Ведьма в лесу

Часть 1

1. День рождения

Изящная женская фигурка вскинула руки и закружилась в сложном рисунке танца. Желтая ткань юбки обвилась вокруг тонких ног летящей волной, переливающейся под светом юпитера. Сделав круг по площадке, танцующая девушка приблизилась и протянула ко мне руки. Я подалась к ней, но плотная густая темнота сковала мои неуклюжие руки и ноги, заставив отступить. Танцовщица снова закружилась под пронзительно грустную мелодию, легко очерчивая кончиками пальцев волшебный круг, внутри которого свет создавал иллюзию гармонии и счастья. Туда, туда, к ней, скорее, скорее же… Я протискивалась сквозь тяжелые волны тьмы, размывавшие чудесный образ, и опаздывала, отставала, удалялась от девушки в желтом. Плясунья рассмеялась знакомым и оттого причиняющим боль смехом, а затем словно растворилась во тьме…

Я осталась одна-одинешенька на краю мира…

Привидится же этакое. Почему видения так любят будоражить меня не в обычный будничный день, а именно тогда, когда я рассчитываю выспаться получше, чтобы выглядеть вечером как нормальная молодая женщина? Пусть я и не вполне нормальная молодая женщина.

У меня серые глаза, широкие скулы, длинная шея и тонкие пальцы рук. Я не красавица в общепринятом понимании красоты, но я — ведьма. Я умею заглядывать в прошлое. И предугадывать будущее. Знать настоящее. Не всегда и не для всех. Иногда по желанию. Иногда внезапно. Я не кручу спиритические столики и не всматриваюсь в хрустальные шары. Но как еще назвать свою способность чувствовать мир, не знаю. Не знаю, есть ли другие, такие же, как я. Не знаю, подозревают ли люди о моих способностях. Не знаю, является ли мой талант даром или проклятием…

Знаю, что сегодня моей лучшей подружке Осинке исполняется двадцать пять. И несмотря ни на что, я все-таки надену на ее праздник желтое платье с шикарной летящей юбкой, сколько бы снов о давно погибшей маме не подсовывало мне подсознание. Я люблю платья, я люблю желтый цвет, и желтые платья — моя явная слабость. Так что пусть хоть черт лысый пригрезится, все равно надену восхитительный желтый наряд от Милки Софриной.

Моя дружба с Осинкой — продолжение дружбы наших мам, когда случайно познакомившиеся женщины, настолько разные, насколько можно вообразить, из разных кругов, с разным отношением к миру продолжали общаться годами и десятилетиями. И то, что мы с Осинкой пошли тем же маршрутом — результат настойчивости тех же мам, которые напоминали нам обеим — позвонить, поздравить, поговорить — столько лет, что это вошло в привычку. В спасительную, как оказалось, привычку, потому что обеим нам пришлось повзрослеть быстро и в жестких обстоятельствах. Скачки по школам, которые устраивали нам родители, не позволили ни мне, тихоне и скромнице, ни Осинке, общительной веселушке, завести дружбу в естественной для этого среде. И когда мы обе оказались в одиночестве, привычка созваниваться стала основой не слишком откровенной, но бескорыстной дружбы.

День рождения моей подружки был задуман с королевским размахом. Большой модный ресторан, дорогое меню и алкоголь рекой, живые выступления попсы, Марик Кромов в качестве ведущего, не считая шоу мыльных пузырей и ночного фейерверка. Круг избранных гостей — знаменитости, политики, гламурные и светские персонажи. Плюс жесткий запрет на присутствие прессы, чтобы публика могла по-настоящему расслабиться. Такие сборища люди определенного склада стараются не пропускать — это же круто, статусно, понтово.

Вот только главной персоной на торжестве сама Осинка никак не предполагалась. Да и можно ли даже подумать о соперничестве с Ариадной Сергеевной Тернопольской? Это же наше все. Великая актриса, звезда экрана и громких театральных премьер, счастливая жена олигарха, экстраординарная красавица Ариадна в любом месте и любых обстоятельствах была женщиной номер один. Что могла противопоставить своей знаменитой маме неловкая Осинка со всеми своими комплексами неполноценности?

Однако своим появлением нам удалось произвести все же некий фурор. Я уговорила Осинку сделать вполне себе достойную прическу, макияж, а также приодеться в эксклюзивное платье, сотворенное все той же Милкой. Не то, чтобы Мила Софрина уже покорила подиумы мира, просто она сама была мне симпатична, и я подбила Осинку устроить «промо-акцию» платьев от «восходящей звезды» (то есть, по-человечески говоря, пока никому не известной звезды) русской моды. Во всем этом Осинка чувствовала себя неудобно, но, по крайней мере, перестала быть гадким утенком. В момент ее торжественного выхода к гостям Ариадна Сергеевна даже поперхнулась вином и одарила меня неодобрительным взглядом. Ох, боюсь, на этот раз я переступила черту допустимых проделок. Да и плевать, хоть наемся вкусностей до отвала.

За роскошным столом с мыслимыми и немыслимыми яствами я размышляла о жизненных метаморфозах. Поскольку я совсем не пью (в смысле алкоголя любыми способами избегаю), мне подчас бывает не по себе в сборищах вроде нынешнего, и остается только философствовать.

