Бесплатный фрагмент - Сюжеты в ожидании постановки

Юрий Табачников

Юриэль (Юрий) Табачников. Родился в день и год международного Дня театра, что и определило судьбу. По профессии актёр и режиссёр. Член драматургической лаборатории Союза Театральных Деятелей и Международной актёрской ассоциации Э. М. И. Ряд пьес вошли в лонг и шорт- листы международных театральных конкурсов. Проза и поэзия издавались в журналах и альманахах разных стран и входили в номинацию литературных конкурсов. С 1991 года место жительства — Израиль.

Аннотация

Опускающийся режиссёр в эмиграции решается написать пьесу о жизни Иисуса, человека, пока не ставшего ни иконой, ни Сыном Божьим, разрабатывая одну из версий этой не замолкающей со временем истории любви и предательства. И сам возрождается к творчеству и жизни через создаваемых им героев.

Реквием по Иуде

(Всё в руках Божьих)

Действующие лица:

Вадим — Режиссёр в эмиграции.

Ангел, он же Иуда.

Тамара — продюсер.

Иисус.

Мария — мать Иисуса.

Рабби (Рэбэ).

Посланник Рима.

Зелот.

Варнава — разбойник.

Эзра — узник.

Блудница.

Пролог

На авансцене на стуле сидит средних лет человек. Это Вадим. Рядом чемодан. Вадим гасит сигарету.

Вадим. Ну, вот. Вскоре вылетаем на гастроли. Кто бы мог подумать ещё год назад. А на дорожку, как принято, нужно посидеть. Зачем? Да Бог его знает. На удачу, быть может. Аэропорт, как граница и связь между мирами и временем. А возможно — судьбой. Было смутное время, когда театры сдавали в аренду лоточникам, а актёры подавались, кто в извоз, кто в челноки. Вот и я в это время уехал. Прекрасно понимая, что в иной языковой среде вряд ли смогу заниматься тем, чему посвятил свою жизнь. Но, решил я, что так будет честнее. Но, где наши люди не оседают, создают в меру сил очаги и своей культуры. Стали создаваться театрики, которые не долго, но всё же какое-то время выживали, но всему приходит конец, быт сильнее наших благих надежд и… в итоге, я оказался в небольшом городке, где процентов сорок оказались бывшими соотечественниками, среди которых и пара коллег нашлось. М-да. А с недавних пор у меня появился товарищ. «Ангел удачи». Так он по крайней мере говорит, хотя я ему не очень и верю. Вон он сидит, видите? Там, в глубине, на моём старом диване, якобы скромно сложив свои уже поредевшие крылья. Видите? Пьёт мою водку и дёргает уныло струны моей расстроенной гитары. Он пьян. Не до упаду. Но всё же… Мой «ангел удачи», видимо, чуточку удачливее меня. Ангел ведь он, как-никак. У него хоть и потрёпанные, но всё же — крылья. Но всё по порядку. Время ещё есть. (Берёт чемодан и заносит его в освещённое пространство сцены).

Стол. Кресло. Диван. Окурки. Пустые бутылки. Нет, вру. Несколько полупустых. Запах многодневного запоя и отчаяния, который не выветривается, распахнутое настежь окно. Резко звонит телефон.

Ангел. Трубку бери, тебя.

Вадим. Господи, с утра.

Ангел. Уже двенадцатый час… Бери. Это Тамара.

Вадим. Но я ещё ничего не решил. Что я ей отвечу? Садист. Ты не ангел удачи, а истинное недоразумение.

Ангел. Бери.

Вадим берёт трубку.

Вадим. Я. Привет, Том. Нет, не разбудила. С чего так решила? Голос? Ну, простыл немного. Что? О, нет. Я не.. у двери? Ладно, заходи, но у меня, э… Привыкла? Ладно. Заходи, открыто у меня.

Ангел. Вот и хорошо.

Вадим. Что хорошего? Я ничего не решил.

Ангел. Не уговаривай себя, ты уже всё решил, не сопротивляйся.

Вадим. Всё-то ты знаешь.

Ангел. Должность у меня такая.

Вадим. Я и прибрать не успел…..

Заходит Тамара, решительная женщина средних лет; видно, что следит за своим внешним видом.

Тома. Привет. Так, опять пил и… один. Ладно. Есть новости. Я только из мэрии.

Вадим. Том, спокойнее, не так активно. Вечно берёшь быка за рога.

Тома. А ты и есть бык. Такой же упёртый. С тобой иначе никак.

Вадим. Ну, это ты зря. Это…

Тома. Я получила «добро».

Ангел, оставаясь для посторонних невидимым, подаёт Вадиму стакан воды. Вадим жадно пьёт.

Вадим. Погоди. Как тебе это удалось? Ты, конечно, классный администратор, но с кем, с кем ты хочешь это осуществить? Пара бывших профессионалов…

Тома. Молодёжь подтянем, обучишь.

Вадим. Даже для студии время нужно. Я не люблю самодеятельщину.

Тома. А ты рискни. Что, так и будешь потихоньку один сам с собой…

Вадим. Ну, почему один?

Тома. Ну, не один, с глюком. (Закуривает) Пепельница где?

Вадим. Стакан бери.

Ангел (обидчиво). Глюком меня ещё никто не называл.

Вадим. Допустим, только допустим, что соглашусь. А ты подумала о расходах?

Ангел подаёт Вадиму лист и ручку.

Вадим. Расходы. Я вот запишу, бумага всё стерпит.

Тома. Я всё решу. Уже почти всё решила. Нашла спонсоров под проект. Один пока, но как знать. Не вздыхай.

Вадим. Да, не вздыхаю я. Это моя душа вопит.

Ангел. Под лежачий камень…

Вадим. Ты-то помолчи.

Тома. Что?

Вадим. Это я не тебе.

Тома. Прекрасно, уже заговариваться начал. Тебе импульс нужен.

Вадим. И где его взять?:

Тома. Дорогой, я — твой импульс.

