Бесплатный фрагмент - Тяжелые дороги жизни

---

На склоне своих лет я неоднократно задавал себе вопрос: «Какой след оставил ты в жизни для потомков и в истории?» Но ответа найти не мог.

Видимо, моя девяностолетняя жизнь на своем пути имела массу морально-физических, как внешних, так и внутренних, препятствий, пробиваясь через которые большинство измученных и лишенных разными методами и путями были отправлены в загробный мир.

Все эти отрицательные негативные величины способствовали только крушению тоталитарного режима — строя Советского Союза, к чему через 70 лет мы и пришли.

Теперь — с девяностых годов двадцатого столетия — мы живем пока при пресловутом советском капитализме, при полной демократии и свободе слова. Однако этот капитализм принес нам немало отрицательных явлений: разрушены сельское хозяйство и промышленность, массовая безработица и нищета, коррупция и мошенничество, обманы и грабежи.

Мой путь к новой жизни, мягко говоря, был далеко не легким и пролегал через тоталитарный бурелом невзгод и лишений, только благодаря неукротимому темпераменту и безграничной силе воли я подхожу к своему девяностолетнему юбилею (12.04.2011) — эта трагическая судьба и есть часть души нашей истории, а поэтому я решил и считаю своим долгом подробно изложить потомкам свой жизненный путь.

Этим предисловием к своей истории жизни я обращаюсь к молодым, которые не пережили ужасов тоталитарного режима.

---

Родился я в очень тяжелое время, шла Гражданская война. Прошло всего три года, как в России большевики захватили власть и стали создавать новое социалистическое государство: Союз Советских Социалистических Республик — СССР.

Шел 1920 год. Мама, Елизавета Аркадьевна Друйкина, будучи мной беременна, находилась у своих заболевших родителей в местечке Лепель (Белоруссия), вблизи с границей Польши. К новому 1921 году мама выехала к папе (Моисей Иосифович Динерштейн) в город Ростов-на-Дону. Подъезжая к городу Минску, мама почувствовала себя плохо; ее в городе Минске высадили и отвезли в родильный дом, где 12 апреля 1921 года я и родился.

Немного позже, но уже втроем: мама, папа и я — поехали в город Ростов-на-Дону, где у нас была трехкомнатная квартира в двухэтажном доме, на втором этаже, на ул. К. Маркса и Ф. Энгельса. Три комнаты цепочкой, одна за другой, были расположены перпендикулярно улице, куда выходило окно последней комнаты, все комнаты между собой смежные (проходные): вторая примыкала к последней, потолок был застеклен, и днем было светло; третья примыкала ко второй, и окно ее выходило в парадный коридор, правее входной двери квартиры. Коридор был общим, где стояли кухонные столы с посудой, примусами и керосинками, а рядом у каждого стола стояли ведра с совками, вениками и тряпками. Во дворе дома находился ликероводочный завод, поэтому гулять во дворе дома рискованно, так как иногда снуют автомобили.

Вскоре, 20 июля 1923 года, родилась моя сестра Зина, и мы продолжали уже вчетвером жить в прекрасном и уютном городе Ростове-на-Дону, который утопал в садах, скверах и бульварах, где почти никогда не было зимы.

Основным транспортом в то время были трамваи, конки и извозчики на пролетках и тарантасах; автомобилей почти не было. Единственное, что огорчало жизнь ростовчан, — беспредельное воровство, мошенничество, грабежи и обман. Эти криминальные события, к сожалению, не обошли стороной и нашу семью.

Мне было пять лет, а сестре три года; мама поставила в коридоре (общая кухня) разогревать кастрюлю борща с мясом, а сама пошла за чем-то в магазин, заперев нас в квартире на ключ. Вернулась вскоре домой и спрашивает нас: «Кто к нам приходил?» Мы игрались, и у нас никого не было; значит, прямо с примуса сняли кастрюлю с борщом и унесли. Мы с сестрой испугались и заплакали, но мамочка нас успокоила.

Мама нас накормила, а сама ушла по своим делам, заперев нас дома на ключ. Вскоре раздался стук в дверь, спрашиваем: «Кто там?» Отвечают: «Детки милые, здравствуйте, это я, тетя Соня, сестра Сары Ильиничны, решила вас проведать».

У нашей семьи были очень близкие знакомые, с хозяином которого работал наш папа. Его жену звали Сара Ильинична, они жили в своем большом доме, где был огромный сад и огород, они часто приглашали нашу семью в гости. Сегодня из этой семьи живут в Москве их внуки и правнуки, хотя, к сожалению, с ними контакта не имеем.

— Тетя Соня, мы очень рады вашему приезду, но дверь открыть не можем, так как мама нас заперла.

— Вы, детки, не волнуйтесь, а откройте мне окно, и я к вам залезу.