Вот сидит удивительная женщина, властительница дум и мужских сердец. Сколько Ариадне сейчас лет? Сорокалетний юбилей был, кажется, в позапрошлом году? А двадцать пять лет назад она рожала свою задвигаемую в тень дочку в обычном роддоме, как все простые женщины, каковой, собственно, она тогда и была. И уже тогда ей было на три года больше, чем Осинке сейчас, поскольку я точно знала, что Ариадна была всего на год младше моей мамы. В сухом остатке получается, что великая Тернопольская мило распрощалась с десятком лет своей жизни.

Что такое десять лет, ерунда. В это десятилетие у Ариадны легко уместилось три брака, несколько звездных ролей в кино, инфаркт одного знаменитого режиссера, пара тихих разводов, и кто знает, что еще… Вероятно, моя мама была бы одной из тех, кто знал. Но… десять лет назад она насмерть разбилась на пустой подмосковной трассе.

Я как-то видела эту автокатастрофу во сне.

Белая машина летит по лужам на изъеденном трещинами и ямами асфальте, внезапно машина скользит, цепляет обочину, заваливается набок, а потом кувыркается вниз с насыпи. Тишина, только шум ливня, а потом столб пламени обращает тысячи капелек падающей с неба воды в горячий пар…

Отец верит, что мои заскоки начались после смерти мамы. Что я, как пришла в неуравновешенное состояние после ее смерти, так и остаюсь в нем до сих пор. Но заскоки начались намного раньше. Я даже пыталась объяснить маме, что подчас ощущаю и вижу. Мысленные образы часто не дают никаких ответов, только плодят кучу новых вопросов. А маленькому ребенку хочется знать именно ответы. Увы, мне так и не удалось объяснить, что «чувствовать» иногда означает для меня нечто особое. Наверное, я попробовала бы так или иначе изучить свой дар в подростковом возрасте, но после смерти мамы было не до этого. А сейчас я уже слишком побаиваюсь таких «экспериментов».

Отец приехал на праздник Осинки, как на любое другое светское мероприятие, с опозданием, но с достаточным шумом, чтобы привлечь к себе внимание. Раньше его к Ариадне не приглашали, но теперь расклад изменился. Теперь мой дорогой папочка вещает со всех телеэкранов страны про разное непонятное в качестве ведущего эксперта по эзотерике, нло, темпоральной физике и проблемам поиска атлантиды (все это вместе взятое перемешать, взболтать и употреблять неокрепшим умам в качестве средства от интеллектуального запора). К тому же он с таким пафосом и драмой в голосе говорит о произошедшей в его жизни личной трагедии, что иногда мне кажется, что его и приглашают вовсе не ради рассказов о зеленых человечках. Людям нравится слушать о том, что можно истово любить всю жизнь одну-единственную женщину и сохранять эту любовь даже спустя десятилетие после смерти любимой.

Я не теряю надежды, что однажды он решит-таки возвести на пьедестал своей великой любви какую-нибудь живую женщину. Во многом из-за того, что однажды мне привиделось, как отец с безумным взором стоит на коленях перед портретом матери в спальне и заклинает ее о даровании ему свободы. Но это главная проблема видений. Иногда нельзя понять наверняка: видишь то, что есть, или то, что хочешь видеть. Умеешь угадывать то, что произойдет, или то, что происходит, оказывается результатом угадываний? А даже если правильно угадываешь, это все равно не приносит ни спокойствия, ни радости, только подчас ненужные знания, которые только мешают воспринимать мир таким, каким он кажется.

Начались танцульки, и мне в кавалеры навязался стареющий фотогений Дионис. Прекрасный пример случая, когда тайное знание чужой особенности напрочь лишает меня способности нормального общения. Дионис — гомосексуалист, в чем он даже сам себе не признается. Его одиночные редкие связи с мужчинами обычно глубоко засекречены, а сам он считает, что это очередное «бес попутал». Чтобы доказать себе собственную мужественность, Дионис соблазняет и ублажает женщин разными экзотическими способами. Женщины его обожают, мужчины избегают. Что нисколько не мешает Дионису быть своим в самых разных тусовках.

Вообще, зовут его Денисом Петровичем Шкуркиным. Но с виду он самый настоящий Дионис, даже поредевшая шевелюра вокруг плеши на макушке создает иллюзию венка из виноградных листьев. А безобразные бесформенные рубахи, почему-то почитаемые Дионисом верхом моды, дополняют образ пародией на древнегреческую тунику. Во всяком случае, однажды он, еще в далеком детстве, привиделся мне именно в виде мифологического персонажа, да так им в моем восприятии и остался.

Все время, пока я позволяла Дионису тискать свою талию, он разглагольствовал о моей красоте. Вот не знай я, что ему моя красота до лампочки, пожалуй, приняла бы за чистую монету. Ну, или, хотя бы, попыталась принять: не каждый день тот, кто моделей на обложки выводит, комплименты моей форме носа расточает. Но истинное положение дел из головы не выкинешь, и я чувствовала себя полной дурой. Тупо улыбалась и томно закатывала глаза. Кажется, перестаралась, потому что Дионис, подводя меня обратно к столику, решил развить свою мысль перед Ариадной (ну перед кем же еще?):

— Посмотри, Ариадночка, как же Риточка похожа на покойную Машу. У нее такой же трагический разрез глаз, такая же аристократическая посадка головы. Ну, копия, лицо один в один. Ох, Маша, жаль не дожила ты на свою девочку полюбоваться.

