Терпкая лирика

Предисловие издателя

Вы держите в руках третью книгу Алеши Кравченко. Две предыдущих — стихотворный сборник «Легким прикосновеньем…» и сборник малой прозы «Листая Путь» — вышли в 2015 году.

Не скажу, что они имели бешеный успех, но их читают. И я решил издать новый стихотворный сборник «Терпкая лирика».

Сразу оговорюсь, что автор «повзрослел», в некоторых стихах отчетливо проглядывает самоирония. Стало меньше страданий по поводу утраченной любви и больше включенного созерцания в жизни.

Долго говорить о стихах не умею, тем более — сказал все, что хотел. В добрый путь, новая книга!

Так и живу

Брошены слова, пиджак и книги.

Скомканы регалии и званья.

Выбор… И из множества религий

Выбираю я самопознанье.

Это — крест. На нем любому больно —

И поэту, и глупцу, и Богу…

Только… что слова? Молчу. Довольно.

Сам в себе. И этого — так много!

Так мог бы жить (автопародия)

Брошены слова, пиджак и книги.

Скомканы регалии и званья.

Выбор… И из множества религий

Выбираю самобичеванье.

Это — крест. На нем любому больно —

И поэту, и глупцу, и Богу…

Только… что слова? Молчу. Довольно.

Сам себя. И этого — так много!

***

По Млечному Дыму, по звукам созвездий

Луна проплывает с улыбкою нежной.

Но, будто скитаясь в стихах-перекрестьях,

Ей хочется молвить кому-то: «Конечно!»

Но слов оголтелость неведома небу.

Пустынны бездонных миров океаны.

И кажется, будто прозренье — нелепо!

И слезы на звезды… Так грустно и странно…

Про крылья

Два крыла у фантазии.

Два крыла у поэзии.

Четыре крыла у музыки.

А у меня — одно…

Дрожат над сердцем сломанные ветки

Смешно? Смешно. Но в клеточках доски

Не уместились, как назло, фигуры.

На клавишах умолкли две руки —

Как раз на середине партитуры…

Упал флажок. Окончился цейтнот…

Король уже не слышит панихиду…

Был сделан ход — один нелепый ход! —

И смерть, и одиночье, и обида…

Фигуры осень в коробок смела,

Слезу запечатлев на черной клетке…

«Сегодня королева умерла…» —

Дрожат над сердцем сломанные ветки…

Но нельзя об этом

Я хочу улететь, умчаться,

Обезуметь в позорном бегстве,

Но остаться — собой остаться

И смеяться задорным детством…

Здесь не держит меня неволя,

От которой на сердце пусто…

Только крестик нательный боли

Слишком тяжек нежному чувству…

Я смеюсь… — что еще осталось? —

Суета, как тюрьмы «браслеты»,

Да еще… — жандармом усталость,

Да еще… — но нельзя об этом…

Не я, а ты

На роли маски не меняя,

До вопля спорить с тишиной

И — ничего не объясняя —

Уйти в открытое окно…

Писать на розданной колоде

То, что поймут когда-нибудь.

Ты что? Какие наши годы?

Улыбка — и обратный путь…

А ветер вихрем носит карты —

Тузы осенние желты…

Я проиграл с таким азартом,

Что стал теперь не «я», а «ты»…

Жечь стихи

Жечь стихи. Как это все же больно.

Это — словно жечь свою любовь,

Будто бы бесстрастно, добровольно

Выпускать из вен горячих кровь.

Это — горечь самоистязанья.

Это — боль души и скорбь ума.

Это — за надежды наказанье.

Это — ночь, безмолвие и тьма…

Только это — жизнь. А в жизни надо

Жечь стихи, когда они плохи…

Чтоб — из их огня, золы и чада —

Выросли хорошие стихи!

Моя Троя

Кровь стучит в виски глухим набатом,

И в зрачках расширенных смятенье:

Жизнь — невосполнимая утрата,

К черной плахе черные ступени…

И уже не властен над собою.

Тьма свечою ранена смертельно.

Что случилось? Просто — взяли Трою…

И рыданья сердца беспредельны…

Письмо Пушкину

Немыслим мир без выдуманных правил,

А правила, увы, не лучше нас…

Я Пушкину письмо вчера отправил…

В нем сетовал на время и на власть.

Не шуточно пенял ему на Бога,

Мол, тот забыл о взбалмошной Руси.

Добавил, что меня с супругой Гоголь

В апреле на премьеру пригласил.

Еще писал, что старику Монтеню

Присуждена Гонкуров в этот год.

Протоирею Александру Меню

Был жалован чудеснейший приход.

