Бесплатный фрагмент - Утопия о бессмертии. Знакомство

К читателю

Я живу свою третью жизнь. Первые две жизни я прожила, и сейчас живу третью.

Первая моя жизнь закончилась в пятьдесят пять лет. Она была полным несчастьем.

Вторая жизнь была прямой противоположностью первой — я была напоена и упоена счастьем. Я любила. Я и сейчас люблю, но тот единственный, для кого пылает моё сердце, ушёл.

Он обманул. Говорил: «Ты моя навсегда» и обманул. Ушёл, оставив меня одну.

Он тоже живёт третью жизнь. В первой он был успешен и одинок. Впрочем, успешен в делах он в любой жизни. Он акула в бизнесе, так охарактеризовал его мой отец. Ну да не это важно. Во второй жизни — со мной, он познал отцовство, познал счастье жизни в семье. А потом он обрёл Могущество и отдал и своё, и моё счастье в обмен на победу в схватке с теми, кто угрожал его империи. Он добровольно отправился к ним — отвлекая внимание на себя, он дал возможность своим сыновьям законопатить все щели, как физические, так и виртуальные, которые эти твари могли бы использовать для бегства.

Твари — это те, кто обладали безграничной властью. Цель их жизни состояла в том, чтобы стоять сапогом на горле человечества и давить. Давить, чтобы не было в мире иного мнения, чем то, что им выгодно вложить в мозги людей. Их безграничная власть не могла наделить их Могуществом, потому что для обретения Могущества человеку надо стать подобным Богу — уметь любить. А они боятся и ненавидят.

Мой любимый их победил. Я знаю, что он пострадал в этой схватке, но не знаю насколько. Я хотела мстить, ведунья когда-то сказала: «Кровью демонов руки омоешь», но мстить оказалось некому. Мой любимый уничтожил их качественно. Он спалил их энергией Любви, высокочастотного огня которой их жалкие, вожделеющие власти, личности выдержать не смогли.

Любовь — протоэнергия, первородная ткань мира. Любовь — основа мира. Любовь пронизывает мир, именно любовь соединяет в структуру отдельные фрагменты от самых малых до самых больших, именно любовь сохраняет устойчивость структур. Наделённый Священным Правом Выбора, человек может избежать Любви, заткнуть божественный поток пробкой обид и страхов. Они заткнули божественный поток жаждой власти и сгорели в очищающем огне. Ну да Бог с ними.

Перед тем, как отправиться в их логово, мой любимый связался со мной. Стараясь его удержать, я выкрикнула свой главный аргумент:

— Я не хочу быть беременной без тебя!

Он тихонько рассмеялся.

— Маленькая, ты уже беременна! Мои сыновья Тимофей и Никита уже живут в тебе.

Я захлебнулась криком:

— Серёжа! Серёжа!! Серёжа!!!

— Чччи, — успокаивал он меня, — Маленькая, помолчи. Не всегда нужно говорить. Помолчи… я целую тебя…

После того, как мы вернулись из туннеля, нам не требуются средства связи, мы связываемся телепатически. И чтобы почувствовать его ласки мне достаточно отдаться им…

Потом он закрылся экраном. И вот уже шесть лет я не могу пробиться через поставленный им экран. Сашка и Андрей общаются с ним, но не я. Меня он выставил из своей жизни, разделил нашу общую жизнь на две — свою и мою.

Я надеюсь, что он занят регенерацией своего тела, а, возможно, ему нечего регенерировать, и он растит новое тело. А, возможно, он ждёт меня, чтобы уйти из воплощения вместе. Вместе, как он и обещал.

Пожалуй, помимо вечной молодости у меня есть ещё одна особенность — я живуча. Я всегда выживаю. Я выжила, когда похоронила свою первую дочь, поставила перед собой цель научиться любить и выжила. И сейчас, когда я вновь потеряла смысл жизни, я тоже выжила. Поэтому, милый, тебе придётся найти способ вернуться ко мне — кто его знает, как долго придётся дожидаться того времени, когда и мне придёт пора уходить с Земли.

Я верю, что ты вернёшься ко мне. Возвращайся! Я люблю тебя!

Я не одинока в человеческом смысле этого слова. У меня шестеро детей, у моих старших детей есть дети — мои внуки, у трёх моих внуков уже тоже есть дети. Все они любят меня и никогда не оставляют одну. Чаще других меня навещает Катька. «Мамочка, я опять еду тебе надоедать, — так она уведомляет меня из Бордо-Мериньяк. — Примешь?»

Я живу в деревушке поблизости от Бордо, округ Жиронда в Северной Аквитании. Где и жить русской графине, как не на родине своего отца? Это шутка… Я здесь, потому что здесь тихо, я здесь, потому что не знаю французского языка, и моё общение с людьми сведено к нулю.

Втайне от семьи я занялась графоманией, это прекрасный способ сбежать из реальности в ту жизнь, где была счастлива.

Теперь ты понимаешь, дорогой читатель, какой отрадой явился для меня труд излагать на бумаге свои воспоминания.

P.S. Имена я изменила…

Встреча

Все аэропорты похожи. Пронизывающим взглядом службы охраны. Лицами пассажиров — слепые, в глазах только терминал, бегут на посадку одни; другие ждут, устало развалившись в креслах и скучливо рассматривая, царившую вокруг, суету.

Я тоже жду. Рано приехали, потому что страна чужая. Вдруг что по дороге? К тому же в гостинице каждые десять минут — взгляд на часы. Лучше уж в порт, да и к дому ближе!

Перелёт долгий, с посадкой в Стамбуле. В тесном кресле почти девять часов. Так дешевле. Цена экономии двести долларов, на двоих — четыреста.

Оглянувшись, я скользнула взглядом на группку вновь прибывших: «Похоже, соседи». Турки. Семья. Трое деток.

Отвернулась и… вернулась. Глаза. Взгляд неприлично в упор, внимательный, тёплый. Не отпускает.

Я стеснительная, смущение прячу за показным равнодушием. А тут… только что рот не раскрыла. Внутри, в груди, как будто струна натянулась, вибрирует. Я и дышать перестала.

Выше среднего роста, волосы седые, несколько более длинные, чем модно. Губы твёрдые, чуть (или показалось?) улыбка. Я резко вздохнула и спрятала глаза.

— Лида? Ты не узнаёшь меня? — мужчина обогнул сосущую леденец девочку, стремясь ко мне. — Я Сергей. Школа. Мы с тобой в школе учились. Помнишь?

Я робко встретила смеющийся взгляд. «Серёжка?! Он же маленький был! Моего роста!»

— Лидкааа!

Я взмыла вверх. Крепко прижал к себе. Губы на щеке сухие, теплые. Я уткнулась носом в его шею. Колко. Пахнет хорошо.

Танец встречи затянулся. Я попросилась вниз и увидела Костю. Переводя взгляд с меня на Сергея, он стоял в метре от нас, ждал, уже готовый улыбаться, знакомиться.

Поправляя сползший шарф и тем скрывая смущение, я пробурчала:

— Кость, познакомься. Это мой школьный товарищ Сергей. Сергей, это мой муж Константин.

Мужчины пожали друг другу руки.

— Сергей. Рад знакомству.

— Костя. Очень приятно.

Стоят, головы вровень. А у Костика, между прочим, рост 188 сантиметров. Расцепили руки, неловко мнутся с ноги на ногу. Молчим. И вдруг разом все трое: — Ну что? Куда вы? — Куда летишь? — Ты как здесь?

Оказалось нам по дороге, в один самолёт, только Сергей летит в салоне бизнес класса.

Моё стеснение никуда не делось. Паузы, как омут. Набрала в грудь больше воздуха и защебетала. Рада, мол, встрече, удивлена, как изменился. Он усмехнулся.

— Постарел. Седой вот совсем, — провёл рукой по волосам. — Чёрт, жизнь летит…

И тот же взгляд — внимательный, но без улыбки:

— А ты — нет. Такая же…

Захлебнулась вдохом, глаза метнулись на Костю, обратно:

— Жизнь… да. Я… мне приятно… — где-то взяла спокойствие и тихо выговорила: — Я рада тебе.

Костик откуда-то сбоку объявил, что пойдёт узнает, когда объявят регистрацию. Я с трудом отвела взгляд от Сергея, кивнула мужу в спину.

Мы сели. Сергей начал говорить: летит в Стамбул… на встречу с партнёром… нужно выбрать управляющего… дело в Турции растёт…

Заглянул в лицо.

— Рад, что приехал раньше, тебя встретил… Ты… вы в Алма-Ате до сих пор?

Он никогда не был моим героем. Всего один год мы учились в одном классе. Я дружила с другим мальчиком. Через год после школы вышла замуж. И о нём не вспоминала. Сейчас не могу выбраться из его взгляда, дышу ароматом его парфюмерии и хочу (да, хочу), чтобы это продолжалось.

— Да. В Алма-Ате. Теперь правильно — Алматы.

Он взял мою руку в свою ладонь, поднёс ко рту и шёпотом, губами касаясь пальцев, произнёс:

— Глаза смеются не так, как раньше. Там глубоко, на донышке, печаль. Или боль?

Почти беззвучно ответила:

— Боль… вина…

Он молча целовал мои пальцы и ждал продолжения. Я отняла руку.

Появился Костя из-за угла, сообщил, что объявили регистрацию. Сгрёб куртки свою и мою, схватил меня за руку и потащил за собой к терминалу.

Оказалось, что для большего удобства Сергей покупает два билета. Глядя на Костю, он предложил мне присоединиться к нему в бизнес классе.

Радостно кивая, Костик заверил, что ему тоже будет комфортнее на двух-то креслах, и сей же час, как только взлетим, он сразу и уснёт. И вообще он очень рад, что у нас есть возможность пообщаться, навспоминаться, полёт-то длинный.

В бизнес класс меня привёл стюард. Подойдя к креслу, я сняла обувь и с ногами забралась в него — кресло было мягкое, широкое, в таком хорошо бы и до Алматы. Сергей смотрел на меня, улыбался, но, кажется, улыбался чему-то своему.

— Что-то хорошее вспоминаешь?

— Тебя.

— Сравниваешь?

— Радуюсь. Тебе.

Мне стало так хорошо, что и не припомню, было ли так же хорошо в последние десять лет.

Но хорошо долго не бывает. Табло объявило — идём на взлёт. Ноги пришлось спустить, пристегнуться. Я откинулась на спинку кресла, расслабилась и закрыла глаза. Раньше я плохо переносила, что взлёт, что посадку, потом моя дурнота куда-то делась, но привычка прислушиваться к себе осталась. Улыбаюсь. Костя на взлёте держит за руку так, будто опасается, что я выпрыгну из кресла, а то и вовсе из самолёта. Как он там?

— Ты как? — слышу я и открываю глаза. — Боишься летать?

Зелёные с золотыми искорками глаза влекут и проникают одновременно, обволакивают теплом. Отрицательно качаю головой.

— Всё хорошо! Не боюсь я летать.

Вновь подтянув к себе коленки, сворачиваюсь в кресле калачиком и поворачиваюсь к нему лицом.

— Расскажи о себе. Ты женат? Дети? Внуки?

Он улыбнулся.

— Допрос?

Я утвердительно кивнула.

— Ага. С пристрастием, то бишь, с пристрастным любопытством. Кольцо, вижу, не носишь.

— Тебе как? С подробностями или сухие факты подойдут?

— Сухие. Сначала. К подробностям перейдём потом. — Из меня испарилось смущение, и, как в таких случаях со мной бывает, на смену смущению заступил чертёнок.

— Хо-ро-шо. Холост. Детей нет. Соответственно, и внуков тоже. Родителей уже нет в живых. Женат никогда не был, не гожусь, видать. Какие подробности леди интересуют? — Он вопросительно уставился мне в лицо. — И да! Забыл главное! Женщин люблю!

По мере поступления «фактов», я наполнялась удивлением и вопросами, но вовремя подавилась главным: «Как это — не гожусь?»

Он отвернулся, вытянулся в кресле, бросив вперед длинные ноги. Его рука лежала на подлокотнике, я провела пальцем по рисунку вен, вены не выступали над поверхностью, просто просвечивались сквозь кожу. Чертёнок, не покидающий вахту, требовал дурацких действий — я потянула руку к себе. Безрезультатно!

«Серёжка, я же знаю, всё твоё внимание сейчас сосредоточено на этой твоей руке!»

Демонстрируя усилие, я обеими руками старалась отлепить его пальцы от подлокотника. Ойкнула от неожиданности, когда рука метнулась, и обе мои ладошки оказались зажаты в его ладони.

— Леди флиртует? — спрашивает, искрясь насмешливым взглядом.

— Угу, — легко согласилась я. — Отпустишь?

Он покачал головой — нет. Удерживая мои руки, приближает лицо. Дыхание, как ветерок. Хочу закрыть глаза. Струна в груди звенит, мешает дышать. Сейчас поцелует. И… я испугалась, дёрнулась в сторону.

Он разжал ладонь, вновь растянулся в кресле и прикрыл глаза.

— Ты совсем не изменилась, только теперь я уже не мышка.

Помолчали.

— Ты где живёшь? — спрашиваю. Молчит. — Серёжа… Серёжка, я не знаю, как себя вести!

— Живу в Дюссельдорфе. Много езжу, так что чаще живу по гостиницам. Прага, Лондон, городки в Италии, Португалии, на этот раз Стамбул.

— А гражданство?

— Россия. Но, наверное, начну оформлять в Германии. Давно бы надо, чего-то тяну. Россиянин я, — закончил он недобро, с нажимом.

— Россию не любишь?

— Власть не люблю. Российскую. Всё через *опу. Время идёт, ничего не меняется. Я и бизнес в России свернул, точнее, сам свернулся из бизнеса.

— Вынудили?

— Отдал другу. Мы с ним начинали в 90-тые, много раз в долгах оставались, карабкались, пока не нашли своё. У него семья, жена из России не хочет уезжать. Вот и стал он единоуправным хозяином.

— А я к власти отношусь ровно. Управляют, как могут.

Усмехнувшись, он взглянул с интересом.

— Далеко от комплемента! Что взять с убогих?

— Убогие мы. Они такие, каких мы заслуживаем. Жалеешь? — В ответ на непонимающий взгляд, я пояснила: — Что бизнес отдал?

Сергей ответил легко, с улыбкой.

— Нет. Он теперь у меня в долгу. — Подмигнул и как-то совсем по-мальчишески рассмеялся. — Никак не придумаю, что с него содрать?!

Стюарды сновали по салону, без конца что-то предлагая. Сергей взял вино.

— А ты? Так и не научилась?

— Не-а. Я лучше сок. И лучше несладкий. — И взяла томатный сок.

Я давно уже привыкла к шаблонной реакции людей на мой ответ «не пью и никогда не пила». На первую часть фразы бывает сочувствующе кивающая реакция, дескать, здоровье не позволяет, а то и нельзя, потому как «завязала». А конец фразы — всегда удивление. Как будто нет на свете людей сознательно непьющих.

Серёжка помнит мою особенность. В школе мы раз в неделю у кого-нибудь дома устраивали, так называемый, бардак. Почему сие мероприятие называлось «бардак», история не сообщает, у нас всё происходило мирно. Спиртное там было обязательно. Помню, как девчонки стыдливо хихикали, попивая дешёвенькое винцо, а парни изображали из себя опытных мужчин. Потом мы танцевали под винил, и непременно в темноте. Потом расходились. Парочек у нас не было, кроме одной — меня и моего парня. На этих «бардаках» Сергея я даже не помню. В отличие от других ребят он демонстрировал интерес к учёбе, что в мужской среде нашего класса было не принято. Но и белой вороной он тоже не был. Его рвали на части, когда устраивались соревнования по баскетболу. Маленький, много ниже других ребят, он легко обходил их и ухитрялся каждую атаку завершать мячом в корзине.

— В баскетбол играешь?

— Нет. Тяжёлый стал. — Он похлопал себя по животу. — Ты такая же худенькая. Не поправляешься?

— Была большая, — я засмеялась и округлила руки вокруг себя. — Как-то встала на весы и испугалась. Перешла на двухразовое питание. В горы ходить стали.

— Ты мне снишься. Точнее твои глаза. В первый раз лет пять назад. Я тогда не понял, не узнал. Потом ещё, ещё, ещё раз. Как-то в Москве был, разбирал фотографии. Наткнулся на нашу школьную, общую. Ты там такая… лучистая… Понял, это же ты мне снишься! Вначале решил — старею, смотрю не вперёд, а назад. Семьи нет, да и не верю уже, что будет, вот и вспоминаю во сне первую любовь. — Он умолк и долго, молча смотрел в мои глаза.

А моё сердце бежало, то ли стремясь убежать в то время, где осталась неузнанная мною любовь, то ли торопясь в будущее в робкой надежде на чудо воскрешения любви из прошлого.

— Помнишь, в парке на Коммунистическом встретились? — прервал он молчание. — Я из армии пришёл и узнал, что ты замуж вышла, переехала. Узнал, где живёшь, и несколько дней караулил, чтобы ты одна была. Ты была такая счастливая! Сказала, что дочка у тебя…

— Сергей, я не знала… даже не догадывалась…

— Сожгла ты тогда надежду мою своим счастьем! Через месяц я уехал из Алма-Аты. Сбежал, чтобы ещё раз «случайно» не встретиться. А сейчас… сейчас нет у тебя счастья, а ты прячешься, не подпускаешь…

— Я не могу… — залепетала я, в ужасе качая головой, — потом как-нибудь… Мы же не потеряемся теперь? Да?

— Да, Девочка. Замужем ты или нет, я не отпущу тебя. — Сказал и словно испугался, бегло взглянул в глаза и пошутил: — Вместе с твоим мужем, со всеми родственниками, детьми — сколько их у тебя? — я всех вас усыновлю. Нет, подожди, — он засмеялся, — ерунда какая-то получается! Уж скорей вы меня в семью возьмёте. — Но утеряв улыбку и вновь став серьёзным, попросил: — Не отталкивай меня.

Бег сердца утих, его «Девочка» принесла покой и мягким теплом разлилась внутри. Я засмеялась и поцеловала его куда-то в краешек рта. Потому что захотела! За его «не отпущу», за «Девочку» поблагодарила!

Он замер на несколько секунд. Потом, взяв за подбородок, долго рассматривал моё лицо. Легко, едва касаясь губами, поцеловал глаза, лоб, щёки. Губы сухие, теплые, властно обхватили мой рот. В грудь забарабанил стук его сердца. Сдерживая рвущееся дыхание, он выдохнул:

— Ты любишь его?

Мне хотелось закричать: «Нет! Не люблю! Никогда не любила! Вышла замуж, потому что устала быть одна! Потому что всегда думала: „Главное, чтобы меня любили!“ Потому что ещё не знала, как важно любить самой!»

Я никогда Косте не врала. Он знал, что не люблю. Принял, как есть. Вместе мы многое пережили, я благодарна ему, но полюбить не смогла.

— Любишь? — Сергей легко встряхнул меня. Не дождавшись ответа, убрал руки и отвернулся.

И я сразу замёрзла без тепла его взгляда. Перекатилась на другой бок, обняла себя с ногами, всю. Мысли ошмётками крутились в бессвязном хороводе: «Почему я должна отвечать?.. Потому что в школе любил? Детский сад! Целуемся! А Костя?.. Господи! Как я Косте в глаза… Тебе пятьдесят пять!!! Ну ладно он, у него не реализованы иллюзии из детства. А ты?.. Руки такие хорошие… крепкие… дыхание, как ветерок… Почему он не зовёт меня? В школе любил… а я и не знала… зачем-то мы встретились… Как я теперь без его глаз? И домой приеду, не забуду. Не зовёт… и хорошо! Надо успокоиться! Домой. Надо домой! Как только выпаду из-под влияния его глаз… Надо к Косте…»

Я сползла с кресла и схватила башмак. Он одной рукой толкнул меня обратно, навис надо мной и спокойно выговорил:

— Сиди. Я пойду в салон, а вы тут долетите.

— Нет. «Господи, что я говорю?!» — И совсем уж жалобно добавила: — Не уходи. «Дурища-то, какая, господи…» Я… мне страшно, понимаешь? Моя жизнь уже не раз разлеталась на части.

Он опять сел в кресло.

— Ты манишь, потом прячешься…

— Всё слишком быстро! У меня есть жизнь. Хорошая, плохая, она моя жизнь. Ты ворвался и всё рушится. Лет пять назад я была в отчаянии, я просила: «Если есть на Земле моя половинка, пусть он найдёт меня!»

— Пять?

— Да, или около… — Я рассердилась, не люблю вопросов, уводящих от сути, и отрезала: — Дату я не записывала! Я просила о суженом, о том, кого нельзя не полюбить! Чтобы узнать, как это любить? Я почему-то только к пятидесяти поняла — два раза замужем, а любить, не любила. И, знаешь, ни-че-го не произошло! Тогда я решила, что Костя и есть мой суженый, а я просто не способна любить. Знаешь, как у кого-то нет слуха или зрения? А у меня вот любовь некомплект. — Я помолчала. — А почему ты переспросил?

— Пять лет назад ты мне в первый раз приснилась.

Я не верю ни в совпадения, ни в случайности. «Я попросила, чтобы меня нашли, и он увидел меня во сне. Он половинка?» Я уставилась на него.

Ухмыляясь, он кивнул и развёл руками:

— Я — твоя половинка. Ничего не поделаешь, будешь учиться любить меня.

«Неет. Чушь какая-то! С Костей налаживается… возвращаемся из ада. Моя половинка? Любимый? Мой земной Бог?!» Я внимательно разглядывала его. Ну как же мне всё нравилось!

Вновь взяв меня за подбородок, он приблизил лицо и спросил:

— Ты просила, а принять боишься? Или не подхожу? — Что-то поискал у меня в глазах и не нашёл, отвернулся, зевнул и прикрыл глаза.

Я лихорадочно начала обуваться. Встала и пошла. Сергей не шелохнулся.

Костя спал, сложив руки на груди. Неловко, боком втиснул длинные ноги между креслами, но всё равно упирался ими в спинку впередистоящего кресла.

Я дотронулась до его плеча, он ясными глазами взглянул на меня.

Меня всегда восхищала его способность спать в любом положении. Легко засыпает, столь же легко просыпается, будто и не спал вовсе.

— Пришла проведать?

— Тесно? Может, пойдёшь туда? Хоть ноги расправишь. А я тут посижу.

Он встал, пропуская меня на моё место, вновь втиснулся на своё и поцеловал в лоб.

— Соскучилась?

— Тревожно мне, Кость.

— Чего так?

Я пожала плечами. Он взглянул на часы.

— Ещё часа полтора. Устала. Не спала?

Я скривила гримасу. «Как будто не знает!» Спала я только в поездах, все другие виды транспорта мне для сна не годились.

Он попытался просунуть свою руку под мою и рассмеялся.

— Без меня свободнее было?

— Да уж, по сантиметрам вымеряли — что в проходе, что между рядами только бочком. Коммерсанты! — Погладил меня по голове и настороженно посмотрел в глаза. — Всё нормально?

— Он моя половинка.

— Что?

— Он моя половинка.

Долгая пауза. Растерянный взгляд.

— Ты почему так решила?

«А правда, почему?» Я опять пожала плечами.

В стрессовой ситуации Костя замирает — предпочитает не разбираться, надеясь, что и без него как-то рассосется. Меня это всегда жутко бесило.

— Иди, Костя! Пойдём на посадку, придёшь ко мне.

Он неуклюже выбрался. Постоял. Кивнул и пошёл по проходу.

Я разулась, подтянула к груди коленки, мне и тут места хватало.

Ещё пару лет назад я бы без оглядки, бегом кинулась в любые, распахнутые навстречу объятия. Жизнь состояла из бесконечных скандалов и взаимных претензий. Мой крик, за который я потом ела себя живьём, увеличивал и так непомерное чувство вины. Жалость к себе проливалась водопадом слёз. Тупик отношений. Очень медленно, шаг за шагом я училась разделять личность и поступок, сосредотачиваясь на достоинствах, старалась принять таким, какой есть. Страх остаться одной — сильный мотиватор! Костя тоже старался изменить себя. И как-то всё стало успокаиваться, уже и тепло проникло в отношения.

«Сергей сказал, что не отпустит. Смешной! Усыновит всех! — Я улыбнулась. — В конце концов, меня никто не гонит принимать решение сейчас. Приеду домой, на расстоянии многое станет выглядеть по-другому». Я легко вздохнула.

В проходе стоял Костя.

— Ты чего так быстро?

— Да я в туалете был. Не быстро. Очередь. Давай выбирайся. Посплю ещё.

Кое-как натянула ботинки — тесно! Костя ужался, но это мало, что изменило, и, опираясь на его плечо, я перешагнула через его колени. Успокоенная, будто дома побывала, я пошла в салон бизнес класса.

Сергей сидел в той же позе. «Уснул?» — предположила я и легонько опустилась в кресло.

