Бесплатный фрагмент - Зимой 86-го

Северный Казахстан. 1986 год

Капитан Лебедев стоял в коридоре, в последний раз перебирая в голове варианты, какие слова лучше подобрать, что уместнее будет сказать при обращении к командиру. Вопрос стоял не из приятных, увольнение в деревню почти за сорок верст раньше окончания рабочего дня. Это не было бы такой проблемой, не потеряй накануне один из караульных, — солдат одной из его рот, — свой штык-нож. Такая, казалось бы, мелочь, стоила целого замечания, из-за которого его могли теперь никуда не пустить. Да, нож нашли уже на следующее утро, и сор из избы вытаскивать никто не собирался. Но полковник все равно узнал о косяке и то ли из-за плохого настроения, то ли из-за чересчур строго отношения, но вставил он дроздов по самое не балуйся. Теперь нужно было выбрать слова, чтобы отпроситься. С одной стороны, стремновато, а с другой и причина-то уважительная — домой вернулся сослуживец, с которым они вместе воевали под Кандагаром. Было бы некрасиво, не встретиться с ним щв день приезда, особенно после того, что случилось тогда, в 81-м году.

Дверь в кабинет открылась, и из него вышел Полковник Железняк — человек высокого роста и достаточно крупного телосложения. На ходу надевая бушлат, он уже закрыл дверь, когда увидел возле окна своего капитана.

— Вы ко мне? — спросил он, бросив взгляд на лист бумаги, что держал Лебедев.

— Так точно, — ответил Лебедев, приняв строевую стойку.

Полковник выдохнул и плечи его разочарованно опустились. Поморщившись будто от сильной боли, а на деле — от сильного желания закурить, он еще раз бросил взгляд на бумагу.

— Что-то срочное?

— Так точно, — ответил Лебедев.

Полковник еще раз вздохнул и, сказав: «Заходите», вынул ключ из скважины и открыл дверь в кабинет.

Изнутри кабинет полковника Железняка выглядел скромно, если не сказать, что бедно. Время было не из легких, дивизия только передислоцировалась, а потому оборудовать нормальные рабочие места еще не успели — даже командир дивизии у себя довольствовался помимо рабочего стола и двух стульев только шкафом и одним креслом. У Железняка не было и этого, только стол, два стула, вешалка, сейф и комод.

Бросив бушлат на вешалку, полковник сел за стол и, не пододвигаясь ближе, оперся на него руками — засиживаться он не собирался.

— Что у тебя? — спросил он, перейдя на «ты». В своем кабинете он позволял себе такие обращения, знал, что его никто лишний не услышит.

— Рапорт, — ответил Лебедев, протягивая бумагу. — Прошу увольнение до конца дня.

— Это по какому такому поводу? — удивился полковник, перенимая бумагу. — Случилось чего?

— И да, и нет, — пожал плечами Лебедев. — Сослуживец с Афганистана домой вернулся, хочу встретиться с ним.

— Ну и хоти до завтра, — полковник положил рапорт на стол. — Воскресенье будет, езжай, куда хочешь.

— Не могу я до завтра ждать, товарищ полковник, — Лебедев переступил с ноги на ногу. — Тут такой личный вопрос, что до завтра никак не отложить.

Полковник начал багроветь. Его раздражало, когда кто-то ниже по должности приводил аргументы по типу «надо и все», пытаясь выудить для себя очередное увольнение или отгул.

— А не напомнить ли вам, товарищ капитан, что у вас замечание имеется по поводу вашего караульного? — полковник слегка повысил голос, перейдя на «вы».

— Я об этом помню, товарищ полковник, — спокойно ответил Лебедев. — Но увольнения все еще прошу. Товарищ полковник…

Лебедев наклонился и чуть наклонил голову, перейдя на полуголос.

— …мы вдвоем из роты выжили. Как я могу его сегодня не встретить, когда он еще целый год после моего возвращения в Афгане служил?