Я с сестрой обрадовались, открыли окно, которое выходило в коридор-кухню, и тетя Соня влезла к нам в квартиру; подошла к нам, обняла, расцеловала и начала с нами беседовать, а затем сказала: «Что я с вами попусту болтаю? Вот вам деньги и идите купите себе гостинцы». Мы с радостью взяли деньги, вылезли через окно в коридор и пошли на улицу. Нагулявшись и наигравшись, мы по пути домой купили сладости и радостные вернулись домой, но ни тети Сони, ни мамочки дома не было. Когда мамочка вернулась домой, мы с радостью рассказали, какой милый и добрый гость к нам приходил и как мы доброжелательно впустили ее в квартиру. Вскоре домой пришел папа, и мы сели обедать, а мама сказала: «Нас сегодня навестил гость, когда меня не было дома, и обокрал квартиру». Рассказала папе, как эта гостья попала к нам в квартиру. После этого случая родители нас никогда не оставляли дома одних, и мы стали постоянными спутниками наших любимых и дорогих родителей.

Мама пошла с нами в магазин, а по дороге мы зашли в аптеку, и нас мама оставила в тамбуре аптеки. К нам сразу подошел молодой человек, сорвал с наших голов белые каракулевые шапочки и убежал. Сестра заплакала и стала кричать, мама сразу к нам подбежала, но воришки и след простыл.

Воспитывались мы дома и очень любили, когда мамочка рассказывала или читала нам сказки и рассказы, учила рисовать и собирать из кубиков разные картинки. Папа был всегда очень занят, но, если находился с нами, это был большой праздник. Иногда в выходные дни мы всей семьей ходили к реке Дон, она казалась нам огромной, ведь по ней плавали большие пароходы и разного рода лодки. Мы иногда тоже на лодке плавали по реке и видели в воде разных рыб. Летом мы не упускали возможность покупаться в реке, а к осени по реке плавала масса арбузов. Наш город был всегда завален разного рода фруктами, особенно бахчевыми культурами и виноградом. Когда по разным делам мы с родителями ходили в город, нам всегда покупали натуральный виноградный сок.

По всему городу стояли столики, на которых были закреплены соковыжималки с большой воронкой, а рядом со столиками стояли огромные плетеные корзины с разными сортами винограда. Память об этом прекрасном городе Ростове-на-Дону, где прошло наше раннее детство, сохранилась по сей день.

В 1928 году папу перевели работать в Москву, где нас поселили в гостинице «Националь», находящейся на углу улицы Тверской и Охотного Ряда. Этот переезд оставил у нас много впечатлений: широкие улицы, большие дома, множество разных магазинов и театральных заведений. По городу ездят автобусы, трамваи, но много было и конной тяги, а автомобили проезжали редко. Рядом с гостиницей по улице Охотный Ряд стоял большой дом — американское посольство; напротив него, через улицу, стоял Кремль, вдоль стен которого расположен сквер. На самой площади Охотный Ряд находился большой фонтан, вокруг которого разворачивались трамваи. Позади этой площади находилась Красная площадь, которая была выстлана деревянными шестигранными кубиками, а в центре площади, у Кремлевской стены, стоял деревянный мавзолей, где покоилось тело бывшего вождя и основателя Страны Советов В. И. Ленина (Ульянова), лежащего в обрамленном стеклом гробу и одетого в костюм цвета хаки (темно-зеленый) военного покроя и в хромовые сапоги.

У мавзолея круглогодично и круглосуточно стоял почетный караул солдат кремлевской службы. Этот мавзолей мы не раз посещали. Вскоре нас переселили в одноэтажный барак-общежитие, находившийся на стыке Второго Обыденского и Курсового переулков; здесь мы жили в комнате 15 м2. Кухня, туалет и прихожая были общими. На кухне стояло 10 кухонных столов с подвешенными над ними полками для посуды; на столах стояли примусы, керосинки и разного рода подставки и специи, а рядом у каждого стола стояли ведра с тряпками, совки и веники. Несмотря на такие посредственные жилищные условия, мы были очень довольны, что выбрались из гостиницы.

Вскоре я стал ходить в школу, находящуюся от нашего жилища через несколько домов. Мама с Зиной занимались хозяйственными делами; папа работал и учился в вузе. Моя обязанность была в обеспечении семьи керосином, необходимым для приготовления питания, уборки комнаты и общественных мест, для стирки белья, купания и личной гигиены. Ведь горячей водопроводной воды не было, и поэтому ее приготавливали на примусах и керосинках. За керосином я ходил на противоположный берег Москвы-реки по ее дну. В то время гранитных берегов у реки не было, а на дне реки, за храмом Христа Спасителя, лежали мелкие камни типа гравия, которые не покрывались водой, и я по отлогим берегам реки, с бидонами и бутылками в руках, переходил Москву-реку, не замочив ноги. Керосинная лавка находилась в 500 метрах от нынешнего Театра эстрады, в стороне большого каменного моста. В то время в здании нынешнего Театра эстрады находился первый детский кинотеатр, который нередко мы посещали.

Меня и Зину родители часто отправляли в сельскую местность и на длительное время, где жила семья папиной родной сестры Анны Иосифовны, которую все родственники называли тетя Аня. Эта семья в 30-е годы ХХ века жила в Ярославской губернии Борисоглебского района в селах: Неверково, Великое, Петряевка. И везде у них было личное подсобное хозяйство: корова, две свиньи, две лошади, куры, индюшки, кошка и две охотничьих собаки — русская гончая по кличке Марс и ирландский сеттер (сука) по кличке Леди.

