«СВЕТ и ТЕНИ» М. И. Кутузова

«Лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым»

М.И.Кутузов

…Лишь на время, лишь на миг, лишь на мгновение мы все оказываемся на этой маленькой, но такой прекрасной планете, чье имя — Земля! Из этих мгновений — наших жизней — и складывается история, история человечества!! Огромное значение играют мгновения из жизни великих людей, чьи причудливые судьбы наложили свой неизгладимый отпечаток на историю планеты Земля!!! Канувшие в вечность мгновения, судьбы тех, чьи имена до сих пор заставляют задуматься над ролью личности в истории…

Перед нами одна из самых культовых и в тоже время очень сложных личностей российской истории — Михаил Илларионович Кутузов — своего рода «икона» (вторая после А. В. Суворова) русского полководческого искусства.

Все, что нам предлагалось (разрешалось!) знать о нем либо слишком залакировано, либо «утонуло» в «небывальщине», тем более, что сам М. И. Кутузов был не чужд многоликости. Словесно-фактологическая полемика о его деяниях и поступках между ярыми «славянофилами» и их столь же рьяными «славянофобами» продолжается до сих пор! Впрочем, таковы гримасы истории…

Споры о Кутузове вечны, как мiр: «на вкус и цвет советчиков нет»… Эта книга рассчитана на широкого читателя, «въедливо» интересующегося исторической тематикой. Это панорама того, что могло быть, это попытка снять налет «мифологизации» с канувшего в вечность мгновения — судьбы Михаила Илларионовича Кутузова, Спасителя Отечества, неспроста так прозванного современниками.

Если Вы ознакомитесь с ней, то возможно, у вас сложиться свой взгляд на Михаила Илларионовича Кутузова. Тем более, что у каждого, как известно, своя правда, а истина лежит где-то по середине…

Автор, к.и. н. Я.Н.Нерсесов

Моему главному консультанту по жизни — сыну Михаилу Яковлевичу Нерсесову — посвящаю…

Свет показывает тень, а правда — загадку

(Древнеперсидская поговорка)

Все дело в мгновении: оно определяет жизнь

(Кафка)

Мой долг передать все, что мне известно

но, конечно, верить всему не обязательно…

(Геродот)

Пролог

…Аустерлицкое сражение еще не вступило в свою решающую фазу и прибывший в начале 9-го утра на поле боя российский император Александр I вместе со своим «братом» австрийским императором Францем II выразил своему генералу от инфантерии Михаилу Илларионовичу Кутузову своего царское недоумение тем, что русско-австрийские войска в центре позиции — Праценском плато — все еще не пошли в наступление, как это было предписано диспозицией. «Я поджидаю, — дипломатично отвечал своему государю, отодвинутый им в тень, но юридически не лишенный поста главнокомандующего Кутузов — чтобы все войска колонны пособрались». Полный иронии ответный возглас российского императора — «Ведь мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки!» — Михаил Илларионович посчитал приказом к действию: Государь! Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете!»

…Центральная колонна союзных войск под началом Коловрата и Милорадовича пошла с Праценских высот вниз — навстречу врагу, которого она в густом утреннем долинном тумане не видела! Центр русской позиции обнажился и расчетливый неприятель этим тут же воспользовался…

Одному из самых известных отечественных полководцев, ставшему, кстати, впоследствии «иконой» русского полководческого мастерства, Михаилу Илларионовичу Кутузову потом очень долго историки пеняли именно на этот эпизод в его, несомненно, выдающейся биографии! Якобы он в этом «ключевом» эпизоде своей царедворской дипломатичностью сгубил русскую армию в том памятном сражении. А вот если бы он воспротивился царскому нажиму, то все бы могло сложиться иначе или, по крайней мере, несколько иначе! Так ли это!? Так, где же, «скрыта» истина, а где «закопана» правда в вечном споре о причастности Кутузова к разгромному поражению русской армии под Аустерлицем — одном из самых страшных во всей ее, безусловно, богатейшей на Триумфы и Трагедии истории…

Ранее, особенно в советский период, биография Михаила Илларионовича Кутузова, в частности, трактовка его участия в судьбоносной для российской империи победе в Отечественной войне 1812 года подвергалась такой «околонаучной» обработке, такой «лакировке», что вдумчивым исследователям оставалось лишь диву даваться. Только совсем недавно, начиная с конца XX в. фигура Кутузова и другие фигуры подобного масштаба перестали рассматриваться в отечественной историографии сугубо через призму «глянца и зазеркалья»

Теперь, когда возможен плюрализм мнений, разрешены споры и контраргументы, когда есть возможность излагать и прислушиваться к веским доводам зарубежных историков, давайте посмотрим нюансы «раскадровок» некоторых вех на жизненном пути одного из наиболее популярных исторических деятелей, чьи поступки и деяния наложили неизгладимый отпечаток на ход как отечественной, так и европейской истории и до сих пор заставляют задуматься над ролью личности в истории. Фигура его весьма неоднозначная со своими «наворотами» и «измами», столь присущими великим деятелям екатерининско-павловско-александровского времени. Михаилу Илларионовичу Кутузову присущи многие легенды и недосказанности, до сих пор роящиеся вокруг судьбоносных событий в российской истории 2-й половины XVIII в. — начала XIX в.

Возможно, пытливый читатель сам сделает свои собственные выводы о человеке совершенно особого формата — «формата 3D» — полководец-дипломат-царедворец, или наоборот…

Часть I. Карьера до Аустерлица: фавор и подъем!

Глава 1. Родословная будущего Спасителя Отечества

Михаил Илларионович Кутузов [5. IX. 1745 (или все же, 5. IX. 1747, как настаивают некоторые современные исследователи; в силу ряда причин вопрос этот остается открытым) — 16.IV. 1813, Бунцлау, Силезия] принадлежал к старинному русскому дворянскому роду Голенищевых-Кутузовых, имевшей родовые корни «по ту сторону реки Вислы, где сейчас Пруссия». По одной из легенд якобы они вели свое происхождение со времен Александра Невского (!) — чуть ли не с 1263 г. (?). Причем, чуть ли не от полулегендарного дружинника и боярина культовой фигуры в истории Святой Руси — князя Александра Невского — Гаврилы Олексича, ставшего столь знаменитым после полулегендарной битвы со шведами на Неве в 1240 г. Его предком, скорее всего, был другой Гавриил — не столь знаменитый, а Гатуша, получивший имя «Гавриил» при крещении. На самом деле хитросплетения родословной Михаила Илларионовича настолько непросты, что не представляется возможным их распутать, не скатившись в столь почитаемое современным читательским миром фэнтэзи. Можно сказать, что предки его по большей части служили государям по военной части (оружейная казна, арсенал, осадный воевода и т.п.), порой, оказывая отечеству важные услуги, как например, в критические моменты Смутного Времени.

…Между прочим, то ли праправнук, то ли правнук (?) того самого Гатуша-Гавриилы — Федор Александрович или Александр Прокшич, вероятно, за дородность получил прозвище Кутуз (подушка, на которой плели кружева) — отсюда и пошла фамилия Кутузов. У Федора Александровича был брат Ананий, сына которого — Василия прозвали Голенищем. Так образовалась новая ветвь — Голенищевы-Кутузовы, из которой собственно и происходил наш герой…

Более или менее конкретные сведения проступают из «тумана преданий» лишь начиная с прапрадеда нашего героя — Ивана Савиновича, ходившего в походы на султана турецкого и хана крымского, в княжество Литовское и Смоленское. Было у него четверо сыновей — Юрий, Семен, Алексей и Иван. Именно Иван Иванович и стал прадедом Михаила Илларионовича. Именно он служил флигель-адъютантом при петровском генерал-фельдмаршале графе Борисе Петровиче Шереметьеве и дорос до капитана. Умер он предположительно в 1747 г., т.е. либо спустя два года после рождения своего знаменитого правнука либо в год его рождения.

У его сына Матвея было четверо детей, старший среди которых — Илларион Матвеевич Голенищев-Кутузов (1717/1718? —1784) — отец будущего полководца — был выпускником Петербургской военно-инженерной школы, весьма известным военным инженером, генералом-поручиком и сенатором. Даже входил в комиссию по погребению императрицы Анны Иоанновны. Активно участвовал в 1-й русско-турецкой (Екатерининской) войне 1768—1774 гг.: Рябая Могила, Ларга и Кагул. В общем, отец нашего полководца жил и служил в соответствии с понятиями той эпохи: «ни на что в службе не набиваться и ни от чего не отбиваться». Будучи сведущ не только в военной науке, но и в гражданских делах, он приобрел от современников прозвище «Разумная книга». Рассказывали, что без его взвешенного мнения не решалось ни одно важное дело в Сенате. При его участии был построен знаменитый ныне канал Грибоедова (ранее Екатерининский) в Санкт-Петербурге, ограждавший город от наводнений. Именно за это достижение императрица пожаловала ему золотую табакерку, осыпанную бриллиантами — по тем временам очень редкая и престижная награда. Историки полагают, что императрица, уважая заслуги отца, благосклонно относилась к его сыну — Михаилу Кутузову.

Мать — урожденная Бедринская Анна Илларионовна (1728—?), происходила из псковских дворян. (Любопытно, что мать и старшая сестра оказались полными… тезками — обеих звали Аннами Илларионовнами!) Ее отец был опочецким, псковским и гдовским помещиком, отставным капитаном Нарвского гарнизонного полка. Когда она вышла замуж за 26-летнего Иллариона Матвеевича, то ей только-только исполнилось 16 лет, что было возрастной нормой по тем временам. Раньше очень долго считалось, что она была из рода Беклемишевых и приходилась дальней родственницей знаменитому князю Дмитрию Пожарскому, руководителю Второго народного ополчения в Смутное время и освободителю Москвы от поляков в самом начале XVII в. Миша Кутузов мог родиться то ли в Санкт-Петербурге, то ли на Псковщине, то ли в сельце Федоровском — вотчине его деда Матвея Ивановича. Родители Михаила, будучи людьми глубоко религиозными, назвали своего мальчика-первенца в честь Архангела Михаила, военачальника всех небесных сил, победившего сатану. Уже став генералом, сам Михаил Кутузов всегда молился своему архангелу, прося у него победу над врагом.

…Кстати сказать, Миша Кутузов был вторым ребенком в семье. Дата его рождения до сих пор остается предметом жарких дискуссий между исследователями: в метрических книгах церквей Северной столицы за 1745—1748 гг. она отсутствует; по формулярным спискам он мог родиться в 1747 или 1748 гг.; остаются только арифметические вычисления, а они, как известно, не всегда «говорят правду». У него были старшая сестра Анна и младшие брат и сестра — Семен (1752) и Дарья (1755). Брат Семен — выпускник Артиллерийско-инженерного кадетского корпуса — оказался человеком несчастливой судьбы. Он страдал тихим помешательством, хотя и дослужился в армии до чина майора. Но в дальнейшем был вынужден уйти в отставку и остаток жизни тихо доживать в своем селе Федоровское Великолукского уезда. Семен скончался много позже своего знаменитого старшего брата в 1834 г. в возрасте 82 лет. Еще накануне Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. над его могилой существовал постамент со словами «Семен Илларионович Голенищев-Кутузов брат Светлейшего князя Смоленского». В последний раз братья, скорее всего, виделись в 1804 г., когда старший брат сильно сокрушался в своем письме к супруге о состоянии ума младшего брата. Судьбы сестер сложились по разному: Анна вышла замуж и умерла в один год с Михаилом Илларионовичем, а Дарья так и осталась в девках и коротала свой век на государеву пенсию в 2000 рублей, испрошенную для нее Михаилом Илларионовичем. Ввиду заслуг последнего перед Отечеством царь Александр I пошел на такое благодеяние. До конца своих дней Кутузов заботился о своих сестрах и душевнобольном брате, делая для них все, что позволяло его высокое положение в обществе…

Глава 2. Детство и отрочество

Детство Кутузова прошло на Псковщине. Отличавшийся крепким телосложением, Михаил Илларионович, по каким-то точно неизвестным причинам (лишился матери?) какое-то время воспитывался бабкой — доброй и набожной дворянкой Бедринской. Уже тогда он полюбил долго спать и нежиться. Рано проявив пытливость и предприимчивость, резвость с задумчивостью, он, тем не менее, не проявлял особого прилежания в учебе, которая давалась ему легко, особенно математика и иностранные языки.

…Кстати сказать, Кутузов блестяще владел французским, немецким, изъяснялся по-польски, по-английски, по-шведски и по-турецки, знал латынь и всю жизнь обожал читать французские романы в оригинале. Иностранцы потом отмечали, что «генерал Кутузов разговаривает на немецком, как истинный немец», на что Михаил Илларионович потом поправлял их: «Нет, с немцами я немец, с французами — француз только в разговоре на их языке…» В общем, умел Михаил Илларионович перевоплощаться…

Но именно большие способности не только к языкам, но и арифметике, геометрии, тригонометрии, физике позволили ему за два года (даты поступления и окончания по ряду причин остались «за кадром»: 1759 г. и?) с блеском окончить артиллерийское отделение Объединенной (соединенной по инициативе графа П. И. Шувалова в 1758 г.) Артиллерийской и Инженерной школы (отец, сам окончивший ее в 1737 г., считал, что военная профессия даст сыну возможность сделать карьеру). Эта школа — главное средоточие русской военно-инженерной мысли — готовила специалистов военного дела, имеющих законченное образование. Большое внимание здесь уделяли артиллерии и тактике. При этом, естественно, что особо тщательно преподавались точные науки, как основа познания артиллерийского и инженерного дела. Здесь читал лекции такой знаток артиллерии той поры, как И. А. Вельяшев-Волынцев — автор очень известного тогда труда «Артиллерийские предложения». Ее воспитанники находились на полном государственном довольствии, получали жалованье и учились, соблюдая строгую воинскую дисциплину. Но часть учеников, как например, Миша Кутузов, выходцев из богатых семей, имели спецразрешение на домашнее обучение по обязательным дисциплинам. Считается, что Кутузов-младший с самого начала выделялся среди своих сверстников своей незаурядностью. Во время учебы большое влияние на складывавшееся мировоззрение юного Михаила оказал один из крупнейших русских просветителей 2-й пол. XVIII века — преподаватель математики капитан Я. П. Козельский — автор модных в ту пору трудов: «Механические предложения», «Математические предложения» и «Философские предложения».