— Вот оно что… — полковник понимающе кивнул. — Вы вдвоем? И более никто?

— Никто. Из девяносто шести бойцов только мы вдвоем.

— Дела… — полковник взял бумагу, шариковую ручку, и поставил свою роспись, после чего убрал ее в стол. — За себя кого оставляешь?

— Старшего лейтенанта Смирнова. Уже распорядился, что осталось сделать сегодня в батальоне.

— Хорошо. В понедельник в восемь утра как штык.

— Есть, в понедельник в восемь утра как штык, — повторил Лебедев, встав смирно. — Разрешите идти?

— Идите.

— Есть!

Через левое плечо Лебедев повернулся и вышел из кабинета, а полковник какое-то время молчал, после чего вспомнил, что сильно хочет курить, и подорвался с места — успеть бы до окончания обеденного перерыва.

Разрастающаяся метель гоняла ледяной ветер по степям и лесам с такой скоростью, что плюнь в сторону — заледенеет еще до приземления. Лебедев, прикрывая лицо рукой, подошел к уже как полчаса работающему уазику. Шофер сидел внутри и придерживал газульку, чтобы не сбавлять обороты — если заглохнет, заводить тяжело будет на таком морозе. Лебедев уже взялся за ручку, чтобы открыть дверь, но на секунду остановился.

Перед глазами всплыли каменистые вершины, реки, текущие в ущельях, палящее солнце, от которого спрятаться было невозможно, перерытая взрывами земля и море крови. Это последнее, что он помнил с того дня — перепаханная земля и море крови, в том числе и своей. Вокруг него лежали тела десятков бойцов, запах запекшейся и свернувшейся крови проникал до мозга, но никого вокруг он не видел. Кроме ефрейтора Барабанова, лежащего рядом и сжимающего в руках две гранаты. В голове мелькнула тяжелая мысль, а нужно ли в принципе ехать к тому человеку. К тому ефрейтору, который сейчас наверняка уже не ефрейтор, и который тогда лежал рядом с ним с гранатой в руках. Конечно, раз уже рапорт подписали, то только и осталось, что ехать, но как он встретит. Обрадуется? Или нет? Помнит ли этот еще тогдашний ефрейтор того, что произошло за полчаса до момента, когда он лежал рядом со своим командиром роты и сжимал в руках гранаты? Если не помнит, то это дело одно, а если все же помнит? Как тогда повернется их разговор? Ответ на этот вопрос Лебедев не мог дать себе сейчас и вряд ли бы смог дать его потом. Оставалось только это проверить. Он открыл дверь машины и сел внутрь.

— Во метёт! — воскликнул шофер, потирая руки. — Вы как, товарищ капитан?

— Обмерз чуть-чуть, не без этого, — Лебедев снял перчатки и обтер щеки руками. — Прогрелась машина?

— Ну, а то, полчаса уже стоит, — Шофер показал на датчик температуры. — Хорошо, бензин казенный, так жалко было бы столько жечь.

— Жадный ты, Валера, — без улыбки сказал Лебедев.

— А что поделаешь, в колхозе солярку экономили, чуть ли ни руками пшеницу убирали. Ну, меня год дома уже не было, может, поменялось чего.

— Да вряд ли, — Лебедев сел удобнее и снял ушанку. — Поехали, Валер. Только аккуратнее, не видно ни рожна.

— Есть, поехали, — шофер включил скорость и тронулся. — А едем куда?

— Деревня Лесное знаешь, где находится?

— Так точно, товарищ капитан, знаю.

— Ну, вот туда и поехали.

Проехав КПП, уазик через три километра вышел на шоссе и скрылся в белене разрастающейся метели.

Уазик проехал по шоссе порядка десяти верст и свернул на проселочную дорогу. Видимость не улучшалась, дальше пятого шага разглядеть что-либо сквозь пелену метели было практически невозможно. Шофёр ехал не торопясь. Он, конечно, помнил дорогу до нужной деревни, но на всякий случай перестраховывался, чтобы не пропустить нужный поворот — нужный по памяти ориентир в такой буре все равно не сыщешь.

