни ожидания опущу.

Три машины остановились у гребня оврага. Сопровождающие гордо нарекли склон горой, траву примяли, тележка для взлета заняла нужное место. Буксиром выступил чихающий пикап, косящий фарами в разные стороны. Руководитель полетов — бывалый серьезный дядя в комбинезоне — в который раз нудел про то, что мы давно усвоили на инструктажах. Часть слушателей стояла, остальные, включая нас, расселись вокруг оратора на земле. На заднем плане багаж резво превращался в будущие средства три-д передвижения.

— Не называй его дельтапланом, — тоном знатока шепнула Тома. — Утопят в презрении.

— Кого?

— Тебя.

Подвернувшийся кустик переломился от пинка, нога при этом ударилась о булыжник, я скривился:

— Не называть кого?

Дуться на Тому невозможно. Увлекающийся характер не позволял ей обращать внимание на мелочи типа чужих обид.

— Дельтаплан, — как ребенку объяснила она.

Еще новость. Во мне проснулась язвительность:

— А полет полетом — можно?

К сожалению, ехидство, иронию, сарказм и прочее ерничанье немедленно постигала участь обид. Броня Томиного энтузиазма отражала любые атаки извне.

В этот момент распределили пилотов-инструкторов.

— Я с вами? — Вмиг забыв о моем существовании, Тома воззрилась на парня лет двадцати пяти, обежавшего ее цепким взглядом.

Полненький рыжий бодрячок со шлемом под мышкой и выражением «давай пошалим» мне сразу не понравился.

— Таки да, мадамочка. Как ваше ничего?

— Ничего… — опешила Тома.

Будучи одного с ней роста, пилот умудрялся глядеть сверху. Улыбался не переставая. Встал почти вплотную. Со стороны смотрелись этакой десяткой, где ноль вообразил себя бесконечностью и клеит единичку.

— Тома, правильно?

Она испуганно-радостно кивнула. Щечки, красневшие по не всегда понятным мне поводам, предательски розовели.

— И сколько нам лет?

Томин возраст еще позволял интересоваться им вслух без потерь для репутации. Не женщина, но явно не ребенок. Одного со мной невеликого роста, кроме нужных мест стройная… да что там, скажем честно: худая. Зато в нужных… В общем, очаровательная молодая особа в личине подростка. Каким-то чудом совмещая томную грацию с мальчишеской неуемностью, еще она собрала в одном флаконе чувственный бантик губ, озера глаз без дна и края и звездопад в ночи — длиннющие темные волосы. Определение подростка больше подходило мне. Называя своими именами, даже мальчика, а не подростка. Тома рядом со мной выглядела как забугорный комп рядом с нынешним отечественным, пока неказистым, но у которого, как говорят, все впереди. Зато мой софт так проапгрейден, как ее харду не снилось. Без скромности. Не бейте художника, я так вижу.

Овальное Томино личико взвилось, подбородок вздернулся:

— Уже пятнадцать. Скоро шестнадцать!

Мужики, собиравшие в траве второй тандем, глумливо загоготали.

— Сколо двадцать, а пока тли…

— Ша! — бросил туда коротышка-пилот. — Хотите отнести стоматологам в два раза больше, чем мечтали заработать?

Слова лились из него словно бусинки, нанизанные на длинную мысль, тон предложения к последнему слову забавно повышался. Мягкость произношения и звук по-змеиному шипящих букв завораживали.

— Было у мамы два сына, один умный, второй — Шурик… — не унимались помощники, переходя на личность пилота.

— И это мои товарищи? Тогда что такое фашисты? И не надо про второго сына, вы делаете мне обидно.

В конце концов он просто отмахнулся. Похоже, такая перепалка здесь вроде традиции.

Когда мне нужно добавить себе возраста и солидности, я расправляю плечи и тянусь макушкой вверх. Чуть на цыпочки не встаю. Тома без раздумий поступила так же. Выперла, чем природа одарила, острый нос — вверх, взгляд — «щас плюну».

— Умничка, держи фасон и все будет в ажуре, — принял ее потуги пилот с вежливым снисхождением. — Таки да, пятнадцать — очень много. А нам главное, чтоб до восьмидесяти пяти.

— Лет?!

— Килограмм. Или инструктаж между ушей не отпечатался? Таки лучше сразу везде вести себя правильно, чем потом любоваться с-под низу прекрасной природой кладбища.

Еще раз, ничуть не скрываясь, похожий на мультяшного персонажа с пропеллером упитанный пилот просканировал Томину фигурку: еще не полноценно женскую, но с моей точки зрения идеальную — по-мальчишески крепкую, подтянутую, что особенно здорово смотрелась в ярко-алой спортивной форме. Оценивал? Мне показалось так. Хотя, возможно, что проверял соответствие одежды полету.

— Я готова.

Тома действительно была готова — сожрать визави с потрохами.

— Тогда хватит утюжить клешем булыжник, подгребайте к нашей цацке.

Направляя и поддерживая за талию, самонавязанный кавалер переместил Тому ближе к дельтаплану.

— Как вы догадались, я из Одессы. — Стукнув каблуками, рыжий пилот лихо козырнул. — Позвольте представиться, Александр, он же Шурик, он же Алик, он же Санёк, он же Саша, он же Саня, он же, если приспичит, Искандер Двурогий.

— Какой?! — не сдержалась Тома, прыснув в мою сторону: — Слышал, Чапа?

