Бесплатный фрагмент - Ужас это мой Дом

УЖАС ЭТО МОЙ ДОМ

история автобиография
Катерина Мисько

Это история автобиография. Я выросла в с виду очень благополучной и обеспеченной семье. Мои родители дали мне все, что бы я была обута и одета, но эта история о том, что за деньги нельзя купить счастье. Особенно достаток не заменяет любовь мамы и папы. В этой книге я хочу поделится своей историей и сказать о том, что не все родители глубокого и сильно любят своих детей. Так бывает, что родители которые не умеют или не хотят любить, что есть родители которым до своих собственных детей нет дела. Что чувство вины это неправильно. И что чувство стыда за свои мысли и эмоции это манипуляция. Не все взрослые хотели и готовы были иметь детей. Эта история о детском эмоциональном абьюзе, родительской жестокости, дисфункциональной семье, детях без детства. Также я хочу поделится тем, что мне помогло выйти из тяжелой депрессии и рассказать о том, есть ли жизнь за гранью родительской опеки.

В. Франкл: «Личность раскрывается в своей биографии. Она открывает себя, свою уникальную сущность только биографическому объяснению, не поддаваясь прямому анализу».

Пролог

В одном далёком царстве родилась с семье великого и могучего короля принцесса. Королева очень любила свою дочь, но болезнь забрала её жизнь, когда дочка была еще крохой. Могучий король взял в жёны гордую и себялюбивую женщину, чтобы та стала матерью принцессе и воспитала ее. Старалась мачеха как могла полюбить маленькую принцессу, но чем старше и краше та становилась, тем труднее было мачехе скрывать свою неприязнь к принцессе. Перед королём и простым народом королева старалась показаться хорошей матерью, но за спинами тихо травила падчерицу словом — ядом.

Росла принцесса и не понимала, как же она может быть такой плохой дочерью своей родной матери. Ни словом её порадовать не может, ни делом. Только раздражается мать от всего, что дочь ни сделает, и винит её в своей доле тяжкой. «Коли бы ты не родилась, принцесса, — говорила ей мачеха — Не знала бы я доли такой тяжкой. И век своим рождением обязана мне будешь.»

Долго жила в страданиях принцесса, и всё мечтала, чтобы прилетел большой дракон и унёс её за тридевять земель. И явилась однажды фея к девушке, и подарила ей дракона, что унёс её далеко от злобной мачехи. Разозлился король, что недоглядела королева наследницу единственную, наказал ей вернуть в королевство дочку любым способом, а то голову с плеч.

Испугалась королева короля в гневе, стала письма писать дочке добрые, просить вернуться, говорить, что жить без неё ей тяжко, душа болит без кровиночки, король на неё от разлуки с дочерью гневается. Поверила принцесса ласковым словам королевы, и вернулась в родное царство с легким сердцем.

Но ещё больше злиться на неё королева стала. Росла дочка нежною как роса, да красивою как цветок. Пыталась королева сдерживать в темнице обманом девочку, чтобы самою красивою остаться в королевстве. Поняла тогда принцесса, что не может мать родная так гневаться на дочку, и догадалась, что та ей не кровная. Вырвалась она из темницы, пока королева не видела, вызвала дракона своего волшебного, и улетела на нём за тридевять земель, прятаться от злой мачехи, да счастья личного искать.

Хорошо принцессе в чужом краю было, спокойно. И встретился ей принц на белом коне в том краю с добрыми мыслями и душою чистою. Полюбил он принцессу все сердцем, и стали они жить в красивом замке, окутанном волшебным лесом и духами. Рассказали те духи принцессе всю правду о её детстве и королеве, а волшебные гномы оберегали её замок от заклятий мачехи из-за океана. В безопасности отогрелось сердце принцессы в том краю дивном, полилось счастье и любовь, и узнала девушка, что это, и как душу греет. И жила она с принцем в их дивном замке долго и счастливо. И дракон её жил с ними, как верный друг и помощник. И духи леса и феи стали советчиками и верными слугами. Никогда больше королева не обидела девочку, потому что стала та от слов её злых свободна и силою волшебную навеки защищена.

Глава 1

Нас было трое. Мама, папа и я. Еще были две бабушки, и дядя.

У нас никогда не было дружной семьи. Я никогда не знала, что такое счастливая и радостная семья. Меня никогда не обнимали перед сном. Никогда не жалели, если я падала и расшибала колено до костей. Время, проведённое в инфекционной больнице, вонючей от хлорки палате, где мне делали уколы 3 раза в день, промывали зонтом желудок утром и вечером, и ставили капельницы, было одним из лучших, которое я могу вспомнить из своего детства, потому что это было время, проведённое вне дома.

Родители жили не дружно. Отец часто и сильно избивал мать. Раз, может, два в неделю. В остальные дни он обходился скандалом, руганью и угрозами. Сердился папа каждый день. Я помню очень мало дней из своего детства, когда я не слышала, что папа кричит и ругается. На выходных, когда он выпивал больше обычного, если не доходило до самих побоев, то вечер заканчивался ужасным скандалом, оскорблениями, моральным унижением, издевательствами, битой посудой. Это было папино любимое. Перебить всю имеющуюся посуду на кухне, вывернуть на пол все приготовленное мамой из холодильника. При этом мы должны были смирно стоять в стороне, смотреть, как он громит всё на кухне, и соглашаться, что хозяйки из нас никудышные. Так проходили рутинные вечера моего детства. И юности тоже.

