Бесплатный фрагмент - Утра Авроры

Пролог

День — очередной, совершенно такой же, как прочие, — медленно клонился к вечеру. Ничего нового он не принёс — и уже не принесёт.

Орландо не отрываясь смотрел на позолоченный лист в лучах сентябрьского заката. И лист, и закат, и сентябрь казались ему исполненными какого-то простого, скрытого в мелочах волшебства. Когда тебе восемь лет, мир предстаёт перед тобой во всём великолепии своих красок, грёз и далёких горизонтов. Даже если вечером за тобой закроются двери приюта, и мир сузится до маленькой комнаты со старой скрипучей кроватью и библиотечной книгой под подушкой.

Но и такой мир Орландо любил. Он не обижался на жизнь и умел быть благодарным за каждое новое утро. Разве что в глубине сердца всегда ждал какого-то чуда, надежду на которое едва ли мог выразить вслух.

В этот день он искал чуда с каким-то отчаянным вдохновением. Сентябрьский лист тоже был чудом. Орландо пытался убедить себя в этом, но душу не обманешь: он ждал чего-то иного. Чего? Если бы он знал…

Вздохнув, Орландо отвёл взгляд от листка. Пора было идти обратно, иначе он снова опоздает. Впрочем, может быть, он уже безнадёжно куда-то опоздал…

Уже начало смеркаться, когда он свернул на безлюдную улочку, по которой всегда сокращал путь, бегая в библиотеку или в городской парк. Он шёл быстро, глядя себе под ноги, но женщину в свете фонаря заметил сразу.

Она была одета в красивое, явно дорогое платье и не казалась похожей на обычных торговок и горничных, живущих в этой части города. Невольно заглядевшись на незнакомку и удивившись про себя, что она делает здесь одна, Орландо уже хотел пройти мимо, как вдруг женщина как-то странно вскрикнула и прислонилась к фонарному столбу. «Может, ей плохо?» — подумал Орландо и быстрыми шагами приблизился к ней.

— Синьора, что с вами?

Женщина подняла голову и слабо улыбнулась.

— Как хорошо, что вы подошли, молодой человек. Прошу вас, помогите мне добраться до дома доктора Спенсера, это недалеко. Боюсь, сама я не дойду…

Женщина сдавленно ахнула, подавив стон, и только сейчас мальчик заметил её большой округлившийся живот. Сообразив, что к чему, он понял, что действовать нужно быстро.

— Доктор Спенсер — это который англичанин? — деловито осведомился он, польщённый тем, что его назвали молодым человеком.

— Да, да, — кивнула женщина, — вы знаете, где он живёт?

— Я всё здесь знаю… Но пойдёмте же, — спохватился Орландо. — Обопритесь на меня…

Мелкими шажками они двинулись по улице.

— Почему же вы не вызвали доктора домой? — первым нарушил молчание Орландо.

— Я не думала, что всё произойдёт сегодня… Ждали только через неделю, — женщина виновато улыбнулась. — Хотела встретить мужа, и вот…

Она снова крепко сжала зубы, чтобы не закричать. Орландо больше не пытался заговорить.

Дорога показалась ему бесконечной. Он так разволновался и устал, что с трудом понимал, что происходит, когда жена доктора открыла дверь и, всплеснув руками, увела женщину, когда дальнее окно дома осветилось и тут же задёрнулось занавеской… Он знал, что нужно уходить, но никак не мог сдвинуться с места… Кажется, кто-то ещё заходил в дом, потом выходил и что-то говорил ему, но он так и не ушёл.

Орландо очнулся только спустя час или даже больше. Какой-то человек вышел на крыльцо и закурил сигару. Только тогда Орландо узнал его.

— Доктор Спенсер?..

Он повернулся и удивлённо взглянул на него.

— Ты всё ещё здесь, малыш?

Это прозвучало совсем не так приятно, как «молодой человек», но Орландо сразу отмахнулся от этой мысли.

— Как эта женщина, доктор?

— Синьора Андраде?.. Хорошо, малыш. Приехал её муж, он сейчас с ней. — Помолчав немного, доктор счёл нужным сообщить Орландо самое интересное. — У них девочка.

В груди Орландо что-то ёкнуло, хотя он ещё сам не понимал, что послужило этому причиной. Ему вдруг очень захотелось кое-что сделать и, сам не понимая, что говорит, он попросил:

— Доктор… Можно мне посмотреть на неё?

Спенсер метнул на него изумлённый взгляд.

— Зачем?

— Я ведь тоже, можно сказать, принял участие в её появлении на свет. Пожалуйста, доктор…

Спенсер помолчал, раздумывая.

— Не знаю, почему, но ты мне понравился, паренёк. Зайди. Только очень осторожно и тихо.

На дрожащих ногах Орландо поднялся на крыльцо. Он знал, что уже совершенно точно опоздал, но в то же время чувствовал, что наконец-то успел. Неотвратимое свершалось в эту самую секунду, когда он переступал порог.

Свёрток лёг ему в руки, и на мгновение Орландо показалось, что эта девочка, которую он видел в первый и в последний раз, была подобна звезде, упавшей с неба в его ладони.

— Скажите, доктор… Как её назвали?

— Хм… Кажется, Марией.

Часть I. Страсть

I

Нож лежал перед ним.

Почему-то только сейчас он различил детали, прежде недоступные его взгляду. Резная рукоять. Какой-то старый затёршийся рисунок. Острое стальное лезвие. Как быстро это лезвие может решить всё!.. Избавить от тоскливой серой мути, именуемой жизнью. Вернуть ему свободу.

Орландо Феррера думал об этом спокойно, как о булочке, съеденной на завтрак. Страха не было. Скорее, умиротворение. По крайней мере, больше не надо будет просыпаться по утрам с мерзкой мыслью о бессмысленности этого каждодневного ритуала. Не видеть эти лживые улыбки прохожих. Вообще ничего и никого не видеть. Не искать чёртову работу каждый раз, когда заканчивается стройка или заказ, не выскребать эти копейки. Просто не быть.

Не быть. Это казалось заманчивым. Орландо задумчиво повертел нож, приставил острие к пальцу. Через мгновение на коже показалась маленькая красная капля. Отложив нож, Орландо некоторое время равнодушно разглядывал выступившую кровь, затем слизнул её кончиком языка. Вкус показался ему противным.

На улице послышался шум. Почему в этом городишке вечные беспорядки? У человека здесь нет ни единого шанса спокойно уйти из жизни. Кто это вообще придумал — «уйти из жизни»? Как будто из неё действительно можно куда-то уйти, как из какого-то дома или сарая.

Внизу хлопнула дверь, по лестнице протопали чьи-то грубые башмаки. Орландо поспешно сунул нож за свой кожаный ремень.

— Феррера? Слава Богу, ты здесь! — Толстый трактирщик Джон попытался отдышаться, но он явно торопился, и воздух с лёгким хрипом вырывался из его горла. — Идём со мной!

Джон схватил его за локоть и потянул за собой, но Орландо вывернулся.

— Не понимаю, Джон. Я не собираюсь никуда идти.

Трактирщик устало провёл ладонью по вспотевшему лбу.

— Снова стычки, Орландо. Есть раненые.

— Ну, а я здесь причём?

— Как причём? Что значит причём! Там твои товарищи!

— У меня нет здесь товарищей.

Джон резко выдохнул и посмотрел на Орландо со злостью.

— Ну, вот что, оставь-ка свою философию до лучших времён. Им нужна твоя помощь. Подумай об их жёнах и детях!

Орландо меньше всего хотелось думать о чьих-то жёнах и тем более детях, но этот восторженный недоумок просто не даст ему с чистой совестью зарезаться на собственном полу.

— О Боже… Ладно, идём.

Комнату освещала луна, когда Орландо наконец вернулся и завалился на постель. Он не рассчитывал, что провозится так долго. В последнее время забастовки и стычки не были редкостью, а без раненых они почти никогда не обходились. Орландо не был врачом, но обладал навыками оказания медицинской помощи, поэтому за ним часто посылали, если по каким-либо причинам не хотели обращаться в городскую больницу. Он не отказывал, но и денег не брал. Смекнув, рабочие стали вместо денег предлагать ему сигары и виски. На это Орландо соглашался, хотя и видел забавную иронию в том, что покупал смерть в обмен на чьи-то жизни.

Не раздеваясь, он сел на кровати, зубами откупорил непочатую бутылку и отхлебнул из горла. С утра он ничего не ел, и желудок обожгло горячей волной. Что ж, так даже, пожалуй, будет лучше. Через час или, если повезёт, раньше — вряд ли повезёт, у него есть отвратительное свойство не пьянеть, — голову застелет туманом, и он проспит до позднего утра — счастье, что завтра воскресенье. Теперь его счастье состояло из незначительных вещей.