Интонация Диониса выдавала, что он уже изрядно поднабрался.

Маша, то есть моя мама, была роковой брюнеткой с настоящими «черными очами» и шикарной косой до пояса. Я — обычная среднерусская девушка: глазки серенькие, волосики русые и жиденькие (оттого и собранные в прямой и, надо признаться, куцый хвост), никакой «фемме фатале» и в помине. Так что сходство с мамой — просто обалдеть.

К моему удивлению, Ариадна попыталась остановить пьяную болтовню:

— Пока тихо, не буди лихо, незачем базарить глупости во всю глотку.

Краем глаза я заметила, как поморщился отец. Бедный мой папа, он не выносит, когда обсуждают покойную мамочку, а тут мало того, что ее помянули всуе, так еще и со мной сравнили. Настоящий кошмар, я понимаю. Жаль, но бестактная реплика Диониса выльется мне в очередной ледниковый период в отношениях с отцом.

— Не лезь к Риточке. Похожа, не похожа — какая разница. Маша ушла, и душа ее упокоилась на небесах. Ни к чему покойницу на празднике поминать.

Ариадна явно хотела заткнуть рот Дионису. Но его несло дальше:

— Эх, какие девчонки выросли! А ведь еще буквально вчера малявками здесь бегали. Ариадна Сергеевна, а ваша-то девочка какова: такая взрослая и такая красавица!

Великая актриса сверкнула грозным взглядом, но ничего не случилось. Странно, я была уверена, что Дионис испепелится прямо на глазах у всех. Все же, если Ариадна тоже ведьма, то добрая.

Осинка реплик Диониса не слышала, занятая болтовней с неким чувственным красавчиком. Ей явно шампанское в голову ударило. Только этим можно было объяснить неожиданные выверты бедра и взмахи руками, как у подстреленной чайки. Видимо, она преисполнилась мысли о том, что красавчик клеит ее, как самую очаровательную даму дня. Чуть позже придется обоих просветить. Осинку — насчет расценок красавца, а самого альфонса — касательно истинного положения дел в ее кошельке. Осинка почувствовала мои грязные мыслишки, демонстративно показала мне язык и увела красавчика в другую комнату. Что ж, она проспорила мне очередной стольник, хотя еще два часа назад жарко уверяла меня, что уж сегодня то ни за что не будет жертвой мужского обаяния.

Вечер катился гладко. Своим чередом выступили циркачи, почти голые певички, трубачи и саксофонисты, а также артист разговорного жанра в неадекватном серебристо-золотом костюме, от блеска которого болели глаза. Но мне хотелось уйти. Прочь от толпы, от ее коллективных мыслишек, касающихся только еды и похоти.

Я уже договаривалась с таксистом, когда ко мне снова привязался Дионис. Он слегка стиснул меня в своих объятиях, потом отстранился и жарко зашептал в самое ухо:

— Риточка, приезжай ко мне. Сделаем потрясную серию. Ты и твоя мать — одно лицо, эпохи разные. Не думай, денег не возьму, выставку хочу сделать зимой, выставлю там всю подборку. Это будет сенсация!

— Да ну, дядя Денис, ты напьешься, приставать будешь.

— Когда я к тебе приставал? Нет, ты скажи? Я разве смею?

Вздохнув, я, думая, что вру, пообещала:

— Ладно, будет время — заскочу.

2. Семейный секрет

Спустя пару недель я действительно заскочила к Дионису. Не потому, что мне так уж хотелось позировать. Впервые после многих лет кто-то вдруг заговорил о маме, и я решила, что будет любопытно повыспрашивать Диониса о том, о сем.

Но Дионис был в творческом ударе. Поэтому он сразу начал громить шкафы в собственной студии, собирая барахло, которое, по его мнению, должно было что-то там символизировать. Старое-новое, мертвое-живое и тому подобное. В итоге он водрузил на меня черный парик под Мирей Матье и шляпу, увидев которую, любая красотка рококо скончалась бы от невыносимой зависти. Вместо платья мне пришлось облачиться в халат с множеством висящих лоскутов. По команде Диониса я то сидела на роскошном красном диване (снимок на этом диване для моделек Диониса — что-то вроде ордена «За заслуги перед фотографом», так что я собой возгордилась), то лежала на черно-белом ковре, то зависала над огромным подоконником.

Дионис снимал меня и раньше. Мое неузнаваемое под макияжем лицо засветилось даже на нескольких международных биеналле, но лишь теперь он вдруг стал по-настоящему одержим придуманным для меня образом и чем-то, что видел в окошке своей камеры. Я слышала возбужденный шепоток девчонок-моделей, которых парочка-другая всегда пасется в студии. Дионис творит! Гений! Фотограф века!

— Ты, Риточка, потрясена будешь. А еще говорят, от нас что-то зависит. Все, все уже заложено. Вот они, гены-хромосомы-днк. И руки у тебя, как у матери. С такими же длинными пальцами. Потрясающе!

Когда творческий азарт фотографа поостыл, я все же решилась выдать Дионису семейный секрет:

— Дядь Денис, ты только не обижайся, но то, что я похожа на мать, доказывает только то, что воспитание закладывает в нас куда больше, чем кажется.

— Не понял, к чему ты клонишь.

— Меня усыновили. В три года. Мы с мамой не родные друг другу.