Вадим. Это авантюра. Знаешь, почему я здесь перестал заниматься театром? Отношение. Именно. Сколько нашего брата пытались. В основном халтура, психовал. А затем понял, что по другому не выходит, понимаешь? Без средств, платить актёрам нечем. Энтузиазм не кормит их семьи. Вот и приходится урезать то то, то это. Вот халтура и выходит. И в один момент я понял, что не занимаясь профессией, я её в себе сохраню, а занимаясь, таким образом буду незаметно скатываться на халтуру и потеряю. Это неизбежно.

Тома. Нет ничего неизбежного. Поверь мне.

Вадим. Хорошо тебе Томка, лёгкая ты.

Тома. Хорошо? Ты знаешь, когда мой бывший кредитов набрал и в Канаду смылся, я тоже «лёгкой» была. Ага. Налей-ка чуть. (Ангел наливает ей немного в стакан. Тома одним махом выпивает.) Лёгкая. Ребёнок маленький. Ипотеку муженёк на меня скинул. Ни денег, ни языка, ни связей. Вот такая лёгкость. Да я просто выла, как сука подзаборная на луну. А затем плюнула на всё и за дело взялась. И подставляли, и кидали. Школа жизни такая. Концерты, халтуры, всё, что могло принести хоть какой-то заработок. Всё, чтобы не выть, не думать… И, ты знаешь, получилось. Не сразу, конечно. Но получилось. (С горечью) Я ведь лёгкая.

Вадим (смущённо). Ладно, прости. Я другое имел в виду. Я ведь, да что там… И без театра не могу и с таким подходом….прости. Это я сам на себе срываюсь. Прости.

Тома. Ты — режиссёр. Это как приговор. А театр, это ведь не только развлекаловка, а и боль. Именно боль, скопившаяся в творце, которая не видна за бытом и халтурой.

Вадим. Вот! Именно! А я этого не хочу!

Тома. Тебе и карты в руки. Легко ныть, а ты попытайся, чёрт возьми!

Вадим. — Я не ною.

Тома. — Так борись. Выпал шанс, ну, пускай шансик.

Ангел. Соглашайся.

Вадим (отмахивается от него). Я — пишу. Пьесу пишу. В стол.

Тома. Знаю. И тема эта всегда актуальна. Вот мы и поставим.

Вадим. Ты же знаешь…

Тома. Я знаю одно: что нельзя сдаваться. Уберись тут и… дописывай. А театр — рассудит.

Вадим. Какой театр? Очнись.

Тома. Наш. Наш театр. Пиши. Всё получится. Я ведь лёгкая.

Уходит.

Ангел. Ну, вот всё и…

Вадим. Что «всё»?! Ничего не всё.

Ангел. Я тебя понимаю. Кто как не я, но….

Вадим. Да ты пойми: один раз схалтуришь, так и пойдёт. И — всё. Пуф!.. Творческий труп.

Ангел. А сейчас?

Вадим. Сейчас, сейчас…. А сейчас долей, что там осталось.

Ангел. Пить вредно.

Вадим. Кто бы говорил, похмельный ты наш.

Ангел. Так я, милый мой, твоё отражение. Ты пьёшь, а я похмельем страдаю. Справедливо это?

Вадим. Так не пей.

Ангел. Не выходит. Из-за тебя и я страдаю.

Вадим. Двери не заперты.

Ангел. Гонишь?

Вадим. Тебе решать.

Ангел. Если бы. Я к тебе приписан. С рождения. Так что… куда мне идти?

Вадим. Что-то я тебя раньше не видел.

Ангел. Просто ты раньше не замечал меня. Так бывает.

Вадим. Вот и не читай мораль. Самому тошно. Не верю я, понимаешь, что, может, что-то из этого получится. Весь опыт возражает. Да и кому сейчас это нужно?

Ангел. Тебе. Нам. Ты просто боишься.

Вадим. Да, боюсь. Боюсь опять пережить пустоту.

Ангел. Не бойся. Тебе уже нечего терять.

Вадим. Нечего, кроме репутации.

Ангел. А она у тебя осталась? Ты Тамару послушай, рискни. А репутация…

Вадим. Репутация… Душа должна цепляться за крючок надежды.

Ангел. Вот, хорошо сказал. Можно записать?

Вадим. Да пошёл ты…

Ангел. Прибраться? Начинаем новую жизнь?

Вадим. Попробуем. Но….

Ангел. Что?

Вадим. Ты мне поможешь.

Ангел. Да всё, что угодно.

Вадим. Будешь моим внедрённым агентом.

Ангел. Кем?! Где?

Вадим. Будешь моими глазами и ушами в той пьесе, что я пишу.

Ангел. Нет, только не это, я не умею.

Вадим. Теперь ты ангел сомнения?

Ангел. Нет, конечно, но….

Вадим. Я дам тебе главную роль. Ты будешь — Иудой.

Ангел. Стой! Почему именно Иудой?

Вадим. А моя пьеса будет о нём в этой вечной истории. Это жертвенная фигура и до сих пор загадочная история, где немало логических нестыковок. Бог, человек, правда и ложь. Разве что-то о изменилось с тех пор? Нет, мы не изменились. Не стали мудрее. Да, много нестыковок и ты поможешь мне отыскать их. Так как?

Ангел. А у меня есть выбор?

Вадим. Думаю, нет.

Действие первое

Сумерки на Востоке внезапны. Огненный закат разливается по небу. Город, шумный Иерушалаим успокаивается. Всё реже встречаются случайные прохожие. Но эти двое, закутанные в тёмные плащи, почти слившиеся со стеной, высвечиваются неярким ночным заревом.

Зелот. Как вы решились? В городе небезопасно, и если вас узнают….

Посланник. Я знаю. Но в резиденции не должны узнать о нашей встрече. Да и эти проклятые зелоты везде имеют свои уши. Так что выбора у нас нет. Дело очень важное. Император знает о нём. Ты понимаешь, как важна тайна?