Меня отец никогда не бил. Морально унижал, много и часто оскорблял, но не бил. Возможно, у него были такие методы воспитания, не знаю. Мне было запрещено проявлять какие либо чувства заботы или понимания к нему. Даже в хорошие дни, когда он был трезвый и в настроении, мама очень сильно обижалась, если я к нему проявляла нежность. Между собой мы не называли его папой, это оскорбляло маму. Называли мы его по кличке Крокодил. Долго так, лет 10 наверное, даже бабушка Юля — мамина мама — присоединились. Ей нравилось слово Крокодил. Я делала всё, чтобы хоть как-то порадовать маму, как-то даже из поездки на море привезла магнитик — зелёного крокодила. И мы потом смеялись вместе. Он ведь даже не знает, что это он у нас на холодильнике висит!

Я все время жила в ужасном страхе, что папа когда-то убьёт маму. Когда я была совсем маленькая, мама меня будила посреди ночи, и говорила «Катя, просыпайся, надо тикать, а то он меня убьёт.» Было далеко за полночь, гремела музыка — всегда папин любимый шансон, он добивал тарелки на кухне, а потом звал маму. И у меня сердце в пятки улетало, я как могла быстро одевалась, и если успевала, то и обувалась, и мы бежали прятаться от него по соседям, ночевали у них, а потом утром возвращались домой. Я помогала разбирать и убирать завалы битой посуды, сломанной мебели. Мы убирали, и потом шли и покупали новую посуду, благо в финансах нехватки никогда не было.

Никто никогда не спрашивал, как я. Мама, помню, несколько раз мне говорила, что живёт она с отцом из-за меня. Чтобы у меня была нормальная семья. Интересно. Чтобы мы могли жить в достатке: покупать конфетки к чаю и красиво одеваться, я же люблю конфетки. И еще чтобы он мне дал нормальное образование.

Она мне рассказывала, как он на работе её душил. Однажды, когда мне было 5 лет, он сломал ей нос. Была вечеринка на даче, куча народу. Он закрыл её в комнате и начал бить. Не знаю, из-за чего всё началось, я была на улице, на качелях каталась. Потом начала искать маму, а мне говорят — не ходи туда. Высокая, худая, молодая, но довольно плохо выглядевшая женщина, не помню имени, с пятого этажа которая. Подожди здесь, говорит. Анжела её или как. Почему вы ничего тогда не сделали, дорогая Анжела? Никто ничего не сказал. Никто не попытался помочь, все промолчали. Настолько его боялись? Помню, зашла потом, а мама сидит над ведром воды, плачет, и кровь из носа льет ручьём в это ведро. Я не помню уже, как она в больницу попала, скорую вызывали, или таки отвёз кто из друзей. Мамы не было пару дней, пока она лежала в больнице. Я спрашивала папу, где мама. Он мне отвечал, «гуляет, скоро придёт». Я не знала тогда что думать. Кажется, я просто поверила, и ждала, когда мама вернется.

Когда мама вернулась из больницы, то рассказала мне, как он сильно ее избивал в закрытой комнате, бил кулаками, бросал из угла в угол. Как она лежала в больнице в синяках, что жаловалась врачу, что её муж избивает, что заявление на него писала, или хотела написать, как врач ее пожалел. Она спросила потом, почему я её не искала. Я сказала, что искала, и мне папа сказал, что ты гуляешь. Мама оскорбилась и обиделась. «Как бы я могла тебя оставить одну на несколько дней, ты же знаешь что я не гуляю. Я хорошая мать. А если бы он меня убил тогда, и закопал где-то, как постоянно обещает, так бы меня и не искал никто?». Мне тогда стало страшно до мурашек, до самых костей. И было очень стыдно. До сих пор стыдно. Мне только что исполнилось 5. Сижу с опущенной головой, мама смотрит укоризненным взглядом, я смотрю на гипс — маску для сломанного носа. Что я делаю не так? Почему же я такая ужасная дочь?

Ещё воспоминание из детсадовского возраста.. Были гости. Все пьяные. Вечеринка резко заканчивается, когда папа начинает бушевать или с кем то ругаться. Гости одевают свои дорогие меховые шубы, у беловолосой дамы на каждым пальце по золотому кольцу, она и её муж хотят быстро уйти. Папе не нравится резкое окончание вечеринки. «Это всё из за тебя, Вита» — говорит он, спокойно подняв бровь, и тут и я, и они, и мама, понимаем, что будет, когда гости переступят порог и закроют за собой двери. Мама просит меня «скажи им, чтобы не уходили, скажи им, что если они уйдут, то папа будет бить маму» Я стою как вкопанная и не могу выдавить из себя ни слова. Стыдно. Ужасно стыдно говорить, а потом я повторяю точь-в-точь мамины слова и прошу их остаться. Стою с опущенными глазами. Помню, что они остановились на полсекунды и, кажется, впервые меня заметили, то, что я вообще там такая маленькая присутствую, и всё это вижу и слышу. Никто ничего не сказал. Шубы ушли. Я полночи слушала шансон и звуки битой посуды, криков, угроз и оскорблений.

Я его боялась. Я его очень сильно боялась, до ужаса просто. Я старалась как могла делать то, что от меня хотят, чтобы с одной стороны не разозлить папу, а с другой не обидеть маму. Не знаю, может быть, я мало её защищала. Может быть, нужно было не сидеть в закрытой комнате до последнего, а потом выбегать и становиться между ними, может быть, это нужно было делать постоянно и сразу же. Я просила папу так не делать. Когда он был трезвый, аккуратно и очень просила. Но, наверное, неправильно просила, или мало.