Семья тети Ани состояла из четырех человек: муж Карл Карлович, сын Нил и домашняя работница Эмилия. Дом был большой деревянный, и места хватало всем. Мы с Зиной с большим желанием всегда приезжали к ним в деревню, и нас очень радушно принимали.

Дядя Карлуша был статный мужчина роста выше среднего плотного телосложения с обаятельным взглядом; он имел высшее образование по лесному хозяйству, очень красиво и грамотно писал, был всесторонний эрудит, вел и грамотно содержал свое огромное домохозяйство. Они имели свой большой огород. Сам воспитывал не только нас, но и своих животных: лошадей и собак, последние всегда участвовали во всесоюзных выставках и полевых охотничьих испытаниях и были многократными призерами, победителями и чемпионами, за что награждались дипломами, грамотами и медалями разного ранга. Эти собаки имели на редкость завидную, чистокровную родословную, подтвержденную соответствующими документами. Лошадей дядя Карлуша воспитывал тоже сам; когда жеребята стояли твердо на ногах, выводил регулярно на прогулки и пробежки, а повзрослевших сам объезжал под седлом и запрягал в телеги или тарантас, объезжая по дороге.

Он был грамотным, опытным хозяином и мастером на все руки. Мог отбить косу, наточить и направить бритву, пилу, топор, наколоть дров, накосить сена, сделать скворечник, крыльцо, ворота, настелить полы и покрыть крышу, поставить забор, починить телегу и сбрую. Также он был отличным охотником, завидным и признанным кинологом; его статьи о законах охоты, мастерстве охотника, подборе охотничьего ружья и уходе за ним, воспитании охотничьих собак многократно печатали в журналах «Охотник» и «Охотничье хозяйство».

Нас с Зиной наши дорогие тетя Аня и дядя Карлуша воспитывали собственным трудовым примером: мы помогали убирать дом, двор и хозяйские постройки, скотские помещения, кормить птицу и животных, вывозить на огород навоз и вспахивать его, обрабатывать землю, засаживать огород и убирать поспевший урожай. Поездки в деревню нас с Зиной приучили к труду, и мы с огромной благодарностью и любовью по сей день помним наших дядю Карлушу и тетю Аню и благодарим за достойное трудовое воспитание.

В 1934 году они вынуждены были переехать на Урал, в деревню Дешевая, в 140 км от города Свердловска, где жили в служебном доме, а через год они переехали на станцию Шамары, что в 100 км от города Свердловска, и жили тоже в ведомственном доме лесхоза, где работал дядя Карлуша. На территории станции находился поселок, в низине которого протекала река Сылва, по которой сплавляли даже лес. На этой реке мы часто купались, плавали на лодке, ловили рыбу и раков. Это был сказочный рай, так как на сотни километров вокруг не было никаких промышленных предприятий. Вокруг поселка стоял сплошной лес — тайга, куда дядя Карлуша и тетя Аня ходили в сезон на охоту.

Охота всегда была богатая; вокруг было много разной дичи: рябчики, вальдшнепы, утки, куропатки, бекасы, зайцы, дикие кабаны, медведи и волки. На двух последних животных изредка ходили тоже охотиться и их шкурами застилали в доме полы. Со временем и я с Нилом стали ходить тоже на охоту, а когда я уже был семейным, то приезжали в Шамары со своими детьми, где и Надюша всегда с удовольствием с нами выезжала. Лес был очень плодовитым, любые грибы, ягоды: черника, костяника, клюква, земляника, ежевика и малина. Все эти дары природы были подспорьем к домашнему столу, но отнимали много времени на ходьбу в лес и заготовку, однако мы с радостью и зачастую посещали тот экологически чистейший кладезь бодрости и здоровья. Ежегодное и длительное пребывание в этих оздоровляющих краях значительно укрепляло нашу семью и духовно, и физически.

В этом поселке Шамары поезд, идущий из Москвы, останавливался только на 5 минут, а поезд, идущий на Москву, вообще здесь не останавливался, и, чтобы нам уехать домой, на Москву, мы на рабочем поезде добирались до города Свердловска, а от него на Москву; однако наши выезды постоянно продолжались.

Тетя Аня не только занималась профессионально сельским хозяйством, но была еще незаурядным медиком, чудесно готовила, с успехом владела домоводством; была любимой женой, матерью, сестрой, тетей, свояченицей и соседкой; была прекрасным охотником и кулинаром. Они оба — тетя Аня и дядя Карлуша — были очень трудолюбивы, энергичны, доброжелательны и гостеприимны. У них зачастую гостило до восьми человек. Где бы они ни жили, их авторитет был огромный. Двери их дома для всех всегда были открыты.

Селяне и соседи были желанными гостями, а в трудные минуты всегда находили в их доме бескорыстную помощь; пожелания и просьбы прихожан всегда своевременно выполнялись. Они оба были безграничной отзывчивости, дружелюбия, корректности и вежливости. Благодаря нашим постоянным выездам в деревню и радушному приему нас тетей Аней и дядей Карлушей мамочка и папочка получили достойное высшее образование.

