Бесплатный фрагмент - Вера для Верки

ОТ АВТОРА

В трудных жизненных ситуациях мне всегда вспоминается сказка Л. Пантелеева про двух лягушек. Одна сдалась и утонула в кувшине, а вторая взбила сметанку в маслице.

Никогда, слышишь, никогда мы не имеем права сдаваться!

Самая темная ночь перед рассветом.

Процесс рождения всегда сопровождается болью и сильнейшим сжатием. Но в результате рождается жизнь! И мы с тобой, проходя через испытания, выходим на новый виток, становясь лучше себя вчерашних. Именно в развитии смысл эволюции человека.

Все имена, описания внешности и характеров не являются подлинными и достоверными. Если какие-то образы созвучны с реальными людьми, то заимствованы исключительно по художественным соображениям.

Благодарю моих любимых и родных за то, что вы есть, а с вами есть я.

День Души

Ну наконец-то это случится, и уже прямо завтра!!! Дочка у бабушки. Муж «объелся груш», в смысле испарился ещё два месяца назад. Целый свободный день. Боже мой! День, когда никому ничего не должна. Решено! Это будет День Души! И никаких гвоздей!

Внутри прямо-таки свербило от радостного предвкушения, мысли построились ровными хороводами, и под заводной канкан фантазий Верка уснула…

Семь утра. Солнце вкрадчиво трогало её за плечи.

«Да ну, ничего не знаю, сегодня день Души. Душа не выспалась», — она перевернулась на другой бок, и провалилась, кажется, на целую вечность.

Глаза открылись в восемь. Это был полный беспредел — так долго спать. Организм, который обычно будили в шесть, был встревожен. Он трубил, орал, бил в барабаны и тамтамы, что пора подниматься! Поэтому, сладко потянувшись, тело встало и пошлепало на кухню.

Так, душа… Чего хочет душа? Душа налила кружку чая, сделала королевский бутерброд, и нажала на пульт телевизора.

По телику шла передача об Италии. Вера, неимоверно счастливая от того, что не надо никуда нестись сломя голову, прозавтракала целый час. В пижаме было уютно, и переодеваться не хотелось.

Куда-то, наверное, надо пойти, получить новые впечатления… Но куда? Может, художественная галерея… или погулять по парку заточить мороженку… В гости… В кино…

Всё варианты бледно поникли и отпали. Идти никуда не хотелось от слова «совсем». Может порисовать, или почитать, или вообще весь день лупить киношки? Из раковины на кухне жалобно таращилась гора посуды.

Вера поднялась, и начала перемывать результат вчерашней лени. Вскоре посуда и раковина благодарно заулыбались. Рядом рыдала, задыхаясь под слоем жира и убежавшего варенья, кухонная плита.

Дед всегда говорил: «Плита — как женская…» М-да. Там у Веры тоже не особо все радостно. Пусть хоть плита будет в порядке. А личная жизнь… Ну что с неё взять.

В 32, когда годики не просто тикали, а гремели звоном всех колоколов, Вера встретила его. Точнее, он на неё налетел и чуть не сшиб с ног: «Простите, извините,» — расшаркивался этот интеллигентишко, собирая рассыпанные по полу документы.

Верке было так смешно наблюдать, как они ползают по полу университета будто два клопа. Чёлка у Димки постоянно сбивалась и занавешивала очки. Он судорожно вздергивал головой, волосы улетали назад, а очки съезжали на кончик носа… Парень что-то шутил, она смеялась заливисто, по-детски открыто. И на ее щеках в этот момент тоже смеялись соблазнительные ямочки.

Породистый, холеный, «чистый ариец»! Еще и преподаватель немецкого! Высокий, стройный, в сухоньких очочках и с заразительным чувством юмора, Дмитрий совершенно не помышлял о женитьбе. Вокруг в изобилии воздыхали молоденькие аппетитные студентки. Зачётная пора была всегда жаркой, девчата являлись в таких нарядах, что были скорее раздеты, чем одеты.

Вера никак не попадала в эту плеяду полуобнажённых нимф: строгие брюки, блузка до горла, гладкое каре, яркого огненного цвета… Это каре будто нашептывало, что сдержанный образ — обманка, там внутри огонь. Она умела слушать, хохотала над его остротами. Но всегда сдержанная, недоступная.

Он и сам не заметил, как стал дожидаться её после работы. Его магнитило самым непонятным образом. Подруги с кафедры шептались и завидовали. Они буквально «проросли» друг в друга, и ее тоже тянуло к нему безумно.