В течение получаса Орландо полностью осушил бутылку, но всё оставалось по-прежнему; блаженный пьяный туман не наступал. «Наверняка какой-нибудь ублюдок налил этим идиотам разбавленный виски, — с бессильной злостью подумал он, отшвыривая бутылку. — И ведь наверняка божился, что лучшего не найти во всей округе!»

С глухим стоном откинувшись на кровать, он закурил. Когда он затягивался и выпускал дым изо рта, ему казалось, что вместе с этим дымом из тела вырывается и его душа — такая же бесплотная и никчёмная.

Наконец, его веки стали слипаться. Затушив сигару, Орландо перекатился на бок и натянул вместо одеяла плащ. Может быть, ему всё же удастся заснуть. Сон — это хорошо. Во сне можно не существовать.

Проспать до позднего утра не удалось: Орландо проснулся ещё до рассвета. Мысленно выругавшись, он перевернулся на другой бок и попытался снова заснуть, но это было уже бесполезно.

Как он подумал вчера? Счастье, что сегодня воскресенье? Идиот. Как будто воскресенье лучше какого-то другого дня в неделе, в месяце или в году.

Он встал и нетвёрдыми шагами — не столько от выпитого накануне виски, сколько от беспокойного сна — приблизился к столу. Налил из кувшина в стакан чистой воды, залпом выпил. Еды на завтрак у него было немного — картофель, молоко, сухари. Впрочем, Орландо не слишком хотелось есть. Его голод был иного рода.

Ему снова снилась та девушка.

Она снилась ему часто, незнакомая и близкая одновременно. Как она была хороша! Как развевались её тёмные волосы, как горели её глаза, как она улыбалась ему своими нежными коралловыми губами! Как лёгкое платье окутывало её фигуру, очерчивая округлые бёдра и маленькие, но налившиеся груди!.. Как она манила его своей обольстительностью и одновременно юной, девственной чистотой…

Но не только это. Было в ней что-то ещё, неподвластное пониманию. Какая-то тайна, которая, как казалось Орландо, была известна только им двоим. Он хотел сказать это девушке, но каждый раз, когда он собирался это сделать, она начинала отдаляться, словно исчезая в тумане… Видение, призрак, мираж…

Он помнил и не помнил её лица. Он не смог бы его описать, но узнал бы из тысячи похожих. Однако каждый раз, выходя на улицы города, он видел лишь подобие женщин: их лица были грубы, фигуры — расплывчаты, движения — резки, голоса — злы, улыбки — лицемерны… Она не была похожа ни на одну из них.

Он хотел ей это сказать. Он желал спросить её имя, желал узнать, кто она, желал её саму… Он желал её неудержимо и яростно и просыпался ночами, задыхаясь в немом крике и изгибаясь всем телом. Иногда он впивался зубами в подушку, чтобы не завыть — то ли от отчаяния, то ли от этой бесплодной, иссушающей страсти. При свете луны ему казалось, что на следующий день он уже больше не сможет встать. Но приходило утро, Орландо вставал и, вопреки собственному желанию и пониманию, продолжал жить.

В это утро он почему-то тоже жил, несмотря на нож, который снова задумчиво крутил в руке. Можно сделать это прямо сейчас, целые сутки о нём даже никто не вспомнит. Орландо крепче сжал рукоять, но внезапно остановился.

Двадцать восемь лет — не рановато ли? Впрочем, кому-то случалось умирать и в более раннем возрасте. Дети погибали от болезней и голода, в кораблекрушениях и пожарах. По сравнению с этими несчастными он уже глубокий старик. Он не обязан ни у кого спрашивать разрешения для своего поступка. Он слышал, что церковь порицает самоубийц, ведь они отдавали назад жизнь, которую им подарил Бог. Так что же? Он не просил такого подарка. А может, когда-то просил? Разве теперь узнаешь…

Орландо тряхнул головой, отгоняя непрошенные мысли. И откуда они появлялись? Может, и правда что-то бережёт его, останавливает перед этим шагом. Бред. Но всё же…

Он со вздохом выпустил нож, который, словно замедлившись в коротком падении, со стуком упал на пол. Вторая попытка насмарку.

Сдёрнув с крючка куртку, Орландо спустился на улицу. Он будет честно ждать рассвета и ещё час после него. Если за это время ничего не случится, третья попытка будет последней.

Несмотря на своё далеко не весёлое настроение, Орландо ощутил странное удовольствие в том, чтобы идти по улицам ещё спящего города и никуда не спешить. Солнце едва поднялось над горизонтом, первые лучи слегка позолотили разноцветную листву на деревьях. Орландо шёл, вдыхая хрустально-прохладный воздух. Его никто не ждал, никто не знал, что он здесь, и это тоже было на удивление приятно. Ещё вчера ему казалось, что сон — единственная радость, которая позволяет ему не существовать; теперь Орландо чувствовал, что есть радость куда более полная — быть.

Но ведь это ненадолго. Спустя час после рассвета волшебство рассеется, и его уже ничего не сможет спасти. Пусть же эти последние мгновения перед вечностью напомнят ему, как может быть для кого-то прекрасна обычная жизнь. Для кого-то. Не для него.

Ему было хорошо идти вот так, словно одинокому страннику, который прощается с городом перед тем как снова исчезнуть в закате. Или в тумане. В глубине души сам Орландо считал себя таким странником. Увы, пройдя много миль и дорог, он так и не нашёл свою обетованную землю. Что ж, может быть, в другой жизни ему повезёт больше.

В груди что-то защемило, словно смутное беспокойство, которому Орландо до этого дня не позволял смущать свои мысли, начало пробиваться наружу. Постепенно беспокойство росло и заполняло собой грудь. Каким забытым и сладостным вдруг показалось Орландо это чувство!.. Он не испытывал его с тех пор как… как…

Воспоминания были ему сейчас совершенно ни к чему. Это всего лишь иллюзия, плод воображения, нервы… Это предчувствие не привело его ни к чему хорошему тогда, не приведёт и сейчас.

Глубоко дыша в такт собственным шагам, Орландо принялся считать, чтобы заполнить мысли и успокоиться. «Один, два, три… восемь… шестнадцать… тридцать пять… девяносто… сто сорок…»

Он дошёл до пятисот семидесяти двух, когда понял, что оказался на набережной. Утреннее солнце окрасило воду в тёплый янтарный цвет. Дома на противоположном берегу реки подрагивали в мареве дымки, покачиваясь и сверкая, словно фата-моргана. Они поднимались кораблями, облаками и скалами, усыпанными алмазами и жемчугами… Они переворачивались, оседали и снова вставали, выше прежнего, касаясь пурпурных небес… Мир дрожал и искрился, готовый открыть Орландо самую великую из своих тайн, сообщить ответ на главную загадку бытия. Но какую из двух — тайну любви или тайну смерти?

Орландо был уверен в очевидном. Какому-нибудь молодому счастливому дураку откроется первая, ну, а ему остаётся вторая. Это немало для этого паршивого мира. Паршивого — и красивого. Смерть тоже красива. Нужно быть благодарным.

Орландо глубоко вздохнул и с улыбкой огляделся вокруг. Одна из двух тайн бытия! Так много — ему!..

Только ли ему? Краем глаза Орландо заметил неподалёку от себя силуэт. Какое разочарование! А он-то поверил, что чудо вот-вот случится!

Но предчувствие внезапно усилилось, и сердце Орландо заколотилось, словно у пойманной птицы, а чувства вдруг обострились до предела, как у хищника, готовящегося к прыжку. Он сделал несколько шагов в сторону человеческой фигуры, уже различая накинутый на плечи плащ и заколотые на затылке волосы.

Тайна смерти? Увы! Жизнь смеялась над ним во весь голос, смеялась искорками в глазах незнакомки, явившейся из старого странного сна.

— Я знала, что вы придёте, — улыбнулась она, протягивая ему руку и представляясь, так просто, будто они заранее договорились встретиться здесь. — Мария.

II

Тёмные глаза смотрели на него приветливо и тепло. На мгновение Орландо показалось, что он с головой окунулся в озеро лунной ночью. Щемящее чувство в груди медленно, но неумолимо стало превращаться в волну лучистого живительного света.

— Ветер меняется, — задумчиво проговорил он, всё ещё пребывая во власти очарования. Лишь заметив, что во взгляде незнакомки промелькнуло удивление, он поспешил пожать её тонкие загорелые пальцы.

— Орландо.

— Значит, Орландо. Красивое имя. Оно подходит вам, Орландо. И вы действительно совершенно такой.