Дионис долго смотрел на меня, склонив голову набок, а потом решительно отверг факты:

— Не может быть, чтобы не было никакого родства.

— Ну, бывают же люди-двойники. Наверное, она поэтому и приметила меня в детдоме.

— Почему я ничего об этом не знаю?

— Ну, изначально никто ничего не скрывал. Некоторые факты сначала тихо умалчивали, не афишировали. Потом за давностью лет все, что называется, быльем поросло.

— А твои братья?

— Их тоже усыновили. У мамы не могло быть детей.

Дионис молча дошел до бара, налил себе чего-то крепкого из пузатой бутылки, рывком опрокинул содержимое стакана в рот, выдохнул, а затем тяжело высказался:

— Я поражен до глубины души. Правда. Потому что в этой истории кое-что не сходится. У тебя есть мамины фотографии?

— Дома есть. Но я туда соваться не буду. Ты же знаешь, мы с отцом не ладим. Мне его лишний раз злить из-за такой ерунды не хочется.

— Ладно, я как эти твои фотки сделаю, пороюсь в старых коробках, тогда ты сама все увидишь. Не может такого быть, чтобы ты была ей чужой. Ты по масти другая, это да, но в остальном сходство неоспоримое. Ты когда на вечеринке появилась, я прямо замер. У твоей матери тоже было желтое платье, и на мгновение я решил, что вижу ее призрак. Знаешь, она была необыкновенной, неземной, и я бы не удивился, если бы она превратилась в привидение. Я даже был разочарован, что это всего-навсего ее живехонькая дочь.

— Мне не по себе от твоих слов. Но спасибо. Ты хорошо знал маму?

— Ну, как тебе сказать. Тебя я вот хорошо знаю? Настолько, насколько мне камера позволяет. Ты — комнатный цветочек с хрупкими лепестками, вынужденный расти не в теплой уютной оранжерее, а на обочине скоростного шоссе. Ты выглядишь, как обычная девушка, каких полно в этом городе. Но все это — обман, потому что ты выносливей пустырника и вредней чертополоха. Ты разочаровываешь проявлением внутренней силы. А вот Маша всегда и везде была шикарной розой. В любых условиях она завораживала чем-то таинственным, спрятанным между лепестков. Ее любили за красоту и одухотворенность, за страстность и гордость. Посмотри, как Ариадна пыжится быть неотразимой — так вот это она твою мать копирует, хотя и с успехом провинциальной мартышки из цирка.

Я невольно засмеялась, представив себе некую мартышку с чертами лица великой актрисы. Дионис улыбнулся и продолжил:

— У твоей матери было много обожателей, но она сама была замкнутой. С виду общительной, веселой, но не откровенной. Ариадна сейчас о великой дружбе глаголет, но кто знает, что было бы, доживи Маша до нынешних лет.

— А в ее великую любовь с отцом ты веришь?

— Да. Это было, как озарение с небес. Во всяком случае, с его стороны точно. Он глаз от нее отвести не мог. И готов был на все ради одной ее улыбки. Знаешь, это только звучит красиво, но на деле пугает. Прикажи она ему выпрыгнуть в окно, он бы, не задумываясь, прыгнул в тот же момент. Думаю, твою мать такая самоотверженность напрягала, потому что она всегда была очень точна в своих пожеланиях и просьбах. Зато никогда ни о чем не беспокоилась. Полагалась на отца. Сообщала ему о том, что нужно купить, достать, сделать, и забывала о проблеме.

— А мы, дети? Ты, правда, не знал об усыновлении?

— Милая, я не настолько стар, как тебе хочется это представить. Я когда с твоими предками познакомился, ты уже в школе училась. Думаешь, меня волновало твое существование, не говоря о прочих тонкостях твоего бытия?

— Ты сказал, что у тебя есть мамины фото?

— Да, однажды я сделал для нее серию, но ей не понравилось.

— Пообещай, что как-нибудь найдешь их, ладно?

— Ритуля, я пообещаю хоть луну с неба, только это ничего не будет стоить, да ты и сама это знаешь. Но если тебя мать интересует, поговори с Ариадной, с отцом, узнай, как она жила, с кем общалась. Может, и ребус с усыновлением решишь.

Дионис быстро пропустил еще стаканчик. Все эти откровения явно охладили его художественный раж. Поболтав еще немного о своей будущей великой выставке, он меня откровенно выпроводил, пообещав прислать мои снимки, «как только я решу, что они готовы», и мамины старые фото, «если вдруг о них вспомню». По опыту я знала, что все это равновероятно может означать любой день от завтра до никогда.

Не сглупила ли я, раскрыв свое усыновление Дионису? Хотя, чего бояться?

Я узнала о том, что я — приемный ребенок, около десяти лет назад, через две недели после похорон матери. Однажды вечером, после проверки уроков, отец усадил меня за стол и своим фирменным деловым тоном поставил меня в известность о том, что я — подкидыш. Меня, как и всякую подобную шваль, поместили в дом ребенка. Мама случайно увидела меня за забором этого мерзкого заведения, и я, подлое существо (трех лет от роду), обманным путем (состроив умильную мордашку) втерлась к ней в доверие. Отец был категорически против, но мама все же уговорила его забрать домой лживое отродье, из-за которого семье пришлось пережить множество неисчислимых бед (двойки за поведение, отиты, простуды, траты на платья и колготки)…

Истории братьев оказались примерно такими же, кроме одной детали — они были полными сиротами, их родители умерли, и в детском доме они оказались из-за того, что никто из родственников не пожелал взять малюток к себе. Костика усыновили в четыре года, и почти сразу за ним двухлетнего Сашу. Я в тот момент только появилась на свет и оказалась в доме Рогальских еще через три года…

Какое-то время после этих откровений я обвиняла отца в ненависти к нам, но потом поняла, что он был всего-навсего честен. Когда-то он принял нас, потому что так хотела мама, которую он безумно любил. Но без неё вытерпеть нас он не смог.