Я завидовал ее умению мгновенно преображаться: из гнева в серьезность, оттуда — в заразную для окружающих смешливость, заставляя ответно улыбаться даже тех, кто не только не собирался, но думал, что не умеет.

— Македонского так звали, даже в Коране упоминается, — донесся голос второго пилота. Моего. — А меня — Абдул-Малик. Можно просто Малик.

Повторенное имя перенесло ударение на «а». У крепко сложенного обладателя орлиного профиля вопросов к подопечному — ко мне — не оказалось. Только брови под надетым шлемом взлетели:

— Чапа?

Курчавая снаружи ладонь задумчиво огладила жгуче-черную щетину.

— Вася, — буркнул я.

Малик понимающе кивнул. Протянулась огромная пятерня, машинально мною пожатая.

— Но можно и Чапа, — смилостивился я. Люблю, когда относятся не как к ребенку. — Привык уже.

— Хорошо. Идем к аппарату. Вы вместе? — Шлем качнулся в сторону девушки.

Я почему-то смутился.

— Да.

Боялся, не так поймут? Но не пускаться же в не нужные объяснения.

Малик посерьезнел, из-под полы одесситу погрозил внушительный кулак. Тот никак не среагировал. Но увидел. Я видел, что увидел.

Собранные аппараты установили, и двумя парами мы двинулись к ухоженной глыбе на гребне. Шурик нес цветы, большой и грозный Малик следил за нами, чтоб не отставали и не чудили. Визуальный ровесник одессита, он втрое превосходил того в плечах и во столько же проигрывал в талии. Смотрел сурово, как орел на цыплят, но столь же отечески-оберегающе. Я сразу полюбил его за немногословность. Все познается в сравнении.

Малик первым остановился у камня, пропустив Шурика и придержав нас.

Возложили.

Помолчали.

— У него здесь отец разбился, — вполголоса пояснил Малик, когда шагали обратно. — Года не прошло. Аппарат — вдребезги. И кусочков не собрали похоронить. А под склоном еще самолеты времен войны, гражданский лайнер — много лет назад, несколько вертолетов. Много чего. Братская могила. Здесь воздушный поток особенный. Если не знать, лучше не соваться.

«Ободренных» таким образом, нас провели к опускавшимся под дельтапланы треугольникам, вопреки здравому смыслу именуемыми здесь трапециями. И началось. Сначала Тома, в подвеске за Шуриком, за ними — мы.

— Абдулла, поджигай! — весело кричал Шурик соратнику, готовившемуся со мной к старту во втором аппарате.

Малик выдал нехотя, всем видом демонстрируя, как надоел очередной заезженный диалог:

— Я мзды не беру. Мне за державу обидно. Я мзды даю.

Ухх! — натянулась ткань, в лицо ударил воздух, и через какой-то миг далеко внизу глаза разглядели малюсенькие машины. И совсем микроскопических людей.

И — тишина…

Глава 2

Управлять с помощью задницы — не про дурную голову. Про дельтаплан. Нет, про аппарат — так надо говорить. Местная специфика. Как моряку сказать, что корабль плавает, или обозвать какой-нибудь эсминец судном.

Свист ветра в тросах не мешал разговаривать, но мой пилот давал насладиться безмолвием и иллюзией самостоятельности. И полным единением с небом.

Тишину нарушил я.

— Смотри!

Малик резко повел вбок, настигая Шурика с Томой, но их аппарат упорно несся к обнаруженной мной посреди неба мерцающей воздушной воронке.

Не успели ничего понять. Ниоткуда возникший вихрь обжег лютым холодом, вскружил, перевернул, тут же окатил жаром, словно в костер уронил… и выплюнул. Исчез. Как в видео, когда вдруг кончаются деньги на безлимитке.

А в ушах:

— Мамочкааа-а-а! — тоненький угасаюший визг-вопль Томы, переходящий в инфразвук…

— Ай, шайтан тебя дери! — гортанно-каркающе, совсем рядом…

— Ой вэй… — снова издалека и снизу, с прибавлением многих непонятных слов и кое-чего понятного, но непечатного.

Я решил не выпендриваться. Просто орал. Кстати, ура, орем — значит, живы.

Время полета по вертикали осталось неизвестным. Секунда? Две? Как бы не так. Жизнь! Все небывало насыщенные, как оказалось, годы.

— А дельтаплан?!.. — вырвалось у меня.

Пошло прахом, что называть нужно по-другому. Какая разница, как называть, если он исчез! И… одежда. Все исчезло. Как только что родившиеся, мы с пилотом сверзились в копну колючего сена, ушибив все, что возможно, и немножко друг друга.

Из шевелящегося вороха высунулась наголо бритая голова. Моя рука непроизвольно взлетела, ощупывая родные вихры до плеч. От сердца отлегло. До сих пор Малик всегда был в шлеме, потому и всякие мысли.

— Живой?

— Даже немного здоровый, — просипел я, затем прокашлялся и добавил нормально: — Где Тома?

— Должна быть с Шуриком. Не бойся. Если что, он поможет.

Как раз этого я боялся.

Обходиться без одежды проблемы не составляло: погода благотворила. Тепло и штиль. Полный. Откуда только взялся тот смерч.

Запах сена бил по мозгам. Копна оказалась невероятной горой, как в высоту, так и вширь. Пришедший на помощь кран «Рука Малика» играючи вызволил меня из осыпавшегося барханчика и водрузил на вершину.

Пилот-инструктор произнес только одно слово:

— Интересно.