— Какой «такой»? — несколько оторопело переспросил он и тут же понял, какую глупость сказал. Конечно же, он такой. И она совершенно такая.

— Нет-нет, простите, я не это имел в виду. Я узнал вас, Мария.

На её слегка напрягшемся лице снова появилась улыбка.

— Ну, вот и хорошо. Я всегда боялась ошибиться. А ещё больше боялась, что я вас узнаю, а вы меня — нет.

— Ведь я узнал.

— Да… узнал… Что вы делали здесь?

Сказать ей? Почему нет.

— Несколько минут назад не хотел жить.

— Напрасно. — Мария произнесла это спокойно, без удивления, без страха. — Жизнь намного интереснее смерти.

— Кому как.

— Всем так. Жизнь — это акт любви, Орландо. От него стоит получить удовольствие.

Он никогда не слышал, чтобы женщины так рассуждали. Более того, он не слышал, чтобы и мужчины говорили подобные вещи. От первых стоило ожидать ложной скромности и показного целомудрия, которое называют ханжеством, от вторых — похабных и грязных шуток за кружкой пива после работы.

— Хорошо, если бы это было так.

— Это так, Орландо. Если сегодня вам не хочется заниматься любовью, это не значит, что завтра вы не будете изнывать от желания.

Он посмотрел ей в глаза, надеясь, что так она не заметит вдруг охватившее его смущение.

— Вы смелая женщина, Мария. Вы всегда высказываетесь так прямо?

Она опустила взгляд.

— На самом деле вы первый, с кем я поделилась этой мыслью. Я долгое время вынашивала её в себе, чтобы она приобрела форму слов.

— Почему со мной?

— Вас это удивляет?

Как ни странно…

— Нет.

Мария снова улыбнулась. Она часто улыбалась, и в её улыбке было что-то до боли знакомое Орландо. Так улыбалась девушка из сна — невинно и призывно.

— Может, пройдёмся?

— Да. Я угощу вас завтраком.

— Нет, не стоит. — Орландо в ужасе принялся мысленно считать остаток выручки в своём кармане. Только вчера он заплатил за жильё и вряд ли мог позволить себе выход в ресторан в городе. — То есть…

— Не волнуйтесь, в этом нет ничего страшного. В следующий раз вы угостите меня. Тем более… Не хотела говорить, но… У меня сегодня день рождения.

— Вот как… Я не знал… Конечно, и не мог знать, но… Ведь это я должен поздравить вас…

— Вот и поздравите. Идёмте.

— Хорошо… Мария, позвольте спросить…

— Да?

— Сколько вам исполнилось сегодня? Если не секрет…

— Не секрет, конечно. — Уголки её губ снова приподнялись. — Двадцать.

Двадцать. Двадцать лет назад тоже был сентябрьский день. Мальчик держал девочку на руках и не знал, ничего не знал… Не знал, на какие немыслимые шутки способна жизнь. Не знал, что, вопреки всем наговорам, любовь приходит неизвестно откуда, может быть, из каких-то давно прожитых жизней, из каких-то немыслимых миров, из-за тех мерцающих созвездий, которые каждый вечер он видел над головой. Не знал, что философы, учёные и поэты веками бьются над решением загадки любви, но и они ничего, ничего не знали. Потому что разве можно что-то наверняка знать о том, почему он тогда задал этот вопрос и получил на него такой ответ и почему сегодня этот ответ вновь прозвучал над ним?

«Как её назвали? — Кажется, Марией».

— Не стоило так тратиться на меня, — смущённо пробормотал Орландо, когда перед ним появились большая порция яичницы с беконом, свежие овощи, хлеб, сыр, горячий дымящийся кофе и ореховый кекс.

— Я не считаю, что вправе съесть больше своего гостя, а я намереваюсь съесть именно столько, — невозмутимо ответила Мария, принимаясь за еду. — Мне нравится получать удовольствие, Орландо. Имейте это в виду.

Почувствовав, что снова краснеет, как мальчишка, он принялся за яичницу, стараясь не смотреть на Марию. Она всего лишь сказала, что любит вкусную еду, но Орландо интуитивно догадывался, что речь шла не только об этом. И она знала, что он это понимает.

У Орландо были женщины, но чем больше он отдалялся от возраста, в который только вступила Мария — то есть от двадцати лет, — тем реже он пытался соблазнить очередную девушку. Он не знал, когда наступил момент, в который ему вдруг начало казаться, что все его любовные похождения более или менее одинаковы и оттого — пресны, а все женщины — словно бы на одно лицо. Орландо понимал, что становится циничным, но ничего поделать с собой не мог. И однажды он разорвал все свои связи, решив, что просто не создан для отношений. К физической близости он тоже прибегал всё реже; наверное, это было дико для здорового двадцативосьмилетнего мужчины, но вот уже два года он спал один.

Но теперь его, как ему казалось, вполне укрепившиеся принципы, стали пошатываться на своём непрочном фундаменте. Женщина, сидевшая перед ним, была не просто красива. Она была настоящей и искренней. Пусть она сказала, что только ему открыла свои мысли, так что же? Ему определённо нравилось, какой она была с ним.

Орландо снова поднял взгляд на Марию. Она улыбнулась ему, не отрываясь от завтрака. Пожалуй, она выглядела даже несколько младше своих лет, и всё же в ней чувствовалась женщина, знающая, чего она хочет.

Тёмная прядь выбилась из её причёски и замерла, готовая вот-вот упасть на лицо. Орландо некоторое время смотрел на неё, не зная, стоит ли сказать об этом. Может быть, заметит сама? Поправит или не поправит? Сказать?..

Она заметила сама. Отложив вилку, Мария потянулась, чтобы поправить волосы, и ворот её блузки слегка разошёлся, сполна воздав Орландо за его невольные мысли. Он не увидел ничего, чего не должен был увидеть, но полоски незагоревшей кожи между маленькими грудями оказалось достаточно, чтобы распалить его годами дремавшее воображение. Кусок кекса застрял в горле, и Орландо пришлось поспешно хлебнуть кофе, чтобы его проглотить.

— Всё в порядке? — Мария опустила руку, что вернуло её одежде первоначальный вид, и посмотрела на Орландо. — Вам душно?

— Нет… Немного, — поправился он, переводя дыхание и мысленно ругая себя за потерю контроля.

— Может, нам выйти на воздух?

— Нет, не нужно, всё хорошо. Мы ведь ещё не закончили с завтраком.

— Вам нравится?

— Очень.

Мгновенно расслабившись, Мария снова откинулась на спинку стула, глядя в окно. Орландо почему-то пришло в голову, что выражение её лица подвижно, как у ребёнка. Женственность и детскость так причудливо сочетались в ней, что он сам не понимал, что чувствует к Марии. Ещё минуту назад всё в нём вспыхнуло желанием; сейчас же Мария казалась ему маленькой девочкой, с непосредственной искренностью разглядывающей большой и удивительный мир.

— Вы любите осень, Орландо?

Он помолчал, глядя на переплетение солнечных лучей в голубом утреннем воздухе.

— И да, и нет. Осенью хочется улететь. Птицы знают мир лучше людей — они улетают. А ты остаёшься. И так год за годом.

— Можно ведь тоже улететь. Вслед за птицами.

— Можно. Но у людей крылья слабее.

Он снова замолчал, не желая развивать тему. Потом посмотрел на неё.

— А вы?

— Что я?

— Любите осень?

Мария задумчиво провела пальцем по оконному стеклу.

— Люблю. Осень даёт нам право быть собой. Она ничего не требует, не ждёт от тебя подвигов и мгновенных решений. Осенью живёшь одним днём. Это чудесно.

Орландо пропускал её слова сквозь себя, словно пробуя на ощупь. Каждое казалось ему прекрасным, будто сжатая до нескольких звуков поэма.

— Вы всегда так красиво говорите.

Она вздохнула — тихо, так можно вздохнуть во сне.

— Многое из того, что я вам говорю, я собирала в слова много лет. И копила, чтобы сказать сегодня.

— Разве вам совсем не с кем поделиться? У вас есть семья?

— Родители и сестра. Мы очень близки, но есть вещи, которые говорят только одному человеку.

— Да… Очевидно, что так. А чем вы занимаетесь? Я имею в виду, вообще.

— Изучаю в колледже литературу и живопись. Вернее, изучала. Этим летом я получила диплом.

— И… что дальше?

— Дальше? Полагаю, дальше я собираюсь жить. Вы считаете, это глупо?

— Я считаю, это лучшее, что стоит делать.

Глаза Марии весело блеснули.

— Значит, вы всё-таки считаете, что жить стоит?

Неожиданно для себя Орландо рассмеялся.

— Ведь жизнь — это акт любви.

Она довольно кивнула.

— Рада, что вы это сказали.

