Восхождение

Часть 1. Глава 1

Поезд ещё только набирает скорость, вокзал уже далеко позади, там остались самые дорогие сердцу люди. Впереди — неизвестность. Сколько раз в жизни я вот так всё оставлял и, отдаваясь в руки Божьи, летел навстречу судьбе?!

Небольшая дорожная сумка лежит под боком, сверху на багажной полке томится чемодан, все вещи бережно упакованы любимой. Они ещё хранят тепло её рук и излучают энергию семейного очага. Не открываю их, чтобы не выпустить, как джинна из бутылки, воздух родного гнёздышка, голоса наших детей, их радостный смех и светлую печаль при расставании. Только когда доберусь до моего временного пристанища, отворю замки, проведу по полотенцу рукой, и покажется, что родные рядом.

Всё труднее с каждым разом уезжать, но моё обучение в Париже продолжается, и я намерен довести его до конца, чтобы стать православным священником. Письмо, когда-то написанное Архиепископом Польши своему давнему другу, открыло для меня новый путь к служению Церкви. Несколько лет назад я покинул католичество, избрав любовь своим единственным ориентиром. С тех пор много воды утекло, мы с Наташей боролись за жизнь, обвенчались, и у нас родился сын. За эти годы я успел потрудиться в журналистике и продолжаю вспахивать ниву эпистолярного жанра в открытой переписке с читателями не только в рубрике вопросов и ответов, но и в ежемесячном приложении «Заметки духовника». Благодаря этому, удаётся обеспечивать семью и учиться, снимая крохотную комнатёнку в старинном районе Парижа, в доме, которому без малого триста лет.

Столица Франции сразила меня наповал разноцветьем буйных красок и контрастов. В метро можно услышать какой угодно язык, кроме французского. Наравне с христианскими храмами здесь разместились мечети и синагоги. Эмиграция приобрела впечатляющие масштабы: приезжих стало больше, чем коренных жителей, во всяком случае, в Париже всё выглядит именно так. Этот город вообще живёт по каким-то своим непонятным для меня законам.

После обучения в Варшаве я думал, что легко приспосабливаюсь к ритму больших городов, но теперь понимаю, что это не так. За неделю выматываюсь настолько, что хоть волком вой, хочется скорее покинуть этот кипучий муравейник, бросить всё и уехать домой, туда, где меня любят и ждут. Разлука тяжела, но и забрать родных в этот хаос я тоже не могу. Сначала необходимо добиться того, ради чего я приехал, затем определиться с местом, где буду служить, устроиться и уже после этого привезти семью.

О, Париж, Париж — мировая столица моды! На деле оказалось, что живущие здесь совершенно безразличны к тому, как выглядят. Прохожие одеваются, кто как может, молодёжь в общей массе выглядит небрежно и однополо. Только в пожилых парижанах ещё сохранился старинный лоск времён Коко Шанель и Ив Сен-Лорана… Конечно, я не бывал на показах от кутюр и не посещал великосветские мероприятия, — это моё впечатление от улиц и горожан в целом.

Шумный город смешивается с неоновым светом, реклама мелькает перед глазами истощёнными телами моделей, глядящими на жизнь равнодушно и свысока. Разные ассоциации вызывают эти картинки: одну хочется накормить, другую одеть, потому что иначе замёрзнет, а этой уже никто не поможет… Непонятно, кто из нас более странный: современный Париж или бывший священник из Польши, приехавший во Францию постигать вершины православной веры?

Живу я на небольшой улочке, зажатой между современными кварталами, она наверняка помнит ещё революцию. Райончик, затерявшийся в мегаполисе, когда-то считался даже престижным, поговаривают, что здесь жила сама Эдит Пиаф! Теперь же его наводнили в основном переселенцы, вытеснив коренное население, и в моё окно по утрам доносятся не песни на французском, а молитвенные возгласы на арабском языке. Я ничего не имею против и уважаю все религии мира, но так и не могу привыкнуть, где же я всё-таки нахожусь? Такими же вопросами озадачены и многие здешние аборигены. Мир меняется, и каким он станет, знает только Господь.

По ночам ходить здесь опасно и даже ближе к вечеру лучше оставаться дома. Местечко славится криминальными историями. Я снимаю комнату под самой крышей. В самом низу находится небольшой бар, хозяйка напоминает мне добротную гусыню с громким и крикливым голосом, полными боками, нетерпеливым характером и буйным нравом. Только если вглядеться в её глаза, можно обнаружить за всей этой внешней бравадой душу, глубоко одинокую, с непростой судьбой. Её здесь побаиваются и уважают, за глаза называя «железной леди». Благодаря ей в этом замкнутом микромире царит порядок. Комнаты содержатся в чистоте, квартиранты живут спокойно, друг другу не мешая, под контролем всевидящего ока мадам. Квартплата взимается строго в определённый день у всех без исключения. Не заплатил — отдаёшь ключи, и попробуй ей только перечить!

Однажды я стал свидетелем, как она спустила проштрафившегося парня с лестницы, не позволив забрать даже вещи.

— Оплатишь долг — заберёшь своё барахло.

— А если я захочу остаться?

— Тогда плати на месяц вперёд, доверия к тебе больше нет, — разговор короткий. Но и её можно понять, непросто со всем управляться одной.

На двух других этажах этого узкого многоярусного здания между баром и чердаком в маленьких клетушках, называемых квартирами, живут два вьетнамца, индус и несколько молодых женщин древнейшей профессии.

