Бесплатный фрагмент - Вторник, №20 (39), март 2022

Отдел прозы

Сергей Белорусец

Не дело жизни, или Шоу маст Бибигон!..

Чукфест. Чёртова дюжина лет

(Хроника возникновения, выживания и умирания…)

По страницам подготовленной к изданию книги

Продолжение.
Начало в №31–38

2013-й, чуть позже и несколько раньше…

Наш фестивальный сезон 2013 года (седьмой по счёту) вместил в себя все четыре основные программы:

торжественное открытие Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского в рамках читательского праздника «День рожденья Дедушки Корнея» (Москва, Центральный Дом литераторов — ЦДЛ, Малый зал);

традиционный Костёр Чуковского «Здравствуй, Лето!» (Переделкино);

традиционный Костёр Чуковского «Прощай, Лето!» (Переделкино);

вручение премии имени К. И. Чуковского в рамках торжественного закрытия Фестиваля (ЦДЛ, Большой и Малый залы).

Подробные отчёты о произошедшем — вашему вниманию:

В Дедушкин день

В воскресенье, 7 апреля, в Малом зале Центрального Дома литераторов состоялся детский литературный читательско-писательский праздник «День рожденья Дедушки Корнея».

Он открыл седьмой Московский фестиваль детской литературы имени Корнея Чуковского и прошёл уже в пятый раз (причём в третий подряд при поддержке Федерального агентства по печати).

Зрительный зал и фойе были украшены разноцветными воздушными шариками и фестивальными баннерами.

Зрители с разновозрастными детьми стали собираться ещё за час до официального начала действа. И те из них, кто поступили таким образом, очевидно не прогадали, ибо возымели приятную длительную возможность быть вовлечёнными в многочисленные подвижные интерактивные игры и познавательные викторины, которые с блеском провели доктор Айболит и его помощники в костюмах героев произведений Чуковского.

В фойе оживлённо шла торговля детскими книгами.

Свою красочную продукцию заинтересованной аудитории востребованно предлагали издательства «Самокат», «Арт Хаус медиа» и «Октопус».

Последнее впервые приняло участие в мероприятиях Фестиваля, приурочив ко «Дню рожденья Дедушки Корнея» презентацию совсем новой поэтической книжки «Пальцем в небо!..» председателя оргкомитета Фестиваля Сергея Белорусца.

Любопытно, что книга «Пальцем в небо!..» прибыла из тверской типографии аккурат в Международный день детской книги, ежегодно отмечаемый 2 апреля.

День же рожденья самого Чуковского — это 1 апреля (а не 31 марта — как ошибочно указано почти во всех энциклопедиях). Именно в день смеха родился наш Всеобщий Дедушка, которому в этом году исполнился 131 год. Поэтому немудрено, что юмору на этом весеннем празднике жизни было отведено самое почётное место.

В качестве ведущего и конферансье демократично царил секретарь Союза писателей Москвы Сергей Белорусец. Он торжественно и немногословно открыл седьмой Московский фестиваль имени Корнея Чуковского.

После чего был показан документальный фильм о прошлогоднем Фестивале, бережно снятый (в содружестве с ассистенткой Татьяной Князевой) и мастерски смонтированный сотрудником Дома-музея К. И. Чуковского в Переделкине Владимиром Спектором.

Далее перед зрителями, которых еле вместил Малый зал ЦДЛ, выступили участники двухчасовой программы.

Причём выступления прозаиков и поэтов — как правило — чередовались.

Маститый прозаик Сергей Георгиев поведал трогательную историю про снеговика Мотю.

Приехавшая из Ярославля молодая поэтесса лауреат премии имени Антона Дельвига и конкурса «Новая детская книга» издательства «РОСМЭН» Анастасия Орлова прочитала несколько остроумных и в то же время душевных собственных стихотворений.

Кстати, Фестиваль Чуковского планирует очень скоро начать сотрудничество с издательством «РОСМЭН» и уже ведёт с ним переговоры.

Опытный и умелый автор повестей и рассказов Ирина Краева дебютировала на малой фестивальной сцене с циклом симпатичных, крайне приглянувшихся публике, рассказиков.

Наталия Волкова, в минувшем году получившая вторую премию на конкурсе имени Сергея Михалкова, предсказуемо читала собственные стихи, в основном построенные на эффектной игре слов.

После Наталии слово было предоставлено самому молодому депутату Московской областной думы Кириллу Жигареву. Кирилл заверил присутствующих, что переделекинские Костры «Здравствуй, Лето!» и «Прощай, Лето!» в обозримом будущем имеют хорошие шансы получить всяческую помощь и поддержку со стороны правительства Подмосковья.

Поэтесса Елена Ярышевская прочла несколько лирико-иронических стихотворений. Естественно, принадлежащих перу автора.

Сказочник Фёдор Гаврин представил зрительскому вниманию философскую притчу и попросил ребят прилюдно оценить её. Любители литературы с удовольствием выставили Фёдору наивысший балл…

Дина Бурачевская ожидаемо читала свои стихи. Причём одно из них было посвящено злому разбойнику Бармалею.

С выступлением Дины перекликалось (практически рифмовалось) выступление поэтессы Риммы Алдониной.

Её стихотворение, исполненное узнаваемых реминисценций и аллюзий, было посвящено знаменитому герою Чуковского доброму доктору Айболиту.

Директор издательств «Октопус» Вера Байдак вышла к микрофону с книжкой стихов Сергея Белорусца «Пальцем в небо!..» и прочитала оттуда стихотворение «Плакать погодим», адресовав его смысл положению дел в современном книгоиздательском бизнесе…

Сам же автор стихотворения никаких стихов на протяжении мероприятия так и не произнёс. Зато преподнёс всем выступавшим по экземпляру своей свежеиспечённой книжки «Пальцем в небо!..». Взамен привычных цветочных букетов…

Музыкально-стихотворная часть литературного праздника была представлена слаженным семейным дуэтом Галина Пухова и Михаил Приходько, аккомпанировавшим себе на гитаре и флейте.

Дуэт исполнил песни на стихи Бориса Заходера и Тима Собакина. Кроме них замечательно пел собственные мелодичные песни известный бард Андрей Крамаренко. Причём также положенные на стихи Бориса Заходера и Тима Собакина…

А Тим Собакин не только спел одну свою старую песню, но и прочитал два совсем новых стишка собственного сочинения.

В рамках Чукфест-шоу были награждены грамотами и памятными подарками победители детской номинации, уже четвёртый год существующей при Фестивале Чуковского. Награждением детей заведовала главный редактор всероссийской газеты «Школьник» Татьяна Григорьева.

Наряду с традиционно возникающими в поле зрения Чукфеста воспитанниками литературных студий «Пресня» и «Рыжий кот», а также членами Общества многодетных семей Краснопресненского района Москвы и учениками нескольких школ, в которых побывали с творческими встречами участники Фестиваля, на весёлом форуме современной детской литературы присутствовало довольно много новых лиц. По большей части юных…

Директорские функции дружно делили между собой Ирина Горюнова и Ольга Радзивилл, вернувшаяся к этим обязанностям после некоторого перерыва на другие важные дела… Операторствовал незаменимый Владимир Спектор. Как всегда, в нерасторжимой связке с ассистенткой Татьяной Князевой.

Процессом фотосъёмки заправлял координатор программ Фестиваля и руководитель его официального сайта Арсений Белорусец.

На мероприятии были замечены представители бумажных СМИ — «Книжного обозрения», «Тверской, 13», «Литературных известий», «Поэтограда», «Московской правды» (приложение «Книга в Москве»). Интернет-портала «Литафиша».

Литературный критик Мария Порядина представляла и саму себя, и сразу несколько изданий и порталов…

Анонс «Дня рожденья Дедушки…» ещё в пятницу, 5 апреля, прозвучал в прямом эфире на волнах популярного радио «Москва FM».

А телеотчёт о свершившемся событии неоднократно показали по каналу «ТВ Центр».

Непионерский Костёр, или Детское время дуэтов…

Девятнадцатого мая в День пионерии в подмосковном весенне-летнем Переделкине с успехом прошёл второй этап седьмого Московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского, иначе — традиционный Костёр Чуковского «Здравствуй, Лето!».

В соответствии с обещаниями организаторов — на глазах у многосотенной разновозрастной аудитории, собравшейся на территории мемориального Дома-музея К. Ч., — самый настоящий костёр был зажжён воскресным полднем российскими детскими писателями и другими имеющими непосредственное отношение к Фестивалю узнаваемыми персоналиями.

В двухчасовой концертной программе, которую — опять же — традиционно вёл председатель оргкомитета Фестиваля поэт Сергей Белорусец, задействовано оказалось около двадцати детских писателей.

Кое-кто выступил дуэтами. Скажем, Эдуард Успенский и Елена Усачёва.

Кстати (очень кстати!), Елена привезла с собой номера газеты «Пионерская правда», коими награждались ребята, правильно ответившие на вопросы Лениной литературной викторины.