В 1934 году папа, как пайщик, выкупил трехкомнатную квартиру в пятиэтажном доме, без лифта, на пятом этаже, по адресу ул. Новослободская, д. 67/69, кв. 96, подъезд 6. Это была благоустроенная, комфортная квартира, состоящая из двух десятиметровых смежных комнат, окна которых выходили на улицу; третья комната 18 м2 с балконом и большим окном, выходящим во двор; длинный пятиметровый коридор, восьмиметровая кухня и раздельная ванна и санузел. Напротив дома, через проезжую часть дороги, где ездили и трамваи, находился детский парк, на месте которого когда-то был погост, а рядом средняя школа №18, куда нас мама водила в первые годы учебы. Позже нас мама перевела в школу №207, где не надо было переходить через проезжую часть дороги. В этой школе прошла наша юность, и эту десятилетку я закончил в 1939 году.

Мы постоянно вели плодотворный, насыщенный и энергичный образ жизни; наряду с учебой в школе, мы принимали участие в общественной жизни и пионерском движении; проводили тематические викторины и пионерские сборы, участвовали в различных походах и экскурсиях, посещали разные музеи, выставки, кинотеатры, театры и стадионы; занимались в секциях: стрелковой, кавалерийской, парашютной, санитарной службы. За успешные занятия в секциях нас награждали грамотами и нагрудными знаками: ГТО — «Готов к труду и обороне», ВС — «Ворошиловский стрелок», ГСО — «Готов к санитарной обороне» и другие.

В доме, где мы жили, при помощи райкома комсомола я добился нежилого помещения и организовал Клуб молодежи. С помощью товарищей собрали по дому книги с художественной литературой, и появилась общественная библиотека; жильцы дома подарили нам пианино. Этот клуб нас объединил и позволил культурно и плодотворно в свободное время встречаться и общаться по интересам: читали книги, пели песни, танцевали, играли в шахматы, шашки и домино.

Многому нас научила газета «Пионерская правда», мы в порядке обмена опытом посещали дворцы и дома пионеров других районов. Я лично даже принимал участие в конкурсе проекта Городского дворца пионеров. Во второй половине апреля месяца 1937 года я получил паспорт, став совершеннолетним гражданином. Однако через полмесяца после этого переходного периода в нашей семье — 30 апреля 1937 года — эта прекрасная, познавательная, многообещающая и радостная жизнь рухнула в один день на много десятилетий. В этот предпраздничный день мы с папой ушли в город за покупками к празднику 1 Мая.

Приходим домой во второй половине дня с покупками, мама открыла нам дверь и сказала, что папу ждут какие-то двое мужчин, мы вошли, поздоровались с ними, после чего они заявили: «Мы сотрудники НКВД и пришли произвести у вас обыск». Папа попросил их предъявить удостоверения и ордер на обыск; они ознакомили папу с документами и прошли с ним в его комнату; один чекист сел у папиного стола возле телефона, а второй стал с папой осматривать квартиру. Не найдя ничего криминального, они вернулись в папину комнату и стали осматривать открытый книжный шкаф, где находились профессиональные учебники и справочники, художественная литература и ряд сочинений К. Маркса, Ф. Энгельса, Г. Плеханова, первое издание В. Ленина и политические словари. Осмотрев книги, чекист спросил папу: «Почему у вас сочинения Г. Плеханова, ведь его произведения запрещены?» Папа ответил: «Во-первых, это сочинение Г. Плеханова издано у нас, в Советском Союзе, во-вторых — это моя личная библиотека, которой пользуюсь только я; в-третьих — я никогда свои книги никому не давал, не продавал и не выкидывал».

Затем чекисты спросили у папы: «Есть ли у вас оружие и если есть, то предъявите разрешение». «Да, есть», — ответил папа и, открыв ящик письменного стола, достал личное оружие с документами на него и передал чекисту.

Закончив обыск и не найдя ничего криминального, предъявили папе ордер на арест и попросили одеться и пойти с ними. Мама подбежала к папе, обняв его и рыдая, стала целовать. Чекисты, успокаивая маму, сказали: «Ваш муж через 2—3 дня вернется домой». Мама вскоре отошла от папы и стала собирать его вещи. Папа расцеловался с нами, взял портфель с вещами и ушел с чекистами. У подъезда дома стояла автомашина «Эмка». Они сели и уехали. С этого рокового дня мы никогда больше не видели папу (архивные материалы об аресте см. в приложении).

Однако после того как чекисты увезли папу, мама долго не могла успокоиться, да и я с сестрой наплакались. Вечером, придя в себя, мама сказала нам: «Дети, нас постигла незаслуженная трагедия, я знаю, папа был честным коммунистом, членом ВКП (б) — Всесоюзная коммунистическая партия большевиков — с 1917 года; он был ответственным руководителем в Наркомземе СССР (Народный комиссариат земледелия), занимая должность начальника Главного управления животноводства СССР. В 1936 году по стране проводилась массовая чистка членов ВКП (б), и папа прошел ее успешно под бурные аплодисменты; все эти папины заслуги, безупречный многолетний труд и общественная деятельность вселяют в меня надежду, что папа через недельку вернется к нам домой; завтра день 1 Мая — международный праздник, и ты, сынок, должен со школьными товарищами пойти на демонстрацию на Красную площадь».