Слышимость в доме уникальная и понятно, кто чем занимается. По вечерам жрицы любви спускаются в бар, к ним похаживают определённые клиенты. Под это занятие отведены комнаты второго этажа. Хозяйка, конечно же, в деле, что там и говорить, в курсе и местные полицейские.

Вьетнамцы — самые тихие из всех соседей, работают уборщиками в аэропорту, чаще всего в разные смены, тихие разговоры между собой со звуками, похожими на мяуканье котят, редко слышны. Индус из квартиры напротив, замкнутый молодой человек, кажется, студент, от него часто просачивается в моё жилище запах благовоний и пищи, приготовленной с особыми пахучими приправами, неизвестными мне. Он, по большому счёту, ни с кем не общается то ли от незнания языка, то ли по каким-то другим своим причинам.

Могу ли я привезти свою семью в такие условия? Ответ однозначный — нет. Почему бы не поискать другое жильё? Оно будет мне не по карману и вряд ли что-то изменит.

Для одного много не нужно, я вернулся к своему привычному аскетизму, и в глубине души этому рад. Наташа прекрасно готовит, отказаться от её блюд невозможно, но держать себя в строгости — мой внутренний выбор, от этого душа становится только сильнее, и сейчас я могу себе это позволить.

Ощущать себя вновь учеником, в другой стране, вновь проверяя судьбу на прочность, мне не привыкать, а если учесть ради чего я это делаю, то трудности только в радость. И чем сложнее складывается ситуация, тем легче её преодолевать; тем больше уверенности в том, что всё идёт как надо. Ведь ни одно поистине значимое достижение не даётся незаслуженно.

Наташе тоже нелегко оставаться с двумя маленькими детьми, но рядом с нею те, кто всегда поможет и поддержит: Марик и Агнешка, Виктор с Таней, да и родители жены недалеко. В доме нашем защищают сами стены, пропитанные материнскими молитвами и слезами. Моё сердце спокойно за них, хоть тоска и гложет. Куда же без неё?..

Часть 1. Глава 2

За окном мелькают деревья, станции и города. Я люблю поезда с детства, когда мы ещё жили недалеко от железнодорожного вокзала и по ночам можно было любоваться в окно, как проносятся мимо огоньки дремлющих вагонов, в которых наверняка уже спят люди, но всегда находится хоть один пассажир, приникнувший к холодному стеклу и глядящий в темноту. И я задавался вопросом: «О чём он думает? О чём мечтает?»

Внутренний мир человека всегда был для меня самым интересным и увлекательным. И вот теперь я сам вглядываюсь, как уплывает ночной пейзаж за окном, а в чьих-то домах уже погашен свет, и эти плавно текущие мысли соединяют прошлое с настоящим. Вполне возможно, что сейчас где-то там какой-то ребёнок наблюдает за спешащим в ночи поездом и думает обо мне. А может, это я сам из прошлого смотрю на себя сегодняшнего и пытаюсь понять?..

В вагоне тихо, горят только дежурные лампочки в проходе, все пассажиры уже улеглись, кроме меня. Под стук колёс так хорошо думается!

Я опять ощущаю себя студентом, покинувшим родной дом ради продвижения к заветной цели. Когда-то, дыша полной грудью воздухом веры, я тосковал по любви. Избрав любовь, печалился о Церкви. Теперь же нужно объединить одно с другим: обрести себя в Боге и Его в себе отыскать.

Семинаристом в полном смысле этого слова я не стал повторно, но поучиться есть чему. Прислуживаю на богослужениях наравне с молодыми, изучаю различия между православием и католицизмом. Углубляюсь в сакраментальные истины. Учителя строгие, но справедливые и очень внимательные, и это именно то, что нужно на сегодняшний день.

И ещё, я понял одну замечательную вещь: какого уровня развития ты бы не достиг, помни, что всегда найдётся тот, кто лучше и выше тебя, у кого есть чему поучиться. Смирение и кротость — две лучшие подруги на духовном пути. И снова: «если хочешь быть первым, стань последним и прислуживай всем».

От французского часто вскипает мозг и серое вещество плавится в голове. Возвращаясь домой, валюсь на кровать и, затыкая уши подушкой, лежу, стараясь ни о чём не думать, потому что нет больше сил. Куда легче в своё время учился польский, так похожий на наш язык. Тут же и спортсмен ногу сломит, всё с точностью до наоборот, отличен даже сам образ мышления. Говорят, что русский язык находится в одном полушарии мозга, а французский — в другом, таким образом работают оба сразу, пока дым из ушей не повалит. Конечно, человек ко всему привыкает, со времен станет легче, ну а пока без головных болей не обходится.

«Хорошо, что меня ещё в Китай не отправили! Было бы совсем весело. Хотя, надо об этом подумать…»

Развлекаю себя глупыми мыслями, стараясь не думать о том, сколько улыбок Данички я не увижу? Сколько рисунков Эрики не посмотрю? Сколько ночей проведу без любимой, мечтая о встрече? Но за всё на Земле есть плата, и если ты не готов отдавать по счетам, то нечего и начинать.

Моя семья со мною, в сердце, сколько бы тысяч километров нас ни разделяло. Так же как и родители, Царство им Небесное, никогда не покидают его.

