Предусловие
Здесь, в лучших традициях времени, должно говориться о том, какой автор уникальный, неповторимый и со всех сторон не такой, как все. Чувственнейший человек, решивший буквально от сердца тебе, читателю, оторвать вот эту книжицу! Так вот, этого здесь не будет.
Ведь на самом деле — у поэта две руки, две ноги, двадцать тысяч зарплаты и одна страсть к отделанному и качественному искусству. В общем, портрет почти тривиальный. Именно поэтому помещённая здесь поэзия интересна не столько автором, сколько необычным местом создания, о котором и скажу пару слов.
Стихи я писал и пишу, находясь за Точкой новостей. Здесь людей волнует не ситуация на консалтинго-примансалтинговых биржах, не очередная речь морщинистой моськи из телика и даже не сколько пингвинов сегодня завезли в московский зоопарк. Мы живём другими вопросами.
Например, в моей семье часто спрашивают, как прожить от зарплаты до зарплаты. Друзья с последних курсов часто думают, работать ли там, где платят или там, где нравится и лучше всего выходит. Ещё часто думают, почему приходится выбирать. Один мой знакомый волонтёр всё не может понять, почему доктор исторических наук живёт на Курском вокзале и какой человек вообще заслужил там оказаться на правах постоянного жильца. А я — пишу стихи и не укладываю в голове, как можно мусолить от строчки к строчке розовые сопли и тленный тлен, когда вокруг, буквально из под асфальта, из окон домов прорастают эти и многие другие вопросы, истерично требующие от искусства хоть какого-то ответа.
Попытка пару таких ответов дать, а заодно упаковать их в звучные и сильные слова, породила данную книгу и данный её раздел, названный «ПредУсловие». Назван он так потому что прежде, чем мы начнём, я хотел бы как раз одно такое предусловие поставить.
Стихи, которые ты здесь прочтёшь — не просто вызовут некие чувства и переживания. Как я и сказал, они — мои выводы из прожитого и увиденного. «Выжимка» из двадцати лет за Точкой. И я бы очень хотел, чтобы за эмоцией каждого стихотворения ты, читатель, отыскал бы тот самый «вывод».
Его можно принять, с ним можно не согласиться. Его просто необходимо встретить критически! Но, так или иначе, мне хочется, чтобы послания из за Точки новостей кто-то обнаружил. Иначе всё было напрасно.
Ну а теперь, когда мы предусловились, — к лирике.
Похоронное мне и ему
Наплевать, что умирать мне безызвестным,
Утопать костями в омуте теней,
Что отброшены
и ростом
этажей,
а если честно —
И фигурами в литературе покрупней.
Размусоливать о смерти — больше злобы,
А сказать вам,
жить как
не моё?
Юность выпоить солёным потом, только чтобы
Стариканом жадно жрать «Моёт»!
И с ногой,
Что продранной мозолью просит йода,
Топать на работу сто-о-олько лет,
Изменяя с планом взятия «Тойоты»
Монументу-плану взятия планет!
Нет, работать только в поте и ни ахом
Не раздаться, а не ради груд купюр:
Чтобы каждому когда-нибудь
Соштопать по рубахе,
А не кутаться в свою,
Но «от кутюр»!
Вот и мне — сонеты глотку не полощут:
Только лозунг,
чтоб немногих,
но копейно протыкал,
Даже если песенкам послаще и попроще
Разлетаться тиражами
Бл*дей по рукам.
Умирать мне безымянно, но солдатом,
Не отплёвывая с кровью
ни «мой боже»,
ни «прости»,
На горящих баррикадах классового Ада
Отстрелявшим
По мещанству
Каждый
Стих.
Небольшое
Мало ли мелочных мечтами — я ж
Музу возьму как разменную пленную:
Подашь карандаш, да тетрадку подашь,
Да я — за неделю
Вселенную!
А если прелестно и глупо влюблюсь,
Не смею — ничем преуменьшить этого:
Богинено имя любимой с обкусанных уст
Понесу проповедовать.
И распроповедаю зверю, звезде
И зелени в имя любимое веровать!
Мне чуждо — то чувство и то из дел,
Что не Гуливерово.
Мой голод любого другого лютей,
Лютей, чем у Африки обезвоженной,
Мой голод к огромному, я — «из людей»,
Мне меньшего — не положено.
Ещё небольшое словцо, да и сам
Я мал, но и на́ две последние сотки
Поспорю — поспорю! — сейчас небеса
Опираются прямо на наши высотки.
Если верно, что в нас великанища нет,
Или нет, — если есть, но он крохотен,
То зачем человечье ревенье ракет
Космос трясёт
Во грохоте?
Плюнем! Плюнем, что люди — малы,
Рост и прочье — природы провинности:
Вы и я — по мечтам, по трудам — исполин,
Исполин, и не так ещё вырастем.