Солнце припекало совсем по-летнему. Ощущая на лице его тёплые поцелуи, Орландо с трудом верил, что ещё несколько часов назад мечтал больше никогда не существовать.

— Мне пора, — Мария протянула ему руку. — Спасибо за чудесное утро.

— Спасибо вам, — Орландо обеими руками сжал её ладонь.

— Тебе, — поправила она. — Если ты не против.

— Не против. Мы ещё увидимся, Мария?

— Ты же знаешь, что да.

— Знаю… И всё же хочу оставить залог.

Орландо снял с мизинца кольцо и осторожно надел на её палец.

— Я не думала, что мужчины любят украшения.

— Это не украшение. Оно осталось мне от родителей. Я их почти не помню, только вот, кольцо… Но теперь оно твоё. Считай это подарком имениннице.

— Не нужно, Орландо. Не шути с такими вещами.

— Я не шучу. А если захочу его вернуть, я верну, так и знай. Но теперь уже вместе с хозяйкой.

Мария зарделась, но глаза её засияли.

— Не зарекайся, Орландо. Я ждала этого слишком долго, чтобы перенести разочарование.

Он серьёзно кивнул.

— Я знаю.

III

— Феррера, ты дома? Открой! Феррера, ты слышишь?

Орландо перекатился на кровати, сразу вставая на ноги. Кто ещё, как не толстяк Джон, мог заявиться ни свет ни заря? Подумав, что следует по привычке чертыхнуться, Орландо с удивлением понял, что не злится на Джона.

Распахнув дверь, он действительно увидел перед собой побледневшего трактирщика.

— Там мой сын, Орландо! — не дав ему сказать и слова, выпалил Джон. — Они повалили его на землю и избивали, пока он не потерял сознание! У Андреа даже не было оружия! Орландо…

Губы трактирщика скривились и задрожали, и Орландо почувствовал укол совести. Он ненавидел эти забастовки и следующие за ними беспорядки всей душой, поэтому никогда не принимал в них участия. Но эти юнцы — сколько сыну Джона, семнадцать, восемнадцать? — верили, что чего-то добьются… Вот и добивались проблем на свои и родительские головы.

— Тихо! — прикрикнул он, боясь, что трактирщик действительно ударится в слёзы. — Я иду. Буду у вас через десять минут.

Жизни Андреа ничего не угрожало, но перелом руки и многочисленные синяки явно причиняли ему боль. Осмотрев бунтовщика, Орландо попросил принести всё необходимое и занялся сломанной рукой.

— Мог ты хотя бы не лезть на рожон? Я думал, твой отец передо мной в обморок свалится.

— Я не хотел, чтобы так вышло, — почти шёпотом ответил юноша.

— Не хотел… Зачем вообще в это ввязался?

Андреа помолчал.

— Честно? Из-за девушки.

— Что?! Ты из-за девушки пошёл бастовать?

— Да не ходил я бастовать… Это я только отцу так сказал. Я подрался из-за неё.

— Ясно… Стало быть, соперник победил в честном бою? — сыронизировал Орландо.

— Как же, в честном, — приняв всё за чистую монету, нахмурился Андреа. — Он своих дружков привёл, так они вчетвером против меня… Ай!..

Не сдержав вскрика, Андреа тут же сжал губы и лишь чуть слышно кряхтел, если действия Орландо оказывались особенно болезненными.

— Всё, всё, герой, — выдохнул Орландо, заканчивая перевязку. — Может, принести тебе выпить? Легче будет.

Андреа отрицательно помотал головой, и Орландо снова вздохнул.

— Дурак ты ещё, мальчишка… А что за девушка хоть? Хорошая?

Лицо Андреа озарила улыбка. Казалось, он напрочь забыл о том, как только что кривился от боли.

— Она необыкновенная, Орландо. Красивая. И добрая. Я таких никогда не встречал. Я женюсь на ней, Орландо. Обязательно женюсь.

Орландо усмехнулся.

— И как зовут твою красавицу?

— Изабелла, — ещё шире улыбаясь, ответил Андреа. — Изабелла Андраде.

Андраде? Разве не так называли ту женщину двадцать лет назад?..

— Скажи, Андреа… А у твоей Изабеллы случайно нет старшей сестры?

Андреа посмотрел на него с нескрываемым лукавством.

— Орландо, неужели вам наскучила холостяцкая жизнь?

Орландо делано замахнулся.

— Вот не лежал бы ты тут сейчас со своей рукой, я бы тебя научил хорошим манерам. Когда спрашивают, надо отвечать, а не умничать.

— Ладно, ладно, молчу… Дайте подумать… Кажется, Изабелла что-то говорила. Да, точно, у неё есть сестра, только вот не помню, старшая или младшая…

— А как зовут её, не говорила?

— Хм… Кажется, Марией.

Кажется, Марией. Если бы не этот юнец, Орландо бы застонал. Но вместо этого он коротко кивнул.

— Хорошо. Ветер меняется…

Он помолчал, но очнулся, поймав на себе взгляд юноши.

— Поспи, Андреа. Тебе надо сейчас много отдыхать, чтобы быстрее поправиться.

— Спасибо, Орландо. Прошу вас, не говорите отцу про Изабеллу. Он считает, что мне сейчас нужно работать, а не бегать за девушками.

— И бастовать… Ладно, будь спокоен, от меня он ничего не узнает.

Глаза Андреа блеснули. Когда Орландо уже сделал несколько шагов к двери, его догнал голос юноши.

— Почему вы со всеми нами возитесь, Орландо? И даже не берёте денег?

Не оборачиваясь, Орландо пожал плечами.

— А чёрт его знает, Андреа. Давай спи и прекрати задавать глупые вопросы.

Выйдя на свежий воздух, Орландо бесцельно двинулся по улице в сторону рощи. Осень полыхала оранжево-алым огнём, дышала запахом прелой листвы, дождей и жареных каштанов. Осень ничего не требовала от Орландо. Она давала ему полное и беспрекословное право быть собой. Право, которое он сам себе не давал уже очень давно.

Со встречи с Марией прошло ровно три недели. За всё это время Орландо не выпил ни грамма виски, а к ножу прикасался только затем, чтобы убрать на его место в шкафу. Он не был уверен, что это навсегда, но знал, что определённо надолго.

Как любой нормальный человек его возраста, Орландо не верил в любовь с первого взгляда. И как любой нормальный человек, очень хотел в неё верить. Жизнь сделала из него скептика, но вдруг появившаяся на его пути Мария, как и осень, ничего от него не требовала, позволяя быть самим собой. А Орландо не был скептиком от природы. Он родился мечтателем.

Его душа жила далёкими горизонтами и морями, над которыми пел ветер. Когда-то он мечтал умчаться на край света и там вдыхать воздух чужих земель. Он грезил странами, где пальмы тихо шелестели на фоне пламенеющих оранжевых закатов, и городами, где головокружительные небоскрёбы подпирали облака, словно атланты. Его пьянили сладкие названия мест, скрытых то чётко расчерченной, то подёрнутой туманами линией горизонта: Рио-де-Жанейро, Пуэрто-Рико, Барбадос… Он мечтал гулять по улочкам городов Латинской Америки, пить ром из половинки кокосового ореха, танцевать самбу и танго и смотреть на огромные манящие звёзды. Орландо умел слушать ветер, умел разговаривать с ним, различать его интонации и подыгрывать им на старенькой гитаре. Наверное, даже когда-то умел летать. Но у людей крылья слабее, чем у птиц. И, наверное, поэтому случилось так, что Орландо болезненным, жутким, отчаянным усилием заставил себя больше не слушать ветер и осесть в родном городке, оставив гитару пылиться в углу, а свою дорожную ковбойскую шляпу — висеть на крючке. Он знал, что многие могут слышать ветер только в детстве, а потом вырастают. Орландо, на свою беду, так и не вырос; ветер всё ещё звенел в его ушах, упрямо не соглашаясь оставить его в покое. Сон о прекрасной девушке был одним из отголосков этого зова. А потом появилась Мария.

Конечно, Орландо желал её. Желал, как любой мужчина желал бы женщину своей мечты. Но она была для него больше чем женщина. Она стала для Орландо новым вздохом свободы после стольких лет забвения. И осквернить эту любовь — он уже знал, что это любовь! — любой банальностью, пошлостью, грубостью для него было подобно преступлению.

Мария не должна была стать для него тем же, что и остальные женщины. Он будет чист перед ней, как чист рыцарь перед Прекрасной Дамой. Как поэт перед своей хрустальной мечтой. Как странник, верный своей далёкой, милой сердцу возлюбленной.

Если только у него хватит на это сил.

IV

— Хорошо, что ты пришёл, Орландо.