Утром 1 мая, придя в школу, встретился с одноклассниками, и вдруг к нам подошла комсорг школы Татьяна Ивановна и, обращаясь ко мне, сказала: «Ты на Красную площадь с демонстрантами школы не пойдешь, так как арестован твой папа». Я, обескураженный, был вынужден уйти домой, а по дороге подумал: «Видимо, теперь для нас радостные дни закончились». Мои предположения вскоре оправдались: соседи перестали с нами здороваться, в квартиру к нам перестали заходить, соученики смотрели на нас с презрением, товарищей и друзей не стало.

Морально было очень тяжело жить и находиться в такой отторгнутой обстановке — мы стали отверженными в родной стране. Мамочка еженедельно посещала Бутырскую тюрьму, думая, что здесь находится папа, но никто не сообщал, где находится наш папа. Однако мама продолжала ходить в Бутырскую тюрьму, пытаясь передать передачу, письмо, деньги, но, увы, ничего не принимали и сведения о папе не давали.

Единственные, кто нам не только сочувствовал, но и поддерживал нас, не оставлял в одиночестве в этом мире, — это папина сестра Анна Иосифовна Рубина и ее семья. Они нас постоянно поддерживали не только морально: письмами, телефонными звонками и наездами, но и материально: регулярно высылали нам продовольственные посылки и овощные и фруктовые консервы своего производства и изредка деньги.

Через полгода после ареста папы — новая семейная трагедия. 4 октября 1937 года арестовали маму, а я с Зиной продолжали жить одни и посещать школу; но через месяц после ареста мамы, 7 ноября, к нам пришли два сотрудника НКВД с намерением взять от нас письмо в газету об отказе от родителей — врагов народа, мы отказались, и нас хотели арестовать, но Зина подняла такой крик и плач, призывая соседей нас спасти, что чекисты не стали нас трогать и ушли. Однако еще через несколько дней после ухода чекистов к нам явилась, как показалось, очень миловидная женщина и представилась как сотрудник отдела опеки. Выслушав историю нашей трагедии, она сказала: «Я сейчас вскипячу чайник, и мы вместе сядем за стол, покушаем и заодно поговорим о вашей дальнейшей судьбе». Мы с Зиной стали помогать ей накрыть стол, а когда сели за стол кушать, эта женщина стала объяснять нам причину своего визита к нам: «Общество опеки, узнав о трагедии в вашей семье, направило меня к вам, чтобы оказать вам помощь. Я вас определю в дом пионеров, где вы будете жить, питаться и одеваться, а учиться будете продолжать в своей школе. Когда закончите школу и пойдете работать, вам вернут эту квартиру, а сейчас давайте соберем вещи и поедем в дом пионеров». Мы с Зиной ей поверили, и она стала нам помогать собирать вещи. Заперев квартиру, мы вышли с ней на улицу, сели в автомашину «Эмка» и поехали, а время было уже позднее. Через какое-то время мы подъехали к большим воротам, они открылись, и мы въехали в большой плохо освещенный двор. К машине подошли сразу двое мужчин в военной форме, открыли дверь автомашины и грубо сказали: «Что сидите? Приехали, вылезайте из машины, берите свои вещи, чемоданы и следуйте за нами». Мы с Зиной вылезли из машины, взяли свои вещи, и нас эти грубияны-чекисты повели в дом на второй этаж. Здесь мы оставили вещи, сняли пальто и головные уборы, после чего эти сотрудники повели нас в одну из комнат, где в разных положениях и позах нас по отдельности несколько раз сфотографировали, а затем сняли отпечатки пальцев.

После той процедуры мы оделись, взяли свои вещи, и нас проводили в другое здание, где наконец поселили, и мы сразу легли спать, ибо время было за полночь, но я долго не мог заснуть и понял, что это за дом пионеров; позже мы узнали, что этот дом находится на территории Даниловской тюрьмы, где содержатся дети репрессированных родителей, от малюток до совершеннолетних. Спали мы по пять человек в комнате, питание было трехразовое, была библиотека и игровое помещение, могли слушать радио и смотреть кинофильмы.

В этом доме вместе с нами дежурили воспитатели, женщины, являющиеся сотрудниками НКВД. Они внимательно следили за поведением каждого ребенка, а закончив смену, в письменной форме давали руководству характеристику на каждого ребенка. Через несколько дней я обратил внимание на отправку детей в разные детские лагеря и колонии. Регулярно приходили путевки в детские дома-колонии из разных республик и городов, куда отправляли временно проживающих здесь детей. Воспитательницы отбирали кандидатов на отправку, а если это были сестры, братья или брат с сестрой, то их отправляли в разные детские учреждения разных республик или городов. В первую очередь воспитатели старались отправить в детские дома малышей.

Через неделю пребывания нас в этом доме меня вызвал майор и предложил у них работать, так как у меня есть паспорт и я отношусь к совершеннолетним лицам. Я его внимательно выслушал и ответил:

— У вас работать я не намерен, ибо вы арестовываете и сажаете безвинных людей.