Номера «Пионерской правды» и журнала «Мурзилка» раздавались и победителям прочих литературно-развивающих подвижных игр, массово затеянных театром с подобающим названием: «Игра»…

Но — к дуэтам.

Супружеских на сцену поднималось два. Людмила и Александр Чутко, спевшие песни из спектакля «Волшебник из страны Оз». А ещё — Галина Пухова и Михаил Приходько, впервые возникшие в переделкинской фестивальной части…

Хотя всего семейных дуэтов было три, ибо Инна Гамазкова и Марк Шварц — родные брат и сестра — предложили публике совместный искромётный (как-никак Костёр!) скетч.

Кроме дуэтов стихотворно вещали в одиночку столичные жители: Марина Бородицкая, Александр Тимофеевский, Татьяна Стамова (у неё только что вышла книжка «Расклейщики афиш»), Елена Ярышевская, Дина Бурачевская, Наталия Волкова, Елена Григорьева (маститая дебютантка Чукфеста), Игорь Жуков (совсем недавно разжившийся двумя престижными прозаическими лауреатствами…). Впрочем, за Жуковым его четверостишие в голос повторяли малыши — по причине того, что Игорь с ними это своё четверостишие, пользуясь случаем, разучивал…

Иногородние были представлены молодыми и перспективным Настей Орловой из Ярославля и Аней Игнатовой из Питера. Плюс примкнувшим к ним опытным Виктором Полянских со станции Узловая…

Завершающим номером программы продолжительно царил неподражаемый бард Андрей Крамаренко.

Дуэт приехавших на Костёр, но так на нём и не выступивших составили именитая москвичка Дина Крупская и начинающая ярославна Юлия Симбирская…

Дуэт директоров Фестиваля — Ирина Горюнова и Ольга Радзивилл — общался со СМИ, представленными съёмочной группой телеканала «ТВ Центр», интернет-порталом «Парнас» и несколькими бумажными изданиями…

Дуэт руководителей Дома-музея Сергей Агапов и Павел Крючков стойко и в движении закрывал разрозненные подручные (и подножные) хозяйственные ниши.

Столичная Центральная городская детская библиотека имени Аркадия Гайдара была представлена мощным библиотекарским дуэтом в составе Татьяна Рудишина и Людмила Муравьёва.

Литературная критика — не менее запоминающимся дуэтом: Мария Порядина энд Ксения Молдавская…

Дуэтом (нежно оккупировав по два торговых места) торговали хорошими детскими книжками «Самокат» с «Октопусом».

Чай — по окончании мероприятия — распивался гостями и хозяевами на двух верандах гостеприимного Дома-музея…

Дуэт художественных исполнителей в составе Владимир Спектора и Татьяны Князевой запечатлевал на киноплёнку окружающую документальную реальность. А фотографировал всё это (в совокупности с уймой другого) координатор программ Фестиваля одиночный Арсений Белорусец…

В день выборов…

Восьмого сентября аккурат в день столичных и областных губернаторско-мэрских выборов — в подмосковном писательском Переделкине состоялся традиционный Костёр Чуковского «Прощай, Лето!».

В День города, растянувшийся аж на два, в Москве предсказуемо стреляли. Из пушек по облакам…

Что, к счастью, не вылилось в подспудно ожидаемые людом атмосферные осадки вблизи мемориального Дома-музея Корнея Чуковского, где, на его костровой площадке, многолюдно и многочасово прошёл третий этап седьмого Московского фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского. Иначе — вышеупомянутый Костёр…

Собственно костёр, сгрудившись в импровизированный круг, огромными спичками зажигали поэты и прозаики — участники Фестиваля, заведующий Домом-музеем К. Ч., лауреат премии имени Корнея Чуковского (2012) Сергей Агапов, почётные гости праздника. Первыми председателем оргкомитета Фестиваля К. Ч. на эстраду оказались приглашены легендарный писатель Эдуард Успенский и популярный актёр и режиссёр Константин Райкин.

Неподражаемый рассказчик Константин Райкин, в частности, вспомнил о том, как приезжал на чуковский Костёр, ещё будучи мальчиком. Со своим папой, Аркадием Исааковичем…

— Кстати, Костёр тогда был больше! — поделился с разновозрастными зрителями собственными ощущениями Константин.

Хотя, вернее всего, это сам Константин Аркадьевич был тогда несколько меньше…

Далее Сергей Белорусец предоставил слово питерскому дуэту лауреатов главной литературной премии имени Чуковского — Михаилу Яснову (2009) и Сергею Махотину (2011). Причём Махотин на Костре присутствовал впервые.

Михаила и Сергея на эстраде сменила лауреат премии имени Чуковского (2007) поэтесса Марина Бородицкая.

Вслед за ней Сергей Белорусец поочередно вызывал для выступлений на сцену лауреата премии имени Чуковского (2011) прозаика и поэта Артура Гиваргизова, питерца, прозаика и руководителя всех главных молодёжных российских семинаров в области детлита Валерия Воскобойникова, переводчика детской литературы, доктора философии из Чехии Еву Маленову вместе с примкнувшим к ней бардом, лауреатом Грушинского фестиваля Алексеем Кудрявцевым, автора стихов знаменитого вневременного отечественного шлягера «Пусть бегут неуклюже…» Александра Павловича Тимофеевского, вокально-инструментальную супружескую пару в составе Галина Пухова и Михаил Приходько, прозаика и успешного культуртрегера Елену Усачёву…

После чего роль ведущего Сергей Белорусец передал (вкупе с микрофоном) молодой ярославской поэтессе (а с недавних пор и прозаику — её почти нерифмованная книжка «Обожаю ходить по облакам» — буквально — только что вышла в свет) Анастасии Орловой. Теперь уже Настя уверенно руководила порядком выхода на переделкинскую сцену участников Чукфеста и других авторов. В заключительной части программы выступили: санкт-петербурженка Анна Игнатова, москвички Наталия Волкова, Дина Бурачевская, Римма Алдонина, Виктор Полянских со станции Узловая…

Признанный и востребованный Станислав Востоков всецело был поглощён важной и нужной работой кострового. Дебютантка Костра прозаик Мария Ботева присматривалась и прислушивалась. Лауреат премии имени Чуковского (2011) радиожурналистка Жанна Переляева тихо сокрушалась, что не взяла с собой звукозаписывающую аппаратуру, дабы сделать интервью с Константином Райкиным…

Семейно-молодёжный Театр «Игра» и его дочерние структуры весело играли с публикой в семейно-молодёжные интерактивные игры, победителей викторин одаривая номерами нестареющего журнала «Мурзилка».

Книжная торговля осуществлялась силами (авто) мобильных издательств «Самокат» и «Октопус».

Телевидение было представлено съёмочными группами каналов «Культура» и «Россия-24». Съёмками для фестивальных нужд и архивов занимались Владимир Спектор, Татьяна Князева и Арсений Белорусец. Некоторых из почётных гостей уютно опекала директор Фестиваля писательница Ирина Горюнова.

Традиционное послекостровое чаепитие происходило на двух верандах гостеприимного Дома-музея. Именно к нему поспел слегка припозднившийся лауреат премии имени Чуковского (2010) поэт Григорий Кружков…

В день выборов на территории бывшей литфондовской дачи патриарха нашей детской литературы было действительно хорошо. В общем, все те, кто выбрал этот день для того, чтобы провести его, сомкнув дружные ряды вокруг задорно-лирического переделкинского Костра, — совершили очень правильный выбор!

Опять. 25!..

В первый день календарной зимы (он же — по совместительству — последний день книжной выставки Non/fiction) состоялось торжественное закрытие седьмого Фестиваля детской литературы имени Корнея Чуковского, традиционно совмещённое с вручением одноимённых литературных премий.

Пресс-конференция, посвящённая этому двуединому событию, прошла в Малом зале Центрального Дома литераторов.

Оргкомитет Фестиваля на пресс-конференции был представлен его бессменным председателем Сергеем Белорусцем и Сергеем Агаповым. Жюри премии — его ответственным секретарём литературным критиком Павлом Крючковым, членами жюри лауреатами премии минувших лет поэтами Мариной Бородицкой и Григорием Кружковым, а также главным библиотекарем Центральной детской библиотеки имени Аркадия Гайдара Татьяной Рудишиной.

Что до самого действа, то оно происходило на сцене Большого зала ЦДЛ и продолжалось около двух часов.

В качестве ведущего выступил никогда не повторяющийся и в том числе и поэтому неповторимый Павел Крючков. Он открыл церемонию, а затем предоставил слово и сцену артистам семейно-молодёжного Театра «Игра» и его дочерним коллективам.

Далее зрители внимали документальному, но — без всякой натяжки — художественному фильму режиссёра Владимира Спектора (ассистент Татьяна Князева), рассказывающему о том, как сложился очередной фестивальный год. Фильм, изобретательно стилизованный под советский киножурнал «Новости дня», был отчасти чёрно-белым, отчасти цветным, что только добавило ему красочности.