…Кстати сказать, весомую роль в формировании личности Михаила Илларионовича сыграл двоюродный брат его отца адмирал Иван Логинович Голенищев-Кутузов (1729—1802), 40 лет (с 1762 г.) бессменно руководивший единственным в России военно-морским учебным заведением — Морским кадетским корпусом, выпускником которого он сам и являлся. Он был не только членом всевозможных коллегий (вплоть до президентства в Адмиралтейской коллегии и членства в Российской академии), составителем-соавтором первого толкового словаря русского языка, переводчиком трудов по военно-морскому искусству, но и учителем «Нептуновых наук» наследника престола Павла Петровича. Для своего племянника (рано лишившегося матери?) очень редко видевшего вечно занятого на службе отца, именно Иван Логинович стал покровителем, наставником и «ориентиром» как в детстве, отрочестве и юности, так и главным советчиком в зрелости. Недаром в своих письмах к нему Михаил Илларионович величал Ивана Логиновича своим «батюшкой». Именно в его обширной библиотеке в кабинете дома на Большой Морской улице Кутузов забывался за книгой, журналом или газетой на трех языках…

Будучи не только одним из лучших выпускников, но и очень «оборотистым на язык малым», которого заприметил сам М. И. Мордвинов — всесильный помощник графа П. И. Шувалова по руководству школой — Михаил Кутузов остается на преподавательской работе: помогать Козельскому обучать дворянских «недорослей» арифметике и геометрии. Начав с капрала, вскоре он уже каптенармус, потом в 1760 г. — кондуктор 1-го класса. Столь быструю карьеру юного Кутузова следует объяснять как его отменным образованием, так и протежированием со стороны двух «мохнатых лап» — отца и дяди. 1.1. (или — 28.2.?) 1761 г. Михаила Илларионовича производят в первый офицерский чин (инженер-прапорщик).

Глава 3. Первые шаги по службе и на военном поприще

1.03.1762 г. полиглот Кутузов приказом Военной коллегии Инженерного корпуса стал флигель-адъютантом ближайшего родственника самого императора Петра III Петербуржского и Ревельского генерал-губернатора, генерала-фельдмаршала, принца Петра-Августа-Фридриха Гольштейн-Бекского (1698—1775). Этот крестник Петра I, служивший в русской армии с 1734 г., отличившийся еще в битве при Ставучанах в 1739 г., ни слова не знал по-русски, а потому возложил на грамотного и старательного 15—17 (?) -летнего юношу ведение канцелярских обязанностей. Существуют различные версии, объясняющие каким образом наш совсем юный герой сумел оказаться на столь престижной должности.

Обычно пишут, что это могло случиться посредством караульной службы в Санкт-Петербурге, в том числе, во дворце. Якобы очень симпатичный, импозантный, «оборотистый» (недаром со временем «коллеги по ремеслу» начнут называть его между собой «Ларивонычем») и уверенный в себе, начавший хорошо разбираться в тонкостях придворной жизни статный юный офицер не раз «во время» (иначе, в эпоху женщин — государынь было не пробиться!) попадает в поле зрения будущей государыни Екатерины II, безусловно, знавшей толк в импозантных мужчинах. Пригожий офицер Кутузов ей «глянулся» и с тех пор она будет «держать его в уме», продвигая по службе. Скорее всего, дело действительно не обошлось без «женского внимания» Великой Княгини Екатерины Алексеевны. Отец Миши Кутузова был у нее на хорошем счету еще до ее вступления на престол и, она могла посодействовать благоустройству его первенца, порекомендовав его принцу Гольштейн-Бекскому.

Так началась его «фортуна» (фавор)…

Дворцовый переворот в пользу Екатерины Алексеевны прошел «мимо него»: вероятно, что отец с дядей предпочли отправить юнца подальше от столицы пока «все карты не лягут на стол» и не станет понятна «разблюдовка». Когда все разрешилось в нужном направлении, Михаил Кутузов, произведенный в капитаны 21.08.1762 г., вернулся в Санкт-Петербург и по собственной просьбе в марте определился командиром роты в Астраханский пехотный полк, располагавшийся неподалеку от Санкт-Петербурга — в Новой Ладоге. Для будущего Спасителя Отечества начались полвека строевой службы, походов и войн.

Юный Кутузов оказывается в полку, который вскоре возглавил А. В. Суворов, к тому времени прошедший суровую школу Семилетней войны и отменно себя зарекомендовавший на невысоких, но командных должностях. Не все историки согласны с тем, что уже тогда могла произойти встреча этих двух самых известных полководцев российской империи. Тем более, вызывает сомнения, что между ними потом установились особо дружеские отношения. Скорее всего, это было нечто похожее на «благородное соперничество»: оба были людьми отнюдь «непрозрачными», даже непроницаемыми, умело прикрывавшими свою закрытость разного рода приемами — один неповторимым шутовством и скоморошеством, другой — исключительной любезностью и галантностью. Тем более, что «бесхитростный» Александр Васильевич всю жизнь исключительно жестко придерживался стратегической линии поведения со всеми возможными конкурентами в борьбе за славу первого полководца своего времени, сформулированной позднее «негаданно пригретым славой» победителя самого Наполеона Бонапарта герцогом Веллингтоном, что-то типа: «На Олимпе нет места для двоих!» (или «На вершине нет друзей!»). А Михаил Илларионович придерживался примерно такой же позиции, только проводил ее в жизнь не столь прямолинейно, а очень витиевато и за глаза. Между тем, у Суворова было чему поучиться: смелости, решительности, находчивости, инициативности, хладнокровию в критических моментах боя и самому главному, умению побеждать не числом, а умением. Суворовская «Наука побеждать», это — «тяжело в учении — легко в бою». В любую погоду пехотный полк Суворова уходил без обозов на учения, форсируя реки, совершая изнурительные марш-броски по целине, лесам и болотам, с риском для жизни обучаясь штыковому бою и прицельному залповому огню. Правда, уже много позже Кутузов, анализируя ошибки Суворова, очевидцем которых ему посчастливилось быть (например, нескоординированная с высшим начальством неудачная атака турок под стенами Очакова), сделал для себя далеко идущий вывод: талант, дерзость и отвага не всегда приносят на войне положительный конечный результат. Его полководческое кредо было несколько иного формата, но об этом чуть позже.

…Между прочим, признавая залповый огонь только с близкой дистанции, Суворов отдавал предпочтение штыковому удару. «При всяком случае наивреднее неприятелю страшный ему наш штык, которым наши солдаты исправнее всех на свете работают» — учил Суворов. Искусно владеющий штыком и меткой пулей боец — говорил Суворов — обладал в любом бою «двумя смертями», особенно когда приходилось биться с преобладающим численно врагом. «Береги пулю в дуле! — поучал он солдат. — Трое наскочат — первого заколи, второго застрели, третьему штыком карачун!» Суворов категорически не переносил отступления. Слово «ретирада» (отступление) он произносил зажмурившись и нараспев. Наотрез отказываясь обучать войска приемам отступления, он не раз бывал опрокинут в бою, но так до конца жизни и не признал отступление как вид обороны. Среди австрийских и прусских генералов-современников Суворова ходили разговоры, что Суворова можно победить, если расстроить ряды его атакующих солдат и заставить отступить, потому что они этому не обучены, а оборона и отступление, как известно, самый сложный вид боя. Сделать это можно только заманив русских под удар ложной ретирадой либо очень сильным огнем, который не допустит их сокрушительного штыкового удара. Парадоксально, но на деле так никто не сумел воспользоваться этими ценными теоретическими советами. Во время учений Суворов, всегда стремившийся к тому, чтобы каждый солдат понимал свой маневр, применял максимально жестокий способ обучения атаки. Его сквозные штыковые атаки, когда два батальона шли в штыки друг против друга с непривычки вызывали ужас, как у очевидцев, так и у участников. При ударе в штыки Суворов приказывал наступающим ни на секунду не задерживаться. При этом как бы силен не был удар, он не позволял отражающим его отойти и только в самый последний миг следовало поднять вверх штыки. Порой, не всегда это получалось и кое-кто получал раны, иногда смертельные. Зато так вырабатывалась техника штыкового боя, на протяжении всей военной карьеры Суворова бывшая его главным и неотразимым оружием в борьбе с вражескими армиями. Не менее впечатляюще проходили и учебные кавалерийские атаки против пехоты. Пехота с ружьями, заряженными холостыми патронами, выстраивалась напротив кавалерии так, чтобы каждый стрелок находился от другого на таком расстоянии, которое было нужно одной лошади для проскока между ними. Позади строя ставились лукошки с овсом, чтобы прорывающиеся сквозь строй людей кони знали, что за ним их ждет «награда» -лакомство. Потом он приказывал кавалерии идти в атаку галопом с саблями наголо. Пехота стреляла именно в тот момент, когда всадники проносились на полном ходу сквозь стреляющий строй. После многократного повторения этого сложного и опасного маневра лошади так приучались к выстрелам прямо в морды, что сами рвались на паливших в них стрелков, чтобы как можно скорее закончился весь этот ужас и они прорывались к лукошкам с овсом. Для пехотинцев такие учения обходились порой очень плохо — смертельно. От дыма ружейных выстрелов, от лихости либо неумения кавалеристов или от горячности напуганных (плохо выезженных) лошадей, проносившихся сразу по несколько в один проем между стрелками (порой те вставали не там, где следовало), кое-кто в пехотном фронте получал тяжелое увечье либо просто погибал затоптанный конницей. Суворова это не останавливало: чтобы выучить пехотинцев выдерживать неистовый кавалерийский натиск, он намеренно усложнял учение: строй пехотинцев смыкался и размыкался только в самый последний момент, чтобы пропустить сквозь свои ряды несущихся всадников с саблями и палашами наголо. В этом случае потери были еще больше. А в рядах кавалерии, атакующей пехотное каре не должно было перед его фронтом быть заминкам, иначе вся масса всадников превращалась в прекрасную мишень для дружного ружейного огня в упор. Когда ему доносили о количестве затоптанных солдат, он по-армейски сухо отвечал: «Бог с ними, четыре, пять, десять человеков убью; четыре, пять, десять тысяч выучу!» Затоптанных было жаль, но не выучив тех и других столь жестоким, но единственно реальным способом, на поле боя он нес бы гораздо большие потери. Главным в бою он считал смекалку, а потому и не жалел солдатиков, приговаривая: «Тяжело — в учении, легко — в бою!» Интересно, что в этой суровой «науке побеждать» наш великий соотечественник не был новатором: примерно так обучал своих солдат и выдающийся полководец рубежа XVII/XVIII шведский король Карл XII, которого Александр Васильевич очень сильно уважал и кое в чем даже ему подражал. Конечно, методы обучения Суворова поражали современников, но его результат (по большому счету он так и не проиграл ни одного серьезного сражения!) оправдывал средства…

В 1764—1765 гг. новоиспеченный капитан служит в Польше в войсках Н. В. Репнина у генерал-поручика (-майора?) И. И. Веймарна. Именно здесь он получает свой первый боевой опыт — польская католическая шляхта (дворянство) взбунтовалась против навязанного ей Россией короля Станислава Понятовского и начался Первый раздел тремя европейскими «хищниками» — Россией, Пруссией и Австрией — панской Польши. На той войне Кутузов побывал дважды (второй раз — с 1768 по 1769 гг.), поучаствовал в нескольких боях и стычках, даже сам командовал небольшим отрядом, но, по его же собственным словам, «войны еще не понимал», поскольку не чувствовал он еще в себе особого военного призвания. В тоже время навыки партизанской войны или «малой войны с большими преимуществами» он усвоил и спустя десятилетия умело их использует против Великой армии Наполеона.

В промежутке между двумя «польскими командировками» Михаил Илларионович принял участие в подготовке Соборного уложения, которому однако в силу ряда непреодолимых причин не суждено было увидеть свет. Но работа в его подкомиссиях очень многому научила Кутузова, вплоть до завязывания выгодных знакомств и связей в политических структурах екатерининской империи.

Кроме военных наук Кутузов интересовался также литературой, искусством, театром (его он обожал до конца жизни), международной политикой. Из него мог бы получиться прекрасный дипломат, но именно в этот момент военная стезя, все же, перевесила ибо, как любил говаривать А. В. Суворов «Где тревога — туда и дорога, где ура — туда и пора!».

Глава 4. «Где тревога — туда и дорога, где ура — туда и пора!».

И вот с 1770 г. обер-квартирмейстер Кутузов уже на очередной войне (новая императрица Екатерина II вовсю утверждалась в Европе с помощью штыков) — 1-й русско-турецкой войне 1768 — 1774 гг. (или как ее еще порой называют 1-й «Екатерининской войной») в корпусе опытного генерала-майора Федора Васильевича Бауэра (Боура/Баура) (1731—1783). Он входил в 1-ю Дунайскую армию героя Гросс-Егерсдорфского сражения, графа Петра Александровича Румянцева (1725—1796), слава о котором гремела уже давно, недаром сам прусский король-полководец Фридрих II Великий, встречавшийся с ним под Цорндорфом и Кунерсдофром, наставлял своих соратников: «Бойтесь собаки-Румянцева, все прочие русские военачальники не опасны.» В той же армии в чине инженер-генерал-майора инженерными минерными командами ведал его отец Илларион Матвеевич (благодаря нему до нас дошли схемы и планы всех основных сражений той кампании), а при штабе служил и младший брат нашего героя — 16-летний кадет Артиллерийского и инженерного корпуса Семен Илларионович Кутузов. В сражении при урочище Рябая Могила (28 июня 1770 г.), находясь в авангарде наступающих русских войск, Михаил столь здорово себя зарекомендовал, что попал на заметку к своему начальству. Столь же хорош Кутузов был и 18 июля того же года на р. Ларге, где командовал гренадерским батальоном. А вот в Кагульском сражении он не участвовал, занимаясь охраной тылов, где ему не раз и не два приходилось отражать наскоки крымской конницы. Зато при ночном штурме Бендер, вошедшем в историю своим ожесточением и кровопролитием, он, уже в составе 2-й армии другого «екатерининского орла» — генерал-аншефа, графа Петра Ивановича Панина (1721—1789), снова «на коне»: лично ведет гренадер и мушкетеров в атаку на крепостные валы и стены. В общем, все — по Бонапарту, однажды сказавшему: «Мужество — добродетель без подделки!»