Но правило восьми свиданий Вера стоически выдержала, хотя поводов «сорваться» было множество. Мать ещё в юности учила, что восемь раз, как минимум, надо встретиться с мужчиной, не вступая в близость, только тогда отношения будут цениться. Не раз Верка фыркала, и с разбегу прыгала с парнями в койку, поддавшись страсти, но вскоре ухажер действительно исчезал. Поэтому больше «золотых» правил девушка не нарушала.

Восемь свиданий минули, как один день, и как-то Димка неожиданно остался «на чай» до утра. Страсть бурлила и переливалась через край. Ей хотелось всегда просыпаться у него на плече. Хотелось слушать его, любоваться его лицом, телом, чувствовать руки.

Он каждый раз невнятно оправдывался маме в телефонную трубку, как маленький мальчик, что у друга делают проект.

«Проект» удался, когда после задержки Вера обнаружила две заветные полоски на тесте о беременности. Она сама не верила этому счастью, столько лет она мечтала о ребенке.

Его реакция ледяным ведром охладила восторги: «Женить меня на себе хочешь? Так вот, я не женился и жениться не собираюсь. Я тебя предупреждал, мы с тобой только для здоровья». И дверь в счастье рассерженно захлопнулась.

Через два дня слезы на подушке высохли, сопли были вытерты, и Вера Николаевна гордо поцокала шпильками к себе на кафедру. Это она, Вера-красавица, поимела его, чтобы родить генно-нормального ребёнка. А теперь этот шелудивый пёс пусть хоть сдохнет.

«Пёс» приполз на следующий день с букетом розовых роз. Огромные бутоны сочно пахли малиной. Глазами побитой собаки он умолял его простить, и предложил сходить познакомиться с его мамой.

Дверь открыла сухощавая стареющая блондинка, очень ухоженная, с изысканно-сдержанными манерами. Блондинка презрительно зыркнула на огненное каре, на чуть полноватый задок непрошеной невестки. Вынос мозга начался с порога, и длился последующие четыре года без остановки. Это была холодная война из вежливых улыбок, тонких иголок в адрес друг друга, саркастических взглядов и высочайшего интеллекта.

Мама была непререкаемым кумиром, потому что она была «Мама», этим все было сказано. На конкурсе «мисс-вселенная» Мама возвышалась на сияющем пьедестале в лучах юпитеров. А она, Вера, максимум, имела право мыть полы в сортире заведения, где Мамо восседала на троне. И Дима очень многозначительно давал понять, что может быть только так, и никак иначе, если она, располневшая как бочка, беременная баба, не хочет, чтобы её вообще бросили.

Вера гордо носила голову и огромный живот. Штамп в паспорте они так и не поставили. Мама всегда умудрялась в нужный момент попасть в больницу, слечь с мигренью, чем-то смертельно тяжело заболеть, а потом внезапно выздороветь. Но после третьей попытки попасть в ЗАГС, Вера просто плюнула на эту затею.

Она гладила и крахмалила рубашки, готовила первое, второе, и обязательно, пару салатиков. Марафетила до блеска квартиру. Мужчину нужно питать. За мужчиной надо ухаживать. Дима привык жить в хороших условиях. А она непременно должна быть идеальной женой.

Когда появилась Аришка, сердце Верки разломилось ровно пополам. Ей самой осталась половина, а другая часть всецело перекочевала дочери.

Вечно недовольный ворчащий муж приходил с работы и начинал едко комментировать, что на диване «брошено бабье тряпье», «в ванной зеркало оплевано свиньями», «как он устал от этого ора, и вообще пусть она замолчит»…

Он разрушал песню звенящих колокольчиков целого дня, посвящённого заботам о малышке. Его маменька изредка брезгливо интересовалась, и говорила, что от такой женщины невозможно получить нормального потомства: «Такая любую кровь испортит».

Аришка, маленькое солнышко, улыбалась щечками с чудесными Вериными ямочками. И чем больше она росла, тем больше росла Веркина ненависть к отцу малышки и к его преподобной мамочке.

Поэтому сейчас, когда ругань и истерики разрыва были позади, Вера тихо зализывала раны и приходила в себя. К черту всех баб, заявляющих, что каждой женщине нужен мужик. Ей задаром никого не надо, пусть даже приближаться не смеют на пушечный выстрел.

Вера с таким остервенением отмывала кухонный гарнитур, будто сама себя выдирала из липкого накипевшего слоя жира и копоти, и под пальцами проступала чистая живая поверхность дерева. Шпатлевкой Верка замазала щели на потрескавшихся дверцах, зачистила шкурочкой, прошлась лаком. Кухонька стояла и благодарно сияла в ответ хозяйке.