Двадцатилетний Константин сразу перевелся из престижного Московского Университета в захудалый провинциальный вуз Дальнолесинска. Город был выбран наобум, но там же Костя и обосновался после окончания учебы. Проворачивая непонятные мне дела вокруг порта, он быстро встал на ноги, обустроился и зажил размеренной жизнью предпринимателя средней руки.

Александр перетерпел несколько месяцев до восемнадцати и ушел в армию, чтобы после срочной службы завербоваться по контракту и начать воинскую карьеру.

С отцом осталась только я. Девочка-ведьма с фантазиями о неведомой женщине, материализовавшейся в одной отдельной точке пространства-времени лишь для того, чтобы произвести меня на свет. Я придумывала о ней разные истории. То она была глубоко религиозной женщиной, которая попала в неприятную историю с мужчиной и, зная, что возненавидит ребенка, выбрала противоречивое решение — родить ребенка и бросить. То я верила, что трепетная девушка родила меня от большой любви, но обстоятельства разлучили ее с любимым, и она оставила меня на время, пока ветер не переменится. Но он так и не переменился, несчастная попала в ужасные беды и умерла в горе и одиночестве, так и не увидев больше свою милую крошку (Диккенса я прочитала много позже).

Одно время я сделала из биоматери этакий женский вариант Робинзона Крузо: она попала в кораблекрушение и выживает на необитаемом острове только для того, чтобы найти и обнять меня со слезами.

Все эти самообманки не были предательством мамы. Только попыткой спастись в иллюзорном мире. Настоящий мир подчинялся железной воле отца. Два года я старалась быть тихой и незаметной, чтобы только не нарываться на бесконечные нотации с неизменным выводом о том, что я могла бы лучше беречь память о маме. А потом оказалось, что все обязательства отец по отношению ко мне выполнил, и я могу быть свободна. Проще говоря, вольна катиться на все четыре стороны. Я и покатилась…

3. Книжная ярмарка

Дионис, сам того не желая, заронил мне в голову идею, которая росла, росла и выросла до того, что однажды в выходной день я встала с кровати, собралась, настроилась и отправилась туда, где рассчитывала встретить отца. Осинка, которую я активно агитировала составить мне компанию, заупрямилась, неопределенно ссылаясь на важную встречу. Ага, знаем мы эти встречи. «Здравствуй мой милый диванчик, как давно я тебя не видела». И все это с интонацией мамы дяди Федора, бросающейся на шею почтальону Печкину.

ВДНХ моего раннего детства все еще проглядывает сквозь рекламы и растяжки ВВЦ двадцать первого века. Фонтаны, павильоны, аллеи — когда-то мама приводила меня сюда покататься на аттракционах. Мы тогда жили совсем недалеко, в скромной девятиэтажной панельке. До великих книг отца было еще несколько лет.

Я мгновенно перенеслась в прошлое и увидела изящную красивую женщину, кружащую на руках маленькую девочку в яркой желтой курточке. Малышка заливисто расхохоталась — обычно такой смех вызывает у окружающих неприязнь, в нём слишком много веселья, слишком много эмоций, слишком много детской необузданности. Пара милых старичков резко снялась с насиженной лавочки и отправилась восвояси. Женщина все кружила ребенка…

А я все еще стояла на одной из аллей ВВЦ. Да, это было точно здесь. И даже лавочка стоит на том же месте. Нет, уже не та самая: старые лавки были такие закругленные, длинные, располагающие к долгим посиделкам. Сейчас же на старом месте стояла скорее скамейка. На такой уже не получится часок посидеть, почитать газету с комфортом. Так, лишь на бегу присесть на полминутки поправить обувь.

От глупых мыслей о лавочках я вернулась к размышлениям о маме и задумалась, была ли я ребенком в желтой курточке? Зачем меня посетило это видение?..

Я прибавила шагу и вошла, наконец, в павильон книжной ярмарки.

Книжки, книжки, еще книжки. Натыкаясь на спины и наступая на ноги, я машинально бормотала извинения, пробираясь все дальше, все глубже, к не слишком приметному стенду, где должна была быть выложена новая книга отца. «Теория взаимодействия между информационными струнами пространства и электрическими сетями человеческой цивилизации».

Я не физик, но с моей точки зрения все, что писал и пишет отец — бредятина. Мое мнение, разумеется, не мешает ему публиковаться приличными тиражами, выступать с мутными речами в передачах по зомбоящику и даже читать лекции перед собраниями вроде «Общества поддержки иноземных цивилизаций» или «Движения за экологию против техногенных изменений планеты». Недавно отец даже стал академиком, правда не той самой Академии наук России, а всего лишь академиком РАЭН (Российской академии эзотерических наук), этакого места, где любой может стать академиком. Но в разговоре это ему не мешает скромно упоминать: «Я все-таки академик».

