Бесплатный фрагмент - Воля к жизни

Промозглый ветер, небо темнее, чем земля. Бесконечный вой в ушах, влага в воздухе тяжелее пудовой гири. Никто не выбирал этот край. Скалы торчат так, словно хотят проткнуть небо. Порвать это черно-серое полотно, чтобы хоть один солнечный луч испугал эту мертвую землю — мечта многих. Деревья гнутся в поклоне морю, наверное, они никогда и не знали, как стоять прямо. Вскоре ветер сменится и будет склонять их в сторону безжизненных болот. Безжизненность — визитная карточка этих мест. Она здесь повсюду: в глубине леса, в почве, в камнях, в убийственных волнах, обрушивающихся на скалы многотонной мощью, во взглядах местных жителей… Пожалуй, всё, что можно сказать о местных жителях — они здесь есть… Три таких обреченных на здешнюю жизнь человека пришли сегодня утром на местный аэродром — единственный символ того, что отсюда есть выход. Сегодня прилетит самолёт или… то, что у них принято называть самолетом: развалюха, которой уже давно без разницы в каких условиях её поднимают в воздух, она и в ясный день не имела права летать. Так уж водится, что эта развалюха, какой бы она ни была, всегда становится важной деталью особо значимых событий местного масштаба. Важное событие здесь бывает только одно — приезжие. А приезжие тут бывают с периодичностью кометы Слотера-Бернхема, примерно раз в 11 лет. Сегодня был именно такой день.

Вой мотора развалюхи никогда не был слышен за воем ветра, и три пары глаз со взлетно-посадочной полосы были устремлены в свинцовое небо. Стихия беспощадно трепала их шарфы и капюшоны, но они, привыкли и твердо держались на ногах, не собираясь кланяться. Вскоре, болтающаяся в воздухе, как пчела в торнадо, развалюха появилась в двухстах метрах от встречающих. Если не грохнется пузом о камни — доставит приезжего потрепанным, испуганным до смерти, но живым.

Молодой Чарльз Беннингтон молился на всех языках, будучи неверующим. Он оступился в жизни всего раз, но клялся, что не заслуживает такого наказания. Стремительно приближающаяся в иллюминаторе земля не приносила чувства облегчения, наоборот, страх выворачивал нутро. Чарльз мечтал не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы всё это поскорее закончилось. Не важно как.

Трое деревенских двинулись в сторону кое-как приземлившейся развалюхи в тот момент, когда с неба обрушился страшный ливень, прибивая к земле с яростью молота. Чарльза схватили под руки и поволокли в деревянный амбар, сам он весь дрожал и едва волочил ноги. Его весьма неприветливо бросили на деревянный стул и грохнули кружкой перед самым носом, плеснув в неё что-то горячительное, по запаху напоминающее виски. Пойло залпом проскочило в глотку и растеклось в желудке теплом.

— Не боись, дрожь ща уймëтся, не ты первый. Но погодка могла быть и получше, эхх… ага… гхм. Как звать-то?

— Чч… Рр… Ррльз —

— Да, отстань ты от него, Горбач! Плесни лучше парню ещё виски, мы застряли тут, пока лить не перестанет.

Троица разглядывала приезжего с неподдельным любопытством. Наверное, глядя на него, они представляли, как сейчас выглядят все городские вдали отсюда. Горбач был долговязым, худым и высоким деревенским мужиком, а ещё… слегка горбатым. Он сел ближе всех к Чарльзу. Двое других: Карл и Джуш, они были братьями. Первый помладше низкого роста и очень пухлый, все в деревне удивлялись, как он только находит себе прокорм, где даже крысы дохнут с голоду. Второй постарше и ростом чуть выше, стройный младшему в укор, видимо, тот объедает всю семью. Чарльз глядел перед собой с опустошенным взглядом, остальные молча сидели, каждый думая о своём, изредка причитая насчёт непогоды и опорожняя бутылку виски. Прошло минут двадцать, ливень не умолкал. Горбач снова завëл:

— Ну, шо успокоился? Знатно вас там поколбасило. Каким боком ты попал-то сюда?

Карл и Джуш подняли головы и уперлись взглядом в рот Чарльза, мечтая услышать что-то невероятное.

— Случайно…

— Эй, парни, слыхали? В нашу-то дыру и случайно! Ну, ты давай выкладывай по порядку, нам тут до вечера торчать. Джуш, верни бутылку!

— У меня был выбор: полтора года тюрьмы или три года у вас на маяке.

— И ты выбрал маяк? Дурень! Тебя б отпустили досрочно, полтора за убийство не дают, а всё остальное хрень собачья!

Карл решил встрять:

— Эй, Горбач, а че дурень-то? Его потом на работы-то возьмут со статьёй? Пральна решил, что маяк выбрал, всё ж свобода!

— Да эта свобода хуже неволи, поперёк горла застряла! А лет-то те сколько?

— Двадцать четыре.

— Ну и чё ты с властями не поделил?

— Да… Не в то время, не в том месте.

— Да, на понт тебя взяли, вот что!

— А вы сами-то что на маяк не идёте? Занятые слишком? — Чарльз насупился.

— Так если б мы пошли, деляга, ты бы в тюряге барахтался.