Все вокруг было золотым или зеленым за исключением нас: розовых, сидевших в желто-сером, местами до лежалого гнилостно-черного. Но мы смотрели не на себя. Заваливший долину сеномассив был с трех сторон окружен лесом, деревья начинались сразу за полосой кустарника, тоже окаймлявшего нас подковой. На грани видимости торчала труба или водонапорная башня. Но это мелочи, что едва достойны упоминания, поскольку с четвертой стороны горизонт перегородили дымчатые каменные вершины. Горы.

Ни людей, ни машин, ни животных вокруг. На высочайшем из ближних деревьев — флаг на макушке. Одноцветный, но не черный, не зеленый, не красный. Какой-то грязно-серый.

Хм. Местность — незнакомая. Горы. Это у нас-то, где это слово обозначает холмик или склон оврага.

— Малик! — донеслось с другого края гигантского сеновала.

— Шурик, — обрадовался лысый громила. Его рука призывно вскинулась. — Мы здесь!

— Алло, кинь маяк!

— Не видит. Нужно обозначиться.

Огромными охапками Малик стал подкидывать сено вверх. Сработало. На четвереньках, смешно подбрыкивая на проваливающейся поверхности, одессит карабкался курсом на соломенный гейзер, словно свинка по трясине — сияя незагорелыми округлостями и при остановках прикрываясь одной рукой, поскольку другая использовалась в качестве третьей точки опоры.

— И как вам это нравится? — Плюхнувшись рядом, Шурик почесался. — И, я дико извиняюсь, где мы?

— Где Тома? — спросил я главное.

— Там. — Последовал мах рыжей головы далеко назад. — Я ей не фреберичка.

— Фре… кто?

— Нянька. Не нянька. Я.

Малик уточнил:

— С ней все в порядке?

— Люди, что за геволт? Я вас умоляю. Не хочу расстраивать, но у нее все в лучшем виде.

— Все же. — Большие черные глаза Малика стали тоньше прорези для кредитки, и что-то говорило, что в данном настроении банкомат денег не выдаст. — Почему она там, — лысина качнулась назад, — а ты здесь?

— Только не надо ой. Нет, сначала ваша лялечка об меня грюпнулась всем центровым фасадом, а как скикнула, что из платьев только мама не горюй и природные украшения, так будто гэц укусил. Слиняла бикицер в кусты, только булки сверкали.

Я нехорошо зыркнул на Шурика.

— Нет, попал таки под раздачу, сто раз пардон. Я, на минуточку, тудою и не смотрел ни разу, — выдал он в ответ, хотя вопроса не прозвучало. — В какое место мне этот гембель? Или оно мне надо? Бо на шё там смотреть, вы меня извините? Что свинью брить: визгу много, навару на грош. Кино и немцы. Или мне было дожидаться конца этого грандиозного шухера с воплем и танцами? Очумелая мамзелька в кусты, в тенек, нервы подлечить, а я тихо-мирно поперся до вас, что сидите среди здесь как два придурка в три ряда. Может, уже двинемся обратно? Вдруг помощь нужна?

— Самый умный, да? — вспыхнул горбоносый пилот, утомленный казавшимся неиссякаемым потоком слов и пораженный финалом как червяк каблуком.

— Спасибо за комплимент. Таки или как?

— А я о чем с самого начала?! — взревел огромный Малик, кидаясь в сторону пропавшей Томы, то есть туда, откуда прибыл одессит.

— Смотрите! — замер я на миг, указывая на дерево с водруженным над верхушкой флагом.

Флаг сползал, стягиваемый снизу кем-то невидимым.

— Капец на холодец, — пробормотал Шурик.

— Как раз там, — подтвердил я затейливую мысль нашего Цицерона, — прямо.

Быстро перебирая всеми конечностями, наша тройка ринулась вперед.

Потом донесся лай. Дикий. Грозный. Беспощадный. Многоголосый.

Глава 3

С круглыми от страха глазами из кустов мчалась Тома. На ней была одежда: широкие штаны по щиколотку, облегающая жилетка на тесемках. Все невыносимо серое, потертое. В руках — ворох тряпок. Одежда для нас. Украла?!

Собачьи рык, рёв и лай неумолимо приближались. Десятки злобных голосов раскатывались по долине, от бьющих по нервам низов уши сворачивались в трубочку.

— Помогите! Ой, мама. — Тома споткнулась, ноги повело, она едва не упала.

Треск веток под голыми ступнями сменился шорохом разлетавшегося сена.

— Мы рядом! — прогрохотал Малик во всю силу легких.

Бег на карачках по пересеченной местности, проваливающейся под тобой как болото, не мой конек, и я безнадежно отстал. Зато Шурик, в котором взбурлила смесь паники с совестью, сумел обогнать даже загорелую гору мышц, что проламывала пространство сверхзвуковым бульдозером. Одессит же словно катился: пухленький, сосредоточенно-взъерошенный и неудержимый.

Из кустарника вырвалось первое исчадие ада — на сенохранилище впрыгнул пятнистый волкодав с меня размером. Истекающая слюной пасть оскалена, в глазах — жажда убийства.

— Фу! — заорал Малик.

— Сидеть! — внес лепту одессит. — Чужие!

Команды, дрессурой доводимые до автоматизма, не сработали. Не домашняя собачка. И не сторожевая. Может, пастушья? Где же пастух?

— Уберите собаку! На людей кидается! Загрызет же! — тонко и звонко завопил я.