Зелот. Это означает, что она так опасна, что…

Посланник. Именно. Тебя не подозревают?

Зелот. Я на хорошем счету у непримиримых. Мне верят.

Посланник. Надеюсь. Цель выбрана верно. Этот Иисус наиболее заметен из всех ваших пророков. Теперь нам нужен тот, на кого обратить подозрение народа. Кто- то из его учеников.

Зелот. Быть может, Симон? Или Пётр? Хотя, Пётр слаб и….

Посланник. Нет! Слабому меньше веры. Кого-то более значимого.

Зелот. Они все равны. Разве что казначея. Иуду?

Посланник. Казначея? Может быть… Может быть.

Зелот. Что?

Посланник. А он ненавидит Рим? Ну, говори же.

Зелот. Трудно сказать. Иисус учит их примирению.. Непротивлению. Но я думаю… Иуда — не сторонник Рима.

Посланник. Почему ты так думаешь?

Зелот (мнётся). Ну, мне так кажется.

Посланник. Не бойся огорчить мой слух. Сейчас не много сторонников Рима. Ладно. Пусть будет этот казначей. Патриот, предатель… Хорошая цепочка может получиться. Мне нужен был этот пророк, Иешу. Или, как зовут его греки — Иисус, но если империи сейчас важнее его смерть, то пусть вина падёт на иудея, а не на римлянина. Это высокая политика. И интересы Рима важнее всего. Ну, а грязь ляжет на этого, как его?

Зелот. Иуда.

Посланник. Вот именно. Он должен это сделать. С нашей помощью, конечно.

Зелот. Но ты же сам заметил, что он патриот.

Посланник (усмехаясь). Ты тоже патриот и зелот. Ну, не хмурься. Я ценю верных лично мне людей, ну и императору, конечно. Верность индивидуальна. Заплати ему.

Зелот. Он казначей.

Посланник. И что? Заплати больше. Или ты хочешь сказать, что он бескорыстен? Что ж, такие верны, хотя, по моему разумению, и не очень умны. Но нам и это может принести пользу.

Зелот. Я слышал, что с ним хочет встретится Самуил. Это рабби из оппозиции. Его многие слушают.

Посланник. Тем более. Просто нужно умело разыграть партию. Всё это очень к стати и, кажется, у меня созрел план. Слушай.

Отходят в тень, и мы теряем их из вида на какое-то время.

Вадим. Ну, как тебе?

Ангел. Что же, такая версия не исключена. Уж больно много нестыковок во всей этой истории. Ты прав.

Вадим. Вот и попробуем разобраться. С твоей помощью. Ты не забыл, какую роль я определил тебе?

Ангел. Забудешь тут.

Вадим. Иди. Твой выход.

Ангел. Тут бы определённую музыку.

Вадим. Я подумаю. Иди.

В свете прожектора человек. Это Иуда. Он пристально всматривается в темноту. Голос из темноты.

Рэбэ. Иуда, подойди ко мне. (Луч высвечивает седобородого благообразного старца) Ведь ты Иуда из Крайот, верно?

Иуда. Да, рэбэ.

Рэбэ. Меня прислали те, кому дорога наша земля. Ты ведь казначей у некого Иисуса из Назарета, не так ли?

Иуда. Да, рэбэ.

Рэбэ. Скажи, Иуда, ты любишь свой народ?

Иуда. Странный вопрос.

Рэбэ. Сегодня это не праздный вопрос. Ирод — наш царь, но… он друг Рима и помогает ему закабалить нас. Построил город греха и в честь императора назвал его Кейсарией. Ставит в наших храмах идолов, как это уже делали греки.

Иуда. Бог один.

Рэбэ. Им нужна слабая Иудея, но пока не удаётся закабалить нас. Пока.

Иуда. Всё так, но при чём тут я?

Рэбэ. Брожение умов. Но нас не могут уничтожить без нашей же помощи. Понимаешь, Иуда?

Иуда. Я не…

Рэбэ. Э… о чём я? А, ну да. Я так скажу, экономика — часть свободы. А пророки и провидцы ведут к расколу, разобщению и бедам, о которых будут вспоминать веками. Легче уничтожить одного волка, чем всю стаю. Власть от Бога, но чья? Захватчиков или их марионеток?

Иуда. Но я…

Рэбэ. Нет иудея и римлянина. Непротивление злу. Любовь к гонителю. Тебе говорят о чём-то эти слова?

Иуда. Это его слова.

Рэбэ. Да, его. Его…

Иуда. Но он хочет только любви и счастья. Для всех. Он…

Рэбэ. Нельзя насильно привести к счастью. Особенно когда твой народ под властью захватчиков. Счастье для всех, значит ни для кого. Возможно, намерения его чисты, но опасны, так как выгодны Риму. Ведь он призывает к непротивлению. И это — когда римский наместник диктует нам образ жизни. Непротивление — это смирение с рабством. Ты хочешь видеть свой народ рабом? Разве ты раб, Иуда?

Иуда. Но он призывает лишь к добру. Всех. И римлян.

Рэбэ. Всегда будут волки и овцы. Волку непонятны мысли о добре. Для него важна добыча. Даже если каким-то чудом на него надеть овечью шкуру. Увы, добро для всех — это мираж.

Иуда. Я не так умён. Но помыслы его чисты. Вспомните, он очистил от торговцев Храм, чтобы низким не осквернять высшее…

Рэбэ. Глупец. Даже в Греции издавна в храмах печатали монеты. Экономика страны в руках храмов. Изгнав торговцев, он ослабил экономику. Нет чёрного и белого. Слишком много серых тонов, Иуда. Я тоже за любовь и милосердие, но в свободной стране. Надо пока забыть о любви, по крайней мере, к врагам. Возможно, твой учитель ослеплён и не видит всей картины и… действует на руку нашим врагам. Гонители твои выйдут из недр твоих. Древнее пророчество сбывается, Иуда. Э.. так о чём я?.. Ну, да… Попытайся просто поверить и предостеречь его, а Бог пусть вразумит.