Подошедший следом к микрофону Павел Крючков прочитал зимние стихи сорок с небольшим дней назад умершего и самую малость не дожившего до своего девяностолетия — замечательного детского автора Якова Акима, тем самым почтив его память.

Первым наградили лауреата премии детского жюри «Золотой крокодил» поэта Сергея Белорусца. Это сделали живые классики современной детской литературы Юрий Энтин и Михаил Яснов, тоже, между прочим, лауреаты премии имени Чуковского. По приглашению ведущего на сцене оказались и некоторые представители детского жюри — члены детско-юношеского литобъединения «Рыжий кот» под руководством директора Культурного центра имени Корнея Чуковского в Перове Анны Епишенковой. Получив диплом лауреата из рук Юрия Энтина, Сергей Белорусец прочитал стишок собственного сочинения, после чего Павел Крючков наградил членов детского жюри памятными сувенирами Фестиваля Чуковского: значками, календариками и номерами журнала «Мурзилка», любезно предоставленными его главным редактором Татьяной Андросенко. После чего перед зрителями выступил вокально-инструментальный дуэт в составе: Галина Пухова и Михаил Приходько.

Следующей была награждена лауреат премии «За плодотворную деятельность, стимулирующую интерес детей к чтению» Инна Гамазкова. Лауреатский диплом весёлой и экстравагантной Ине Липовне (именно так значится в паспорте гражданки России Гамазковой!) вручили Марина Бородицкая и ещё один лауреат премии Чуковского прошлых лет (в той же самой номинации) радиожурналистка Жанна Переляева. Инна Гамазкова (таков её псевдоним) прочитала-пропела в стиле рэп несколько своих юмористических стихотворений.

Инну Гамазкову сменил на сцене третий лауреат премии-2013 Михаил Есеновский. Его приветствовали и награждали прошлогодний лауреат аналогичной номинации («За развитие новаторских традиций Корнея Чуковского в современной отечественной детской литературе») Тим Собакин и Татьяна Рудишина. Михаил Юрьевич (ай да имя-отчество для поэта!) в обмен на диплом лауреата и цветы прочитал несколько своих разнообразных стихотворений. Популярный бард Андрей Крамаренко спел песню на стихи Тима Собакина.

Обладательницу же главной премии («За выдающиеся творческие достижения в отечественной детской литературе») знаменитую переводчицу «Алисы…» Нину Михайловну Демурову награждало — сразу! — аж целое литературное трио: поэты-переводчики Марина Бородицкая и Григорий Кружков плюс примкнувший к ним прозаик Валерий Воскобойников, дружно засвидетельствовавшие новоиспечённому лауреату своё давнишнее и глубочайшее уважение.

Нина Михайловна очень увлекательно и молодо рассказала о своих встречах с Корнеем Ивановичем Чуковским, о его помощи в издании «Алисы…».

Сводный концерт был завершён выступлением лауреата премии Чуковского-2007 композитора-исполнителя Григория Гладкова. На этот раз он спел дуэтом со своей дочкой Сашей. А заодно вызвал на сцену в качестве хора разновозрастных ребятишек из зрительного зала.

Начиналось же всё с того, что по нижнему фойе ЦДЛ — на фоне фестивальных баннеров и продажи детских книг (в основном, издательства «Октопус») — разгуливали и носились, вовлекая детей в интерактивные подвижные игры, разнообразные персонажи героев сказок Корнея Чуковского и прочие ростовые фигуры.

Аккредитацией СМИ занимались член оргкомитета Фестиваля Ольга Воронина и директор Фестиваля Ирина Горюнова. (К слову сказать, аккредитовались новостные группы телеканалов «Культура» и «ТВ Центр», представители радио «Культура», газет «Вечерняя Москва», «Литературная газета», газеты мэрии «Тверская, 13», «Книжного обозрения», «Литературных вестей», интернет-порталов, среди которых Первый детский досуговый портал, других изданий…)

Другой директор Фестиваля Ольга Радзивилл опекала ряд почётных гостей, отдавая приоритетное внимание Юрию Сергеевичу Энтину.

Руководитель пресс-службы Фестиваля Ольга Мурзина кроме непосредственных своих обязанностей занималась вручением цветов лауреатам. Фотосъёмку мероприятия осуществлял координатор программ Фестиваля Арсений Белорусец, а видеосъёмка (вместе с соответствующей аппаратурой) находилась в руках Владимира Спектора и Татьяны Князевой. Привозил к месту вручения и отвозил домой некоторых лауреатов Алексей Прокопенко.

В общем, премии имени Чуковского — опять, в очередной, шестой раз, — нашла своих законных обладателей — и теперь, с учётом всех предыдущих, таковых насчитывается 25 человек!

Да, основные наши фестивальные события 2013 года выглядели именно так.

Теперь же — ещё о нескольких его моментах, фрагментах, деталях.

Ну и о том, как и почему главная премия Чуковского — 2013 первый раз досталась не поэту…

За истекший календарный год парочку раз был я гостем «Детского радио».

Причём оба раза в прямом эфире.

В мае, за неделю до переделкинского чуковского Костра «Здравствуй, Лето!», я выступал в программе «Только для взрослых» Детского радио, где, по большей части, вёл речь о проблемах, делах и ближайших перспективах Чукфеста.

А в программе «Книжкин дом», почти впритык к сентябрьскому традиционному Костру «Прощай, Лето!», говорил отнюдь не только о своей новой книжке «Пальцем в небо!..», но и о грядущем Костре.

Куда и пригласил кучу народа…

Впрочем, приехавшего на Костёр популярного актёра и режиссёра Константина Райкина на Костёр пригласил совсем не я.

Его позвали Сергей Агапов и Павел Крючков.

По личной инициативе Эдуарда Успенского…

Ну а я пригласил на Костёр Дедушки Корнея заместителя руководителя Федерального агентства по печати Владимира Григорьева.

Пригласил в стихах.

Персонально.

К тому же не одного.

С маленьким сыном.

Чьё имя Корней — впечатляло и вселяло надежду.

Письмо-приглашение я оставил в почтовом ящике Федерального агентства, который по-прежнему располагался на первом этаже уютного особняка вблизи метро «Чеховская».

Увы — отец и сын Григорьевы до нашего Костра так тогда и не доехали.

Да и потом…

Что до главной премии Чуковского, то жюри планировало вручить её поэту Якову Акиму.

Но Якова Лазаревича не стало за полтора месяца до ежегодной премиальной торжественной церемонии.

Я попытался узнать в Департаменте СМИ, сколь реально будет наградить премией уже ушедшего из жизни человека.

— Скорее всего, да! — ответили мне (через посредников) юристы департамента. — Но только если вы сумеете предоставить нам нотариально заверенную копию свидетельства о смерти вкупе с нотариально заверенной копией свидетельства на право наследства…

Естественно, что копию №2 мы смогли бы предоставить лишь через полгода после кончины Якова Лазаревича.

Посему нужно было спешным образом найти замену.

На заседание жюри в тот год я не присутствовал.

Но те, кто присутствовали, рассказали мне потом, что кандидатуру знаменитой переводчицы «Алисы…» Нины Михайловны Демуровой предложил поэт и переводчик Григорий Михайлович Кружков…

Почему не кандидатуру поэта?

Дело тут в изначально заданной формулировке премии.

А формулировка была такая: «За выдающиеся достижения…».

Причём литературные.

Не специфически-поэтические…

Формулировка премии изменению не подлежала.

Будучи прописанной и утверждённой во всех соответствующих документах.

На всю оставшуюся премиальную жизнь…

С этим приходилось считаться.

Тем более что поэтов, имеющих «выдающиеся достижения в области детской литературы», оставалось раз-два и обчёлся.

Юнна Мориц и Новелла Матвеева.

Причём каждая из них, так уж исторически сложилось, являла собой личность с очень специфическими поведенческими характеристиками.

Предполагающими проведение долгих предварительных манёвров со стороны тех, кто примет непростое решение войти в обязательный для подобных случаев личный контакт.

К моменту описываемых событий реальной кандидатурой оставалась лишь Матвеева.

Ибо с Мориц предварительные переговоры я уже провёл.

А затеял я их, загодя предположив, что Юнна Петровна вполне может и отказаться от нашей премии.

По ведомым только ей причинам…

Двумя разными путями я выходил на Мориц.

Ибо не был с ней знаком.

Обоими путями вышел.

Из обоих мест получил информацию, что премию она брать не будет.

Без расшифровки причины отказа.

Но я всё-таки захотел удостовериться в этом лично.

Замдиректора Русского ПЕН-центра Екатерина Турчанинова дала мне подходящую наводку, сообщив, когда состоится очередное заседание исполкома Русского ПЕН-центра, членом которого (и того, и другого) состояла тогда Юнна Мориц.