— Разрешите о личном, товарищ капитан? — спросил он, поворачиваясь к Лебедеву.

Тот усмехнулся. Говоря «разрешите о личном», Валера Крюков, или как его за глаза в части называли Капитан Крюк, обычно просил разрешения просто поболтать. Он был человеком — одним из немногих, — кто питал к Лебедеву какую-то особую любовь, не свойственную для рядового по отношению к командиру. Да, в иной ситуации, в бою, или при непосредственной службе бок о бок, такое отношение еще можно было объяснить. Но в ситуации, когда видишь капитана только когда нужно его куда-то отвезти, привязанность шофера конкретно к этому капитану не могла не удивить.

— Любишь ты поболтать, Валера, — Лебедев шмыгнул носом. — Ну, давай о личном.

— Как у вас дела-то? — шофер смотрел то на дорогу, то на капитана. — Едете, лица на вас нету. Случилось чего?

— Да нет, не случилось, — Лебедев пожал плечами. — Пока что все нормально.

— Ааа… а то едете так грустно, уж, думаю, не на поминки ли.

— Типун тебе на язык, Валера, — Лебедев бросил на шофера быстрый осуждающий взгляд и снова отвернулся. — Все у меня нормально, к сослуживцу еду бывшему, он с Афгана сегодня ночью вернулся. А то, что грустный еду… воспоминания о службе с ним не особо приятные были.

— Что ж вы к нему тогда едете, если воспоминания с ним плохие были? — непонимающе спросил шофер. — Таких людей обычно забывают, как только так сразу.

— Нет, человек он хороший, — Лебедев протер глаза. — А воспоминания это я в принципе говорю, о службе тогдашней.

— А, ну тогда другое дело, — Валера кивнул, уже понимающе. — А что за воспоминания? Поделиться не хотите?

— Нет, не хочу, — отрезал Лебедев. — Такие воспоминания даже мельком вспоминать больно, не то что говорить о них.

Валера пожал плечами, мол, как знаете, товарищ капитан. А ведь ему, то есть Лебедеву, действительно было виднее, рассказывать о своих похождениях в Афганистане или умалчивать о них. Как и многие другие он предпочитал умалчивать, не рассказывать, особенно гражданским людям. Те, кто сидел все время здесь и не бывал там, не могут понять, что такого там происходило, что об этом стараются не говорить. Часто из-за такого настроя человека его могут просто упрекнуть во лжи, мол, не был ты ни в каком Афганистане, а если и был, то сидел где-нибудь в штабе, писарем был и казенную тушенку ел. А вот тот, кто был там, а не сидел здесь, такого себе позволить не могли. Для них наоборот тяжелое молчание говорило о том, что ты там именно был, и не писарем в штабе при казенной тушенке, а самым, что ни на есть солдатом, который видел столько, что простому человеку и в страшном сне увидеть не придется. Для таких, бывших там, сослуживец, с охотой рассказывающий и ярко описывающий, вызывает больше сомнений. Либо он тот, кто в штабе сидел, либо тот, кому ужасы все по боку были, выжил и радуется, а об остальном думает с простотой — главное, что не меня.

Лебедев, по тем временам еще старший лейтенант, не был тем, кто сидел в штабе. Еще в учебке он командовал взводом, а после первой операции под Кандагаром его повысили до командира роты. Весь свой срок службы вплоть до ранения он провел именно в том регионе и одна из операций середины 1981-го года для него стала последней. А на гражданке он, получив в госпитале погоны капитана, решил не увольняться в запас, а дослужить до самой пенсии, все равно ничего, кроме как держать в руках автомат и командовать солдатами, он ничего не умел. Так и дошел до сегодняшнего дня командиром батальона в своей дивизии.