Поезд остановился. Очередная станция, открылись двери вагона, вошли люди, кто-то присоединился к нашему движущемуся в ночи змеевидному дому. Загремели багажом, ещё минут десять постоим, вскоре все улягутся, и снова останется лишь стук колёс да звёздное небо за окном…

Часть 1. Глава 3

Вот и Париж: пёстрый, шумный, разноцветный. Как огромный кит поглощает планктон, точно так же мегаполис воздействует на человека. В толпе не зевай, сумка под контролем, чемодан в зубы и айда в кишечник столицы под названием метро. Смешно, но это и вправду напоминает организм с множеством клеток, бактерий и микроорганизмов, бегущих каждый по своим делам, порой соприкасаясь и конфликтуя, но чаще безразлично, на ходу отталкиваясь друг от друга. Только влюблённые пары и дети напоминают о том, что мы не роботы, а люди. Что вся эта беготня и возня — часть жизни каждого отдельно взятого человека, и в нём есть целый мир, своя неповторимая душа и целая вечность.

Пока я добрался до своей каморки, ушла масса времени и сил. Повезло хотя бы в том, что живу я недалеко от метро, и до дома можно дойти пешком.

Мадам встретила меня с улыбкой и напомнила про деньги. Не откладывая всё в долгий ящик, я с ней рассчитался на месяц вперёд и поднялся по узкой, скрипучей лестнице, ведущей к чердачному помещению. Тут и размещается мой милый скворечник с небольшим окошком, из которого открывается вид на пыльную, шумную улицу с вечно бегущими куда-то мимо прохожими, машинами и редкими представителями животного мира. На крышу частенько прилетают голуби и воркуют, чем радуют меня безмерно. Напротив стоит вереница домов, плотно склеенных друг с другом, в которой обитает масса народу со всего света, всех цветов, рас, национальностей и религий.

Земля эмигрантов (Terre d’asile), в начале французы искренне гордились своим гуманизмом, своей гостеприимностью и открытостью, особенно для бывших колоний, но последние годы взгляды граждан изменились. Безработица растёт, поднимаются налоги, бюджет трещит по швам, к тому же не все новоприбывшие спешат работать, пособия и социальная помощь порою выгоднее и куда более приятны. Об этом мне рассказывают сами французы, пропуская по вечерам в баре стаканчик красного вина, жалуются, что устали кормить всех этих тунеядцев. Криминал растёт: наркотики, проституция, воровство, убийства, насилие…

Мне интересно их послушать, а заодно съесть чего-нибудь и понаблюдать, как живут эти люди. Хозяйка не готовит особых блюд, максимум, что можно здесь заказать, — это какой-нибудь сэндвич или крок-мёсьё — горячий бутерброд с ветчиной и сыром.

Иногда епископ приглашает меня в хороший ресторан поужинать и даже к себе домой — особый знак редкостного расположения. Вспоминаем его друга, ставшего Архиепископом Польши. Стараясь быть внимательным, в основном слушаю, (мы и виделись-то с его старинным однокурсником всего пару раз), но именно благодаря протекции монсеньора я оказался в Париже.

Мой новый покровитель гордится мной, словно кулинар новоиспечённым шедевром, возможно потому, что я был католиком, как и он в своё время, и тоже перешёл в православную веру… Таких, как мы, на самом деле, немало. Церковь византийской традиции тщательно хранит и оберегает век за веком свои древние культы и обряды, тогда как римская реконструировала и модернизировала очень многое. Часто именно это и приводит к отторжению в душах верующих, ищущих в религии нечто сакраментальное, таинственное и вечное, а не песни под гитару на современный мотив во время богослужения. Это и меня всегда коробило, если честно. ОргАн сотрясает глубины души, но во многих храмах он больше не звучит. Мне объясняли, что современное оформление службы привлечёт молодёжь, мол древность и консерватизм её только отпугивает, но на деле я вижу, что это не так. Не только не прибыло, а сильно убывает количество верующих, особенно это ощущается в Европе.

— Мне нравится, как ты стремишься к своей цели, Эрик, сколько вкладываешь усилий и терпения. И скоро мы сможем подвести итоги. Что ты собираешься делать потом: вернёшься домой или всё-таки продолжишь служение здесь под моим началом?

Это был сложный вопрос. Я не знал, что ответить.

— Хотелось бы сеять вечное и доброе там, где в этом особенно нуждаются.

— Я подумаю, что можно сделать для тебя и твоей семьи, а пока рад, что ты здесь.

Мне симпатизирует его откровенность. Епископ не скрывает своего расположения, точно так же как и раздражения, когда оно появляется. «Разборы полётов» бывают очень серьёзными с теми, кто пренебрегает своими обязанностями и преступает нравственные и моральные устои. Пряник и кнут, — ничего не изменилось на Земле со стародавних времён. Как генералы держат армию, так и духовенство свою. Мы — те же солдаты, только боремся без оружия и за души людские.

Как-то раз подумал о том, что сам мог бы быть уже епископом, если б принял тогда предложение. И содрогнулся от одной этой мысли. Если бы я отказался от Наташи, на свет не появился бы Даниил. Душа моего любимого друга не пришла б в этот мир, а если бы и воплотилась, то не у нас. Так что я ни о чём не жалею и готов оставаться прислужником, если понадобится до конца своих дней, лишь бы любимые были рядом.

Комната встретила меня солнечным светом, на подоконнике засыхающий цветок герани, за окном греются распушившиеся на ветру голуби, под крышей у них своё тайное укрытие. Частенько их подкармливаю, оттого и любят это окно. Старая кровать с таким же деревянным шкафом рядом, стол, за которым приходится и есть, и работать, тумбочка и два стула, вот и всё убранство комнаты, если не считать микроволновки и электрочайника, и ещё портативный компьютер, заменяющий мне и телевизор, и средство связи. Благо, что мадам поделилась со мной wi-fi при одном условии, что не буду заниматься пиратством.