— Андреа передал мне записку.

— Там не было сказано, где меня искать.

— Ты знала, что я пойму.

Мария улыбнулась и протянула ему руку.

— Давай прогуляемся по набережной.

Стояла вторая половина октября, но в воздухе всё ещё витало тепло, словно южные ветры не желали раньше времени покидать город. Однако листва уже опала, и контуры оголённых деревьев казались графическими рисунками на фоне голубого с лиловыми оттенками неба.

— Мне нравится, когда зажигаются фонари. Кажется, они несут с собой какую-то загадку. Смотришь на окна домов и думаешь, кто живёт там, о чём мечтает, какая у него жизнь. Думаешь о том, как хорошо возвращаться домой. У тебя бывают такие мысли, Орландо?

Он неопределённо покачал головой.

— У меня сложные отношения с темой дома.

— Насколько сложные?

— У меня есть место, где я живу. Скажем так, временное пристанище. Но ничего общего с домом оно не имеет.

— Что же для тебя дом?

Орландо задумался.

— Наверное, когда тебя там кто-то ждёт. Кто-то вроде тебя.

Мария ничего не ответила, но её улыбка вдруг показалась Орландо особенно ласковой.

— Твой дом там, где ты, Орландо. Ну, а я… я постараюсь быть рядом, если мы оба решим, что так нужно.

Он поднёс её руку к лицу и погладил своё кольцо у неё на мизинце.

— Я уже решил. Но… это не то, что ты думаешь.

— Орландо, я пока ничего не думаю. Давай не будем спешить с обещаниями и решениями. Пусть всё идёт так, как идёт.

Она мягко высвободила руку, но не отстранилась. Со смешанным чувством расстройства и облегчения Орландо решил сменить тему.

— Ты давно знаешь про Андреа и Изабеллу?

Мария снова улыбнулась — на этот раз весело.

— Почти с самого начала. Моя сестра такая болтушка, что просто не смогла удержать это в секрете. — Мария негромко засмеялась. — Судя по её рассказам, Андреа — просто идеал мужества и благородства. Это так?

Орландо вспомнил лицо юноши, старающегося не кривиться от боли при его медицинских манипуляциях.

— Ну… Вполне. Хотя, как по мне, он ещё очень зелен.

— Так и Изабелле всего шестнадцать. Она надеется, что родители разрешат им пожениться, хотя я в этом очень сомневаюсь.

— Почему? Им не нравится Андреа?

— По правде говоря, — Мария прикусила нижнюю губу, отчего Орландо снова стало не по себе, как в тот раз, когда у неё слегка распахнулся ворот блузки, — они его даже не знают. До девятнадцати лет они и меня считали девочкой, а теперь особенно тщательно опекают Изабеллу. Они беспокоятся за нас, Орландо.

— Да, но… Вы уже взрослые и вправе сами принимать решения.

— Это правда. Но моим родителям было бы спокойнее, если бы они наверняка знали, что жених Изабеллы — хороший человек. И если бы они познакомились с его семьёй… А, насколько я знаю, отец Андреа тоже не знает о существовании Изабеллы.

— Я мог бы поговорить с Джоном, а ты — со своими родителями. Возможно, мы бы смогли их убедить.

— Ты правда сможешь поговорить с ним? — Мария остановилась и вгляделась в его лицо. — Ты правда этого хочешь?

— Я просто не могу больше слушать дифирамбы Андреа твоей сестре, когда прихожу осмотреть его руку, — буркнул Орландо, стараясь не смотреть Марии в глаза. Но она взяла его за плечи и, поднявшись на цыпочки, легонько поцеловала в щёку.

— Ты не хочешь признавать этого, Орландо, но у тебя чуткое сердце.

— Ты преувеличиваешь, — вздохнул он, отстраняясь. — На самом деле я жуткий циник.

Мария протянула руку и коснулась того места, которое только что целовала.

— Не такой уж и жуткий.

Больше они не говорили. Сумерки, сиренево-золотые и звёздные, заполнили пространство между ними, так, что исчезла потребность в словах. Орландо давно казалось, что существуют минуты, которые можно понять только молчанием, и осенние вечера были именно такими минутами.

Мария тоже не пыталась возобновить разговор, и Орландо был ей за это благодарен. Он вообще был благодарен Марии за то, что она понимала многие важные вещи, высказывая их иногда словами, а иногда — задумчивостью во взгляде или странной полуулыбкой. Такой же, как у девушки из сна, только ещё более живой, ещё более прекрасной…

Сон больше не повторялся. Орландо посмеивался про себя, что его, словно спектакль, сняли с подмостков и уже не показывали в вечернее время. А в дневное пьеса претворилась в жизнь. Только роли в ней Орландо всё ещё были неясны.

— Мария…

— Да?

— Как ты узнала меня? Тогда, в первый раз?

— Разве есть необходимость объяснять?

— Я хочу это услышать.

— Хорошо.

Мария вздохнула.

— Есть вещи, которые мы знаем изначально. Ну, например, как дышать. Ходить. Жить. Разве тебя этому учат? Кому-то выпадает удача знать чуть больше, и тогда он пишет картины или стихи, сочиняет музыку на никому не известные мотивы. А я знала тебя. Знала, что ты такой, каким я увидела тебя тогда. Только имени не знала, но это неважно. Разве понимает кто-то, откуда берётся музыка? Или почему поют птицы? Горят звёзды? Отчего же полагают, что про любовь всё-всё можно понять? Ведь любовь ещё больше музыки… Ведь так, Орландо?

Он посмотрел в небо, словно там и правда скрывался ответ.

— Так.

— А ты? Откуда ты узнал про меня?

— Сон. Ты мне часто снилась.

— И как, я… В жизни такая же, как во сне?

— Нет. Лучше.

Она снова засмеялась — тихонько, так могли бы смеяться звёзды, если бы умели.

— Знаешь… Мы с тобой словно дети. Придумали сказку и поверили в неё.

— Разве ты не хочешь верить в сказку, Мария?

— У каждой девушки есть своя сказка. До поры до времени. А потом она выходит замуж.

Орландо рассмеялся, но Мария молчала, и он осёкся.

— Значит, ты не хочешь замуж, как Изабелла?

— Не то чтобы не хочу… Мне нравится мысль о семье, муже и детях. Думаю, мне бы это подошло. Просто… Мне страшно.

— Страшно?

— Да. Страшно, что через год, два, десять лет я стану для мужа просто хозяйкой в его доме. Он будет воспринимать мои чувства как должное. Любовь превратится в супружеский долг. Какое отвратительное выражение, правда? Разве можно это делать из какого-то долга?

Он и сам порой об этом думал. Может, поэтому и не женился.

— Нельзя.

— Считается, что муж и жена спят вместе ради продолжения рода, — помолчав немного, снова заговорила Мария. — А потом им это словно становится не нужно… Как будто это какая-то глупость, на которую жалко тратить драгоценное время… Они могут заниматься вместе чем угодно — бытом, воспитанием детей, разговорами, чтением, — но только не любовью. Об удовольствии речь уже не идёт. Его называют чуть ли не грехом.

Орландо прямо посмотрел на неё.

— Ну, а… ты сама что думаешь?

— Я думаю, греховно только то, что либо разрушает тебя — как пьянство, злоба или тяжёлые мысли, — либо нарушает границы другого человека — как насилие или убийство. Всё остальное естественно и не греховно. Особенно если оно приносит наслаждение. Больше того, я считаю это необходимым. Настоящая любовная близость — духовная и телесная — если не спасёт мир, то, во всяком случае, сделает его более здоровым, красивым и сильным.

— Да… пожалуй. Я никогда не думал об этом.

Он врал. Он думал, но думал совсем в ином ключе. Он не предполагал, что для Марии это может оказаться так важно. Что это может оказаться так важно для женщины.

До сих пор необходимость физической близости представлялась Орландо исключительно мужской потребностью. Сейчас же перед ним стояла молодая, чувственная женщина, которая каждым своим словом, каждым жестом — даже бессознательным, случайным — высказывала желание любви. Она выражала его ненавязчиво, но так понятно и полно, что истолковать её слова иначе было нельзя. Осознание этого совсем не клеилось с представлениями Орландо о благородстве платонических отношений…

И ещё больше его распаляло.

V

То ли в его жизни действительно началась светлая полоса, то ли просто так складывались обстоятельства, но подходящая работа стала подворачиваться Орландо всё чаще, и у него уже не было необходимости оставлять что-то на чёрный день. Однако свободного времени у него теперь выдавалось немного, и поговорить с Джоном ему удалось только через несколько недель после встречи с Марией.