Вместо ответа из леса выплеснулась еще пара чудищ, а на подходе, судя по звукам, минимум дюжина.

Собака бросилась, когда Тома почти добралась до нас. Клацнули клыки, замерло сердце. Девушке повезло, трофей — только штанина.

Пушечным ядром пронесся Малик последние метры, но Шурик уже кинулся на пса, словно вратарь на мяч, и окрестности взорвались его воплем: клыки рвали новую добычу. Дрожащая Тома повисла на мне:

— Ой, Чапа…

Еще слез не хватало. Неуместные объятия взвинтили адреналин до предела. Даже до запредела, если так можно сказать. А и нельзя — без разницы, ведь было именно так.

Прижав и чмокнув в щечку, следующим движением я оторвал девушку от себя:

— Закопайся. Чем глубже, тем лучше.

— А ты?

Ее руки уже рыли внушительную яму. Молодец, девчонка, не пропадет.

— Оденься! — прилетело мне вдогонку, когда она осознала ситуацию.

Вот и хорошо. Поздравляю с возвращением в реальный мир.

Отчаянно труся, я выдвинулся в сторону битвы… и опоздал. К сожалению и к счастью. Шурик жутко выл на пределе слышимости, баюкая порванную руку, сидящее тело мерно раскачивалось. Дергались в конвульсиях растерзанные до костей ноги, выставленные вперед. Абдул-Малик (совесть не позволяла назвать сейчас просто Маликом) весь в крови и шерсти, своей и собачьей, натягивал принесенные Томой штаны.

— На. — Ко мне прилетела охапка оставшихся тряпок.

Поскуливающая горка мяса с перебитым позвоночником валялась в сторонке: то ли старалась уползти, то ли, наоборот, продолжить драку. При всем желании не могла ни того, ни другого. Еще одна признаков жизни вовсе не подавала. Третья хрипела свернутой головой с выдавленными глазницами.

— Как?! — Мозг отказывался верить увиденному.

— С трудом.

Большего я не дождался: целая свора таких же созданий с шумом вывалилась из леса. Участь сородичей их не смутила, они почуяли кровь. Нам осталось жить с полминуты.

Штаны из дерюги на тесемочках оказались безразмерными. Пуговицы, молнии, липучки и застежки отсутствовали как класс. Тканью легкой жилетки, подобной Томиной, я хотел перевязать Шурика.

— Не успеешь, — бросив быстрый взгляд, сказал Абдул-Малик. — Одень.

Подумав, он добавил:

— И закопайся.

— Нет. — Накинув жилетку, я встал в стойку.

Горцу это понравилось.

— Руки-ноги не жалей, — донесся тихий совет. — Жизненно-важные органы защищай, в первую очередь голову. И не забывай про девушку, брат. Кроме тебя ей никто не поможет.

Подражая собакам, он опустился на четвереньки, из глубины горла родился глухой рык, и Малик ринулся на наступающего противника.

Первый ряд неудобно скачущих по сену тварей остановился в недоумении. Что-то свирепое и страшное неслось на них, не боясь, а угрожая. Этот язык они понимали. Смерть. Не всем. Но всем, до кого дотянется, пока остальные превосходящими силами будут глодать еще живые косточки. Смерть во плоти. Они чувствовали ее запах.

И собаки отступили. Свора метнулась назад, в кусты, в ужасе от такого близкого, жуткого, неминуемого конца.

Абдул-Малик остановился на границе сена и кустов. Словно обозначил территорию. Территорию смерти.

Собаки тоже остановились. Эффект неожиданности прошел, они опомнились. Человек — один. Их много. А он один — одетый, пахнущий именно человеком.

Напасть повторно успели лишь самые первые: смерть встретила их ударами ног в брюхо, захватом за задние лапы и броском в остальных. Умчавшимся в кусты было не до схватки, всюду раздавались душераздирающие утробные крики боли. Одна псина выскочила на открытое пространство и на глазах оказалась пригвождена к земле вылетевшим из леса копьем. Остальные побежали. Скулящее поле боя вмиг очистилось от боеспособных тварей.

— Тома, — позвал я. — Вылезай. Кажется, спасены.

Позади меня проснулся сенный вулкан, из кратера выдвинулась голова:

— Кем?

— Хочу ошибиться, но, по-моему, хозяевами одежды.

Девушка на секунду задумалась.

— Это хорошо или плохо?

Глава 4

Из кустов появлялись люди. Или не люди. Сто процентов — гоминоиды. Одна голова, две ноги, две руки. Или лапы. Не видно. На зеленом фоне ярко выделялись белые балахоны до земли и остроконечные колпаки-маски с двумя глазными дырками. Существа выглядели как американские ку-клукс-клановцы, только без круглого креста на сердце. Еще похожи на штурмовиков из космической саги: тоже без лиц, белые, с оружием. Копья не тянули на бластеры, зато на поясе у каждого висело нечто непонятное — длинное, утолщавшееся книзу. Похоже на бейсбольную биту. Световой меч?

Количество неизвестных также не поддавалось исчислению. Кусты и лес скрывали основную часть. На виду одновременно находилось трое, четверо, максимум пятеро. Из-под длинного одеяния иногда виднелись ноги в сандалиях со шнуровкой вверх по голени как у римских легионеров. Поразил не столько внешний вид, сколько язык: они говорили по-русски. Ну, почти по-русски. Непонятны лишь отдельные фразы. А понятое радости не прибавило.