Пол под ногами в квартире хрустел от песка, в углах пугливо лежали ватные комки пыли — отголоски депрессивного упадка. Поэтому следующим этапом полы оттерлись от грязи, диван от пятен молока и варенья. Дом оживал сантиметр за сантиметром. Дряблые яблоки из поддона холодильника превратились в пышный пирог.

Вера вспоминала сказку, как все птицы и звери под радостное пение помогали Белоснежке. И казалось, будто и ей, Вере, невидимые домашние эльфы тоже помогали сотворить чудо. На часах булькнуло 16.

«Ой, а как же день Души?! Опять в грязи провозилась бездарно. Может выйти куда? Еще не поздно.»

Но шкаф, отрыв рот, уныло смотрел на Веру горой наваленных тряпок. Он был забит непонятно чем, и кроме старых джинсов и любимой дачной кофты одеть было совершенно нечего.

«Надо сходить прикупить хоть один приличный костюм. Ну нельзя же быть такой лохушкой. Ладно, отложу с получки», — и Вера решительно вывалила на пол гору вещей. Ещё пару часов фея порядка проводила системный разбор в шифоньере. То, что не использовалось дольше двух лет, отправлялось в пакет на отдачу. Юбки, блузки, платья отпаривались и удовлетворённо вздохнув, повисали на плечиках.

В звенящем вечернем пространстве Вера рухнула на диван совершенно обессиленная. Из распахнутой дверцы шкафа кокетливо шелестели вполне симпатичные наряды. Аж глаза разбегались от такого богатства. Но костюмчика все-таки не хватало!

Если бы за уборку давали ордена, сегодня точно состоялось бы вручение: «Орден Мужества в борьбе за чистоту вручается героически сражавшейся под сокрушительным огнём лени, Вере Николаевне Полунцевой! Ура, товарищи! Ураааааа!!!!», — и вот она стоит огненно-прекрасная, в новом палево-розовом костюме, бережно держит за руку Аришу. А какой-то малозначительно пузатый генерал, подобострастно подпрыгивая, вешает на её шикарную грудь орден…

Картина промелькнула, фанфары грохнули, и воцарилась тишина.

Верка. Диван. Тишина. Стена.

Сегодня она впервые за долгое время хотела провести день для души. Но, оказавшись один на один, она и душа удивлённо уставились друг на друга, не понимая, чего же они обе хотят.

Вера постоянно куда-то бежала, стремилась, чего-то достигала, постигала, остывала, и куда-то бежала вновь… Казалось, будто её на обочине подхватил автомобиль, она устроилась поудобнее на сиденье, но, когда водитель спросил: «Куда?», — она растерялась и махнула прямо.

И вот уже который год такси везло её по закоулкам от точки до точки. А она платит по счётчику утекающими днями жизни.

Интересно, есть ли конечный пункт? Может быть смысл пути в самом этом пути, а не в какой-то придуманной цели? Как бы она действительно хотела прожить свою жизнь? Да кто ж ее знает…

Ей всегда хотелось белый домик у моря, мужа, двоих детей…

А, может, это вовсе и не её мечта, а мечта с обложки журнала? Океанский берег, белоснежный песок, склонившаяся пальма. На песке картинно разломленный кокос. Вдалеке белоснежный домик. Пара обнявшись уходит в закат, держа за руки двоих детей, обязательно мальчика и девочку. И эта трансляция вбивается каждому с экранов ТВ, с новостных лент и журналов. И если жизнь твоя не совпадает с нарисованной масс-медиа картинкой, ты не можешь быть счастлив, ты обречён, чтобы страдать, пахать, и стремиться всю жизнь попасть туда, куда на самом деле тебе, возможно, и не надо.

А, может, камера отъезжает от идиллической картинки, а там ничего? Декорации убирают, актёры возвращаются в реальную жизнь…

Вера закрыла глаза и глубоко вздохнула. Она просто сидела на диване и просто дышала, постепенно погружаясь в себя.

Перед ней была извилистая дорога. Женщина шла, потом ехала. В авто подсаживались люди, что-то говорили, улыбались, кричали, плакали… Лица мелькали, как в калейдоскопе. Веркина машина просто катилась из пункта А в пункт В, затем С, Д…, и так без конца. Одни точки на карте горели красным, посетить их полагалось обязательно. В другие она заезжала из любопытства…

В какой-то момент машина стала лёгкой и поплыла в облаках над землёй. Планета сверху была удивительно чистой и красивой, почти как Веркина уютная квартирка. Из поднебесья неразличима была людская суета, просто шла жизнь. И это было так ярко, мощно и чудесно чувствовать поток протекающей через тебя Жизни.