Иуда. Но как я могу?! Я верю и люблю его. Он не враг. Он… он просто рано пришёл.

Рэбэ. Слишком рано. Ответь себе, Иуда из Крайот, хочешь ли ты погибели своего народа? Разрушения нашего Храма? Ответь сам себе и найдёшь ответ в сердце своём. Ведь несоизмеримы жертвы — один человек или весь народ. Иди, Иуда. Тебе решать, как поступить.

Иуда. Если так необходима жертва, то пусть уж ею стану я.

(ЗАТЕМНЕНИЕ)

В доме Марии. Вечер. Солнце садится за невысокие горы, окрашивая светом тревоги пространство за окном. В отдалении слышны распевы вечерней молитвы. Мария, устремив взгляд в пространство, сидит на скамье. В углу комнаты сидит неопрятный, в лохмотьях человек, в котором мы узнаём рабби из недавней сцены с Иудой. Он что-то ест из простой миски.

Рэбэ. Вот и вечер. Быстро темнеет. Оглянуться не успел, а день угас, как брошенный очаг. (Вздохнул) Вкусная была похлёбка, Мария. (Мария молчит) Я вот думаю, не запить ли её вином, а? (Не дожидаясь ответа, тяжело встаёт, подходит к столу, наливает из кувшина вино. Пьёт) Кислит. Видно, наши беды сказались и на урожае. Я вот думаю, что даже земля реагирует на наши беды. А, Мария? Говорят, что земля не чувствует. Нет, вот даже вино кислит. Что я хотел сказать? Да, хотел… Да… А ведь этот виноград всегда был сладок. М-да. Так и будешь молчать, Мария? Ох, Мария, Мария. Подумай, ведь у тебя есть ещё дети. А Иисуса, я люблю, как родного, видит Бог. Не ко мне ты отвела когда-то для учения? Да и Иосиф хотел его обучать только у меня. Помнишь? Светлая ему память. Может, твой сын прислушался бы к нему. Хотя, он же утверждает, что не Иосиф, отец его, а… Я даже произносить не хочу. Так о чём это я? Ну, да. Я его учил, нельзя отходить от священной книги, Мария. Э… Ах, да. Вот видишь, что бывает, когда забываешь об этом. Был ли ангел, как говорят люди, его отцом, не знаю. Люди, сама знаешь, многое говорят. Так в основном — пустое. Люди всегда что-то говорят. Может, и тебе немного налить? (Ходит по комнате) Бог милостив, Мария. Поверь мне. Я-то уж знаю. Говорю тебе, подожди оплакивать живого. Я ведь не враг дому твоему. Сама знаешь. Вот и я искал смысл жизни. Как сорванный лист метался в потоках ветра. Жизненные бури разметали мои волосы, разодрали одежду. Сколько раз я был на краю смерти. И что? И я искал истину, Истина… она неуловима. Её нигде нет. Как ни ищи.. Бродил по пустоши. Растерял силы. Потерял кров и доход. Но понял только одно. Всё суетно, Мария. Лишь вера ведёт нас, Мария. Вера. Господь не оставит дитя твоё.

Мария. Вера… Он верит, что он сын Божий. А я всего лишь женщина.

Рэбэ. Верно. Он вбил себе в голову, что Иосиф не его отец. Вот и о древнем Самсоне говорили, что он сын ангела. Но он не отвернулся от своего народа, а погиб, как герой.

Мария. Иисус не отвернулся от народа, он хочет всем только добра и любви.

Рэбэ. Любовь бывает только между равными и свободными. А разве наш народ свободен? Молчишь?

Мария. Он просто шёл своим путём. Ты ведь сам…

Рэбэ. Да, сам ошибался и искал. Но ответ только в священной книге. Другого пути нет. Я уже стар и понял, что нет всеобщей любви. Нет, Мария. Вот и ты сомневаешься. Но почему в нём нет сомнений? Он — твой сын.

Мария. Да, он мой сын, и я буду оплакивать его. Что мне остаётся? Неужели ты думаешь, что я не хочу спасти его?! Но как? Он не станет слушать меня. Эти его голоса… Они сильнее моего. Я буду оплакивать его, это всё, что мне осталось.

Рэбэ. Не кощунствуй. Напиши прокуратору, что он болен, что он не сын Божий, и его помилуют, Мария. И он говорит, что он — царь иудейский. Если не признать это бредом, его не пощадит ни Рим, ни Ирод.

Мария. Он утверждает, что царство его не от мира сего.

Рэбэ. Вот! Не от мира…. Он не в миру. Он болен. Больных не казнят.

Мария. Но как же ему помочь? Ты учёный, скажи.

Рэбэ. Думаю, ты и сама знаешь ответ, Мария, хотя и не можешь признаться в этом себе. Одно ясно, что Риму нужна провокация, чтобы ещё крепче стянуть петлю на нашей шее. Но Иисус должен покаяться. Да, к чему это? Ах, да. Это разрушит замысел императора и смягчит людей. Ведь не только Рим, но и непримиримые готовы казнить его, считая соглашателем. Он между двух жерновов, и из них вырваться невозможно, Мария.

Мария. Я умоляла его. А он лишь улыбался и гладил меня по волосам.

Рэбэ. Ох, грех гордыни. Дай ещё хлебну. Кисловато, я это, кажется, уже говорил, но при такой жизни… Мы съедаем себя, как стая шакалов, и я спрашиваю себя, как говорят в Риме: кому это выгодно? И ответ лишь один — Риму. А Иисус станет разменной монеткой между сенатом и синедрионом. Горе нам. Отдельные прутики легче переломить, чем вязанку. Иисус — орудие Рима, хотя вряд ли понимает это.

Мария. Вечер сменяет ночь. Ночь — рассвет. А кто сменит его?

Рэбэ. Я-то знаю, знаю, что его помыслы чисты, но народ, угнетаемый народ не поймёт его, Мария.