…Кстати, именно после штурма Бендер Михаил Кутузов впервые почувствовал «нерв войны»: он понял, что «чувствует себя в своей тарелке» не на штабных должностях, а в боевой обстановке. Именно здесь он может проявить свои задатки полевого командира: смелость, решимость, находчивость, инициативность, хладнокровие и, наконец, умение повести солдат за собой в атаку! Многие из офицеров-сослуживцев это тоже заметили и взяли себе на заметку, что «Кутуз» пуль и штыка врага не боится, перед ними не кланяется и не пригибается. Именно в румянцевской армии он научился по-настоящему «понимать войну»…

За отличия его производят, минуя чин секунд-майора, в премьер-майоры, а за умелую штабную работу в корпусе генерал-майора П. А. Текли в бою при Попешти близ Бухареста в 1771 г. он, по представлению своего корпусного начальника — уже подполковник. Он растет в чинах, «словно на дрожжах», хотя ордена и наградное оружие пока обходят его стороной. А затем служба Кутузова под началом Румянцева внезапно прекратилась и он оказался в 2-й Крымской армии генерал-аншефа, князя Василия Михайловича Долгорукова.

По одной из версий — наиболее распространенной среди исследователей — кто-то из «доброжелателей» «Кутуза» донес Румянцеву, что этот молодчик, умевший удивительно точно копировать мимику, жесты, выговор, походку и повадки сослуживцев — под смех товарищей прекрасно копирует походку и манеры командующего армией, а тот был очень вспыльчив и обидчив. Не сложились у него отношения и с возглавлявшим румянцевский штаб генералом Бауэром. Заступничество отца не помогло.

В тоже время по другой версии (не столь экстравагантной!) дело обстояло несколько иначе. Румянцев, устраивая русские войска на зимние квартиры, решил подсобить не столь удачливому «брату по оружию». Он направил к нему своего генерала-квартирмейстера Бауэра, а тот, зная способности весьма толкового офицера-квартирмейстера Кутузова взял его с собой. Впрочем, этого «взгляда» на крутой поворот в судьбе «Ларивоныча» придерживаются лишь отдельные историки.

…Кстати, это происшествие не только лишило молодого Кутузова орденов, но и стало хорошим уроком: он стал более скрытным, замкнутым, предусмотрительным. В очной беседе с сыном Илларион Матвеевич сумел-таки втолковать своему сыну-проказнику несколько прописных истин: «умей держать язык за зубами», «умей сдерживать порывы своего остроумия», «умей владеть собой» и т. п. Причем, проделал он это так искусно, что у его сынули навсегда пропали прежняя веселость и общительность — «сердца людей открыты Кутузову, но его сердце закрыто для них»! Раз и навсегда Михаил Илларионович усвоил урок отца «подушка, на которой спит полководец, и та не должна знать его мыслей»! Так жизнь вносила свои коррективы в характер будущего многоопытного царедворца, дипломата и… Спасителя Отечества в «грозу 1812 года». И очень многое из его поведения и действий в ходе Отечественной войны 1812 года следует объяснять именно этим мудрым посылом…

И, тем не менее, война под началом Румянцева стала для Кутузова своего рода академией военного искусства. Он близко видел, как Румянцев руководил боем. Более того, он постигал стратегию военных действий: Румянцев считал, что «никто не берет города, не разделавшись с войсками, его защищавшими». При этом, не всегда следовало только наступать.

Глава 5. Ранение, награждение, лечение, дела семейные и не только…

Так или иначе, в 1772 г. по вполне весомой причине — из-за «неуважения» к командующим — войну с турками подполковник Кутузов заканчивает во 2-й Крымской армии. В ней под началом В. М. Долгорукова он участвовал в завоевании Крыма и Кубани, где 23.7.1774 г. в бою под деревней Шумы (Шумной; сегодня в память о ранении Михаила Илларионовича — Кутузовка) (неподалеку от современной Алушты; между Судаком и Ялтой) со знаменем в руках повел за собой гренадер Московского полка (легиона) преследовать противника и был тяжело ранен в голову ниже левого виска: пуля вышла за правым глазом и чудом не задела мозг! Кутузов выжил, но со временем стал хуже видеть правым глазом. Эскулапы единодушно удивлялись: по всем медицинским консилиумам Кутузов должен был скончаться! О нем стали писать, как о феномене, чуде из чудес в медицинских журналах и газетах, а поэт Гавриила Романович Державин запечатлел ранение Кутузова в бессмертных строках: «… смерть сквозь главу его промчалась. Но жизнь его цела осталась!».

…Кстати сказать, на той войне сражались все три Кутузова: отец — Илларион Матвеевич — инженер-генерал-майор, наш старый знакомец Миша — капитан, а потом премьер-майор, подполковник и его младший брат Семен Илларионович — флигель-адъютант. Им даже удавалось свидеться. Но никогда более военные пути-дороги отца и сыновей уже не пересекались: Кутузов-отец вскоре вышел в отставку, Семен Кутузов вынужденно проделал тоже самое по причине тяжелой умственной болезни и лишь Михаил Кутузов до конца своих дней оставался на военном поприще и сделал их фамилию всемирно известной, а в России и, того более, легендарной…

Князь Долгоруков представил Кутузова к ор. Св. Георгия IV-го класса, но поскольку пришло сообщение об его тяжелейшем ранении, то посчитали Михаила Илларионовича обреченным, а традиции жаловать ордена посмертно тогда не было. Только по излечении героя сам Долгоруков снова выступил ходатаем о награждении Кутузова этим орденом. По личному указанию Екатерины II, наградившей таки 26.11.1775 г. героя «Егорием» IV-го класса, за казенный счет ему был дан отпуск для лечения за границей.

…Между прочим, в 1769 г. году весьма воинственная императрица Екатерина II учредила единственный в истории России чисто военный орден Святого великомученика и Победоносца Георгия 4-х классов. Это была самая почетная боевая награда дореволюционной России. Именно об этом ордене принято говорить «такого-то класса», тогда как обо всех остальных орденах — «такой-то степени». Его получить могли военачальники и офицеры только за личные заслуги на поле брани. Первым кавалером этого ордена, причем высшего (первого) класса стала… Екатерина, сама себя наградившая. Вторым в этом почетном списке числится П.А Румянцев (за Ларгу), причем, у него тоже Георгий I-го класса. За военные заслуги в эпоху войн с Наполеоном в 1812—1814 гг. его удостоились лишь три военачальника! За 1812 г. его получил только Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, ставший таким образом первым полным кавалером этой наипрестижнейшей награды, т.е. отмеченным всеми ее четырьмя классами. Напомним, что своего первого Георгия IV-го класса он получил в далеком 1775 г. за 1-ю русско-турецкую войну, Георгия III-го кл. ему дали за штурм Измаила в 1790 г., уже через год — Георгия II-го кл. — за Мачин в 1791 г. Следующим полным кавалером Св. Георгия стал его антагонист — генерал от инфантерии Михаил-Богданович Барклай-де-Толли, получивший высшего Георгия I-го кл. за победу при Кульме. Любопытно, но третьим и последним эту супер-награду — Георгия I-го кл. — получил ганноверский барон, генерал от кавалерии и… цареубийца Леонтий Леонтьевич Беннигсен за успехи в войне против Бонапарта в 1814 г. В тоже время было не принято награждать павших на поле сражения посмертно. В частности, так произошло с Дмитрием Петровичем Неверовским. Тяжелораненого за сражение при Лейпциге его представили к Св. Георгию III-го кл. Но поскольку он скончался, то его фамилии не осталось даже в списках награжденных. Чаще всего люди награждались «Егорием» IV-го класса…

Государыня, которая знала этого умного, образованного, начитанного и очень обаятельного в свете подполковника лично, сказала: «Надобно беречь Кутузова; он у меня будет великим генералом». Такого можно и нужно было показать просвещенной Европе как образец русского офицерства. Представляясь к европейским дворам, заводя знакомства с известными людьми, он служил живым примером того, как далеко шагнуло в России образование и «искусство светского общения». Преданный трону, любознательный подполковник с задатками дипломата очень здорово подходил для этой миссии

Кутузов много путешествовал по Европе — Англии, Голландии, Италии, Пруссии и Австрии. Прекрасное знание языков сослужило ему хорошую службу. Повсюду он интересовался современным состоянием военного дела: организацией европейских армий, их вооружением, системой подготовки офицерских кадров и, конечно, военной наукой. Встречался с лучшими европейскими полководцами той поры: прусским королем-полководцем Фридрихом II Великим (1712—1786) и его весьма удачливым соперником австрийским фельдмаршалом Гедеоном-Эрнестом Лаудоном (1716—1790).

…Между прочим, сам Фридрих отдавал должное военному таланту и боевым заслугам австрийского полководца. Как-то они встретились на банкете, где Лаудону отвели весьма скромное место. «Подойдите сюда, фельдмаршал Лаудон! — громко обратится к нему прусский король. — Я сожалею, что когда-то не принял вас к себе на службу! (Это действительно так! — Я.Н.) Вы по-солдатски достойно рассчитались со мной за ту мою ошибку! Я предпочел бы иметь вас рядом с собой, а не против себя!» Уже много позже Семилетней войны Лаудон опаздывал на званый обед к Фридриху. Его недруги сразу же ехидно заметили королю, что Лаудона все нет и нет. «Странно, — ответил льстецам Фридрих, — это не похоже на него. Обыкновенно он прежде меня являлся на место»…

За границей с 1776 г. Кутузов становится членом масонской ложи в Регенсбурге. Считается, что позднее его кооптируют в масоны Франкфурта, Вены, Берлина, Санкт-Петербурга и Москвы. В 1777 г., вернувшийся на родину «привечаемый» императрицей подполковник Тульского пехотного полка получил… чин полковника (10.06.1777 г.) и командование Луганским пикинерским и Мариупольским легкоконным полками. Будучи отменным кавалеристом, он быстро привел порученных ему пикинеров в превосходное состояние. Занимаясь наведением порядка (сегодня это называется «зачисткой» от бандформирований) в Крыму под началом генерал-поручика А. В. Суворова Кутузов, несмотря на то, что они были людьми с совершенно противоположными характерами, сумел-таки сработаться с очень противоречивым Александром Васильевичем. За непростую работу по присоединению Крыма к России — «участвовал самым деятельнейшим образом во всех распоряжениях и мерах, которые приняты были к усмирению мятежников и к восстановлению тишины и спокойствия» — в 1782 г. Михаил Илларионович становится бригадиром, а в 1784 г. — уже генерал-майором. Кроме того, он успел пройти все должности от командира полка до командующего корпусом, а это уже был полководческий формат! Генеральский чин он получил за успешные переговоры с Гиреем, последним крымским ханом, которого он сумел убедить в целесообразности отречения от престола и признания права России на земли от Буга до Кубани. Правда, в том же году его постигло большое личное горе: в своем имении — селе Тупино Торопецкого уезда Псковской губернии скончался его отец, который совсем недавно оставил пост сенатора «за приключившейся болезнью». Получив отпуск по семейным обстоятельствам, Михаил Илларионович решает вопросы наследования — закрепления за ним и братом поместий, имевшихся в трех уездах. После долгой канцелярской волокиты и исконно российского бюрократизма раздел наследства прошел небыстро и, в конце концов, Михаил Илларионович смог унаследовать имения в Псковском и Екатеринославском наместничествах, «мужска полу 450 душ». Остальное отошло брату Семену и сестре Дарье.