Карл подскочил, словно ему на больную мозоль наступили:

— Ишь че, приезжий! Местным-то деньгу башлять надо, а чинуши не хочут нам зарплаты подписывать. Вот и тащут зэков, у которых выбора нет. Маяк уже пятнадцать лет не работает, на кой хрен он им нужен, одному чёрту известно. Может по бумагам он рабочий, хрен его знает, вот только корабли у нас тут тоже не ходют.

— Так он даже не работает?!

— А ты шо думал? На настоящий маяк тебя бы хрен кто пустил, там образованье надо.

— Так и какого черта я там делать должен?

— Жить и следить, как он разваливается.

— Бредятина какая-то.

— До тебя мужик был по своей воле тут. Договор с ними подписал, шо пять лет тут жить будет за просто так, какие-то записи всё делал, мож стихи писал, короче хотел такой жизни, видно.

— И что в итоге? Уехал?

— Ага… Волки сожрали, всё лицо обглодали твари, живого места не было, месяц прошёл уж. Поэтому тебя и прислали.

— Охренеть…

***

От аэродрома до самого поселка было пять километров, которые преодолевались местными жителями пешком. Автомобилей тут не было, как и дорог. Лет пятнадцать назад, когда в этих краях проплывало хоть что-то похожее на корабли, на посёлок обращали больше внимания, сейчас же всё медленно умирало. Из местных немногие были смельчаками, которые решались на побег из этого гиблого места. Но назвать трусами тех, кто остался здесь жить и каждый день боролся со стихией, медленно умирая вместе с посёлком — язык не повернётся. До маяка от ближайших населенных домов было ещё пять километров. Расстояние, которое растягивалось до бесконечности, стоило выйти в путь в сумерках под волчью серенаду, бывшую тут нормальным явлением.

Вся компания преодолела сейчас первую часть маршрута и остановилась у Горбача на обед. Тепло очага, такое родное и притягивающее, являлось единственным рабочим маяком для испуганных и замерзших сердец в этом гиблом месте. Чарльз протрезвел во время прогулки от аэродрома и вышел сейчас из избы, дабы окинуть посёлок своим трезвым взглядом, пока остальные хлопочут на кухне. «Лучше бы я выпил больше виски» — вертелось на уме Чарльза, когда он увидел полуразрушенные деревянные избы, жилые дома без стёкол, законопаченные подручными обломками какого-то мусора. «Неужели и здесь люди живут?» — спросил он в пустоту. Ответа не было, но всё было понятно без слов.

— Сегодня дальше не идем. Опасно. Утром проводим тебя на маяк. Постель будет, выспишься нормально.

Чарльзу ничего не оставалось, как просто принимать происходящее, даже самый жуткий день рано или поздно заканчивается. Жёсткая кровать впилась в позвонки — другого он и не ждал. Сейчас он мог вырубиться даже стоя. В течение ночи он дважды вставал по нужде, справлять которую можно было, конечно же, только на улице. Каждый такой раз, он словно заново осознавал, где находится. Отрезвляющая прохлада врезалась в разум не хуже волчьих клыков, «Не хватало ещё гребаного воспаления лёгких» — подумал Чарльз и побрёл туда, где ютилось тепло. Спать оставалось не больше 4 часов.

***

Утром свинцовое небо выглядело, как лёд с прогалинами, пропуская тонкие лучи рассеянного света сквозь прохудившиеся облака. После плотного завтрака, захватив несколько сумок с припасами, полагающимися смотрителю, Горбач повёл экспедицию дальше, но Карл и Джуш остались в поселке. Он вёл Чарльза по каменистым склонам, углублялся в лес, снова выходил ближе к берегу. Постоянно твердил, чтобы тот запоминал путь, потому что ему придется ходить одному. Солнца не было, тучи висели неподвижно, уходя за горизонт.

— Привыкай к погоде, приезжий, здесь это норма.

Не хватило бы и пальцев на руках, чтобы сосчитать к чему Чарльзу предстояло привыкнуть, но он стоически принимал всё, что для местных было нормой. Они вышли на возвышенность: опушка, которую окружали деревья. Горбач кинул сумку на землю и скомандовал на привал.

— Хорошенько запомни это место. Тут это и случилось.

— Что?

— А сам не понял ещё? Бедолагу загрызли, тот, что до тебя был.

— Оружие есть на маяке?

— Да на всю деревню дай бог одна винтовка, тебе её точно не видать.

— Откуда тут вообще волки?

— А почему бы им тут не быть? Этих бродяг везде хватает.

Они посидели молча пять минут, давая отдых ногам. Чарльз то и дело озирался по сторонам, сердце стучало. Не выдержал:

— Слушай, Горбач, неужели, вас устраивает такая жизнь?

— А другой-то нет.

— Почему вы не свалите отсюда? Здесь же невозможно существовать.

— Ну, может, потому что это дом.

— Да, на хрен, нужен такой дом?

— Ха, опять же, другого-то нет, приезжий.

— Ваша деревня подыхает, от неё уже воняет мерзко. Чем вы тут вообще живёте?

— Рыбу ловим, вон на том берегу.

— А дальше что? Ты понимаешь, что твой последний день будет точно такой же, как сегодняшний? Ничего не поменяется.

— Слушай, ты умного не корчи, делюга. Может деревня и дохнет, но даже это можно сделать чин по чину. А где я ещё буду самим собой? В ваших сраных мегаполисах? Да, у вас там тоже всё гниёт, только вони вы не чуете, нос мишурой забили и делаете вид, шо всё как надо.

— Да, в вас воли к жизни ни на грамм.