Мария. Но как мне, слабой женщине, спасти его? Он чист перед Всевышним.

Рэбэ. Знаю. В нём нет корысти, но не время, пойми. Так что если он не отречётся…

Мария (скорбно). Он не отречётся. Я буду молиться за него.

Ребэ. Мать ты или нет?! Испытай последний шанс. Уговори его. Не обрекай его!

Мария. Не знаю, что там твердят о сыне Божьем, но он сын мой. Это я знаю, и приму его волю.

Рэбэ. Мария!

Мария (твёрдо) Помолись за него.

Рэбэ. О, Мария. Я-то, конечно, помолюсь, но народ не поймёт его, и возможно даже… проклянёт. Ты даже не можешь представить, какие беды его поступок навлечёт на всех нас.

Мария. Я прощаю его.

Рэбэ. Ты должна, обязана что-то сделать.

Мария. Нет.

Рэбэ. Видимо, ты забыла, Мария, что и ты часть нашего народа.

Мария. Я всегда была верна нашему Богу. Но.. Иисус — мой сын.

Рэбэ (устало). Что же, я только хотел спасти его. Когда приходится выбирать, один человек или весь народ… Как тяжек выбор твой, Господи. Я устал. Очень устал, Мария. Проклятое время.

Мария. Я знаю его. Он умрёт прежде, чем раскроет в покаянии уста. Покаяние для него сродни самоубийству. Не мне тебе говорить, какой это грех Я оплачу его, но не смогу подтолкнуть к такой смерти. Самоубийству души.

Рэбэ (обречённо). Амэн.

Мария. Я молюсь за него. Помолись и ты, если хоть немного любишь его.

Они замолкают, шепча молитву.

Возле невысокой оливы останавливается Иуда. Из фляги выпил воды и только собрался идти дальше, как дорогу ему перегородил коренастый хмурый человек. Иуда выхватывает спрятанный в складках одежды большой нож.

Зелот. Убери нож, Иуда. Мне не нужна твоя жизнь. Не нужна и казна. Я хочу просто поговорить.

Иуда. И поэтому ты поджидал меня на пустынной дороге?

Зелот. Да, на пустынной. Но где ещё поговоришь без посторонних глаз?

Иуда (настороженно). О чём нам говорить?

Зелот. О нём, твоём учителе, и о тебе.

Иуда. Нам не о чём говорить.

Зелот. Я знаю, что ты встречался с рабби Самуилом. Он уже немного не в себе, но всё ещё авторитетен.

Иуда. (взволнованно) Но как?!

Зелот. — Мало что может укрыться от нас. Тебе название зелоты о чём-то говорит?

Иуда. Экстремисты…

Зелот. Патриоты. Непримиримые и готовые на смерть. Убери наконец свой нож. Если бы я хотел убить тебя, ты бы уже лежал на дороге. Отойдём в тень оливы. (Иуда прячет нож) Так-то лучше. У нас к тебе дело, Иуда из Крайот. И ты выслушаешь меня. Мы, зелоты, увы, не совсем едины. У нас есть свои умеренные и свои бескомпромиссные.

Иуда. Секарии….

Зелот. Секарии. Самые непримиримые из всех нас. Они идут до конца.

Иуда. Но я далёк от этого.

Зелот. Ты ближе к этому, чем думаешь, Иуда. Так вот, секарии решили убить твоего учителя и всех его учеников.

Иуда. Господи, но за что?!

Зелот. Тише. Ты так наивен, братец. Или хитёр, а? Дело в том, что от них спасения почти нет. Они идут по следу, пока не настигнут добычу. Но я не из них. Я против, и потому, рискуя своей жизнью, решил предупредить. Но что я ещё могу сделать?

Иуда. Ты сказал, что спасения нет.

Зелот. Я сказал — почти. Есть только один способ спасти его и вас тоже. Один. Сдаться прокуратору и покаяться. Он возьмёт вас под свою защиту.

Иуда. Покаяться? Ты в своём уме? В чём? Может ли смертный предать незримого?

Зелот. Ты не понял. В Риме есть силы, которые не хотят смуты. Их устраивает порядок вещей. Они, конечно, не поддерживают Иисуса, но и не хотят мешать ему. И эти люди готовы дать ему защиту.

Иуда. Ему не нужна защита.

Зелот. Защита нужна всем. Да и они не просто так хотят спасти его. Никому не нужны волнения. А черни только дай волю. Все умоются кровью. Нужно это избежать. Любой ценой, Иуда. Пусть продажные фарисеи погрязнут в сварах, но не народ. Подумай о нём. О своих родных.

Иуда. У меня не осталось родных, кроме него.

Зелот. Именно. Непримиримые уже взяли след.

Иуда. Ты мне грозишь?

Зелот. Что ты? Но подумай, как отнесутся народ и власти к семье изменника. Да, да. Это подадут именно так. Не лучшая участь, поверь мне. Кто разбирается во время драки, а потом… поздно. Ты должен объяснить ему, пробиться к его разуму.

Иуда. Но я не могу. Да он и не станет слушать меня.

Зелот. Ты его казначей. Значит, он доверяет тебе больше, чем остальным и послушает тебя.

Иуда. Послушает, это не значит, что услышит. Я не смогу.

Зелот. Тогда сможет меч. Нет, не наш. Рима. Они получат повод уничтожить всех.

Иуда. Ты говоришь, как он.

Зелот. Кто?

Иуда. Самуил.

Зелот. Что же, он всё ещё мудрый старик. Позиция Иисуса выгодна Риму. Непротивление оккупации. Чего ещё желать? И если народ пойдёт за ним, то прямо в стойло наместника. Есть только один выход — сдаться наместнику. Они хотели бы, чтобы мы казнили его, но нет, не дадим им такой шанс. Они должны будут решать сами.

Иуда. Но как вы можете даже предлагать отдать его в руки язычников?! Нет! Нет!