Вера открыла глаза. Стояла глубокая ночь. Этот день был удивительно нужен ей и её душе! Теперь они обе были готовы…

Таксист хитро подмигнул: «Красавица, тебе куда?»

— Галерея на Пушкина. Потом с подружками в кафе, театр, роль бабы Яги на утреннике дочки, поездка в Италию, презентация доклада на кафедре, курсы валяния по шелку, ораторское мастерство, живопись… Ладно, поехали, там разберемся.

Брать-давать или сила баланса

Когда Верочке вручили шесть тысяч за сшитые шторы, у неё аж в горле пересохло. Показалось так неловко: «Да что вы, да как же так, да зачем. Я же от души». Но родственники упрямо остановили её руку с деньгами и скрылись за дверью.

Весь вечер она ходила сама не своя. Какое-то странное чувство стыда, вины за то, что взяла эти проклятые деньги. Села пить чай, и расплакалась. До того стыдно это все было, как-то унизительно.

Ночью Вера вертелась и не могла уснуть. А потом перед собой увидела бабушку. Та грозила сухонькой ручонкой и приговаривала: «Не смей брать у чужих. Не будет тебе добра».

«Господи, бабушка, мне уже столько лет, в жизни не взяла чужого. Свое отдам, но чужого не возьму». Как бы трудно ни было, Верка никогда не просила помощи: умереть, но лишь бы не просить. «Гордые не молят у дороги…», — приговаривала мама.

И вот эта клетка ограничений впилась в ребра, в спину, в горло: «Только не просить, терпеть, ползти, держаться, но не выдавить из себя простое: «Помоги». Всё сама, все одна, как птичка об лёд. Даже у мужа копейку стыдно взять было.

Постепенно чёрное молоко ночи загустело, глаза закрылись, и Вера понеслась в какую-то глубокую трубу. Снилась бабушка, отец, мама… Снилась маленькая Верка с нелепым красным бантом в волосах. Мама хмурила брови и ругала её, отец строжился и тоже что-то кричал. А она была такая беззащитная и одинокая перед ними. Маленький воин внутри неё упрямо стоял на посту. Маленький воин делал всё, чтобы доказать, что она, Вера, живая, что она достойна!

Потом братик Павлуша. И вся опека наконец-то перешла к нему. Пусть не любят, пусть одна, но лишь бы не уничтожали, не давили, не душили её маленькую детскую свободу.

А потом Веру выкинуло в белоснежное сияющее пространство. И она увидела маму. Мамы не было в живых давно, а тут она стояла такая молодая весёлая. Смотрела на Верку глазами, полными такой любви. Никогда при жизни она так не глядела. У Веры аж защипало в носу и слезы нахлынули: «Мама, прости меня. Прости меня, дуру, я все время думала, что не нужна вам. Всю жизнь доказывала, что я чего-то стою, мне так хотелось, чтобы вы меня просто любили.»

Мама положила ей на макушку тёплую сухую ладонь и молча погладила по голове. И Верке стало так легко-легко, будто ушло что-то глупое и ненужное.

Затем голос в голове ласково сказал: «Посмотри на свои ладони. Правой ладонью ты благо-даришь, левой — благо-принимаешь. Если не принимаешь, то и дарить будет нечего, поток иссякнет. Принимай…»

И такой жар пошёл через сердце. Вера увидела, как вся планета покрыта золотой сияющей сетью от человека к человеку, от сердца к сердцу, от природы к человеку и обратно. И там, где не было доброты, не было принятия, любви, доверия, чернели, умирая, участки живой материи. Она шла через эту сеть света, подходила к тёмным местам и словно зачарованная шептала губами: «Благо дарю, благо принимаю». И видела, как оживает пространство, включается жизнь…

Утром Вера проснулась все ещё ясно помня этот странный сон. Внутри впервые было легко и спокойно.

Вечером встретилась с клиенткой, взяла заказ на шторы. И впервые в жизни назвала цену, честную, достойную, действительно, сколько стоил её труд, её опыт, обучение, её время, которое она могла бы потратить на отдых, семью, саморазвитие. Клиентка с радостью согласилась.

Тогда Верочке показалось это таким странным.