Положив чемодан на кровать, я расстегнул молнию на нём, и тепло семейного очага наполнило меня и всё вокруг разноцветными бабочками: тепло Наташиных рук, голоса Эрики и Дани, — всё это хранили вещи, привезённые мной из дома. Доставая одежду, я развешивал и раскладывал её в шкаф, пока не нашёл под одной из рубашек детский рисунок. На нём нарисованы все: красавица мама с цветами в волосах, рядом с нею я, Эрика с кудрями, уже совсем большая, маленький братик, держащий её за руку; ещё один папа с ребёнком, Миша с большой не по размеру головой, Татьяна в кухонном переднике с поварешкой в руке, Агнешка с красными волосами и Марик со шлемом. Все мы размещались на природе, под ногами трава и цветы, а сверху солнышко и маленькое облачко с дождём, но это лишь для того, чтоб появилась радуга, ведь без неё мир становится беднее…

Глаза защипало от этого рисунка, тоска по родным живёт во мне безмерная. Наверное, нельзя так сильно любить, но я не умею иначе. Они — единственное моё сокровище на Земле, моя небесная радуга.

Часть 1. Глава 4

Рисунок Эрики я повесил на стену возле кровати и любуюсь им каждый день. Таким образом любимые и дорогие люди всегда со мною рядом, улыбаются, оживая на картинке. Иногда даже обращаюсь к ним, когда становится особенно тоскливо.

Всё своё время трачу если не на учёбу, то на работу, исправно отсылая в издательство положенный объём материала. Иногда на сон остаётся совсем мало часов, но это нестрашно. По дороге в общественном транспорте можно позволить себе вздремнуть, тем он и хорош.

Однажды так крепко заснул, что, очнувшись, не мог долго понять, где же я теперь нахожусь. Оказалось, давно пропустил нужную остановку, пришлось добираться обратно. Ну, не Штирлиц, понятно, что же тут поделаешь?!

Мозги заполнены до предела, может быть поэтому никаких особенных событий не происходит. Да и как я бы справился с ними в Париже, где ежедневно происходит столько всего, что машины с мигалками не умолкают ни днём, ни ночью?

Дневник Агнешки всегда со мною, но я давно не открывал его просто из-за нехватки свободной минуты, и всё же таскаю его повсюду: вдруг появится возможность почитать. В поездах и метро не выходит, тут же начинаю носом клевать. По вечерам, покуда остаются силы, пишу, отвечаю на сообщения, комплектую материал. Секретарша в издательстве вынуждена сканировать для меня бумажные письма и отсылать на электронную почту, чтобы не тратиться на пересылку. Каждый раз чувствую, как её это достало, между тем поток корреспонденции не уменьшается. И так день за днём.

Зачем же я тогда ношу с собой эту тетрадку? Может потому, что она греет мне сердце, излучая энергетику дорогого человека, как бы оберегая меня…

По привычке подложив портфель под щёку, я сам не заметил, как заснул. Разбудил до боли знакомый русский мотив «Катюши». Открыв глаза, увидел музыканта, проходившего по вагону с аккордеоном в руках. Лицо мужчины покрыто шрамами, широкие плечи, могучий силуэт. Русые волосы давно не стрижены и не мыты. На шее большой потрёпанный вязаный вручную серый шарф, протёртые в армейском стиле штаны цвета хаки, старый выцветший свитер, растянутый на локтях и берцы на ногах, как у военных. Он протянул ко мне кепку, в которую пассажиры бросали мелочь, я положил купюру.

Парень удивился.

— Русский, что ли?

— Есть маленько.

Его лицо преобразилось: широкая улыбка обнажила желтоватые от курения зубы. — Спасибо, порадовал! Что делаешь в Париже?

— Учусь.

— Студент, что ли? А с виду солидный… — он кашлянул в кулак. — Извини, брат, простыл немного, — от него разило потом, дешёвой выпивкой и табаком.

— Выздоравливайте! Я, и вправду, староват для студента, но учиться никогда не поздно, так ведь?..

— Это, да. Я вот так и не закончил института, выперли на третьем курсе, а потом армия… — на вид ему было около сорока, но возраст трудно определить на неухоженном лице, обросшем густой щетиной.

Странное чувство не давало нам с ним распрощаться, он застрял возле меня, позабыв про деньги и музыку.

— Владимир, — он протянул ладонь богатырских размеров.

— Эрик, — я пожал ему руку.

— Ты откуда, чем занимаешься?

— Из Латвии, хочу стать православным священником.

Он ухватился за поручень, будто его тряхнуло.

— А ты хорошо играешь, молодец!

— Посредственно, но на хлеб хватает.

— Извини, мне пора выходить, моя остановка, — я приподнялся и немного его отодвинул, чтобы пройти.

— Выйдем вместе, мне всё равно куда идти, я весь день мотаюсь по метро из одного конца в другой, так что, без разницы. Давно хотел поговорить со священником, только вот доверия они мне не внушали. Зажрались совсем. Знаешь, ведь как говорят: раньше душа золотая была, а крест деревянный, теперь наоборот. Им тут в Париже привольно живётся, как сыр в масле катаются, нашего брата хватает, тоскуют по Родине, потому и в церковь идут, пожертвования щедрые приносят. Не похож ты как-то на них, бреешься…

— Это привычка.

— А вот скажи мне, будущий поп, в бороде ли дело? Что если не бриться, Бог больше любит? — его глаза наполнились злостью.