Майор выслушал доводы моего отказа у них работать и сказал:

— Я искренне намерен оказать тебе помощь, иди к себе в детприемник и хорошо обдумай мое предложение.

Через несколько дней майор снова пригласил меня, и я ему сказал, что свое мнение не изменил. Майор ответил мне:

— К сожалению, мои надежды не оправдались, и мне тебя очень жаль.

Но я беседу продолжил и сказал:

— А мне вас очень жаль.

— А почему? — спросил майор.

— Вы будете меня куда-то отправлять этапом, но я до места не доеду.

— Ты что, в пути покончишь самоубийством?

— Я же еще молодой и не дебил, зачем самоубийство, а вот вас будут ожидать большие неприятности, так как я к месту назначения не приеду.

— Что еще хотел бы ты мне сказать?

— Отпустите меня на волю, у меня есть паспорт, и я буду продолжать учиться и работать.

— Без жилища тебя нигде не примут, если есть хорошие знакомые, которые тебя приютят, дай мне их телефон и адрес.

— Дать телефон хороших знакомых, чтобы и их посадили? Не дам.

— Ладно, иди отдыхай в детприемник, нужен будешь — я тебя приглашу.

После ноябрьских праздников 1937 года майор вновь меня пригласил и, улыбаясь, вручил мой паспорт, дал 30 рублей денег, и сопровождающий сотрудник довез меня до Добрынинской площади, мы распрощались, и я поехал на Белорусский вокзал. Два дня я ездил на пригородных поездах, а на третий день свободы пошел к нашим близким и отзывчивым знакомым Могилевским, которые жили на улице Немировича Данченко, и рассказал им нашу с мамой и Зиной трагедию, дал номер телефона Даниловского приемника, который мне сообщил освободивший меня майор. Несмотря на то что семья Могилевских состояла из пяти человек, проживающих в малогабаритной трехкомнатной квартире, они меня сразу приняли и приютили, и я продолжил посещать школу. Через неделю, как они меня приютили, их бабушка Елена Владимировна взяла из Даниловского детприемника Зину, и мы оба стали у них жить на полном обеспечении; так что новый 1938 год мы с Зиной встретили в семье Могилевских. За оказанный нам с Зиной комфортный приют мы старались отблагодарить Могилевских нашим к ним вниманием: помогали накрывать и убирать столы после приема пищи, подметали и мыли полы, ходили за продуктами в магазин, убирали квартиру и мыли посуду, выносили мусор. Жизнь наша была не сладка, постоянная скука о родителях, про которых не было никаких известий, но зато мы были на свободе.

В феврале месяце 1938 года я пошел на прием к Надежде Константиновне Крупской, которая занималась решением детских проблем. Она внимательно выслушала меня и сказала: «У вас не решен самый главный вопрос — жилищный, который я решить не могу, поэтому вам следует обратиться к Михаилу Ивановичу Калинину, который является всесоюзным старостой и обладает большой государственной властью». Я поблагодарил ее и ушел, не теряя надежды.

Через неделю я с Зиной пошли на прием к М. И. Калинину; военный нас препроводил в кабинет М. И. Калинина, который нас очень любезно принял и, выслушивая нашу семейную трагедию, что-то записывал, а потом сказал: «Я вам сейчас конкретно ничем не могу помочь, ибо главный квартирный вопрос может решить только Н. И. Ежов, к которому я советую вам обратиться. Когда ваш квартирный вопрос будет решен, приходите ко мне, и я вас направлю учиться или работать, куда вы пожелаете, а пока опять присядьте, покушайте, и вот вам 50 рублей на семейные расходы». Об этом походе мы рассказали Борису Петровичу Могилевскому, после чего он нам сказал: «Вам М. И. Калинин дал единственный правильный совет, ведь без жилплощади вы ни на учебу, ни на работу не сможете поступить, так что надо добиваться приема к Н. И. Ежову».

Эти походы, обращения и ходатайства отнимали много времени, и это в какой-то степени отражалось на нашей учебе. Однако я знал, что под лежачий камень вода не течет, значит, нашу судьбу мы обязаны и должны решить только сами.

В марте 1938 года я пошел на Лубянку в дом НКВД и подал заявление на имя Наркома внутренних дел СССР Н. И. Ежова с просьбой вернуть нам квартиру. Мне дали бумагу с номером телефона, по которому я через неделю должен позвонить, и мне скажут, куда и в какое время прийти на прием к Н. И. Ежову. Когда через неделю я позвонил на Лубянку, мне сказали, какого числа, в какое время и куда я должен явиться на прием. В указанный день и время я явился на Лубянку, и военный меня проводил в кабинет Н. И. Ежова. Последний встал из-за письменного стола, поздоровался со мной за руку и сказал:

— Таких посетителей у меня пока не было, проходите, присаживайтесь и расскажите, какая беда вас заставила явиться к нам?

Я высказал причину своего визита к нему в связи с нашей семейной трагедией, он, внимательно слушая мой рассказ, стал что-то записывать, а потом вдруг спросил:

— Вы в какой школе и в каком классе учитесь?

Я ответил:

— Школа №207 Октябрьского района, в 9 «А» классе.