По окончании заседания я её и перехватил.

В пеновском здании на Неглинной.

Представился.

Объяснил цель разговора.

В ответ мне было предложено перечислить фамилии первых лауреатов премии Чуковского.

Я принялся очень взвешенно извлекать из себя фамилии лауреатов нашей главной премии.

Причём выбирал самых-самых.

Уже отчётливо чувствуя, что иду по минному полю…

Долго идти не пришлось.

На второй произнесённой мной фамилии Юнна Петровна молча скривила лицо в неприязненной гримасе, а после третьей — вынесла окончательный вердикт.

Звуковой:

— Мне всё ясно с вашими лауреатами. Эта компания не для меня!

— Может, всё-таки подумаете ещё? Очень хочется, чтобы вы получили нашу премию! — обречённо выдавил из себя я.

Юнна Петровна только отмахнулась от назойливого меня.

Но потом вдруг слегка улыбнулась и пригласила заходить к ней в гости.

— Найдите мой телефон и позвоните! — повелительно обратилась она ко мне.

После чего величественно удалилась.

Под руку со своим молодым мужем Юрой.

Юрием Григорьевичем.

Сопровождающим её повсюду.

Во всяком случае так проинформировали меня чуть позже знающие (её некоторые привычки) люди…

Стало быть, поэтка Мориц автоматически из списка соискательниц главной премии Чуковского вычёркивалась.

Оставалась одна Матвеева.

Героически-надмирная.

Стоически безбытная.

Склонная к едва ли осознаваемой ей самой перманентной нечеловеческой разрухе.

Пролонгированно и повсеместно царившей вокруг этой абсолютно неприспособленной к жизни женщины.

На протяжении десятилетий…

Что я знал по рассказам других людей.

Хорошо и давно её знавших.

Коим волей обстоятельств порой приходилось с ней общаться.

Хотя бы и фрагментарно.

Что с каждым годом давалось любому приходящему к ней всё труднее и труднее.

Сама же она своё запущенное донельзя нищее жилище почти не покидала.

Видимо, лишь здесь, внутри своей квартиры, ощущая себя вне зависимости от всех непостижимых условий и правил окружающего мира…

Несколько лет подряд на заседаниях жюри премии поднимался вопрос о том, что очень хочется дать ей нашу премию.

Однако также было совершенно ясно, что это будет сопряжено с кучей дополнительных сложностей.

Так всё и оказалось.

Впрочем, так всё оказалось лишь примерно год спустя.

А пока мы успешно провели в ЦДЛ торжественную церемонию вручения литературной премии имени Корнея Чуковского — 2013.

И я с нетерпением жду, когда Департамент СМИ перечислит на расчётный счёт Союза писателей Москвы причитающиеся нам деньги.

За организацию и проведение культурно и социально-значимого мероприятия.

Жду, сколько могу.

До упора.

Иначе говоря, до 23 декабря (очередные извинения за рифму…).

А 23 декабря звоню начальнику (це) управления печати Департамента СМИ Елене Казаковой и предпразднично интересуюсь, когда же, наконец, к нам отправятся наши кровные бюджетные денежки.

Ответ Казаковой поначалу меня хоть и насторожил, но не слишком.

Будучи таковым:

— Знаете, Сергей, там небольшую нестыковочку у вас в смете наши юристы вычленили. Сейчас я быстренько уточню вопрос у зампреда, а вы мне через полчасика перезвоните…

Ирина Оснач

Все окна тёмные

Рассказ

Тарелка была упакована как новогодний подарок. Фольга, лента, бант. Ещё бы открытку с игривым намёком: красотка на кухне, пинап-гёрл. Пухлые губки, голые плечи, коротенький фартук. Замахнулась ножом на огромный сочный помидор, сейчас-сейчас из него брызнет сок…

Но откуда тёте-соседке знать про картинки пинап? Дура, натянула на себя коротенький халат для соблазнительности, а ноги венозные, в синих шишках.

Валентин ухмыльнулся, вспоминая визит соседки. Пухлая подушка. Того и гляди перья из неё полезут. Кудахтала курицей:

— Зашла познако-ко-ко-миться… будем нако-ко-коротке, если что надо, не стесняйтесь…

И причмокнула жирнокраснопомадными губами. Наверное, работает продавщицей в «Цветах» или галантерее: бант накрепко припечатан степлером к фольге, а цветная фольга замотана так мастерски, что не развернёшь, только разорвать. Валентин поддел фольгу когтем, распорол. На тарелке лежал пирог. Валентин принюхался — картофельный.

И эта соседка вегетарианка! Хорошо, любишь ты морковку и капусту, хрусти, как крольчиха, никто тебе не мешаешь. Но если хочешь подмазаться к мужчине, купи ему кусок мяса… Небось, возилась с этой запеканкой весь вечер, а мясо — его и готовить не нужно, кинул кусок на огненную сковородку и тут же снял. Валентин облизнул губы.

А потом жалуются, что их котики-собачки куда-то подевались. Сами виноваты!

Валентин поковырял запеканку, съел кусок, вздохнул. Сходить бы за мясом, но погода такая, что не разгуляешься. Ветреный ливень.

Ладно, утром можно пораньше встать и по пути на работу забежать в мясной. Взять пару стейков, тут же проглотить… пока продавщица будет изумляться, раззявив рот и выпучив глаза… и побежать дальше, в метро… до обеда хватит.

Валентин лежал на кровати, ворочался и вздыхал.

Это была четвёртая, нет, пятая съёмная комната в этом городе. И везде — соседки. Холостячки, вдовушки, разведёнки. Завидев Валентина, тут же начинали стряпать. Подкормить, потом попросить помочь розетку-гвоздь-карниз прикрутить-прибить. Пожаловаться на нелёгкую женскую долю, посмотреть в глаза, погладить по руке…

Валентин терпел, терпел, но когда доходило до поглаживания, съезжал с квартиры.

И хоть бы раз комнату сдавал мужик. Нет, всё бабы-бабёнки-бабищи. Не успел снять, ключ получить, привезти вещи… и даже не распаковать их… уже стучат в дверь, пироги-тортики несут, знакомиться хотят. Потом гвоздь-розетка-карниз, и цап за руку…

Валентин наловчился собирать свои вещи за полчаса. Вещей всего три коробки. Сложить в коробки вещи и вызвать такси. И быстрее, быстрее, пока соседка не взломала дверь и не набросилась на него, не повалила на кровать, прижав телесами так, что и не рыпнешься, не выскользнешь, не укусишь, не зашипишь. И будешь ты картофельным пирогом, который дебелая соседушка примется мять, щипать и отщипывать, кусок за куском…

Валентин ворочался на диване, вздыхал, смотрел на окно, в которое колотил ливень. Отчего-то вспомнил маменьку, как провожала его в армию. Вокзал, поезд, проливной дождь. Стайка новобранцев. И он в этой стайке. И вдруг услышал мамин голос:

— Валя, Валюшка!

Мама бежала под дождём. Кинулась к нему и давай гладить по голове, по плечам:

— Сынок, бить тебя будут! Терпи! Перетерпишь, отстанут.

На лице мамы слёзы вперемешку с дождем.

Маменька этими своими отчаянными возгласами удружила ему. В учебке его пару дней дразнили Валюшкой. Собрались бить — в туалете. Терпеть и покорствовать Валентин не стал. Отлупил обидчиков так, что те отступили, заткнулись и долго соображали, привиделось ли, как щуплый пацан стал многоногим, когтистым, с клыкастой пастью и с огромным хвостом. Или это была тень на стене нужника, отблеск не пойми чего с улицы.

Маменька не знала, что Валентин давно всё о себе ведает, давно превращается и самообладает. С каких пор? Да с детсада, когда маменька забыла забрать его из детсада. Потом выяснилось, что не забыла — лежала в больнице, избитая мужем. Тот в ярости, не совладав с собой, набросился на неё. А потом исчез, уполз навсегда.

Маменьку в крови нашла соседка. Куда уж было соседке вспомнить, вызывая скорую, охая и ахая, о мальчишке в детсаду.

Не вспомнила. Валентин сидел и ждал, ждал и сидел возле ведра поломойки, которой воспитательница поручила присмотреть за пацаном, пока родители не придут. Валентин сидел у ведра с грязной водой, сидел и ждал. Потом сказал, что сам домой пойдёт.

Поломойке-то что? «Иди, иди!»

Валентин вышел, пошёл к забору — а калитка закрыта! Возвращаться в детсад, просить, чтобы открыла калитку, слушать сочувственные охи:

— Так твои родители и не пришли? Вот беда! Где они? Пьют, что ли?

И он полез на забор. Полез не как мальчик с короткими руками-ногами, а как большой и очень сильный… неизвестно кто. Валентина так обрадовала ловкость и сила, которой обладал, что он даже не стал смотреть на свои новые руки и ноги. Другим было и тело, ну и пусть! Зато он бежал сейчас по забору, а если ему захочется — может и по стене дома побежать…

Ай! Резкая боль в мизинце. Валентин на ходу засунул палец в рот. Боль прошла.