Сказал так, что холодок прошёл по спине.

— Как мне кажется, это личное дело каждого и никакого отношения к религии не имеет.

Он схватил меня за рукав, словно боясь, что я сейчас сбегу.

— Вот я тебя и нашёл!

Непонятно, что он имел в виду, его странное поведение заставило насторожиться. Агрессивности в этом парне было предостаточно и раздражать его вовсе не хотелось. Попытался передать ему покой, он его принял как пересохшая земля влагу. Уже через минуту мы стояли на станции, и он опять улыбался.

— Мне пора на занятия.

— Возьми меня с собой!

— Понимаешь, курсы оплачивает епископ, чтобы я овладел языком… Я не могу тебя просто так привести.

— Тогда я подожду тебя неподалёку.

— Три часа?!

— Мне о многом нужно спросить.

— Хорошо, Владимир, ну а если пойдёт дождь, спускайся в метро, всё равно там встретимся.

— А ты не уйдёшь другой дорогой?

— А что, есть повод?!

Он засмеялся:

— Мудрый ответ, как у еврея.

— Все мы немножко евреи… — я похлопал его по плечу и пошёл в направлении студии, где проходили занятия, ещё долго ощущая на себе тяжёлый взгляд Владимира.

Все три часа я был рассеян, думал о нём, пытался понять, чего же он всё-таки хочет. Что-то маниакальное было в этом человеке. «Не убить же он решил, в самом-то деле?! Просто нужно поговорить, — успокаивал я себя. — Возможно, Владимир почувствовал ко мне доверие…»

— Вы сегодня сам не свой, мёсьё Вишневский! Соберитесь, иначе мы напрасно тратим моё время и ваши деньги, — молодая француженка показала своё недовольство, тряхнув копной каштановых волос, пребывающих в творческом беспорядке. Отсутствие косметики на лице, эмансипированный вид, говорящий о полном безразличии к половой принадлежности, — очень точно передают образ современной французской женщины.

Я вспомнил жену, которая не подкрасив реснички, из дома не выходит, и улыбнулся сам себе. У наших дам это в крови, — желание быть красивой. Чего не скажешь об этих молодых людях; не сразу и разберёшься, парень перед тобой или девушка.

— Ещё одно замечание, Вы пропустили вопрос, — она метнула в меня колкий взгляд. — Если Вы не настроены заниматься, лучше перенесём урок на другое время.

— Простите, мадемуазель, я соберусь, — мне стало стыдно как школьнику, замечтавшемуся посреди урока. Во взрослой жизни всё серьёзнее и жёстче. Видит Бог, я пытался больше не отвлекаться на другие мысли, но что-то не давало мне покоя.

Часть 1. Глава 5

Расцветали каштаны, их в Париже огромное множество. Весна преобразила природу и радовала не только взгляд, но и душу. Дождя не случилось, тучи пролетели мимо, и снова засияло ласковое солнышко. Владимир задремал на скамейке прямо у входа в метро, прижав сбоку аккордеон, тихо посапывал. Я долго вглядывался в это лицо, пытаясь понять, что за человек предо мною, стоит ли мне уйти или всё-таки разбудить его? Что так сосёт у меня под ложечкой, заставляя быть настороже рядом с ним? Но разве могу я обмануть его ожидания? Человек нуждается в откровенном разговоре, а я из-за каких-то нелепых предчувствий сбегу, словно последний трус?

Я прикоснулся к его плечу, он вздрогнул как-то по-детски, ведь сколько бы нам ни было лет, ребёнок в нас никуда не уходит и время от времени проявляется.

— Кажется, заснул… Солнце пригрело, так его перетак, аж слюнку пустил. А ты молодец, не прошёл мимо! — улыбка его показалась мне не вполне искренней, за ней притаилось что-то горькое, безрадостное, безысходное.

По мне прошла холодная волна, я испытывал подобное в присутствии смерти, когда провожал умирающих. Возможно, ему угрожает какая-то опасность?

Мы спустились в метро. Владимир молчал, насупив брови, весь погружённый в себя. «Возможно собирается с силами для исповеди?» — подумал я и решил не мешать ему, но тревога усиливалась. Взывая к Богу за помощью и благословением для этой покрытой шрамами души, я невольно всматривался в его хмурое лицо и не знал, чего ожидать.

— Ты сегодня не заработал, на что жить будешь?

Он потёр пальцем нос и посмотрел на меня таким взглядом, что подозрения только усилились. Но за что ему ненавидеть меня? Что я сделал не так, чем мог его обидеть? Мы ещё несколько остановок ехали молча.

«Видимо, он намеревается увидеть, где я живу. Стоит ли его туда вести, ведь я его совсем не знаю и намерения его мне неизвестны.»

— Давай поговорим?

— Здесь люди кругом.

— И что? Они всё равно не понимают по-русски.

— Найдём место поукромнее.

— Может в церковь зайдём? Я знаю одну неподалёку, она открыта сейчас.

— А можно вот без всего этого? Или ты боишься меня?! Я что такой страшный и вонючий, что недостоин войти в твои покои? Не беспокойся, долго не задержусь.

Поговорим, и я исчезну раз и навсегда. Хочу увидеть, как попЫ живут, — в его голосе прозвучал сарказм.

— Ну, что ж, будь по-твоему. Мне нечего скрывать.

Мы вышли на следующей остановке и прошли пешком два квартала.

— Почему ты решил стать священником? — вдруг спросил он.

— Потому что искал Бога, хотел приносить людям пользу.