— Боялся, что не вернёшься, — не открывая глаз, произнёс он.

— Вернулась.

— Хотел бежать за тобой. — Взглянул на меня — лицо грустное, осунулось, глаза потеряли искорки. — Подумалось, уходишь навсегда, как тогда, в парке.

— Не ухожу. Серёжа, прости меня. За флирт… и вообще. Мне надо подумать.

— О чём? — он подождал и спросил опять: — Девочка, ты делаешь вид или, правда, не понимаешь? Я не сержусь, я добиваюсь тебя! И мой соперник — ты сама. Я ничего не сделал в юности, ничего не сделал потом. Вначале твоя влюблённость, потом твоё счастье материнства связывали меня. Гордый дурак!

— Я, как все — страх потерять больше, чем желание приобрести. Ты на основании детских воспоминаний полагаешь обрести счастье? Ты ведь меня не знаешь! Ангел у меня так глубоко, что и сама найти не могу. Знаешь, первый муж сбежал от меня к молодой и очень не невинной деве. Думаю, у него были на то причины. Костя терпелив и добр. Он двадцать с лишним лет мирится с моими недостатками.

— Ты же сказала, хочешь любить.

Я заткнулась, на это у меня не было аргументов. Его глаза притягивали и не отпускали. Мои плечи просили тепла его рук. Я кивнула и шёпотом подтвердила:

— Хочу. — С трудом оторвала взгляд, опустила глаза и, как к магниту, вновь вернулась взглядом в его глаза. — Давай просто помолчим.

Мы откинулись на спинки кресел лицом друг к другу. Он держал мою ладошку у рта и целовал кончики пальцев долго-долго. Погружаясь взглядом в его глаза, я обретала покой.

Я уже призналась себе, он — мой Мужчина. Тот, кого я проглядела, а могла бы любить всю жизнь.

Книга первая. Знакомство

Глава 1. Стамбул

День первый

Мы долго едем в гостиницу. День серый. Такой же город за окном. Древний город, переживший не одну империю, он встречал нас урбанистически-стандартным пейзажем, надёжно укрывая от глаз свою старину.

Я отвернулась от окна и положила голову на плечо мужчины, которого встретила всего несколько часов назад и выбрала, оставив позади того, с кем прожила двадцать два года своей жизни.

Сергей теснее прижал меня к себе и, уткнувшись носом в мои волосы, шумно втянул в себя воздух.

Мы шли по длинным, холодным переходам аэропорта, когда я объявила Косте, что останусь в Стамбуле. Он, как всегда, тащил меня за собой, крепко схватив за руку; по инерции прошел ещё несколько шагов вперёд, прежде чем остановился и медленно повернулся ко мне.

— Я люблю его.

Глаза Кости смотрели растеряно. Потом в них появилась обида. А потом Костя громко убеждал: «Так нельзя, Лида… надо ехать домой… что я скажу твоей маме… и вещи в багаже», — помогая себе руками, повторял и повторял одно и то же. Я ловила потерявшие покой руки, гладила, не отирая слёз, катившихся по щекам.

«Ещё один камень в копилку вины. — Я глубже зарылась лицом в шарф Сергея. — Не сейчас. Высвобождать камни я буду позже».

Заселение в гостиницу произошло приятно быстро — все формальности без участия клиента.

Из окна апартаментов — вид на Босфор, красивый даже сквозь серость.

Сергей подошёл сзади и обнял. Я глубоко вдохнула запах его парфюмерии, повернулась и, встав на цыпочки, потянулась к нему всем телом, каждой своей клеточкой. Почувствовала жаркое дыхание навстречу и губы — твердые, жадные, язык властно проник в мой рот. Я хотела, я ждала этого поцелуя ещё с самолета. Я чувствовала, как наливаются силой его руки, как растёт желание, но он отстранился и, переводя сбитое дыхание, хрипло сказал:

— Маленькая, не так! Хочу узнать тебя всю! — И разжал руки.

Я испытала разочарование. Не зная, куда себя деть и стесняясь смотреть на него, пробормотала:

— Тогда… какие планы?

Он усмехнулся.

«Господи! что я несу?..» — запоздало поняла я двусмысленность своего вопроса и, смутилась до слёз. Сквозь их пелену, я задиристо спросила:

— Я смешная?

Он ласково провёл тыльной стороной пальцев по моей пылающей щеке и сказал:

— Маленькая. Вкусная — голову теряю. Запах твой я ещё в порту Дюссельдорфа почувствовал. Ты моя женщина, понимаешь? Моя! — Затем легонько поцеловал меня в лоб и самым обыденным голосом ответил на вопрос о планах: — Для начала купим тебе бельё и одежду, потом закажем обед, хотя… — он взглянул на часы, — по времени это скорее ужин. — И пошёл к телефону.

Полувопросительно я пробормотала:

— Я пока приму ванну?..

Он оглянулся, кивнул мне и начал что-то говорить в трубку. «Турецкий? — удивилась я, прислушиваясь к его речи, и восхитилась, — он говорит по-турецки?! А в школе учил английский…»

Люди, владеющие иностранными языками, вызывают у меня самое искреннее восхищение. Надо признаться, у меня с языками никак. Когда-то в стенах учебных заведений меня аттестовали оценкой «отлично» по английскому, но беда моя мой слух. Я слышала своё скверное произношение и, кроме как в учебной аудитории, пользоваться языком избегала, а получив диплом, и с языком развязалась и даже слова, что знала, забыла. К слову сказать, тот же диссонанс у меня и в пении — я слышу собственную фальшь, поэтому никогда не пою.

Ванная комната удивила размерами ванной — одинаковая, что в длину, что в ширину, она легко вместила бы в себя и четырёх человек. Я пустила воду, выбрала среди множества банок на полке соль без ароматизаторов, насыпала в ванну и начала раздеваться, рассматривая интерьер. Интерьер сочетал в себе европейский уют и восточную пышность — яркий мозаичный пол пестрел красками; та же мозаика неширокими вертикалями на размыто бежевых стенах выполняла не только декоративную функцию, но и делила пространство на зоны. Белая в патине деревянная мебель стояла на высоких изогнутых ножках, словно подбоченясь, и красуясь ручками цвета старого золота. Смесители и душ тоже были имитированы под старое золото.

«А, может, и не имитация вовсе? — Я погладила прохладный, в характерных прожилках край ванны. — Может, и сантехника из мрамора?» Положив полотенце на деревянный подголовник, я скользнула в воду. «Как там Костя? Плохо ему сейчас. — Чувство вины захватило рывком. Непрошеные слёзы наполнили глаза, я шмыгнула носом и стиснула зубы так, что челюсти заныли. — Оох… нет… не сейчас».

Минут через десять в дверь постучали, и дверь слегка отворилась.

— Маленькая.

— Да, Серёжа, входи.

Сергей остался на пороге, посмотрел на меня, на пену поверх меня. Глаза его приобрели отражающий блеск. Я знаю такой блеск мужских глаз. Блеск желания. Я игриво помахала рукой. Он усмехнулся, скользнул взглядом по сложенной в кресле одежде и сказал:

— Пришла девушка из магазина. Ей нужны твои мерки. Я впущу?

— Сейчас в полотенце замотаюсь.

Прищурив глаза и насмешливо улыбаясь, он остался стоять в ожидании моих действий.

— Ты не… выйдешь? — смущённо спросила я.

— Ты же только что смелая была!

В который раз за сегодня я почувствовала, что запылали мои щёки. Он вышел.

Я замоталась в полотенце и выглянула за дверь. Высокая девушка с портновским метром в руках улыбалась непрофессионально доброжелательно. Она что-то сказала. Я засмеялась, покачала головой и показала руками, что не понимаю. Сергей из гостиной крикнул:

— Она говорит, если ты позволишь, она измерит тебя.

Я попятилась обратно в ванную, приглашая её войти. Девушка быстро взяла нужные мерки, ни разу не коснувшись руками моей кожи, подала мне халат и жестом пригласила следовать за собой. Говорить она начала в гостиной.

— Бутик только вчера получил новую коллекцию белья, она предлагает выбрать то, что нравится, — перевёл Сергей.

Девушка взяла каталог и начала листать, пальцем тыкая в разные фотографии.

Я помотала головой, останавливая её.

— Серёжа, переведи, пожалуйста. Я люблю бюстгальтеры с широким основанием, и хоть грудь у меня небольшая, модели пуш-ап не предлагать. Расстояние между грудями у меня тоже маленькое, а именно эту мерку она не сняла. Трусы я люблю средней посадки, бесшовные, модель должна быть такая, чтобы не перерезала ягодицу на части. Стринги тоже приемлемы.

И так далее, и так далее… говоря всё это, я активно двигала руками, демонстрируя требования на себе — приподымала груди, показывала пальцами расстояние между сосками, повернувшись задом, чертила пальцем по ягодице. Чёрт заступил на вахту!

Сергей послушно переводил, пристально следя за моими манипуляциями. Умолкнув и победно улыбаясь, я уставилась на него. Он сузил глаза и вяло процедил:

— Ты хорошо про себя рассказала. Интересно.

Девушка взяла в руки другой каталог.

— Серёжа, на какую сумму?

— Не смотри на ценники. Об аксессуарах не забудь.

— Может, лучше в бутик пойти?

— Завтра по бутикам пойдём. Сейчас выбери, в чём пойдёшь.

Выбрав несколько туалетов, чулки, сумку, сапоги, шарф, я кивнула девушке, и она начала собирать свои каталоги. А я наклонилась к сидевшему на диване Сергею и поцеловала его в щеку.

— Я продолжу?

— Сколько ещё времени тебе нужно?

— Минут десять.

— Позвоню, пусть несут ужин. Я уже заказал на своё усмотрение, надеюсь, угадал.

— Посмотрим! — Я засмеялась — угадать мои предпочтения в еде не просто.

Соорудив на голове тюрбан из полотенца, я запахнула и перетянула поясом большущий размером халат, вышла из ванной и услышала Сергея, воскликнувшего:

— No Richard! — Последовавшая после краткой паузы фраза, прозвучала для меня тарабарщиной, но тон был понятен — Сергей был недоволен собеседником.

В гостиной витали неземные ароматы пищи. У стола хозяйничал официант, взглянув и тотчас отведя глаза, он буркнул приветствие. Дабы не смущать его своим неглиже, я отошла к окну. Вечерняя иллюминация скрыла погодную унылость, но и Босфор спрятала за разноцветьем огней, и только по зеркальному отражению подсветки зданий можно было определить где пролив.

Мягко щёлкнул замок входной двери, тотчас и Серёжа простился со своим собеседником:

— Bye, Richard.

Он вплотную подошёл ко мне и потянул носом.

— Смыла? Так лучше. — Опустил лицо к шее, к голому участку между тюрбаном и воротом халата и ещё раз глубоко-глубоко втянул в себя воздух.

Помня о своём разочаровании и стыде на этом самом месте в прошлый раз, я не повернулась к нему, а всё так же глядя в окно, ровным голосом спросила:

— Тебе не понравились мои духи?

— Мне нравишься ты.

— Давай ужинать, Серёжа.

— Конечно, Маленькая. — Спохватился он и, обняв за плечи, повёл меня к столу. — Приступай. Я заказал и мясо, и рыбу. Тут вот супы. Их тоже несколько.

Среди судков, разных тарелок и тарелочек, под крышками и без, я обнаружила крем-суп из брокколи; куриный жульен, всё ещё пузырившийся сквозь сырную корочку; нашла пышные, жареные в масле лепёшки, похожие на оладушки, только большие размером и начинённые зеленью и красным перцем. Расставив вокруг себя яства, я хохотнула: «Угадал!»

Ем я всегда быстро. Сергей с улыбкой наблюдал за мной, но сам ел, не торопясь. Я скоро управилась, умиротворённо откинулась на спинку стула и воскликнула:

— Вкусно! Очень! Благодарю, Серёжа!

— В Дюссельдорфе у меня экономкой Эльза из советских немцев. Приучила меня есть размеренно. Обед длится ровно час. То есть, больше — не возбраняется, меньше — нельзя.

— Ты позволяешь экономке управлять собой?

Вытаскивая рыбную косточку изо рта, он кивнул и взял в руку бокал с белым вином.

— Она права. К тому же людям приятно быть главными в чём-то, особенно с работодателем. Она у меня около десяти лет работает. Очень щепетильная, никогда не переходит черту отношений босс-наёмник.

— Хорошо готовит?

— Хорошо следит за домом. Готовит скорее плохо, чем хорошо. В Москве Маша — богиня кулинарии, у той уборка — по углам распихать.

— Кто живёт в Москве?

— Никто. Квартира пустует. Маша с мужем — соседи, живут на том же этаже, приглядывают. Квартиры не люблю, продать бы надо, но тогда у Маши не будет работы.

Он глотнул вино, поставил бокал на стол и вновь взял в руки приборы. Мне нравится, как он ест. Нравится, как уверено, без суеты, двигаются его руки. Приборы выглядят игрушечными в больших крепких руках.

— У тебя есть семья. Эти люди, как могут, заботятся о тебе, ты заботишься о них.

Он посмотрел долгим взглядом и пожал плечами.

— Если так смотреть на вещи, то семья у меня большая. Друг Николай. Личный телохранитель Павел. Партнёр из Англии. Маша с мужем…

— Личный телохранитель? Это интересно. А где он? Почему не охраняет? Или он так маскируется, что незаметен, как ниндзя?

Сергей улыбнулся.

— Телохранитель — это только название. Вывез его оболтуса из России. Морду помял сынку какого-то чинуши, срок светил. Пришлось создать подразделение охраны в единственном лице, чтобы Пашке не стыдно было задарма жить. Он молодой совсем, кроме службы в ВДВ и средней школы за плечами ничего нет. Воспитывался в детдоме. — Улыбка его стала почти нежной. — Занимается со мной, приёмам обучает, передаёт опыт боевой подготовки десантника.

«Как же этому мужчине не случилось стать отцом? — спросила я себя. — Патриархом большой семьи? Сколько отцов поневоле!» Я подошла к нему, обняв со спины, прижалась губами к уху и прошептала:

— Ты вызываешь у меня восхищение. — Уклонившись от его руки, взлетевшей, чтобы обнять, я пошла в ванную снимать тюрбан.

Из бутика принесли вещи на примерку. Та же девушка завезла в гостиную вешалку на колёсиках, взглядом спрашивая, куда катить её дальше. Мы отправились в одну из двух спален, с огромным от пола до потолка зеркалом. Во время примерки девушка беспрестанно виновато улыбалась и что-то лепетала, видимо, извинялась, потому что большая часть нарядов не подошла и вернулась обратно на вешалку. С бельём дело обстояло и того хуже, но тут уж расстроилась я — такого роскошного белья у меня никогда не было. Поразмыслив, я решила вопрос просто — те модели, что пришлись впору, взяла в двойном экземпляре.

Девушка ушла, и я принялась убирать обновки в шкаф. На глаза попался портплед Сергея, я решила его распаковать и положила на кровать, расстегнула замок и восхитилась — вещи были сложены так тщательно, что не требовали глажки. «Даа… придётся перенимать опыт у аккуратной Эльзы!»

Я засовывала пустую сумку в шкаф, когда руки Сергея оторвали меня от пола.

— Маленькая.

Он опустился в кресло и усадил меня на колени. Провёл ладонью по голени, и моё сердце застучало часто-часто. Молча рассматривая моё лицо, он долго гладил подушечками пальцев моё колено, будто ощупывая его округлость.

Я потянулась рукой к его влажным волосам и убрала пряди со лба. Коснулась переносицы, по спинке носа спустилась пальцами ко рту. Он захватил мои пальцы губами. Сдерживая дыхание, я приблизилась и стала целовать его брови, глаза, щёки нежно-нежно, едва касаясь. Посмотрела на его рот. Коснулась губами уголка рта, верхней губы, нижней… медленно… языком чуть трогаю дужку его зубов. Он замер, тело его напряжено, бездействующие руки налились силой. Сердце гулко, мощно стучит в мою грудь, заглушая биение моего. Почти не дыша, я захватываю губами его нижнюю губу, облизываю языком… стон вырывается из моей груди. Его больше похож на рык. Рот властно, неумолимо вбирает мои губы. Он рванулся из кресла, и мы погружаемся в объятия кровати. Одновременно сдирая халат с меня и с себя, недовольный задержкой, он стонет и рычит.

Обнаженные соски, враз замёрзнув, коснулись горячей кожи. Горячие руки, губы, язык повсюду. Дыхание обжигает. Шёпот, прерывистый, еле слышный: «Как пахнешь… Девочка… моя Девочка… долгожданная… влажная… ооо… вкусная…» Тяжесть бёдер. Влажная упругая наполненность. Слаженная ритмичность движений. Я перестало существовать. Осязание потаённое, сокровенное — единственный орган чувств. Сладкое, восхитительное трение. Его рот рядом. Дотянуться… ещё ближе, ещё теснее грудью к его груди — слиться… и… тело выгнулось дугой, конвульсии взорвали таз. Издав недовольное рычание, он остановился и, вжимаясь в меня бёдрами, укоризненно произнёс:

— Торопыжка… торопишься… куда…

Он далеко на локтях. Наши тела опять двигаются. Нега расслабленного принятия сменяется новым напряжением. Руками обняла за спину, хочу прижаться к нему.

— Посмотри на меня. Открой глаза, — требует он.

Я падаю на спину и с трудом фокусирую взгляд. Глаза в глаза. Он ускоряет ритм. Кричу. Он тоже…

Одновременный взрыв порождает смерч огня. Из таза, расширяясь, нарастая мощной волной, через грудную клетку и дальше, поглощая всё вокруг. Сознания нет. Безвременье бытия.

Затухают конвульсии, и рты вновь наполняются шёпотом:

— Благодарю… милый…

— Сладкая… какая… сладкая…

Бормоча о своей любви, я целую его подбородок, шею, плечо, волоски на груди. Его кожа солоновато-влажная. Он надо мной, по-прежнему на локтях, запутался губами в волосах и шепчет, шепчет о своём счастье…

Крепко обхватив меня руками, Сергей вместе со мной перекатился на спину. Выдохнул, расслабленно вытянулся и засмеялся.

— Малышка, потрясающе! Я ошеломлён!

Я пребываю в том же состоянии. Признаться себе, что прожила жизнь и любви не знала, это одно, но в пятьдесят пять обнаружить, что и секса не знала…

— Посмотри на меня!

Я подняла глаза и встретила вопрошающий взгляд. Дотянулась до вертикальной складочки между бровей, поцеловала и призналась:

— Мой первый, свободный от комплексов секс. Серёжа, ты удивительный. Ты умеешь говорить нужное в… — я запнулась, — нет, не так! Я слышала, как я желанна.

Я скатилась с него, легла на спину и, закинув руки за голову, потянулась всем телом.

— Ты почувствовал поток? В самый момент начала оргазма, из живота в грудную клетку волна, как будто огонь, а потом растворение в Ничто… или в Никто.

— Поток? Для меня это скорее вспышка, стремительно нарастающая и заполняющая всё вокруг.

Я вернулась к нему и легла головой на плечо. Его рука спустилась к моей груди, и пальцы стали играть с соском — легко сжимали его, чуть оттягивали и отпускали, лаская окружье.

— Я думаю, поток — это и есть та энергия, которую называют энергией Восхождения.

Сергей не ответил. Я тоже затихла, наслаждаясь лаской. Спустя время, он спросил:

— Знаешь, что ценят во мне мои деловые партнёры, и чем я сам горжусь?

Я покачала головой.

— Я никогда не теряю контроль над собой. Сегодня я хотел рассмотреть, поцеловать каждый сантиметр твоего тела, хотел исследовать все ложбинки и округлости и… — он помолчал и закончил, — и не справился со своим желанием. Придётся тебе дать мне ещё один шанс.

— Только один? — уточнила я.

С глухим рычанием он перевернул меня на спину и навис надо мной. Я потянулась к горячему, желанному рту.

День второй

Я проснулась, уткнувшись носом чуть ниже подмышки Сергея, одной рукой пересекая его грудь. Вспомнила, что случилось за последние сутки, и радость запела в моём, чуть постанывающем теле.

— Иди ко мне.

Услышала я его зов и потянулась на звук. Его руки подхватили меня. Я увернулась от поцелуя. Он повторил попытку и опять встретил щёку. Поймал голову руками.

— Что? Что не так?

Стараясь не дышать, я промямлила:

— Пойду умоюсь, зубы почищу.

Он помолчал, удерживая меня. Глаза вопрошающие, брови сдвинуты.

— Тебе неприятно моё дыхание?

Возмутившись, я замотала головой.

— Мне неприятно твоё?

Я закивала. Продолжая удерживать мою голову, он прижался ртом к моим губам, языком стараясь раздвинуть их. Я разжала челюсти, приняла его язык, почувствовала вкус. Внизу живота родилось желание. Он оторвался от меня и зашептал в лицо:

— Глупая, глупая девчонка. Я ждал, когда ты проснёшься! Я с ума схожу от твоего запаха, от вкуса. Не смей, слышишь, никогда не смей даже пытаться забрать у меня себя!

Утренний секс — стремительный, лёгкий — снял мышечную усталость ночи и зарядил бодростью.

Стоя под душем, я мысленно составляла список покупок и невольно усмехнулась. «Духи, по-видимому, мне больше не потребуются! А, и чёрт с ними! Ооо, как же я счастлива! … Интересно, сколько времени мы тут будем? Хотелось бы куда-нибудь сходить. Хотя бы в Айю».

— Серёжа, а турпакет предусмотрен? Или нет времени? — Я вошла в пустую гостиную и огляделась.

В дверь постучали, и я пошла открывать. Широко улыбаясь, за порогом стоял официант. Увидев мою улыбку, он улыбнулся ещё шире:

— Good morning.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте! — обрадовался он. — Доброе утро!

Я шире открыла дверь, пропуская его тележку и его самого.

— Вы русский?

— Да. С Херсона я. Мамка у меня укрАинка. — Не прекращая улыбаться, он занялся сервировкой. — Нас пятеро у ней, я — старший. Все девчата, а я один мужик. Дома работы нету. Вот работаю.

— Скучаете?

— Да нее. Привык уже.

— Давно тут?

— Пять лет. Как из армии пришёл, так и сюда.

Накрыв на стол, он остался стоять, держась за тележку. Хороший русско-украинский парень, которому в его новой, «свободно-демократической» стране не нашлось места.

— Как вас зовут?

— Да шо вы, ей-богу, всё «вы», да «вы»? Серёга я. Сергей, то есть.

Сергей, показавшийся из дверей спальни с телефоном у уха, кивнул на приветствие и направился к парню, тихо произнёс:

— Привет, тёзка! — и протянул руку.

Серёга смутился, провёл ладонью по переднику, будто вытирая, как-то криво, сбоку протянул её Сергею, но одумался, выпрямился и уверенно принял рукопожатие. Сергей одобрительно кивнул.

— Tamam, iyi. — закончил разговор Сергей, убрал от уха телефон и спросил у Серёги: — Домой хотел бы вернуться?

— Да… была бы работа.

— Завтра зайди часов в девять, поговорим.

— Куда?

— Прямо сюда. — Закрыв за парнем дверь, Сергей вернулся в гостиную.

— Маленькая, вечером у нас встреча в ресторане. А после завтрака мы пойдём по магазинам. Потом к моему ювелиру. Это ещё и, как ты выразилась, «турпакет». — Хитро улыбаясь, он выжидающе смотрел на меня.

Я поразмыслила и неуверенно предположила:

— Гранд–Базар? — увидев, что угадала, засмеялась и повисла у него на шее. — Я там не была.

Довольный моей радостью, Сергей подтвердил:

— Пройдемся по улочкам одного из самых больших базаров мира. А потом…

— Потом…

— Потом мы посетим ещё один базар — Египетский — рынок пряностей и сладостей. Он помоложе Гранд-базара на сотню лет, но тоже старец. Накупим лукумов разных видов, пахлаву. Любишь пахлаву?

— Пахлаву нет, лукум да.

Мы сели завтракать. Я намазала маслом тосты, положив на каждый по ломтику сыра, один подала Сергею. Он ел скворчащую яичницу с ветчиной, ел прямо со сковороды, ел вкусно, не спеша.

— Спасибо за мальчика, — поблагодарила я. — Печально будущее страны, которой не нужны те, кто продолжает жизнь.

— Те, кто продолжает жизнь, сейчас нигде не нужны. И потом, твоя благодарность преждевременна, я ещё ничего не сделал. Да и спасибо надо говорить тебе. Он здесь пять лет, я приезжаю два-три раза в год и ни разу не обратил на него внимания.

Я пожала плечами.

— Что из того, что я обратила внимание? Сделать всё равно ничего не могу.