Они хотели нас убить. Да, спасли, чтобы убить. На Востоке ворам отрубали руки. Возможно, здесь отрубают головы.

К нам никто не подошел. Туземцы смотрели издали, совещались и, кажется, кого-то ждали. Жреца, что вырвет сердце или специалиста по грамотному нанизыванию на кол?

Это мои домыслы. Они просто ждали. Говорили про погоду, упавший флаг, святой причал и сколько можно ждать. Про много работы, ни дня покоя и расплодившихся волков. Про ангелов, чертей, недавнюю смерть близнеца и чью-то последнюю надежду. Периодически упоминалось что-то, похожее на Калевалу с ударением в конце. Этот рефрен звучал постоянно: «Калевала, калевала!» Или что-то вроде того. Карелы, что ли? Почему остальное по-русски? Может не Калевала, а какое-нибудь алаверды? Тогда совсем хрень выходит. Трудно издалека и в пол-уха воспринять неизвестное. Но про убить я точно слышал, полный штиль позволял.

Наши сторожа натаскали дров, заполыхал костер, над которым подвесили огромный казан. Варить нас собрались?

На мачте, приколоченной к верхушке дерева, снова взвилось полотнище. Вслед за первым, поднятым чуть выше, показалось второе. На двух наши приятели остановились. Отсутствие ветра не мешало разглядеть: флагами были такие же одноцветные тряпки, как дерюжка, из которой сделана наша одежда. Ни рисунков, ни гербов. Обычные сигнальные флаги. Мол, добрались, все нормально, птички в клетке. Или: набирайтесь аппетита, ужин скоро будет.

Неприятные фантазии.

Потянуло дымком и чем-то вкусненьким. В животе квакнуло. И явно не у меня одного. Нужно отвлечься. Время, что нас не трогали, употребили на перевязку Шурика.

— Извиняюсь спросить, — он с трудом превозмог боль, — мы на Земле или как?

Снова ставший обычным Малик туго перематывал одну его ногу, Тома протирала кровь на второй. Я подавал полосы, на которые рвал оставшиеся вещи: одеться Шурик был не в состоянии. Мы просто прикрыли его полотном из распоротой штанины.

— Гравитация в норме. — Малик мимолетно глянул вверх. — Солнце такое же, примерно там же. Воздух и собаки чисто земные. Природа и запахи тоже. Ночью посмотрим на Луну и звезды, уточним.

— Если доживем, — пробормотал я.

На глаза упала челка. Темно-русые патлы а ля ранние Битлз — пышные, до плеч — усеяны соломой. Колени дрожали. Совсем не из-за этих, что в лесу. От пережитого. Вздрюченный организм дал обратку. Пришлось продолжать работу сидя.

— Если это наша Земля, то я — американская королева, — выдавил Шурик.

— Хорошее уточнение — «наша», — приуныла Тома.

Она закончила со второй разгрызенной ногой одессита. Я помог, придержав на весу. Малик сноровисто перебинтовал, большие руки аккуратно подоткнули под колено бугорок сена.

— Попали в другое время? — Шурик скрипел зубами, но терпел.

— Прошлое или будущее? — забеспокоилась Тома.

С ее длинных волос тоже сыпались соломинки. Они со всех сыпались, кроме сверкавшего идеальной лысиной джигита.

— Вряд ли прошлое, — проговорил Малик. — Говорят, в прошлое нельзя: от этого будущее изменяется.

Он щеголял многократно порванными краденными штанами при голом торсе. Видок еще тот: кровь, мускулы, и собачьи трупы вокруг. К нам могли не приближаться именно из-за этого.

— А если в будущее, то нельзя вернуться, — включился я. — По той же причине.

Томе расклад не понравился.

— Может, будущее уже состоялось с учетом, что кто-то попал туда и вернулся?

Я фыркнул:

— Ага. И принес схему машины времени. Собрал, на ней слетал… и вновь принес. Далее по кругу.

— А если при возвращении все забывается? — не унималась Тома.

— Тогда ты уже была в будущем, — отрезал Малик. — Вернулась и все забыла.

— И неоднократно, — попытался шутить Шурик. Пухлое лицо хотело улыбнуться, но скривилось от боли, веки крепко сжались. Неумелые перевязки не помогали — слишком много ран.

— Как сам? — склонился к нему Малик.

— Не дождетесь.

— Все-таки?

— Хезающий кабыздох лучше зажмурившегося лёвы.

— Хохмит, — удовлетворенно выдохнул Малик. — Жить будет.

— Смотря с кем, — ввернул Шурик в том же духе.

Мне последняя мысль как серпом по ягодам: ограниченный состав нашей компании к подобным шуткам не располагал.

— Одежда откуда? — Малик увел разговор в сторону.

Тома виновато указала на дерево с упавшим флагом:

— В лесу висела.

— На веревке?

— Да. Не между деревьями, словно после стирки, — поправилась она, видя, что понимают неправильно. — Просто на дереве, большим тюком. Я дернула, оно сползло.

— Только это висело? — Малик обвел рукой надетое на нас.

Вопрос заставил дружно переглянуться, мысль просто убивала: нас ждали?!

— Еще много осталось, — продолжила Тома. — Я выбирала подходящее. Но когда собаки…

Малик перебил:

— С этим разобрались — нас ждали, но сколько нас будет, не знали. И сроков прибытия не знали: тюк с одеждой срывал флаг, это сигнал для наблюдателей. Здесь, — последовал указующий мах квадратного подбородка вниз, на сено, — посадочная площадка. Там, — его взор возделся к небу, — дверь между мирами. Портал. Что мы знаем о порталах?