Зелот. Да! Да, Иуда. В том и смысл, что Риму выгодно сохранить ему жизнь, а секарии его убьют. Его вышлют, но сохранят жизнь.

Иуда. Но какая тебе выгода в его жизни?

Зелот. Всё просто. На данном этапе его смерть только усилит давление на патриотов и приведёт к большой крови. Но это понимают, увы, не все. Пусть на время исчезнет, переждёт в какой-нибудь дальней провинции. Это ведь лучше смерти. А он уже приговорён, и счёт, возможно, уже идёт на часы. И в твоих руках отведённое ему время тоже. В твоих. Ты поможешь ему, Иуда, если любишь его. Ты укажешь стражникам на него. Это новое пополнение из Сирии, и в лицо они не знают его. Его доставят на корабль, уходящий в Ливию.

Иуда. Откуда тебе это известно?

Зелот. У нас везде свои глаза и уши. Даже в казармах легиона. Ты лишь сообщи о ближайшей встрече. Но об этом никто не должен знать, если ты, конечно, хочешь, чтобы он жил. Я надеюсь, ты понял. Мне надо идти. Через день я буду тебя тут ждать. И не вздумай попытаться скрыться. От нас ещё не уходил никто. Помни об этом. Я пойду первым. Не надо, чтобы нас видели вместе. На тебя пал выбор народа, не забывай это, Иуда.

Скрывается в сумерках.

Иуда. Господи, что же мне делать?! Как спасти и не навредить? И почему мне выпал этот жребий? Сердце моё разрывает сомнение. Дай мне знак, как поступить, Господи! Хоть какой-нибудь. Намёк. Зелоты не шутят. Они просто не умеют шутить. Его убьют, и я… а что я? Что должен сделать я? Мой разум не в силах принять решение, словно гиена огненная сжирает его. О, нет мне покоя. Нет решения, но ради Учителя я должен его найти, должен!. Он не видит опасности и не захочет слушать мои уговоры. Но я должен попытаться спасти его, даже против воли его. Боже, вразуми раба твоего Иуду. Что же ты молчишь?! Отчего глух?! Или тебя и вовсе… Нет! Нет! Умри, мозг! Остановись, сердце! Я простой человек. Как мне выдержать такое, как?!

Скрывается в темноте.

Действие второе

Небольшое помещение среди узких переулков Иерусалима. В комнате Иуда и Иисус.

Иуда. А где все остальные, учитель?

Иисус. У всех свои дела. Да и нужно закупить кое-что к вечерней трапезе. Я хочу собрать вас всех за одним столом. Ты хочешь что-то спросить, Иуда? Ну, что ты отводишь взгляд?

Иуда. Ничего, учитель. Вернее, не знаю….

Иисус. Я вижу, что у тебя тяжело на сердце. Откройся мне.

Иуда. О, Господи! Я не знаю, как быть, учитель. Я люблю и верен тебе, но…. Тяжела ноша моя.

Иисус. Я пойму тебя. Давай отойдём в сторону, и ты расскажешь мне всё.

(Отходят. А на заднике уже высвечивается предутреннее очертание города).

Иисус. Доверься мне, Иуда. Я знаю свою судьбу. Но я рад, что не ошибся в тебе. Не зря я доверял тебе больше остальных. Молчи. И ты поможешь мне воплотить волю Творца. Его искупительную волю.

Иуда. Какую? Я не…

Иисус. Поймёшь, Иуда. Пётр отречётся, Симон — слаб для такой миссии. Только ты сможешь помочь мне воплотить волю отца моего.

Иуда. Но зачем?! Разве сейчас он не может проявить волю свою, не обрекая никого из нас?

Иисус. Нам не понять замысел его. Ты сомневаешься? Посмотри на меня.

Иуда. Не в твоих словах, учитель. А в людях.

Иисус. Для этого и нужна жертва, чтобы прозреть. Через боль осознать любовь. Нужен новый Храм, который призовёт все народы на земле. Храм — любви.

Иуда. Люди не готовы к любви. Пороки, зависть и злость движут ими. Тебе ли не знать, учитель?

Иисус. Да, ты прав. Но для этого и нужна жертва, чтобы прозреть. Ведь если не дать им надежду, люди никогда не придут к идее добра, понимаешь? Никогда.

Иуда. Для этого нужны века, если вообще…

Иисус. Да. Пройдут ещё возможно тысячи лет, пока люди осознают, но наша жертва не забудется в веках. Да и первый камень в этот будущий Храм кому-то ведь надо заложить.

Иуда. Наша? Ты сказал — наша жертва.

Иисус. Ты поможешь мне, Иуда. У всех своя миссия на земле. Всё определено. И мой, и твой путь. Мы должны стать первыми кирпичиками будущего Храма.

Иисус. Каждый из нас должен принести себя в жертву будущему и… не знаю, чья жертва выше.

Иуда. О чём ты?

Иисус. Быть жертвой во славу любви или нести проклятие. Стать жертвой этого проклятия во имя любви, проклятия, — удел исключительной силы духа, Иуда. И ты возьмёшь на себя волю, не мою, нет, а Его.

Иуда. Но они же схватят тебя!

Иисус. Знаю. Так и должно свершиться.

Иуда. Но зачем?!

Иисус. Потом узнаешь.

Иуда. (с надеждой) И ты раскаешься? Они так нелепо твердят, что ты мнишь себя царём иудейским.

Иисус. Царствие моё не от мира сего, Иуда. Нет, я не раскаюсь.

Иуда. Но ведь тогда…

Иисус. Да, но такова высшая воля. И ты выполнишь то, что Он предначертал тебе. Иуда! У каждого из нас своя ноша.

Иуда. Что мне делать, учитель?

Иисус. Нести её, Иуда. Сделаешь так (шепчет Иуде на ухо).

Иуда. Но зачем мне указывать на тебя? Разве римляне не знают тебя?

Иисус. Я не скрываюсь. Пусть не ошибутся в темноте.