В салоне V я увидела платье насыщенного синего цвета из многослойного шёлка, с прорезями на лифе, по размеру и форме напоминающими вишнёвый лист, на юбке платья боковой разрез, из которого струится пурпурно-зелёный клин. Разрез начинается от самого паха. «Райская птица, да и только! — Я с сомнением пощупала лёгкую ткань клина. — Такое обилие цвета может „съесть“, и макияж не поможет». Продолжая сомневаться, я всё же отправилась в примерочную кабинку.

В бутики известных брендов я захаживала не часто, да и то только затем, чтобы поглазеть. И сейчас была приятно удивлена — размер у меня «модельный», а вот рост совсем не таковой, и, тем не менее, платье «село», как влитое. Я задумчиво осмотрела себя в зеркале. «Пожалуй, даже элегантно, несмотря на прорези на лифе. Руки, спина, грудь — всё закрыто, и длина юбки хороша — до щиколотки. И клин хорош, разбивает утомительную монохромность синего».

Девушка, помогающая с примеркой, восхищенно цокала языком. Фигура у меня хороша, несмотря на возраст, а платье выгодно подчеркнуло достоинства. Я указала на ноги. Девушка подала мне ручку и листочек бумаги, я написала размер, и она исчезла.

Вернулась она с двумя коробками. Пара туфель в цветах клина платья у меня не вызвала восторга, и я скорчила гримасу. Девушка торопливо бросила коробку на пол и открыла другую. На свет появился шедевр обувного искусства — туфли цвета газонной травы с отделкой из синей кожи и застёжкой вокруг щиколотки. И каблук самой удобной высоты, примерно восьми-девяти сантиметров. Я примерила туфли и расстроилась — на листочке я указала размер, который и так не часто встречается, а уж меньший… но девушка опять убежала и вернулась с улыбкой от уха до уха и с ещё одной коробкой в руках.

Надев туфли, я оглядела себя в зеркале и, гордясь собой, вышла из примерочной.

Сергей сидел в кресле, опустив глаза в смартфон, на столике перед ним дымилась чашка с кофе. Я почти вплотную подошла к его креслу, прежде чем он поднял взгляд и… восхищённо замер. Я засмеялась, покрутилась перед ним; демонстрируя себя, ровно до того момента, пока не увидела желание в его глазах.

Затем я примерила ещё один туалет — коктейльное платье из разбелённого голубого сатина, решила взять, а к нему подобрала туфли цвета слоновой кости с «золотым» декором на пятке.

Снимая платье в примерочной, я увидела цифру на ярлыке и ужаснулась: «Боже мой, да за что же такие деньги? За фетиш под названием бренд?.. Как цена тряпки может… стоп! Я стою на пороге незнакомого мне мира. В этом мире живёт человек, которого я люблю. В этом мире цена тряпки сопоставима с годовым доходом простого человека, с моим годовым доходом. Мне не понятна логика устройства этого мира, но и законов этого мира я не знаю. И пока не узнаю, я не буду судить».

Потом мы зашли в меховой магазин и купили упоительно роскошное пальто без воротника из серебряной каракульчи. Потом я покупала разные мелочи, важные в жизни женщины.

Покончив с покупками, мы сели в машину.

— Спасибо, Серёжа, — едва оказавшись в его объятиях, поблагодарила я. — Я и не знала, что могу так радоваться одежде! Красивая обувь всегда имела власть надо мной, но то, что я и тряпочки люблю, я узнала только сегодня. И примерять было в радость! — Я потянулась к его уху и прошептала: — Мне нравится, как ты смотришь на меня. Кажется, я и на подиум взойду под сотни глаз и вспышки камер, когда ты так на меня смотришь. Ты чародей, Серёжка, ты умеешь внушить женщине уверенность в своей привлекательности — силу женскую одним только взглядом рождаешь! Спасибо!

Я скользнула губами по его щеке, но он перехватил мои губы и поцеловал меня сам. Прижал мою голову к груди и, уткнувшись носом в макушку, прошептал:

— Маленькая! Зорюшка моя!

Большой базар в Стамбуле — Гранд-Базар — это километры улиц из торговых лавок, фонтанами на пересечениях этих улиц и кофейнями. Построили его в пятнадцатом веке, и с тех самых пор тут не умолкает жизнь.

Я быстро потерялась в направлениях — откуда пришли, в какую сторону идём? Сергей уверенно двигался среди людей, крепко прижимая меня к себе и тем самым сужая мой обзор.

— Серёжа, лучше за руку возьми, — попросила я.

— Толкнёт кто-нибудь.

— Нет.

Теперь я крутила головой в обе стороны. Лавки сменяли лавки, пестрели товарами. Как только встретишься взглядом с продавцом или зазывалой, у того загорается глаз, он тотчас устремляется наперерез, но, увидев Сергея, останавливается и, выкрикивая преимущества товара, ищет глазами следующего потенциального покупателя. Базар заполнен, как туристами, так и местными жителями. Одни праздношатающиеся, другие, суетливо спешившие по делам, люди напоминали муравьёв.

Мы опять куда-то свернули. И почти сразу Сергей толкнул дверь в какую-то лавку, звякнул колокольчик, и мальчик лет пятнадцати, с ещё не знавшими бритвы усиками, смуглый и большеглазый бросился навстречу, приветствуя Сергея, а потом и меня, не сразу разглядев меня в полутьме заставленного всяким хламом помещения. Лавка напоминала лавку старьевщика. Мальчик повёл нас мимо напольных часов, пыльных и, видимо, незаведённых — стрелки их показывали самое разное время; мимо этажерок с керамической и металлической посудой в национальном стиле; мимо витрин с какими-то мелочами и привёл к прилавку, где было светлее, но так же тесно, и откуда, подслеповато щурясь, настороженно смотрел плешивый и круглый мужчина. Узнав Сергея, мужчина заулыбался и поспешил выйти из-за прилавка. Он несколько раз поклонился, приговаривая:

— Гость. Карашо. Серж. Спасибо.

Пока Сергей и ювелир беседовали, я заскучала, рассматривая витрины — ничего интересного в витринах не было. Наконец, Сергей позвал меня. Хозяин лавки уже был на своём месте за прилавком и вытаскивал из полиэтиленового мешка какую-то коробку; открыв крышку, он поставил коробку передо мной. Губы его улыбались, а глаза оставались настороженными. Может быть, именно такие глаза и должны быть у ювелира, выдающего себя за антиквара?

Внутри коробки лежал резной браслет. Сантиметров пяти-шести шириной, то ли медный, то ли бронзовый, браслет был покрыт голубовато-зелёной патиной. Я протянула руку, взглядом спрашивая разрешения взять браслет, хозяин согласно кивнул. Браслет оказался неожиданно тяжёлым. Только вынув его, я увидела, что браслет это всего лишь оправа для зеленовато-голубого камня, размером овала в ширину браслета.

— Берилл?

— Хозяин говорит, да. Документов нет.

— Черный рынок?

— Да.

— Зачем вещь, которая нелегальна?

— Заплачу, и вещь из нелегальной станет легальной.

Я надела браслет на пальцы одной руки, ладошкой другой накрыла камень. Закрыла глаза, сосредоточилась, стараясь создать контакт. Камень ответил голубым сиянием. Неожиданно перед глазами мелькнуло белокожее лицо с миндалевидными, пронзительно синими глазами. И по верхнему и по нижнему веку глаза женщины были подведены чёрной краской, и подводка уходила на висок. Пухлый рот её кривился капризной усмешкой.

Я открыла глаза.

— Энергетически камень чистый. С бериллом так и должно быть — в древние времена русские верили, что берилл негатив в себя не берёт, а, наоборот, изгоняет злую энергию из человека. Каким временем датирует хозяин браслет?

— Говорит, Древний Египет.

— Похоже, — задумчиво сказала я, рассматривая камень.

— Тебе нравится?

Я кивнула и, вновь испросив разрешения, надела браслет на левую руку, камнем на точку пульса, и опять закрыла глаза. Быстро согреваясь, камень засиял ещё сильнее, тяжесть его была приятной. Я ещё раз кивнула головой.

— Да, нравится, — и открыла глаза.

Из глаз ювелира исчезла настороженность, он улыбался всей физиономией и что-то говорил, обращаясь к Серёже, но поглядывая на меня. Серёжа переводить не спешил.

— Что он говорит? — спросила я.

— Говорит, что ты очень красивая, и камень делает тебя ещё красивее. Говорит, что я должен на тебе жениться.

— Чего не наговоришь, чтобы совершить сделку! — буркнула я и спросила: — Металл будет пачкать кожу?

— Важен камень, Маленькая, металл мы выберем любой.

По жестам и тону Сергея я поняла, что он отдаёт распоряжения ювелиру, ювелир радостно лопотал и вновь часто кланялся. Провожал он нас сам, и проводил не только до дверей, но и вышел за нами на улицу.

— Любишь камни? — спросила я у Серёжи, когда мы завернули за угол.

— Люблю. А ты?

Я засмеялась.

— Не знаю, Серёжа. А старинные вещи любишь?

— Люблю. А ты? — опять повторил он.

Я вновь засмеялась — мне была приятна наша схожесть, и кивнула.

— Люблю.

— Как ты поняла, что это Древний Египет?

— На фоне приветствующего сияния камня мелькнуло лицо женщины.

— Как ты этому научилась?

Я пожала плечами.

— Всё суть энергия. Люди тоже. Энергии взаимодействуют друг с другом, надо только желание и уважение к объекту взаимодействия.

Сергей взглянул на меня с интересом и на секунду прижал к себе, припав губами к макушке. Довольно скоро из-под крыши базара мы вынырнули в серость дня. Сергей осмотрелся.

— Пойдём. — Пропустив, увешанных фотокамерами и возбуждённо горланивших туристов, потянул меня к машине.

Пока мы ехали к Египетскому базару, я запросила информацию в поисковике и ознакомилась с его историей.

— Что узнала? — спросил Серёжа, молчавший во время моих изысканий.

— Раньше базар носил название «Материнский». Строительство было начато на излёте шестнадцатого века одной валиде, окончено во второй половине века семнадцатого другой валиде. Последняя по имени Турхан-султан русская по национальности.

Едва мы вошли под крышу базара, смесь ароматов ураганом ворвалась в ноздри, я чихнула несколько раз кряду, и Сергей тоже.

— Маленькая, у меня тут друг торгует. Вначале зайдём к нему. Ап-чхи… Ты специи любишь?

Не переставая чихать, я достала из сумочки упаковку салфеток, одну вытащила для Сергея, другую для себя. Отирая слёзы, кивнула.

— Ага. … Особенно сейчас, — и опять разразилась каскадом чихов.

— Серьёзно? Маленькая, а готовить умеешь?

— Ну не бог кулинарии, конечно, но Косте нравилось.

— Эльза не признаёт специй. Добавляем каждый сам себе в тарелку.

При воспоминании о Косте, я неосторожно ахнула: «За полдня я ни разу о Косте не вспомнила!», и опять расчихалась.

Сергей остановился.

— Пришли? — спросила я, плача, и вновь принялась отирать глаза.

Он кивнул. Прилавком прямо на улицу, магазин специй пестрел самыми разными красками — от сочных, цепко захватывающих взгляд, до скромных, сереньких и пожухлых.

Пока я заталкивала использованные салфетки в сумку, дверь лавки стремительно распахнулась, из неё выкатилась и понеслась прямо на нас инвалидная коляска. В коляске сидел могучий человек без ног и, бликуя в свете ламп лысой головой, заливисто смеялся. Смех его был таков, что понуждал если не присоединиться к веселью, то хотя бы улыбнуться.

Сергей так и сделал — засмеялся. Он выставил вперёд ногу, одновременно прижав меня к себе.

— Обижаешь! — по-русски пискляво закричал человек. — Не помну я твою дамочку!

Чуть не коснувшись ноги Сергея колесом, коляска остановилась.

— Чертяка! Серёга! Как я рад!

Оставив меня позади, Сергей наклонился к человеку. Тот огромными ручищами облапил его спину, попеременно молотя кулаками по лопаткам. Думаю, именно такого размера кулаки называются «пудовыми».

— Мы с Машкой уже соскучились! — вопил человек из-за Сергея, — Машка, встречай дорогого гостя!

Встреча была столь шумной и необычной, что прохожие замедляли шаг, некоторые останавливались, тараща глаза, другие выворачивали шею, спеша по своим делам.

Из лавки вышла крупная женщина — и ростом высокая, и с огромной грудью, на которой топорщился клеёнчатый фартук, нижним краем достающий до внушительного размера галош. Махнув рукой на мужчин и смущенно улыбаясь, голосом сочным и глубоким она сказала:

— Здравствуйте. Проходите к нам. Маша я, — и указала на вход в лавку.

— Здравствуйте. Очень приятно, Маша. Меня зовут Лида.

Стараясь обойти ком из коляски и двух человеческих тел, самозабвенно лупивших друг друга, я двинулась к Маше. Мой манёвр не удался — коляска вдруг вынырнула из-за Сергея и встала у меня на пути. Ухмыляясь и склонив голову набок, её хозяин принялся бесцеремонно разглядывать меня. В его глаза свет не попадал — глубокие, надёжно спрятанные под надбровными дугами и занавешенные прямыми и очень густыми ресницами, они сами излучали мягкий свет.

— Ты всё-таки нашёл её?! — Он повернул лицо к Сергею. — А? Маленькая! Да?

Сергей искоса, с нежностью посмотрел на меня и согласно кивнул.

— Девочка маленького роста, с точёной фигуркой и лучистыми глазами, — продолжал мужчина. — Это ведь она?! — Счастливый своей догадкой, мужчина коротко хохотнул и распахнул ручищи. — Иди, я обниму тебя!

Я послушно подалась к нему. Удивительно бережно он прижал меня к груди. Потом чуть отклонился назад, смачно, мокро расцеловал мои обе щеки, а напоследок поцеловал и в губы, и закатился визгливым смехом. Маша замахнулась на него кулаком. Увернувшись от наказания, он первым проехал в дверь лавки, мы с Сергеем прошли за ним, за нами Маша.

В лавке встретил юноша, уважительно пожал протянутую Сергеем руку. Поздоровался густым баритоном. Ростом мальчик был выше Сергея, обладал мощным торсом отца и лицом матери. «И голосом, к счастью, в мать и повадками не в отца!»

Маша сняла с себя свой, вкруговую, фартук и подала сыну. Я тихонько ахнула: «Венера! Древняя Венера!» — тяжёлые груди, крутые бёдра женщины-матери, и в контраст с ними тонкая талия; на спине, достигая ягодиц, лежит коса толщиной в запястье её мужа.

Маша пригласила в комнату за лавкой. Усадила за стол, засуетилась, подавая сухофрукты, сласти, выпечку, сервируя стол и ставя чайник одновременно. Муж её, изредка взглядывая на меня, не умолкал, рассказывая о счастливой жизни, как выяснилось, большого семейства — пятеро сыновей, внуки и недавно рождённая внучка. Эгоистичный в своём счастье он хвастался, какая раскрасавица у него внучка, как он любит её — первую девочку в семье.

— Женщины, они лучше нас мужиков. Совершеннее! — заключил он свой рассказ назидательным подъёмом указательного пальца вверх. Отодвинул от себя недопитый стакан чая, крикнул сыну, чтобы тот приготовил специи в подарок гостям и повернулся ко мне, спрашивая:

— Понимаешь в специях-то?

Я пожала плечами.

— Чуточку.

— Что знаешь?

— Нуу… использую перцы — красный, белый, чёрный. Красный свой. Пользуюсь куркумой, корицей, гвоздикой, кориандром, зирой… что ещё? Эстрагон, мята, мелисса, укроп, орегано, сельдерей, петрушка. Сразу и не вспомню все. Травы свои в основном. Сама ращу, сама сушу.

Я взглянула на Сергея, он улыбался, а в глазах интерес. Хозяин лавки удивлённо спросил:

— Сама растишь?

— Да. Выращиваю для себя. Дача у нас… то есть, у меня.

Он вопросительно взглянул на Сергея, потом опять обратился ко мне:

— Ну пойдём, вместе выбирать будем, — и отъехал от стола.

Я поднялась за ним. Сергей остался с Машей за столом и, провожая меня глазами, напутствуя, беззвучно чмокнул воздух перед собой.

Серёжин друг долго рассказывал о многообразии специй, требовал нюхать и растирать специи в пальцах, объяснял, какие специи не надо соединять вместе, а что с чем будет хорошо. Я честно старалась запомнить всё, что он говорил, но… и названия-то, вряд ли, все повторю.

Подошёл Сергей и прервал друга:

— Пора нам, Витя.

Человек в коляске потух — потерял и энтузиазм, и улыбку, и устало спросил:

— Запомнила? Иди прощаться будем.

Я, как и в первый раз, послушно наклонилась к нему, а он произнёс:

— Подранок ты. Вижу. Чувствую.

Глаза мои тотчас наполнились слезами, я дёрнулась от него. Не отпустил и, успокаивая, стал гладить по спине.

— Береги её, — сказал он печально Сергею, — ранена она. Вижу. Чувствую.

Взяв за плечи, Виктор отстранил меня от себя, темные, такие, что не было видно зрачков, глаза старались проникнуть в мою боль.

Я всхлипнула. Рука Сергея легла на плечи, губы коснулись уха:

— Маленькая. — Прижав к себе, он уже не отпускал меня — одной рукой прощался с другом, ею же помахал Маше, ею же взял коробку — гостинец со специями.

Я тем временем справилась с собой — высушила слёзы и отёрла щёки. Мы дружно сказали: «До свидания» и вышли из лавки. Когда Сергей тревожно заглянул в лицо, я успокоила:

— Я в порядке, Серёжа.

Расспрашивать меня он не стал.

В машине я попросила:

— Расскажи о них.

— Долгий рассказ получится, Маленькая, давно их знаю… подожди-ка… — Сергей помолчал, размышляя, — около тридцати лет уже! О Викторе я услышал, когда с переломом ноги попал в больницу, он уже две недели валялся в хирургии, и весь персонал больницы был занят пересудами о нём и его невесте, чуть не ставки делали.

Чтобы заработать на свадьбу, Виктор решил пошабашить на стройке. После развала Союза технике безопасности не особо следовали, тем более ночью, в отсутствии начальства. В общем, упала на него какая-то плита или блок. Он плиту видел, хотел увернуться, но поскользнулся в грязи, и вся эта махина рухнула ему на ноги. Собрать его ноги не удалось, он и сам чудом выжил — пока скорая приехала, пока довезли, он крови много потерял. Невеста его — в отказ, а он жить не хочет. Врачи её пытались уговорить, чтобы подождала, пока у него шок пройдёт, она ни в какую. В общем, попрощалась.

Во время отлучек нянечки, Виктор сплёл себе удавку из трубок системы. Удавиться решил поздним вечером. Девчонка спасла, она бродила по коридору, ждала отца с операции, звук непонятный услышала, ну и заглянула в палату. Потом Витя из окна вывалиться хотел, на руках добрался до окна, уже и на подоконник взгромоздился. Опять та же девчонка подоспела. Девчонка эта — Маша. Ей тогда лет четырнадцать было, в больницу она к отцу приходила, её отец и латал Виктора. После второго спасения приходить стала к Виктору. Как-то она его и вытащила.

— Судьба она его.

— Перед выпиской я зашёл к нему, как раз после его второй попытки свести счёты с жизнью. Решил поговорить — не по-мужски, мол, так. А когда увидел глаза его, нравоучения свои забыл, понял — боль не с потерей ног связана, предательство он пережить не может — любил он невесту свою. Мы всю ночь проговорили. Я о своей школьной любви рассказал. Так и подружились.

В Машины семнадцать Виктор сделал предложение. Отец её принял всё спокойно, а мать не согласилась — обманом увезла Машу в Германию к бабке. Собрались в психушку дочку-внучку упечь, только бы не замуж за калеку.

Я денег дал, Витя поехал и похитил девочку. Пропали, ни слуху ни духу. Года через два, случайно встретил его в этой вот самой лавке. — Серёжа засмеялся. — На голос вышел! Я по нуждам бизнеса в Стамбуле задержался. Мне нужен был партнёр, а сладить с кандидатом не получалось, чем-то я ему не нравился — он и не отказывался, и не соглашался. При очередной встрече я попросил его помочь с гражданством для ребят. Он порекомендовал нужных людей, и дело сдвинулось. Когда Витя с Машей получили паспорта, я решил подарить им лавку, к этому времени они уже первенца родили. Согласились только на долевое владение с постепенной выплатой своей доли. — Сергей засмеялся. — Так мы стали деловыми партнёрами. А как тебе экспресс-лекция?

— Да я почти ничего не запомнила! Он названиями трав сыплет, я о таких и не слышала, к тому же названия тюркские, я их даже на слух плохо воспринимаю. Увлечён он… хорошо, когда человек делом своим увлечён. Знаешь, неожиданно как-то видеть его в лавке сухих трав, он более органично смотрелся бы на фоне разных видов оружия.

— А он и хотел стать военным, да судьба не согласилась. Виктор срочную службу в Афганистане отслужил. Сколько парней в гробах вернулось, а он год воевал и ни одной царапины. А вернулся, жениться надумал…

Я поднесла к губам руку Сергея и поцеловала.

— Маша — красавица. А голос какой дивный! Она не поёт?

Сергей озадаченно произнёс:

— Не слышал. Виктор как-то упоминал, то ли в шутку, то ли всерьёз, что, когда Маша укачивает детей, соседи сбегаются под окна послушать её пение. Я не придал значения. Не счастлива она.

— Как?! Любимый мужчина, дети, внуки.

— Как-то приехал я, а встретиться с ними времени не нашлось. На удачу, перед отъездом уже заскочил не в лавку, а в квартиру. Маша дома одна была, открыла, глаза красные, лицо опухшее, видать, наболело, потому и не сдержалась, рассказала. Виктор во время секса иногда называет Машу именем той, бросившей его женщины…

Я охнула и зарылась лицом в одежду Сергея.

— …бывает, разговаривает во сне, тоже с той, ещё на своих ногах.

— Любит? До сих пор любит! А Маша? Её судьбе и позавидуешь, и ужаснёшься. Она же… она его ангел-хранитель.

Мы надолго замолчали, думая об одном и том же, не искали слов. Машина остановилась.

— Давай выбираться, Маленькая. Мы уже в который раз вокруг гостиницы крутим.

Перекусив чаем у Виктора и Маши, мы решили не обедать. Я приняла душ и отправилась в салон красоты — уложить волосы и «сделать лицо».

Но перед этим позвонила маме.

Мама всё знала, услышала мой голос, заплакала, причитая: «Как же ты так, Лида, с Костей? Ты с ума сошла? Что за любовь, и какая такая половинка в твои почти шестьдесят? Люди в эти годы старость ждут вместе, берегут друг друга. И потом, разве можно вот так, не подумав, не узнав человека… а вдруг он аферист какой?»

Я слушала непрекращающийся поток слов, поток слёз, изредка делала попытку вставить слово, но понапрасну — меня не слышали. Смотрела на Босфор и тоже плакала.

Сергей стоял за спиной, обнимая за плечи, и слышал каждое слово мамы.

— Лида, возвращайся, возвращайся сегодня же! У тебя даже денег нет! Ты почему деньги у Кости не взяла? Если он хороший, пусть он привезёт тебя, пусть со мной познакомится, а нет, приезжай сама, я вышлю деньги. У меня душа болит, я весь день плачу.

Я сделала ещё одну попытку быть услышанной:

— Мама, мамочка! Со мной всё хорошо, всё в порядке! Мама, я люблю, услышь меня! Первый раз в жизни люблю! Не плачь! Я счастлива, впервые счастлива, мама!

— А если он бросит тебя, а Костя не простит?

— Мамочка, у меня останутся воспоминания! Пусть несколько дней, но счастья!

— Какое счастье? Что ты говоришь? — Она опять заплакала.

— Мама, успокойся, я обещаю, я приеду через три дня. Через три дня. Звонить буду каждый день.

— Деньги куда выслать?

— Не надо ничего высылать. Я позвоню завтра в это же время. Хорошо? Только не плачь!

Кончив разговор, я повернулась к Сергею и спрятала лицо на его груди. Его ладонь легла на мой затылок, извечным жестом защиты.

— Завтра я отвезу тебя в спа-центр, — стал нашёптывать он, — за тобой там поухаживают, попарят, сделают массаж, какие-нибудь девчоночьи процедуры. Ты любишь баню?

Я кивнула.

— А когда за тобой ухаживают?

Я опять кивнула, уже улыбаясь, хоть и сквозь слёзы.

— Вот и славно! А я займусь делами, за день управлюсь со всеми нуждами, а на следующий день мы сходим в Айю, посетим Голубую Мечеть, а вечером вылетим в Алма-Ату. Ну, взгляни на меня, согласна?

Я потянулась к нему и благодарно прижалась губами к его щеке. Нежность его поцелуев быстро высушили мои слёзы.