Один глаз лежащего Шурика приоткрылся:

— А мы таки знаем?

— Знаем, — непререкаемо объявил я. — Есть такие штуки, книжки называются.

Парни смешливо-горестно переглянулись.

— Глухой номер, — качнул головой Шурик. — Шкет, кончай бакланить. Или у тебя папа секретный акадэмик, и чего-то знаешь, чего другие нет?

Малик не согласился:

— Дай пацану сказать.

— Я думаю, для здоровья дешевле не знать за эти мансы. Но на всякий пожарный…

— Выкладывай, что читал, — распорядился Малик.

Надо же, настал мой звездный час. Кто мог подумать.

Несколько лет назад моего папу тюкнула идея выживания после катаклизма. С тех пор он дрался со мной на палках, повесил дома грушу, устраивал шутливо-болезненные потасовки: «За каждый пропущенный мной удар получишь конфету». Вместе мы посетили одержимых другой серьезной болезнью — реконструкторов исторических эпох, где меня заставили сравнивать оружие и напяливать самоварные доспехи. Еще пришлось освоить рогатку и пращу: «Когда выбьешь пять из пяти, получишь новый смартфон». Мотивировка вдохновляла, но с поставленной целью не справилась. Сработала частично. Затем папа гонял меня по горам как Сидорову козу, научил плавать, стрелять из лука, готовить на костре, ездить на лошади…

Впрочем, научил ли? Учил — да. Вернее сказать — ознакомил. Что-то получалось лучше, что-то хуже, что-то вообще не получалось. И что обидно, попаданцы в книжках всегда подготовлены не хуже спецназа, а тут, когда реально попал в такую передрягу…

В общем, в обычной жизни дракам и физической подготовке я предпочитал инет и книги. И вот знания пригодились.

— Порталы бывают проницаемыми в одну или в обе стороны. Перемещают в одно или разные места и миры. Или в разные места в разных мирах, выполняя функцию телепорта. Могут быть незыблемы тысячелетиями: либо ON, либо OFF. Либо открываются раз в определенный срок. В то же тысячелетие, например, или раз в год. Или в день.

— Или в марсианский день, — скалясь, дополнил Малик.

Это он так улыбался.

Я продолжил, пока снова не перебили:

— Портал может гулять: как по горизонтали и вертикали, так и во времени. Еще может быть сам по себе или включаться кем-то. Или чем-то. Или где-то.

— Значит, нас могли втянуть сюда специально? — встряла Тома, следуя своим мыслям. Представляю, что там за мысли. Точнее, не представляю. Умному существу мужского пола с практическим складом ума ее никогда не понять, проверено. — Зачем? А главное: как попасть обратно?

Малик оскалился еще шире, обветренные щеки пошли трещинами-бороздами, как ледоход по весне:

— Обратно? Зачем обратно?

Возмущению Томы не было предела:

— Как «зачем»?!

— У него спроси, — с хитрецой в глазах перевел на меня стрелки джигит.

Я понял, на что он намекал.

— Если верить книгам…

— Если! — весомо взмыл указательный палец Малика.

Я учел претензию и не стал спорить:

— По книгам в чужом мире попаданцы всегда умнее и сильнее. В конце неизменно становятся вождями, императорами, богами.

— Вот, — Малик кивнул, — хотя зачем-то упорно стремятся восвояси. Вот ты, — узловатый палец уперся в Тому, — хочешь стать императрицей?

— Почему нет? — Она засияла смущенно и задорно. И очень заразительно, обеспечив улыбками всех, включая стонущего Шурика.

— А богиней?

— Еще бы!

— А домой?

Как булыжничком по макушечке.

— Как нам вернуться? — потускнела Тома.

Она бережно промакнула тряпкой ногу Шурика. Кровь все прибывала.

Послышался новый шум, и мы одновременно вскинули лица.

Всадник. С мечом. В легких кожано-металлических доспехах, с приоткрытыми ногами в поножах. Руки защищены по локоть, начиная от запястья. За спиной — небольшой круглый щит. Шлем ничем не закрывал волевое лицо.

Все-таки мы в прошлом. Мозги вскипели, пытаясь идентифицировать эпоху. Перед нами — не рыцарь, они одевались в железо полностью. А конь уже со стременами. Выходит, мы попали в мир, отставший от нашего лет этак на тысячу-две.

Но если это не Земля в нашем понимании… Ох, сколько книг и фильмов вспомнилось, где совмещаются рыцари и современная техника, магия и звездолеты.

Всаднику охрана салютовала копьями и своей непонятной Калевалой. Он принял приветствие поднятой рукой.

Шурик приподнялся на локте, пытаясь разглядеть происходящее. Малик и Тома встали, и я вслед за ними. Томина рука нашла мою и крепко сжала. Учитывая габариты Малика, мы смотрелись как родитель с непутевыми чадами, которые неудачно выгуляли собачек. Вот, дескать, и случайному прохожему досталось. А вы, люди добрые, проходите, сами разберемся…

Вышколенная коняга сделала несколько шагов вперед, на сено. Всадник нас не боялся.

— Вас два и два? — Голос был громким и отчетливым. — Не немцы? Общий язык разумеете?