Я увидела отца издалека. Высокий мужчина с благородным лицом хорошо поставленным голосом произносил речь, наполненную мудреными словами. Я не понимала и половины из них. «Импринтинг», «дискретность», «солипсизм», «дифференциальность», «гендерность» — судя по умным лицам толпы вокруг, идиоткой была я одна. Ох, учиться надо, учиться.

Смиренно дождавшись окончания речи, я болталась рядом с выставочным стендом еще битый час, прежде чем улучила момент и подошла к светилу новой научной мысли. Светило немного перекосилось в лице, но затем спохватилось и изобразило вежливый интерес:

— Вот уж никак не ожидал тебя здесь увидеть. Заинтересовалась серьезной литературой?

— Пап, я хотела повидаться с тобой.

— Здесь достаточно много людей, которые собрались для этого. Тебя интересует что-то конкретное?

— Я давно не была дома. Может быть, у тебя будет минутка, чтобы я могла ненадолго заскочить. Пожалуйста.

— Ты ходишь кругами. Так и не научилась излагать свои просьбы в доступной форме. Что конкретно тебя интересует?

— Я хотела бы посмотреть мамины фотографии.

— О, Господи!

В голосе отца зазвучали явные укоряющие нотки, хотя в целом тон оставался спокойным. Ведь вокруг было много публики.

— Маргарита, я был бы тебе благодарен, если бы ты не стала выкладывать свои ерундовые проблемы в столь ответственный для меня момент. Ты должна понимать, что от презентации этой книги зависит многое в моей профессиональной жизни.

Все заготовленные слова застряли у меня в горле. Я безнадежная дура. Зачем я сюда приперлась? Разве я не знала, что так и будет? С языка по привычке рвались оправдания и извинения, но мне удалось подавить этот рефлекс и вместо лепета «невиноватая я» выдать:

— Отец, подари мне книжку с твоим автографом? Мне было бы приятно показать ее друзьям.

Кажется, мне удалось его удивить. Здорово так удивить. Мое отношение к его великим открытиям в области физики и информатики не было секретом. Поэтому просьба выглядела неожиданно выкинутым белым флагом. Отцу понадобилось с полминуты, чтобы обмозговать сказанное. Наконец, он протянул мне экземпляр книги, но не преминул добавить:

— Маргарита, в твоем возрасте не стоит зарабатывать авторитет за счет известности отца. Хвастаться книгами родителей свойственно подросткам, а ты все же взрослая женщина.

Тонко подмечено, отец. Как бы мне теперь поаккуратнее дать задний ход и выбраться отсюда? Отец продолжил сеанс моего воспитания:

— И еще хочу дополнительно заметить, что ты могла бы выбрать менее загруженный день для посещения. Я должен успеть пообщаться со всеми. Ведь от успеха книги зависит и твое будущее тоже.

Я ни в чем не зависела от отца последние десять лет, с тех пор как по его вежливой просьбе ушла из дома. Да и в самом «доме» я была за это время считанное количество раз, неизменно с папиного высочайшего позволения и только в ситуациях, когда обстоятельства подпирали. Но я знала, что перед своими друзьями он выставляет меня этакой вечно маленькой девочкой, капризулей и, в некотором роде, лентяйкой. Почти все его знакомые убеждены, что он до сих пор полностью меня содержит. А я никогда не опровергала его слова. Зачем? Прослыть еще и неблагодарной? В конце концов, ему пришлось терпеть меня долгие годы. Пусть говорит, что хочет, мне все равно.

— Да, пап, ты прав, конечно. Извини. Я ухожу, до свидания.

Торопясь оказаться как можно дальше и как можно быстрее, я не заметила выскочившей мне наперерез массивной тетечки, в результате чего получила мощный импульс и отлетела в чей-то упругий живот. Тетечка не замедлила прошипеть что-то малоцензурное, и я автоматически увидела в ее рту пару перекошенных и полуразрушенных нижних зубов. Бедненькая, ей очень больно. Что ж, я не обижаюсь, мне действительно жаль, что я вас задела, простите.

Повернувшись, я посмотрела на того, кто так удачно предотвратил мое падение.

Мужчина был немного выше меня, но шире в плечах раза в два. В нем было что-то такое спортивное, крепкое. Некрасивое лицо с резкими чертами смягчалось добрым выражением внимательных карих глаз.

Да еще каких глаз! Я вдруг на долю секунды представила себе эти глаза смеющимися, счастливыми, смотрящими на меня с любовью…

Внутренний голос оказался начеку: «Рита, у тебя сегодня „день идиотизма“? Такие порывы добром не кончаются. Ходу отсюда, быстро! Быстро, быстро, ногами шевели, на выход, бегом!..»

Мужчина чуть склонил голову набок и протянул мне руку:

— Кирилл.

Силы небесные, я что, еще и коснуться его должна? Может, закосить под сумасшедшую и сбежать?..

У него теплая приятная ладонь. Трудится на интеллектуальной ниве, но не чурается физического труда по выходным. Где-то есть домик в деревне. Простой, но уютный. Настоящий. Именно туда ему очень хочется сбежать отсюда прямо сейчас…

— Ау, ты забыла представиться.

Хороший голос. Уверенный, но без властных ноток. И сразу на «ты». Мило.

— Рита.