Так и бежал, пока на него не залаяла соседская собака. Валентин остановился, стал прежним. Подошла соседка, хозяйки собаки:

— Валя, а мама в больнице… Арто, ты почему на Валю рычишь? Нельзя! Пойдём к нам, я тебя покормлю, чаем напою. А завтра к маме отвезу!

— Я домой! — насупился он.

Соседка повела к себе. Валентин спрятал мизинец в кулак, пил чай, кивал. Соседка выполнила свой долг добра и сочувствия, отпустила. Дома было темно и без мамы. Он включил свет в ванной, достал аптечку. Ноготь на мизинце был сорван.

Утром Валентин сам пошёл к матери в больницу. Она спросила про палец. Валентин замялся. Маме он рассказывал всё, но не тут, в палате, с двумя тётками на больничных койках.

Мама долго смотрела на него, вздохнула.

Маменька Валентина была самым обычным человеком и самой лучшей мамой на свете: она любила Валентина. И никаких превращений. А отец… Отца Валентин больше не видел.

Когда Валентин уже был, кажется, в классе девятом, пришло письмо. Написал его доброжелательный пенсионер, который жил по соседству с отцом. Нашли вашего мужа и отца утром возле гаражей. Мёртвого и растерзанного. Много крови, рядом с телом — лапа и хвост. Но куртка была соседа, и голова его. Милиция шукала, да не дошукалась. Решили, что мужики пили у гаражей, да поспорили. И забили собутыльника насмерть. Откуда взялись лапа и хвост — тут без нечистой силы не обошлось.

Валентин с маменькой об отце никогда не говорил. Но наследство осталось: сила, которая спала внутри Валентина, свернувшись в клубок. Она могла спать месяц и даже полгода. Что будило её? Могла молниеносно развернуться, выпрыгнуть наружу и оскалить пасть, если Валентин чувствовал обиду, ярость. Потом сила стала слышать его отчаяние, тоску и даже сильный голод.

Самым большим удивлением были ни лапы с длинными когтями, ни клыкастая морда. И к хвосту, который он сначала не знал куда девать, и даже наступал на него, Валентин приноровился. И бегал и прыгал с хвостом.

И то, что может лазать по отвесной стене, тоже перестало его изумлять.

Удивлением — до сих пор! — была вода.

Он тогда погнался за выдрёнком. Шел к метро через парк. В парке река. И парк, и река старинные. Толстые деревья, высокий берег. Шорох в листьях, движение к реке. Валентин мгновенно навострил уши и глаза: юркое, с хвостом, на четырёх лапах, и та-ак пахнет рыбой! Выдрёнок!

Выдрёнок нёсся к воде: позади враг, сильный и ужасный, который вот-вот догонит, схватит длинными когтями и сожрёт. Добежал до реки и нырнул — вниз, под воду.

И Валентин домчался, но чуть-чуть позже.

И полетел над водой. Это ему так показалось, что он летит. Потом понял, что бежит. Бежит по воде. Вода покрыта плёнкой, будто на речку бросили прочную ткань. И если бежать по ней, бежать быстро, то вода держит даже Валентина с его лапами, мордой, длинными тяжёлыми туловищем и хвостом.

На мгновение Валентин замедлил бег, высматривая выдрёнка, и лапа провалилась в воду.

Валентин выдернул лапу и помчался к противоположному берегу. Выдрёнка нигде не было. Хорошо, тогда было солнечно и тепло, футболка и джинсы высохли, пока он шёл к метро.

С тех пор Валентин полюбил бегать по воде. Беги, беги! Остановишься — утонешь. Будь сильным, но прячься, иначе уничтожат, как отца.

Маменька тревожилась, вздыхала, спрашивала, когда Валентин найдёт себе ровню, женится.

Валентин хмыкнул, вспоминая маменькино лицо. Встал, походил по комнате. Прислушался — у соседки-курицы было тихо. Посмотрел в окно — дождь присмирел.

В круглосуточный магазин идти было лень и далеко. Но можно прогуляться по стене, скорее всего, под крышей дома спят голуби. Схватить одного и перекусить…

Только он подумал про голубя, его писк, хруст косточки, когда перекусываешь шею, голубиное мясо, как тут же мгновенно обернулся.

Вылез в окно и пополз по стене наверх, минуя окна.

Почти все окна были темны, светились два этажом выше. И одно почти под крышей.

Валентин не удержался, глянул в два окна.

Одно было кухонным. Внутри, за окном, на кресле возле стола питон обвивал поросёнка.

В другом окне светился торшер, это была спальня, на кровати лежала коза, рогатая, с копытами. Мигал телевизор, слышалась пряная музыка. Коза смотрела индийский фильм.

Попробуй отними у питона поросёнка! Да и с козой повозиться пришлось бы. Валентин вздохнул, вспомнил о голубях под чердаком. Не отвлекаться, наверх, наверх!

Прополз мимо форточки, из которой слышалось что-то про воду, по которой гулять…

— Со мной-ой-ой…

Валентин не прислушивался, подумал: «Почему гулять? По воде надо бежать, быстро бежать».

Наверх, наверх! Уже слышно, как возятся под крышей голуби. Один этаж, другой, и то самое третье освещённое окно… Валентин поднял лапу, чтобы ползти дальше, да так и замер.

На кухне за столом сидела прелестница. Какой изящный длинный хвост, а лапы, лапы! Она почесала лапой с коготками морду, вздохнула, глядя на тарелку, на которой было не пойми что, трава какая-то. Красавица мечтала о мясе. Сейчас она помается, повздыхает, и юркнет на стену, под крышу, чтобы схватить голубя.

«Тут мы и встретимся», — Валентин вздохнул, лапа его царапнула по стене, соскользнула… Он заскрёб всеми лапами по стене, красавица кинулась к окну… Но Валентин уже летел вниз, на мокрый асфальт. И всё, и ничего, и неужели так?

Он зацепился лапой за какой-то провод, повис, покачиваясь. Изловчился, схватил провод двумя лапами. И засмеялся.

Саша Ирбе

Готический роман

Новелла

К чему скрывать?! Эта новелла написана почти по реальным событиям моей жизни, но не для того, чтобы рассказать о перипетиях своей судьбы, а для того, чтобы и себе, и (я надеюсь) другим ещё раз напомнить, что наше представление о боли и боль другого человека различны.

1. В детстве меня схоронила от этого мама

Я явственно помню тот последний день моей яркой, стремительно и ничем не омрачаемой жизни.

Вверху, надо мною, плыли чёрные, безликие ветки деревьев, а вместе с ними плыло всё: кресты, стволы и, точно яичной скорлупой, обсыпанные снегом могилы…

Я никогда не была на кладбище. В детстве меня схоронила от этого мама, а потом?.. Потом как-то и не случалось, чтобы кто-нибудь умирал. А если и умирал, то обстоятельства всегда складывались так, что именно в этот день на меня сваливалось неимоверное количество дел, и при всём моём великом желании я не успевала приехать.

Наверное, вы удивляетесь, почему «великом». Здесь я грешна! Меня, как писательскую душу, всегда интересовал вопрос встречи жизни со смертью. Будучи наполовину язычницей, я относилась к последней как к неизбежной участи бытия, к тому, без чего гармония в мире была бы непредставима.

Вы только представьте, какое желание власти и страсти явилось бы в каждом из нас, если бы мы только знали, что мы — бессмертны?!. И лишь одно праздное любопытство и вечная жажда ещё не испытанных впечатлений, а вовсе не стремление с кем-то печалясь проститься, влекло меня на таинственные погосты.

Вы только не подумайте, что я вовсе не видела кладбищ!

Раньше мне очень нравилось бродить среди всяких надгробий: разглядывать кресты и надписи на пустынном Донском; а на Ваганьковском читать стихи под торжественным бюстом Есенина или готовиться к экзаменам по истории русской словесности на заброшенной могиле Даля. У меня даже были друзья, которые тоже обожали бродить в окружении бессмертных могил,

Помню: мы как-то целый день провели на Новодевичьем. Общались с местными кошками, смотрителями, начальником тюрьмы, ставшим при выходе на пенсию начальником кладбищенской охраны. Он же с неистребимым удовольствием рассказывал нам о том, к кому ходят, а к кому не ходят из недавно почивших знаменитостей их земные родственники, коллеги, друзья… какие могилы пользуются любовью у посетителей, а какие забыты. И оказалось, что каждые ходят к своим: спортсмены к спортсменам, писатели к писателям, архитекторы к архитекторам, и только люди далёкие от всяческих каст — к политикам и артистам.

А был случай: я испугалась, когда, придя ранним утром на могилу Зинаиды Райх (теперь и сказать не могу, что меня туда привело в столь странное время), увидела курточку… Просто курточку… Просто лежащую на камне… И вдруг меня обуял такой страх, что я стремглав понеслась к выходу.