Глубокая ночь. Мне лет 15, или, может, 18, я точно не помню. Я крепко спала в своей комнате, и вдруг сквозь сон слышу пронзительный крик бабушки, зовущей маму. Я в ужасном страхе вскакиваю прямо на постель, и в темноте пытаюсь определить, в какую сторону мне бежать, где выход. Сердце просто выскакивает из груди, по вискам бьет волной кровь, у меня холодеют ладошки и от ужаса немеет все тело. Я пытаюсь успокоить ум и вожу руками по стене, пытаясь найти где включить свет в комнате, я не могу сориентироваться и просто толкаюсь в стену, думая, что там должен быть выход. Наконец, я понимаю, что всё ещё нахожусь на кровати, и чтобы найти дверь, нужно сойти на пол и идти прямо. Так я нахожу свет и открываю дверь. В это время мама пробегает мимо из спальни и бежит в бабушкину комнату ей на помощь. Я выбегаю в коридор за ней, с ужасом наблюдаю всё, что происходит там, у меня холодные руки и до сих пор очень сильно колотится сердце. Я очень испугалась.

Папа стоит в коридоре голый, ухмыляется, и говорит, что всё нормально, чтобы мы уходили. Мама находит в себе дар речи и говорит что здесь Катя а он стоит без одежды. Он быстро идет в ванную, надевает штаны, и выходит обратно. Он пьян, очень сильно пьян. Мы пытаемся уложить его спать без продолжения скандала и продолжительных попыток изнасиловать бабушку. Мама всё время ссылается на мое присутствие чтобы ему стало стыдно за свое поведение и он перестал ругаться и не подымал руки. Через какое-то время он идет к себе в спальню, громко захлопывает дверь и включает на всю музыку. Дом в 2 часа ночи заполняется шансом «Белая река». Через час с лишним мы выключаем музыку под его громкий храп. Мама идёт к себе в спальню спать, а я к себе. Утром никто ничего не вспоминает. Мы между собой больше никогда об этом не говорим. Добро пожаловать в мой личный немой ад.

Мама всё время была или грустная, или разозлённая, или в обиде, или в слезах. Чаще всего раздражённая или грустная. Ещё напуганная. Я её часто раздражала. Мне постоянно что-то было от неё нужно, я никогда не могла ничего сделать правильно и как надо. Никогда не знала, как правильно её порадовать и чем подбодрить. Никогда. Я, кажется, только хуже все делала своими словами или своим присутствием. Как-то она была грустная, а я попросила её накрасить мне ногти. Она начала красить, а потом не сдержалась и резко размазала кисточкой краску по всей моей руке. Я не помню, что именно я ей тогда сказала, кажется, просто щебетала о чём-то весело, хотелось ей как-то настроение поднять. Опять я облажалась. Она психанула, и в этом была моя вина. Опять я разозлила маму. «Катя, ну неужели ты не понимаешь, что… (продолжить)» — часто повторяла она мне. Я вообще ничего не понимала, и поэтому была очень-очень плохой дочерью, и моя мама страдала из-за меня.

В детстве я очень любила выступать на сцене, перед публикой. В начальных классах нас всех водили через дорогу от школы, в центр детского и юношеского творчества, в театральную студию. Нас там учили театральному искусству, играть, петь и танцевать. Иногда мы, маленькие первоклашки, выезжали в детские дома с какими-то своими представлениями. Помню, мама должна была поехать на одно из таких. Скоро начинался мой концерт. Вокруг всё готовились и девочкам зачёсывали красиво волосы. Мне нужно было надеть белые колготки, но так получилось, что я их уронила на пол и сразу этого не заметила. У меня голова была во все стороны, так было интересно наблюдать за всеми вокруг, столько новых людей, столько лиц. И как-то так вышло, что я потопталась в обуви по этим колготкам, и сильно их запачкала. Когда мама увидела, что мои белые колготки стали грязными, она не выдержала и накричала на меня. Она всегда хотела чтобы я выглядела аккуратно и чисто, для неё это было очень важно, а тут я перед самым представлением, растяпа, запачкала свои колготки. Ужас. Она очень сильно разозлилась и отругала меня. У мамы и так жизнь сложная, а тут ещё и я невнимательная такая. Она психанула тогда сильно, и ушла в тот же момент. Я осталась одна. Было очень стыдно. И очень обидно. И мне-то плевать было на те колготки. Я их таки надела. И когда надела, то легко струсила с них натоптанную обувью пыль. Смешно, но они стали такими же чисто белыми, ни одного пятнышка. У всех моих друзей и одноклассников родители, мамы, папы, бабушки сидели на маленьких детских табуреточках и смотрели концерт, как выступали их дети, хлопали им в ладоши. Родителей не было в той комнате только у детей из детского дома, и у меня. Я все равно пошла выступать.

Я очень отчетливо помню, как я радовалась первому снегу. Тоже из далекого детства воспоминание, мне лет 8 или 9. Мама стоит в спальне и смотрит в окно. Я подбегаю к окну и громко радуюсь, говорю «ура, смотри, снег выпал!», а она на меня почти что крикнула, разозлённо так, «Чшш, ты чего? Чему тут радоваться?», а потом как-то с отвращением добавила: «Cнег да и снег.», и ушла в другую комнату. Помню, я стояла как вкопанная и не понимала, что я сделала не так, почему маму так раздражает моё хорошее настроение. Я тогда решила об это не думать (и таки ни разу не подумала, пока мне не исполнилось 27), и всё равно продолжала любить снег, только уже про себя.