Человека не мчит не космический бег,
Под стопой по́лно звёздного крошева!
Всё ещё небольшое словцо «человек»
Человеку же — и обо́льшевать.
К слову о словах
Бывают швабры вместо языков,
В плевочки слухов губы перемажа,
Обчешут, где,
зачем
и кто какой,
За кофе, за работой, может, я же
К подобным разговорам охладел,
Ни слова, словно к слову не привычен,
Мне нравятся слова!
Но только те,
Которые весомей зуботычин.
Мне нравится,
когда,
в противовес
Словесной мелочи, застенчивой и путанной,
Одно «люблю» — не слово, а порез
Целует грудь шпицрутеном.
Когда подмостки — это эшафот,
Слова с подмостков
огненны
и искренны,
Такими часто изо рта плюёт
В последние мгновенья
Висельный.
А там, где класс —
на класс,
селения война
В тела размародёренные выстлала,
Стиха науку нужно уровнять
С наукой пулю в голову
Вбить выстрелом.
Есть речь — не речь! — мотив локомотиву масс,
Что движет жизнь выстрадать и выстроить,
Есть сплетни, — что разводят раз на раз,
Раскрасить скуку или из корысти.
И к сплетням я заметно охладел,
Ни слова, словно к слову не привычен,
Мне нравятся слова, но только те,
Которые весомей
Зуботычин.
А если слово — кровь не кипятит,
Не заставляет поступать и думать ширше,
То слово — грош! «Пятёрочкой» пройди
И разменяй копейкой у кассирши.
Революционное об искусстве
Стих раскат «Максима» — дал стиха раскат,
За клыком штыка —
штыкастый
карандаш плакатовый,
Общим кулаком с творцами красные войска
Воротили скулы белогадов!
Век прошедший — медным жерлом перепел,
Что же есть «искусство»
в революцию.
Недурственно
Будет расписать, как на доске пример,
Что есть «революция» в искусстве.
Режиссёр ворвался важный, дважды осиянн:
"Есть идея сделать ленту!
О войне
с нацистами,
Только чтоб герой нацистам сопереживал,
Так для драматизма надо выставить.»
Задыхаясь — от азарта тянет руку пусть,
Уговаривая: «Дайте двадцать миллиончиков!» —
Всю ручёнку — брать бы сразу,
брать —
и хрусть,
До трезвония височных колокольчиков.
Или лирик, не осилив рифмы на глагол,
Уши мучает уже концертами, заметьте-ка:
Нет ни тропа, нет ни слога.
Он —
душонкой гол,
Он за это — продаёт билетики.
Плюнул бы в такую душу-голый шнур,
Коротило чтобы!
Лирика
не лирика ни унции
Без отделки, а раздеться за купюркин шум,
Хоть душонкой, но зовётся
«Проституция»!
Люди, революция в искусстве — не когда
До оскомин лижут лишь
словечко
«революция»,
А когда собравшийся подделки продавать
Получает не на руку
А по руцам.
Если всей фанерно-клеенной эстетики дельцы
Не у дела, не у денег оказаться трусятся!
Революция в искусстве — геноцид
Порождённой жадностью
Безвкусицы.
От самого вредного
С нудной, — с нудной и тянучей скукой
Лучше бы был век, чем четверть века?
Лучше бы на люстре кончить сукой,
Сукой кончить корчить человека!
Я с работы, я — барбос обросший,
Я барбосовых ушей уже под шапкой
Не укрою: не укрою ни обросшей рожи,
Ни обиды обратиться шавкой.
Переулки, переулки, переулки,
По грязи предзимней, — по остывшей
Не дойду до будки, — из под куртки
Прорастёт потёртое хвостище!
Мал салон автобуса, однако:
Цепану плечо плечом — со зла я?
Лают, лают, — скалятся собакой,
Лают, ну а я, — сказать без лаю?
Знаю, ты, толпа — сорвавшаяся свора,
Потому что, — потому что больно бита,
Нет же, — не бросающимся с горя
На собаку, — кулаками быта.
Бита ты, — и я бит и колочен,
Нам за солнце — сонно светят лампы
В съёмной конурёшке — всё короче
Век и всё коростней — пёсьи лапы.
Миски в сопленистом супе, — мысли
Вымылить верёвку, — вздёрнуть тушу,
Люди! Люди! С жизнью сучьей — мы ли
Смерть себе сослужим ту же?
Не сживёмся с войнами капризным
Детским сердцем, — не сживём и войн:
Жизнь — война! И дезертир из жизни
Жизни вовсе — вовсе! — не достоин.
Девяностый год
Как звон колокольно-набатовый
Упал,
очертясь,
девяностый год:
«Пора капитал зарабатывать!» —
Сказал острозубый рот.
«Нам надо подняться, кровь и́з носу
И на́ море перспектив
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.