К его удивлению, Джон вовсе не воспринял осторожно начатый Орландо разговор в штыки. Он согласился, что задумываться о семейной жизни для молодого человека вроде Андреа вполне разумно. «Мой сын способен заработать себе на хлеб и, я уверен, позаботиться также о жене и будущих детях», — гордо заявил трактирщик, и Орландо невольно пришла в голову мысль, действительно ли новостью об Изабелле вызвана радость Джона или же тем, что сын хочет остепениться и на самом деле вовсе не заинтересован в том, чтобы лезть на баррикады.

Андреа, узнав о разговоре Орландо с отцом, пришёл в такой неистовый восторг, что долго тряс руку своему неожиданному союзнику и даже назвал его «ангелом, спустившимся с небес, дабы заступиться за молодых людей, беззаветно любящих друг друга», отчего Орландо скривился и посоветовал Андреа не забивать голову поэтической чепухой и поменьше трясти рукой, если он не хочет снова её покалечить.

Вернувшись от трактирщика, Орландо устало опустился на кровать. Как там сказал Андреа в тот день, когда повредил руку? «Почему вы со всеми нами возитесь?» Почему же?

Орландо никогда не считал себя заступником и утешителем. Если он и лечил людей, не беря за это денег, то лишь потому, что он не был профессиональным доктором, а требовать за такую помощь плату ему казалось свинством. Впрочем, пациенты на его работу никогда не жаловались; вот и Андреа уже так трясёт рукой, что приходится его приструнять.

Но в попытке устроить судьбу сына трактирщика и юной Изабеллы Андраде было гораздо больше, чем обычная доброта, или как это там называется. Теперь Орландо точно знал, что делает это ради Марии. Едва ли он ждал от неё какого-то поощрения или благодарности; просто он видел, какую радость ей доставила возможность счастья сестры, когда он пообещал ей поговорить с Джоном.

С Марией они виделись не так уж часто: всего раза четыре или пять за осень. Но с тем более сильным желанием ждал Орландо каждую новую встречу. Он всё ещё не знал, что значат для них обоих эти отношения, но они придали его жизни смысл, больший, чем всё, что когда-либо происходило с ним до этого.

Поэтому, когда они в пасмурное ноябрьское воскресенье сидели в маленьком кафе на одной из неприметных улочек города (прежде не склонному к сентиментальности Орландо это вдруг показалось очень романтичным), он не сразу поймал себя на опасной мысли, которую нельзя было допускать и которую ему до этого дня вполне удавалось сдерживать.

На Марии было свободное платье из плотной ткани, едва ли способное соперничать с облегающей лёгкой блузкой, которую Мария носила в тёплые сентябрьские дни. Это ослабило всегда напряжённый контроль Орландо за собой, о чём ему в скором времени пришлось пожалеть.

Он наблюдал за Марией, не отвлекаясь от сэндвичей, вина и фруктов. Относительно невысокие цены в заведении и увеличившийся заработок Орландо позволяли ему время от времени угощать Марию, хотя он и понимал, что она привыкла к ресторанам более высокого класса. Однако Мария всегда выглядела довольной; вот и сейчас, отпив вина, она потянулась к тарелке с фруктами.

Если бы Орландо вовремя остановил себя, его воображение не успело бы зайти так далеко. Но, разомлевший от вина и тепла, он, не ожидая от собственной фантазии такого предательства, молча смотрел на Марию, пока она брала с тарелки кусочки апельсинов и яблок, медлила несколько секунд, осторожно обхватывая их губами, словно пробовала впервые, и только потом клала в рот, прикрывая глаза от удовольствия.

Орландо вдруг понял, что не в силах отвести взгляд от её губ. Он знал, что не имеет права мечтать об этом, он не смел представлять этого даже наедине с собой; но ему вдруг совершенно отчётливо представилось, как эти же самые губы — кораллово-алые, как спелая черешня, как утренний восток, как розы, покрытые каплями росы, — смыкаются вокруг его собственной плоти… С трудом подавив судорожный вздох, Орландо перевёл взгляд под ноги. Нельзя позволять себе подобные мысли. Он выпил слишком много вина…

— Орландо? — прожевав кусочек, улыбнулась ему Мария. — Почему молчишь? О чём ты задумался?

— Да так… Ни о чём, — он вымученно улыбнулся в ответ, а её губы всё ещё манили его своей сладостной недоступностью, и Орландо с горечью пришлось осознать, что он пьян не вином, а его сил с каждой встречей становится всё меньше.

В начале декабря пришли первые холода, но свидания Орландо и Марии становились всё более частыми. В воскресные дни они часами гуляли по улочкам и набережной, иногда останавливаясь в какой-нибудь закусочной согреться горячим чаем или грогом. Они продолжали разговаривать о любви, хотя их отношения едва ли можно было назвать той самой любовью, которая связывает мужчин и женщин во всём мире.

— У меня никогда не было друга-мужчины, Орландо, — однажды с улыбкой сказала ему Мария. — Вернее, у меня были приятели в колледже, но это совсем другое. С ними я не смогла бы так открыто говорить обо всём. А мои рассуждения о любви они, скорее всего, сразу расценили бы как приглашение остаться на ночь.

— Наверняка им было бы непросто выдержать такой соблазн, — вырвалось у Орландо.

— Ты же выдерживаешь, — Мария серьёзно посмотрела на него, и было неясно, скрывалось ли в этом взгляде одобрение или осуждение.

— Мне тоже непросто, — еле слышно ответил он, не глядя на Марию.

— Хм… Я не знала. По тебе этого и не скажешь, Орландо.

— Я же тебе говорил, что я жуткий циник? Так вот, видимо, я ещё и притворщик.

— Иногда я не понимаю, шутишь ты или говоришь всерьёз.

— Я мог бы то же самое сказать про тебя.

Она вздохнула.

— Ладно… Давай не будем об этом.

Но Орландо вдруг почувствовал, что внутри у него лопнула какая-то струна. Причём лопнула давно, а он словно бы только сейчас это понял.

— Нет уж, будем.

Позже он не мог объяснить, что на него нашло, но какая-то странная злость — на себя самого, на фразу Марии о дружбе — какая тут к чёрту дружба! — и на саму нелепую неопределённость их отношений ударила ему в голову хуже вина, и тогда, забыв обо всех данных себе обещаниях, он притянул к себе Марию и грубо, бесцеремонно поцеловал.

Не так, совсем не так представлял он поцелуй с этой утончённой и прямолинейной женщиной! Но в голове словно чиркнули спичкой, и Орландо не мог остановиться. Вкус её губ опьянил его, как охотничью собаку опьяняет запах добычи. Его совершенно не заботило, хотела ли она этого; он даже не понимал, отвечает ли она на его поцелуй или же пытается вырваться, — ему вдруг стало всё равно. На миг ему показалось, что он овладеет ей здесь же, немедленно, не сходя с места, как вдруг единственная мысль, словно ведро ледяной воды, заставила его протрезветь. Что он делает?..

Он медленно отстранился, не смея смотреть Марии в глаза. Когда он всё-таки поднял взгляд, он подумал, что она сейчас влепит ему пощёчину, и поделом. Но она этого не сделала.

— Ты и правда ужасный циник, — тихо сказала она, не отводя взгляда.

— Прости, — выдохнул он, ругая себя последними словами, но не зная, что ещё можно добавить к этому вслух.

— Тебе ведь тоже было непросто, — бесцветным голосом ответила Мария. — Я только одного не понимаю, Орландо: почему ты не сказал мне раньше? Мы знакомы несколько месяцев; мне казалось, мы с самого начала понимали, что это значит. Я так долго ждала, что ты это сделаешь… Можно сказать, с самого первого дня.

Она развернулась и быстро зашагала прочь. Несколько секунд Орландо ошарашенно смотрел ей вслед, но, сделав очередной промах, он стал бы в её глазах настоящим ослом. Уже был.

Поэтому он мгновенно нагнал её и, взяв за плечи осторожно, но крепко, так, чтобы она не могла вырваться, заговорил:

— Мария… Пойми меня правильно… Я… не хотел осквернять… то, что есть между нами…

— Разве любовь может осквернить, Орландо?

Она непонимающе смотрела на него, и он понял, что проигрывает сам себе.

— К чему это рыцарство, Орландо? — тихо продолжала она. — Я так много говорила тебе о любви… Но любовь — это ведь не слова, правда? Когда ты поцеловал меня сейчас, я поняла, что все мои рассуждения — пустое по сравнению с этим… Разве ты этого не чувствуешь?

Он чувствовал. Чувствовал так же сильно, как в своих прежних снах, в которых желал её почти до боли. Поэтому он привлёк её к себе и прошептал, не спрашивая, но утверждая:

— Пойдём ко мне.