— А когда в тот раз, — шофер наклонился к Лебедеву. — С дочкой вас до госпиталя довозил. С ней как, все хорошо?

— Да, уже лучше, — кивнул Лебедев. — Из-за переохлаждения бронхит заработала. Вылечили.

— Ну и слава богу, — перекрестился шофер. — Вы из-за нее не пошли обратно в Афган?

— И из-за нее тоже, — Лебедев кивнул и поморщился как от боли. — Когда Маша, жена, то есть, умерла, я вообще думал, что с ума сойду. Подумал: нет, нельзя мне сейчас ни спиваться, ни убиваться. Вот и не пошел обратно. Да и, откровенно говоря, насмотрелся я там достаточно, итак ночами порой не сплю, как глаза закрою…

Лебедев не договорил, но шофер понял по его лицу, что конкретно происходит по ночам, когда он, Лебедев, закрывает глаза.

В это время новости с Афганистана еще приходили не самые счастливые. По телевизору показывали ходы действий разного рода военных операций, в сводках докладывали, в каких районах проходили боевые действия, докладывали о погибших. Но самым страшным и показательным для людей были не новости и не сводки, а гробы, которые постоянно привозили то в одну деревню, то в другую, иногда и несколько в одну деревню. Самым страшным для любого родителя или жены было получить именно такой гроб с похоронкой вместо очередного письма от своего близкого человека, который был там.

В какой-то момент машина провалилась в землю и забуксовала. Шофёр, нисколько не смутившись, стал раскачивать машину, но не помогло — уазик плотно сел в грязь. Валера выругался, вышел из машины и стал обходить ее то с одной стороны, то с другой, оценивая, насколько сильно села машина. Лебедев надел ушанку и тоже вышел из машины.

— Что у нас тут? — спросил он, доставая из кармана пачку «Беломора».

— Буксуем, товарищ капитан, — ответил шофер, принимая у Лебедева папиросу. — Тьфу ты, екарный бабай, мороз на улице, откуда здесь слякоть-то?!

— Ну, не такой уж и мороз, — пожал плечами Лебедев. — Ветер холодный, а так с утра даже тепло было.

— Ладно, — Валера бросил недокуренную папиросу. — Вы садитесь в машину, грейтесь, а я сейчас ножовку возьму, во-о-он там напилю пару бревен, да подложу под колеса. Пару раз скакнем, выйдем правее и так покатим, а там и до гравийной недалеко. Вы садитесь, а то замерзнете.

Валера пошел к багажнику, достал оттуда ножовку и, не закрывая до конца побрел к лесополосе, что тянулась слева от дороги. Лебедев постоял какое-то время, обдумывая, потом тоже подошел к багажнику и открыл его. Внутри помимо двух канистр, аптечки и огнетушителя были разные инструменты со свечами, а кроме них топорик, молоток и остальные полезные в полевых условиях вещи. Лебедев взял топорик, развязал антенну ушанки, завязал ее на подбородке и пошел вслед за шофером.

Валера стоял у одного из поваленных, видимо от ветра, деревьев и пилил место разлома, чтобы достать бревно. Дерево не было большим, его можно было спокойно обхватить и взять еще одно такое же — то, что надо для такой грязи. Распилить такое дерево на две-три части и можно будет спокойно подставлять под колеса, главное, чтобы передний мост был включен.

— Вы чего? — удивился Валера, увидев своего капитана. — Я ж сказал, посидите в машине, дубак тут вон какой, окалеете еще, не дай бог!

— Да ладно тебе, — махнул рукой Лебедев. — Вдвоем быстрее будет, вместе потом согреемся.

Шофер пожал плечами и осмотрел дерево и инструмент, что капитан держал в руках.

— Вы тогда, пока я пилю, посрубайте все ветки, какие потолще и тоньше которые тоже. Только чтобы сучки не выпирали, а то еще колесо проткнут.