Было много такого, о чём я могла подумать только про себя. Почему-то так получалось, что я никогда не могла поделиться своими переживаниями и мыслями ни с кем — ни с мамой, ни с папой, ни с бабушками. Я не знала, как это — получать поддержку, чтобы тебя кто-то когда-то подбодрил, искренне поинтересовался, как я себя морально чувствую, что на душе, или чтобы кто-то выслушал спокойно и без осуждений. На все мои переживания мама отмахивалась рукой, мол, ерунда, с папой я говорить боялась вообще в принципе, а бабушку тогда ещё совершенно не знала, мы были очень отдалены и почти не общались. И всё, больше у меня никого и не было. Получается, что мама для меня была самым близким и самым важным человеком в мире. И когда она отмахивалась от моих переживаний и не интересовалась моими мыслями, я думала, что они и вправду не такие важные и неправильные. Потом, когда у меня появились уже друзья, я с ними могла поделиться. И они могли выслушать. Но зачастую я всё держала в себе, не хотела никого напрягать своими дурацкими проблемами и переживаниями. Да и не верила, что кому-то это может быть интересно, а надоедать друзьям не хотела. Мне казалось, что я буду им надоедать, если буду говорить о том, что болит больше всего, о семье. К тому же, я всегда и практически во всех семейных неурядицах винила себя, и понятия не имела, в какой ядовитой атмосфере проходила моя жизнь.

Была у меня в садике подруга Ленка С. Моя первая в жизни подруга, мой первый тесный дружеский контакт с другим человеком! Нам было очень интересно вместе, и я Ленку просто обожала, а она меня! Как-то одним очень нехорошим в моей жизни днём, мама обнаружила, что у неё пропали золотые украшения. Она долго искала, и в итоге так их и не нашла. Недолго перебирая варианты, виновницей стала моя подружка. Она была у меня до этого в гостях несколько раз. Я помню, мы с мамой пошли к ней домой говорить с её мамой. Ленка выглядела такой растерянной и напуганной.. «Я не брала», и уверенно качала головой, «Честно, не брала». Моя мама дома сильно злилась, и говорила про Ленку и её маму всякие гадости. Но когда мы пришли к ним, стояли на пороге, и вели весь этот ужасно неприятный мне разговор, моя мама улыбалась во весь рот и была просто супер дружелюбная. Я как сейчас помню её широкую, открытую улыбку. На ее зубе был след от ее морковной помады, и она выглядела просто самым безобидным и тактичным человеком на свете. Я тогда впервые заметила несоответствие её слов и поступков, лицемерие. Впервые заметила, что моя мама не совсем честная с людьми. Мы вернулись домой. Мне было запрещено дружить с Ленкой и вообще приводить кого-то в дом. Меня за это ругали. Было очень стыдно, когда мы гуляли на улице, и кто-то просил зайти попить воды, а я не могла никого пригласить, и объяснить причину отказа тоже не могла. Чтобы никто не просил зайти ко мне под любым предлогом, я старалась не заводить больше тесных и дружеских контактов с другими детьми. Позже я начала проявлять жестокость и могла легко ударить другого ребенка во дворе, меня начали побаиваться и сторониться. Мне это подходило, теперь точно никто не предложит погулять или поиграть в куклы у меня дома, и мне не нужно будет объяснять, почему я не могу никого пригласить.

Мне было очень тяжело и постоянно стыдно. Золото своё мама нашла буквально через пару дней после разговора с моей подругой. Оказывается, она его решила запрятать, а потом забыла об этом. Никто никогда не извинился ни передо мной, ни перед моей подругой, ни перед ее мамой. Запрет приводить в дом кого-то из моих друзей не отменился. Ещё лет 10, если не больше, я не могла никого завести попить воды. Конечно, друзья родителей приходили, но на моих стоял запрет. Мне было очень грустно потерять подругу. Стриженая под мальчика, рыжая озорная девчонка. До сих пор помню её домашний номер телефона почему- то. 24-10-20.

Я никогда и никому не рассказывала о том, что происходит дома, и как сильно меня это всё пугает. Никто из моего самого близкого окружения, даже подруги, с которыми мы всегда делились самым сокровенным, даже психолог, к которой я приходила на терапевтические сессии раз в неделю 6 лет подряд, даже священнику, которому когда-то попробовала исповедоваться, — никто не знал, в каком ужасе я живу, сколько боли во мне, сколько ужасающего страха за жизнь родного мне человека, сколько слёз я выплакала ночью, сколько нечеловеческой жестокости я видела, как меня унижали, как оскорбляли, как обесценивали, как морально подавляли, как навязывали своё мнение, как говорили, что говорить и что чувствовать, как запрещали плакать, как высмеивали мои ошибки, как ругали и обзывали за мои промахи, как унижали просто так, чтобы унизить.

Никто и никогда не знал, что меня в моей семье не любили. Я даже не догадывалась что такое любовь мамы и папы. Как я могла об этом с кем-то поделиться, как можно о таком рассказывать. Как-то в обществе принято считать, что наши родители нас любят, не смотря ни на что. Это такой узкий тоннель, где никто и никогда не смеет думать по-другому, для чего мне было об этом кому-то рассказывать, чтобы ещё раз услышать, какая я дура, и что всё неправильно понимаю и что просто не ценю того, что у меня есть? Никто бы всё равно не поверил. А высмеивать себя ещё кому-то я не хотела позволять. Сама тема семьи вызывала во мне такое нереально огромное количество боли, что я сразу же замыкалась в себе. Это всегда была тема Табу.