Потом было ещё много больших заказов, интересных работ. И когда ей было неловко назвать вдруг цену, она, тихо улыбаясь, и шептала про себя: «Благо-дарю, благо-принимаю». От сердца к сердцу.

Так бывает…

История началась в 7м классе, когда у Веркиного класса началась История. (Забавный каламбур!)

Директриса, которая вела предмет, была суровая статная женщина с властным взглядом и голосом. Что-то в чертах её лица напоминало императора Наполеона с картинки учебника. Сказать, что Вера её не любила, нет, она её ненавидела всем своим пылким юным сердцем. «Горгона», так за глаза все звали директрису, — давила, прессовала, уничтожала любые проявления свободы.

Года за два до этих событий отец привёз из командировки черный дорогой плащ из монгольской кожи для мамы. Но плащ оказался бессовестно мал, и долго лежал, ожидая, что мама похудеет килограмм на десять. Потом его распороли, хотели расставить. Однако кожа оказалась такой плотной, что, сломав несколько иголок, в результате, отчаялись самостоятельно перешить.

В ту осень с деньгами было совсем тяжело. Верка за лето вытянулась, но купить новую куртку было не на что. Старая пальтушка и так была с надставленными рукавами перешитая из отцовской.

И тут мама нашла выход: знакомая в швейном ателье совсем недорого соорудила Верке из распоротых кусочков черную короткую «косуху». Тогда в таких ходили только рокеры и рок-звезды. За вечер Вера сшила себе черную прямую неприлично короткую юбку из папиных старых брюк. На рынке подешевле мама купила ей крутые высокие ботинки на шнуровке и высокой подошве- «трактор».

Весь её юный образ «сверх моды на вершок» был соткан из нужды, нищеты и огромного желания жить и нравиться. Вера, гордо расправив плечи, вышагивала с утра в школу, невозможно счастливая от собственной красоты.

На втором уроке зашла секретарь и вызвала девчонку к директору.

Горгона сидела за огромным полированным столом и всем своим видом давала понять, кто тут Хозяйка. При виде взъерошенной Верки она грузно поднялась, подошла, и нависнув своим мощным барельефом, начала властно отчитывать, громыхая на весь кабинет: «Ты что же думаешь, что все тебе позволено? В коже она ходит, посмотрите на неё, вырядилась, как на панель. Ты, дрянь, жизни не знаешь, а красуешься. Стыдно богатством трясти. Что нам всей школой за твою куртку выплачивать, если украдут? Больше не смей являться в таком виде! И мамаша твоя завтра чтоб в школу пришла».

Верку изнутри колотило будто током: «Да что эта тварь вообще знала об их жизни, как она смела.»

«Чтоб ты сдохла, ненавижу!» — крутилось в голове.

Вера гордо подняла подбородок и дрожащим от негодования голосом сказала: «В куртке ходить буду, другой у меня нет. Украдут, значит, украдут. Мама моя работает и в школу прийти не может. И я поводов не давала, чтоб её вызывать.»

Внутри трясся маленький беззащитный мышонок, но она виду не подавала и готова была сражаться с этой гадиной на смерть.

Горгона хмыкнула, и отползла в глубину кабинета: «Ишь, какая. Ну посмотрим ещё, иди».

С тех пор в Веркином сердце начал тлеть уголек ненависти. История и так была не из любимых, а теперь и вовсе стала ненавистной.

Вера много читала. В одной из книг встретилось изречение, что с каждым новым королём пишется новая удобная властителю история.

Все эти цифры, сражения, захваты, переделы власти казались пустыми забавами игрушечных солдатиков, которые совершенно не хотелось впихивать в голову. Но, чтобы не расстраивать маму, девчонка наступала на горло собственной «песне» и старательно училась. Директриса цепляла её на уроках, придиралась к ответам, задавала вопросы не из параграфа. Верка ещё больше готовилась к этим ненавистным урокам, чтобы не позволить унизить себя перед классом.

Беззащитный мышонок внутри девочки всегда сжимался при виде Горгоны, готовый к нападению. Вера ненавидела историчку и боялась одновременно.

Однажды на русском Вере приперло в туалет, да так, что сидеть не было сил. Она отпросилась и выскочила из класса. Но, влетев в уборную, просто оторопела и забыла зачем бежала. В туалете между унитазами стояли фанерные голубые перегородки, дверей в кабинках не было, чтобы учащиеся не набедокурили. И вот в одной из ячеек неуклюже раскорячившись на толчке огромной толстой жабой восседала Горгона и беспомощно смотрела на Веру снизу-вверх, потому что двинуться по понятным причинам не могла.