— А какая у вас оценка по русскому языку?

— Выше четверки у меня по русскому никогда не было. А в чем дело? При чем здесь оценка русского или другого языка?

— В том, молодой человек, что вы не умеете писать заявления.

— Николай Иванович, извините меня, но ведь в школе не учили писать заявления в разные учреждения.

— Ох, какой ты мудрый, ну ладно, я это между прочим спросил, а сейчас мы с тобой попьем чайку с бутербродами и пирожками, а потом продолжим нашу работу-беседу.

Принесли чай, пирожки и бутерброды, я с большим удовольствием покушал, а оставшуюся еду Николай Иванович Ежов попросил прислужника положить в пакет. На душе у меня стало как-то веселей, и мы продолжали беседу. Заканчивая беседу, Николай Иванович сказал:

— Я вам сейчас дам записку с номером телефона, именем и отчеством товарища, который занимается вашим вопросом. Но у меня к вам просьба: убедительно прошу, когда ваш вопрос будет решен, а он будет решен положительно, эту записку, с номером телефона и именем и отчеством, не забудьте сжечь.

— Я, Николай Иванович, как только этот вопрос ваш сотрудник решит, эту записку отдам ему, и пусть сам решает ее судьбу.

— Да ты действительно мудрый, вот тебе 50 рублей на расходы и пакет с бутербродами, что ты не доел; желаю тебе здоровья и благополучия.

Мы попрощались, и я ушел, сомневаясь в его обещании, так как после всех безвинных и бессудебных арестов доверие к сотрудникам НКВД было подорвано.

Как-то в апреле месяце 1938 года я пошел за хлебом в Филипповскую булочную, что на улице Горького. Зашел в булочную, увидел телефон-автомат и стал звонить товарищу Николаеву, который занимался нашим квартирным вопросом. Вдруг он мне говорит: «Езжайте сейчас на вашу квартиру». Я от радости забыл про хлеб и поехал на Новослободскую улицу, где мы жили. Поднялся на пятый этаж, а квартира наша опечатана. Пошел в домоуправление, захожу, а за мной следом заходит какой-то мужчина. Я подошел к столу, где сидит домоуправ товарищ Вахнов, и прошу его дать мне ключи от квартиры №96, где мы проживали. Вахнов встал из-за стола и взволнованным кричащим тоном сказал: «Ты откуда бежал, какие тебе ключи, жидовская морда?» Я оторопел, а стоящий сзади меня мужчина встал впереди меня и говорит домоуправу: «Кто вам дал право кричать на посетителей и нецензурно выражаться? Вы что кричите и оскорбляете молодого человека, вежливо обратившегося к вам со своей просьбой?» Домоуправ повышенным тоном ему заявил: «Это не ваше дело делать мне замечания, здесь я хозяин и без посторонних лиц разберусь с этим предателем». Оказалось, что мужчина, ставший впереди меня и сделавший замечание домоуправу, был сотрудник НКВД, он подошел поближе к столу домоуправа и, показав ему свое служебное удостоверение, спросил: «Вы кто такой, что так грубо себя ведете с посетителями?» Вахнов ответил: «Я домоуправ и несу личную ответственность за должный порядок в своем хозяйстве». Сотрудник НКВД на его ответ сказал: «Сейчас возьмите ключи от квартиры №96, пригласите двух дворников и пройдемте со мной и с этим молодым человеком в его квартиру, где вы и дворники будете понятыми». Мы подошли к квартире, сотрудник НКВД ее распечатал, открыл дверь, и мы все вошли в квартиру. Сотрудник осмотрел квартиру и посоветовал мне занять отдельную и самую большую комнату 18,5 м2 с балконом и окном, выходящим во двор. Я поблагодарил за совет и стал переносить вещи из двух 8 м2 смежных комнат: книги, учебники, вещи, кровать (оперативник стал мне помогать, чтобы сократить время передачи мне квартиры). Когда я понес в свою комнату папино пальто и бурки, домоуправ меня остановил и сказал: «Это вещи не твои, и положи их обратно, откуда взял». Оперативник услышал это и сказал домоуправу: «Отойдите к входной двери квартиры и молча наблюдайте за передачей молодому человеку вещей и комнаты».

Когда необходимые нам с Зиной вещи и мебель с помощью оперативника перенесли в отведенную мне комнату, оперативник опечатал две смежные комнаты, я расписался в документе в получении комнаты, и он отдал мне ключи от квартиры, мы все вышли на улицу, где я отдал оперативнику записку с его фамилией и телефоном, он при мне достал спички и сжег эту записку, после чего мы распрощались.

Несмотря на то что я был очень уставший и голодный, сразу поехал к Могилевским, купив по пути хлеба. Могилевские моим долгим отсутствием были очень встревожены и напуганы, когда я показал им ключи от моей теперь квартиры, — их лица озарились улыбкой и душевной радостью, тревожный взгляд их пропал, и они, успокоившись, стали к обеду накрывать стол.