Волосы мои и помыли, и напитали, и уложили. Насилу отбилась от закрепляющего все эти труды фиксатора. Мастер настаивал, даже рассердился, но поняв, что вразумить не удастся, отступился. Я и так сомневаюсь, что Серёжке понравится дышать всей этой смесью ароматов, но лак — это слишком даже для меня, я люблю живые волосы.

С визажистом повезло. У девочки рабочий халатик оказался почти того же оттенка синего, что и моё платье. Как могла я объясняла, что макияж мне нужен к туалету цвета её халата. Она поняла, достала ещё один такой же халат и накинула мне на плечи. Я отказалась от помады, она не спорила, внимательно оглядела моё лицо и принялась творить.

Вся божественно прекрасная я вернулась в апартаменты.

Сергей шагал по гостиной, в руке держал мой паспорт и слушал по телефону чью-то длинную речь; увидев меня, не восхитился, наклонился поцеловать и, поморщившись, отпрянул. «Таак, красота моя никого не ослепила», — хохотнула я, налила себе чаю и села в кресло. Мысли бродили от мамы к Маше, от Машиной любви и жертвенности к её неповторимому голосу. «Надо проверить, есть ли у неё слух… ей обязательно надо петь… — Одновременно я следила глазами за тем, как передвигается Сергей по гостиной — ни одного лишнего жеста, негромкий баритон звучит уверенно, коротко отдавая поручения. — Я люблю этого малознакомого мне мужчину. Люблю его голос, люблю руки. Люблю, как он меня целует. Рядом с ним я не боюсь незнакомых людей. Одним только взглядом он дарит мне свободу от моих же зажимов и придуманных страхов. Нет, мама, я не сошла с ума. Это раньше я была сумасшедшей, не знающей любви. А его я узнаю! Я узнаю о нём всё! Только дай мне время, мама».

Кончив разговор, Сергей остановился у моего кресла и подал мне паспорт.

— Извини, достал без спросу. Твоя мама права, у тебя должны быть деньги. Я открыл тебе счёт. Завтра заедем в банк и получим карту, так будет быстрее, чем ждать, пока пришлют. — Он оперся руками в подлокотники кресла и потребовал: — Дай губки.

Начав целовать, не остановился, выхватил меня из кресла и понёс в спальню.

Мастер хорош! Причёска несколько растрепалась, но хватило нескольких движений пальцами, и растрепавшиеся волосы вернулись на место. Поглядывая на себя в зеркало, я надела чулки, дальше изумительной красоты туфли, потом платье.

— Серёжа, помоги, — не отрывая глаз от своего отражения, я встала к нему спиной, прося застегнуть молнию на платье. Платье легло по фигуре, и по лицу моему расползалась довольная улыбка. Дама в зеркале мне очень нравилась. Я хохотнула и заметила остановившийся взгляд Сергея. Глядя на меня, он поправлял в рукавах пиджака манжеты сорочки. Я призывно потянулась к его отражению, он усмехнулся и отвёл глаза. Помогая надеть пальто, посмотрел на мою обувь и проворчал:

— У отеля машину подадут прямо к выходу. А вот до ресторана придётся пройтись. — Махнул рукой. — Пойдёшь на руки.

Я взяла сумочку, и мы вышли из номера.

Серость дня, наконец, разрешилась дождём. Глядя на длинные мокрые следы от первых капель на лобовом стекле машины, я спросила:

— Как мне себя вести?

— Маленькая, будь собой, не надо ничего усложнять.

— Расскажи о своём партнёре.

— Шахин Мехмет. Работаем давно. Немногим старше меня, сдержанный, предпочитает молчать и слушать. Не улыбчив. Человек порядочный. Недоверчив. Даже при расширении дела не согласился подключить кого-то третьего. Я предлагал Николая, познакомил их и получил категоричный, даже возмущенный отказ без объяснений. У меня деньги были, а он предпочёл взять кредит, чем расширить количество соучредителей. Это тот самый человек, который помог Виктору и Маше с оформлением гражданства.

— Он же не соглашался на сотрудничество. Почему передумал?

— Сказал: «Человек, бескорыстно помогающий другим, заслуживает доверия». Доверие есть с обеих сторон, а дружбы нет.

Доехали быстро. Машина ещё не остановилась, а к ней уже бежали два швейцара с раскрытыми огромными зонтами. Сергей вышел под зонт, подошёл к моей дверце и, взяв меня на руки, широким шагом направился к дверям ресторана. Швейцар едва поспевал за ним, бежал, укрывая нас от дождя. Зайдя под козырёк, Сергей отпустил меня и шагнул вперёд, протягивая руку высокому сутулому человеку с густой шапкой волнистых, чуть тронутых сединой волос и строгим эллинским профилем. Тот крепко захватил протянутую руку, встряхнул несколько раз, кивнул и повернулся ко мне. Эталонную красоту его лица нарушала нижняя губа — мягкая, красная, она слегка отвисала, образуя щель между губами — дегенеративная черта на породистом и гордом благородными предками лице.

Я улыбнулась, отвечая на пристальный, изучающий взгляд чёрных глаз.

Сергей представил:

— Маленькая, это Шахин Мехмет, мой партнёр. Мехмет, моя жена Лидия.

При слове «жена» я невольно бросила взгляд на Серёжу.

— Здравствуйте, Мехмет.

Не отвечая на приветствие, Мехмет вяло взял мою руку, тотчас выпустил и простёр длинную длань в приглашающем жесте.

Он привёл нас в отдельный зал, отгороженный от общего зала огромными стеклянными дверям купе, открытыми во всю ширь, но задёрнутыми тяжёлыми шторами. За столом одиноко сидела женщина в мусульманском одеянии. Увидев нас, она встала и поклонилась. Мехмет на очень недурном русском представил:

— Лейла. Моя жена.

Руку мою Лейла пожала несмело, улыбнулась смущённо, на Сергея и не взглянула, и руки не подала. Закончив с формальностями, мы сели за стол. Есть хотелось страшно, а стол был сервирован, но пуст, и за заказом никто не спешил.

Мехмет задумчиво изучал крупные угловатые кисти своих рук, положив их перед собой — его ухоженные ногти с большой, резко очерченной, лункой при каждом движении поблёскивали лаком. Лейла, наоборот, прятала руки под столом и сидела, вперив взгляд в пустую тарелку. «Она что, духов еды вызывает? — досадливо вопрошала я про себя, — сколько мы так будем сидеть? Я — гостья, неловко брать управление на себя». Затянувшееся молчание само по себе угнетало, а уж на голодный желудок было и вовсе невыносимым. Нарочито громким шёпотом, я спросила:

— Серёжа, молчание перед пустым столом — это неизвестный мне ритуал?

Сергей засмеялся. Лейла вздрогнула и беспомощно заметалась глазами. Мехмет выпал из забытья, что-то крикнул, повернув голову к двери и (о, чудо!) позволил себе улыбнуться. Почти тотчас из-за шторы материализовался наш гостиничный Серёга.

— Серёга! — всплеснула я руками, удивляясь его вездесущности и радуясь ему. — Серёга, выручай! Последний раз ели, когда ты нас завтраком кормил! Принимай скоренько заказ и шефу скажи, пожалуйста, пусть поторопится.

Растеряв улыбку, Серёга озадаченно захлопал глазами.

— Как когда завтраком кормил?

— Забудь! — махнула я рукой. — Я буду рыбу. Рассказывай, какая есть.

Недолго разбираясь в нюансах кулинарии, я заказала жареного угря и соус гуакамоле с помидорами. Сергей справился с заказом, тоже не заглядывая в меню — заказал национальное турецкое блюдо из мяса ягнёнка. Взмахом руки Мехмет отправил Серёгу на кухню, добавив что-то по-турецки, и через пять минут на столе появилась закуска — вычурно разложенное на тарелке холодное мясо, какие-то лепёшки, начинённые мясным фаршем, хлеб в плетёной корзинке, на большом блюде — фрукты. «Ну теперь можно и дальше дружно помолчать», — удовлетворённо подумала я, беря из корзинки мягкую, ещё тёплую булочку и надкусывая грушу.

В течение ужина мужчины вполголоса переговаривались о делах, разговор вели по-русски, и бедняжке Лейле было совсем неуютно. Оставленная без внимания мужа, она время от времени вскидывала на него глаза, и не найдя в его лице интереса к себе, вновь опускала взор в тарелку. Её маленький, пухлый, как розовый бутончик, ротик всё больше выпячивался, набухая обидой.

«Совсем ещё девочка. Нежная, красивая, робкая. Жена, но не подруга. А муж… — и я взглянула на Мехмета. Он ответил продолжительным взглядом. У него были широкие красивые брови и длинные ресницы, такие длинные, что, когда он чуть опускал глаза, ресницы отбрасывали тень на верхнюю часть его щёк, — муж слишком уж безучастный к жене. Но к нам проявил приятное гостеприимство — привёз на ужин жену, встретил на входе в ресторан, пригласил русского официанта». Медленно склоняя голову, я выразила Мехмету благодарность.

Вдруг Сергей поднялся и предложил:

— Маленькая, пойдём потанцуем.

Я послушно протянула руку и, вставая, прислушалась: в обеденном зале звучал вальс. «Потанцуем?! — дошло, наконец, до меня. — Я танцевала много… господи! даже не вспомню, сколько лет тому назад! И верх моего мастерства — топтание на месте, руки партнёра на моей талии, мои — у него на плечах».

— Серёжа, подожди! — шёпотом воскликнула я, делая попытку остановиться, — Серёжа! Я не умею!

Увлекая меня вперёд, он произнёс:

— Не бойся, я не уроню тебя! Чуточку отдохни от взглядов нашего визави.

«При чём здесь?.. Я танцевать не умею!»

Мы вышли на середину зала. Сергей обнял меня. Я оперлась спиной на его руку и вновь запаниковала: «Дальше-то что?!» — и разместила свои руки — одну положила на его плечо, другую вложила в его ладонь. Подняла подбородок, вытянула шею. Поднялась на носки и… раз, два, три… и сбилась — в следующем такте я двинулась на Серёжу, а должна была отступить назад. Он словно и не заметил, увлекая за собой. Смущённая оплошностью, я робко взглянула в его лицо и забыла о ногах своих, о руках… тёплый взгляд захватил, унося в другую реальность. И только в этот момент я услышала музыку, звучал «Осенний сон», я силилась вспомнить имя композитора и не смогла — звуки мелодии проникли в меня, подчиняя себе, своей гармонии. Я засмеялась, отдаваясь восхитительному ощущению этого слияния. «Танцую! Я танцую!» Глаза Сергея мерцали золотом. «Люблю тебя!» — хотела я крикнуть, но музыка оборвалась.

— Всё?! — разочарованно выдохнула я.

Сергей рассмеялся и наклонился к моей руке. Неожиданно раздались хлопки. Я вздрогнула, оглянулась и увидела улыбающиеся лица посетителей ресторана. Я сделала попытку спрятаться за Сергея, но он удержал меня и, слегка кивнув «зрителям», повёл к спасительным шторам.

— Маленькая, ты восхитительно податлива! Танцевать с тобой сплошное удовольствие!

— Правда?! — Чуть заступив вперёд, я заглянула в его лицо. — Тебе, правда, понравилось?

Улыбаясь, он кивнул.

— О, Серёжа, я так благодарна! Такое завораживающее, такое… — я повторила за ним его эпитет, — восхитительное кружение! — и засмеялась. — Я перестала бояться, когда утонула в твоих глазах.

Не имея больше слов, я прижалась щекой к его плечу. Голова моя чуть-чуть кружилась, а спиной я до сих пор ощущала тепло и надёжность его ладони. «Я танцую! — ликовала я про себя. — Танцую!»

Беззвучно аплодируя пальцами, перед шторами нас встретил Мехмет.

— Лидия, позвольте выразить вам своё восхищение, — проговорил он и склонился к моей руке.

Серёга предложил отведать лучший кофе в Стамбуле. Я равнодушно покачала головой, и он обиженно заметил:

— Здесь работает самый знаменитый бариста Турции. Он делает кофе по древним рецептам.

— Да ладно! — подразнила я. — Все рецепты давно известны. Гугл-всезнайка, что хошь разболтает. Что твой бариста использует в качестве специй? — я подняла к потолку глаза, вспоминая: — Гвоздику, шафран, апельсиновую корку или кардамон?

Серёга вновь широко разулыбался. Подозреваю, что у парня в наличии только два варианта выражения лица — растерянное хлопанье глазами и улыбка на всю возможную ширину рта.

Я добавила:

— Читала про цветки померанца.

Серёга хмыкнул.

— Что? Попала?

Но, получая удовольствие от угадайки, Серёга партизански молчал. Я подумала ещё, в голову ничего путного не приходило, и я сдалась:

— Ну ладушки, не будем обижать лучшего бариста Турции. Неси! Будем дегустировать!

Минут через десять Серёга принёс кофе. Каждому отдельную джезву, большой запотевший стакан холодной воды и крохотную кофейную пару с ложечкой.

Я перенесла пенку из джезвы в чашку, аккуратно по стеночке чашки налила кофе и поднесла чашку ко рту. Вдохнула аромат и сразу узнала:

— Карамель! Серёга, я узнала, это плавленый сахар! Ещё… подожди…

Я ещё раз вдохнула аромат и пригубила кофе. Кофе, и в самом деле, был отменным.

— Всё-таки цедра? Нет-нет, погоди… запах немного другой… Не угадала, сдаюсь! — провозгласила я и подняла свободную руку вверх. — Мой «крайний» ответ — померанец и карамель! — И я откинулась на спинку стула, наслаждаясь вкусом кофе.

В моей джезве ещё оставался кофе, когда в помещение вошёл пухлый человек, одетый во всё белое, в смешной шапочке, сползшей блином с головы на шею. Приблизившись к столу, толстяк обеими руками протянул мне бумажный пакет и заговорил, обращаясь ко мне, но кося глазом на Мехмета. Сергей переводил:

— Маленькая, это комплемент от шеф-повара. Это сласти, которые он делает лучше всех в Стамбуле.

— О! Благодарю, эфенди, я тронута. — Я приняла пакет и заглянула в него. — Гранатовый лукум! Ещё раз благодарю, эфенди! Вы очень вкусно накормили нас, спасибо за ужин и за подарок.

Хорошая традиция в этом ресторане — шеф выходит на поклон, да ещё с подарком для гостя! И работают в ресторане исключительно лучшие мастера в Стамбуле и Турции! Подарок дополнил коллекцию сластей, купленных на Египетском базаре. А вот угадала я рецепт кофе или нет, мне так никто и не сказал.

На улице ждал ещё один сюрприз.

— Снег! — Засмеялась я, увидев круговерть снежинок в свете фонаря. Снег, вероятно, пошёл только что и ещё не успел прикрыть землю.

Прощаясь, я рассыпалась обилием улыбок, жестов и слов благодарности за приятно проведённое время и ужин. Подчёркнуто заглядывая в глаза, Мехмет вновь поцеловал мои пальцы. Лейла же без смущения продемонстрировала неприязнь, прощаясь, всего лишь холодно кивнула головой и, не дожидаясь мужа, ушла в машину.

Я вновь оказалась на руках Серёжи. И над нашими головами вновь плыл зонт. Я протянула руку к снежинкам, но зонт был слишком велик, и за его пределы рука не достала. Внезапно зонт качнулся, на несколько мгновений отклонился набок, и несколько снежинок упало мне на ладонь. Я выглянула из-за плеча Сергея и поблагодарила:

— Спасибо!

Швейцар улыбнулся, но тотчас отвёл взгляд, вновь сделавшись невозмутимым.

— Лейла много моложе мужа. Он женат повторно?

— Не знаю. Мы не обсуждаем личную жизнь друг друга. Знаю только, что Мехмет бездетен. Он считает сыном сына своей сестры. Паренёк в Штатах учится.

«Такая юная Лейла, а ни матерью не суждено стать, ни подругой. А я? — я взглянула на Сергея. — Кем могу стать я?»

— Ты ревнуешь?

Сергей помолчал, поцеловал запрокинутое к нему лицо и кивнул.

— У тебя удивительная способность привлекать людей. Я забыл об этом. Сколько парней в школе мечтали о тебе, да и девочки были рады, когда ты обращала на них внимание.

— Бывало, что я на кого-то не обращала внимания?

Он усмехнулся и отвернулся. Протянув руку, я кончиками пальцев погладила его по щеке, отросшие за вечер волоски кололи кожу.

— Серёжа, я люблю тебя.

Вздохнув, он прижался щекой к моему лбу, и мы замолчали.

Я перебирала в памяти прошедший день, думая о том, как много нового пришло в мою жизнь — люди, события, впечатления. И танец!!! Я вновь наполнилась ликованием, а, припомнив свою панику, рассмеялась.

— Пока ты вёл меня к центру зала, я была в такой панике, что ничего не слышала и не видела. Если бы я увидела людей за столиками, ты бы меня с места не сдвинул! Ну, или таскал бы за собой, словно куклу. — Я чмокнула его в щёку и поинтересовалась: — Ты танго тоже танцуешь?

— Танцую. Но… — он сделал паузу и, усмехнувшись, кончил: — боюсь, на танго с тобой мне не хватит моего прославленного самообладания.

Я вновь испытала разочарование; глядя на его профиль, ждала пояснения, но он своих слов не пояснил.

В холле отеля к нам навстречу кинулся портье, частя словами и указывая рукой на ресепшен — Сергея ждала посылка. В номере он содрал упаковку с посылки, открыл коробку и подал мне телефон.

— Завтра заедем к оператору связи и зарегистрируем номер.

Я взяла телефон, не глядя, положила на тумбу и потянулась к нему. Будто раздумывая, принять меня или оттолкнуть, Сергей секунду медлил, но потом рывком привлёк к себе. Молния на платье жалобно пропела. Сергей за ворот стянул платье с моих плеч…

В халате, с отмытыми от всех запахов волосами, я ходила из спальни в гостиную и обратно, собирая с пола вещи — уцелевшие развешивала на плечики и убирала в шкаф, испорченные относила в мусорную корзину. Сергей работал за планшетом, управившись, я присела к нему на диван и прижалась к его плечу. Он поцеловал меня в лоб и вновь обратился к экрану.

Вдруг я вспомнила про его запонки. Вскочила, побежала к корзине для мусора и достала выброшенную сорочку. Запонка была только одна. «Где же другая?» Сорочка с вырванными «с мясом» пуговицами, вновь попала в корзину. Внимательно глядя себе под ноги, я побродила по гостиной — запонки нигде не было. Тогда я попыталась вспомнить, в какой момент Сергей сорвал с себя сорочку: «Это было в гостиной или уже в спальне? Сорочку я подняла с пола в дверях спальни. Но он мог и отбросить её от себя». Я направилась в спальню.

— Маленькая, ложись спать, не жди меня, — сказал вслед Сергей. — Я ещё поработаю.

Я заглянула под кровать, запонка лежала там. Обе запонки я положила на туалетный столик и легла поперёк кровати.

Я где-то читала, что одновременный оргазм — это миф, недостижимая мечта даже при наличии чувств у партнёров. В наш первый секс я подумала, что совпадение начала наших конвульсий произошло случайно. Но каждый наш секс заканчивается так же, как первый. И всегда при переходе из наивысшей точки напряжения к первому сокращению, рождается поток огненной энергии, который устремляется из таза вверх, ввергая сознание в состояние не-жизни, в состояние безмыслия. Спустя мгновения, сознание возвращается, исполненное благодарностью — к партнёру, вселенной, к Богу, ко всему, чего коснётся мысль. Поток, по-видимому, трансформирует низкочастотные энергии — тело становится легким, ухо не слышит, но, кажется, каждая клеточка звучит победным ликованием. «Что служит тем необходимым условием, чтобы одновременный оргазм стал реальностью? Любовь партнёров друг к другу? Думаю, это необходимое условие, но недостаточное. Тогда что? Партнёры находятся на одном энергетическом уровне развития? Они две половинки единого целого? Партнёры уже много жизней провели в качестве любовников?»

Я обсуждала вопрос с Сергеем. Он сказал, что технически в одновременной разрядке ничего сложного нет. Женщине чаще всего требуется больше времени для достижения оргазма и умеющий контролировать себя мужчина может просто дождаться нужного момента. Ну, а когда партнёры давно вместе, они, так или иначе, сонастраиваются.

— Ты хочешь сказать, что для тебя одновременный оргазм — это постоянная составляющая секса?

— Нет, но если я поставлю себе такую цель, это вполне достижимо.

Я испытала глубокое разочарование от его слов.

— Значит, наш одновременный оргазм — это просто исполнение твоей воли?

— Нет, не значит. Я не ставил такой цели. Во-первых, с тобой я пока не контролирую себя. Мне это попросту не удаётся. Во-вторых, я не вполне уверен, но у меня стойкое ощущение, что у нас совпадает сам момент взрыва, если бы я ждал тебя, я всё равно бы опаздывал, хотя бы на секунду. В-третьих, я очень хочу совпадать с тобой. Это как данность, как единственная возможность завершения секса. Не знаю, откуда возникла такая необходимость, раньше такой потребности я не имел.

— Поэтому ты сердишься, когда я успеваю раньше тебя?

— Я не сержусь, Маленькая, скорее… чувствую разочарование. Но ты набираешь новый потенциал, и мой оргазм всегда совпадает с твоим.

Я лежала, погрузившись в анализ всего своего сексуального опыта, когда пришёл Сергей.

— Не спишь? — спросил он, снимая халат.

Я приподнялась, посмотрела в его глаза, столь спасительные для меня, уже родные, и прошептала, скорее себе, чем ему:

— Я тебя люблю! Люблю! Я люблю тебя!

Он поднял меня на ноги, стянул с меня халат и, откинув одеяло, велел:

— Забирайся.

И когда я устроилась головой у него на плече, он, запнувшись, выговорил:

— Расскажи… расскажи о своей беде.

На мгновение я замерла и в следующее мгновение оттолкнулась от него. Его руки мягко удержали меня. Не поторапливая, он ждал, когда я буду готова, и молча поглаживал меня по голове. Обмякнув и уткнувшись лицом в его шею, я отрешённо думала: «Когда-то… всё равно придётся рассказать… когда-то надо… Настя…», — произнеся имя, я позволила воспоминаниям всплыть на поверхность. Перед глазами возникло её лицо в тот последний день.

— Глаза были прикрыты, она не хотела со мной говорить. А я… а я всё делала попытки её накормить. Я приехала в реанимацию, чтобы покормить её. Они меня пускали к ней один раз в день, покормить, она не хотела есть больничную еду. В тот день она отказалась и от моей еды тоже… я не нашла, что ей сказать… мне было так страшно… если бы я знала, что вижу её в последний раз живой, я бы нашла слова? Я не сказала самых главных слов. Я не сказала ей, как я люблю её. Я не сказала о своей благодарности за то, что она пришла в мою жизнь маленьким комочком и разделяла со мной жизнь двадцать шесть лет. Всего двадцать шесть! Ей, моей девочке, никогда не будет двадцать семь, тридцать… она навсегда осталась в том своём возрасте.

Я не хотела видеть реальность. Я не хотела знать, что она умирает. Я трусливо пряталась от очевидного. Я к тому времени безмерно устала. В больнице она лежала уже месяц и пять дней. Я вместе с ней. Вначале на кушетке, напротив её кровати. В палате, кроме нас, ещё больные. Потом мы были с ней вдвоём. Я вставала в четыре тридцать утра, чтобы всё успеть до того, как она проснётся. Успеть привести себя в порядок. Ложилась около двенадцати — часу ночи. Днём, когда приходил Костя, могла бы поспать, но мне не спалось. В начале нашего больничного месяца я просыпалась ночами, прислушиваясь к её трудному дыханию. Позже, не сразу просыпалась, даже когда она меня звала. Она сердилась, что я так крепко сплю. Я смогла бы не спать, если бы знала, что это последний наш месяц? Её состояние не улучшалось. За этот месяц она три раза прошла через реанимацию. Если бы я знала, что это последний месяц её жизни, я бы нашла в себе силы не устать?

Первый раз я её чуть не потеряла, когда ей было всего полтора года. Она сгорела за сутки. Скорая за скорой. Никто не мог определить, что с ней. Когда привезли в стационар, общая интоксикация организма была такой, что она попала в реанимацию с прогнозом «не выкарабкается». Меня в реанимацию не пустили. Я не спала трое суток, разговаривая с небесами, ругаясь, требуя, чтобы не смели её забирать. Я тогда ещё была сильной, тогда я не позволила страху поселиться в себе.

Потом, я её сама, своими руками почти угробила. Препаратом, которым мы пользовались много раз до этого. Я ввела его ей и вызвала анафилактический шок. Вначале не поняла, что с ней, позвонила знакомому врачу, та дозвонилась в скорую и попросила отправить на мой вызов лучшую педиатрическую бригаду города, хотя Насте было уже шестнадцать. Приехала реанимационная бригада. По часам прошло десять минут. А для меня годы прошли. Я до сих пор помню её глаза — неотрывно, неуступчиво смотревшие на меня.