…Между прочим, не только карьера Кутузова складывается удачно: в 1777 г. он находит свое счастье и в семейной жизни. Зрелым, разменявшим четвертый десяток лет, мужчиной Михаил Илларионович вступает в брак со своей дальней родственницей — 22-летней Екатериной Ильиничной Бибиковой (5.11.1754/55/56? — 23.6.1824) — сестрой жены его дяди Ивана Логиновича Кутузова. Ее брат, генерал-аншеф Александр Ильич Бибиков (1729—1774), прославился в усмирении пугачевского бунта, но скоропостижно скончался от холеры. С этой изящной экспансивной девушкой-брюнеткой с огромными темными глазами — из знатной дворянской семьи, чьи корни уходили в начало XIV века — он познакомился, когда ей было еще лишь 13 лет. Этим союзом он еще больше укрепил свои родственные связи с семьей Ивана Логиновича. Современники считали Екатерину Ильиничну дамой образованной, хорошо знавшей музыку, искусство и литературу. Страшное увечье жениха-генерала (простреленная голова!) не смутило молоденькую невесту. В общем, как тогда говорили, этот брак основывался на чувствах, проверенных временем. Любовь, неустанная забота друг о друге сопровождали их брак всю жизнь, по крайней мере, так повествуют симпатизирующие Михаилу Илларионовичу современники и исследователи. В молодые годы жена Кутузова часто сопровождала мужа в походах и делила с ним тяготы солдатский жизни. Это видно хотя бы потому с какой очередностью у супругов появлялись дети. У них родилось пять дочерей: Прасковья (1777/1779—1844), Елизавета (1780/1783-?), Анна (1782—1846), Екатерина (1787—1827), Дарья (1788—1854) и один сын (Николай? -?), скончавшийся к великому горю родителей от оспы еще в младенчестве — то ли в 1790 г., то ли в 1792 г. Все дочери вышли замуж (причем, не единожды!) за известных людей, в основном, военных, некоторые из которых геройски гибли, защищая отечество в войнах с Наполеоном. Так любимая дочь — Елизавета — вышла замуж за его адъютанта Фердинанда Тизенгаузена, погибшего на глазах у тестя под Аустерлицем в 1805 г. Вторым браком Елизавета Михайловна вышла замуж за Н.Ф.Хитрово. Анна Михайловна была с 11 января 1803 г. замужем за эксцентричным, смоленским помещиком, флигель-адъютантом сначала Павла I, а затем и Александра I, офицером Псковского драгунского полка еще одним Хитрово — Николаем Захаровичем — награжденным за отличия в Прусской кампании 1806—1807 гг. ор. Св. Владимира IV-й ст. и прусским ор. «За достоинство». Рассказывали, что с ним — любителем «заложить за воротник» — порой, случались туманные истории: то он оказывается замешан в «скользкой» переписке с французским посланником, генералом Арманом де Коленкуром, и его высылают от греха подальше — в Вятку, то он встретит наступающие на Москву наполеоновские войска с развевающимся французским флагом и офицерским банкетом. Правда, позднее он смог принять участие в Отечественной войне 1812 г., потерял в боях ногу, получил чин подполковника и Ор. Св. Георгия III-го класса. После войны он построил на свои деньги приходскую церковь, превратился в трезвенника, проводя большую часть оставшейся жизни в богослужении. Кутузов не жаловал этого своего зятя. Четвертая дочь — Екатерина — вышла замуж за князя Николая Даниловича Кудашева, который тоже не был симпатичен своему знаменитому тестю, хотя и прошел с ним через всю Отечественную войну 1812 г. и скончался вскорости за Михаилом Илларионовичем, получив смертельное ранение в «битве народов» под Лейпцигом. Так как Кутузов не оставил потомства по мужской линии, фамилия Голенищева-Кутузова в 1859 г. высочайшим указом была передана его внуку генерал-майору П. М. Толстому, происходившему по женской линии дочерей Кутузова. С годами, по вполне понятным причинам супруге Михаила Илларионовича пришлось отказаться от «удовольствий» походной семейной жизни. И именно к этому периоду относятся периодически всплывающие в печати сведения об особых интимных пристрастиях Михаила Илларионовича, преимущественно на склоне лет, в частности, о 14-летней замужней красавице валашке Гулиани (Гуниани) в ходе войны с турками в 1811—1812 гг.. которую он потом возил с собой и во время Отечественной войны 1812 года. Для военачальников «екатерининской эпохи» это было нормальным явлением, тем более, для «выходцев» из галантного XVIII в., когда «красивой смертью» (бель мор) считалась смерть… в будуаре на любовном ложе с двумя-тремя прелестницами. Недаром, когда эта история дошла до ушей старого генерала от инфантерии Богдана Федоровича Кнорринга (1746—1825), то он отреагировал с большим пониманием: «Подумаешь, беда; Румянцев возил их четыре». Так бывает, даже с такими выдающимися полководцами, какими, несомненно, были Румянцев с Кутузовым…

Глава 6. Снова в строю, опять в бою и новое… ранение в голову!

Война с турками выявила острую необходимость уделить серьезное внимание егерской пехоте, действовавшей в рассыпном строю, а не только в каре или колонне. Егерями называлась легкая пехота из отличных стрелков, прошедших специальную подготовку на ведение прицельного огня из любых ситуаций. Для удобства именно их вооружали более легкими ружьями, чем гренадерскую пехоту, а также экипировали в более легкую и удобную форму одежды и амуницию. В егеря отбирали самых проворных и выносливых солдат, умевших ловко и быстро преодолевать препятствия, маскироваться и скрытно занимать боевые позиции в лесу, в горах, в поле, летом и зимой. Все перестроения они должны были совершать максимально быстро — бегом! Точная одиночная стрельба — их главное «оружие» в бою с врагом — позволяло им считаться самой эффективной пехотой той поры. С этой целью было принято решение создать так называемый Бугский егерский корпус из шести батальонов, общей численностью до 4016 бойцов. Формирование его всесильный екатерининский фаворит Григорий Александрович Потемкин (1739—1791) поручает в 1786 г. генерал-майору Кутузову, побывавшему в Европе у короля-полководца Фридриха II — пионера в заведении егерских команд при пехотных полках и познакомившемуся c ними на маневрах. Очень скоро Михаил Илларионович оправдал доверие Светлейшего князя Таврического и сделал из корпуса образцовое ударное соединение, чьи бойцы отменно владели стрельбой даже из пистолета, чья прицельная дальность была небольшой, но, порой, спасала солдату жизнь в перипетиях ближнего боя. Кутузов лично присутствовал на учебных стрельбах и успехи его егерей в огневой подготовке очень быстро опровергли устоявшееся мнение, что якобы «…российского солдата стрелять цельно выучить не можно». Подробности обучения егерей Михаил Илларионович подробно изложил в своем ставшем со временем очень популярном «Примечании о пехотной службе вообще и о егерской особенно» (1786). Можно по-разному (порой, предвзято) относиться к этому эпистолярному труду Кутузова, но так или иначе в нем он изложил все, что было проверено им на практике, а она у него была весьма богатая, с поправкой на «увиденное-подмеченное» в лучшей армии Западной Европы той поры, по крайней мере, так тогда считали многие ее европейские противники.

На последовавших в Малороссии на поле Полтавской баталии грандиозных маневрах под началом генерал-аншефа Юрия Владимировича Долгорукова в присутствии самой императрицы-«матушки» (в финале ее знаменитого путешествия по южным губерниям Российской империи, вернее, уже на обратном пути) кутузовские егеря показали отличную выучку. Рассказывали, что сама государыня, стоя со своей свитой и августейшими гостями (в частности, австрийским императором Иосифом II) на кургане, прозванном в народе «Шведской могилой», обратила внимание на «детище» генерала-майора Кутузова: «Благодарю Вас, господин генерал. Отселе вы у меня считаетесь между лучшими людьми и в числе отличнейших генералов». За успешное руководство Бугским егерским корпусом, несшего охрану границы по р. Буг, Михаила Илларионовича в 1787 г. награждают орденом Св. Владимира 2-й ст. Вручая «Кутузу» орден, Екатерина сочла нужным отчитать его за то, что он прискакал на церемонию на горячем скакуне: «Вы должны беречь себя. Запрещаю вам ездить на бешенных лошадях и никогда не прощу, если услышу, что вы не выполняете моего приказания». И надо же такому случиться, что заботливая императрица-«матушка»… «накаркала» очередную беду на своего любимца!

…Кстати, орден Св. Владимира был учрежден в 1782 г. и давался как военным, так и гражданским лицам. Имел 4 степени: если ор. 4-й ст. мог получить любой офицер, то 3-й ст. — уже не ниже полковника, 2-й ст. — только генералы, а 1-й — лишь генерал-лейтенанты и выше. В числе награжденных заветным Владимиром 1-й ст. значатся такие знаменитости как племянник Суворова Андр. И. Горчаков и полулегендарный командир кавалергардов генерал от кавалерии Андр. Сем. Кологривов (1775—1825)…

С началом очередной 2-й русско-турецкой войны 1787—1791 гг. (или «2-й Екатерининской войны») Кутузов уже в составе Екатеринославской армии Г. А. Потемкина и 18 августа 1788 г. под крепостью Очаков во время отражения вылазки неприятеля его опять тяжело ранили в голову, почти также, как и в первый раз под Алуштой в 1774 году!

…Между прочим, на той войне, оказавшись под Очаковом, Михаил Илларионович Кутузов свел знакомства со многими знаменитостями и «сильными мира сего»: бельгийским принцем Карлом де Линем, принцем Нассау-Зигеном, мальтийским флотоводцем Джулиано де Ломбардом, греческим капером Панаиотом Алексиано, американским корсаром-шотландцем Полем Джонсом, испанским кондотьером Иосифом де Рибасом, ганноверско-брауншвейгским бароном Левином-Августом-Теофилом Беннигсеном, П.А. фон дер Паленом, а также будущими соратниками по наполеоновским войнам — П. И. Багратионом, М. Б. Барклаем-де-Толли, Н. Н. Раевским, не говоря уже о тех, кого он знал давно — Репнина, Каменского, Суворова, И.П. и Н. И. Салтыковых, Долгорукова, Мусина-Пушкина и др. «екатерининских орлов и орлят»…

Находившийся в русской армии принц де Линь подозвал Кутузова к ретраншементу в момент турецкой атаки для оценки ситуации через амбразуру. Именно через нее вражеская пуля прошла навылет из щеки в затылок русского генерала! Михаил Илларионович только что и успел воскликнуть, схватившись руками за раненную голову: «Что заставило тебя подозвать меня к этому месту в сию минуту?» Он еще пытался руководить боем, но вскоре его замертво вынесли в тыл. «Виновник» трагедии принц де Линь пишет австрийскому императору: «… Вчера опять прострелили голову Кутузову. Я полагаю, что сегодня или завтра он скончается».

В тоже время не исключается, что на самом деле пуля поразила Кутузова, когда он уже мог выйти из ретраншемента. Так или иначе, но ранение было ужасным. Ведь по другой версии пуля прошла «из виска в висок (!) позади обоих глаз» (!?). Новейшие исследования специалистов Военно-медицинской академии и Военно-медицинского музея провели анализ обоих ранений Кутузова и подтвердили, что у Кутузова было два касательных открытых непроникающих черепно-мозговых ранения, но без нарушения целостности твердой мозговой оболочки. Более того, специалисты утверждают: если бы пуля отклонилась хотя бы на миллиметр, то Кутузов был бы либо мертв, либо слабоумен, либо слеп. К тому же, ему еще повезло, что пуля прошла навылет, т.е. еще обладала большой начальной скоростью, поскольку была пущена с близкого расстояния: если бы она застряла в ране, то песенка нашего героя была бы спета. Изящно «констатировал» второе ранение в голову Кутузова Г. В. Державин: «смерть дважды сквозь главу его промчалась».

…Между прочим, рассказывали, что оперировал Кутузова знаменитый военный хирург Массо — тот самый, которого Григорий Потемкин с большим трудом благодаря своим обширным связям смог ангажировать во Франции. Так вот, якобы он бросил пророческие слова, что-то типа: «Видно, судьба готовит Кутузова к чему-то великому, если он остался жив после двух таких тяжелых ранений в голову, по всем правилам медицины — смертельных!» И действительно, до главного дела в жизни Кутузова — изгнания Наполеона из России в 1812 году — еще почти четверть века! Вот только головные боли из-за повышенного внутричерепного давления будут его преследовать почти постоянно, да глаза будут сильно уставать. Но никакой черной повязки на правом глазу, как это ему приписывают в художественной литературе и «одевают» в кино, он никогда не носил! И последнее на эту трагическую тему: не исключено, что все же именно после этого второго ранения, когда правый глаз Кутузова «несколько скосило», он стал постепенно угасать и, наконец, именно этим глазом Михаил Илларионович начиная примерно с 1805 г. потерял способность полноценно видеть — он закрылся. Тогда же, кстати, его старшая сестра Анна Илларионовна Ушакова потеряла сына-капитана, изрубленного в куски. Пришлось нашему герою сообщать сестре о постигшем ее горе: не уберег он племянника — «на войне — как на войне»…

Узнав об очередном тяжелейшем ранении давно привечаемого ею генерала, императрица-«матушка» не единожды (11 сентября, 29 сентября, 18 ноября) справлялась в письмах к Григорию Потемкину о состоянии здоровья Михаила Илларионовича, наказывая держать ее в курсе ситуации: «Отпиши, каков Кутузов?». Проведать и поддержать тяжелораненого мужа приехала супруга Михаила Илларионовича Екатерина Ильинична. Хоть и ненадолго, но вся семья оказалась в сборе. За «косвенное участие» (были задействованы его егеря) во взятии Потемкиным по плану генерал-аншефа И. И. Меллер-Закомельского Очакова (штурм был краткий, но очень кровавый: русские потеряли более 2500 человек) получил он в награду орден Св. Анны, причем сразу высшей степени — 1-й!

…Кстати, орден Св. Анны — нерусский по своему происхождению — был учрежден в 1735 г. гольштейн-готторпским герцогом Карлом-Фридрихом в память незадолго до этого скончавшейся супруги, Анны Петровны, обожаемой дочери Петра Великого. С начала 1740-х гг., когда в Россию прибыл гольштинский наследный принц Петр-Ульрих, будущий российский император Петр III, орден стали вручать и русским подданным. Но серьезно он вошел в оборот лишь в 1797 г., уже при Павле I, а в эпоху 1812 г. имел 3 степени. Низшая, 3-я ст., выдавалась только за военные заслуги, зато 2-я и 1-я — могла быть наградой и за гражданские дела. Причем. Св. Анной 1-й ст. за исключением редчайших случаев среди военных награждались исключительно генералы. Всего за войну 1812 г. «этой анной» был удостоен 224 генерала и 1 полковник, вскоре ставший генерал-майором. Первым его получил немолодой уже генерал-майор А. П. Мелиссино — шеф Лубенского гусарского полка — за жаркое дело под Яново в самом начале Отечественной войны 1812 г., героически погибший в сабельной рубке под Дрезденом в 1813 г. Любопытно, но его получил и «серый кардинал»/«мозговой центр» маршала Нея, швейцарец барон Генрих Жомини, перешедший в пору неудач Наполеона в 1813 г. на сторону российского императора. Став у Александра I генерал-лейтенантом и генерал-адъютантом, много знавший о наполеоновской тактике и стратегии, Жомини за дальновидные советы при Кульме и Лейпциге, оказался награжден высшим из достойных его генеральского чина орденом — первостепенной «Аннушкой»…

Несмотря на то, что врачи считали рану смертельной, но пуля не задела мозг и генерал-майор Кутузов за полгода (гораздо быстрее, чем после похожего ранения под Шумной!) выздоровел и даже сумел встать в строй 21 января 1789 г., приняв командование не только над Бугскими егерями, но и Екатеринославскими гренадерским и егерским полками, Александрийским и Херсонским легкоконными, Ольвиопольским и Воронежским гусарскими полками. Михаил Илларионович возглавляет кавалерийский отряд («летучий корпус» казаков) под Аккерманом, Каушанами, Хаджибеем (Одессой) и Бендерами; ставит армейскую разведку «на широкую ногу»; полнота и достоверность информации о противнике, поставляемая Кутузовым Потемкину, удивляет командующего.