Теперь мы с Зиной имели свою жилплощадь и были довольны, что не стали излишней обузой приютивших нас душевно отзывчивых Могилевских. Материально было тяжело, но посещать школу стали регулярно, она ведь теперь рядом с нашим домом. Снова материально мы себя обеспечивали работой в своем доме: Зина убирала у соседей квартиры, выносила мусор, иногда ходила в магазин; я соседям натирал паркетные полы, вытряхивал и чистил ковры. Соседи рассчитывались с нами кто едой, кто продуктами, кто деньгами. Также нам помогала наша дорогая тетя Аня, высылая с Урала продуктовые посылки.

Наряду с учебой в школе, я решил приобрести специальность, чтоб иметь стабильный заработок, — учился еще в ФЗУ при Московском тормозном заводе, которое находилось на Лесной улице, 10 мая 1938 года закончил ФЗУ, и меня зачислили слесарем 6 разряда, но работал я только во вторую смену, чтобы закончить учебу в средней школе и получить диплом о среднем образовании. Через четыре месяца моей работы на заводе в газете «Правда» появилась статья «Молодой рабочий тормозного завода Динерштейн за смену выполнил четыре рабочих нормы». Вскоре после этого меня из цеха сборки валовой продукции перевели в цех опытных конструкций, где я познакомился с известными всему миру конструкторами Матросовым, Казанцевым и его сыном, Шавгулидзе. Их изобретения были признаны во всем мире. Даже сегодня изобретенные ими для железнодорожного транспорта приборы: краны машинистов, тормозные агрегаты, компаунд и тандемные насосы — стоят на железнодорожных вагонах и локомотивах. Начальником этого экспериментального цеха был доктор технических наук Крылов Владимир Иванович. Работа в этом цеху была творческая и интересная. Цех был оборудован всеми металлообрабатывающими станками.

Это был необычный цех, мы, работники этого цеха, были не слесарями, токарями, фрезеровщиками и т. д., а лаборантами, и каждый из нас умел и работал на любом станке. Нам приносили литье приборов и чертежи детализированные; мы планировали порядок изготовления деталей для прибора и приступали к работе. За недолговременную работу в этом цехе я успел подать три рационализаторских предложения, которые были внедрены в производство. На этом заводе в 1939 году я закончил еще школу мастеров социалистического труда.

Вспоминая этот период, не перестаю сегодня удивляться той энергии, титаническому труду, который я вкладывал в столь нелегкий период жизни и сделавший меня настойчивым и одержимым; видимо, эта увлеченность учебой и трудом помогли мне преодолеть одиночество, отверженность, презрение и твердо встать на ноги. Да, был очень тяжелый период в моей жизни, в первую смену учиться в средней школе, а во вторую работать на заводе и повышать свое профессиональное мастерство.

В 1939—1940 учебных годах я закончил среднюю школу №207, а в сентябре месяце 1940 года был призван в ряды РККА Октябрьским райвоенкоматом. День призыва в Красную армию являлся традиционным большим семейным праздником, и к нему заблаговременно готовились; приглашались на проводы в Красную армию родственники, соседи, друзья и товарищи, сослуживцы и соученики.

К призыву в Красную армию — народ и молодежь относились к этому не только положительно, но с нетерпением ждали этого радостного дня — молодежь была подготовлена; каждый учащийся в школе проходил в течение последних лет учебы допризывную подготовку и физическую, и моральную. Мы знали историю Красной армии, рода войск и их назначение, героев Октябрьской революции и Гражданской войны; в физическую подготовку входили изучение оружия, стрельба, обязательная сдача норм по подготовке к труду и обороне, умение оказать первую медицинскую помощь, умение ухаживать за лошадью и верховая езда.

За все эти элементы боевой подготовки молодые люди и даже девочки, успешно прошедшие эту подготовку, награждались красивыми знаками, отражавшими элемент подготовки, и молодежь их с гордостью носила на груди: БГТО — «Будь готов к труду и обороне», ГТО — 1 и 2 ступени — «Готов к труду и обороне», ЮК — «Юный кавалерист», ВС — «Ворошиловский стрелок».

Проводы меня в армию были скромными, но я был доволен, что одноклассники, соседи и заводчане, ребята и девчата пришли проводить меня в армию; мы несколько часов радушно беседовали, вспоминая наши школьные годы и детство, много было добрых пожеланий и напутствий, расставания были очень трогательными, однако я был доволен этой незабываемой встречей-проводами.

Придя на сборный пункт, я распрощался с провожающими товарищами и направился в помещение, где находилась комиссия, направляющая призывников в воинские части. Один из членов комиссии спросил меня: «Какому роду войск вы отдаете предпочтение?» Я ответил, что танковым и кавалерийским частям.

«К вашему сожалению, в эти части набор призывников закончен, но это не самое главное. Вы по своему маленькому росту не подлежите пока быть призванным в ряды РККА».

Я был обескуражен и, попрощавшись с членами комиссии, пошел домой, преследуемый разными печальными мыслями. По пути домой я встретился со своей сестрой, которая, возмущаясь, спросила: «Ты почему с котомкой идешь домой?» Я назвал причину возврата, а сам подумал: видимо, трагические события, постигшие всех членов нашей семьи в 1937 году, лишили возможности выполнить священный долг и достойно отслужить в рядах Красной армии.