Диагноз мы узнали, когда Насте четыре с половиной было. О такой генетической мутации казахстанские врачи в то время не знали. Анализы на исследование в Москву отправляли. Когда я нашла информацию, прочла, что это за заболевание, узнала статистику летальности, я решила, что у моей девочки будет всё иначе. Она не умрёт. Я не позволю! Позже выяснилось, что у неё не одна мутация. Две. Наверное, чтобы наверняка. Без вариантов. Одна из двух самая тяжёлая в этой патологии. Сама по себе без вариантов.

Я всё время была сильной и бесстрашной. И Настя была сильной. Никогда не жаловалась. Её друзья и не знали об её каждодневной борьбе за жизнь. Жила, как все. Только дышать ей было трудно. Лёгкие забиты секретом, сердце от перегрузки с каждым годом увеличивалось в размерах. Тяжело подниматься в горы, но она всё равно шла вместе со всеми. Трудно танцевать. Кашель изматывающий, его и слышать было невыносимо! она ухитрялась трансформировать в легкое покашливание, позволяя прорваться приступом только дома, когда рядом не было посторонних.

Я не могла жалеть. Боялась, что она от жалости ослабнет, а слабой ей быть никак нельзя. Надо было просто любить. А я суровой была. Чтобы ни-ни слабости. Любовь за слабость принимала.

Она кончила два ВУЗа. Параллельно, в одно время. Потом магистратуру. Пробовала писать. У неё бы получилось! Ей был присущ природный сарказм, сама себя сдерживала, боялась обидеть людей. Салтыков-Щедрин — любимый писатель.

Сломалась я года за три до её смерти. Бояться стала. Смерти её бояться стала. Один раз позволила себе допустить эту мысль, потом только слабела. А потом отодвинула от себя, как будто спрятала. А человек, живущий в страхе, он — слабый, он не может бороться. Потому и ей уже ничем не могла помочь. И не помогла. Отпустила. Понимаешь? Ей не позволяла быть слабой, а сама из слабости отпустила!

Десять лет Насти нет. У меня остались только её могила и мои воспоминания. И ещё чувство вины.

Я и чувство вины отодвигаю от себя. Прячу. Или прячусь.

Сергей сидел в изголовье кровати, опираясь спиной на подушки, и держал меня, как ребёнка, на руках. Я не знаю, в какой момент я стала говорить вслух. С первых ли образов прошлого, которым дала волю впервые за много лет, или позже? Сергей молча целовал моё мокрое лицо, а когда слова переходили в вой, только крепче прижимал к себе. Наконец, я обессилела. Он начал тихонько баюкать меня, покачиваясь из стороны в сторону. Я ещё раз всхлипнула.

— Давай-ка, Маленькая, спать будем, — прервал он своё молчание и разжал объятия.

Я вытянулась вдоль его тела и положила голову к нему на плечо. Прижавшись щекой к моему лбу, он прошептал:

— Каждый человек может сделать только то, что он может сделать, Лида. Сверх меры никому не посильно. — Помолчал и добавил: — Ты не одна, Маленькая, слышишь, я всегда буду рядом с тобой!

«Без Насти я одна, теперь навсегда одна, Серёжа!»

День третий

Утро встречало солнцем. Через проем двери я увидела лучик на полу гостиной и улыбнулась.

— Проснулась? — спросил Серёжа.

Я потянулась. Глаза ещё не хотели открываться, а, может, и не могли после вчерашних слёз.

Сергей наклонился надо мной, и я перевернулась на спину. Теплые, сухие губы нежно коснулись моих век. Поцеловали щёки, подбородок, остановились у рта, и он прошептал:

— Малышка, просыпайся. Я отвезу тебя в спа-центр, там доспишь.

Я закинула руки ему за шею и прижалась к его рту. Очень бережно он поцеловал мои губы. Стесняясь, едва слышно, я шепнула:

— Я хочу тебя.

Сергей замер, осознавая сказанное… застонал и дал волю желанию.

Вначале мы посетили банк. Едва мы вошли в холл, навстречу бросился служащий, одновременно и сгибаясь в поклоне, и простирая руку вглубь холла, поздоровался по-английски. Отставая на полшага, он так и сопровождал нас — изогнувшись бочком, в нужный кабинет. Перед дверью забежал вперёд и, согнувшись ещё больше, открыл её перед нами. Хозяин кабинета поднялся из-за стола и, произнося слова приветствия, указал на маленький круглый столик в окружении трёх кресел. Пока мы рассаживались, он отдавал распоряжения, застывшему всё в той же позе служащему. Тот выскользнул за дверь, а хозяин кабинета повернулся ко мне и что-то сказал.

— Маленькая, отдай ему паспорт.

Я подала паспорт, и хозяин кабинета спешно покинул нас.

— Какая почтительность! Ты вип-клиент банка?

— Хозяин, — поправил Сергей не без самодовольства. — Но персоналу это знать не обязательно.

Я тихонько хохотнула — его самодовольство было первой маленькой слабостью, которую я обнаружила в нём. В ответ на его удивлённый взгляд я невинно сообщила:

— Я люблю тебя!

Он опустил глаза на мой рот, и я перестала дышать. «Ну как?! Как одним только взглядом он будит во мне желание?»

В кабинет влетел давешний служащий с разносом в руках и принялся расставлять на столе кофейные чашечки, джезву, сахарницу, поставил тарелочку со сластями и поклонился. Мы дружно, в голос поблагодарили его на разных языках, и он так же стремительно, как и появился, исчез.

— Будешь кофе? — спросила я и взяла джезву в руки.

Сергей отрицательно качнул головой, и джезва вернулась на место.

— Что с Серёгой?

— Пошёл увольняться. Открою мастерскую по ремонту двигателей. Он в танковых войсках служил, говорит, разбирается.

— Мастерскую откроешь в Херсоне?

Серёжа кивнул, и мы оставили эту тему.

Минут через десять вернулся хозяин кабинета — одной рукой он подал мне паспорт, второй протянул карту и выписку со счёта. Я поблагодарила, а Сергей поднялся и, по-видимому, стал говорить очень приятные слова хозяину кабинета, потому что тот расцвёл довольной улыбкой. Он проводил нас до самого выхода из банка и, будучи выше меня ростом, прощаясь, каким-то образом ухитрялся снизу заглядывать мне в лицо.

— Мне показалось? — выйдя на улицу, спросила я. — Он ко мне переменился, когда вернулся с картой, что-то напоминающее подобострастие появилось. Нет?

Сергей рассмеялся и лукаво спросил:

— Тебе понравилось?

— Нет, Серёжка, ну что ты такое говоришь? Подобострастие и лесть всегда неприятны!

— Вероятно, его впечатлила сумма счёта.

Я посмотрела в листок выписки — слов я не поняла, но арабские цифры узнала.

— Пятьсот тысяч?! О, Боже мой, евро? Серёжка, зачем так много?

Лицо его почему-то опечалилось, и он покачал головой.

— Не много, Маленькая. Трать, счёт будет пополняться автоматически.

Я поднялась на носки, поцеловала его в колкую щёку. Ему не понравилось.

— Не так! Дай ротик.

Офис оператора связи находился через дорогу напротив банка, мы получили сим-карту к моему новому телефону, и по дороге в спа-центр Сергей забил в память телефона свои номера, номера Виктора и Маши, номер своего юриста, поразмышлял и внёс номер Мехмета. На вопрос: «Зачем?», пожал плечами и буркнул:

— На всякий случай.

Спа-комплекс принадлежал сестре Мехмета. Подобно тому, как её брат проявил гостеприимную предупредительность, так и она, встретила на входе сама, а для сопровождения по комплексу приставила ко мне русскоговорящую девушку, родом из Казахстана. Расточая улыбки, хозяйка пожелала мне приятного отдыха и удалилась, сославшись на дела.

— Не скучай, — прощался Серёжа, — я постараюсь освободиться пораньше. Иди, я посмотрю тебе вслед.

— Нет, Серёжа, это я посмотрю тебе вслед! Так правильнее. — Я взяла его за руку и повела к выходу. Перед дверью прижалась к груди. — Я буду ждать, а ты не торопись, делай свои дела. Я люблю тебя.

Он вышел, сквозь стекло двери я смотрела в его спину, посылая вслед свою любовь. Садясь в машину, он взглянул в мою сторону и, увидев, что я всё ещё не ушла, обрадовался и помахал рукой. «Всегда провожай своего мужчину. И, как бы не была занята, встречай. Когда женщина провожает мужчину — дела его удаются ему легче, а когда выбегает к порогу и встречает после рабочего дня, то тем выражает признание его большому труду на благо семьи. Я знаю эту истину. Но Костю я редко провожала до порога. И ещё реже встречала».

Машина отъехала. Вздохнув, я направилась к девочке, скромно дожидающейся меня в сторонке.

Вначале меня уложили на теплый мраморный полок. Тело медленно впитывало в себя тепло от камня. Тихонько звучала восточная музыка. Незаметно я уснула.

Проснулась от прикосновения — пора было идти в хаммам. Сквозь завесу густого горячего пара ко мне приблизилась грузная женщина, подмышкой она держала мочалку, в руке широкое ведро с выползающей из краёв пеной. Женщина молча поставила ведро на пол, освободила мочалку… да нет, не мочалку, а варежку от упаковки, сунула варежку в ведро и обеими руками принялась жамкать её, отчего пена из ведра ещё обильнее поползла на пол. Потом жестом велела мне лечь, надела варежку на руку и, захватив на варежку пену, начала тереть мне спину. И так — беспрерывно захватывая пену, она оттирала каждый кусочек моего тела, нисколько не избегая интимных зон, поднимая мои руки, ноги, жестом требуя повернуться туда или сюда, чтобы открыть для её варежки доступ к ещё не отмытому участку. Наконец, банщица отжала варежку, положила её рядом со мной на полок, взяла ведро и ушла. Следом пришла другая женщина и тоже с ведром, наполненным пеной, и поставила ведро у меня в изголовье. Девочка Айгуль пояснила, что минут через тридцать-сорок меня ещё раз будут растирать.

«Этак они снимут с меня всю кожу! — вяло подумала я и, растянувшись на полке, закрыла глаза и представила перед собой взгляд Серёжи. Мы летели в вальсе. — Почему он не хочет танцевать со мной танго? Сам сказал, что я танцую хорошо… нет, он не сказал хорошо, он сказал, танцевать с тобой удовольствие… — Я стала вспоминать кадры с танго из фильмов, видеоролики с записью танго. — Серёжа прав, танго — это не кружение на счёт раз-два-три… я не справлюсь…»

Из полудрёмы меня вызвала та же банщица, и тем же способом, бесцеремонно вертя, как игрушку, повторно принялась растирать меня. Кончив, вылила на меня ведро чистой воды и в первый раз взглянула, как на человека — в первый раз посмотрела мне в лицо. Я рассмеялась.

«По-видимому, люди для неё делятся на два типа: чистые — с этими можно общаться, и объект для работы — эти ещё недостойны общения». Продолжая смеяться, я поднялась с полка. Женщина тоже засмеялась, она была моего роста и, хохоча, сотрясалась животом. Во рту у неё не хватало нескольких зубов, оттого улыбка получалась ещё более весёлой. Я обняла её большие плечи и расцеловала в обе щеки. Она при этом хлопала меня по голой попе то одной, то другой ладонью и приговаривала:

— Мужчины любить не будут, такая худая. Надо, как я! — И банщица звонко хлопнула себя по бедрам, облепленным мокрой тканью халата.

Я поблагодарила её за старания. Она покивала, продолжая улыбаться редкозубым ртом.

Дальше Айгуль привела меня в массажный кабинет. Массажистом оказался мужчина небольшого роста с хмурым и даже мрачным лицом. Айгуль тотчас успокоила:

— Снимайте халат, он слепой.

Похохатывая над её милой непосредственностью, я легла на массажный стол. Массажист долго и мягко разминал мои мышцы, согревая их; неспешно погружаясь пальцами всё глубже, разминал, разминал, разминал, убирая напряжения и зажимы. Я старалась запомнить новое ощущение свободы тела, чтобы потом, когда встану, пойду, сяду, по привычке не заблокировать себя снова. Когда слепец кончил и поклонился, я тоже поклонилась в ответ. Да что толку? Я видела перед собой затянутые веками пустые глазницы. Я взяла его жилистые и узловатые руки в свои и крепко пожала. По его щеке покатилась слеза. «Глаз нет, а слёзные железы работают. Он добрый, а лицо у него хмурое потому, что он об этом даже не догадывается. Никто ему об этом не сказал».

Айгуль перевела мои слова благодарности и прощания, и мы ушли. Я уже пресытилась этим спа-центром, но деваться мне было некуда, и я безропотно следовала за проводницей.

В следующем кабинете меня встретили три девушки, поразительно похожие друг на друга. Усадив в кресло, точнее будет сказать, уложив в кресло, девушки суетно принялись хлопотать. Одна с энтузиазмом занялась моими ступнями, предварительно, чуть не обварив их. Вторая, обнаружив свежий маникюр на пальцах моих рук, предложила сделать ногти ещё красивее, например, украсить их стразами, или нанести на них рисунок. Я не далась, и она занялась увлажнением и питанием кожи моих рук. У третьей дел было невпроворот — она несла ответственность за мои волосы, и, судя по её высказываниям, было странно, что волосы у меня всё ещё есть. С помощью какого-то приспособления она некоторое время что-то высматривала среди моих волос и, оттолкнув приспособление, с таким трагизмом взглянула на меня, что я поняла — просто так я не отделаюсь. На всякий случай я предупредила, что не потерплю никаких запахов на волосах. Девушка обиделась и начала совать мне в руку какие-то сертификаты. Делала она это с такой убеждённостью, что у меня закралось сомнение в адекватности своих требований, я сдалась, согласившись на какой-то масляно опалесцирующий экстракт с лимонным ароматом.

Затихнув в кресле, я мысленно себя обругала: «И чего упёрлась? Ты — в бане, помоешь голову и никаких запахов! — Я припомнила вопрос Серёжи: „Ты любишь, когда за тобой ухаживают?“, и тоскливо поинтересовалась: — И с чего я взяла, что люблю?»

Следующий пункт назначения меня обрадовал, эта услуга пришлась как раз кстати. Быстро и безболезненно, напевая что-то себе под нос, очень милая, с ямочками на пухлых щёчках и аппетитная, как булочка, девушка лишила моё тело ненужных волос.

Потом меня обёртывали в какие-то маски, запелёнывая, как младенца. Потом кропотливо ухаживали за лицом. Наконец, я взбунтовалась: «Всё!», и Айгуль привела меня в кафе — уютное, увитое зеленью и совсем небольшое размерами.

Во время процедур я ни разу не встретилась с посетителями центра и совершенно искренне полагала, что весь этот комплекс сегодня работает исключительно ради моей персоны. А теперь увидела перед собой человек десять дам разного возраста, и, судя по их неглиже, все они были клиентами центра.

— Good day! — доброжелательно поздоровалась я остатками своего английского.

Дамы молчали, внезапно и дружно онемев, хотя до нашего появления, в кафе стоял гул голосов. Улыбнулась мне только девушка-бармен из-за стойки, она же единственная, кто ответил на приветствие. Айгуль потянула меня за столик, спрятанный в зелени горшечных насаждений, и как только мы скрылись, разговоры в кафе возобновились.

«Как же они ухитряются не столкнуть лбами клиентов?!» — восхитилась я про себя и спросила:

— Услуги в центре дорогие?

Айгуль расширила глаза.

— Очень! Но сюда очередь, запись за месяц вперёд! И если кто хозяйке не понравится, то уже никогда сюда не попадёт.

— Ясно.

Барменша принесла чайник травяного чая и только одну чайную пару. Я указала на Айгуль и на чашку. Айгуль замахала на меня руками, испуганно шепча:

— Нельзя! Меня уволят, если я буду пить чай с вами. Нам даже заходить в это кафе нельзя.

— Ты давно здесь? — спросила я, как только барменша ушла.

— В бане три месяца. А в Турции уже два года.

— Не скучаешь по дому?

— У меня нет дома. Родители умерли, сестёр-братьев нет. Вначале хотела в Россию уехать, подружка сюда позвала. Вот живу. Здесь казахов много.

— Я могу тебе чем-то помочь?

Она покачала головой.

— У меня всё хорошо, парень есть, турок. Замуж зовёт. Наверное, соглашусь.

— Не любишь?

Айгуль пожала плечом, помолчала и призналась:

— Тот, кого любила, на другой женился. Он русский. Его мать сказала: «Казашку в дом не пущу!»

— Господи, помилуй!

— Мы с ним в Россию решили уехать… а потом он передумал. Я сюда уехала, а он женился.

— Может, это и к лучшему? Плохо, когда мужчина за подол матери держится.

— Может, и к лучшему, — согласилась она и, помолчав, добавила: — Пить он стал. Жену бьёт.

Гул голосов в кафе вновь прекратился. На сей раз в кафе явилась хозяйка. Заглянула в наш укромный уголок с улыбкой на лице, но увидев Айгуль, нахмурилась. Девочка вскочила с дивана и кособоко застыла. Медленно отводя от неё гневный взгляд, сестра Мехмета вновь осветилась улыбкой, обращаясь ко мне:

— Как вам понравилось у меня в гостях?

Госпожа Шахин была очень похожа на брата. Сохраняя ту же породистость, черты её лица имели б0льшую мягкость и округлость, чем черты брата. Но и признак дегенерации был тот же, и, кажется, у сестры он был более выраженным, чем у брата — когда она говорила, её нижняя губа не двигалась, а вяло провисала, открывая зубы до самых дёсен. Шахины будто гордятся фамильной чертой и всячески её выпячивают — у брата отвисающая губа очёркнута чернотой пышных усов, сестра же его использует яркую губную помаду.

— Благодарю вас. Персонал у вас замечательный — люди все профессиональные и внимательные! — Я протянула руку. — Я Лидия.

— Шахин Айтач. — Представилась она и уверенно ответила на пожатие.

— Рада знакомству, Айтач. И что я совсем не понимаю, — продолжала я, — так это того, как вам удаётся так распределить посетителей по кабинетам, что они не сталкиваются друг с другом? Такая трогательная забота о приватности!

Айтач беспомощно улыбнулась, а Айгуль удовлетворенно блеснула глазами.

«Ясно! Коридор безлюдья был создан только для меня!» — догадалась я и пожалела о своём вопросе. Незачем гостю знать кухню гостеприимства!

Замешательство госпожи Шахин длилось всего пару секунд — она повернулась к Айгуль и строгим голосом отдала какие-то распоряжения; только Айгуль исчезла, госпожа Шахин начала отвечать на мой вопрос, проникновенно заглядывая мне в лицо, потом якобы спохватилась — ах, боже мой, вы же не понимаете! всплеснула руками и засмеялась. Я засмеялась тоже.

— Мне брат сказал, вы не пьёте кофе? — Полуспрашивая, полуутверждая, обратилась ко мне Айтач, едва лишь вернулась Айгуль. Отправляла она девочку в бар за свежим чаем и сластями. — У меня очень хороший травяной чай. — И госпожа Айтач собственноручно налила мне чаю. — Угощайтесь, лукум делал тот повар, который вас обслуживал у брата в ресторане.

«Вот как? Ресторан — собственность Мехмета? И комплемент от шеф-повара — распоряжение гостеприимного хозяина?»

Айтач между тем стала рассказывать, как много времени и сил отнимает у неё подбор и воспитание кадров:

— Это главное, Лидия. Ко мне не ходят с улицы, ко мне приходят очень состоятельные дамы, и я стремлюсь, чтобы у меня работали профессионалы высшего класса, обучаю их за свой счёт, но и требую соответствующе…

Я слушала вполуха, поглядывая на стоявшую на ногах Айгуль. Девочка напряжённо вслушивалась в слова, стараясь при переводе передать не только их смысл, но и тон хозяйки, и не замечала, что то и дело переминается с ноги на ногу. Почему девочке нельзя присесть на диван и профессионально выполнять свою работу сидя, я не понимала.

— …обслуга должна быть вышколена… среди них добросовестных работников не бывает… приходится следить и, да, наказывать…

Я вновь стала её слушать, когда она заговорила о своём деле в целом:

— Мои спа-центры это не просто бани, это центры услуг, где женщине предлагают комплексный, профессиональный уход за внешностью. Знаете, Лидия, мой брат был против моей затеи. Он считал, что в сфере услуг слишком много предложения, и меня вряд ли ждёт успех. — Она засмеялась коротким смешком и поделилась: — Ах, если бы вы знали, скольких усилий, скольких ухищрений мне стоило его разрешение! Зато теперь мои спа-центры есть во всех крупных городах Турции, а в Стамбуле на днях открывается уже третий центр по счёту. Но я не останавливаюсь, я всё время думаю, что бы ещё предложить своим клиентам… — И она вдруг похвасталась, что прямо здесь, в спа-комплексе, она открыла студию танца.

Я ожила:

— Студия танца? Там обучают? А сейчас можно посмотреть?

Её насмешил мой энтузиазм, она встала и пригласила следовать за собой.

Под взглядами вновь онемевших посетительниц мы вышли из кафе.

Небольшая размерами студия была оборудована в духе танцевального зала — одна стена полностью зеркальная, с потолка льётся яркий свет, пол покрыт ламинатом. Демонстрируя воплощение своей идеи, Айтач широко развела руки, стукнула каблуком об пол и залилась счастливым смехом, подобно хрустальному колокольчику прозвеневшему в пустом зале. Потревоженная звуками, из боковой дверцы вышла пышногрудая женщина и слегка поклонилась.

— Лидия, познакомьтесь, это преподаватель танца Дерья, — представила Айтач и, мгновенно изменившись и в лице, и в тоне, приказала Дерье: — Проведите урок! Лидия моя почётная гостья!

Дерья вновь поклонилась, посмотрела на мой халат и жестом пригласила следовать за собой. Айтач простилась:

— Занимайтесь, Лидия! Я вас оставлю.

— Благодарю, Айтач!

Моего размера в костюмерной не нашлось, и я надела то, что было — шёлковые шальвары стянули шнурком в поясе, а с лифом сделать ничего не удалось — груди такого размера у меня не было, и лиф болтался на плечах тряпкой. Я нетерпеливо остановила Дерью, когда она хотела поискать ещё чего-нибудь, и мы вернулись в студию.

Дерья была настойчивым и требовательным преподавателем. Она показывала движение и предлагала повторить его, я старательно повторяла, она требовала повторить ещё раз, потом ещё, но с каждым последующим разом у меня получалось всё хуже. Дерья была недовольна, я тоже. Так безрезультатно прошли полчаса.

— Дерья, давайте попробуем по-другому, — предложила я.

Я попросила её двигаться и, наблюдая за игрой её мускулов под юбкой из редкой бахромы, одновременно старалась копировать её движения. Что-то стало получаться. Дерья иногда одобрительно кивала, иногда хмурилась. Я остановилась, закрыла глаза, припоминая своё состояние в начале нашего с Серёжей вальса. Увидела его тёплый взгляд, и, как подсказка, мне вспомнилась музыка вальса. Я переключила внимание на музыку, звучавшую в студии, впустила её в себя, проникаясь её ритмом. Взгляд Серёжи исчез, перед мысленным взором зазмеилось тело Дерьи. Я начала двигаться, вначале медленно, потом смелее, ускоряясь вслед за музыкой, и, в конце концов, перестала отслеживать движения. Не я, а музыка управляла моим телом.

Стало тихо. Я остановилась и открыла глаза. Дерья одобрительно улыбалась, а Айгуль, прижав ладошки ко рту, смотрела на меня округлившимися глазами.

— Что? Получилось? Получилось?! — Довольная произведённым эффектом, я тихонько засмеялась.

Следующий танец мы танцевали, двигаясь друг против друга. Я жестом предложила Дерье солировать. Темп музыки нарастал, вращение бёдер танцовщицы, движения рук, плеч, покачивание грудей всё более ускорялись, сохраняя при этом плавность и грацию. Не прекращая своего танца, Дерья предложила солировать мне. В том же темпе, я повторила все её движения, а заканчивая танец, воспроизвела, увиденный в каком-то арабском фильме, финал — продолжая покачивать бёдрами, прогнула спину назад и застыла.

Тяжело дыша, Дерья улыбалась. Айгуль смеялась и хлопала в ладоши.

— Ты молодец. Чтобы было красиво, тебе надо поправиться, чтобы, как у меня. — И Дерья ладонями всколыхнула свою роскошную грудь.

Я согласно покивала головой и показала большой палец, указывая на неё.

Отдохнув, мы начали танцевать снова. Дерья показывала новые движения, учила вращению тела в разные стороны и мгновенной остановке после вращения. Урок прервали редкие хлопки хозяйки. Увлёкшись уроком, никто из нас не заметил, что она вернулась в студию.

— Мой брат говорил, что вы великолепно танцуете, Лидия, — раздался её голос, как только музыка смолкла. — Теперь я и сама это вижу.