Глава 7. От Измаила до Мачина

11.12. 1790 г. Михаил Илларионович Кутузов участвует в осаде и взятии одной из самых мощных крепостей того времени — «орду колеси» (армейской крепости) или Измаила. Поскольку все попытки генералов Н. В. Репнина и И. В. Гудовича взять Измаил провалились, пришлось Потемкину вызывать Суворова, который на военном совете как всегда был краток и однозначен: «Мне велено — взять Измаил и дана воля: отступать или не отступать, следовательно, отступать не приказано!» Представляя Суворову Кутузова, главнокомандующий Григорий Потемкин был весьма краток: «Будешь доволен и Кутузовым!»

…Кстати, именно Кутузов имел очень тщательно собранные подробные данные о типе инженерных укреплений Измаила и количестве войск собранных за его стенами. Согласно его данным гарнизон Измаил был всего лишь 10—15 тыс. человек. Следовательно, не исключено, что принимая решение о штурме, Суворов знал, что его войска на самом деле вдвое превышают силы турок, т.е. в Измаиле не было 35 тысяч турок, как это было впоследствии опубликовано в официальной реляции о взятии крепости…

И хотя «одеть» в камень все крепостные стены турки не успели, но Кутузову выпал один из самых хорошо защищенных участков крепостной стены — район Килийских ворот. Командовал он 6-й штурмовой колонной (3 батальона Бугского корпуса, 2 батальона Херсонского гренадерского полка и тысяча казаков).

…Кстати сказать, именно М. И. Кутузов обратил внимание А.В.Суворова на один весьма примечательный факт! Всем известен исторический анекдот: «Умен, умен, хитер, хитер; его и Рибас не обманет!» Так Александр Васильевич вроде бы охарактеризовал Михаила Илларионовича. Якобы все обстояло следующим образом! Вице-адмирал Осип (Иосиф) Михайлович де Рибас (Дерибас) (1749—1800), в честь которого потом главную улицу Одессы назвали Дерибасовской — очень хитрая личность — догадываясь какая слава достанется тому, кто возьмет такую твердыню как Измаил, решил взять город без… Суворова!? Для этого он якобы упросил Суворова дать ему столько войск, чтобы можно было самостоятельно взять Измаил с воды, т.е. с моря, до того как это успеет проделать Суворов с суши. Суворов, занятый корректировкой общего плана, якобы не вник в тот момент в суть просьбы де Рибаса и лишь потом послал план с указанием численности всех колонн приготовленных к штурму цитадели Кутузову. Именно Михаил Илларионович обратил внимание Александра Васильевича на то, что с такими силами, которые де Рибасу обещал выделить Суворов, хитроумный заморский моряк готовиться перехватить у командующего громкую славу победителя Измаила. Суворов поверил предостережению и проверил все сам. Выяснилось, что де Рибас был слишком «себе на уме»! Пришлось тому высадить все выделенные ему сухопутные войска и ограничиться тем, что пожелал выделить ему командующий. Доподлинно не ясно, что — это: быль или, все же, не быль!? Но, так или иначе, когда в кампании Суворова среди военных зашел разговор на тему — кто из его генералов всех умнее и искуснее — и все заговорили о Кутузове, то Суворов компетентно добавил: «Так, он умен! Очень умен!.. (и в полголоса) его и сам Рибас не обманет». Впрочем, эта оценка Суворовым Кутузова вовсе не означает, что Суворов не воспринимал Михаила Илларионовича своим… соперником в борьбе за славу первого полководца своего времени. Александр Васильевич никогда не допускал, чтобы кто-нибудь при его жизни мог поравняться с ним в делах славы. «A la guerre comme a la guerre» или слава, добытая на войне, не делится пополам…

Кутузовские гренадеры и егеря ворвались было (дважды?) на крепостной вал, и турки (дважды?) сбрасывали их вниз в ров. Кутузов даже извещает Суворова о невозможности идти дальше: уже выбиты почти все офицеры, шедшие впереди штурмующих. Рассказывали, что в ответ он якобы получает неожиданный приказ: «Скажите Кутузову, что я назначаю его комендантом Измаила и уже послал в Петербург известие о покорении крепости!» (Не все историки с этим согласны, склоняясь к тому, что это скорее исторический анекдот; впрочем, «о вкусах не спорят!») Намек понят и Кутузов лично хватает знамя и бросается впереди своих остановившихся было солдат на измаильскую твердыню.

…Между прочим, по некоторым данным именно при осаде Измаила Михаила Илларионовича Кутузова настигло тяжелое известие: очевидно, заразившись от сестер, на первом году жизни умер от оспы его единственный сын — маленький Николаша…

Несмотря на большие потери, кутузовцы сумели проникнуть в крепость.

В кровавом штурме Измаила обе стороны явили чудеса храбрости и героизма. «Не было крепче крепости, ни отчаяннее обороны…» — признался потом Суворов, многозначительно добавив, что на такой штурм можно отважиться только один раз в жизни.

…Кстати, по потерям с обеих сторон это сражение, возможно, уступает в истории войн XVIII века, пожалуй, только бойне под Мальплаке в 1709 г. — от 34 до 44 тыс. убитых и раненных. По донесению Суворова в Петербург из 35-тысячного турецкого гарнизона 26 тысяч пали в бою, остальные попали в плен. Не исключено, что это сильное преувеличение. Недаром ведь ходили слухи, что при составлении победной реляции на вопрос штабного офицера Суворову, какой цифрой указать в донесении турецкие потери, тот прямо ответил: «Пиши по более, чего их супостатов, жалеть!» Суворов вообще не сочинял небывальщин в донесениях о потерях врага, но из тех цифр, которые ему сообщали, выбирал наиболее… выгодную. Очень может быть, что это было сделано для оправдания своих собственных больших потерь. Тем более, что произведенный Суворовым за проявленное мужество и воинское искусство из генерал-майоров в генерал-поручики и назначенный им комендантом Измаила Кутузов, чьи войска выказали замечательную стойкость при штурме, был глубоко расстроен: «Кого в лагере ни спрошу, либо умер, либо умирает… Живых офицеров почти не осталось.» В частности, погиб юный полковник Александр Раевский — брат будущего легендарного генерала времен наполеоновских войск Николая Николаевича Раевского. А вот один из его родственников — племянник его супруги Екатерины Ильиничны — подпоручик Александр Толстой остался жив и тоже прославился в эпоху войн России с Наполеоном, но уже под фамилией Остерман-Толстой. Отнюдь не исключено, что не только турки, но и русская армия умылась кровью, потеряв убитыми и раненными от 6 до 10 тысяч человек (а не 1815—1880 убитыми и 2400—2703 раненных, как это было отражено в официальной реляции). Причем из 650 офицеров выбыло из строя две трети! По жесткому приказу Суворова, увлекая солдат вперед — на казавшиеся тем неприступными стены турецкой твердыни — они шли впереди штурмовых колонн. Впрочем, вопрос о своих и чужих потерях всегда остается спорным, во все времена и у всех народов. Свои обычно преуменьшаются, а чужие — всегда преувеличиваются…

Довольный Суворов подтверждает назначение Кутузова со следующими словами: «Кутузов знает Суворова, а Суворов знает Кутузова. Если бы не взяли Измаил, Суворов умер бы под его стенами, и Кутузов тоже». А в Петербург ушло «рифмованное» донесение Суворова императрице об отличии ее генерала-любимца: «Он шел у меня на левом крыле, но был моей правой рукой». Для крайне очень скупого на похвалу высшим офицерам Александра Васильевича это была очень высокая оценка. Императрица-«матушка» все правильно поняла и 25.03. 1791 г. подтвердила производство Кутузова в генерал-поручики, наградив орденом Св. Георгия III-го кл.

…Кстати, именно Кутузов отстоял взятую Суворовым дорогой ценой крепость Измаил, отразив внезапный штурм турок в июне 1791 г., и тем самым, подтвердив свою славу военачальника суворовской школы…

Самолично возглавляя вверенные ему войска, 4.6. 1791 г. внезапным ударом Кутузов опрокидывает 23-тысячный турецкий авангард Ахмед-Решид-паши (15 тыс. турок и 8 тыс. татар) у Бабадаги. За это «знатное дело» его награждают орденом Св. Александра Невского.

…Кстати, орден Св. Александра Невского был задуман Петром I исключительно как боевая награда, но затем с легкой руки его супруги — императрицы Екатерины I — стал выдаваться и за военные и за гражданские заслуги. Правда, во время 1812 г. на него мог претендовать только военный, причем, не ниже генерал-лейтенанта. Всего за период с 1812 по 1814 гг. его получили 48 военных, в том числе, такие выдающиеся личности как Дохтуров, Милорадович, Остерман-Толстой, Раевский, Барклай, Коновницын, Ермолов и др…

Затем наряду с генерал-поручиками князьями С. Ф. Голицыным (1749—1791) и Г. С. Волконским (1742—1824) Михаил Илларионович с блеском проявляет свой полководческий талант в важнейшей битве той войны под Мачином. Тогда 30 тыс. русских с 78 орудиями под началом князя Н. В. Репнина, сменившего Г. А. Потемкина на посту главнокомандующего российскими войсками в войне с Турцией, встретились с 80 тысячами турок во главе с визирем Юсуф-пашой. Так получилось, что именно это сражение стало красивым финал «2-й Екатерининской войны»!

Глава 8. «Такова воля императрицы!»

Военная деятельность князя Николая Васильевича Репнина (1734—1801), выдающегося русского дипломата, долгое время незаслуженно была в тени его более ярких современников: близкого к царской династии знаменитого Румянцева и гениального Суворова. Спору нет, по широте и глубине военных дарований он, безусловно, уступал им, но его заслуги перед Отчеством требуют широкой огласки.

Николай Репнин происходил из очень знатного рода и был потомственным военным. Его дед, Аникита Васильевич, был генералом-фельдмаршалом, отец, Василий Аникитович — генералом-фельдцехмейстером. С 11 лет Николай был записан в солдаты. Карьера его стремительна: в неполных 15 лет юный князь уже в действующей армии; в Семилетнюю войну (1756—1763) за отличие под Гросс-Егерсдорфом, Кюстрином и Берлином он получает чин генерал-майора.

Вскоре после дворцового переворота 1762 года в пользу Екатерины Репнин направляется послом в Пруссию. При дворе знаменитого прусского короля-полководца Фридриха II — не без оснований считавшегося первым полководцем своего времени — Репнин узнает много для себя полезного и навсегда остается почитателем великого прусского короля. Долгое пребывание в Германии идет ему на пользу: блестяще образованный Репнин завязывает нужные знакомства и общается с европейскими вельможами на равных.

Затем его переводят на дипломатическую работу в Польшу. Посаженный Екатериной на польский трон Станислав Понятовский становится безвольной куклой в его руках. Рассказывали, что дело доходило до того, что без князя Репнина в Варшавском театре не начинали спектакль даже в том случае, если король уже приехал.

…Кстати сказать, блистательный красавец Репнин пользовался бешеным успехом у женщин. По слухам первая польская красавица графиня Изабелла Чарторыжская (Чарторыйская) даже родила от него сына Адама…

Репнин отличился в 1-ю русско-турецкую войну в ходе сражений при Рябой Могиле и Ларге и получил орден Св. Георгия II-го кл. — редкая, между прочим, по тем временам награда. Затем без боя ему удалось взять две важные турецкие крепости Измаил (кстати, эту крепость русские брали не единожды) и Килию. Более того, именно ему Г. А. Потемкин приказал прикрыть отступление Суворова после его неудачного «шармицеля» под Очаковым. (Впрочем, не все историки согласны с такой трактовкой жаркого дела под Очаковым с участием Александра Васильевича.) И Репнин не подкачал, продемонстрировав редкое умение в критический (и в тоже время нужный) момент первым оказываться в нужном месте. В результате, его, привезшего в Петербург текст мирного Кучук-Кайнарджийского мира с турками, Екатерина произвела в генерал-аншефы и сделала подполковником лейб-гвардии Измайловского полка (полковником была она сама!).