— Здравствуйте! — сказала девчонка и весело зажурчала в соседней кабине, давясь от смеха.

С тех пор каждый раз, когда директриса орала на кого-нибудь, Вера представляла её раскоряченной жабой, и страх улетучивался. Метод, когда для победы над страхом нужно было сделать его смешным, работал безотказно.

Жизнь шла своим чередом. Мама работала целыми днями, отец месяцами пропадал либо на вахтах, либо в запоях. В обязанности дочери входило готовить и ходить в магазин за продуктами.

У соседнего подъезда частенько сидела древняя старушка, даже в самый жаркий день укутанная в тулуп и валенки. Вера, пробегая, всегда вежливо здоровалась. Однажды бабулька остановила ее, протянула дрожащей рукой деньги и со слезами на глазах попросила купить молока и хлебца.

Вера почувствовала себя юным тимуровцем из рассказов Гайдара. Теперь у нее появилась своя подопечная бабушка, которой нужна помощь. Это было так ответственно, по-взрослому.

Отныне регулярно юная тимуровка забегала к старушке, покупала продукты, мыла полы. Та смущалась, стучала палкой, ковыляя по квартире, и причитая, что неловко как-то. Потом они пили чай с вишнёвым вареньем с косточками.

Бабушка Дануся рассказывала, как жили в войну на Украине, как голодали, как погиб её муж, как тяжело растила сыновей. Говорила она на украинском перемешанном с русским. Поначалу было не очень понятно, но вскоре Вере стала привычна эта певучая речь так похожая на русскую.

Дануся воспитала троих парней. Двое разъехались в другие города. А младший сын и сноха, по её словам, были очень заняты и много работали. Девчонке казалось чудовищным, что беспомощная старушка, которая не в силах доковылять даже до угла дома, брошена на произвол судьбы. И Верка радовалась, что может сделать доброе дело. Так они продружили полгода.

Как-то неожиданно в разгар урока Веру вызвали к директору. Она шла и мысленно готовилась к бою. Горгона сидела в кабинете сурово сдвинув брови: «Зачем ходишь к моей свекрови?»

Вера округлила глаза, не понимая, о чем речь: «К кому я хожу?»

— К Даниславе Андреевне со второго подъезда, к свекрови моей?

Вера оторопело соображала, о ком речь, а потом спросила: «Старенькая бабушка Дануся? Это ваша свекровь?»

Первое мгновение ей стало мерзко, что она помогала, как оказалось, родственнице своего врага. А потом вспомнила бабулькино беззащитное лицо, и будто лев внутри неё поднялся на дыбы. Ей было все равно кто перед ней: «Как вы можете, она одна, совсем одна, у неё даже сил нет дойти до угла дома. У неё в холодильнике пусто. И иногда задерживают пенсию и ей нечего есть. Это же мама вашего мужа. Да если бы я и знала, что это ваша свекровь, я бы все равно ей помогла. Ей некому больше помочь.»

Горгона стояла и растерянно хлопала глазами, а потом вдруг заплакала, подошла и обняла Верку: «Прости меня. Я просто подумала… Ладно. Спасибо тебе. Иди. Ты многого не знаешь.»

Не было торжества, не было злорадства. Просто понимание, что все люди, все знают, что такое боль, любовь и страдание. Все ошибаются. И бояться в общем-то некого и нечего.

Бабушку Данусю вскорости сын со снохой забрали к себе. Вера зашла её проведать, но грузчики, шумно матерясь, выносили мебель из опустевшей квартиры. Больше они не виделись. И с Горгоной никогда не говорили о бабушке.

До самого окончания школы с директрисой у них установились негласно тёплые добрые отношения. Та при встрече всегда как-то особенно смотрела на Веру и здоровалась.

Удивительным образом ненависть потеряла свое значение и растаяла, согретая человеческой любовью. Вера иногда возвращалась мыслями к этой ситуации и неизменно удивлялась, до чего виртуозно судьба разыграла всё будто по нотам. «Пути Господни неисповедимы.»

И ещё простая мысль поселилась в душе: «Солнце светит для всех, оно не выбирает для кого сиять».

Без стука

Тёплый ветер обдувал лицо и резвился в завитках причёски. Вера сидела на лавочке и устало наблюдала, как её Нюська, забавная девчушка с конопушками на курносом лице, отчаянно отстаивает свое право на лидерство в кружке дворовых девчонок.