Как говорил дедушка, интересно девки пляшут. Немцы — наверняка в устаревшем смысле, а не то, что сразу приходит в голову. На местных-то, надеюсь, фашисты в сорок первом не нападали.

— Общий язык, слыхали? — прошептала Тома. — Тоже русский, как у нас. Мы в древней России?

— Тогда уж в Руси, — поправил я. — Или в Гардарике. Или в Орде. Или в какой-нибудь Гиперборее. Я читал много теорий…

— А два и два — это как?

— Думаю, он про взрослых и детей, — ответил Томе Малик. — Двое нас с Шуриком и вы, тоже двое.

Пышущая гневом Немезида в Томином обличье прошипела, испепеляя взглядом:

— Я не ребенок!

Мнение маленькой девочки интересовало Малика как хомяка телереклама отбеливателя. Он провозгласил:

— Разумеем. Да, нас два и два. Один взрослый сильно ранен, нужна помощь. Мы с Земли. Россия. Двадцать первый век.

Его слова еще грохотали над долиной, когда снизу послышалось тихое:

— Ты хоть и кацюк, но совершенно не умеешь делать гешефт.

— Что? — не сообразил Малик.

— Кто? — одновременно переспросил я.

— Говорю: ума палата, только ключик потерялся. Твое дело узнавать, а не сообщать. Информация — главная ценность. А то и жизнь. — Затем Шурик соизволил ответить мне: — Кацюк — от «кацо», так иногда товарищей «кавказской национальности» называем. Негатив в этом наименовании можете искать с тем же успехом как пульс на мумии.

— Имена и прозвища! — потребовал всадник.

— Говорить? — тихо осведомился Малик.

— Можно. Только не паспортными данными, никаких фамилий, явок, паролей. Как-то помягше. Сыграй им наши ники как вкусный борщ.

— Я Малик, — представился Абдул-Малик. — Раненый — Шурик. А это, — его узкое лицо с пятнами крови мотнулось назад, в нашу сторону, — Чапа и Тома. А вы кто?

Ответа не последовало. Вместо него раздалась команда:

— Чапа и Тома, подойдите.

Машинально начав движение вперед, мы врезались в чугунный шлагбаум приподнятой руки Малика.

— Сначала назовитесь, — непререкаемо объявил он всаднику.

Тот проигнорировал:

— Чапа и Тома, вы слышали?

Знаете, как работает паровоз? Раскочегаренный котел закипает, его распирает изнутри, и высвобожденная мощь толкает всю махину вперед… Я не дал нашему единственному защитнику вспылить, мой выкрик успел предотвратить непоправимое:

— Не пойдем, пока не назоветесь и не скажете, что собираетесь с нами сделать.

Как ни странно, подействовало.

— Я царевич Гордей Евпраксин. Вы долгожданные гости. Я обеспечу достойные трапезу, наряд и защиту в пути. В башне ждет торжественный прием. — Продолжение последовало совсем нормальным тоном, по-свойски: — Не бойтесь, идите сюда. Не представляете, как мы вам рады.

— Ух ты: царевич! — У Томы засияли глаза.

Впрочем, для принца на белом коне, что живет в грезах каждой девчонки, этот наследник престола был староват, неказист, да и конь не вышел ни цветом, ни ростом.

— Идти? — шепнул я.

— А что остается? Условие он выполнил.

Малик был логически прав. Но копейщики на заднем фоне не излучали радость гостеприимства. Что-то было не то, хотя опасность больше не ощущалась.

— Идите. — Малик подтолкнул нас в спины. — Я прикрою.

Мы двинулись к всаднику. Шаг за шагом, стараясь не упасть на подвижной тверди, иногда помогая друг дружке. Малик закрыл собой Шурика, но стойка показывала: в любой миг он готов прыгнуть вперед и драться за нас до последнего.

Из леса вышли еще три копейщика — плюсом к пяти присутствующим. Когда наши стопы коснулись нормальной почвы, они построились в ряд, уперев копья в землю, и чуточку присели. Странный, но вполне понятный жест почтения. Вроде микро-реверанса.

— Алехвала! — гаркнули сразу восемь глоток.

Вот она какая, Калевала с ударением на последнем слоге.

Царевич спрыгнул с коня, голова в шлеме чуть пригнулась в приветствии. На вид — лет тридцати-сорока, не очень разбираюсь в возрасте взрослых. Комплекцией он мог посоперничать с Маликом. Темная бородка. Острый взгляд светлых глаз. Сапоги в обтяжку. Прикрытые пластинами голые ноги торчали из-под кожаной юбки, обшитой прямоугольниками грязно-зеленого металла. Выше тоже металл и кожа. Шлем оторочен мехом, сзади украшен хвостом. На перевязи — меч, на поясе вычурный длинный нож, за плечом небольшой щит. Такой вот царевич, помесь древнего грека с Чингисханом. Даже с учетом приветственной позы мы с Томой едва достали бы ему до стальной груди.

— Что они сказали? — спросил я Гордея.

— Не знаешь? — Удивление граничило с недоверием. — Хотя, да. Вы же там многого не знаете.

Торжественная часть закончилась, строй копейщиков распался.

— Это вам.

По знаку Гордея нам принесли халаты в чередующихся нежно розовых и фиолетовых полосах. Раскраску легко принять за клоунскую — если б горло царевича не спасал от натирания латами воротник в таких же цветах.

— Одежда должна соответствовать и указывать, — типа что-то объяснил царевич.