Двое военных стояли посреди лесополосы и обрабатывали упавшее дерево, матерясь и стараясь повернуться спиной к неутихающему ветру, который быстрыми порывами гоняет по воздуху падающий февральский снег. Поначалу было холодно, но в процессе работы тело согрелось и вспотело, от чего останавливаться точно не хотелось, чтобы не окоченеть еще сильнее. Валера уже распилил основной излом и теперь делил ствол пополам, пока Лебедев старательно срубал ветки, пытаясь как можно ближе к стволу закоротить сучки, чтобы не выпирали.

Когда бревно разъединилось на две части, Валера вытер потный лоб рукой и улыбнулся.

— Фу-х, здесь закончили, товарищ капитан, — он положил ножовку на пень. — Берите вот то бревно, оно поменьше, а я это возьму. Сейчас вмиг выйдем.

Оба они доперли две части дерева до уазика и бросили под колеса, одну под передние, вторую под задние. Пока Лебедев ходил за инструментами и складывал их в багажник, шофер копошился с колесами, включал передний мост. Он было дело предложил Лебедеву выехать, пока сам будет толкать, но тот возразил, сказал, что Валера — водитель, Валере и выезжать, а толкнуть он и сам может. Кое-как покорячившись, вдвоем они вытолкали уазик из грязи, и шофер тут же выехал правой стороной на пласт снега — асфальта не предвидится еще долго, так хоть одна сторона колес будет вытаскивать другую в случае буксовки. Лебедев скоро запрыгнул в машину, и шофер сразу же поехал, пока не увязли снова.

— Фуф, вылезли! — воскликнул он, вытирая лоб рукавом. — Главное теперь, не останавливаться.

— Это уж точно, — поддержал Лебедев. — Чуть не околел.

— И не вы один, — улыбнулся шофер. — Вспотнул, конечно, пока пилил, а все равно мандраж берет.

— А окна все равно потеют, — Лебедев усмехнулся и ненадолго замолчал. — Валера.

— Я, — откликнулся шофер.

— У тебя есть выпить? Что-то я действительно замерз.

Валера снял ушанку и протер голову.

— Да, есть, под вашим сиденьем пошарьте.

Лебедев нагнулся и после небольших усилий нашел тайник, в котором и угнездилась фляжка. Открыв ее, он вопросительно глянул на шофера.

— Будешь?

— Нее, вы чего, — покачал головой шофер. — Я ж за рулем. Да в части к тому же унюхают, будет мне потом счастье.

— А хранишь тогда зачем, если пить нельзя?

Валера усмехнулся.

— А как в наше время без святой воды, товарищ капитан? В качестве НЗ всегда держу.

— И то верно, без этого никак, — покачал головой Лебедев. — Ну, твое здоровье.

Он выдохнул и сделал небольшой глоток. Это была не водка, достать ее было попросту негде, — простой самогон, какой гонят в любой деревне.

— Крепенько, — сквозь зубы сказал Лебедев.

— В бардачке хлеба кусок лежит, закусите, — кивнул шофер.

Лебедев достал уже высушенный кусок черного хлеба и откусил кусочек.

— Спасибо тебе, Валер, — сказал он, убирая фляжку.

Шофер не ответил, только лишь усмехнулся.

Буря не стихала, уазик ехал тяжело, его норовило стянуть обратно на мясистую дорогу, и Валера прилагал усилия, чтобы удержать его в более-менее устойчивом положении и не застрять вновь, потому как дальше деревья кончатся и бревен уже не напилишь.

Лебедев несколько размяк. Ему стало тепло внутри от алкоголя, и он же несколько сморил его после утомительной перевалки бревен посреди бурана. В голову, как и в любой другой раз полезли воспоминания, от которых хоть на стенку лезь, а они не денутся из головы. С ними он засыпал, проводил всю ночь и просыпался. В голове мелькнула мысль, может рассказать Валере об этом. А почему бы и нет? Спокойный, пусть и болтливый человек, но зато ясно, что если услышит, то дальше не понесет. В церковь не ходишь, так чем он тебе не поп?