Вера отчётливо помнила, что ещё вчера она прижимала к груди нежную младенческую головку, бережно поддерживая шейку. Ещё вчера малышка обнимала её своими мягкими ручонками и шептала горячо в ухо: «Я тебя юбю». Ничьи признания не были столь дороги, как эти, они стоили целой жизни.

Вера вспомнила маленького Никиту — первенец, сыночек, её радость и гордость. Лучший ученик, красавец, талант. Все учителя в школе пели ему дифирамбы. И она, Вера, гордо вскидывала голову:» Вот видите, какая я мать». Успехи сына орденами честолюбия сверкали на груди: грамоты, медали, кубки.

Это её, Веры, заслуга! Методики раннего развития, «плавать раньше, чем ходить», умные кубики, продвинутый массаж, системы Монтессори, Никитиных, Воскобовича и прочих великих педагогов. На стенах висели развивающие плакаты. Вместе с сыном они ползали на пузе по карте мира, разложенной на полу. Вместе рассматривали звёздное небо и мечтали полететь к звездам, придумывали язык инопланетян. Лучшие репетиторы, лучшие книги, лучшие фильмы. Учиться должно быть интересно!

Сын — самый любимый мужчина её жизни, затмил всех. Даже мужа она так не любила, как этого сероглазого мальчишку. И вдруг как-то резко он стал чужим. Хлопал дверью перед носом, резко одергивал: «Отстань, мои проблемы».

Вера ранено отползала в сторону, стараясь беречь его пространство.

Ведь он личность, ему нужна свобода. Просто устал, просто нагрузка в школе. Она внимательно ловила настроение и взгляд любимых глаз, а он хмуро отворачивался и втыкал наушники. Или натягивал капюшон куртки и уходил к друзьям.

Потом после девятого, когда они с мужем были уверены, что надо идти в десятый, выучиться, устроиться на хорошую работу, сын отрезал: «Достали все», — и он хочет поступать в ПТУ на автослесаря, переехать в бабушкину пустующую квартиру и жить один.

Тогда окончательно рухнул Веркин идеальный мир. Изо всех сил она старалась быть мудрой, доброй, всепонимающей. Спокойно говорить, умненько убеждать. Но каждый раз подходила к бетонной стене, пыталась найти двери, ключи, подняться выше своего эгоизма и перелететь эту глыбу отчуждения. Иногда срывалась и взлохмаченной истеричкой орала, швыряла телефоны, книги, вещи в отчаянной попытке разбить это глухое непонимание. Но стена становилась только выше, только толще. И от боли и отчаяния она беззвучно давилась рыданиями в подушку.

Внутри острым ножом воткнулась обида. Обида на то, что сын не оправдал ожиданий, на то, что перечеркнул все, что она так старательно вкладывала. Получалось, она вырастила махрового эгоиста, которому плевать на родителей, на друзей, да и вообще на все человечество. Огромный кусок её души, её любви растоптали равнодушными подошвами.

Что мог дать этот высокообразованный молодой человек миру?

Что сотворить доброго, мудрого, прекрасного?

Вера была всегда твёрдо уверена, что дети — отражение своих родителей. Но она не могла взять в толк, что такого глобально неправильного сделала в отношении сына, что он стал таким? Перелюбила? Но разве можно перелюбить? Избаловала? Но в чем?

Как-то она прочитала: «Дети не принадлежат нам, но даруются богом на временное хранение, просто помочь им вырасти и выйти в свою собственную жизнь». Да, пожалуй, что так. Проживать свою жизнь, свои уроки.

Сколько раз по детству бабушка твердил ей самой, как нужно, и, дескать, с высоты прожитых лет виднее. И как на зло хотелось жить и поступать не по чьей-то указке, а по своему разумению, пускай даже падая и набивая свои шишки. Утешительным ветром периодически проносилась эта мысль, на мгновение сердцу становилось чуть легче: «Она сделала все, что могла. Дальше выбор его души как жить…» Но почему же так больно?!

За младшую Нюську Вера уцепилась как за спасательный круг. Пыталась с ней заниматься по методикам, играть в умные кубики, читать книги. Но дочка была другая. Какая-то странно самостоятельная. Она наотрез отказывалась интересоваться тем, что по мнению матери должно быть интересным. Только супила брови и одевала на лицо безразличную маску тупого упрямства. Образ супер-матери стремительно рушился под обломками разочарований.

Нюська была весёлым жизнерадостным ребёнком, ей нравилось дружить, возиться с кошками и собаками. Но учить буквы и цифры, решать логические задачки, читать умненькое книжки, — все это было ей «до фонаря».