— Пресловутое «Возлюби ближнего своего как самого себя»?

— Да, именно так.

— Посмотрим… — он нахмурил брови и стал ещё более суровым.

— Вот здесь я живу.

Мы остановились возле бара мадам Пельтье, я показал на самый верх, где по подоконнику, распушившись в лучах уходящего солнца, важно расхаживали мои друзья-голуби.

— Именно так я себе это и представлял, — Владимир невесело улыбнулся.

— Можем посидеть в баре, поговорить, если хочешь?

— Не откладывай на потом то, что должен сделать сейчас. Без свидетелей, пожалуйста!

От этих слов стало совсем как-то нехорошо, но отступать было поздно и некуда.

— Пойдём!

«В конце концов, мы все под Богом ходим. В руки Твои, Господи, предаю дух мой!» — я открыл перед Владимиром дверь. — Прошу, на самый верх, я за тобой, тут вдвоём тесно.

Он ничего не ответил и тяжёлыми решительными шагами стал подниматься.

«Физически этот человек больше и намного сильнее меня. Случись что, не смогу ему противостоять. И зачем эти глупые мысли лезут в голову? Мы ведь просто идём поговорить. Я прижал к груди портфель с дневником Агнешки, словно он мог стать мне защитой от внезапно нахлынувшего страха.

«Эх, Агнешка, ты бы его давно раскусила, а я не могу, что-то не даёт мне пробиться к его мыслям».

Он остановился наверху, тяжело дыша, подождал меня. Открыв ключом дверь, я пропустил Владимира в свои «хоромы». Он огляделся, словно ища, к чему бы придраться. Положил на кровать аккордеон.

— Да, не густо, но у тебя ещё всё впереди, да, поп?! — он подошёл к окну.

— Меня зовут Эрик. Чай или кофе будешь?

— А спиртного не найдётся?

— Прости, не держу. Есть минералка, если хочешь…

— Давай воду, в горле пересохло.

— Ты сегодня что-нибудь ел? Я могу сделать бутерброд.

Он повернулся ко мне, словно удивляясь, зачем мне всё это?!

— На рисунке кто? — спросил он вместо ответа.

— Моя семья.

— Все дети твои?

— Двое.

— Везунчик, мне вот так и не довелось.

Я поднёс ему стакан. Он жадно его осушил несколькими большими глотками.

— Ещё?

— Спасибо, хватит.

— Хочешь, я спущусь в бар, возьму что-нибудь для тебя.

— Если хочешь, иди сам поешь, я подожду.

— Пока нет аппетита.

— Тогда хватит тянуть резину, давай приступим к главному.

Мы сели друг напротив друга. Я выдержал его тяжёлый бронебойный взгляд.

— Как ты уже понял, не люблю я вашего брата. Но голос мне сказал, что это — ты. Ты ему нужен, и за всех ответишь!

— В каком смысле?

— В прямом. Я долго тебя искал… Однажды ночью мне приснился сон, странно, но в нём ты был в чёрной рясе с белым воротничком, как католики облачаются.

С этой минуты мне стало совсем «весело», и я с трудом сдерживался, чтобы не проявить своего волнения.

Он продолжил:

— Ты — тот, кто мне нужен.

— Когда-то я был католическим священником, — подтвердил я.

— Подожди, как это, ты же сказал, что учишься?!

— Скорее переучиваюсь. У меня уже есть сан, он даётся на всю жизнь, но вернуться в католическую церковь я больше не могу.

— Значит, ты можешь исповедовать?!

— Я ещё отстранён от служения.

— Кажется, догадываюсь, из-за неё? — он метнул взгляд на тумбочку, где стояла фотография Наташи с детьми.

— Да.

— Из-за любви, значит… — он заходил по комнате, и шрамы задёргались на его лице, словно от нервного тика. Владимир вновь подошёл к окну и что было сил стукнул кулаком по подоконнику. Голуби испугались и, сорвавшись с насиженных мест, улетели. Я не знал, чего ожидать дальше. Боль, душившая его изнутри, проедала и меня серной кислотой.

Часть 1. Глава 6

Он отошёл от окна с перекошенной физиономией человека, способного убить. Словно читая мои мысли, Владимир закатал рукава своего потрёпанного свитера, обнажая крупные и сильные кулаки, снова сел на стул и в упор, глядя мне в глаза, спросил:

— Ты готов? — он просверливал меня ледяным взглядом.

Если бы глаза могли убить, я бы уже лежал на полу мёртвый.

— Уверен в том, что хочешь сделать? Исповедь — это раскаяние, признание вины, совершенной против людей и Господа, искренне желание больше не грешить…

— Ты вот всё долдонишь про Бога, а я Его за всю свою жизнь ни разу не почувствовал, даже когда умолял: «Дай мне знак!» Он оставался глух и слеп к людским страданиям. Когда умирали мои ребята, истекая кровью в Чечне, ему было плевать.

— Как же ты можешь об этом судить? Откуда тебе знать, что испытывает Всевышний, взирая на то, как мы, Его дети, убиваем друг друга?!

— Вот за это я и ненавижу попов. Вы все — лжецы одинаковые! Прикрываетесь якобы истиной, решаете: кого прощать, а кого нет, — на руках его, сжатых в кулаки, от напряжения побелели костяшки. — Вы считаете себя посредниками между Богом и смертными, праведники чёртовы. А кто ты такой? Вот скажи мне! Кто ты такой? Червяк, не нюхавший пороха. Пока ты ползал на коленях и поклоны перед иконами отбивал, мы кровь свою за вас проливали! На моих глазах людям головы резали выродки, которых ты называешь «Божьими детьми»!

— Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить такое.

— А мне нет! — он вскочил со стула, налил себе воды и осушил стакан за раз. — Я лишился иллюзий, когда мы после зачистки вернулись, а всё отделение перебито. Как ягнят перерезали пацанов. Где твой Бог был, когда я их матерям о гибели сыновей рассказывал? Потом мне уже никого не было жаль, ни их баб немытых, ни потомства. Валил всех подряд при любой возможности, пока ты свои молитвы читал, святоша!

Он подошёл ко мне с явным намерением…

— Ты думаешь, что убив меня, тебе полегчает?! — я смотрел ему в глаза.

— Кровь невинного агнца покроет чужие грехи. Ты — Его овца. Так отправляйся к Нему, своему Пастырю, и скажи, чтобы Он навёл порядок в своём стаде!

Его руки замкнулись на моей шее. Отбиваться было бесполезно, единственное, что я пытался сделать задыхаясь, — это передать силу утешения. Теряя сознание, последнее, что я увидел, — лицо Наташи. Чёрная пустота поглотила всё. Я твёрдо знал, что дальше появится свет. Он не может не появиться!..

Открыл глаза, лёжа на полу в своей парижской каморке.

— Слава Богу, очнулся! Прости, что я так поздно, нелегко было тебя найти. Этот город похож на муравейник, — голос Марика показался самым прекрасным на свете.

Я закашлялся, схватившись за горло, чувство было такое, что он раздавил мне кадык.

— А я, главное, и помочь ничем не могу, ни пульс пощупать, ни искусственное дыхание сделать, только и оставалось, что молиться… Слава Богу, живой! — повторял он без конца, мерцая на моих глазах, как привидение из потустороннего мира. — Твоё счастье, ойтец, что моя жена чувствует тебя за тысячи километров!

Оглянулся вокруг, кроме нас никого. Не было и аккордеона.

— Он убежал, — угадывая мои мысли подтвердил Марик. — Я напугал это чудовище до смерти! Ты в порядке?

Я молча кивнул, не в состоянии ответить.

Марик провёл по мне рукой, она прошла насквозь.

— Видишь? И на помощь не позвать, все меня воспринимают как привидение и рассыпаются кто куда. К тому же, прости, Эрик, я не знаю французского, а по нашему они не понимают.

Я улыбался ему сквозь слёзы, сам звук родного голоса исцеляет. Чтобы я делал без него? Без Агнешки, которая всё ещё слышит моё сердце…

— Эрик, ты думаешь нам было легко увидеть такое? Агнешка чуть мозг мне не расплавила! — он присел на корточки. — И сейчас рыдает…

— Всё в порядке, ребята, — просипело моё горло, — жить буду.

— И где ты только нашёл этого маньяка?!

— В метро.

— Ну да, прекрасное место для знакомства! Очередное видение?

— Нет, зов смерти.

— Лучше и не скажешь.

— Как там мои?

— Всё хорошо, не волнуйся. Все живы, здоровы, ждут тебя. Не представляю, что бы было с Наташей…

— Не говорите ей!

— Что ты! Я же не враг самому себе, а то придётся вашу светлость срочным рейсом вызывать, чтобы её откачивать. Она любит тебя, ойтец, по-настоящему любит, — он печально вздохнул после этих слов.

Мы оба знали, что Агнешка считывает информацию и в курсе наших дел. Этот вздох был красноречив, и я понял, что между ними не всё так, как хотелось бы.

— Спасибо вам! Чтобы я без вас делал?!

— Думаю, уже ничего, твой дух общался бы сейчас с Творцом.

— Обнял бы тебя, если б смог.

— Поднимайся, я должен убедиться, что с тобою всё в порядке.

Я, кряхтя и постанывая, сел на стул, на котором только что меня пытались лишить жизни. На столе лежал дневник, написанный польской девушкой, любовь которой в очередной раз спасла меня от смерти. Можно ли передать словами, что я испытывал в эти минуты?!

Марик отправился успокаивать её, могу представить, что творилось с Агнешкой.

Вновь прилетев, заворковали голубки — мои верные спутники. Чёрными бусинками глаз заглядывая в окно, ждут, когда их покормят. Жизнь продолжается. И, возможно, Владимир, наконец-то, обрёл своё долгожданное знамение, и ещё одна душа обратилась к Господу Богу.

Часть 1. Глава 7

Открыв заветную тетрадку, я отложил все занятия в этот вечер, возвращаясь к жизни благодаря Агнешке. Если бы она не почувствовала, что мне грозит опасность, если бы вовремя не отправила Марика, лежало бы сейчас это окоченевшее тело здесь на полу, ожидая, пока его обнаружат… Никогда не воздать мне ей за спасение, никогда не отблагодарить за любовь!

О том, что случилось, я старался не думать. Испытав эмоциональный шок, лучше отложить осознание произошедшего на потом, и только когда буря уляжется, начинать анализировать. Это избавляет от ошибок, помогает трезво, с холодным рассудком, взглянуть на ситуацию. Самое глупое — с пылающим разумом пытаться разобраться и принимать какие-то решения. Прежде всего, нужно заставить себя остыть. Отвлечься, не думать о том, что болит и гложет. Дать себе время. Утро всегда мудренее вечера. Как сказала бы Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра!»

А сейчас больше всего на свете хотелось домой, и Агнешка — часть того мира, где мне дорого всё.