А по дороге мне встретился гробовщик: худой, высокий, будто бы весь испачкавшийся в земле, и с засаленной землёю лопатой. Такой, каким и полагается быть гробовщику. Страх увеличился, и меня вмиг стало трясти так, что я и сейчас отчётливо помню, как дрожали на бегу мои руки и ноги.

Только потом от всего этого мне было смешно. С великой гордостью рассказывала я своим знакомым, что многих в жизни вещей не боюсь, а вот курточки и гробовщика испугалась.

Но я не об этом, а о том, что никогда в жизни до этого даже не предполагала, что значит НАСТОЯЩЕЕ КЛАДБИЩЕ.

ТАКОЕ КЛАДБИЩЕ, от которого отнимаются ноги.

* * *

Я и теперь не могу понять, как тогда смогла выстоять на белом полотне, точно сонная артерия пересекающей некрополь дороги.

Всюду от неё вздыбленными венами отходили огибающие многочисленные погосты тропинки, а совсем вдали виднелись чёрные, резные ворота кладбища — ворота из мира «да» в мир «нет».

Кажется, рядом стоял фонарь. Возможно, я даже встала рядом с ним, чтобы на него опереться. Мне было безумно холодно и очень стыдно оттого, что тело моё чувствует холод.

Было тревожно. Не помню даже, хотела уходить с кладбища или нет, но помню, что чрезвычайно не хотела никого видеть.

Казалось странным, что люди ходят, говорят, считают что-то правильным, а что-то нет. Сама способность человека соображать меня удивляла.

Нет, я не возненавидела людей! Просто само их существование теперь казалось мне странным.

Это то же самое, как если бы вы уехали из дома далеко-далеко, лет на тридцать… И вот вернулись… И вот замечаете старинный, дубовый шкаф, стоящий в прихожей. Этот шкаф и раньше там стоял, только вы не примечали, что он старинный, и то, что стоит он в прихожей, тоже никакого значения не имело. Просто вешали одежду, и всё. А вот вернулись — и странным он вам кажется, несуразным… И удивительно сделалось, как это так: прошло столько лет, изменилось всё, а шкаф — шкаф этот не изменился.

Вот и во мне отмотались тогда не минуты, а годы, может быть, даже несколько десятков лет моей жизни. Потому что зашла я на это кладбище одним, а вышла совсем другим человеком.

2. Случайный звонок

Был обычный офисный понедельник. Семнадцатого января 2005 года. По Москве неслись обмороженные прохожие и машины. Повсюду вставали троллейбусы и трамваи. Все только и обсуждали: откуда взялись такие несусветные холода.

От великой тоски, наплевав на всю выпавшую на этот день, малозначительную работу, с доброй подружкой по офису я отправилась в магазин, который как раз находился этажом ниже. В нём отыскала себе ярко-жёлтое платье в ажурную сетку, подруга — красное, с маленьким наглым вырезом в форме сердечка. Оставаться на работе после этого было уже невозможно, и в третьем часу дня я поспешила домой.

Прямо перед лифтом меня остановил мерзкий и гнусавый звонок моего телефона. Мерзкий, потому что в такой час и в такую дату звонят только самые занудные и самые неуместные люди.

На экране высветился неизвестный мне номер. Не здороваясь, незнакомый женский голос сказал, что случилась беда, что наш общий близкий человек умер.

Умер?!. Когда же я выведала у неё наконец, о ком идёт речь, то даже успокоилась. В первую минуту мне подумалось, что беда случилась с моим отцом, дедушкой, мужем или ещё кем-то из очень близкой родни. А оказалось: с человеком, с которым нас не связывало почти ничего.

Только жёлтый цвет купленного мной платья уже не радовал и напоминал не солнце и песок желанного лета, а стены больницы, в которой мне в детстве месяцами приходилось лежать.

Очень насторожила меня просьба этой женщины, так, невзначай, перевернувшей весь день, а потом, как оказалось, и целые годы моей жизни. Она просила меня позвонить его папе и очень настаивала на этом. А я всё не понимала: зачем же звонить, когда прошёл уже год, как мы с его сыном расстались. Когда и расстались-то мы не сказать чтоб друзьями.

* * *

Увы, я не умела любить. Моя молодость так била ключом, что я слишком была сосредоточена на себе и не замечала многого в жизни. Даже когда в последние месяцы звонила Сергею сама — звонила лишь потому, что мне что-то было от него нужно.

Последний раз, кажется, в три или в четыре часа ночи. В тот миг трещал по швам один из моих новоиспечённых, но пока не устаканившихся романов. Хотелось побольнее ударить того, другого, который даже не понимал, не хотел понять, как глубоко, как сильно нужно меня любить. Невольно привлекала грешная мысль: из постели одного тут же в постель другого. И уже, как далёкий и глубоко пережитый сон, вспоминала уютную комнату, покрытую алым, точно кровь, ковролином, резные, вставленные в оправу красного дерева, зеркала, глубокую нишу, возвышающуюся над вырезанным из дерева в виде орла изголовьем кровати… И стены… Стены такие вишнёвые, что иногда от их цвета рябило в глазах. «Замок… Маленький замок…» — подумала я, как только вошла в его дом впервые. А ещё вспомнилась церковь, стоящая на высоком холме прямо перед нашим окном. Белая, с чёрными, как смоль, куполами. Сколько раз я приезжала к Сергею под утро и сколько раз она высвечивалась на серо-лиловом зареве предрассветного неба.

В его комнате меня всегда, точно нега, вмиг охватывала царящая вокруг тишина. И только алые простыни — такие скользкие, что удержать их под собой было практически невозможно, — нарушали гармонию, царившую в этом доме всегда.

Только в тот раз к Сергею я не поехала!

Кажется, по дороге на стоянку такси помирилась со своим новым. Кажется, Сергей даже звонил мне уже через пару часов, чтобы узнать: приеду я или нет. Но, увы, ни одного слова из нашего с ним разговора я не помню.

Горько устроена память: целые недели, месяцы нашей жизни, она стирает напрочь, а оставляет какие-то минуты и даже доли минут, которые крутятся в нашем сознании собранием замедленных кадров. Представьте, как бы запомнила я этот предутренний разговор, если бы знала, что он у нас с Серёжей будет последним?

Но куда больше запомнила я пришедшую от него СМС. Наверное, потому, что к трагедии она была куда ближе, и приход её был куда мистичнее, чем какой-то банальный звонок в банальное московское утро.

СМС пришла ровно в тот миг, когда часы показали 00—00 — момент безвременья, когда вокруг меня бурлило и кипело, как только может бурлить и кипеть торжество новогодней ночи. «С наступившим тебя, моя дорогая и любимая Серая Мышь (так, по-домашнему, звал меня Сергей за мою серую шубку и платье). Желаю тебе всего самого лучшего и твоего. Для меня главное, чтобы ты была счастливой!»

Надо сказать, что Сергей мне и раньше отправлял немалое количество СМС. Только все они были ругательного, обвинительного и даже проклинательного характера. Эта же своим спокойствием меня поразила.

Но тогда я даже не успела на неё ответить. Так неотвратимо неслось в те дни время: первое, второе, десятое января сливались в одно. Беспечные встречи, свидания, споры с соседями и вынужденные праздничные разговоры с роднёй сменяли друг друга. Как всегда, глупые, загромождающие пространство комнат, подарки. Пронзительный запах мандариновых корочек и уже ставшего сродни соку шампанского соединяли всё в единое и, казалось бы, бесконечное пространство «Новогодние праздники».

И вот, будто обухом по голове, снова работа и снова роман. И вроде уже поздно поздравлять людей с Новым годом. Всё, что не сделано, кануло в Лету. А то, что имело хоть какое-то значение вчера, уже не имеет никакого значения сегодня. И не потому, что обстоятельства слишком уж изменились, а просто время разделило пути.

3. Заклятие Сартром

Наш краткий роман с Сергеем тоже начинался зимой. Тоже после долгой новогодней феерии встреч, восторгов и разочарований… А вернее: с началом той великой пустоты, которая всегда наступает после слишком яркой и стремительной жизни.

Мне помнится белый, висящий над городом снег, пустынные переходы метро, длинные линии эскалаторов, бледно-голубой цвет моей дублёнки, варежек и всего-всего, что лежало вокруг.

Помнятся нависающие над тротуаром стволы деревьев в скромном парке по дороге домой и точно костыли торчащие из-под сугробов качели.

Это время осталось в моей памяти и великим обилием роз, ждавших меня почти каждый день на вахте, как только я входила на работу.

Вручал мне их охранник. Всегда торжественно и издевательски улыбаясь. А на мои ленивые попытки узнать, кто же этот вдруг неизвестно откуда взявшийся и таинственный даритель, отвечал уклончиво и всеми возможными способами поддерживал тайну.