Со временем Вера убедила себя, что оценки — ещё не показатель личного счастья. И главное, чтобы у ребёнка был мир с самим собой. А все остальное как-нибудь приложится. Но учительница начальных классов совершенно не разделяла этой философии. И дочь уверенно вошла в когорту троечников второго «В».

Больше Вера не любила родительских собраний, на которых обречённо рассматривала исчирканные красной ручкой листки контрольных работ.

У Нюськи шла своя другая жизнь, в которой она, кажется, была вполне счастлива. И Вере иногда казалось, что её роль матери странным образом лишняя на этом празднике жизни. Иногда дочь подходила и чмокала её в щеку, обнимала, и тогда становилось тепло, а в носу и глазах начинало щипать от слез.

Ей стукнуло 40, потом 42… Каждое утро из зеркала на неё стала смотреть странная женщина с новыми ниточками седины и паутинками морщин. Эта дама уверенно давала советы и снисходительно смотрела на молодых растерянных мамашек. Какими же зелёными и наивными они казались.

Как-то во дворе одна новоиспеченная родительница, катая коляску, выпячивала грудь и утверждала, что сразу пойдет за вторым, а следом за третьим. И вообще они с мужем готовы иметь хоть пять детей. Вера авторитетно хмыкнула: «Ну-ну, сходите, потом поговорим».

Два года спустя Вере попалась та парламентерша. Изможденная, с двумя орущими сопливиками она ползла в поликлинику. Верочка ещё спросила, когда за третьим собираются. А та посмотрела глазами побитой собаки и расплакалась: «Я так устала. Они все время болеют». И язвительность как рукой сняло.

Жизнь Веркина всегда боевая кипучая, наполненная проблемами и заботами, последнее время все чаще напоминала безвкусный ватный ком. Обычно она придумывала себе кучу сверхзадач, забивая график так, что продохнуть было некогда. И вся семья кружилась в этом событийном урагане, при этом каждый старался найти хотя бы минуту покоя и уединения.

И вот вдруг все стало казаться пресным. Вроде те же события, встречи, хлопоты. С работы-на работу, с работы-на работу, тик-так, тик-так. Дрелью в висок вкручивалась назойливая мысль: «Что дальше? Что она оставит после себя? Дети? Старший — неизвестно, что из него получится, младшая — особых надежд не подаёт. Сама она что видела-то? Вечные развивающие занятия, кружки, секции, на работе нескончаемые бумажки, дома кастрюли, сковородки?»

«Вот и жизнь прошла. Все думаю, зачем жила? Да и жила ли?» — голос раздался неожиданно и где-то около самого уха, Вера аж вздрогнула и резко повернулась. Рядом на лавочке сидела женщина странная на вид, надо заметить. Платье аккуратное полотняное из льняной беленой ткани. Волосы длинные не то чтобы седые, а скорее серебристые. Глаза ледяные будто карельские озера и смотрят глубоко, испытующе, до самых кишок достают. Вроде все как у людей, даже красивая на вид, разве что кожа слишком бледная, и холодом веет невозможным.

Вера почувствовала, как вмиг заледенели ступни её и ладони: «Что вы сказали, простите?», –спросила она и закашлялась.

— Жизнь твоя прошла, милая. Я за тобой. Будут какие последние желания? — синеглазка положила ладонь на Веркино плечо и заглянула ей в душу испытующе.

И если в другом раскладе Вера послала бы к черту эту полоумную, то тут онемела и слова молвить не может. Только чувствует, как холод ледяной такой мертвящий по телу разливается. И все живое в ней кричит от ужаса, сопротивляется беспощадному врагу.

— Смерть что ли?

— Ох, до чего ж догадливая, а то прям не знаешь. Ты ж всегда говорила всем «смерть наша всегда слева позади на расстоянии вытянутой руки находится. И коснуться нас в любой момент может. А тут вдруг прям и забыла.»

Да, Вера помнила кастанедовские слова. И смерть свою чувствовала всегда. Но отмахивалась от ощущений этих, как от мух назойливых, что мешают сладко спать. Она робко сказала: «У меня ж дочка маленькая ещё, её вырастить выучить надо».

— Да ничего, не пропадёт твоя дочка. Муж вырастит, мать поможет.

— Плохо ребёнку без мамы, радости мало.

— Так сама ж говоришь, что не нужна ей особо.

— Ну как, все равно нужна. Да и сын у меня.

— Дети не принадлежат родителям, сын уже отрезанный ломоть, –дама вещала как по писаному, послойно снимая мысли из-под самой корки.

— Муж без меня ведь с ума сойдёт, сопьется.