…Кстати, рассказывали, что завидовавший его военным успехам князь Григорий Потемкин якобы не дал Репнину в 1789 г. во время 2-й русско-турецкой войны 1787—1791 гг. снова взять крепость Измаил — эта честь выпала в 1790 г. Суворову. На самом деле дело обстояло несколько иначе. Пока стремительный Суворов громил турок под Рымником, по-прусски методичный Репнин, разбил во встречном бою под Сальче авангард Газы Хасана. Турки стали быстро откатываться к Измаилу. Потемкин приказал «сесть неприятелю на плечи» и постараться взять Измаил… сходу! В нем укрывались лишь деморализованные после неудачи при Сальче немногочисленные силы турок. Сама крепость тогда не отличалась сильными фортификационными сооружениями, как это случилось уже год спустя, когда ее пришлось брать штурмом Суворову. Сил у Репнина было примерно столько же, как у Александра Васильевича в 1790 г. Князь Репнин, безусловно, талантливый военачальник (он был хорош под Ларгой и Кагулом), поклонялся Фридриху II Великому, но, не обладая гением последнего, не умел рисковать. «Методично потоптавшись» под стенами Измаила и ограничившись одной лишь бомбардировкой, он предпочел благоразумно отступить. Не исключено, что падение тогда Измаила, наряду с недавней блестящей победой при Рымнике, могло привести к скорейшему победоносному финалу 2-ой русско-турецкой войны. Но не случилось! Репнин — человек сколь амбициозный, столь и умный — прекрасно ориентировался в придворных «раскладах», где следовало действовать по принципу: «поспешай — не спеша!». К тому же, именно он по чинам был первым после Потемкина командиром в Екатеринославской армии и на случай отъезда, болезни и, тем более, непредвиденного происшествия должен был заменить светлейшего князя…

И все же, время триумфа Репнина-полководца в той войне еще наступит: именно он руководил штурмом Очакова. Кроме того, именно он сумел убедить Потемкина, отъезжавшего в Петербург и собиравшегося оставить общее командование армией на Суворова, не совершать ошибки. «Оставляете Суворова: поведет армию в Царьград или сгубит! Вы увидите» — наставлял он Светлейшего князя. Тот послушался и предпочел более осторожного князя Николая Васильевича Репнина! Князь был человек не промах и использовал свой шанс на все 100%. Своими смелыми действиями Николай Васильевич победоносно завершил войну, разгромив 28 июня 1791 г. при своих минимальных потерях намного превосходивших его численно турок у Мачина.

Решающую роль в том 6-ти часовом сражении сыграли 12 батальонов пехоты и 11 эскадронов конницы при 24 орудиях под командованием Кутузова. Совершив 25-километровый марш по труднопроходимой болотистой местности, они заняли высоты на левом фланге армии Репнина. Искусно маневрируя, Кутузов отражал бешеные атаки сильно превосходившей турецкой конницы и пехоты, а затем, дождавшись, когда его собственная кавалерия сумела выйти в тыл врагу и сам перешел в контрнаступление, поражая неприятеля картечью и штыками. Одну за другой его солдаты занимали высоты, и, когда достигли той, которая господствует над Мачинской долиной, неприятель обратился в бегство, преследуемый русской легкой кавалерией. Против 141 убитого русского турецкий урон был более чем серьезным: 4 тысячи (!?) человек. Главнокомандующий русскими войсками генерал-аншеф князь Н. В. Репнин в донесении царице высоко оценил действия Кутузова: «Расторопность и сообразительность генерала Кутузова превосходят всякую мою похвалу…» Впрочем, отношение самого Михаила Илларионовича к Николаю Васильевичу, скорее всего, было весьма неоднозначным: довольно сдержанным. Он не только знал о причастности Репнина к партии наследника престола цесаревича Павла Петровича и ее заговору во время раскрытому Екатериной II в 1786 г., а так же, и к берлинским масонам, определявшим политику прусского короля Фридриха-Вильгельма III. Недаром же, именно Кутузову пришлось потом исправлять «некоторые ошибки» Репнина на важнейших дипломатических переговорах в Константинополе 1793 г. и в Берлине в 1797 г., «невольно или сознательно» допущенных опытнейшим и искуснейшим переговорщиком Николаем Васильевичем! Так, порой бывает, когда люди стремятся «усидеть сразу на двух стульях»…

…Между прочим, фельдмаршальского жезла — вполне заслуженной награды после столь блестящей победы — генерал-аншеф Репнин от императрицы Екатерины так и не дождался. (Добрая и справедливая «матушка-императрица» ограничилась престижнейшим орденом Св. Георгия I-го кл.; его, кстати, получали очень немногие!) В последние годы Екатерина не очень-то жаловала князя Николая за его близость к берлинским масонам и влияние на ее нелюбимого сына Павла. Вполне возможно, что она посчитала, что неблагонадежный полководец не может быть фельдмаршалом российской империи. Более того, в отсутствии Григория Потемкина Репнин попытался заработать славу главного миротворца и, опираясь на свою недавнюю блестящую победу под Мачином, на переговорах с турецкой стороной опростоволосился. Не зная намерений императрицы, он «дал повод туркам во всяком пункте чего-нибудь для себя требовать». Такой промах столь искушенному дипломату, каким принято считать Николая Васильевича, на самом верху не простили. В общем, все сложилось не так, как хотелось бы нашему герою. Вожделенный жезл вручил ему в 1796 г. сын Екатерины II, Павел, к которому он всегда был близок…

Излишне болезненно ревнивый до славы Александр Васильевич относился к Николаю Васильевичу очень неприязненно. Впрочем, так он относился ко всем, кто, не имея суворовских военных заслуг, стоял выше его на служебной лестнице. Ярким примером тому служит «Записка А. В. Суворова о службе» (1790 г.), где он перечислил «для памяти» имена всех военачальников, обошедших его по службе, и указал против каждой фамилии свои претензии и неудовольствия к «совместникам». «На вершине нет места для двоих!» — любил повторять аксиому полководцев всех времени и народов, «нечаянно пригретый славой» победителя самого Бонапарта, сэр Артур Уэлсли, более известный как герцог Веллингтон. Особых личных обид между ними не было — умный Репнин всегда вел себя по отношению в порывистому Суворову очень тактично: «Александр Васильевич — единственный из нас кто не соблюдает стратегии и тактики, но побеждает исправно» — дипломатично повторял он. Правда, по другой версии, его характеристика полководческого стиля Суворова все же была более ехидной: «натурализм» (примитивизм)! А все победы Суворова он приписывал сугубо слепому везению. В то же время Суворов бесился из-за зависти к менее талантливому в военном деле, но более удачливому по службе «собрату по оружию». Одно упоминание имени Репнина, которого он за гнусавый тембр голоса ехидно прозвал «гугнивым фаготом», раздражало Суворова. Александр Васильевич даже оставил «Записку о Н. В. Репнине» (1792 год), которую он сам назвал «экстрактом» всех обид и персональных оскорблений, нанесенных ему давним соперником. Репнин в рукописях Суворова предстает сущим злодеем: «Стравил меня со всеми и страшнее». Даже когда ему передавали, что Репнин хвалил его, то Александр Васильевич выражался не совсем прилично. «Как жабе далеко до быка, так Мачину до Рымника!» — горячился Александр Васильевич. Более того, узнав, что победа при Мачине была добыта при помощи его суворовских войск, блеснувших под Фокшанами, Рымником и Измаилом, Суворов и вовсе не сдержался: «…Лучше вовсе не было бы Мачина!» Спору нет, Мачин не шел ни в какое сравнение с Рымником, но все же был не хуже Фокшан. Впрочем, так бывает даже с таким великим полководцем, как «русский Марс»: полководческая слава во все времена была самой ревнивой из страстей, так как она — замешанная на море крови — не делиться на двоих!»

В конце жизни их противостояние достигнет апогея: в 1794 году в ходе подавления Всепольского восстания Т. Костюшко Суворов перестанет обращать внимание на приказы главнокомандующего Репнина, которому придется горько признаться вслух: «Я уже не знаю, сам ли я командую или отдан под команду!»

…Кстати сказать, когда уходили одни суворовские недруги, то их место занимали другие — неуемная саркастичность и «шоуменство» Александра Васильевича брали свое. Так с Григория Александровича Потемкина он переключился на… Николая Васильевича Репнина. Причем, неприязнь была его столь велика, что Суворов сам признавал, что не может ручаться за дружбу с ним даже в раю. Когда после блистательной Польской кампании Александр Васильевич уже в чине фельдмаршала возвращался в Россию, то он отклонил посещение своего непосредственного начальника на тот момент Н. В. Репнина. Раздосадованный Николай Васильевич передал Александру Васильевичу: «Доложите, … графу Александру Васильевичу, что я старик двое суток не раздевался, вот как видите, во ожидании иметь честь его встретить с моим рапортом». (Теперь Суворов, как фельдмаршал, был выше Репнина — генерал-аншефа!) Когда Суворову доложили об этой фразе, он долго размышлял, не возвратиться ли ему назад, но, поразмышляв, решил продолжить путь, сказав: «Князь Репнин упражнялся больше в дипломатических изворотах; солдатского — мало». Несмотря на всю свою неприязнь к Репнину, Александр Васильевич все же, не стал унижать убеленного сединами генерала, начавшего служить после него, но обошедшего его в чинах и всю жизнь бывшего «старшим». Суворов отказал себе в удовольствии принять от него рапорт как старший от младшего. Но когда на престол взошел (вернее, взбежал) Павел Петрович Романов (Гольштейн-Готторп), Репнин, сделавшийся ближайшим сотрудником нового императора, не отказал себе в удовольствии навредить фельдмаршалу, отчасти, посодействовав его ссылке в Кончанское…

Остаток жизни князь Репнин — всю жизнь верой и правдой служивший Отечеству и всегда заканчивавший свою речь, как перед воинами, так и перед дипломатами одной и той же фразой: «Такова воля императрицы!» — тихо проживал в своем подмосковном поместье Воронцово, где скончался от апоплексического удара. Поскольку его единственный сын умер в раннем детстве, то на Николае Васильевиче древний род князей Репниных по мужской линии пресекся. Памятуя о заслугах Репниных перед троном и Отечеством, император Александр I в виде исключения специальным указом разрешил внуку Николая Васильевича взять фамилию Репнина-Волконского…

Глава 9. И в новых амплуа «ларивоныч» оказался не промах!

По окончании войны с турками 18.3.1792 г. Екатерина награждает своего любимца очередным «Егорием», на этот раз — II-го кл. Это уже была боевая награда полководческого уровня! Кутузов уже популярен в войсках! У него теперь немало высоких наград, полученных за отличие на поле боя (ордена Св. Анны 1-й ст., Св. Владимира 2-й ст, и Св. Александра Невского и даже три престижнейших Георгия II-го, III-го и IV-го кл.). О нем много говорят в обеих российских столицах. И наконец, он на хорошем счету у самой «матушки» -государыни Екатерины II.

В 1792 г. под началом генерал-аншефа М. В. Каховского, возглавлявшего Украинскую армию, командуя 23,5 тысячным корпусом (20 батальонов пехоты, 30 эскадронов кавалерии и 6 казачьих полков), он снова, как почти четверть века назад, усмиряет бунташных поляков. И теперь уже М. В. Каховский вторит реляции Репнина на действия Кутузова под Мачином: «Сей генерал, находясь в команде моей… исполнял всегда порученное ему с таким усердием и ревностью, как долг того требует». В результате за отличное проведение кампании Кутузову жалуют имение Горошки в Волынской губернии (свыше 2,5 тыс. душ мужского пола) и назначают генерал-губернатором Казани и Вятки — должность явно «хлебная». Теперь супруга Кутузова могла спокойно воспитывать своих пятерых дочерей, а не экономить на них в условиях дорогого Санкт-Петербурга. Тем более, что еще чуть-чуть и они станут девицами на выданье — без хорошего приданного на выгодную партию рассчитывать было трудно во все времена. Тем самым напряженность в семейных отношениях Михаила Илларионовича и Екатерины Ильиничны спала, по крайней мере, на время. На самом деле, женщина (тем более, женщина-мать) во все времена остается… женщиной со всеми «вытекающими» из этого «плюсами и минусами». Жена Кутузова не была исключением из этого «правила всех времен и народов»: любила деньги, тем более, большие деньги.

…Кстати сказать, примечательный факт: одинаково высоко оценивали выдающиеся способности генерала Михаила Илларионовича Кутузова такие знаменитые полководцы, но такие совершенно разные и порой, совсем не ладившие между собой люди, как Долгоруков, Потемкин, Репнин, Суворов и М. В. Каховский. Так бывает, когда мера таланта такова, что не заметить ее нельзя никак…

Только после того, как все войны заканчиваются, для Кутузова наступает период придворной службы полководца: в июне 1793 г. он был послан в Константинополь для переговоров с турками о мире. Дело в том, что два его предшественника — Н. В. Репнин и генерал-поручик А. Н. Самойлов не оправдали надежд императрицы. Очевидно, государыня своим женским чутьем угадала-разглядела в 46/48-летнем генерал-поручике Кутузове не только мужчину-воина (кавалера стольких престижных орденов, чудом выжившего после двух тяжелейших ранений в голову!), но и образованность, и сдержанность, и находчивость — все то, что может пригодиться, когда «прекратили говорить пушки» и настало время начинать диалог. В тоже время ему следовало под прикрытием дипломатической деятельности провести глубокую… военную разведку на тему «Готова ли Турция снова воевать с Россией!?». Никто не ожидал, что боевой генерал справится с… дипломатическими тонкостями и прочими «секретными задачами». Так граф В. П. Кочубей писал русскому посланнику в Лондоне графу С. В. Воронцову (отцу знаменитого в будущем генерала времен наполеоновских войн и наместника царя на Кавказе М. С. Воронцова): «… Никто не ожидал подобного выбора, поскольку хотя человек он умный и храбрый генерал, но однако никогда его не видели использованным в делах политических». Но широкий кругозор, тонкий ум, редкий такт, изысканная любезность, особое умение «из всякого свинства вырезать хороший кусок ветчины» и, конечно, хитроумие «в 32-й степени» позволили Кутузову не подвести свою государыню-«матушку»: он с блеском выходит из непростых ситуаций, умело играя на противоречиях среди окружения султана, порой, пуская в ход различные подарки (золотые и серебряные вещи, драгоценные камни — бриллиантовый эгрет для матери султана, и многое другое на, что бывают так падки дипломаты и… «дипломатки» всех времен и народов), добивается исключительно выгодных условий для России, разрушая все происки многочисленных недругов российской империи — от Франции (в лице маркиза де Сент-Круа) до Англии (в лице лорда Энсли) и Швеции. Именно ему пришлось расстраивать планы Парижа по созданию «пятерного союза»: Франции, Турции, Швеции, Дании и Польши против России. Кутузову принадлежит ключевая фраза в характеристике внешнеполитического курса Франции XVIII в.: «…Кажется, оттоманская империя предназначена только служить флюгером Франции». Более того, ему удалось через графа М. Г. Шуазеля-Гофье завербовать француза Кроуфера, инженера на турецкой службе, который передал ему чертежи пограничных турецких крепостей, из которых следовало, что их укрепления весьма далеки от завершения. Сам полководец-«дипломат» очень емко и доходчиво обрисовал суть того, что ему приходилось проделывать на благо отчизны на новом поприще: «Дипломатическая карьера сколь ни плутовата, но, ей-богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать как надобно».