Иуда. А…

Иисус. Нет, остальные знать не должны. Это наша миссия, Иуда. Мой час настал. Не подведи меня.

Иуда (мрачно). Не подведу, учитель.

Иисус (обнимает Иуду. Целует). Вот так, не ошибись.

Комната режиссёра. На этот раз не видно бутылок и мусора. Опрятно Одетый он сидит у компьютера. Появляется Ангел в одежде Иуды.

Режиссёр. Ты? Давно ждал тебя. А тебе этот образ идёт. Грешный ангел и ангельский Иуда. Как тебе?

Ангел. А ты попробуй.

Режиссёр. Мне бы в себе до конца разобраться. Но ты….

Ангел. Вот и пришёл. Выведи меня из всего этого. Я устал, очень.

Режиссёр. Устал? Но ведь ты — ангел.

Ангел. А что, ангелы не устают? Я ведь всю твою ношу несу на себе, так ещё и Иуды. Думаешь, это просто? Я уже не знаю, кто я, разрываюсь в сомнениях.

Режиссёр. Прямо мои слова.

Ангел. Так я же твой внутренний голос, и твой груз на мне. Может, попробуешь вместо меня?

Режиссёр. Мне без тебя не справиться. Я запутался. Который день не сплю. Словно все души этих людей вошли в меня и разрывают на части. Каждый своей правдой. Как определить одну? Самую… самую? Как?!

Ангел. А её — нет. Одной. Ты — арбитр.

Режиссёр. Трудно быть арбитром, когда на кону жизнь.

Ангел. А кому легко? Мне? Ведь и я уже не знаю, кто я? Мне то как быть? Обо мне ты подумал?! Я уже не понимаю, где ад, где рай. Кто прав, а кто нет. Слушай, давай закончим. Прямо сейчас. Я не хочу возвращаться. Этот груз не для моих крыльев.

Режиссёр. Закончим. Обязательно. Но не сейчас. Потерпи немного.

Ангел. Но ради чего?! Что мы можем изменить?

Режиссёр. Ради истины.

Ангел. Но её нет. Нет! Не существует. Её придумали вы, люди. Хотя сами не понимаете смысла. А может, в бессмысленности — смысл?

Режиссёр. Может. Всё может. Не знаю. Но раз есть такие понятия, как совесть, честь, любовь, наконец, он должен быть. Этот неуловимый смысл. Должен! Потерпи, друг. Без тебя мне не обойтись.

Ангел. Старая песня. Вот только мне от тебя идти некуда. В чужую душу, так назад тянет.

Режиссёр. Мне вот мысли приходят. Не знаю, или видения. Может быть, мы живём не так? В искривлённом восприятии мира. Мира, который подгоняем под себя. Под свои пороки. Оправдывая это законами мироздания. Но всё совсем не так. Не так. Ты, понимаешь?

Ангел. У тебя возникли вопросы.

Режиссёр. Нет… Да… Стала ясна неочевидность, казалось бы очевидных вещей. Незыблемость норм, оказалось, не так уж и очевидна. От этого можно сойти с ума.

Ангел. Это путь к выздоровлению.

Режиссёр. У нас с древних времён было много сверх-идей, но к одной мы так и не пришли… Возможно и не дойдём. К любви.

Ангел. Это равновесие. Понимаешь, нельзя его нарушать. Куда тогда денем зло? А без него не понять принцип добра.

Режиссёр. Да ты философ.

Ангел. Приходится. А любовь, да ещё для всех — прекрасная иллюзия и только.

Режиссёр. Пусть. Пусть иллюзия, но она даёт силы жить и не превращаться в скотов.

Ангел. А ты, лично ты готов?

Режиссёр. К чему?

Ангел. К жертве? Ради любви? Не отвечай. Подумай над этим.

Режиссёр. Я только об этом и думаю, но не нахожу ответ.

Ангел. Вот и думай, арбитр. А ответы даёт жизнь. Но мы редко слышим. Да и видим не всегда. А знаешь почему? Атрофировалось в нас это. Потому, что разучились видеть и слышать душой. Не отвечай. Просто вслушайся.

Режиссёр. Так ты мне поможешь.

Ангел. А у меня есть выход?

Режиссёр. Думаю, что нет.

Ангел. Но я рад, что ты уже на пути.

Режиссёр. Я?

Ангел. Не сворачивай. Ты прав. Надо дойти до конца. Мы вместе пройдём это тернистый путь. Ну, раз уж так вышло. Ты и я. Пиши, пиши. А мне уже нужно возвращаться. И… это хорошо.

Режиссёр. Что хорошо?

Ангел. Да вот, что на столе у тебя только минералка. Пиши. (Уходит)

Время переносит нас в камеру темницы. На грубо сколоченном подобии стола глиняный кувшин с водой. Чуть пробивающийся свет из узкого оконца рисует причудливый силуэт теней на стене.

В помещении трое. Лежат на грязном земляном полу. Вот один встаёт, медленно подходит к столу. Запрокинув взлохмаченную бороду, жадно пьёт. Это Варнава.

Варнава. Жарко. С самого утра воздуха нет. (Чешет грудь) Всё, отгулял своё. Отсюда не сбежишь. Эй, пророк! Или как там тебя? Соверши чудо. Я хочу стать маленьким скорпионом и выползти отсюда. Но сначала ужалить олуха охранника за задницу. Ха-ха!

Эзра. Они не могут меня казнить. Не — мо — гут.

Варнава. Как это не могут? Запросто. Тебе рассказать, как это делается?

Эзра. Замолчи! Я — невиновен. Невиновен.

Варнава. Хватит причитать.

Эзра. Это затмение. Я не хотел убивать.

Варнава. Этого никто не хочет. Но случается. (Подносит Эзре кувшин с водой.) Пей, слюнтяй и соберись с силами, а то мне будет стыдно умирать с таким никчемным человеком, как ты.