Сначала роз было семь, потом — девять, потом — тринадцать, а потом — двадцать пять. Всегда аккуратно завёрнутые в жёсткую, прозрачную ленту; всегда, как на подбор (не было ни одной розы больше или меньше, бледнее или красней).

Все они были бесконечно свежи и бесконечно алы.

Мне никто не дарил ещё столько цветов, да и особой к ним привязанности я не испытывала. Мне всегда более нравились практичные и мной же выбираемые подарки.

И если в первые дни эти неожиданные букеты вызывали во мне лёгкость и гордость, ощущение избранности и теплоты, то потом — надоели, и я уже с нескрываемым пренебрежением раздаривала их всем знакомым в общежитии, в котором жила.

Роз было так много, что через несколько дней они заполнили всё. Куда бы я ни пришла и к кому бы ни наведывалась в гости тёмными январскими вечерами, всюду стояли они, лёгким ароматом озаряя девичьи комнаты, утопающие в свете мониторов или настольных ламп.

Но, даже несмотря на такое обилие волшебных цветов, мне было всё равно, кто он — их тайный даритель, и что ему от меня нужно.

И только вечная печаль всех «настоящих» женщин — любопытство погубило меня в один очень странный и таинственный вечерок.

И даже в этот странный и таинственный вечерок на улице стоял тот же самый холод. В метро, на работе, в магазине, на остановках и даже в тусклых стёклах проезжающих мимо машин — всюду неслись какие-то особенно грустные и оголтелые лица. Под ногами оказывались то лёд, то несусветная грязь. Внутри меня всё тоже окоченело, если не сказать: окочурилось. Мне было так устало, так морозно и тяжело, что даже странным казалось, какие это такие силы вдруг донесут меня до дома, нальют мне чай, положат в постель; какие это такие силы заставляют шагать по мелким растекающимся ступенькам до каждого сантиметрика знакомого перехода между Чеховской и Тверской?!.

…Загудел телефон! …Иногда человек так срастается со своим мобильным устройством, что, совершенно не задумываясь, носит его в руке и, не задумываясь же, нажимает на заветную кнопку.

Так же нажала и я, даже не отметив в своем сознании, что разговариваю по телефону. Машинально услышала необычайно низкий мужской голос (тягучий, поставленный бас) и очень странную фразу:

— Я хотел бы пригласить вас на кладбище… На Николо-Архангельское… Завтра… Во второй половине дня!..

И вот тут, в сколь бы усталом и грустном состоянии я ни была, эти фразы включила остатки моего ещё не вымерзшего от нещадных морозов мозга.

— На кладбище?.. Как?..

— Вас это удивляет?.. А я думал, что таким предложением вас-то уж никак не смутить!

— Да нет… Не вижу в этом ничего особенного, — ещё более удивляясь, но предпочитая закрыть тему, заметила я. — Но там же холодно!

— А я люблю холод!

О чём дальше продолжался наш разговор, не помню, но на кладбище мы всё-таки не пошли. Казалось диким идти туда с совершенно неизвестным мне человеком. Кажется, я предложила ему пойти вместо Николо-Архангельского на Новодевичье; на это мой незнакомец ответил, что не любит некрополей, где хоронят лишь знаменитых, и что ему куда более нравятся истории обычных человеческих жизней.

* * *

Уже поздне-вечерний наш разговор был куда более язвителен и откровенен. Он просто спросил, что нужно мне подарить, чтобы как можно скорее затащить меня в постель: шубу, золото или бриллиантовое колье… И получил весьма огорчивший его ответ, что ничто подобное меня не интересует.

— Тогда попробуем с другой стороны, — временами его бас срывался на весьма омерзительный тенор. — Даже самые достойные женщины не лишены тупейшего женского жеманства. Им обязательно надо, чтобы за ними поухаживали, поводили по ресторанам, в кино…

— Кино просто ненавижу! — не выдержала я. — Мне куда более нравятся театры.

И вот мы уже идём на сартровскую «Закрытую комнату». Встречаемся в переходе метро… Я уверена, что половина событий в жизни москвичей случается в метро. Именно в его переходах… Первое, что мне бросается в глаза, — это всё те же необычайно свежие и алые розы. Но куда более удивляет меня лицо держащего их перед собой незнакомца. Я мельком вычленила это лицо за одним из соседних столиков, когда с тройкой своих знакомых оказалась вечером в кофейне на Патриарших. В голове моей тогда точно молнией пронеслось: «Везёт же некоторым! Какой симпатичный мужчина!» На Сергее был чёрный вельветовый пиджак, а по широким плечам его спадали пушистые, светло-русые, почти до пояса волосы. Удивило меня и то, что эти волосы вовсе не превращали их обладателя в гламурного мальчика или хиппи. Для этого он был слишком аккуратен, слишком спокоен и аристократично одет. Весь его вид говорил о том, что он умён, что несомненно из среды творческой и обеспечен.

* * *

С той ночи прошло почти два месяца. За это время я успела поменять работу, проститься с любимым, переехать в Самару и снова вернуться в Москву. И вот этот человек стоит на шахматной доске Таганской прямо передо мной.

Вы скажете: «Бывает же в жизни чудо!» Да, бывает!.. Но только со мной оно случается слишком часто. Бог всегда даёт человеку то, о чём он нечаянно помечтал. А потом возникает другой вопрос: что с этим мечтаемым делать?

Теперь при малейшем столкновении с Сергеем в обычной, обыденной жизни всё моё первое, восторженное, впечатление рассыпалось в прах. Во всём его поведении, в жестах чувствовалось что-то неуверенное и жалкое. Но что было делать?! Заявлять, что «и в театр я с вами больше идти не хочу»?! Покорнейше взяв букет, я встала на убегающее вверх полотно эскалатора. Говорить нам было не о чем и незачем. И молчание становилось щемящим.

К счастью, пришли мы перед самым началом спектакля. Только заглянули в гардероб, как весело раздался третий звонок и представление началось.

Много воспоминаний рождало во мне происходящее на сцене действо. Калейдоскопом неслись в памяти лица тех, кого называла я близкими по духу и даже друзьями ещё вчера, а потом вдруг вспоминалось, как все они при чрезмерном с ними сближении исчезли, а вернее так, стали врагами. И больнее, что врагами, а не просто чужими людьми.

«Наш ад — это наши близкие! — ударяла камнем в моё сознание брошенная со сцены фраза. И следом за ней: — Вся наша жизнь — это замкнутая комната, из которой ты постоянно хочешь вырваться, но не знаешь, куда». Уже потом я узнала, что перевод Сартра был достаточно вольным, но тогда для меня это значения не имело.

Антракт настал незаметно. Из него помню только то, что в фойе оказалось как-то пафосно и неуютно, почему-то особенно сильно перебегал из угла в угол и копошился народ. Было много блондинок в узких коротких платьях и кавалеров, на лицах которых было написано, что в театре они впервые — и неприятно удивлены. Даже привычная интеллигентная публика оказалась в этот вечер необычайно активна: все вокруг пили шампанское или коньяк, громко говорили и размахивали руками, жевали разноцветные тарталетки и бутерброды с красной икрой.

Не помню, пили ли мы шампанское или нет. Помню только красный веер пятитысячных бумажек, нагло выглянувший из его портмоне. Да и само портмоне достойно соответствовало им по рангу: из тонкой чёрно-сиреневой кожи, со множеством замочков и отделений, оно точно говорило: «Меня не купишь в переходе метро!»

Я, хоть и не была особо привязана к деньгам, но такое количество крупных купюр меня удивило. После часа общения с моим спутником стало понятно, что никакой он не стопроцентный интеллигент. В сознании своём я прокручивала варианты: предприниматель, увлекающийся роком; дизайнер-стилист; воспитанный мафиози; просто выделывающийся мазила — но ни на одно из этих определений он не был похож. Во всём его облике, в манере говорить, двигаться, улыбаться был какой-то напрягающий диссонанс, происхождения которого я не знала.

Не могу сказать, что эту тайну удалось разгадать мне потом, после прожитых вместе дней, месяцев, года… Да, всего только года… Вы даже не представляете, какой малостью может оказаться год в жизни человека, когда вокруг него так много таких же чем-то уникальных и впечатляющих лет!

4. Такие люди могли рождаться только в Советском Союзе

Отец Сергея — очень правильный и очень приличный человек, настолько добрый и искренний, что такие мужчины могли рождаться только в Советском Союзе. Его мама — необычайно отзывчивая, открытая и всегда любящая женщина. Опять же — такие женщины могли рождаться только в Советском Союзе. Они оба — яркий пример счастливой и верной семьи. В прошлом — прекрасные художники, теперь — работники производственного цеха по упаковке колбас.

Раз в неделю они звонили нам и узнавали, как дела и скоро ли свадьба. Раз в месяц — присылали подарки: маленькие золотистые ложечки, огромный бордовый шарф, весёлый комплект постельного белья с мордашками собачек — всё это двигалось из дома в дом и тяжёлыми стопками оседало в шкафу, чтобы остаться там нетронутым на долгие-долгие годы.