…Между прочим, ходили анекдотические слухи, что ради достижения искомого результата, Кутузов даже рисковал жизнью, грубо нарушая вековые устои Востока. Он тайно посещал «святая святых» (!) — султанский гарем — для переговоров с жившей там Валидэ — матерью султана, имевшей серьезное влияние на сына — Селима III! И «нечестивцу» все сошло с рук, его даже не отправили сходу в «Семибашенный замок», куда отправляли за гораздо меньшие провинности. Впрочем, если это посещение и имело место, то «реакция» власть имущих отчасти объяснима: ведь в его обществе даже «престарелый 80-летний рейс-эффенди, которого никто не помнил улыбающимся, был весел и смеялся»! В общем, Михаил Илларионович Кутузов был человеком больших возможностей и если раньше об этом догадывалась его государыня-«матушка», то теперь об этом знали в Оттоманской Порте и светских кругах Москвы и Санкт-Петербурга…

Удачная дипломатическая миссия боевого генерала показала, что его можно смело привлекать к решению различных государственных проблем и польза от этого будет весьма весомая. В карьере Кутузова происходит новый поворот: 15 сентября 1794 г. его — генерала-поручика — определяют Главным директором закрытого военно-учебного заведения для дворянских детей от 13 до 18 лет — Сухопутного кадетского корпуса в Петербурге (по меткому выражению самой государыни-«матушки», «рассадника воинских людей»). Там вели занятия профессора Академии наук! В этом был как «плюс», так и «минус»: ученики получали очень широкое образование (астрономия, архитектура, рисование, танцы и… бухгалтерский учет) и блистали в Европе, но в ущерб военным наукам. И, тем не менее, его выпускниками в разное время были такие видные фигуры как П. А. Румянцев, М. В. Долгоруков, А. А. Прозоровский и многие другие, вплоть до А. В. Суворова, пополнявшего здесь свой интеллектуально-профессиональный багаж. В разное время его возглавляли такие выдающиеся фигуры российской политики как Б. Х. Миних, В. А. Репнин, Б. Г. Юсупов, И. И. Шувалов и И. И. Бецкой — люди особые и, как правило, не только влиятельные, но и более чем обеспеченные! Назначение не было случайным: все прекрасно помнили, что Кутузов сам не только успешно окончил Артиллерийско-инженерную школу, но и продуктивно работал там преподавателем.

Пришло время «подтянуть дисциплину», разобраться с общей запущенностью состояния дел в этом элитном учебном заведении, готовившим будущих славных мужей — защитников Отечества и на поле боя, и на общественном поприще. И надо сразу сказать, что Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов снова полностью оправдал высокого доверие императрицы-«матушки». Уже на первой проверке Кутузов, окинув их грозным взглядом, сказал, как отрубил: «С вами обходились как с детьми, а я буду обходиться с вами, как с солдатами!» Зная от своего родственника Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова — руководителя Морского кадетского корпуса — все нюансы бытия такого рода заведений, Михаил Илларионович не только провел на вверенном ему посту реорганизацию корпуса, установил строгий режим и усилил практическую направленность обучения, но часто сам читал лекции о тактике и военной истории — этим двум главным, по его мнению, дисциплинам столь необходимым для воспитания будущих офицеров. В основу обучения он ввел те тактические приемы войны, что положительно сработали в известных ему сражениях XVIII в. и, кроме того, были понятны русскому человеку. Кутузов на деле доказал правильность своих убеждений, воспитав множество способных офицеров, будущих героев Отечественной войны 1812 года и других войн Российской империи первой половины XIX века, например, будущего генерала от инфантерии (полный пехотный генерал) графа К. Ф. Толя, своего кстати, любимца. Это ему он сказал: «Послушай, брат, чины не уйдут, науки не пропадут. Останься и поучись еще». Толь остался и не прогадал, сделав затем головокружительную карьеру как один из самых образованных офицеров своего поколения.

Одновременно с 1795 по 1799 гг. Кутузов командовал и инспектировал войска в Финляндии на случай войны со Швецией, отношения с которой как были, так и остались прохладными. Кроме того, именно Михаилу Илларионовичу было поручено сопровождать во время «прогулки» по Финляндии внука Екатерины — Константина Павловича — манерами которого та была весьма недовольна: «… со всякой подлостью везде, даже по улицам, обращается с такой непристойной фамильярностью, что я того и смотрю, что его где ни есть прибьют к стыду и крайней неприятности…». Кутузову поручалось ненавязчиво, но твердо привести к повиновению внука Екатерины, отличавшегося экстравагантным поведением.

…Кстати говоря, Екатерина II никогда не забывала о материальной стороне вознаграждения своих «орлов». В дополнение к ранее пожалованному имению Горошки на Волыни с 2,5 тыс. крепостных душ она дарует ему в августе 1795 г. в потомственное владение земли польских шляхтичей на Волыни, участвовавших в восстании Т. Костюшко. Общее число его крепостных только мужского поля стало насчитывать 2667 человек. Уже было, что дать за дочерей в приданое. Супруга Михаила Илларионовича Екатерина Ильинична была в ту пору постоянно при муже или он — при ней (?), по крайней мере, они часто бывают в гостях у императрицы-«матушки», которая всячески привечает супруга Екатерины Ильиничны — «мой генерал», «мой Кутузов». Супруге «моего генерала», прожившей немало лет в одиночестве, конечно, было очень по душе пребывание в свете, да еще в таком «антураже»…

А затем с государыней-«матушкой» случился удар и в четверг 6 ноября 1796 г., она промучившись 35 часов, умерла, так и не успев передать престол своему любимому внуку Александру. Кое-кто из историков не исключает, что «завещание» императрицы канцлер А. А. Безбородко, прекрасно знавший нрав нелюбимого сына властной покойницы, предпочел «заиграть» («не будить лихо — пока оно тихо»? ). На престол взлетел «засидевшийся в наследниках» цесаревич Павел Петрович и «показал всем кузькину мать»!

Глава 10. И при новом государе наш «орел» по-прежнему «на коне»!

Казалось, при императоре Павле I, облагодетельствованный его матушкой, Кутузов будет не в фаворе (в силу ряда причин Павел не жаловал «екатерининских орлов»! ), но все обернулось как нельзя лучше: наш ловкий царедворец Михаил Илларионович, по-прежнему, «на коне»! Кутузов очень тактично обходил стороной циркулировавшую в ту пору при дворе, да и в Европе очень деликатную тему — «Кто был отцом императора Павла I?» Тем более, что его покойная матушка сделал ловкий «ход конем» и оставила этот вопрос открытым, а ведь женщина всегда знает от кого у нее ребенок! Тема сомнительности происхождения очередного «Романова» (на самом деле — Гольштейн-Готторпа) была очень опасной и умудренный опытом придворных сплетен Михаил Илларионович дальновидно ее сторонился и не прогадал. Он — один из немногих «орлов» государыни-«матушки», кого Павел не «послал к черту на куличики».

«Русский Нестор» — выдающийся, но уже престарелый фельдмаршал Петр Александрович Румянцев отказался прибыть в Санкт-Петербург под предлогом «Приехать нет сил. Ноги болят», получил в ответ «Нужны не ноги фельдмаршала, а он сам!» — тяжело заболел и вскоре скончался. «Русский Марс» — сверхамбициозный и малопонятный современникам, гениальный и еще бодрый фельдмаршал Александр Васильевич Суворов и вовсе оказался выслан за «чудачества» под надзор в свое село Кончанское.

Тогда как наш герой становится генералом от инфантерии (4.01.1798 г.), награждается орденами Св. Андрея Первозванного и Иоанна Иерусалимского Большого Креста. Более того, за заслуги ее супруга «перед отечеством на поле брани» Екатерина Ильинична была удостоена дамского ордена Св. Екатерины, стала статс-дамой. Их дочери Прасковья и Анна были назначены фрейлинами. Вся семья часто бывает приглашена ко двору на обеды и ужины. Правда, проходили они обычно в тягостной атмосфере: «От курносого можно ожидать всего. Сегодня вознесет — завтра уничтожит» — шептались в свете.

…Кстати сказать, Орден Св. Андрея Первозванного был учрежден Петром I в 1698 г. и выдавался как за боевые подвиги, так и за гражданские отличия. В армии на него мог претендовать лишь имевший чин не ниже полного генерала, т.е. генерал от инфантерии, кавалерии или артиллерии. За все время с 1812 по 1814 гг. этот орден за военные заслуги выдавался лишь 7 раз. Первым его получил генерал от кавалерии А. П. Тормасов за Красное. Вторым — тоже генерал от кавалерии — П. Х. Витгенштейн, за Лютцен. Третьим — генерал от инфантерии — М. Б. Барклай-де-Толли, за Кенигсварт. Потом — генералы от кавалерии М. И. Платов и М. А. Милорадович (оба — за Лейпциг); генералы от инфантерии — А. Ф. Ланжерон (за Париж) и Ф. В. Остен-Сакен (за Ла-Ротьер)…

Прозорливый благоверный Екатерины Ильиничны Кутузовой быстро смекнул, что сейчас лучше служить подальше от столицы, чтобы как можно реже попадаться на глаза рыцарственному монарху «с повадками бенгальского тигра» и с радостью отправился 14 декабря 1798 г. на два месяца послом в Пруссии к молодому королю Фридриху-Вильгельму III, который в отличие от его великого предка Фридриха II на поле боя с русскими не сталкивался, поражений от них не терпел и мог «распетушиться». Там он снова показывает недюжинную дипломатическую изворотливость, работая над вопросом склонения Пруссии к союзу против Франции. Затребовавший его в Берлин граф Н. П. Панин настолько доволен деятельностью Кутузова, установившего контакты с влиятельным при дворе, служившим еще Фридриху II Великому, фельдмаршалом И. Г. Меллендорфом, что просил государя оставить Михаила Илларионовича для ведения окончательных переговоров с Пруссией, но Его Императорское Величество решило иначе. Кутузов был нужен ему на родине: обострились отношения с Швецией и царь весьма наглядно думал о войне с северным соседом. Война не случилась и Михаил Илларионович снова показывает свои недюжинные дипломатические способности: ведет переговоры со шведским представителем, генералом, будущим фельдмаршалом (1808), графом Вильгельмом-Морицем Клингспором (1742—1820) и конфликт «рассасывается». И тут Михаил Илларионович выходит за рамки ему предписанного и корректирует царский план предполагаемых военных действий так рьяно, что получает от император предписание: «исполнять то, что прежде предписано».

В тоже время Кутузов внимательно следит за успехами в Италии «коллеги по ремеслу» А. В. Суворова, прозванного за стремительность и неутомимость битыми им французскими революционными генералами неистовым стариком Souwaroff. На самом деле «братьями по оружию» они все-таки никогда не были: повторимся еще раз — слишком своеобразен в вопросе о полководческой славе был «Русский Марс», да и Михаил Илларионович то же здесь был не промах: скрытно недолюбливал соперников по службе! Кутузов исследует особенности тактики революционных французских армий, «расщелкавших» европейские армии, в основном, австрийцев. Делает выводы, которые вскоре ему пригодятся. Мечтает проверить свои знания и расчеты на поле боя с плеядой французских генералов, вознесшихся на гребень славы.

Осенью 1799 г., командовавший русской частью англо-русского экспедиционного корпуса в Голландии, генерал от инфантерии Иван Иванович Герман (1744—1801) попал в плен и на этом полководческая карьера этого саксонского наемника на русской службе закончилась.

…Кстати сказать, именно об Иване Ивановиче Германе в российской армии уже давно ходил анекдот. Как-то раз на маневрах А. В. Суворов рекомендовал офицеру действовать более решительно. Тот, весьма сожалея, ответил, что он не может распоряжаться в присутствии своего начальника. Тогда Александр Васильевич, бросив взгляд в сторону того самого командира и увидев там… генерала Германа, разъезжавшего на лошади, ехидно бросил: «Так ведь он уже давно убит!»…

Именно Кутузову надлежало принять командование попавшими там впросак русскими войсками и вывезти их обратно в Россию. Но вступить в должность он так и не успел, ввиду общей неудачи англо-русского десанта брата английского короля Георга III, весьма посредственного полководца, старого герцога Фредерика Йоркского под Бергеном и Кастрикумом и разрыва Павла I союза с Австрией и Англией против Франции. Все планы европейских монархов похода на республиканский Париж рухнули.

Потом он занимался доукомплектованием потрепанных полков из суворовской армии после ее тяжелых походов в Италию и Швейцарию, готовя их по приказу воинственного Павла к новым походам. С 19.12.1799 г. по 11.7.1801 г. Кутузов — генерал-губернатор Литвы. Он — один из главных кандидатов на пост главнокомандующего в случае начала крупномасштабных военных действий. Более того, 14 декабря 1800 г. его назначают командовать большой (75-тысячной) армией, формируемой в районе Владимира-Волынского. В тоже время государь по-прежнему использует его дипломатический талант, в частности, именно ему поручают деликатную миссию встречи и сопровождения шведского короля Густава-Адольфа IV, приезжавшего в Санкт-Петербург инкогнито под именем графа Гага.