— Благодарю вас. У меня прекрасный наставник. — Я поклонилась Дерье и вновь обратилась к Айтач: — Мне не хватит слов, чтобы в полной мере выразить вам признательность. Вы подарили мне огромное удовольствие, Айтач!

Смуглая кожа её порозовела, глаза блеснули, она и Дерье улыбнулась благосклонно.

— Жаль прерывать ваше занятие, Лидия, но приехал ваш муж.

«Серёжа!» Я стремглав бросилась в костюмерную. Вновь закутавшись в халат, я ещё раз поблагодарила Дерью и пожала её руку. Посмеиваясь над моей торопливостью, Айтач увещевала:

— Не спешите так, Лидия! У вас есть время спокойно переодеться. Я предложила мужчинам кофе.

— Мужчинам?

— Да. Мой брат заехал увидеться со мной.

— А сколько сейчас времени?

— Без четверти семь.

«Ух ты! Вот это я потанцевала! Из кафе мы уходили около трёх».

Ноги несли меня вперёд неприлично быстро, и как только Айтач отстала, мы с Айгуль перешли на бег. Переодеваясь, я заставила её записать номера моих телефонов, взяла обещание звонить, если потребуется помощь, а перед дверью, укрывающей Серёжу, пожелала ей найти своё счастье и простилась. Рывком распахнув дверь, я обежала глазами уютную комнатку, по-видимому, кабинет хозяйки, Серёжу не увидела и неуверенно застыла на пороге. Он поднялся из кресла, обращённого к двери высокой спинкой, и успел сделать всего шаг, как я влетела в его объятия.

— Серёжка!

Прижавшись губами к моей шее, он втянул в себя воздух и тотчас отстранился. Бегло и цепко оглядев моё лицо, повёл к диванчику, на котором сидела Айтач. Сутулясь широкими плечами, из второго кресла поднялся Мехмет. Я протянула руку.

— Здравствуйте, Мехмет, рада вас видеть!

Он молча взял мою руку и задержал её в своей, провёл подушечкой большого пальца туда-сюда по ладошке — приласкал. Я отняла руку.

Они всё ещё пили кофе. На низеньком столике стояли сласти и большие чашки с кофе, сваренного, по-видимому, по-европейски — в недрах кофе-машины. Желая доставить удовольствие Айтач, я повторила восторги по поводу спа-центра, но адресовала восторги к Мехмету. Говорила цветисто и вполне искренне. Серёжа переводил Айтач. С её лица улыбка не сходила, иногда она в ложном смущении опускала глаза долу, а иногда рассыпалась хрустальным смешком. Зато её брат ни разу не позволил себе улыбнуться и смотрел с такой безучастностью, что я засомневалась, а слышит ли он то, что я говорю. Славословия свои я закончила восхищением студией танца, не забыла похвалить преподавателя танца и Айтач, умеющую находить столь профессиональных и приятных людей. Истощившись, увяла.

Прощаясь, я подала руку Айтач, Мехмету я руки не подала.

В машину я бежала, как домой — жаждая укрыться лицом на груди Серёжи и замереть, ощущая, как чуть-чуть раздуваются волосы от его дыхания.

— Маленькая, — шепнул он в макушку, — я волновался, звонил, ты трубку не брала.

— Даа, прости… — залепетала я извинения, — у меня по жизни с позвонить не очень… а когда танцевала, вообще обо всём забыла.

— Мехмет по моей просьбе звонил сестре, чтобы справиться, всё ли в порядке.

— О, Серёжа, прости, я виновата. Я и маме не позвонила, а теперь поздно, там ночь.

Он поднял руку с часами к глазам.

— Да, теперь уже завтра.

— Как твой день прошёл? Всё успел, что запланировал?

— Ты точно удачу вручила мне утром. Обычно спорим, а тут кандидат на должность управляющего и меня, и Мехмета устроил. Представители из регионов приехали, все вовремя, все с хорошими результатами. — Он помолчал. — Ты такая возбуждённая пришла, глаза задорно блестят, румянец на щеках. Потом сникла. Устала?

Я глубоко вздохнула и кивнула.

— Общество жёсткой иерархии. Трудно существовать в таком.

— Так везде, Лида.

— Да. Только у нас в ошельмованной России, видимо, как наследие «советского тоталитаризма», остаётся отношение к человеку, как к человеку, а не к производственной единице. Хотя и у нас… — не договорив, я умолкла.

— Что у нас?

— Девочка, что меня сопровождала… Серёжа, представляешь, русская мать запретила сыну жениться на казашке. Противно до омерзения, я словно испачкалась… Теперь сын пьёт. — Я вновь глубоко вздохнула. — Знаешь, я сегодня подумала, что большие деньги и высокий статус обязывают человека к б0льшей уважительности, к б0льшей вежливости и внимательности по отношению к тем, кто таких денег и статуса не имеют. Я имею в виду не ту холодную вежливость уровня «спасибо-пожалуйста», а уважительное отношение к труду человека и к самому человеку труда. Унижать собственной значимостью низко, да и глупо. Высокое положение незачем подчёркивать, если ты достиг его по праву.

— А если не по праву?

— А если не по праву, то высокомерием и спесью не поможешь — требуя подтверждения своей значимости извне, человек всякий раз обнаруживает свою слабость. Всё. Не хочу это обсуждать.

— Я думал, тебе понравится в центре.

— Мне и понравилось… баня, массаж, а потом… — Я подняла к нему лицо. — Плохо без тебя. Плохо.

Он улыбнулся.

— Так плохо, что забыла позвонить?

Я покачала головой.

— Забыла, когда танцевала… а до того старалась не думать о тебе.

— Нуу, что-то ты совсем у меня нос повесила. — Он прикоснулся кончиком своего носа к кончику моего.

— Я есть хочу.

— Ты что, не обедала? — Сергей осмотрелся по сторонам, проверяя, где мы едем, и отдал указание водителю. — Сейчас, Маленькая, потерпи. Минут десять и приедем. Я тебя сейчас барабулей накормлю. Знаешь, что такое барабуля?

Я вновь покачала головой.

— Ты в жизни не ела такой вкусной рыбки!

В маленьком уютном ресторанчике посетителей почти не было, и шеф-повар сам вынес нам большое блюдо с рыбой. Рыбка лежала золотистой горкой в окружении зелени.

Ела я вприкуску с хлебом, руками разрывая тушку. Сергей тоже ел руками, как всегда, не торопясь, и блестел глазами от удовольствия, наблюдая за мной.

Шеф-повар присел невдалеке за пустующий столик и время от времени поглядывал на нас, одобрительно кивая. Люди, которые любят готовить, любят смотреть, как едят их стряпню.

Наконец, я насытилась, на тарелке образовалась горка обглоданных хребтов. Тщательно обтерев руки, я подошла к шефу и поблагодарила за вкусный ужин. Было приятно, что ему знакомо русское слово «спасибо». Мы разговорились — я делилась впечатлениями о кухне Стамбула по-русски, а он, смущаясь и помогая себе руками, старался донести до меня что-то важное по-турецки. Посмеиваясь, Сергей беседе не мешал. Вдоволь наговорившись, я вернулась к нему, мы расплатились и пошли к машине.

По дороге в отель и потом — в переходах и лифте отеля, мы молчали. Серёжа томился желанием — опускаясь лицом ко мне, втягивал в себя воздух; рука устремлялась к моему подбородку или к шее и, едва коснувшись кожи, замирала; шумно выдыхая, Сергей отстранялся, осматривался по сторонам и, спустя минуту, вновь тянулся ко мне.

Наконец, мы пришли в номер. Дверь, отправленная назад его ногой, громко хлопнула, и он оперся на неё спиной. Мрачно глядя остановившимся взглядом, с каким-то отчаянием произнёс:

— Соскучился… боюсь коснуться тебя…

Я попятилась. Медленно отступая вглубь апартаментов, начала раздеваться. Он столь же медленно пошёл за мной. Пальто, пиджак, галстук, сорочка падали на пол рядом или поверх моих вещей. Когда мои бёдра упёрлись в боковину кровати, Сергей тоже остановился. Я сняла последний предмет гардероба и бросила на пол. Его взгляд на несколько долгих секунд застыл на моём лобке; очнувшись, он шагнул, и пальцы приласкали детскую нежность кожи. Я резко вдохнула: «Ах!» Он толкнул меня на кровать и молча рассматривал, пока обнажал себя. На мгновение припав жадным ртом к паху, выпрямился и, ухватив за бёдра, рывком подтянул к себе.

— Не двигайся… смотри на меня!

В самый момент освобождения, я устремилась к нему и опала в обхвативших меня руках. Огненный шар ширился, улетая вверх, низвергая в вечность…

Прижимая к себе, Сергей развернулся и спиной рухнул на кровать…

Вся моя чувствительность перебралась в пальцы правой руки. Я гладила волоски на груди Серёжи. Частью седые, частью тёмные они были чуть влажными и шелковистыми на ощупь, и чуть пружинили.

— Ты сегодня другой. Молчаливый. — Я наклонилась, поцеловала и лизнула сосок, кнопочкой выглядывающий сквозь волосы. — И секс другой. Сердишься? — Я хохотнула. — Если это наказание, то мне понравилось.

— Наказание? … Нет, Маленькая. Иногда мне нужен секс без прелюдий и общения.

— Иногда, когда?

Он подумал, пожал плечом и нехотя ответил:

— Когда что-то не так, как надо. Я подумал, что напугал тебя. Ты была так покорна.

— Я читала, что женщина способна трансформировать негативную энергию мужчины, и наиболее эффективно она это делает во время секса. Так что, можешь располагать мной… — брякнула я и, заливаясь жаром, уткнулась лбом ему в грудь.

Не считаясь с моим смущением, Сергей приподнял к себе моё лицо и долго изучал, пристально всматриваясь, словно желая что-то найти. Спросил совсем не к месту:

— Ты не подала руку Мехмету. Почему?

— Не подала? — спросила я и вздохнула. — Не подала.

Он помолчал и хрипло потребовал:

— Дай язычок…

Прошло несколько дней, прежде чем я поняла, что почти сразу за быстрым сексом, Сергею требуется секс, преисполненный ласками.

После между нами произошёл разговор, восхитительная концовка которого через тридцать лет приведёт нас в туннель, на одном конце которого жизнь, а на другом смерть.

— Серёжа, хочу спросить и не решаюсь. Ты… — несмотря на вступление, я всё равно запнулась, — активен… ты принимаешь какие-нибудь препараты?

Он самодовольно хохотнул.

— Нет, Маленькая, не принимаю. — Не открывая глаз, обнял меня обеими руками и, покачав в объятиях, произнёс: — Никогда не отпущу. Слышишь? Никогда. Всё время думаю, если бы не отступился тогда, ещё в школе, была бы ты рядом со мной вот так, как сейчас, всю жизнь.

— Мы были другими, Серёжа, и ты, и я, — не согласилась я, — как бы оно случилось, никто не знает.

Он промолчал, но мне показалось, что мои слова ему не понравились.

— Почему ты не женился? — спросила я и, не дождавшись ответа, положила голову ему на плечо.

Он погладил меня по голове и начал рассказывать, не торопясь и делая большие паузы:

— Я лет до тридцати пяти жил бестолково. Многие тогда так — первые деньги кружили голову. Хотел все удовольствия сразу и много. Казино, клубы, бары, бани. Калейдоскоп лиц. Спиртное каждый вечер и почти до утра. Девочки. На раз, на час, на вечер. Ни имён, ни лиц не запоминал. Я отличался от других только одним — я никогда не начинал утро с опохмела, я начинал с пробежки. Потом подустал. Николай уже лет пять, как женат был. День рождения свой праздновал шашлыками на даче. Я смотрел и завидовал. Понял, тоже так хочу — жена, ребёнок, родители счастливы внучкой. Мои тогда ещё оба живы были.

Карину я встретил в одном из клубов. Она не красавица — хищное личико, высокая, угловатая, всегда без белья, всегда на высоких каблуках, в ней жило ненасытное желание развлекаться. Дома неряшливая с потухшим взглядом, она преображалась, как только её головку посещала идея нового приключения. Секс она рассматривала, как некую плату, некую дань в обмен на развлечения. И ещё она нуждалась в защите. Везде, где бы она ни появилась, возникал конфликт. Мне казалось, все мужчины мира борются за право быть рядом с ней.

На лице его мелькнула кривая улыбка.

— Наши отношения длились больше года, а закончились за пять минут. Очередная ночь в очередном ночном клубе. Я отлучился, Карина осталась ждать у барной стойки. Возвращаюсь и вижу рядом с ней крепкого парня. Она что-то ему говорит, он кивает, оглядывается и, сжав кулаки, направляется ко мне. Краем глаза я увидел, как зажёгся её взгляд, как на лице проступило сладострастное выражение, даже рот приоткрылся. Парень был слишком тяжёл и слишком пьян. Уворачиваясь от бестолково мелькавших кулаков, я почти не отрывал глаз от её лица. Видел, как сникло, увяло вожделение, когда её герой, зацепившись ногой за барный табурет, упал передо мной. Она не успела скрыть разочарования, когда столкнулась с моим взглядом. Но не смутилась — тряхнув волосами, насмешливо-развязно уставилась на меня. Я выпутался из груды тела перед собой и, не оглядываясь, покинул бар. Она не пошла за мной. Я и не ждал.

«Ждал, Серёжа, — с болью подумала я, — ждал, раз говоришь об этом».

— Ты любил её.

Он долго молчал.

— Она ещё несколько раз возникала в моей жизни, уверенная в своей власти надо мной. Сейчас она зрелая дама. Её страсть тоже стала серьёзнее. Там, где она, вспыхивают семейные драмы, рушатся отношения между давними деловыми партнёрами. Сын или отец, жених или, брошенная им, невеста, Карине скучны её жертвы. Давно мёртвая, она подогревает свою жизнь чужой болью.

Сергей глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Я не любил её. Желал? Да! Неистощимая на выдумки, естественная в своих желаниях и нуждающаяся в защите — такой я её видел. Когда понял, что ошибался, очарование исчезло.

Сергей опять надолго смолк. Я тоже молчала, ждала.

— Была ещё одна женщина. Галина. Перед ней я виноват. Мы с полгода встречались, когда она спросила, какую роль я отвожу ей в своей жизни. Предложение делать я был не готов, но жить мы стали вместе. Хорошая хозяйка, она ждала моего возвращения с работы, накрывала на стол, внимательно слушала рассказы о происшедшем за день, с покорной готовностью отдавалась и ничего не требовала. Мне казалось, за её лбом нет никаких сомнений, тревог, одна ровная безмятежность. Я много раз уговаривал себя: «Женись, у тебя будет надёжная и уютная жена, спокойная, семейная жизнь, вероятны дети», и оставлял всё, как есть. Два года она старалась сделать из нас семью, потом каким-то образом узнала, что я бываю… бываю с женщинами. Отпираться я не стал. Ни слёз, ни скандала — назавтра вернулся домой, её нет, даже записку не оставила. — Он помолчал и неожиданно добавил: — Кое-как нашёл.

— Нашёл? Зачем?

— Я дела её финансовые веду. Дела Карины тоже.

— Тебя не удовлетворял секс с Галиной или тебе недостаточно одной женщины?

— Я не знаю, Маленькая. И то, и другое. Или ничего из этого. Я решил, что не гожусь для длительных отношений, а тем более для брака.

— А как ты решаешь вопрос секса?

Сергей усмехнулся.

— Это не вопрос. Плати. Предложение есть на любой вкус, цвет, возраст.

— Бордель?

Сергей поморщился.

— Нет. Образованные, независимые женщины, зарабатывающие таким способом. Самая безопасная и самая доступная возможность удовлетворения. Абсолютно деловые отношения, не предполагающие ни ответственности, ни вины.

Он вновь умолк, а мне и сказать было нечего, и вопросов у меня не было. Через некоторое время он спросил:

— Я разочаровал тебя?

— Скорее, я растеряна. Две совершенно разные между собой женщины. Их объединяет только твой выбор. Обеих содержишь. Последнее обстоятельство меня восхищает. Ты берёшь ответственность за финансовое благополучие некогда близких тебе женщин. Для меня это явление. Нередко мужчины не желают брать ответственность за обеспечение собственных детей. — Я помолчала, прислушиваясь к себе. — Я не ревную к прошлому, но в настоящем я хочу быть единственной. По-другому я не смогу, у меня есть опыт, мне изменяли.

— Глупенькая, зачем же ты сравниваешь? — Он приподнялся и взглянул на меня. — Ты — моя женщина! Твой аромат сводит меня с ума, вкус твоего ротика, вкус сокровенных складочек, — его рука скользнула к моему паху, — вызывают такое желание, что я теряю разум! Твоё тело податливо и отзывчиво, оно словно совершенный инструмент настроено на каждое моё движение! Мы совпадаем в желании, совпадаем в оргазме. Зачем же мне другие? С тобой я испытываю и страсть, и наслаждение, каких раньше не знал! — Он засмеялся и прибавил: — И столь «активный», как ты выразилась, я тоже только с тобой. С тобой я вынужден обуздывать вожделение, иначе, мы рискуем не выбраться из кровати.

Я таяла от его признаний, одновременно утопая в ласковой зелени, вспыхивающих золотыми искорками глаз.

— Мечта о тебе живёт во мне всю мою жизнь, просто я боялся признаться себе в этом. И лучистость глазок твоих преследует меня всю жизнь. — Он нежно поочерёдно поцеловал мои глаза. — Твои глазки очень откровенно рассказывают обо всём, что ты чувствуешь.

— Ты потому хочешь видеть глаза во время секса?

— «Глаза женщины самое сексуальное, что есть в женщине» — эту фразу я прочёл давно. Автор забыл добавить: «Если глаза женщины умеют говорить».

— А бывает, не умеют?

— Бывает.

— Поцелуй меня, — потребовала я и потянулась к его рту.

День четвёртый

Проснулась я одна и испугалась: «Всё сон?!» Всё, что у меня есть в груди, ухнуло куда-то вниз, сердце исчезло совсем, тело одеревенело.

— Маленькая, я здесь. — Услышала я голос Серёжи. — Встал раньше поработать.

Я выдохнула и обмякла.

— Потеряла? — спросил он, подходя к кровати. — Испугалась?

— Угу, — промычала я, укрываясь в его объятиях. — Подумала, всё приснилось.

— Я здесь, Девочка. Теперь я всегда буду рядом.

Завтракали мы торопливо, сегодня спешил даже Сергей. Намазывая для него тост маслом, я покачала укоризненно головой.

— Придётся мне держать ответ перед Эльзой. Дурное влияние не замедлило сказаться, ты ешь почти с моей скоростью. — Я подала ему тост.

— Мы немного задержались в кроватке. Ты ведь хочешь и в Айю, и в Голубую Мечеть?

Я кивнула, намазывая тост себе.

— К тому же пришла посылка, и надо будет заехать в банк. Потом в магазин. Ты катаешься на лыжах?

Я покачала головой, кусая от тоста с маслом и сыром, пожевала и ещё раз подтвердила:

— Нет. Ни петь, ни лаять. Я хотела сказать, ни лыжи, ни коньки мне недоступны. И плаваю я только у берега. Машину не вожу. Не музицирую. Не пою. Что ещё, должно быть в арсенале хорошо воспитанной барышни? — Я закатила глаза к потолку. — Да! И не барышня я! Увы! — развела я руками.

Сергей посмеялся и продолжал:

— Сезон начался. Я на Медео никогда не катался.

— Если ты имеешь в виду лыжи, то на Медео катаются на коньках. Лыжи — это на Чимбулаке, сейчас правильно Шимбулак.

— Вот-вот. Хочу здесь подобрать экипировку. Думаю, здесь выбор больше.

Я пожала плечами. Поднявшись из-за стола, я допивала чай.

Не только ем, но и одеваюсь я быстро. Дома обычно я ждала, когда соберётся Костя, за исключением тех редких случаев, когда меня поражала распространённая женская хворь под названием «Ну совсем нечего надеть», и среди вороха тряпок, я никак не могла выбрать, которую же из них уместно выгулять именно сегодня. Дело, как правило, заканчивалось джинсами, белой блузой и угрозой опоздать.

Готова я была минут через десять. Сергей уже оделся, и я с удовольствием поглядывала на него. Мне нравится, как он выглядит в костюме, но в джинсах и пуловере он тоже ооочень хорош! Особенно привлекательны волоски, чуть выглядывающие в мысок пуловера. Я заметила, что Сергей стал стройнее — ещё в самолёте чуть выступающий живот исчез совсем.

В банке нас проводили в пустую комнату с камерами под потолком и стойкой по типу барной, расположенной посередине комнаты. Человек в форме охраны внёс стул, и я села в сторонке, а мужчины расположились вокруг стойки — Сергей по одну сторону, служащий банка по другую, человек в форме, заложив руки назад, встал с торца стойки на равном расстоянии от обоих.

Служащий поставил на стойку небольшой предмет, завёрнутый в светло-коричневую упаковочную бумагу и перевязанный крест-накрест бечёвкой, с налепленными на бечёвку пломбами. Продемонстрировав целостность упаковки со всех сторон, он ножницами разрезал бечёвку в нескольких местах и содрал упаковку. На свет появилась коробочка. Теперь уже коробку продемонстрировав с каждой стороны, служащий извлёк из коробки синий, по виду, кожаный футляр. Повернул футляр открывающейся стороной к Сергею, открыл его, не взглянув на содержимое. Сергей посмотрел в открытый футляр, поднял глаза на служащего банка и молча кивнул. Продолжая внимательно смотреть в лицо Сергею, служащий закрыл футляр и подал ему в руки. Сергей положил футляр во внутренний карман куртки. Охранник внимательно следил за всей процедурой. На стойке появилось несколько бумаг, на каждой из них, вначале служащий, потом Сергей, потом охранник поставили свои подписи. Бумаги исчезли, кроме одной, которую Сергей, не глядя, отодвинул в сторону. На стойку лёг ещё один, значительно меньший, чем первый, предмет, так же упакованный в бумагу. Всё повторилось в точности в той же последовательности.

Наконец, Сергей сгрёб бумаги, поблагодарил служащего банка и направился ко мне.

— Заедем в магазин кожи, сумку надо купить. — Он похлопал себя по оттопырившейся на груди куртке и пояснил: — Не подумал.

Небольшой снаружи магазин оказался довольно внушительным внутри, разрастаясь бутиками не только вглубь, но и вниз — в подземные торговые залы. Увидев нашу нерешительность, к нам поспешил распорядитель и, выслушав Серёжу, жестом пригласил следовать за собой. Привёл он нас к торговому залу Р., Сергей зашёл внутрь, а я зашла в бутик напротив, с выставленными на витрине дублёнками. Одна из них мне понравилась — неровно окрашенная, бежево-рыжая с длинным, густым мехом воротника и манжет.

— Таскана, таскана, — повторял продавец, снимая дублёнку с манекена и предлагая её примерить.

Дублёнка была точно моего размера, была лёгкой, как куртка, приталенной, длиной достигала середины бедра; а мех на её внутренней поверхности был таким же длинным, густым и шелковистым, что и на воротнике. Продавец зачмокал языком, проводя ладонью то по моему плечу, то по спине, словно разлаживая дублёнку. Я отвела его руку и, крутясь перед зеркалом, старалась рассмотреть себя со спины.

— Маленькая, хорошо! — пришёл на помощь Серёжа. Подходя ко мне, он на ходу перекладывал содержимое своих карманов в сумку. — Очень хорошо! — Повесив сумку на плечо, внимательно осмотрел кожу дублёнки, пощупал мех и повторил за продавцом: — Тоскано. Берём.

— Что это тоскано?

— Так называют мех тонкорунной породы овец из провинции Тоскана. Не снимай, — остановил он меня, — иди в ней. Твою куртку они отправят в гостиницу. — Он кивнул продавцу, уведомляя о покупке, а расплачиваясь, пробормотал: — В те времена, когда я начинал бизнес, такая дублёнка в Москве шла бы на вес золота.

— А сейчас они стали дешевле? — не поняла я.

— Не в этом дело. Тогда таких не было.

— Ты торговал дублёнками?

Он кивнул.

— Было дело.

— А в моей жизни было время, когда я торговала вот этой маркой. — И я постучала пальцем по его новоприобретённой сумке. — «Всё для качества, качество для Вас», так кажется.

— Ты о чём?

— Девиз P.

Мы шли к выходу из магазина, я видела своё отражение в каждой витрине, как бывает, когда обновка нравится, и человек подсознательно ищет возможность полюбоваться собой ещё и ещё раз. Сергей искоса поглядывал на меня лукавым взглядом, наконец, я рассмеялась и призналась:

— Нравится! Очень-очень нравится! Спасибо, Серёжа! Зашли за сумкой, а купили чудо-дублёнку! Опершись на его руку, я подпрыгнула, намереваясь чмокнуть его в щёку. Он поймал и меня, обхватив за талию, и губы мои захватил в недолгий, но страстный плен. Открывая дверь наружу, словно в продолжение вчерашнего разговора, хрипловато бросил:

— И смех твой сводит меня с ума. Давай пройдёмся, тут недалеко. Видишь минареты? Сейчас как раз время между намазами.