«Вчера он меня покрестил. Мы заговорили о крещении, и я решилась, а он не отказался. Пришёл и сделал всё, что нужно. Теперь у меня есть Ангел-Хранитель, он стоит за плечом, растерянный и даже чуть-чуть виноватый, не знаю почему. Мне его жаль, — взвалить на себя такую ношу, как я! Не позавидуешь тебе, бедный мой.

Никогда не думала, что это так здорово, просто и легко, как всё божественное. Только мы, человеки, всё любим усложнять. Может быть, для этого нас и создали, чтобы мы во всём покопались и разобрались, через всё прошли и всё испытали, а потом с полным багажом познания возвращались и держали отчёт?

Странные мысли обуревают меня последнее время. Наверное, это разговоры со святым отцом на меня так действуют. Он не любит, когда я называю его подобным образом. Хотя это совершенно искренне, я чувствую его именно таким. Но, если моего любимого сие коробит, пусть будет Добрым отцом, я могу придумать ему ещё множество имён, и каждое подойдёт. Например, Милосердный отец или Сострадательный, каковой он и есть. Почему раньше я никогда не встречала таких людей? Даже не подозревала об их существовании. И вот настал момент. Теперь без него ничего мне не нужно.

Эрик. Как трудно произнести это имя вслух! Его человеческое, земное имя, сигнал, посылаемый во вселенную, и она отзывается во мне, вибрируя каждой клеточкой тела. Сердце начинает биться с отчаянностью пойманной в силки птицы. Несчастное моё сердце! Кто впустил в тебя эту любовь?! Она никогда не оправдается и не сбудется. Я знаю это… но ничего уже не изменить.»

Перевёл дыхание, выпил воды. Горло ещё болит, глотаю с трудом. Огнём обжигают сердце Агнешкины слова. Ощущаю себя глиняным сосудом, который поставили в печь, чтобы он закалился и стал твёрдым. Пламя твоё волшебное, кто ещё способен так любить? Знаю, что ты не спишь и всё ещё прислушиваешься ко мне, страх пережитого не отпускает нас обоих. Я здесь, живой, благодаря тебе, Огненная Душа! И мне целой жизни не хватит, чтобы отблагодарить тебя, родная.

«Он убил меня, когда сказал, что любит её, его единственную. У него есть ОНА.

Какая адская боль наполнила душу! Но и это ещё не самое страшное, хуже всего то, что ради неё он решил уйти из церкви, бросить крылья к её ногам. Какие бы ни были эти ноги, разве можно ради женщины пожертвовать Богом данным?!

Я готова биться головой об стену, когда думаю об этом. Ты — сокровище Всевышнего, готов отказаться от высокого призвания?! Ради чего? Нет и не может быть достойной тебя женщины, таких в природе не существует. Мне хорошо известна бабья натура, готова поспорить, что ты тоже её узнаешь, но будет уже поздно. Обвешанный сопливыми детьми и пелёнками, как сможешь ты служить Ему? Готова разделить тебя с Совершенным, но как принять, что ты будешь с другой?

Как же я ненавижу тебя за это! Почему ты не дал мне тогда умереть? Я бы не знала любви и не мучилась. Любая геенна огненная — ничто по сравнению с этим. Почему взял с меня обещание не накладывать на себя руки, ради чего мне это терпеть? Как же больно, Господи, как больно! Почему Ты допускаешь это или не видишь, что Твой лучший посланник собирается сбежать?! Почему не остановишь его, не избавишь от женщины, взявшей его душу в плен?

Я бы отдала его Тебе. Это бы выдержала моя душа. Я б забыла о себе и отказалась от всего… Но знать, что у него есть женщина — невыносимо! Нет сил терпеть.»

Чуть ниже запись другим цветом авторучки.

«Только что сообщили: меня выписывают. Вовремя! Ах, как же всё вовремя, когда я больше всего нуждаюсь в лечении и в нём, меня решили выписать! Бесподобно! А дальше что? Хоть в могилу. Кому я нужна?! Зачем ты спас меня? Милосердней было бы утопить эту никчемную оболочку, освободиться от неё, тогда нет необходимости ни в одежде, ни в обуви, ни в пище, ни в крове. Нет холода, жары, нет голода и жажды. Желанный покой и небытие.

Хотя он говорит, что это не так, что там меня ждут ещё большие страдания, потому что самоубийцы застревают между мирами. Но разве может быть что-то хуже, чем жизнь без него? Я только сейчас поняла… Господи, только бы он был! Пусть Эрик будет всегда. Только бы знать, что жив, дышит! Всё выдержу, лишь бы ведать, что он существует. Помоги мне в этом!»

Часть 1. Глава 8

Пронзительные строки впиваются в душу. Если бы она так сильно не любила, разве смогла бы почувствовать за тысячи километров грозящую мне опасность?

Верно говорят, когда Небо что-то существенное даёт человеку, оно забирает нечто взамен. Агнешка не просто одарённая, стоит ли перечислять её потери?! Марик приобрёл способность перемещаться в пространстве, но не имеет взаимности в любви. Плата неминуема, это знают все, поэтому боятся счастья, интуитивно предпочитая оставаться в тени. Но это неправильно! Отчаянно горящие души страдают вдвойне, но и живут так, как никто и никогда! Им не страшно умирать, потому что они познали глубину бытия в полной мере. Берегущие себя — теряют. Чем больше ты тратишь любви, тем больше её становится в тебе.

«И мы знаем, что так было всегда,

Что Судьбою больше любим,

Кто живет по законам другим