— Чему соответствовать? — с радостью что-то навоображала себе Тома.

— Куда указывать? — одновременно насторожился я.

— Не куда, а на что. Вы теперь со мной.

Ткань халатов не шла ни в какое сравнение с предыдущей колючей дерюгой. Нас облачили в них двенадцать рук. Пояски были бережно завязаны, наши ноги вставлены в мягкие тапочки без задников, вроде восточных чувяк. Думаю, дали чувяки, а не сапоги, потому что не знали размеров ног. Если так пойдет дальше, то и сапогами обеспечат, и…

Уф, фантазия разыгралась не хуже, чем у Томы. Собственно, почему нет?

Закончив, безлицые воины склоненно отступили под деревья. Подумалось: не издеваются ли? Может, мы вправду в придуманном мире, где сбываются мечты?

Воспоминание о собачках развеяло бредовые мысли. Я вскинул взгляд на Гордея. Этакий взгляд равного, Вот что с нами одежда делает.

— Что с нашими друзьями?

Добродушно улыбнувшись, он мягко и успокаивающе проговорил:

— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Их убьют быстро.

Глава 5

На поясах «ку-клукс-клановцев» висели не световые мечи. Даже не обычные. Даже не мечи. Обычные дубины: корявые, плохо выструганные, массивные. У двоих — топоры. С другой стороны у каждого болтался нож, тоже не ахти какой выделки. За плечами они носили мешки с тесьмами, похожие на рюкзаки. Сейчас мешки лежали полувыпотрошенными около костра с булькающим котлом. Запах съестного одурял.

Пообедать предстояло не всем. Двое остались с нами, а шестеро, посланные движением пальцев царевича, полезли на сено. Копья вперед, дубинки наготове. Как они управлялись копьями, мы уже видели. Приблизившись к пилотам метров на двадцать, откуда бросок копья становился безошибочным, солдаты одновременно приготовились.

— Стойте! — крикнул я, хватая царевича за руку, будто это могло помочь. — Не сметь!

— Да! Стоять! — истерично подхватила Тома.

Странно. Копейщики замерли. Они нас слушались. Неужели мы настолько важные? А если…

— Назад! — рявкнул я как можно более грозно.

Никакого эффекта.

— Так надо, глупые. Смиритесь, — отеческим тоном сказал нам Гордей. — Вы не маленькие. Должны понимать слово «надо».

Воины получили повторную отмашку.

— Нет! — заорал я.

Вновь копья остановились в миге от полета. Царевич занервничал.

— Знаете, что такое закон?

— Убивать невиновных — закон? — возмутился я. — У вас нет заповеди «не убий»?

— Заповедь гласит: «Не убий, если это не враг, посягнувший на твою жизнь, семью и родину». У вас не так?

Я смешался.

— Ну… если по смыслу… Но Малик с Шуриком не враги!

— Так думаете в силу возраста. Многие годы происходили ненужные беды, пока сама Алла, да простит Она нас и примет, не явилась в мир и не дала людям Закон.

— Нет такого закона, чтоб людей убивать, — вклинилась Тома.

Она раскраснелась, напрягшиеся пальцы приготовились вцепиться в глотку противника, если тот посмеет еще раз выговорить смертельный приказ. Она даже придвинулась ближе, ее коленки согнулись, как у воинов в недавнем приветствии, но это была подготовка к прыжку.

Взъерошенный воробушек рядом со львом. Царевич переломит ее небрежным взмахом руки, вытирая пот со лба.

— Закон, говорите? — перетянул я ситуацию на себя. — Огласите. Я послушаю и скажу мнение.

— Это правильно, — не стал спорить Гордей. Зажмурившись, он продекламировал по памяти: — Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Я отдаю настоящее и будущее Алле-всеприсутствующей, да простит Она нас и примет, а прошлое и так принадлежит Ей. Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь. Если я встречу Падшего, я убью его. Ангелы милосердны. Они всегда пытаются спасти Падших. Мне нельзя проявить слабость. Слабый человек — мертвый человек. Слабое общество — мертвое общество. Быть слабым — предательство. Побороть искушение. Отказать ангелам ради них же. Исполнить Закон. Не слушать ангелов. Не слушать истории ангелов. Не спрашивать о Том мире. Кто слушал, да будет вырван его язык или отсечена голова. И да будет так. — Глаза царевича открылись, взор был задумчив, но непреклонен. — Это называется «Молитва встречи снизошедших» или просто «встречная». Именно для нашего случая. Не зря Алла-всезнающая, да простит Она нас и примет, обязала каждого с детства учить ее: и низкорожденного крепостного, и благородного свободного семьянина. Теперь не мешай закону свершиться.

Я стоял справа.

— Слева!

Мой крик ошарашил всех. Тома испуганно шарахнулась, царевич же бросил правую руку налево — к рукояти меча, голова отвернулась:

— Что?

В одно движение нож с открытой стороны его пояса перекочевал в мои руки.

Гордей все понял. Хохот сотряс окружающий кустарник.

— Не смеши. Будь хоть тысячу раз ангелом, что может нож против меча?

— Чапа, ты что? — только и вымолвила Тома.

Испуганно сглотнув, она двинулась не ко мне, а к Гордею. Умница. Помирать, так с музыкой. Вдвоем у нас шансы справиться с ним не нулевые, а почти нулевые. Уже кое-что. Не знаю, как насчет подраться, а царапается она отменно.

— Ты меня убьешь? — полюбопытствовал я у царевича.