Писал, что Льву Толстому в Курской битве

Рабочая повреждена рука,

Что сочинил чудесную «Молитву»

Мальчишка из Тенгинского полка.

Что Достоевкий — глыба из гранита —

Отправил Митю строить Беломор.

Чаи гоняли Федоров и Сытин

Под байки, что рассказывал помор.

Что Пастернак тысячелетьем правит

И за сестру свою хлопочет у царя,

Что Блок и Гумилев сидят в «Варшаве»,

С конквистадорами по-русски говоря…

Что жалованье Филдингу подняли,

А По уже который год не пьет…

Уайлду ставят памятник в Версале,

Сент-Женевьев по осени цветет.

Как с новостями эдакими выжить?

Как человеку это рассказать?

Я в человечестве Всевышнего не вижу,

Хотя, как звезды, выкатил глаза…

Письмо я запечатал и отправил,

И начал новое. Ведь римский друг — далек.

Раз, мир немыслим без каких-то правил,

Я их не повыдумывать не мог!

Золотистое блюдце

Гляжу я на небо, как будто в былое,

И годы, что прожиты, тихо листаю.

Они не покрылись забвенья золою.

Они незабвенны — пора золотая…

Но мысли печали роятся украдкой:

А может быть — в детство вернуться? Вернуться…

От детства остались лишь строчки в тетрадках,

Да в небе — Луны золотистое блюдце…

***

Человек, Которому Больно,

О своих не расскажет муках.

Лишь печаль свою неземную

Он в прекрасных выразит звуках.

Так, что, их услыхав однажды,

Вы воскликните: «Вот — счастливый!»

С каждым звуком ему больнее,

Но смеется он молчаливо…

А когда переполнит сердце

Боль его и рванет: «Довольно!» —

Не поможет никто на свете

Человеку, которому больно.

И останутся только звуки,

В тишине парящие вольно.

А придет ли другой такой же

Человек, которому больно?

Спасибо, бутафоры!

Вот занавес. Аншлаг. Театр бурлит.

Идут «на бис» счастливые актеры.

Нет лишь его — действительно убит —

Перестарались, видно, бутафоры…

Клинок был настоящим. Сквозь камзол

Он грудь незащищенную ужалил

И сердце обнаженное нашел —

Нет ничего безжалостнее стали…

Совсем немного выпачкан манжет,

Но это — кровь врага! Точнее — краска…

И лишь лампада льет печальный свет

На застывающую умершего маску…

К чему теперь слова, друзья, врачи?!

Одним ударом решены все споры.

Он больше не страдает. Он молчит.

С ним кончено! Спасибо, бутафоры!

***

Окончилась осень? — Нет —

По снегу скрипят полозья…

Но твой далекий привет —

Осень…

Закончилась жизнь? — Как знать,

Когда голова вся в проседь?

Умолкла моя тетрадь —

Осень…

Окончен судьбы виток,

Как будто и не был вовсе…

Последний любви глоток —

Осень…

И пусть шелестят дожди,

И лист пощады не просит.

Все лучшее впереди —

Осень…

Родной глубинке

Русь, в своих городках станционных

Ты, как в вечности, отражена:

Пустота одиноких перронов,

Тусклый свет фонарей, тишина.

Все по-нищенски, грязно, убого.

Все летят, летят поезда.

И ведущая к счастью дорога —

Не сюда, не сюда… Не сюда.

Я в таких городишках тоскую,

Ожидая движенья вперед.

Кто увидел Россию — такую —

Все поймет, все поймет… Все поймет.

Льдинка

И солнце зимой не греет,

И стены насквозь промерзли…

Холодные батареи…

Застывшие чьи-то слезы…

Но душу мороз не колет —

Не хочется ей согреться,

И не ощущает боли

Та льдинка, что звалась сердцем…

Тебе я улыбаюсь скупо

Клинок надломлен. Треснул щит.

Я жизнь свою не защищаю.

Тобою буду я убит.

Но — все равно — тебя прощаю.

Я беззащитен — значит — глуп?

Нет, защищаться было б глупо…

И уголками сжатых губ

Тебе я улыбаюсь скупо…

Трогай!

Затухает свеча. Пора

Собираться опять в дорогу,

Чтобы крикнуть завтра с утра:

«Что ж ты, милый, так медлишь? Трогай!»

И опять в пыли полетят

Деревеньки, глядя убого.

Я когда-то вернусь назад:

Ну, так что же ты медлишь? Трогай!

Изменюсь, повзрослею чуть,

Может быть — подведу итоги,

А пока что пора мне в путь:

Что ж ты медлишь, родимый? Трогай!

И пускай по следам моим

Кто-то с меркой пройдется строгой…

Разлетается время-дым, —

Так не медли же! Ради Бога!