Отпускать его не хотелось. Хотелось так и стоять, впитывая чужую уверенность и спокойствие. И вот эту тягу к дому. Стремление к конечной точке на земле, которая называется домом.

Он первым отпустил мою руку и спросил:

— Нашла, что искала?

Я не сразу поняла, о чем это он. И только по смеси недоумения и легкого презрения на его лице поняла, что он разглядывает книжку отца. Значит, он тоже не верит в информационные струны. Но пускаться в объяснения было бы нелепо.

— Да, нашла.

— Я ухожу. Подвезти тебя?

Никаких лишних слов. И все сказано. Я точно влипла. Надо было сразу бежать. Но теперь уже поздно. Теперь эти карие глаза обладают властью сделать со мной все, что захотят. Интересно, он хоть немного догадывается, насколько я уже влипла?

Удобно устроившись на переднем сидении огромной машины, я немедленно принялась рефлексировать на тему «что делать, чтобы все не испортить». У меня было не так уж много романов, и все они кончались примерно одинаково: моими слезами и размышлениями на тему собственной женской несостоятельности. Обычно мужчины после непродолжительных отношений выставляли меня из своей жизни и вздыхали с облегчением. К тому же несколько лет я сознательно уклонялась от любых романтических историй и теперь с ужасом поняла, что понятия не имею, о чем нужно говорить и как себя вести.

Кирилл уверенно управлял автомобилем, время от времени посматривая на меня, словно пытаясь удостоверится, что я не испарилась. И сколько времени мы уже так едем? И куда?

Зазвонил мобильник.

Почему у меня всегда так? Чертова электроника. Проклятые мобильники. Ненавижу звук звонка. Почему люди всегда звонят мне, если у них проблемы?

В трубке глухо звучал голос Осинки:

— Рита! Риточка! Помоги! Пожалуйста, Ритка, помоги! Мне очень плохо. Я отравилась… Никого больше нет. Приезжай…

Я засунула телефон поглубже в сумку и попросила Кирилла:

— Останови здесь.

Мысли скакали галопом. Позвонить Ариадне — пошлет на три буквы. Однозначно. Осинка уже вешалась. И резала вены. Великой Тернопольской было на это наплевать. Теперь отравление. Неужели из-за альфонса? Вроде до статуса великой любви очередное увлечение Осинки еще не доросло? Или я что-то пропустила?

Кирилл притормозил у какого-то ларька и повернулся:

— Так куда едем?

Он не собирался меня отпускать. Что ж, я его за язык не тянула.

— На набережную Яузы.

Огромный дом, где жила Осинка, всегда казался мне похожим на монету. С одной стороны он был исполнен добропорядочности: недалеко река, рядом сквер с большими тополями, гуляют люди с колясками, сидят старушки. Но другая сторона, нависающая над железнодорожными путями и станцией, собирала возле себя все пороки мира.

Я коротко и четко командовала Кириллу, куда поворачивать, но когда машина, наконец, притормозила возле подъезда с массивной дверью, замялась.

Кирилл улыбнулся и, быстро выскочив из машины, галантно распахнул дверь с моей стороны:

— Добро пожаловать домой?

Я отрицательно покачала головой:

— Это не дом. Здесь подруга. Она отравилась.

Выражение его лица стало серьезным:

— Я пойду с тобой.

Надо было возразить, но я боялась. Я чувствовала беду. Большую беду…

На долгий звонок никто не откликнулся. Я вытащила из сумки маленькую пилку для ногтей и привычным жестом подцепила хреновину в глубине замочной скважины. Я научилась этому, когда Осинка была еще студенткой, и иногда я забегала к ней переночевать. Дверь распахнулась, и я ворвалась в одно-единственное огромное помещение.

Осинка лежала прямо посередине большого круглого ковра, все еще держа в руках телефонную трубку. Белая как мел и отвратительно воняющая. Все вокруг было уделано ее рвотой. Усилием воли я отключила обоняние и быстро опустилась рядом с телом на колени.

Руки холодные, сердце бьется. Жива. Пока. Продержится еще пару часов, но нужны антидоты. Я закрыла глаза и взяла ее за обе руки. Чем ты травилась, Осинка, расскажи мне. Объясни, это важно. Покажи мне этот яд, я должна знать.

Большая комната-студия. Дурацкий проект самой Ариадны. Снесены все перегородки, включая и те, что создавали подобие интимности в санузле. Медная ванна стоит на постаменте, который чуть загораживает, но не закрывает целиком антикварный стульчак, сразу за которым начинается пандус барной стойки. Круглое ложе задвинуто в угол. Красивое на картинках, оно жутко неудобно в качестве кровати. Спать можно только одному и посередине. В любых других вариантах какая-нибудь часть тела обязательно сваливается.

Мужчина слез с шелковой простыни и сразу затиснулся в чрезмерно узкие джинсы. Быстро одевшись, он направился к выходу, не обращая внимания на полуголую женщину, оставшуюся в постели. Хлопнула дверь, и только тогда Осинка неловко слезла с кровати. Помятое лицо, грустные глаза… Зачем спать с мужчиной, если потом так себя презираешь?

Подружка натянула коротенький халат, затянулась сигаретой и потянулась рукой за тумбочку. Там оказалась початая бутылка вина. Осинка сделала несколько жадных глотков прямо из горлышка бутылки. Умница. Пила бы понемножку маленькими глотками, я бы уже черное платье заказывала…

Кто-то тряс меня за плечи. Кирилл. Он здесь. Не сбежал сразу, это здорово.