Как-то мама забирала меня из садика и мы шли домой. Впереди шла девочка со своей мамой, и мне показалось, что это моя подружка. Я побежала вперёд, чтобы сказать ей привет, но это оказалась не она, и я сразу же вернулась обратно к маме. Это было всего в паре метров от неё, далеко я не убежала. Мама очень оскорбилась тогда и сказала, что нельзя вот так вот бросать маму и бежать к подружке, — мама что, одна тут идти будет? Мне было очень стыдно. Несколько лет себя ругала и больше никогда не убегала вот так вот от мамы.

Когда я была маленькая, мы с ней спали на одной кровати, рядышком. И странно, но я отчётливо помню, как я всегда боялась маму обидеть, если перевернусь спать на другой бок, к ней спиной. Я терпела до последнего, залёживала себе руку и шею, ждала, пока она уснет. А если она ещё не спала, а терпеть я больше не могла, то я тогда извинялась и говорила «мам, извини, можно я повернусь к тебе спиной, ты не обидишься?» «нет, не обижусь» говорила мама, и я быстро переворачивалась и пыталась уснуть так, как мне было удобно.

До лет 10 я ночью уписывалась. Не знаю, почему не могла проснуться, когда нужно было сходить в туалет. Маму это очень огорчало и расстраивало, под простынь она мне клала клеёнки, чтобы не просачивалось на диван. Она несколько раз раздражённо говорила, чтобы я перестала, но я это не могла контролировать. Когда у меня ещё начался нервный лицевой тик лет в 5, и я начала жмурить глаза когда моргаю, папе это очень не понравилось. Как-то он даже выгнал меня из комнаты из-за этого тика. Чтобы излечить мои болезни мама отправилась со мной по бабкам-знахаркам. Они говорили, что на мне сглаз или порча, катали яичком по голове. Была такая, что ниточки на талии красные привязывала, и я должна была идти домой, и чтоб они сами спали где-то по дороге. Мне приписывали разные травы пить, на перекрёсток ночью выливать воду какую-то, через плечо там же что-то выбрасывать. Я помню, как мы с мамой пошли к Антонине, местной ясновидящей. Я к ней потом ездила еще 20 лет. Всё советовалась с ней, спрашивала как мне быть что с собой делать. Маме она говорила, чтобы та ничего в семье не меняла, а мне она говорила, что я солнце и чтобы уезжала жить за границу. Тик у меня прошёл, когда папа на меня рявкнул, чтобы он больше этого на моём лице не видел. Я так сильно испугалась что нервы на лице больше не дергались и я перестала жмурить глаза. Уписываться я перестала намного позже. Хотя после несколько лет была лунатиком, ходила по дому в полусонном состоянии, всё выход искала, а найти не могла.

С самого маленького возраста мама меня поила успокоительными травами, а в подростковом возрасте уже таблетками, чтобы я не нервничала. Потом я уже их пила сама. Новопасситы, тривалумены разные.

Когда я стала постарше, то стала чаще защищать маму во время скандалов. Я всё так же сильно боялась папу, но поскольку мы поняли, что меня он не бьёт, а только морально унижает, то я могу помогать маме больше.

Когда мне было 9, мы продали квартиру и переехали в дом, где жила мамина мама. Жили мы там тоже не очень дружно. Я помню, у нас была собачка — пекинес по кличке Тиша. Я его очень любила. Красивый такой, с пушистым завивающимся хвостиком. Тишу папа часто избивал, бросал по квартире, выбрасывал на улицу. Я всё время плакала и ужасно боялась, что он его убьёт. Я помню, как стояла на улице, папа был очень пьян. Он ненавидел Тишу почему-то и не хотел пускать его на ночь в дом. Мне кажется, он вообще ненавидел всех животных. Когда он начал кричать, то Тиша уже знал, что нужно бежать к калитке, к выходу. Но калитка была закрыта, и собака выбежать на улицу не могла. Папа схватил металлическую тяжелую пепельницу и со всей силы швырнул ее в сторону калитки, где была моя собака. Я в тот момент подумала, до сих пор помню, что если он попадёт, то пусть собака умрёт сразу, чтобы не мучился. Но он промазал. Я побежала к калитке и выпустила Тишу на улицу, где он и провёл на холоде всю ночь до утра.

Ещё как-то у меня был котёнок. Красивый чёрный маленький котёнок. А потом он пропал. Несколько дней я не знала, где он, и всё у мамы спрашивала, а она говорила, что он убежал. Потом прошло ещё пару недель, и я уже не помню как, но она мне рассказала, что котёнок не сбежал, а что мой папа его убил. Меня тем вечером не было дома. А он был пьяный. Рассказала, что взял котёнка и за то, что он написал где-то там, бросил его со всей силы об стену в своей комнате, и там убил. Вот поэтому у меня больше нет котёнка. У меня тогда начался ужасный приступ истерики, я ушла в ванную, в голове потемнело и очень кружилось, я не могла нормально дышать, слёзы лились ручьём, я сидела на ванной и умывалась холодной водой из умывальника, чтобы хоть как-то прийти в себя. Потом мама пришла меня пожалеть и сказать, чтобы я не плакала. Она меня жалела только в такие вот моменты. Раза два или три в жизни. Она нечасто видела как я плачу, чаще я её успокаивала и утешала. Ей выдалось сложнее, я знаю, меня-то он хоть не бил.