— А у тебя уютно, — произнесла Мария, оглядывая комнату, пока Орландо разжигал огонь.

— На самом деле тесновато и слишком по-спартански, — ответил он, вороша кочергой. — Но меня устраивает.

— Мне правда нравится. Мне нравится думать, что всё это связано с тобой. Что ты приходишь сюда вечером, садишься на кровать или за стол, смотришь на пламя… Может быть, думаешь обо мне…

Орландо встал и подошёл к ней, с удивлением осознав, что ощущает… волнение? С каких это пор он переживает перед близостью с женщиной?

— Я думаю о тебе даже больше, чем считается приличным, — улыбнулся он, медленно развязывая платок, стянутый красивым узлом у неё на груди.

— Это хорошо, — отозвалась она, уже, правда, не таким твёрдым голосом, как обычно. — Всё, что считается приличным, как правило, довольно уныло.

Её лицо сейчас показалось ему особенно нежным и юным. Орландо сам не заметил, как начал ласкать её — её подбородок, шею, плечи. Не без усилия остановившись, он сделал последнюю попытку успокоить свою совесть, барахтавшуюся на мелководье его так недавно выдуманных и так быстро обмелевших принципов.

— Если ты передумала, останови меня, — прошептал он, но Мария покачала головой.

— Нет.

Он тихо застонал, и этот низкий гортанный звук показался ей больше похожим на рык. Она прильнула к нему, запустила пальцы в его волосы, другой рукой обхватила плечи, чувствуя под ладонью его напрягшиеся мускулы. Ей казалось, что всё это пережито тысячу раз, и всё же она не ожидала от себя этой дрожи, охватившей её тело, этого ощущения сладкой беспомощности, захлестнувшей её, когда губы Орландо соприкоснулись с её и начали требовательно, настойчиво исследовать то, чего она сама о себе не знала. Всё её существо теперь подчинялось ему, следуя за ним, покоряясь ему. Она не успела сказать ему самое важное, но не хотела его останавливать. Не сейчас… И не сейчас тоже… И не… Не… Мария смутно опасалась, что чуда не произойдёт, ведь у большинства женщин так оно и бывает, тем более впервые… Но внезапно ею овладела необыкновенная лёгкость; она словно упала в ватную пелену облаков, на миг потеряв ощущение собственного тела, исчезнув, забывшись в звенящей тишине, и снова ожив…

Лишь тогда она поняла, что Орландо, тяжело дыша, крепко сжимает её в объятиях, и наконец проговорила:

— Ты должен знать это, Орландо… Ты — единственный… во всех смыслах. У меня никогда никого не было… до тебя…

VI

Ясное зимнее утро лежало на полу квадратами света. От выпавшего ночью снега комната казалась просторнее и больше, чем обычно; стены отливали непривычным молочно-мраморным блеском; невысокие потолки поднимались вверх античными колоннами. Даже постель — прежде жёсткая и неудобная — теперь мягким облаком обволакивала тело.

Открыв глаза, Орландо подумал, что грезит. Но и постель, и потолки, и извивающиеся причудливыми цветами и драконами узоры на заиндевевших окнах были вполне реальны. Так же, как реален был он. Как реальна была женщина рядом с ним.

Этой ночью произошло чудо: чистый белый снег выпал на землю и наполнил мир небесным сиянием. Этой ночью в город пришла настоящая зима. Этой ночью Орландо познал её.

Мария ещё спала, доверчиво прижавшись к нему и положив ладонь ему на грудь. В снежно-утреннем свете она виделась Орландо похожей на ангела. Кто бы мог подумать, что ангелы могут быть так обольстительны? И кто придумал, что у посланников Небес белокурые локоны, длинные одеяния и крылья за спиной? Ведь теперь Орландо точно знал, что у них тёмные волосы, спутанные и рассыпающиеся по плечам и спине, загорелое обнажённое тело со светлой полоской между грудями и родинкой под лопаткой и нежное лицо, сейчас казавшееся ещё более невинным и детским, чем тогда, когда она ещё не была женщиной.

Её девственность и удивила Орландо, и нет. Рассуждения Марии звучали так уверенно и бескомпромиссно, что не оставляли сомнений в её искушённости, приобретаемой с опытом. И в то же время что-то ещё совсем юное, девичье жило и дышало в ней и явственно, и неуловимо. Всё перемешивалось в ней, как в природе перемешиваются сочетания красок и звуков, солнечный жар и холодные звёзды, хрупкость цветов и упругие стрелы дождей…

Теперь ему был вручён этот дар — тайна любви вместо когда-то желанной тайны смерти. Но лишь в эту ночь Орландо осознал, что у двух этих тайн было нечто общее — возрождение. Он увидел это возрождение в глазах Марии и услышал в её голосе в то мгновение, когда лицо её исказилось в последнем вздохе перед падением в блаженство.

Как она была права и как неправ был он, думая, что любовь может осквернить! Ведь до этого он не знал любви, в замену ей для него существовали лишь влечение и физическая потребность. Совершенно иной оказалась другая близость — истекающая из какой-то внутренней высшей воли, из желания отдать себя, ничего не желая взамен, и всё же получая несоизмеримо больше.

Орландо смотрел на Марию и чувствовал, каждой частичкой себя чувствовал, что эта женщина — единственное неотвратимое, что должно было случиться с ним в жизни. Ведь никто бы не смог наверняка сказать, откуда приходит любовь и почему одна-единственная внезапно становится желаннее всех красавиц мира. Ведь, как любой нормальный человек, Орландо не верил в любовь с первого взгляда до тех пор пока не встретил её.

Уже было позднее утро, и Орландо, привыкший просыпаться рано, начинал чувствовать голод. Вспомнив утро в кафе в день их знакомства, он решил, что будет символично, если после их первой проведённой вместе ночи он тоже угостит завтраком Марию. В конце концов, если задуматься, совместные завтраки говорили о двоих куда больше, чем ужины при свечах.

Как ни хотелось ему отстраняться от её тёплого, пахнущего чем-то родным и сладким тела, Орландо всё же заставил себя подняться. Невольно поймав в зеркале свой взгляд и удовлетворённо отметив, что он уже не выглядит, словно небритый бандит с большой дороги, он принялся поспешно натягивать штаны и рубашку. Ему не хотелось, чтобы Мария оказалась одна, когда проснётся, поэтому стоило поспешить. В этот раз денег у него было достаточно: работы в последнее время значительно прибавилось. Хотя и утомляться он стал гораздо больше, прибавка к заработку не могла его не радовать.

Застегнув ремень и запахнув куртку, он ещё раз бросил взгляд на Марию. Из-под одеяла были видны только её лицо и тонкие пальцы подложенной под щёку руки. Какой она ещё, в сущности, ребёнок…

Орландо улыбнулся и уже открыл дверь, как вдруг что-то заставило его остановиться. Неслышными шагами вернувшись в комнату, он снял с крючка свою когда-то по-мальчишески нежно любимую шляпу и, сдув с неё пыль, привычным движением надвинул на лоб.

Бархатистый, горячий аромат коснулся её лица, и Мария счастливо улыбнулась в полузабытьи. Ей сегодня снился удивительный сон, и она не хотела развеивать его эфемерное очарование; но день вступал в свои права, и Марии пришлось признать, что чудесная грёза уже не вернётся.

Однако аромат (горячий шоколад? корица?) всё ещё витал вокруг неё, и Мария, наконец, открыла глаза.

Комната, которую она увидела, показалась ей великолепнее царских дворцов, потому что её пребывание здесь говорило о том, что сон был явью. Явью были дымящиеся чашки и блюдо со свежей выпечкой на столе, и явью был слегка растрёпанный, улыбающийся Орландо, сидящий перед ней в одних брюках и тёмной ковбойской шляпе.

— Доброе утро, — сонно прошептала она, и Орландо наклонился к ней, вместо ответа осторожно целуя её в губы.

— Разве тебя не учили в помещении снимать шляпу? — с улыбкой спросила Мария, садясь на кровати и обвивая руками его шею.

— Я так давно её не носил, что ужасно по ней соскучился.

— Почему сейчас ты решил её надеть?

— Ветер меняется. — Орландо снова улыбнулся. — Как ты считаешь, мне идёт?

— Безумно идёт. — Мария покрыла поцелуями его лицо от подбородка до виска. — Но без неё ты мне тоже нравишься. И без всего остального тоже.

— Могу и снять, если хочешь… Ты ведь теперь большая девочка.

Мария отстранилась и внимательно посмотрела ему в глаза.

— Время от времени мне кажется, что ты действительно считаешь меня ребёнком, а не женщиной. Скажи честно, это так?

Под её прямым взглядом было невозможно соврать.

— Иногда.

— Почему?

