В топь и хлябь Васюганских болот
вывожу я свой парусный флот.
Если с нас не слетит этот хмель,
мы не сядем с тобою на мель.
Автопилот
Вино не меняя на чай,
скорей отправляйся в полёт.
Давай уже отключай
угрюмый свой автопилот.
Штурвал потяни на себя
и полной грудью вдохни,
исчезнут пускай для тебя
чужих городов огни.
Потом заходи на вираж
и до пяти тысяч спустись,
поймав наконец-то кураж,
встречая рассвет, отбомбись.
Martell
Мне снилось, что ты не умер, а уехал куда-то на юг.
Я даже во сне не понял, как возможен был этот трюк.
Но ты мне звонил, я помню, по-моему, из Катманду,
сказал, что застрял надолго в непальском аэропорту.
С утра сидишь в ресторане, лакаешь со льдом Martell
и, если не стихнет ветер, отправишься спать в отель.
Залезешь под одеяло, порвёшь реальности нить,
ведь завтра тебе придётся ещё один день прожить.
И снова будет таможня, ручная кладь и багаж,
красавицы стюардессы вновь проведут инструктаж.
Потом будет ланч и кофе и час беспокойного сна,
останется время подумать, как быстро прошли времена.
Летели стремительно годы, дни были неспешны порой…
Потом вдруг объявят посадку, и мыслей нарушится строй.
И снова сойдёшь ты по трапу и будешь проглочен толпой,
шагнёшь к указателю «Выход», смешавшись с безликой рекой.
Летний счастливый день
В моё прошлое едет автобус,
для проезда двух хватит монет.
Раскручу я свой выцветший глобус…
«Эй, кондуктор, продайте билет!»
Только зайцем проехать привычней.
Затесавшись в толпу горожан,
с другом старым своим закадычным
мы к соседу залезем в карман.
Три засаленных, мятых купюры,
семь монет с табаком пополам,
пробежали мурашки по шкуре,
погулять хватит двум пацанам.
На площадке смеются девчонки:
косы, бантики, запах духов.
Голоса их пронзительны, звонки,
нам с тобой всё понятно без слов.
Через две или три остановки
выйдем в заднюю дверь вчетвером,
и начав этот день с газировки,
мы попробуем вечером ром.
И шагнув в это знойное лето,
у нас будет захватывать дух
от избытка пролитого света,
пока он здесь ещё не потух…
Жизнь в деревне
Чего там только не бывало!
В их дом и бомба попадала
(в соседних прятались кустах),
но всё осталось на местах.
Остался стул, диван, камин,
а в баре семь французских вин.
Три на стене висят картины,
в углах немного паутины,
компьютер, лампа и турник,
на полке шесть десятков книг.
На кухне газ и холодильник,
в подвале счётчик и рубильник.
Сарай завален барахлом,
с собакой будка за углом.
На огороде — конопля
растёт, не зная патруля,
густой и пышною стеной,
он посадил её весной.
И он не ходит на работу
ни в понедельник, ни в субботу.
Ни до чего ему нет дела,
только её младое тело
и вызывает интерес.
Ах да, ещё прогулки в лес,
где они режут мухоморы,
чтоб их сменить на луидоры,
ну, или просто на рубли,
чтоб позже съездить на Бали.
Ну а зимой диван, огонь,
его горячая ладонь
ласкает трепетную грудь.
Вторая твёрдо держит путь
и вниз скользит по животу
к её мохнатому кусту.
Так и проходит день за днём,
они всегда везде вдвоём:
на кухне, в зале и в сортире,
а также в виртуальном мире.
Но иногда он пропадает,
она тогда всю ночь рыдает,
не спит, не ест, глядит в окно,
сменив лекарства на вино,
а недоступный абонент
пьёт неразбавленный абсент,
мороз вдыхает с табаком,
порою двигаясь ползком.
Домой является под утро,
ложится спать. Под вечер смутно
припоминает, где и с кем
и как и что он пил. Затем
он лезет к ней под тёплый плед,
на утро заказав омлет.
И спят они, и спит всё в доме
и на дворе, пожалуй, кроме
больших прабабкиных часов.
Им двух на всё хватает слов.
* * *
Стоит на Иртыше четыре века
мой тихий неказистый городок.
Горит фонарь, работает аптека
и винный магазин наискосок.
Приличных ресторанов нет и клубов,
но пиццу уже возят по домам.
Известный рай для чёрных лесорубов,
их руки так привыкли к топорам.
Я сам живу в упоротой столице,
кручусь-верчусь среди семи холмов.
Но отпуск провожу я свой не в Ницце,
а в Таре у любимых стариков.
Они пока и живы, и здоровы,
ведут хозяйство, держат двух гусей,
готовят сено для своей коровы
и обсуждают действия властей.
Они категоричны в силлогизмах,
не будут выбирать корректных фраз,
и в череде различных катаклизмов
известен им наш главный дикобраз.
— Уходят деньги от продажи леса
и углеводородов за кордон.