Ещё была маленькая собачка, над которой он очень сильно издевался. Как- то по маминым словам он её мордочкой вырыл в земле целую яму, воспитывал её за что-то. А потом он привязал её на верёвке возле входной двери и уехал на работу. Её звали Бусинка. Буся решила почему-то спрыгнуть со ступенек, и, конечно же, не догадалась, что она привязана на короткую верёвку. Я нашла её повешенную, когда пришла со школы домой. Долго плакала, а потом ушла на улицу, ждала, пока мои приедут с работы и что-то сделают. Они приехали, никто не сказал мне ни одного утешительного слова. Папа только пробурчал мне, мол почему я её не сняла, а ушла куда-то там. И потом они пошли ужинать. Вот так вот. И всё. Я вообще ничего не понимала.

При мне отец любил стрелять воробьёв котам. А когда-то они с соседом выпившие решили выйти на улицу и стрелять бездомных собак. Я вышла тогда из калитки и шла гулять с друзьями. В этот момент при мне сосед Гена подстрелил бездомную собаку, и та, заскулив, убежала куда-то. «Сдыхать побежала», сказал Гена, спокойно затягиваясь сигаретой, а меня тогда охватил панический ужас, злость, невероятная боль за собаку. Я подумала, что лучше бы он меня подстрелил вместо той бедной дворняжки. И никому даже в голову не пришло, как это всё зрелище подстреленного животного перенесёт моя детская психика. А что, разве я могу быть чем-то недовольна? Просто я не ценю того, что имею.

Помню себя маленькой, я сижу и мама меня обувает, мы куда-то уходим, я расстроенная с опущенной головой. Мама серьёзно смотрит на папу, тот стоит недалеко от нас, скрестив руки на груди. Кажется, происходит что-то важное. Мама спрашивает, с кем я хочу остаться жить — с ней, или с папой, и хочет, чтобы я ответила прямо сейчас. Мне хочется провалиться сквозь землю, я долго сижу с опущенной головой и ничего не могу сказать, а потом отвечаю, что с мамой, чтобы она не обиделась. Ужасный момент, я чувствовала, что предаю папу, но в то же время мне нужно было кого-то выбрать. Я никого не хотела выбирать. Я хотела, чтобы меня оставили в покое. Но давление было сильным, они ждали от меня ответа и решения. Я не помню, чтобы после того момента меня когда-либо так внимательно слушали.

Мама мне всегда рассказывала о том, какой папа плохой, наверное, каждый день. Я с самого детства знала, с кем и как часто он ей изменяет. К одной мама даже на работу ходила. Ещё мы как-то столкнулись с его барышней на отдыхе. Мама жутко ревновала, по ней было видно, как сильно было задето её женское достоинство. Мне было тогда лет 13. Она просила меня незаметно сфотографировать барышню, чтобы мама потом могла сходить с этой фотографией к гадалке и та бы ей всё поведала.

Ещё как-то папа начал изменять маме с её близкой университетской подругой Аллой. Мне было около 10. Почему-то я знала очень чёткие детали этой измены и вообще о том, как проходил их секс. Я также не знаю почему, но я знаю о том, как плохо проходил секс у моих родителей. Что отец не был с мамой нежный и что ей всё это не нравилось. Они спали в раздельных спальнях как только мы переехали из квартиры в дом, и у каждого была своя комната. Мама хотела, чтобы я спала с ней в спальне. А потом мы с ней поменялись комнатами на ночь, потому что в её спальню нужно было пройти через папину комнату. А ей, наверное, было не по себе проходить мимо мужа и идти закрываться в другой комнате. Мы допоздна смотрели в моей комнате телевизор, и если мы слышали, что папа уже уснул, то мама шла в свою спальню, а если он ещё не спал и смотрел телевизор, то тогда мама просила, чтобы в спальню шла вместо неё я.

Мама мне рассказывала, что папа несколько раз пытался изнасиловать бабушку. Приходил к ней пьяный и голый в комнату несколько раз посреди ночи. Я не думаю, что там что-то произошло, но в истории компьютера я постоянно находила порно с очень толстыми женщинами. Мамина мама была низенькой и очень полной женщиной. Я старалась об это много не думать.

Я никогда не чувствовала себя в безопасности. Только в то время, когда была не дома, в больнице, в лагере, опять в больнице, я часто болела. Но даже вдали от дома я никогда не чувствовала душевного спокойствия, тревога стала моей постоянной гостьей. Когда я стала постарше, у меня внутри всё будто атрофировались, я перестала чувствовать эмоции так остро. Тревога осталась, но жуткий и искренний страх и переживания за маму сменились грустью за неё, а со временем и раздражением. Я не помню, чтобы она за меня искренне радовалась, или чтобы обняла, как-то пожалела или выслушала. Или даже просто спросила бы, как я себя чувствую. Хотя, нет, помню, несколько раз она меня спрашивала «Катюша, как у тебя вообще дела?» «нормально, я отвечала, у меня всё нормально»… в душе, как обычно, всё горело, рвало и страдало, а на деле рассказывать этого всего не хотелось. Зачем? Я и сама знаю, что не ценю всего того, что имею. Мамины слова таки сильно засели из детства.

У нас всегда был один гардероб на двоих, вплоть до нижнего белья. Что было моё, было и её, перечить или хотя бы заикаться о том, что я хочу иметь свои собственные трусы, было невозможным. Обижалась. Опять я думаю только о себе. Ведь мама для меня всё на свете, а я тут про свои личные трусы. И в кого я такая?