Сергей отпустил водителя, и мы пошли пешком. И хоть день был холодным и ветреным, я в новой дублёнке чувствовала себя тепло и уютно.

— Строил мечеть Ахмед Первый, — рассказывал Сергей историю мечети, — она и называется в его честь Ахмедие или Султанахмет. «Голубой» её прозвали европейцы за эффект голубой дымки внутри куполов. Ты не была в ней?

— Нет. Я была в Айе и больше нигде.

— В декоре куполов использованы синие краски, и свет, приникающий через многочисленные окна, расположенные, к тому же, кольцом по окружности купола, на фоне синего приобретает голубоватый оттенок.

В правление Ахмеда Османская империя переживала не лучшие времена — страну сотрясало крестьянское восстание, шла война с Персией, Османы вели распри с Габсбургами за Венгрию. Дабы снискать расположение Аллаха и во славу его, султан Ахмед и решил построить великую мечеть. Ты знаешь историю скандала?

— Нет. Какого скандала?

— Вокруг Ахмедие построили шесть минаретов, столько же, сколько было вокруг главной мечети ислама аль-Харам в Мекке. Равное количество минаретов признали святотатством, разразился скандал, и, чтобы замять его, султан Ахмед пристроил к мечети в Мекке ещё один минарет — седьмой. Намеренно было совершено «святотатство» или нет, не известно. По легенде виноват архитектор, перепутавший слова, схожие по звучанию — «алтын» — золото и «алты» — шесть. Султан велел покрыть минареты золотом, а архитектор понял, что ему велят построить шесть минаретов.

— Ну да! И минареты выстроили за одну ночь, а султан увидел результат на утро, посчитал: раз, два, три… шесть?! Ах ты, господи, святотатство, однако! А знаешь, случись подобное в Европе, европейцы, скорее всего, потребовали бы снести «лишний» минарет. И для острастки, и дабы непревзойдённое оставалось непревзойдённым.

Серёжа покачал головой.

— Не думаю, Маленькая.

Близ мечети мы зашли в магазинчик женской мусульманской одежды, купили мне платок, и девушка-продавец помогла надеть его правильно. Лёгкое пальто, наверное, летнее, она предложила надеть прямо на дублёнку и не покупать, а просто вернуть его после посещения мечети.

— Архитектор умница, — вернулась я к рассказу Серёжи, выйдя из магазина. — Мечеть своим обликом не спорит с Айей. Они словно две сестры — и похожи, и каждая хороша своей красотой.

— Так и есть. Айя построена в византийском стиле, а Ахмедие соединила в себе византийский и исламский стиль. Давай зайдём через ворота султана, — предложил Сергей и привёл меня к проходу, перегороженному цепью. — Султан приезжал верхом, и ему приходилось склонять голову, прежде чем попасть во внутренний двор дома Всевышнего.

— Справедливо. Какая бы власть у тебя не была, но и ты во власти Бога.

— Справедливо, — согласился Сергей. — Султан Ахмед был неплохим правителем, власть он получил в тринадцать лет, правил самостоятельно, и умер в двадцать семь, через год, после завершения строительства мечети. В народной памяти он сохранился, как справедливый правитель.

— Вероятно, юный годами Ахмед был зрелой личностью. Духовно зрелый правитель в истории редкость. Такой правитель понимает: власть не привилегия, власть тяжкое бремя, делает, что может и что нужно, и остаётся человеком. Большинство же власть имущих и властей предержащих духовно дети, власти они вожделеют и уже на пути к ней теряют человеческий облик, а достигнув её, обозревают окрест себя в поисках тех, над кем можно эту власть осуществить. Таких власть опустошает, истребляя в человеке и человеческое, и божественное.

Разувшись перед входом, мы зашли в мечеть. Внутреннее пространство было огромным, и даже разграничивающие его, мощные, в пять метров диаметром, колонны, державшие на себе купол, не умаляли его размеров. Закинув голову вверх, я рассматривала цветочный орнамент стен, витиеватую арабскую графику в центре куполов и по их окружности — священные строки из Корана.

— Коран удивительно красиво написан. Я читала русский перевод.

— Али говорит, Коран теряет красоту даже при самом качественном переводе, поэтому правоверный мусульманин должен читать Коран по-арабски. Хороший мусульманин — грамотный мусульманин.

— Али это кто?

— Мой друг.

Мы молча постояли у михраба, устремив взгляд в священном направлении. Потом ещё раз обошли мечеть по кругу и присели на ковёр у колонны.

«Покой и свет… — подумала я, опершись спиной на колонну, — из окон льётся свет солнечный, данный человеку Богом, волей гения строителя храма, и правда, голубой — небесный. Внизу свет электрический, материальный, человечий. Два мира объединены в одном пространстве — духовный мир и мир материальный, точно так, как объединены два мира в теле человека, которые то спорят друг с другом, то сливаются в одно, но оба ведут человека по жизни. — Я закрыла глаза, проникаясь энергией храма. — Четыре сотни лет эти стены впитывают в себя чаяния людей, энергию их помыслов. Сотни тысяч верующих приносили и продолжают приносить сюда либо просьбу, либо благодарность Богу. После молитвы, поверив, что не одиноки на Земле, они уходят. Уходят успокоенными, с надеждой на лучшее».

Покидая мечеть, я переживала странный симбиоз чувств — восторг перед дерзостью человеческого стремления творить непревзойдённую Красоту, и одновременно я грустила о малом сроке, отпущенном человеку для творческого подвига — о скоротечности и хрупкости человеческой жизни.

Серёжа молчал, думал свою думу, не делясь со мной. Остановился у фруктовой лавки на колёсах и купил фрукты в подарок доброжелательной девушке-продавцу. Мы зашли в магазинчик, я вернула пальто, сняла платок и тоже отдала девушке. Она легко, с улыбкой приняла фрукты и пожелала нам хорошего дня. Мы ей пожелали удачной торговли.

В Айю мы тоже шли пешком. По дороге я набрала номер телефона мамы. Она почти сразу взяла трубку.

— Да.

— Мам, привет! Это я.

— Лида?! Ну что же ты? Обещала звонить… я вчера весь день ждала звонка.

— Прости. Вчера счёт времени потеряла, когда спохватилась, у вас уже поздно было. Прости.

— Спасибо, что сегодня звонишь! Ты приедешь?

— Да, мама, в ночь мы вылетаем. Как приземлимся, я позвоню.

— Ты одна?

— Я не одна, мама.

— Я Косте вчера звонила.

— Как он? — В памяти возник Костин растерянный взгляд, тот взгляд, которым он посмотрел на меня, когда в переходах аэропорта я объявила, что останусь с Сергеем.

— Я не знаю, Лида, как он. Переживает, думаю. Со мной говорил спокойно.

— Хорошо. У тебя всё в порядке?

— Лида, какой же у меня порядок, если родная дочь сбежала от мужа?

— Мам, мы завтра поговорим.

— Ну, ладно. Буду ждать звонка.

— Пока, мам.- И я прервала связь.

Сергей наклонился и шепнул:

— Всё будет хорошо.

Я кивнула: «Да».

По мере нашего приближения размеры Айи росли, вытесняя собой окружающее пространство. Ранее парящий над землей, собор при приближении подавлял монументальностью. Одновременно внутри меня росло волнение — внутренний трепет, благоговение перед встречей бог знает с какой древностью.

— Серёжка, мой разум отказывается воспринимать пропасть лет между нами и теми людьми, кто строил храм, кто пришёл на первую службу… Шестой век! Сколько это?.. тысяча пятьсот лет… шестьдесят поколений!.. — Я покачала головой, сражённая результатами нехитрого подсчёта. — А ещё раньше на этом месте стоял храм Артемиды — девы и богини плодородия, охотницы и покровительницы всего живого на Земле.

— Дева и богиня плодородия? Маленькая, это взаимоисключающие понятия. Так же, как охота и покровительство всего живого.

— Для нас, Серёжа! — не согласилась я. — Это для нас, воспитанных в однозначности понятий, древнейшие образы божеств, в особенности женских божеств, Артемиды или Кали, например, не просто не понятны, но абсурдны своей дуалистичностью.

— Выходит, древние лучше нас понимали диалектику совмещения противоположностей.

— Именно, что понимали! Понимали, что мир целостен, а разделение его на противоположности — это всего лишь метод упрощения процесса познания — части легче изучать. А мы из метода слепили картину мира и, в дурацком чувстве превосходства, думаем, что разумнее предков. Технически оснащённее — да! но не разумнее. Что с нами случилось, Серёжа?

Юстиниан построил Храм, ставший центром христианского мира почти на тысячу лет. Любуясь своим детищем, он воскликнул: «Соломон, я превзошёл тебя!», имея в виду легендарный Иерусалимский храм. Ахмед построил Голубую мечеть — выдающийся образец исламской и мировой архитектуры и, нарушая каноны, выстроил вокруг мечети шесть минаретов, настаивая на могуществе и величии Османской империи. Своими мечтами и достижениями они спорили с величайшими творениями человечества. А Микеланджело? Он выдал свою первую скульптуру за древнегреческую, так недосягаем был образец древнего мира. Но его Пьета превзошла шедевры Греции, потому что Пьета — это не только красота человеческого тела, вытесанная в камне, Пьета — это вытесанная в камне красота человеческой души. А мы…

— А мы строим коробки из металла и стекла, придумываем и создаём продукты потребления, — прервал Сергей, лукаво усмехнувшись.

— Да! Что такого произошло с нами, что от достижений мы перешли к потреблению?

— Появился спрос на технические усовершенствования! — Сергей засмеялся и поцеловал меня в лоб. — Маленькая, мы техническая цивилизация, и наши достижения отнюдь не в архитектурных шедеврах и шедеврах скульптуры, хотя и такие достижения у нас есть. Наши достижения лежат в научно-технической области — мы и в космос полетели, и химические элементы разложили на частицы. И в кармане у тебя лежит устройство мгновенной связи…

— Ага, и стираю я не в корыте…

— Именно! Но в главном ты права, цивилизация переживает упадок. Наука уподобляется институту жречества — учёные что-то открывают, открытия существуют сами по себе, за пределами социума, за пределами культуры и, не влияя на неё. Культура в изгнании. В обществе все более проявляется склонность к конформизму. А на эволюционной спирали не существует точки покоя — есть путь наверх, а вниз цивилизация катится в результате инерции.

— И что? Нам предстоят тёмные века?

— Похоже. Но это будут другие тёмные века, вовсе не те, что человечество уже переживало.

— А какие?

— Не знаю, Лида. — И, устремив взор вдаль, он твёрдо произнёс: — Но я буду готов.

Мы решили не брать гида, решили побродить, проникнуться, пропитаться энергией старины. Из притвора прошли в левый неф собора и оказались у плачущей колонны Святого Григория.

— Серёжа, у тебя есть сокровенное желание? Такое, которое, ты точно знаешь, не может осуществиться.

Ожидая ответа, я пытливо всматривалась в его задумчивое лицо. Он кивнул без тени улыбки.

— И у меня есть! Давай воспользуемся услугами плачущей колонны, пусть исполнит! Очередь небольшая.

И мы пристроились в хвост очереди. Снизу колонна была обшита медью, за сотни лет покрывшейся густым слоем патины, зато вокруг отверстия медь была отполирована руками страждущих до золотого блеска. Я смотрела, как люди толкают в отверстие палец; как стараются, не отрывая ладони от металла, провернуть распластанную кисть на 360 градусов; расстраиваются, когда не получается, и радуются совершенно по-детски, если всё получилось. Я засмеялась.

— В древности колонну тёрли спинами и плечами, надеясь на исцеление от недугов, а в наше время трут ладонями, как Алладин лампу, требуя исполнения желаний.

— Почему она «плачет»?

— Феномен выделения влаги на её поверхности известен с древних времён и не имеет доказательного объяснения до сих пор.

Дождавшись своей очереди, каждый из нас совершил «таинство», правда, мне, чтобы провернуть кисть, пришлось встать на самые носочки ботинок. Удачно справившись с задуманным, я вернула себе то радужное настроение, какое испытывала до разговора с мамой.

— Смотри какая прелесть! Прямёхонько в «центре мироздания»!

Не обращая внимания на людей, на прямоугольнике, с вписанными в него большими и малыми кругами из цветного камня, умывалась кошка.

— Это Омфал — «пуп мира», якобы место коронации императоров Византии.

— А на самом деле?

— А на самом деле назначение этого прямоугольника не известно. Его изготовление датируют не ранее четырнадцатого века, а, следовательно, императоры никогда на нём не короновались.

Остановившись перед алтарём, мы долго рассматривали мозаику Божьей матери с младенцем Христом на коленях. Выступающее из фона изображение Марии было объёмным, не таким, какое можно видеть в наших храмах. И полный женственности лик её отличался от знакомых мне ранее.

— В Софии красота повсюду — в архитектуре и архитектурных элементах, в интерьере и в лицах мозаик. Красота — синоним божественности. Греки это понимали и поклонялись Красоте. Искали красоту в форме, искали красоту в законах мироздания. Серёжа, ты веришь в Бога?

— В такого, который следит за человеком и грехи подсчитывает, нет. А ты веришь?

— Верю. Бог есть любовь. Любовь есть энергия, творящая и со-творяющая.

Я скользнула взглядом на нелепо смотревшийся в алтаре михраб, на роскошные бронзовые подсвечники, привезённые Сулейманом Великолепным из Буды и поставленные на века по обеим сторонам михраба. Ещё одно присутствие ислама — мраморный резной минбар был установлен справа от апсиды — красивый сам по себе, но чуждый общему интерьеру храма.

— Софию много раз грабили, и мусульмане, и сами же христиане — крестоносцы разных мастей. Положил конец грабежам Мехмет Завоеватель. Восхищённый величием и красотой храма, он повелел превратить Софию в мечеть. Так она стала Айей. А ещё он наказал одного из христианских грабителей Софии. То был четвёртый крестовый поход, и возглавлял его дож Венеции, не помню его имя…

— Энрико Дандоло.

— Ты знаешь?

— Он вошёл в историю, как самый престарелый правитель — стал дожем Венеции в восемьдесят пять лет и умер в девяносто восемь в крестовом походе.

— Да. И похоронили его в разграбленной им Софии. Его гробница там, на втором этаже. Султан Мехмет велел вскрыть гробницу и бросить кости цепным псам. Давай вернёмся к колоннам, хочу прикоснуться к ним. Они более древние, чем сам храм, и помнят языческих божеств. Их доставили сюда по особому указу императора, повелевшего свозить в столицу уникальные архитектурные элементы языческих храмов. Вот эти из порфира доставили из Рима из храма Солнца, а те из зелёной яшмы привезли из храма Артемиды Эфесской. Между прочим, храм Артемиды в Эфесе тоже датируется шестым веком, но шестым веком до нашей эры! Так что возраст этих колонн вообще не поддаётся восприятию.

Я выдернула ладошку из ладони Сергея, подошла к одной из порфировых колонн и коснулась её рукой. «Здравствуй! Сколько человеческих рук ты помнишь? Взяв грубый камень, люди обтесали его, отполировали и сделали тебя, желая сотворённой красотой почтить своё божество. Тобою украсили Храм Непобедимого Солнца. Потом, ограбив храм устаревшего культа, тебя привезли сюда — в Храм Божией Премудрости». Я прижалась лбом к колонне и увидела стоявших на коленях людей, а в отдалении от них фигурку священника, вздымающего руки кверху. Я ещё не поняла, что видение возникло из глубин памяти, как вдруг картинка изменилась, и ужас затопил моё сознание — я увидела разгорячённые потные лица одних людей — возбуждённые, сверкающие белками глаз, и плоские от страха лица других — стоящих на коленях. «Кровь!» Я застонала, оседая на пол и цепляясь рукой за постамент колонны.

Руки Сергея подхватили, не дали упасть.

— Маленькая, что? Что с тобой?

Я слышала его голос, хотела увидеть лицо. Где спасительное тепло его глаз? Видела только те — чужие, жестокие, пьяные от крови или пустые, помертвевшие от страха.

— Серёжа, уйдём… выведи меня отсюда. — Судорожно уцепившись за его шею, я крепко зажмурила глаза, стараясь изгнать видение.

Сергей помчался вперёд так, что у меня развевались волосы. В машине он гладил меня по голове, я слышала его ласковый шёпот, слушала тревожный стук его сердца, и смотрела на кровавую картину резни. Как только мы вошли в номер, я сбросила с плеч дублёнку и направилась в ванную. Разделась и встала под горячие струи душа. «Кто я в том времени? Чьими глазами я смотрю на происходящее? Кроме ужаса я ничего не испытываю. Ужаса перед зверской жестокостью воинов, ужаса перед рабской покорностью согбенных тел, беззвучно шевелящихся губ, остановившихся глаз. Во мне нет страха за свою жизнь. Значит, мне ничего не угрожало?» Я потрясла головой, села на пол душевой кабины и представила столб света, плотной стеной окруживший меня, проникающий в меня, вытесняя кошмар. Не знаю, сколько времени прошло, но ужас отступил, и я вспомнила о Серёже. Поднявшись на ноги, я выключила воду и раздвинула дверцы кабины.

— Маленькая… — он обнял меня

— Всё хорошо, Серёжа. Всё хорошо. Я тебе расскажу. Только после, позже.

Он потянулся и, взяв с полки халат, развернул его и помог мне его надеть.

«Что происходит? Два дня назад, я увидела лицо египтянки, сегодня этот безумный кошмар!»

Устроившись на его коленях на диване в гостиной, я начала рассказывать:

— Когда я лбом прижалась к колонне, я увидела много людей. Они стояли на коленях и молились — дети, женщины, мужчины. Одежды на них яркие, я подумала, может, праздник какой? Потом налетели сбоку откуда-то воины с саблями, или это кинжалы у них были?.. кривые такие… рубить молящихся начали. Кровь во все стороны! А те, что молились, так и стоят на коленях, каждый сам по себе, только одна женщина мальчика к себе прижала, стараясь спрятать его, телом своим укрыть. Она подняла руку, защищаясь от удара, воин ей плечо разрубил, начисто руку от тела отделил. Кровь… фонтаном… Мальчик под неё попал, когда она падала. Может, уцелеет? — Я с надеждой взглянула Сергею в лицо.

Не отвечая, он прижал мою голову к себе, будто укрывая от бед.

— Я там была! Понимаешь? Жила в то время и была в храме в момент резни! Вероятно, это та резня, что случилась, когда турки захватили Константинополь. Я не знаю, кто я там. Воин? Но я испытывала ужас от действий воинов. Жертва? Но и страха за свою жизнь во мне не было. Кто-то третий? — Я глубоко вздохнула и вновь взглянула на Сергея. — Я пока не знаю ответов на эти вопросы. Но ответ придёт.

Я ждала от него хоть какой-нибудь реакции, но он хранил молчание.

— Серёжа, ты думаешь, что я сумасшедшая?

— Нет, Лида! Я пытаюсь найти объяснение случившемуся.

— Ты к теории реинкарнации как относишься? Как думаешь, человек только одну жизнь на земле живёт?

Он ответил не сразу:

— Я плохо знаком с буддизмом, Маленькая. Абсолютно не согласен с теорией перерождения грешного человека в растение или животное, а тем более в камень. Растения, по-моему, вообще параллельная цивилизация. А в животное… — он помолчал и покачал головой, — я не знаю, какие проступки должен совершить человек, чтобы понизить свою человечность до уровня животного. Человечность это ведь не только качество поступков, человечность это мировоззрение, способ мышления, осознание себя и своей ответственности… — Он вновь покачал головой. — Начнем с того, что я не считаю человека греховным. Я верю в стремление человека к совершенствованию. Верю в эволюцию человека.

— Да! — я засмеялась, радуясь совпадению наших взглядов. — Я тоже считаю, что эволюционное движение естественно, оно изначально, оно, как программа, заложено в человеке! Но за одну жизнь мало, что можно успеть!

— Не согласен. И за одну жизнь можно много сделать.

— Но если человек живёт всего одну жизнь, тогда и эволюции отдельного человека не существует. Наработал опыт, накопил знания и куда их дальше? Тогда и смысл жизни теряется.

Сергей усмехнулся.

— Хочешь сказать, ни в аду, ни в райских кущах нам наш опыт не потребуется.

— Хочу сказать, что смысл реинкарнации не в расплате за «грехи», а в возможности продолжать развитие из жизни в жизнь, с учётом переосмысленного опыта предыдущих воплощений.

— Иначе говоря, что не успею или не смогу сделать в этой жизни, я могу сделать в следующей?

— Иначе говоря, — с нажимом я выделила его оборот, — Путь эволюции отдельного человека есть акт творения развитой Личности, разделённый на фрагменты под названием жизнь! Мироздание в высшей степени экономно и бережливо — ничто никуда не исчезает. Наработанный потенциал стремится к манифестации. И высшая манифестация человека — это слияние с Единым — Тем, Кто Исток Всего! И для такой манифестации нужен потенциал очень высокого порядка, такой, какой вряд ли наработаешь за одну жизнь, он нарабатывается многими жизнями на Земле, может быть, и не только на Земле.

Сергей задумчиво потянул мою руку ко рту. Целуя и покусывая кончики пальцев, помолчал некоторое время и, улыбнувшись, произнёс:

— Симпатичная теория. Если учесть, что, как ты называешь, мироздание, устроено по одному принципу, то логика в твоей теории есть. Человек живёт свою жизнь изо дня в день, «умирая» на время сна, а из жизни в жизнь живёт его личность. Маленькая, я не готов дискутировать на эту тему. Могу сказать, что лучшее, что может сделать человек, это в одну жизнь вместить несколько жизней — уже в этой жизни начать осмысливать свой опыт и менять жизнь.

«Как мы! — мысленно завершила я и с восторгом поцеловала самую серединку его ладони.

— Я тебя люблю, Серёжа. А почему ты не считаешь человека греховным?

— Во-первых, потому, что опыт — это всегда качество. Любой опыт есть качество, даже «греховный». — Сергей лукаво улыбнулся. — Возьмём, к примеру, человека, который на протяжении всей своей жизни подвержен одному из примитивных «смертных грехов», скажем, обжорству, когда цель каждого дня — поесть!

— Хочешь сказать, человек имеет право узнать, во что он может превратиться, потакая чревоугодию?

Мы оба рассмеялись.

— А во-вторых?

— А, во-вторых, Бог сотворил человека по образу и подобию своему, разве не так? А Бог не может быть греховным!

— Не может! — кивнула я головой и поправила: — Только, Серёжа, Бог сотворил человека не по образу и подобию своему, а по образу своему, а вот бого-подобия человек должен достичь сам! Путём наработки того самого потенциала. И ради этого великого труда Бог снабдил любимое чадо всем необходимым.

Я всё жду, когда квантовая физика, наконец, обнаружит доказательства духовности человека. До сих пор учёные мужи руководствуются исключительно материалистической точкой зрения — низводя человека до животного, считают, что есть, размножаться и доминировать — это всё, что движет человеком. А это не так! Скажем, я вижу человека, который стремится к познанию вовсе не ради доминирования, а с целью поиска истины. Абсолютный бессребреник! Что им движет?

Или люди, которые творят не ради славы и денег, а исключительно, чтобы выразить себя! Создают шедевры и не очень-то стремятся представить их миру. Зачем у них такая потребность?

А люди, которые любят друг друга! Десятки лет вместе, а видишь, как они смотрят друг на друга, и понимаешь — затасканная, оболганная, низведённая до похоти Любовь существует. Вот она! И вообще, я полагаю, любить — это потребность человека, его неотъемлемое качество! Но из страха попрать своё Эго люди боятся любить, потому что любовь есть служение объекту любви. А как или чем объяснить жертвенность…

Сергей перебил:

— Ты считаешь, что любить — это попрать свою личность?

— Неет! Кто боится потерять, тот не любит! Серёжа, любовь ничего не отнимает и платы не требует, наоборот, любовь вознаграждает, духовно растит того, кто любит. Принося в дар любовь, любовью пополняешься!

Он не принял мои слова и, отведя взгляд, вновь поднёс мои пальцы ко рту. Убегая от опасной темы, я спросила:

— Безотносительно буддизма, как ты думаешь, инволюция человека возможна?

Он пожал плечами.

— Не знаю, Маленькая, теоретически возможна, скажем, при наличии определённых, искусственно созданных условий, когда вероятность выжить ничтожно мала и возможна лишь при утрате человечности. Но, я надеюсь, что развитая личность не захочет разчеловечиваться, — он улыбнулся, — из любых условий можно найти выход, хотя бы ценой жизни.