Не обошлось в правительстве без беса,
какой-то окопался там… пардон.
— Как крепко присосались мироеды, —
досадует встревоженная мать. —
Воруют и министры, и полпреды,
не успеваем их запоминать.
— А кто завёз к нам новый модный вирус? —
ворчит отец, копая огород. —
Достанется кому-то самый цимус,
когда к зиме здесь вымрет весь народ.
Стоит на Иртыше четыре века
мой тихий неказистый городок.
Горит фонарь, работает аптека
и винный магазин наискосок…
Апельсины
Мужчина шагал после смены домой,
хоть завтра и был у него выходной,
он шёл не спеша. Куда торопиться?
Ждала его дома отнюдь не тигрица,
в тончайшем роскошном ночном пеньюаре,
с десятками поз в своём репертуаре, —
ждала его там ледяная постель,
и так было много десятков недель.
А город ночной погружён был во мрак,
на улицах свадьбы бродячих собак
пугали прохожих задиристым лаем,
но шёл он пешком, а не ехал трамваем.
Он в мысли свои глубоко погрузился,
а в воздухе снег новогодний кружился,
и полная в небе светила луна,
лишая людей полноценного сна.
Он дальше не помнил, как ветер подул,
как к многоэтажному дому свернул,
как бархатный голос услышал с балкона,
красивая женщина, как Дездемона,
сказала: «Мужчина! Смотрите, картина!
На ней вы увидите три апельсина.
Её вам хочу я сейчас подарить,
могу ли вас этим я как-то смутить?»
Мужчина опешил, но понял вопрос.
«До живописи я-то пока не дорос…» —
серьёзно ответил. «И что здесь такого? —
сказала вдруг дама из мрака ночного. —
Пускай она ваше жилище украсит,
меня от неё уже дико колбасит.
Её рисовала сама я, бери,
пока не погасли вокруг фонари».
Мужчина вернулся с картиной домой,
напился из крана сырою водой,
рассматривать начал потом «Апельсины»
и вспомнил, что завтра его именины.
И вспомнил, что в детстве он был музыкантом
и обладал прирождённым талантом,
но время безжалостно было к нему…
«Но почему, — плакал он, — почему?»
Костры надежд
Мы все отчаянно желали
наполнить смыслом наши дни.
Костры надежд во тьме пылали,
и были жаркими они!
Высоким было это пламя,
порою жгло края небес.
То ангел нёс над нами знамя,
то вездесущий мелкий бес.
В атаку шли, подняв забрало,
мы штурмовали города.
Мозгов, конечно, не хватало,
но сила-то была всегда.
Костры стремительно сгорели,
в шампуры превратив штыки,
у пепелища мы присели
на углях жарить шашлыки.
Империя
Здесь скачет гунн по выжженной земле.
Здесь наши трупы на осинах.
Здесь мыши греются в золе:
моя империя в руинах.
Остатки войск и полководцы
сидят в болотах и трясинах.
Кругом отравлены колодцы:
моя империя в руинах.
Густою кровью крепкий кнут
расставит подписи на спинах.
Вам летописцы не соврут:
моя империя в руинах.
Я сам в подполье. Голова
уже в паучьих паутинах.
К чему здесь лишние слова:
моя империя в руинах.
Кулацким элементам
Приехали под утро на чёрных воронках,
сжимая автоматы в ухоженных руках.
Конкретный был получен чекистами приказ:
кулацким элементам не место среди нас.
Дом лихо оцепили — и мышь не проскользнёт,
и вот вагон столыпинский в Сибирь уже идёт.
Легко тогда входила в любую жизнь тюрьма,
ждала их вонь барачная на станции Зима.
Затянута была страна болотной тиной,
трещали черепа под сталинской дубиной,
в краю лесоповалов, морозов и тайги
бесследно исчезали народные враги.
Кромешный лай овчарок, усиленный конвой,
тебя колючим взглядом царапнул часовой,
но в чём твоя вина, ты не найдёшь ответ,
понятно лишь одно: назад дороги нет.
Разбросаны могилы теперь по всей стране,
погибли в лагерях, кто выжил на войне.
Вот так же был разрушен свирепо и легко
в году сорок девятом дом деда моего.
Киносеанс
Последний ряд в кинотеатре,
достань портвейн из рукава.
Мы органичны в этом кадре,
нам там с тобой по двадцать два.
Ножом с бутылок пробки срезав,
мы сделаем по пять глотков,
куём горячее железо,
летим средь рваных облаков.
Соседний ряд, две милых дамы
с испугом смотрят на экран,
сюжет отечественной драмы:
ко дну идёт Левиафан.
Одних с собою увлекает
в таинственную глубину,
других же он благословляет
начать бандитскую войну.
Дождались мы конца сеанса,
из зала вышли в темноту,
и вкус упущенного шанса
в нас сразу вызвал тошноту.
Но отхаркнув кровавой кашей
и утеревшись рукавом,
мы растворяемся в пейзажах,
сменяющихся за окном.
По старым адресам
Град старинный и кондовый,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.