Мама часто повторяла, что я думаю только о себе. Это уже когда я стала подросткового возраста. Она часто на меня злилась почему-то. Я всегда очень старалась быть хорошей дочкой. Для себя я редко что просила, вообще я для себя почти никогда ничего не просила у родителей. В деньгах никогда нужны не было, мама любила покупать мне разную красивую одежду и всегда хотела, чтобы я одевалась хорошо. Так сказать, и одета, и обута. Только одежда, которую она мне покупала, была совершенно не в моем стиле и вкусе, и весь мой эпатаж воспринимался завистью и оценкой одноклассников и учителей. Я больше напоминала стиль мамы. Она всегда говорила, что у неё хороший вкус на вещи, а у меня жлобский, как у папы. Мама всегда радовалась, когда шла на рынок за обновками, и это были такие её редкие моменты настоящей радости и удовольствия, что я просто закрывала рот, шла за ней, ждала позади, пока она выбирала мне кофточки и блузочки. Потом я это меряла на морозе за какой-то шторкой, ненавидела своё отражение в зеркале, и если маме нравилось, то мы покупали. На следующий день я шла в школу в обновке и слышала от одноклассниц «ой, ну ты опять в обновке..». И вроде бы мечта каждой девочки, если так подумать, но почему-то просто хотелось одеть что-то очень простое, как у всех, быть как они, и влиться в коллектив.

Я всегда искала друзей и была очень общительной. Садик был моим уголком радости и счастья, приятного общения, место, где ко мне хорошо относились и не кричали. А ещё там были такие же, как и я, дети, с которыми я могла разговаривать и дружить, и играть в игрушки, это было очень интересно! Я никогда не могла уснуть, когда был тихий час. За всё время детсада я спала днём только один- единственный раз. Я стала известной в своей группе, как девочка, которая не спит, и после долгих попыток воспитателей, уговоров, угроз и заставляний, мне просто начали разрешать оставаться в игровой и просто продолжать играть игрушками. Мне всегда было смешно по этому поводу, я думала, это происходит потому, что у меня было очень много энергии и шило в попе, как говорится. Но на самом деле мне там было так хорошо, что я не хотела терять ни минуты на какой- то там сон. Даже оставаясь одной на коврике в игровой, мне было хорошо, спокойно. Я могла петь себе под нос, и не бояться, что это пение кто-то заметит и высмеет, и просто наслаждаться какой-то безопасностью и теплом. У нас в садике были большие окна, свет всегда заливал комнату, было много ярких цветов жёлтого, зелёного и синего вокруг, и всегда вкусно пахло. Да, я любила садик, это был мой островок детской радости.

Я всегда любила праздник Новый Год, как-то он для меня был самым значимым и самым светлым. В доме приятно пахло елью, мы красиво с мамой одевались, и всегда было ощущение чего-то прекрасного, мы жили в ожидании чуда. Помню, 31го декабря мы с мамой накрывали праздничный стол и ждали гостей. Достали лучшую сервировочную посуду, самый дорогой и лучший хрусталь из шкафчиков. Папа всегда любил, чтобы в доме всё было идеально красиво к приходу гостей. Я увидела пыль на телевизоре и побежала быстро за средством, чтобы её вытереть. Когда папа услышал запах очистительного средства в комнате, где был накрыт стол, он очень меня ругал и очень долго обзывал. И как я могла не подумать о том, что это средство будет, конечно же, пахнуть. Я использовала совсем чуть-чуть, просто чтобы протереть гадостную пыль на телевизоре, а в итоге испортила всем настроение, и самое что обидное — это незабываемое ощущение праздника. Вечно я некстати. И все испорчу.

Папа меня часто оскорблял. Так получалось, что когда я что-то делала неправильно или чего-то не понимала, то ругань летела на мою голову безжалостно. Чаще всего мне говорили, что я дура, прибацаная, придурошная, тупая, такая же конченая как и моя мама, проститутка, шлюха. Это всё сопровождалось градом самых разных и матов. Отец всегда использовал очень много нецензурной лексики, самой некрасивой и самой откровенной. Не смотря на то, рядом я или нет, зачастую и мне в след. В основе всех его обзываний всегда был один смысл — не будь как мама. Маму он оскорблял более плохими словами, к тому же постоянно повторял, что когда-то её убьёт, закопает где-нибудь, и ему за это ничего не будет. Мы всегда жили в ужасном страхе. Мама за свою жизнь, а я за жизнь мамы.

Я не помню, чтобы отец хоть когда-то со мной разговаривал о чём-то, или играл в игры, или чему-то учил, объяснял. Он совершенно не занимался моим воспитанием, такое чувство, что он общался со мной только через маму. Он давал ей деньги на то, чтобы она заплатила за мою школу, купила мне одежду, книжки и продукты для всей семьи. Вообще я редко помню его трезвым. Когда он был трезвый, он был очень нервный, взрывоопасный. Хорошее настроение у него было только когда начиналась пьянка, и вокруг была компания собутыльников. Когда он доходил до определенной кондиции, он начинал бить посуду в доме, или бить маму, или соседа, или моих животных. Такие вот у меня были сказки перед сном.

У нас в туалете всегда было очень накурено. Сколько себя помню, я с маленького возраста ходила в туалет, как в газовую камеру. Вытяжка не работала, и дверь всегда закрывалась, чтобы дым не выходил в дом. Так я ходила в школу с жутко прокуренными волосами и одеждой. От меня воняло так, как будто я всю ночь сидела в кабаке. Ещё папа всегда курил в машине. Когда я сидела сзади него, пепел и дым летели мне в лицо, а сквозняк от открытого окна сильно дул в уши. Если на мне была шапка, я сильнее натягивала её на уши и заматывала горло шарфом, а если не было, просила папу прикрыть окно. Он недовольно причмокивал, но таки окно немого подымал. И сквозняк уже не так сильно дул мне в голову. Если это вообще кого-то и когда-то волновало.