Эзра (судорожно пьёт воду). Но я же не хотел. Меня нельзя казнить. Как увидел этого негодяя с моей женой, рассудок и затуманился. А тех, у кого нет рассудка, ведь не казнят. Ведь так всегда было.

Варнава. Не казнят. Но ты покусился на святое.

Эзра. Я?!

Варнава. Конечно. Ведь ты не просто убил, ты поднял руку на гражданина Рима, а это… Ха-ха!

Эзра. Да откуда я знал. Я…Я…

Варнава. Да не трясись, олух. Дай кувшин. Может, и пророк испить желает. Эй, воду хочешь?

Иисус. Спасибо, добрый человек.

Варнава. Я? О. нет, я не добрый человек. Но тут мы все в одной упряжке. Правда, вода тепловата и воняет. (Даёт Иисусу кувшин)

Иисус. Ничего. Благодарю, добрый человек. Это тоже дар божий.

Варнава. Опять. Не добрый я, не добрый. Дар, говоришь? Вот я когда караваны грабил, есть у меня хорошее местечко на караванном пути, м-да. Вот тогда и был дар божий. Чего только не доставалось. Эх…

Иисус. Грех на тебе, ведь заповедано — не укради. Но кто без греха?

Варнава (самодовольно). А я крал. Грабил. Но убивал, только если сопротивлялись. Я же не живодёр. И ничто мне мозги не затуманивало, как этому слюнтяю.

Иисус (устало). Покайся.

Варнава (изумлённо). Я? А чего каяться? Я своих не трогал. Только заезжих купцов. У них свои боги.

Иисус. Бог один для всех. Нет римлянина и иудея. Все равны перед ним.

Варнава. У римлян их не сосчитать. Язычники.

Иисус. Они придут к Нему, поверь. И возлюбят ближнего своего, как…

Варнава. Ага, как нас с тобой. На кресте возлюбят.

Иисус. Может, и на кресте.

Варнава. Так к чему такая любовь?! К чему?! Такую любовь я могу купить у любой шлюхи! Эй, слюнтяй! Тебе такая любовь нужна? То-то.

Иисус. Ты не прав. В тебе говорит гнев.

Варнава. Да, гнев.

Иисус. Нас всех разделяет не любовь. А Бог — это любовь, и когда это поймут, будет стоять один только Храм — любви.

Варнава. А как же, возлюбят. На крестах. Очень по-римски. (Берёт из рук Иисуса кувшин и выливает ему на голову) Охладись, пророк. Слышал я о тебе кое-что. Чудеса сотворяешь, да? Мёртвых, мол, оживляешь. С чего это ты взял, что ты сын Бога? Машиах? А?

Иисус. Всякому воздаётся по вере его. Я расскажу тебе одну притчу. Парил в небе гордый орёл. Видит — внизу курица зёрна клюёт и почём зря ругает человека. Опустился орёл и говорит: «Смотрю я на тебя, курица, и возмущение клокочет во мне. Я в поте крыльев своих пищу добываю, а тебя, неблагодарную, человек кормит, и ты же его ругаешь». И знаешь, что ответила курица гордому орлу?

Варнава (подозрительно). Ну?

Иисус. «А ты, орёл, видел когда-нибудь суп из орла? Вот и лети себе, куда летел».

Варнава (чешет голову). Не пойму я чего-то.

Иисус. На всё божья воля.

Эзра. Какая божья воля?! Я не хочу! (Вскакивая с места, мечется по камере.) За что?! Нет!

Иисус. Смирись. На всё Его воля.

Эзра. Идиот! (Брызжет слюной) Грязный предатель! Тебя, тебя надо наказать. Я знаю. (Роняет кувшин на пол. Варнава, подбегая к нему, хватает Эзру за грудки, трясёт)

Варнава. Ты, ослиный помёт, разлил воду! Да я сам тебя сейчас казню.

Иисус. Отпусти его. Попроси новый кувшин у стражи.

Варнава. Как же, дадут они. (Отбрасывает Эзру в сторону. Тот испуганно забивается в угол. Варнава стучит в дверь.) Эй, там! Воды! Дайте воды! Ну вот, дадут. Как же. (Садится у двери.)

Иисус. Надейся.

Варнава. Ты псих. Так бывает. Это, как проказа. Проникает в мозг. Но хоть не скулишь, как этот.

Иисус. Это истина.

Варнава. Нет, зараза. Все эти ессеи, саддукеи, глупцы и секты… Страна обрела мимолётный покой. Пошли богатые караваны, а такие, как ты, сеют смуту.

Иисус. Я против насилия.

Варнава. А я — за. Да. Мы воры, убийцы. Насильники, но не идём против своей веры.

Иисус. И я не иду. Вот ты упомянул фарисеев. И мне они не по душе. Я очищаю веру по Его воле.

Варнава. В нашем доме враг, а ты говоришь о любви. Какой?! Или тебе нужна слава? Так убей Пилата.

Эзра. Господи, за что?!

Варнава. Да, заткнись, наконец!

Иисус. Возлюби ближнего своего, как себя.

Варнава. Что?! И его, этого, этого…

Иисус. И его.

Эзра. Я невиновен.

Иисус. Молись. Он не оставит тебя.

Варнава. Точно. Особенно, когда будут вбивать гвозди. Тук-тук!

Эзра (истерично). Замолчи! (затыкает уши)

Варнава. Ты считаешь себя сыном Бога, но забыл, что все мы дети его. И я — вор и убийца. Я тоже. А раз ты особенный, то сотвори чудо. Пусть исчезнут эти стены. Ну, пусть свершится воля Его!

Иисус. Я могу сделать лишь что-то по воле Его.

Варнава. Так попроси. Ты ведь сын Его. Вот я — разбойник. И если ты сын Его, то я Его орудие. Я — нож Господень. И что скажешь, если этот нож поднести к твоему горлу?

Иисус. Ударили по правой щеке, подставь левую.

Варнава. Так что же, надавать тебе по щекам? Нет, это не по мне. Да человек ты вообще или бревно?

Иисус. Я — сын Божий.