— Рита, очнись, я обо всем договорился. Мы отвезем ее в больницу.

— Хорошо.

Я вынула из резного винтажного комода чистое полотенце и через него осторожно вынула из щели бутылку. Все мое существо протестовало против приближения к опасному предмету, пришлось в очередной раз доказать собственному организму, что главное — мозги. Доставим яд в больницу, а там пусть медики разбираются, наверняка у них есть какие-нибудь лаборатории.

Кирилл без всякого смущения и сомнения поднял грязное тело Осинки на руки и уверенно вышел на лестницу.

— Рита, пошли, не стоит медлить.

Я вдруг представила себе, как было бы здорово, если бы Кирилл подхватил бы на руки меня… Подруга помирает, а я думаю о том, как бы прыгнуть на руки к мужику. Молодец.

Через час с небольшим мой мир вернулся в относительное равновесие. Осинка лежала в специальной палате, опутанная капельницами и проводами. Опасности для ее жизни больше не было. Мы с Кириллом стояли рядом возле небольшого парапета у приемного покоя. Стояли и молчали.

Я думала о том, как поблагодарить Кирилла. Косилась на случайного знакомого и не могла подобрать слов. «Ах, не знаю, чтобы я делала без тебя!» или «Ты мне так помог, так помог!» явно не подходили. Я бы спасла Осинку и без него. Наверное. Но все же его помощь оказалась очень кстати…

Мы все молчали и молчали. Потом я ограничилась коротким:

— Спасибо, Кирилл.

Возникла пауза, словно мы оба ждали друг от друга каких-то еще слов. Наконец, решив заговорить, мы начали одновременно и снова замолчали. Потом, пользуясь моим теперь уже твердым решением молчать хоть до третьего пришествия, Кирилл заметил:

— Я боялся, ты произнесешь длинную речь: «…не знаю, чтобы я делала без тебя. Ты мне очень помог…» Столько смысла в одном простом «спасибо». Я рад, что оказался здесь. И рад, что довелось помочь.

Я молчала, собираясь с мыслями, чтобы выдавить что-нибудь финальное, вроде «До свидания».

К воротам больницы подкатила кавалькада машин. Из второй вперед всех охранников выскочила Ариадна и бросилась бежать по широкой аллее к крыльцу. Вахтер маленькой сторожки на въезде попытался было выскочить вслед за ней, но тут из джипов посыпались дюжие молодчики, и он сразу утратил к происходящему активный интерес.

Кирилл изумленно вгляделся в приближающуюся женщину:

— Господи, мне не мерещится? Это же…

— Да, только не болтай журналистам. Пожалуйста.

Ариадна вцепилась в меня с неожиданной силой, и я едва удержалась на ногах.

— Где? — выдохнула она, и я, бросив Кириллу короткое «Пока», повела ее наверх, к палате реанимации.

Только через несколько часов, когда машина охраны Ариадны притормозила в Крысино, чтобы меня высадить, я сообразила, что понятия не имею, как теперь найти Кирилла.

4. Журналист

Когда я добралась до своей каморки, было шесть утра. Спать хотелось до чертиков, но спала я плохо. Заблокированная на время память стала услужливо прокручивать случившееся с Осинкой. Обрывки впечатлений, кусочки информации. Осинка повесила новые бежевые шторы, я их еще не видела. Часы в стиле барокко потеряли левую завитушку, отчего стало сразу понятно, что это пластиковая подделка. Рюмки для шампанского были приготовлены, но не использованы. Осинка, хоть и строила из себя богемную даму, разухабистым стилем поведения иногда больше напоминала простую синьку, хлещущую алкоголь из горла.

Две самых важных мысли я откладывала на потом до предела. Но совсем выкинуть их из головы не получалось. Во-первых, Осинка на этот раз слишком далеко зашла. Следующая попытка может оказаться удачной. Во-вторых, ну почему именно в этот злополучный день я должна была встретить Кирилла? Вот можно представить себе что-нибудь менее романтичное для первого дня знакомства, чем чье-то заблеванное тело, которое нужно тащить в больницу?

Немудрено, что Кирилл и не подумал продолжать столь специфическое знакомство. Хотел бы, сразу взял бы телефон. Их, мужчин, этому учат. Так прямо и вдалбливают: «увидел, влюбился, телефон». Если сам не спросил, а я, растяпа такая, сама не навязала, значит все, адью, не сложилось.

Кирилл снился мне в виде какого-то светлого расплывчатого образа с неопределенными чертами, и я шептала ему во сне что-то нежное. Но проснувшись, я со смущением поняла, что действительно не помню его лица. Только добрые карие глаза. И резкую линию скул. Вот помнить чужие шторы — это да, помню со всеми складочками. А вспомнить, во что был одет любимый человек — это для моих запутанных мозгов непосильная задача.

Почему я обратила внимание на часики, а вот в чужую машину села, даже не взглянув на номер? Ладно, номер, я и на марку внимания не обратила. Большая черная машина. Типа внедорожник. Буду останавливать все подряд, заглядывать с надеждой в окно и ласково спрашивать: «Кирилл?» Интересно, как быстро меня упакуют в соответствующее заведение? Или войду в историю городского транспорта под кликухой «Кириллова ведьма»? Будто мало мне других кликух…