Раз в неделю Сергей с отцом ездили в «Ашан». Это традиция такая у москвичей: по выходным ездить в «Ашан». И чаще всего не потому, что там дешевле, а потому, что есть серьёзный способ встретиться и не выпить.

Меня же всегда поражали люди, способные пусть даже несколько часов своей жизни потратить на подобную глупость. Ужас вызывали во мне громадные продуктовые корзины, тяжёлые очереди и ряды, ряды, ряды… те немногочисленные места в Москве, в которых действительно чувствуешь себя песчинкой.

Отец Сергея обижался, что я не ездила с ними, как это полагалось любой порядочной женщине-семьянинке. Но он так трогательно боялся вмешаться в наши отношения хоть чем-то, нарушить гармонию, которая, ему казалось, между нами росла, что даже не смел намекнуть мне на своё непонимание и обиду. Заглядывая к нам в гости, он никогда не заходил дальше порога, чтоб не смутить. Очень долго расшаркивался и пытался узнать, не нужна ли нам от него ну хоть какая-то помощь.

Только маму Сергея я видела всего один раз. Она никогда не приезжала к нам в гости — звонила по телефону. Я никогда не ездила к ним. Как-то так получалось, что в тот момент, когда к родителям отправлялся Сережа, день обязательно был у меня чем-то занят. Действовало наше неизменное «Успею…» и заранее уже известное «Никогда!». Растянутость во времени скорее мешает человеку, чем даёт ему возможность сосредоточиться и хоть что-то решить. Иногда я даже специально воспитываю в себе «Сейчас или никогда!».

Но похороны могут быть только сейчас. Ведь не могут же человека хоронить в землю вторично?.. Конечно, если только он не Николай Васильевич Гоголь. Но хоть у Сергея и существовала в характере мнительность, как у великого русского писателя, однако, рассчитывать на подобное не приходилось.

На похоронах мама Сергея оказалась не такой, какой я её всегда представляла. Раньше я думала, что она красивая — а она оказалась бесцветной и полной. Раньше я думала, что она волевая и уверенная в себе — а она оказалась настолько нерешительной, что даже на вопрос кладбищенского смотрителя «Оформили ли вы документы?» ничего не сумела ответить. И наконец, я думала, что она будет меня ругать, что, может быть, первая произнесёт в мою сторону те проклятия, которые вызовут шквал дерзких слов и тяжёлых эмоций. И тогда… Тогда я даже не представляла, что со мной будет!

Но она даже не посмотрела в моё лицо. Она боялась меня ничуть не меньше, чем в этот момент боялась её я.

Плакала эта женщина тихо, говорила медленно и даже в горе своём была необычайно добра.

Ещё в первую неделю моей жизни с Серёжей меня удивило, что он не был ей кровным ребёнком. Удивило по той причине, что даже между родными родителями и детьми я раньше не встречала столько тепла, понимания и заботы. Не встречала, чтобы чья-либо мама звонила раз в неделю по субботам и вместо привычного увещевания переросшего ребёнка, как жить, говорила с ним на отвлечённые и заведомо ему приятные темы.

С Серёжей она познакомилась, когда ему не было и пяти. В тот момент родители его разошлись. Разошлись не потому, что у отца появилась другая, а просто его родная мать оказалась настолько нервной, что в доме изо дня в день не прекращались скандалы. «Он ушёл, чтобы ей не мешать!» — говорил про всё это Сергей, но даже во взрослой жизни во сне он часто вздрагивал от мельчайшего скрипа дверей, чьего-то голоса, шума… И если даже не просыпался, то ему обязательно снились кошмары.

Когда ему едва исполнилось десять лет, его родная мать умерла в больнице от рака.

Из-за сознания своей вины (а вины её не было ни в чём, ведь не виновата же она в том, что люди на земле умирают) мачеха любила Сережу много больше, чем родного ребёнка, и даже во взрослой жизни обращалась к нему никак иначе, как «мой дорогой», «мой любимый сыночек».

Но любил ли он её?.. Я думаю, нет. На чёрном, оставшемся ещё с прабабушкиных времён рояле стоял портрет той, которая как две капли воды была на него похожа: с длинными светло-русыми волосами, округлым славянским лицом, высоким лбом и словно навсегда застывшим в изумлении взглядом. Глаза у неё были широкие, голубые… И у Сергея тоже были широкие и голубые глаза, что делало его лицо чем-то похожим на ангельское и немножечко детское.

Но, увы, он принадлежал к тем людям, которые постоянно мучаются от несовпадения своей внешности с тем, что происходит внутри. Страдают вместе с ними и близкие, лишь через десятки столкновений и сцен начиная понимать, что перед ними вовсе не тот человек, которого они себе представляли, а с этим, с новым, надо знакомиться вновь.

* * *

Помню, мы шли по двору и вдруг какой-то ребёнок побежал за нами и закричал: «Мама, мама! Смотри, какой красивый дядя!» А когда мы приходили в магазин или кафе, то я буквально ликовала от брошенных в мою сторону завистливых женских взглядов, в которых было написано: «Везёт же некоторым! Какой симпатичный мужчина!»

Только это на людях, а дома… Дома всё получалось не просто. Помню, мне было очень тяжело даже в самые первые дни нашей с ним общей жизни. Не сходилось ничего: ни любимая музыка, ни фильмы, ни даже книги… И вкус в еде отличался невероятно: он любил свинину — а мне даже от одного её запаха становилось противно, мне нравился апельсиновый сок — а ему томатный… Я любила открытые окна — а он постоянно их стремился закрыть. «Какие мелочи!» — скажете вы. Но, увы, из этих мелочей состоит бóльшая часть нашей жизни, и иногда в одной маленькой квартирке эти мелочи сталкиваются так, что расшибаются лбами. И начинаются недомолвки, раздоры, скандалы…

Только у нас до скандалов было ещё далеко, а вот попытки затаить своё негодование внутри были. «Что с ней говорить?.. Сама подойдёт!..» — думал он. «Ну и пусть молчит. Нашёлся, тоже мне, нежный цветочек!..» — в тот же момент рассуждала я. И наше молчание могло продолжаться часами.

5. Замедленная измена

Вскоре мне стало скучно от такой серой и неразговорчивой жизни. Меня удивляло, почему этот человек, столь страстно ухаживавший за мной всего лишь месяц назад, сегодня ведёт себя так, будто меня в его жизни не существует.

Довольно часто ему звонили, как он их называл, «прежние жёны».

Вот с ними он мог без стеснения говорить час, два, три: общие знакомые, общие воспоминания, встречи…

Одна из них (против её звонков я даже не возражала) появилась у него в десятом классе. С ней он пережил и своё кратковременное увлечение героином, с ней же — запои, продолжавшиеся до тех пор, пока не заканчивались последние средства.

Поначалу в алкоголизм мне даже не верилось: настолько он был спокоен и уверен в себе, рассудителен и точен в сравнении со всеми, кто меня тогда окружал.

Но в квартире имелись следы: изрезанные обои, прикрытые шкафом, сломанная ручка у двери, полное отсутствие даже намёка на спиртные напитки, громадное количество тапочек для прихода гостей.

При мне гости уже не заходили, а если и заходили, то только по делу.

Но вернёмся к первой жене. Она уже была замужем за лучшим его другом и относилась к Серёже как к своему младшему брату, а далеко не как к человеку, с которым жила. Её разговоры всегда крутились вокруг старых друзей, знакомых… Она спрашивала про здоровье родителей, бабушки, деда. Точно к матери относился к ней и Серёжа, всегда чётко докладывая про всё, что с ним в последнее время случилось, счувствовалось, произошло…

Со второй его женой, Амнезией (а звали её именно так), было все куда как не просто. Она относилась к нему настолько тепло и по-женски, что мне было даже удивительно, почему они разошлись. Да и внешне она вполне соответствовала его идеалу. Женщина-готка, в кожаной, облегающей тело одежде, с чёрными длинными волосами, с резко вычерченным овалом губ, бледной кожей и подбородком, похожим на наконечник шпаги. Портреты именно таких женщин менялись на заставке его монитора.

А занималась эта Амнезия вполне спокойным и очень даже романтическим делом: работала флористом в одном из самых модных салонов Москвы, оформляла спальни влюблённых, букеты невест…

По иронии судьбы и ей в мужья достался один из друзей Серёжи, излишне интеллигентный и до занудства спокойный Борис. Против звонков его жены бывшему её мужу он даже не возражал и покорно соглашался с тем, что на столе своём Амнезия держала фотографию Серёжи как единственного мужчины, которого ей на всю жизнь довелось полюбить.

К удивлению моему, потом я узнала, что те красные розы, которые дарил мне Сергей, подбирала она, порой целое утро тратя на то, чтобы ни одна из них не выбивалась из общего, казалось бы случайного ансамбля.