Он задумчиво перевёл плечами.

— Не знаю, Мария. Ты рассуждаешь как взрослая, опытная женщина, но ты… невинна. Не могу объяснить…

Он замолчал, и она кивнула.

— Может, и так. Но я хочу кое-что тебе показать. Ляг на кровать. Да, вот так…

Он сделал, как она просила, но всё же возразил:

— Я собирался предложить тебе позавтракать…

— Это недолго. Булочки чуть-чуть подождут.

Боковым зрением он следил, как Мария встала и, обойдя кровать, остановилась за его спиной. Потом наклонилась и сняла с него шляпу.

— Она пока тебе ни к чему. Дай мне руки.

— Что ты собираешься делать?

— Просто послушай меня.

Её голос был ласковым, но твёрдым, не терпящим возражений. С удивлением Орландо отметил, что она уже не кажется ему девочкой. Эта перемена заставила его насторожиться, но любопытство взяло верх, и он всё же завёл руки за голову… тут же почувствовав, как запястья стянуло вместе чем-то вроде плотного шарфа.

— Мария, ну хватит… Я пошутил. Ты совсем не кажешься мне ребёнком.

— Нехорошо брать свои слова назад, ковбой. Я не обижаюсь на тебя. Но раз я ребёнок, мне хочется поиграть…

Это звучало так… распущенно… и вместе с тем притягательно.

— Ты не хочешь этого?

Он сглотнул. В лицо ударил жар.

— Хочу.

— Скажи полностью.

— Я… хочу этого.

— Хорошо.

Она снова обошла кровать, встав к нему лицом, и Орландо увидел, что на Марии по-прежнему ничего нет… кроме его собственной шляпы. Ему показалось, что от ворвавшейся в комнату с его приходом прохлады не осталось и следа; жар добрался до горла и сдавил его, не давая вздохнуть.

— Не красней, ковбой, — улыбнулась она, опускаясь на кровать и обхватывая его бёдрами. — Ведь, кажется, ты в этих делах гораздо опытнее меня.

Сейчас ему так не казалось. Орландо сделал непроизвольное усилие, чтобы протянуть руку и коснуться гладкой загорелой кожи, но руки ему не подчинились, бессильно оставшись в том же положении, в каком их связала Мария. Он с шипением выпустил воздух сквозь зубы.

— Тише, тише, — проворковала она, мягко касаясь губами его ключицы. — Мы ведь только начали.

Сквозь всё усиливающийся жар Орландо лишь с трудом понимал, что его тело больше не принадлежит ему — оно принадлежало ей. Губы и пальцы Марии то легонько порхали, то обжигали. Её ласки были бесхитростны, но доводили его до исступления; ещё хуже было то, что он не мог не подчиняться, не мог полностью владеть собой, не мог ласкать её в ответ.

К тому моменту, когда она потянулась к ремню на его брюках, он готов был молить о пощаде. Но Мария приложила палец к его губам.

— Разве ты хочешь остановиться сейчас?

Ему хватило слабости признать, что не сейчас, нет, не сейчас… Орландо вдруг вспомнились его собственные мысли в тот день, когда он смотрел на Марию, лакомившуюся фруктами. Тогда его фантазии показались ему верхом легкомыслия, грубости, пошлости… Теперь же, когда она действительно ласкала его, он возблагодарил Марию за её смелость, её страсть… Её любовь.

Лишь поначалу её движения были неуверенными; Орландо явственно ощутил смятение Марии за секунду до того, как она склонилась над ним. В это мгновение в ней было что-то от юной богини: искушённая и невинная, она впервые приносила себя на алтарь любви, впервые отпивала терпкий нектар мужского естества. Однако желание быстро взяло верх над неопытностью. Это было нечто сродни дыханию: после первого вдоха следующие происходят сами по себе, требуя уже не столько усилий, сколько подчинения живым инстинктам природы.

Орландо казалось, что огонь уже переполнил его; охватив сначала всё тело, сейчас он сосредоточился лишь в одном месте и жёг так безжалостно, что подчинял себе все импульсы, всё восприятие реальности… Орландо словно стоял на краю пропасти, желая одновременно и сорваться, и оттянуть падение, но больше не в силах сохранять контроль. Губы Марии всё плотнее обхватывали его — нежно, бережно и в то же время сильно; он хотел попросить её остановиться, но слова на выдохе превратились в хрип. Знакомое ощущение оказалось неожиданно острым, пронизывающим; напряжение оборвалось разрядкой, какой он прежде не испытывал, — и огонь временно отступил.

Орландо не знал, сколько прошло времени — полчаса или несколько минут, — когда он понял, что Мария поднялась и мгновенно оседлала его. Казалось, что у него не осталось никаких сил, но эта мысль испарилась, как только он вновь увидел округлые линии её тела, запрокинутое вверх лицо и следы своей страсти у неё на губах… На этот раз он не сдерживал себя; последнее, что запомнил Орландо перед мгновением восхитительной всепоглощающей пустоты, были их голоса, слитые воедино.

VII

Прихлёбывая из чашки горячий шоколад, Орландо смотрел на Марию. Новая перемена свершилась так же быстро и естественно, как и предыдущие: прекрасная гетера снова превратилась в наивную девчонку, завернувшуюся в одеяло и с аппетитом поглощающую булочку с корицей. Тёмные волосы обрамляли лицо Марии, отливая золотистым сиянием в лучах зимнего солнца, и сама она словно была наполнена этим чистым и тёплым светом, неизвестно откуда ворвавшимся в его жизнь.

— Ты очень красивая.

Она подняла взгляд, и в её глазах вспыхнула радость.

— Мне приятно слышать это от тебя, Орландо. Мало кто говорил мне подобные вещи.

— В самом деле? Верится с трудом.

— Это так. К сожалению, а может, к счастью.

Смущённо улыбнувшись, Мария посмотрела на свою чашку.

— Мне всегда хотелось быть красивой. Любой девушке этого хочется. Но что толку от красоты, если она не желанна?

Орландо потянулся к ней и поцеловал, тут же ощутив на губах привкус корицы.

— Желанна. Ты будешь желанна мне каждую ночь. И каждое утро, и день, и вечер, если только захочешь.

Она погладила его по щеке, почувствовав под пальцами едва заметную щетину.

— Очень многообещающе, Орландо. Смотри, ведь обещания надо сдерживать.

— Ты сомневаешься во мне?

— Я уверена в тебе как ни в чём… Осторожно, ты же прольёшь!..

Разомкнув объятия, он положил голову ей на плечо. Затем взял за свободную руку, притянул к себе и осторожно слизнул с её пальцев остатки корицы.

— Орландо!

— Что?

— Ничего… Ещё вот здесь…

Некоторое время они молчали, допивая шоколад. Потом Мария заговорила.

— Расскажи о своём детстве, Орландо.

Он поднял голову, взглянув на неё недоумённо.

— О детстве?

— Да. Расскажи, каким ты был.

— Каким… Я был обычным. Только вот родители рано умерли, я их почти не помню. Я жил в приюте, было даже неплохо. У меня были крыша, еда, друзья. Но потом… там случился пожар… Здание нельзя было восстановить. Тех, кто помладше, расселили по другим приютам, а старших отправили самим зарабатывать на хлеб. Мне было пятнадцать… Так и началась жизнь.

— Когда у тебя появилась шляпа?

Он усмехнулся.

— Купил на первый заработок. Неделю жил впроголодь, но со шляпой. Влюбился в неё просто с первого взгляда. Казалось: вот куплю её, и со шляпой-то у меня начнутся настоящие приключения. Но то, о чём я мечтал, так и не сбылось.

— А о чём ты мечтал?

Орландо помолчал.

— Однажды — мне тогда только исполнилось шестнадцать — я увидел на скамейке журнал — наверное, кто-то оставил. Я начал листать его, и вдруг мне попалась статья. Там было про Южную Америку. И про Карибские острова, и ещё про что-то, я не помню, наверное, журнал был географический или что-то вроде того. Я понял, что пропал. Хотел мчаться куда угодно, лишь бы с ветром. Мчаться, мчаться и никогда не останавливаться… Тогда я пошёл в порт. Я стал юнгой, потом матросом. Но это был такой же каторжный труд, как и везде, а наш капитан совсем не походил на благородного героя из романа. Он пил без продыху — иногда неделями. Жалованье нам платил соответственно — когда был трезв, а трезв он бывал редко. Конечно, мальчишкой я и сам мечтал стать капитаном, но… У меня никогда не было столько денег, чтобы накопить на своё судно, а подчиняться кому бы то ни было я не мог. Дальние страны меня не ждали, и… я бросил это дело.

Орландо снова замолчал, но Мария внимательно смотрела на него, и он продолжил.