Господи! Тогда я и предположить не могла, что эти его слова были пророческими…

Ведя разговор на неинтересную для себя тему, Сергей помог мне избавиться от видения средневековой расправы. Внезапно я вспомнила о его планах по приобретению горнолыжного снаряжения, и воскликнула:

— Серёжка, ты же хотел в магазин зайти!

Он улыбнулся и покачал головой.

— В Алма-Ате купим. Ты успокоилась?

Я кивнула.

— Вначале обедать или… — он поискал слово и то, что нашёл, произнёс с неловкостью: — обряд совершим?

— Обряд? — Мой вопрос остался без ответа. — Серёжа, что это обряд? Договаривай! — Так и не дождавшись ответа, я решительно качнула головой. — Будем совершать обряд!

Сергей пересадил меня с коленей на диван, а сам опустился на пол. Не отрывая взгляда от моего лица, достал из кармана синюю коробочку, открыл и на ладони протянул мне.

У меня перехватило дыхание — внутри коробочки на белоснежном шёлке лежали два кольца из блестящего серебристо-белого металла с узором по ободу. Одними губами я спросила:

— Обручальные?

— Тебе нравятся?

Я кивнула. Сердце, вначале отказавшееся работать, пустилось вскачь, норовя выпрыгнуть из груди. Сергей поставил коробочку на диван, достал из углубления меньшее размером кольцо и взял мою правую руку. Совершал он свои действия подчёркнуто медленно, даже торжественно, так же торжественно произнёс:

— Маленькая, я рад, что мы встретились… — он сделал длинную паузу и, внезапно охрипнув, кончил: — Лида, я беру тебя в жёны. — Надел мне на палец кольцо и, вопрошая взглядом, прижал мою руку к губам.

Высвободив руку, я вынула из коробочки второе кольцо, в точности повторила все его действия и ответила:

— Я согласна. Серёжа, я люблю тебя!

Он с облегчением (или мне показалось?) выдохнул, поднялся с пола, взял меня на руки и понёс в спальню…

«Жена. Он взял меня в жёны?! — Я тихонько засмеялась. Счастье во мне не бурлило, оно пузырилось, тихонько расширялось во все стороны, проникало нежными пузырьками в каждую клеточку тела, в каждый уголок души. — Он взял меня в жёны! Я — жена. Аах, мой Бог стал моим мужем!» Я сладко потянулась. Вытянулась от кончиков пальцев ног до кончиков пальцев рук, и ещё дальше, прогнувшись спиной в пояснице.

Целуя мою спину, Сергей рассмеялся и шепнул:

— Кошечка… спинка гибкая… красивая… Маленькая, у меня есть для тебя подарок.

— Ммм… потом…

— Это мой первый подарок тебе.

— Не первый. — Я повернулась к нему лицом и повторила: — Не первый. Ты настоял, и я осталась с тобой — это твой первый подарок! Ты подарил мне новую жизнь. Ты мне счастье подарил, Серёжка! — я звонко чмокнула его в подбородок и продолжала: — Второй подарок ты мне сделал сегодня — ты взял меня в жёны. Третий я загадала в Айе. Потому четвёртый. … А какой подарок?

Он усмехнулся и вытащил из-под подушки ещё один синий футляр.

— Да! — Я вскочила и села перед ним «по-турецки». — Весь день сгорала от любопытства, что же там в этих коробках? С содержимым одной я ознакомилась… — я полюбовалась на кольцо, блестевшее на безымянном пальце, и протянула обе руки к Сергею. — Что же во второй?

Сергей открыл футляр, и я в немом восклицании раскрыла рот. Из футляра брызнул свет — по стенам, по потолку, по мебели разлетелись радужные зайчики. Сверкая множеством граней в лучах предзакатного солнца, на белом шёлке покоились четыре камня — три друг под другом, и четвёртый сбоку, в отдалении от первых трёх.

— Ооо… — только и могла я простонать.

Камни были не сами по себе, камни были частью колье из того же блестящего металла, что и обручальные кольца. Я осторожно извлекла украшение из футляра. Оно состояло из трёх ажурных цепочек, располагающихся одна над другой, в центре каждой, в шестигранном обрамлении, сиял камень — самый маленький сверху, самый крупный на нижней цепочке колье. Четвёртый, ещё более крупный, принадлежал кольцу, лежавшему в отдельном углублении футляра.

Я положила колье между ладоней и закрыла глаза. Камни приветливо вспыхивали голубоватым светом. Я засмеялась и открыла глаза.

— Серёжа, я не знаю, что в таких случаях говорят. Я очарована.

Приложив колье к груди, я слетела с кровати и подбежала к зеркалу, вновь рассыпав по комнате радужных зайчиков. Верхний камень ложился как раз на нижний край межключичной ямки.

— Мне к лицу? — спросила я и взглянула на Сергея. — Тебе нравится?

Он молчал, глядя на меня сгустившейся зеленью глаз.

— Застегни. — Я вновь подбежала к кровати и повернулась спиной.

Его рука начала движение от моего лобка вверх, через живот, грудь, к шее… второй рукой он придерживал меня за плечи, жадно целуя спину.

— Сладкая… моя сладкая… синеглазая моя…

Развернувшись, я прильнула к его губам. Едва поцеловав, он уклонился.

— Нет. Нет времени. Повернись. — Он поднял упавшее на кровать колье и, обвив им мою шею, застегнул. Потом стиснул мои плечи, прижался лицом к затылку, шумно втянул в себя воздух и оттолкнул.

Я подошла к зеркалу и осмотрела колье со всех сторон.

— Серёжа, целое состояние. Я видела пятикаратный бриллиант. Даже самый маленький из этих крупнее. Мне кажется или… — в догадке, я оглядела комнату, но в интерьере не было ничего синего или голубого, — цвет камней кажется голубоватым…

— Так и есть. Это «голубой лёд». Первый камень я купил лет двадцать назад. Потом посчастливилось приобрести серо-голубой бриллиант, и я обменял его на два «голубых льда». Так и сложилось колье. Это моя первая дизайнерская работа. Такой вот минималистский шик. — Увидев удивление на моём лице, Сергей пояснил: — Колье изготовили по моим рисункам. Тебе нравится?

— Очень!

— Я коллекционирую камни. Жалею, что поздно начал, в девяностых было больше возможностей собрать приличную коллекцию.

Вернувшись на кровать, я вынула кольцо из футляра и подержала в ладонях.

— Этот камень новый. Ты его первый хозяин.

— Не я! Ты его хозяйка. Этот камень я купил пять с половиной лет назад, — и он выразительно посмотрел на меня.

— В мае? — неуверенно спросила я.

Он кивнул.

— Я вчера проверил дату покупки.

— Ты думаешь?.. в мае я позвала суженого…

Я надела кольцо на безымянный палец и отставила руку; глядя на кольцо, подумала: «Он моя половинка. Нас словно сводят».

— Чуточку великовато, — я сняла кольцо и надела на средний палец. — Тут лучше! — Вновь полюбовалась на кольцо, то подставляя камень под луч солнца, то убирая руку в тень. — Как думаешь?

Ласково улыбаясь, Сергей произнёс:

— Думаю, что всё мироздание помогало мне встретить тебя. Я в порт приехал рано, потому что Павел время вылета перепутал.

Я забралась на кровать и, не смея проявлять пылкость, поцеловала его в щёку.

— Благодарю, Серёжа. Я… ох, даже не знаю, что сказать… спасибо, что увидел меня… И мне безумно нравится твой подарок!

Он засмеялся и, наскоро меня поцеловав, встал с кровати, потянулся, расправляя спину.

— Давай собираться.

Расстёгивая колье, я рассматривала его крепкие, широкие плечи, мускулистую грудь. На торсе у него нет «кубиков», но живот плоский. Мой взгляд опустился ниже, и дыхание участилось. Он не пускает ни руки мои, ни губы ниже своей груди. Смутившись, я подняла глаза. В его глазах плескалось желание. Я положила колье в футляр, следом кольцо, захлопнула крышку и стала надевать халат. Рукава халата запутались, и пока я боролась с ними, Сергей повернулся спиной и пошёл в ванную. Я проводила взглядом его спину на конус к бедрам, по-мужски компактные ягодицы, длинные ноги.

Кинув на кровать покрывало, я разложила на ней портплед Сергея; сюда же, на кровать выложила его вещи из шкафа.

— Конечно, как у Эльзы, у меня вряд ли получится! Ну уж, как получится! — Я проверила аккуратно ли закреплены брюки на плечиках и разложила костюм по внутренней поверхности портпледа.

— Не так, Маленькая, — остановил меня Сергей.

Я посторонилась. Сергей достал из кармана сумки чехол, вновь вынул костюм; умело расправив каждую складочку, надел на костюм чехол, положил на дно сумки и зажал резинками.

— Вот так.

— Я решила, что это Эльза собирает тебе чемодан.

— Я сам собираюсь в дорогу.

Я подала ему бельё. Он скинул халат мне на руки и начал одеваться.

— Ну раз за дело берётся умелец, я — в душ.

Когда я вернулась, Сергей был одет и даже обут и освобождал от ярлыков мои чемоданы — их только сегодня утром доставили из магазина. Его портплед с застёгнутыми замками стоял на полу у кровати.

Я успевала и одеваться, и вынимать из шкафа свои вещи. Серёжа их упаковывал. Одевшись, я прошлась по комнатам, проверяя, не забыла ли чего. Заглянула и во вторую спальню, которой мы не пользовались.

— Маленькая, иди сюда, — позвал Сергей.

Только я вошла, он протянул ко мне кулак и разжал пальцы, на ладони лежала маленькая цветная тряпочка.

— Что это?

Я залилась жаром.

— Это трусики? — Лицо его смеялось. — Интересно, что они закрывают? Почему я их не видел на тебе?

Я схватила трусы и сердито затолкала в карман сумки.

— Потому что ты не глядел, ты их просто порвал! Не эти, другие, такие же. Эти я успела снять.

Он захватил меня в кольцо рук.

— Ты почему покраснела? А рассердилась почему?

— Они… грязные. Наверное, обронила, когда грязное бельё в мешок упаковывала.

— Глупенькая. Какая же ты глупенькая, Маленькая! — он поцеловал меня в лоб и озабоченно посмотрел на часы. — Пообедать мы с тобой не успеваем, а вот поужинать в самый раз! Чемоданы мы отправим в аэропорт, а сами поедем ужинать… — он сделал маленькую паузу, — в ресторан на Галатской башне. Думаю, успеем и на смотровую площадку.

— Ииии… — взвизгнула я и повисла у него на шее.

— Бегом! — поторопил он. — Времени у нас мало.

Сергей выставил чемоданы в прихожую. Мы надели куртки и покинули номер.

На ресепшен Сергей отдал необходимые распоряжения, взял меня за руку, и я почти бегом, стараясь поспеть за его широким шагом, понеслась за ним в машину.

Но на смотровую площадку мы не успели. Да и столик в переполненном ресторане нашёлся с трудом, но с прекрасным видом на залив Золотой Рог и старый город. Сергей хотел заказать коньяк, но алкоголь в ресторане не подавали, и официант предложил доставить коктейль из бара, расположенного неподалёку от башни.

— Маленькая, ты будешь?

— Да. Будем праздновать! Если можно что-нибудь с имбирём. Серёжка, сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни! Такую полноту счастья я ощущала только один раз, когда Настю впервые увидела.

Криво усмехнувшись, Сергей недоверчиво переспросил:

— Только один раз? — и отпустив официанта, откинулся на спинку стула.

— Я догадываюсь, о чём ты. Твой вопрос не испортит мне день, все вопросы о моём прошлом оправданы.

— Я встретил его в Екатеринбурге в ресторане. Немного поговорили. Мне с ним вспоминать нечего, только ты для обоих интересна. Он сказал, что не может забыть тебя.

Я посмотрела в окно.

— Он был самым настойчивым. Первый мой поцелуй с ним. Он мой первый мужчина. Он отец моего ребёнка. Я замужем за ним была двенадцать лет, и до свадьбы больше четырёх лет вместе. Когда уходил, не пожалел меня — сказал, что изменял все двенадцать лет нашего брака. Настя за два года до смерти нашла его через социальные сети. Она нашла, брошенная им дочь! Не он. Не знаю, чувствовал ли он радость оттого, что она нашла его, сказал ли ей спасибо? Оценил ли, что обиды у неё нет на него?

Я читала только одно письмо из их переписки. Я говорила тебе, Настя немного писала. Мы с Костей после её смерти решили книгу издать. Собирая тексты, я просматривала записи в её компьютере, тогда и наткнулась на письмо. Странное это было письмо. Он поучал Настю, как надо к людям относиться. Судя по письму, он не понимал, каким зрелым и великодушным человеком была его дочь. — Я отвела взгляд от вида за окном и посмотрела на Сергея. — Так вот он и ей наврал, что единственная женщина, которую он любил, это её мать. Этого в письме не было, это Настя мне сама рассказала, когда призналась, что нашла «папу».

Я запнулась. Игла, вонзившаяся в сердце, прервала дыхание. Превозмогая боль, я медленно втянула в себя воздух и покачала головой в ответ на тревогу Сергея.

— Всё в порядке! Понимаешь, так и сказала: «Я нашла папу», ни капли иронии. Я никогда не говорила о нём плохо, никогда его не обвиняла. На вопрос «Почему ушёл?», ответила честно, как понимала: «Встретил свою любовь». Насте одиннадцать было.

Я не виню его, что он ушёл от меня — любовь всегда права. Но он ушёл и от дочери! Нельзя вычёркивать из своей жизни детей, они всегда жертвы в непростых отношениях родителей.

Официант принёс воду в высоких стаканах, тарелки с закуской и фруктами. Пока он расставлял всё это на столе, я смотрела в окно и думала: «Расставания неизбежны, но надо стараться быть бережным, насколько возможно бережным ко всем, кого оставляешь». Думала и видела перед собой растерянные глаза Кости, тряхнула головой, отгоняя тотчас всплывшее чувство вины, и продолжала:

— А знаешь, как он объяснил свой выбор? Сказал, что не может быть таким же подлецом по отношению к своей новой женщине, как все те, кто бросал её до него. Вот так. А Настя себя обвинила: «Я плохая. Я болею. Поэтому папа ушёл». Я эту запись в рисунках её нашла. Тоже после её смерти. — Я прижала ладошку к груди, унимая боль. — Действия красноречивее слов. Настин отец придумал сказочку про себя и про меня. Сам поверил в неё и рассказывает общим знакомым при встрече. О своей любви ко мне, о своём благородстве по отношению к другой. Только Насте места в этой сказке не нашлось.

— Он знает, что Настя умерла?

— Конечно, Серёжа! Костя в списке абонентов Настиного телефона его нашёл и сообщил. На похороны «папа» не приехал. Когда книгу издали, ему отправили, в книгу диск с фотографиями Насти вложили. Подруги Насти из её фотографий видеоролик сделали, с первых дней жизни и до… почти последних. За посылку поблагодарил. Выразил просьбу, чтобы и наши совместные фотографии, типа свадебных, оцифровала и послала. Дескать, нет у него ничего, а хочется, память, дескать.

— Отправила?

Я отрицательно покачала головой и, закрывая тему разговора, придвинула к себе тарелку и взяла в руки приборы.

Поглядывая на Сергея, я любовалась, ласкала взглядом его большие руки, шею, выглядывающую из ворота пуловера. Смотрела, как двигаются его челюсти. Рассматривала лицо — продолговатое с высоким лбом и твёрдым подбородком, с крупным прямым носом с широким основанием и укромно скрытыми ноздрями. «Он первый мужчина, которым я восхищаюсь! Потому что люблю? Да, но не только поэтому! Он на самом деле особенный! А ещё, с ним каждый мой день наполнен счастьем! Потому что люблю? Да, потому что люблю!»

— Серёжа, мне показалось, или ты действительно опасался отказа?

Он сразу понял, что я говорю об «обряде», и улыбнулся:

— Чуть-чуть.

Я засмеялась, не веря.

— Неет.

— Я боялся, что ты скажешь: «Беру в мужья».

Я кивнула — теперь всё сошлось. Мы подняли бокалы с коктейлями и чокнулись.

— За тебя, — сказал Серёжа и повинился: — Прости, Маленькая. Я дурак, к прошлому ревновать глупо.

С последним утверждением я согласилась.

Сергей очень удачно рассчитал время. Пройдя через таможенно-пограничные формальности, мы прямиком прошли в салон самолёта.

Я сразу разулась и с ногами забралась в кресло. Сергей, наоборот, занял собой всё пространство — вытянувшись в кресле, далеко выставил ноги.

— Ты сказала, ты торговала Р. Расскажи, чем ты занимаешься, где работаешь.

Я прищурилась.

— Это допрос? Тебе с подробностями или сухие факты подойдут?

Он расхохотался — вспомнил наш первый полёт. Успокоившись, взял мою руку и поднёс ко рту. Я смотрела, как его губы захватывают самый кончик моего пальца, чувствовала, как зубы прикусывают подушечку, отпускают, и следом другой палец попадает в ласковый плен. Перевела взгляд на его глаза — зелёные с золотыми искорками глаза смотрели внимательно, влекли, не могу оторваться. Я вздохнула и начала рассказывать:

— В найме не работаю с девяносто какого-то года. Погоди. Наверное, с девяносто четвёртого. Пока Союз разрушали, деньги обесценились, моей зарплаты нам с Настей не хватало. Ну да это было в каждой семье в те годы.

Стюардесса попросила занять места и пристегнуться. Я спустила ноги с кресла и защёлкнула замок ремня.

— Я уволилась. Вначале шопингом занялась. Приятельница с прежней работы с собой в шоп-тур пригласила. Она бывалая, ещё при Союзе приторговывала. Деньги я взяла в долг, проценты в те времена были бесчеловечными — один процент в день. В итоге вся моя коммерция только и позволяла оплачивать самое необходимое, да оставлять в качестве подарков членам семьи по тряпке из привезённого товара. Три раза съездила. Сюда в Турцию два раза и в Индию один раз — всё с одним тем же результатом. Хорошо, что с долгами рассчиталась.

Потом с сетевым маркетингом познакомилась. Подписала контракт ради продукта — Компания биологически-активные добавки продвигала. Я понимала, насколько эти продукты Насте нужны, в это самое время она перестала расти, за два года ни сантиметра не прибавила. Рост 142 сантиметра в тринадцать лет. Настя стала принимать продукты, и за месяц сразу два сантиметра плюс! — Я рассмеялась, вспоминая, как мы с ней плясали «джигу», радуясь этим двум сантиметрам. Тогда её кашель ещё не был мучительным, он просто был. — Про биологически-активные добавки разное болтают, но Настя столько не прожила бы, если бы не эти продукты. Чтобы покупать их дешевле, я решила работать в этой же Компании. Я там и поныне, уже двадцать два года. Имею вполне приличный, по меркам Казахстана, конечно, остаточный доход.

Я умолкла и, откинувшись на спинку кресла, закрыла глаза — сотрясаясь всем корпусом, самолёт набирал скорость. Точно так, как всегда делал Костя, Сергей крепко сжал мою руку. Наконец, самолёт оторвался от земли и, набирая высоту, пошёл круто вверх. Я чуть-чуть шевельнула стиснутой ладошкой и прошептала:

— Я никуда от тебя не убегу.

И удивилась: «Я никогда не произносила этих слов Косте, были же и с ним хорошие времена…»

Сергей ослабил хватку и вновь поднёс мои пальцы к губам.

— С Костей встретилась, когда устала быть одна. Одна моя приятельница как-то сказала: «Одинокая женщина подобна разменной монете». Она имела в виду себя, но эта истина годится и для меня. Нет-нет, ты не думай, меня никто не обижал. Просто я не гожусь для отношений, типа «только секс и разбежались». А Костя, он сразу заявил о серьёзности своих намерений. И Насте он понравился. Это всё и решило. Костя очень хорошо к ней относился. Родным отцом, может, и не стал, но стал много лучшим отцом, чем её биологический родитель. Так. Что ещё рассказывать?

Семь месяцев в году мы живём на даче. Как провели газ в дом, так и жить там стали. Дача в предгорьях — воздух чистый, ночью прохладно, не то, что в городе. Дом в этом году в порядок привели, Костя — рукастый, сам многое делает. Учусь огородничеству. Что-то получается, что-то нет. Розы развожу. Целый день провожу на участке, солнца я не боюсь. В ютуб лекцию интересную найду, телефон в травку от солнышка подальше спрячу, сама в земле ковыряюсь и параллельно слушаю, образование повышаю. Я им завидую, — кивнула я на свои пальцы.

Сергей выпрямился.

— Иди ко мне. — Протянул руку, помогая перебраться к себе на колени.

Устроившись, я закрыла глаза, наслаждаясь лёгкими нежными прикосновениями его губ к своему лицу. Прошептала:

— Люблю, когда ты так целуешь… Зимой в горы ходим. Машину оставляем внизу и по серпантину вверх. В баню ездим, тоже в горы. Люблю театр. Три года назад открыла для себя джаз. Я не фанат, ни названий групп не запоминаю, ни джазовых композиций. Просто получаю удовольствие от звучания, от драйва.

Что ещё рассказать? Медитирую, работаю с энергиями. Вяжу. Хлеб сама пеку. — Я засмеялась. — Всю жизнь избегала теста, самые простые блины испечь не умею. Зато пеку хлеб дедовским способом — на закваске и без всяких там хлебопечек. Не смейся, я, и правда, горжусь! Мне бы ещё русскую печь на даче сложить, с огнём я подружилась, даже из сырого костёр развожу. Серёжа, я не знаю, что ещё рассказывать.

— Расскажи, как ты работаешь с энергиями?

— Как? — Я помолчала. — Закрываю глаза и настраиваюсь на объект. Я уже говорила: всё суть энергия. — Я вновь помолчала, размышляя с чего начать. — У меня была огромная потребность контакта с Настей. Я хорошо помнила её ладошки, помнила их мягкость. Помнила взгляд, улыбку, голос, интонации. Но всё это были воспоминания — Настя, застывшая во времени. А я хотела контакта. Только не подумай, что я искала спиритического сеанса. Нет. Нашёлся человек, женщина, которая объяснила, что душа матери и душа ребёнка связаны, и контакт возможен через эту связь. Под её руководством, я вначале училась «видеть» энергии своего тела, потом энергии тела Кости. А потом «увидела» свою матрицу и по связке «пришла» в матрицу Насти. Знаешь, я пережила настоящее потрясение — встретившись с пространством матрицы Насти, я отшатнулась в прямом смысле слова, такое оно бесконечное, слепящее и прекрасное. Подумала: «Как ничтожна я пред Богом» и сейчас же одумалась: «Да не пред Богом, пред Настей!» Как оно пред Богом и помыслить нельзя! Порадовалась, что мы одного «роста», и я могу обнять её. Вначале прощения просила, говорила и говорила, как люблю и скучаю, и всё торопилась — боялась обременить своим присутствием, боялась время у неё отнять. Я ещё долго боялась обременить, месяца через два только освоилась. Настя меня по мирам разным водила, не по физическим мирам, я думаю, это были энергетические слепки цивилизаций Земли. И везде я должна была делать выбор, принимать какие-то решения, и всё это отражалось на моём физическом теле — я чувствовала пульсацию, то там, то сям, жар или, наоборот, озноб. Я скептик, Серёжа, даже при глубоком погружении в «тот мир» частью сознания насмешничала над собой. Понимала, что я «там» другая — нет муки душевной, нет чувства вины, эмоции светлые, да и придумать того, что «вижу» никак не могла, а всё равно насмешничала. Потом приняла без объяснений, приняла, как часть своей жизни. Что ещё сказать? Хочешь, расскажу, как мы сами себя калечим?

Сергей кивнул, и я продолжала:

— По большей части наши энергии текут свободно, потоки разветвляются, иногда сливаются. Но в ряде случаев поток словно наталкивается на преграду, и образуется то ли омут, то ли воронка. Я задалась вопросом: «Почему так?» Ты знаешь, как приходят ответы? Нет? В голове возникает воспоминание, смутная картинка — она и несёт в себе ответ. Мне припомнилась ситуация, где я сердилась и обижалась на маму. Вспомнила и вновь испытала те же эмоции, и воронка, как будто, увеличилась. На месте воронки и будет со временем проблема со здоровьем. Мы состоим из родителей в буквальном смысле, поэтому отрицание родителя не только бессмысленно, оно ущербно, являясь ничем иным, как уничтожением самого себя.

Один раз я видела, как пришла в воплощение. Я — это отдельный сгусток ослепительной энергии, проникающий в отцовско-материнскую субстанцию, кстати, менее яркую, чем Я. Первоначально субстанция неоднородна, ну, как монада, что ли, только центр общий, куда Я и проникает. Прорастая, Я присваивает субстанцию. Серёжа, соскучилась я уже рассказывать. Ты что-нибудь расскажи. Ты мир видишь. Я дома сижу.