— Мы в районе Кандагара дислоцировались, — начал он внезапно для шофера. Тот отвел взгляд от дороги и задержал его на капитане. — Дорога туда проходила через ущелье. Само ущелье глубокое, внизу речка текла. Узкая колея пролегала аккурат посреди склона. Колонна ехала с интервалами, но на поворотах они естественно сокращались сами по себе. По голове и хвосте всегда ехали БМД. Не такие, которые в части у нас стоят, а другие, у них не орудие, а крупный калибр. Они все время башни влево и пушки на высотки, на стрёме постоянно. Духи сидели на этих высотках как крысы: высунутся, дадут из гранатомета куда-то в середину колонны и шмыг, обратно в катакомбы свои. Я ехал в грузовике в голове роты. С шофером не разговариваем, все наверх глядим. Тут слышу, он кричит: «Духи!». Гляжу, а меж камней аккурат на нас выглядывает дух весь в белых тряпках. Я на автомате бью назад по кабине, и из машины бегом. А куда там, блядь, бегом из машины, когда колесо идет, пять сантиметров и обрыв! Только я из кабины, там сзади как рванет…

Лебедев прикрыл глаза рукой, задрожал и отвернулся. «Вы еще самогонки хлебните», — сказал шофер. Капитан достал флягу и сделал глоток, уже побольше. Вытер глаза насухо и вновь начал смотреть на дорогу.

— …по спине жар такой пошел, чую, афганка на мне горит, а сделать не могу ничего, уже качусь вниз. Кувыркаюсь по тому склону, пока не ухватился за какой-то сук, торчал из земли как раз. Схватился, скинул с себя верх так быстро, как мог, кинул от себя. Черт его знает, как умудрился одной рукой держаться, другой снимать, не помню уже. Помню, летит эта афганка вниз, коптит, как сапог на костре. Наверху канонада началась, «коробки» по вершинам стрелять начали. Гляжу, спускается солдат, скатывается прям по склону. Зацепился за что-то и возле меня тормозит, за плечи хватает и наверх орет. Там уже кто-то сверху тянет. Пока тянули нас, другие подорванный Урал со склона сталкивают. Видел когда-нибудь такое? Машину взорвали, там отделение целое сидит, все сгорели, а их вместе с машиной вниз по склону! Видал такое, или нет?! А я видал! Кувыркается та рама по склону и тела черные в разные стороны… скажешь, неправильно? А я скажу, что по-другому нельзя было. Начни их там перебирать, колонну и подавно раздербанят. Наверх меня подняли, солдатик мой, видел его в первом взводе как-то, а по имени не запомнил. За руку меня схватил и на «коробку» затащил. БМД поехал, я смотрю, колонна тоже выезжает. Кто на ходу прыгает, кто подбирает выпавший жетон и тоже прыгает на грузовик… колонна дальше поехала… Вот так просто. Один дух целое отделение убил, можешь себе представить? Четырнадцать человек — это я уже потом посчитал, пока до места на «коробке» ехал.

Лебедев замолчал, вытирая слезы. Какое-то расстояние проехали, не проронив ни слова. Шофер думал о чем-то своем и ему либо не хотелось, либо было страшно начинать разговор, но он все же решился.

— У меня почти все друзья в Афган улетели. Может, расскажете, как там было? Хоть какой-нибудь случай?

Капитан посмотрел на него, потом на дорогу. Посчитав в голове, сколько еще ехать, он насухо вытер слезы и снова достал фляжку из-под сиденья.

Пять лет назад. Афганистан. Район Кандагара

— Здоров будешь, Озеро, — протянул руку коренастый, задорный капитан.

— Привет, комбат, — невесело отозвался Лебедев, отвечая рукопожатием.

— Не отошел еще? — Ткаченко сочувствующе посмотрел на своего комроты.