Папина мама, бабушка Катя, с нами общаться не любила. Ей не нравился папин тяжелый характер, а поскольку он и её часто оскорблял и во всём критиковал, то встречались мы крайне редко. Мама, папа и бабушка все вместе работали. Но всё их общение заканчивалось в 4, потом папа развозил всех по домам. У нас был семейный ужин раз в году, на рождество. Мы приходили к бабушке в гости, она накрывала на стол, папа вечно бурчал и ухмылялся, когда на столе чего-то не оказывалось. Он смеялся над тем, какая бабушка плохая хозяйка, резко подшучивал над ней, она сильно обижалась, он часто выходил курить. Я изображала интерес, радость от полученных на НГ подарков, и очень сильно переедала. Потому как я была обязана попробовать всё, что было на столе, и потом обязательно сладкое. Мы все ненавидели этот семейный ужин раз в году, но это была обязательно. Кажется, все просто успокаивали себя тем, что всё скоро закончится. Мама постоянно жаловалась, что бабушка Катя отдаёт нам всё со стола домой. Она потом смеялась и называла это «недоедками» или мусором, или ещё чем. Такие ужины на Рождество всегда для меня были большим стрессом. Они никогда не проходили гладко, всегда со скандалом, унижениями и оскорблениями. Собираясь на такое мероприятие, я заведомо знала, чем всё закончится. Ужин проходил часа 3 или 4. Потом мы втроём возвращались домой, и каждый сразу же шёл и закрывался в своей комнате. Выходили мы оттуда уже утром, на завтрак. Иногда папа привозил нас домой, а сам уезжал пить с друзьями. Такое вот было Рождество.

Я как-то спросила маму, почему меня назвали Катей. Она раздражённо пожала плечами и нервно выдавила, мол, не знаю, Катя да и Катя, а как бы ты хотела чтобы тебя назвали? Я ничего не ответила и больше такого маму не спрашивала. Когда была маленькая, то спросила папу «А ты кого хотел, мальчика, или девочку?» Папа улыбнулся и сказал «Я тебя хотел». Мне было лет 5, а я до сих пор помню, было очень приятно и тепло на душе. До сих пор тепло, как вспоминаю это «тебя хотел.» У мамы как-то спрашивала, хотела ли она ребёнка. Не помню, что она ответила, только помню, она разозлилась очень, что я задаю глупые вопросы, и что ерунду всё время спрашиваю. Я, и правда, всё время какую-то ерунду спрашивала. Как можно маму такое спрашивать.

В средней школе у меня были проблемы и с учебой, и с самооценкой, и с одноклассниками. Я начала вести дневник, куда могла бы записывать свои мысли. Как-то родители его нашли и прочитали. Там было что-то не очень глубоко личное, но что-то папа решил высмеять. Мне было очень неловко и очень стыдно. Кажется, он высмеял мои грамматические ошибки. А ещё как-то у меня появилась подружка по переписке. Я нашла её адрес и фотографию в молодёжном журнале и написала ей настоящее письмо. Это было ещё до появления интернета в каждом доме и сетей. Да, у меня была настоящая подружка, с которой мы общались настоящими письмами. Оксана Глоба, кажется, из Черкасской области. Как-то папа прочёл моё письмо ей. Он не смеялся, но сделал замечание по поводу чего-то там написанного. Мне было очень стыдно из-за того, что он читала мои личные мысли. Очень стыдно. Когда мне было лет 15 или 16, я порвала в маленькие клочья все свои записи, стихи и дневники, и выбросила их в мусор. От дома отнесла несколько улиц, чтобы точно знать, что они их не достанут и не увидят. Помню, внутри было очень больно, когда я рвала свои записи. Было такое чувство, что я закапываю саму себя в яму и заталкиваю все свои чувства глубоко внутрь.

Я решила больше никогда ничего не писать и не проявлять ничего из того, что ощущаю. Так стало безопасно. Я знала, что если я не проявлю никаких эмоций, не покажу слабину, то меня не высмеют, не поиздеваются и не припомнят в каком- то скандале. Так я и сделала. И лет с 15ти я стала фарфоровой куклой. Я научилась держаться прямо и ровно, что бы не происходило вокруг. Я научилась сдерживать слёзы, когда меня обзывают. Научилась стоять ровно с поднятым подбородком, когда мимо меня летит брошенный нож или что-то тяжелое. Научилась не моргать и не дёргаться, когда я видела жестокое обращение с моими животными. Мне стало всё равно.

Ещё я тогда поняла, что всем на самом деле глубоко наплевать, что я чувствую, и что мне тоже бывает и страшно, и обидно, и больно. Мама никогда этим не интересовалась, папа тем более, ни одна из бабушек никогда не спросила, как я. Я понимаю, что каждый был занят своей жизнью, и что у каждого было очень много своих переживаний внутри, а тут ещё я лезла со своими щенячьими глазами и надеждой, что, возможно, меня заметят и пожалеют, и погладят по головке. Да, кажется, мне было 15, когда я окончательно разочаровалась в своих близких, и боль от обиды и унижений стала невыносима. Мама несколько раз за мою сознательную жизнь сказала, что живёт она с этим чудовищем только ради меня, чтобы у меня была семья, и чтобы я была одета и обута. В моей голове это отложилось очень отчётливо, и я жила с тем, что все мамины слезы и страдания случались только по моей вине. Что если бы не я, ей бы не пришлось этого всего терпеть и, возможно, она была бы счастливым человеком. Её несчастная судьба была моей ответственностью и моей виной.