…Между прочим, в эти же годы Михаил Илларионович встречает в Петербурге и своего старого «брата по оружию» времен штурма Очакова и Измаила Донского атамана, генерала Матвея Ивановича Платова. Последний всегда умел держать нос по ветру, но в бытность государя Павла I по каким-то причинам (новый император, порой, бывал очень трудно предсказуем в своих кадровых решениях, иногда в них не просматривалось никакой логики с точки зрения государственного управления) «попал впросак» и, в конце концов, «загремел под фанфары» в Петропавловскую крепость. Там он очень сильно подорвал свое уже не слишком-то крепкое здоровье, потрепанное за долгие годы тяжелых походов, боев и сражений на рубежах российской империи. Выйдя на свободу по милости Павла, Матвей Иванович, стараясь поскорее забыть темные сырые казематы Алексеевского равелина, где «сиделец», постоянно слыша над головой журчание невского «прибоя», ориентировался во времени суток лишь по разнице барабанной дроби утром и вечером, поселился в одной из лучших гостиниц северной столицы — Демутовом трактире (Филиппа Демута). Именно здесь он — «немного пьянюга», так его величали прекрасно знавшие его главный недуг «коллеги по ремеслу», мог усиленно поправлять расшатанное здоровье столь любимыми им «горчичной», «кизляркой» и прочими «забористыми препаратами» народного рецепта. Активным участникам эпохальных русско-турецких войн было что вспомнить, о чем поговорить наедине. Они еще послужат российской империи спустя много лет, когда на нее обрушиться «гроза 1812 года»…

Отношение императора Павла I — человека весьма неоднозначного, чудаковатого и неуравновешенного — к Кутузову было неровное (мог и «пропесочить» за «превышение» полномочий, правда, по мелочам!), но судя по всему вышеперечисленному, отнюдь не самое худшее по тем временам. Впрочем, наш герой умел ладить с сильными мира сего. Так, когда Великий Князь Павел Константинович был еще лишь цесаревичем — наследником престола его засидевшейся властолюбивой матушки — Михаил Илларионович позволял себе посещать «гатчинского отшельника»! А тогда многие предпочитали этого не делать и позднее за это «невнимание» к августейшей особе жестоко поплатились — Павел не прощал обид. Уже тогда о Кутузове ехидно поговаривали — «Кутузов всем богам молится…». По правде говоря, «благосклонностью монарха» он действительно пользовался, но и отрабатывал ее, в основном на дипломатической ниве, по полной программе.

…Кстати сказать, случалось Михаилу Илларионовичу давать императору Павлу Петровичу Гольштейн-Готторпу («Романову») — большому гатчинскому знатоку «прусского фрунта» — уроки полководческого искусства! В апреле 1800 г. на гатчинских маневрах он показал, что он не только «беспринципный и льстивый царедворец», но и очень крепко знает свое основное кровавое ремесло. Одной частью войск командовал санкт-петербургский генерал-губернатор Петер Людвиг фон дер Пален (будущий глава переворотчиков-убийц Павла I), а другой — Михаил Илларионович. Обозревая в трубу войска Кутузова, Павел I заметил, что сам командующий стоит вдалеке от своих войск, окруженный только адъютантами и несколькими конвойными. Император собрался взять Кутузова в плен с помощью всего лишь одного эскадрона гусар. Стараясь ехать скрытно, он двинулся в обход вокруг леса, наказав гусарам быть «тише воды — ниже травы», чтобы не спугнуть «дичь»! При этом они должны были остановиться там, где он им прикажет, а потом по его знаку мгновенно сорвавшись с места в карьер, вместе с ним окружили бы «вражеского» полководца. Пробираясь к месту атаки, Павел постоянно удивлялся оплошности боевого генерала, который нигде не поместил войск для своей личной безопасности. Уже на опушке император остановил своих гусар и сам долго высматривал, где находится Кутузов, который к тому моменту разослал почти всех своих адъютантов и конвойных с поручениями в разные стороны. Вот уже и последний свитский офицер направляется с указанием в войска и сам царь, с торжествующим воплем «За мно-о-ооой»!!!», понесся на «незадачливого» предводителя «противной стороны», а за ним, вторя своему императору, гусарский эскадрон. Но не тут-то было: только-только они вырвались из опушки леса, как на них с двух сторон — из лощины и из другого леса обрушились две большие массы егерей, которые своим «прицельным» огнем рассеяли царских гусар, а ему самому грозил … «плен»! Царским мановением руки Павел I остановил-таки стрельбу и уже не торопясь, шагом поехал к своему «победителю» хитроумному «Ларивонычу». То ли тот заприметил маневр государя в подзорную трубу, то ли проведал о его намерениях через лазутчиков, то ли сказался многолетний военный опыт, но так или иначе «неприятельский» генерал сумел приготовить своему императору неприятный «реприманд», причем публичный! Но Павел нашелся, как выйти «сухим из воды»: «Хорош, батюшка, хорош! — одобрительно заулыбался он, подъехав к Кутузову, — я-то думал тебя взять в плен, а на поверку — сам угодил в него!» Но к «своим» войскам под началом фон дер Палена, государь вернулся уже мрачнее тучи и, не скрывая досады, что так опростоволосился на людях: генерал-любимец его ненавистной покойной матушки на деле показал «что клыки его крепки, а зубы — остры!» Но уже в Павловске, куда были приглашены все генералы-участники гатчинских маневров, император снова взял себя в руки и всем рассказал, как было он попытался взять в плен Кутузова, а тот «отплатил ему звонкой монетой»! При этом государь обнял «виновника» происшествия: «Обнимаю одного из величайших полководцев нашего времени!» И все же, характер Павла I был столь непредсказуем, что Михаил Илларионович — тонкий знаток человеческих душ — надолго впал в глубокое раздумье о целесообразности в «игре в оловянные солдатики с венценосными особами» воевать «всамделишно». Очень скоро он почувствует на деле каково «это», когда начнет играть в «войнушку» сынок Павла Петровича — Александр Павлович, причем, с самим Последним Демоном Войны — так порой величают историки Наполеона Бонапарта…

И, тем не менее, Михаил Илларионович, скорее всего, не без облегчения узнал об убийстве в только-только возведенном Михайловском замке российского императора в результате заговора в ночь с 11 на 12 марта 1801 г., предотвратившем новые войны, например, абсолютно авантюрный поход в… Индию, куда были брошены казаки Войска Донского.

Донской атаман дал своим казакам всего шесть дней на сборы, причем цель похода держалась в секрете. В Индию было направлено 20.947 конных казаков с 510 офицерами. 500 артиллеристов и 500 калмыков, при 12 пушках и 12 единорогах. Поход был исключительно тяжел. В начале марта началась оттепель. Степь размокла, кругом царила непролазная грязь. Лошади вязли, выбивались из сил и их приходилось бросать, от пушек на поверхности были видны лишь орудийные «хоботы». Волгу форсировали с большим трудом.

И, тем не менее, от Дона войско Донское ушло на 700 верст, прежде чем 23 марта казаков, дошедших до села Мечетное Вольского уезда Саратовской губернии, догнал курьер из северной столицы. Он объявил о кончине императора и о том, что новый монарх повелевает возвращаться домой. Войсковой атаман, генерал от кавалерии В. П. Орлов (отец знаменитого русского генерала — героя наполеоновских войн В. В. Орлова-Денисова) собрал полки и приказал: «Жалует вас, ребята, Бог и государь родительскими домами!»

…Кстати, очень любопытный штрих! Михаилу Илларионовичу Кутузову довелось присутствовать на последних вечерах в жизни «государыни-матушки» Екатерины II и ее сына императора Павла I перед их кончинами. Причем, в день убийства Павла он сначала побывал у того на обеде, а потом — случай очень редкий — еще и на ужине! Трапеза прошла напряженно: царь был взвинчен, наследник Александр заметно насторожен, Кутузов под благовидным предлогом вернулся домой по раньше. А утром Михаил Илларионович узнал, что государь скоропостижно скончался от «апоплексического удара»! Так бывает, особенно в абсолютных монархиях и тем более, в «стране чудес и непуганых медведей»…

Глава 11. «Новая метла», новые хлопоты и первая… отставка

Новый российский государь отменил все военные приготовления Павла. При императоре Александре I 17.6.1801 г. Кутузова назначили военным губернатором Петербурга (1801—1802), а заодно он был определен еще и на несколько хлопотных должностей по гражданской части. С той поры в строго определенное время — в 8.00 утра — Кутузов прибывал в присутственное место — казенный дом военного губернатора Санкт-Петербурга. Теперь он ежедневно должен был являться к государю с докладами об обстановке в столице. Загружен Михаил Илларионович новым государем оказался по полной программе так, что в семье иронично шутили над его супругой: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Ясное дело, что до всего у Кутузова во время не доходили руки и вскоре у него начались неприятности с… новым государем. Несмотря на то, что он первым в отечестве ввел правила движения экипажей в черте города, но, в конечном счете, его подстерегла неудача. Недовольный работой столичной полиции (нехватка полицейских будочников, карточные игры среди дворянской молодежи, дуэли среди офицерства, запрещенные высочайшим указом, «дела» Голицына и Давыдова, Влодека и Растворовского, Ушакова и Шубина и т.п.), император Александр I, увольняет его в августе/сентябре 1802 г. в отставку с очень интересной формулировкой… «для поправки здоровья… на год».

И все же, это было лучше, чем то, что случилось со старыми «приятелями» Михаила Илларионовича — военным губернатором Санкт-Петербурга П. А. фон дер Паленом — «мозговым центром» антипавловского заговора, отправленным в «глубокую» отставку и ганноверско-брауншвейгским бароном-кондотьером Л. Л. Беннигсеном — генералом, который довел заговор до логического конца (не исключено, что Павла I придушили именно его офицерским шарфом!?) и «до лучших времен»… отбыл в Вильно. Сменивший его на посту военного губернатора Северной столицы павловский фельдмаршал, чрезмерно вспыльчивый граф М. Ф. Каменский — «последний меч Екатерины» — так начудил, что вскоре сам государь через своего генерал-адъютанта Е. Ф. Комаровского, намекнул не в меру ретивому Михаилу Федотовичу, что старику пора на покой. Старый вояка, несмотря на годы, был сметлив и тут же отбыл к себе в имение: пороть крепостных и… портить сенных девок, в чем он был большой мастак.

Примечательно, что провел отставку «наш ангел» (так звали российского императора Александра I в первые годы его правления в его ближайшем окружении) в весьма интересной манере. Если по началу он отправлял свои рескрипты губернатору с подписью «Пребываю Вам благосклонный Александр», то затем добавились небольшое, но весомое словечко «впрочем». Когда все стало ограничиваться лишь жестким «Александр», то опытнейший царедворец Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов догадался, что часы его генерал-губернаторства сочтены.

…Между прочим, именно Кутузов за свое недолгое генерал-губернаторство в северной столице Российской империи успел отметиться двумя очень знаменательными решениями. Во-первых, он оказывал всяческую поддержку русскому архитектору Андрею Никифоровичу Воронихину в строительстве Казанского собора. Во-вторых, с его ведома в русской армии появилась серая шинель, «благо для казны это было наиболее выгодным и прочим чисто практичным мотивам». А вот остальные насущные нововведения в армейской одежде и внешнем виде у него не прошли из-за противодействия «большого знатока фрунта» Великого Князя Константина Павловича…

Следует признать, что Александр I по одному ему известным причинам всегда недолюбливал Михаила Илларионовича. И по возможности стремился держать его в стороне, но не очень далеко, поскольку когда «Отчество оказывалось в опасности», он, все же, прибегал к услугам бабушкиного любимца, сумевшего к тому же, остаться на плаву при его неоднозначном отце.

…Кстати сказать, ходили слухи, что одной из весомых причин нелюбви нового императора к Кутузову могло быть знание последним принадлежности Александра к заговору против своего отца Павла I!? Хотя, впрочем, доподлинно нам не известно, когда между ними могла пролететь «первая ласточка непонимания», но она, так или иначе, «пролетела»! Все, кому не лень, давно и не единожды «потоптались» на этом интересном факте! Всякое рассказывали по этому поводу… (якобы царь называл женолюба Михаила Илларионовича… «одноглазым старым Сатиром»? ), разное — предполагали… (якобы Александру I могла претить повышенная угодливость Кутузова-«царедворца»? ). Оба были людьми очень «непрозрачными» и это еще очень литературно говоря. Оба, судя по характеристикам, которые им давали хорошо знавшие их современники, были удивительно схожи характерами. Они должны были видеть друг друга насквозь, читать мысли друг друга. Тем более, что один был любимым бабушкиным внуком, другой — любимым генералом…

Три года Кутузов находился не у дел, проживая в своем поместье Горошки Житомирского уезда, занимаясь его благоустройством. Приходит грустное известие о смерти одного из самых близких и дорогих ему людей — адмирала Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова. Все его попытки вернуться на военную службу с помощью старых знакомств (П. М. Волконского и Ф. П. Уварова) терпели неудачи. Михаил Илларионович, подобно тому, как в свое время это делал Суворов в отношении революционного генерала Бонапарта, внимательно следит за обстановкой в Европе, где новоявленному императору французов Наполеону I явно предстояла новая большая война против вековых монархий. Или, все же, наоборот, европейские монархи «вострили сабли и штыки» против «корсиканского выскочки»!? Так его непочтительно величали представители монархической Европы-«старушки»

Глава 12. Как «наш ангел» большую войну против «корсиканского выскочки» «замутил»!

И вот в 1805 г., когда эта война все-таки громыхнула в самом центре Европы, с марта месяца Кутузов во главе армии (о нем вспомнили, когда отпала кандидатура французского эмигранта на русской службе генерала А. Ф. Ланжерона) и направляется на запад навстречу с непобедимым «корсиканским чудовищем» (еще одно пренебрежительное прозвище Наполеона среди перепуганной аристократии монархической Европы). Это будет их первое очное рандеву и оно сложится для всегда такого острожного («лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым») Михаила Илларионовича крайне неудачно, правда, лишь отчасти по вине его характера. По полководческой репутации Кутузова будет нанесен болезненный удар. Впрочем, обо всем по порядку, тем более, что в начале все складывалось не так уж и плохо.

…Кстати сказать, Екатерина Ильинична — супруга Кутузова — была вовсе не в восторге от очередного назначения мужа. Ее — даму весьма практичную — не устроила… материальная сторона дела! Государь назначил Михаилу Илларионовичу всего лишь 10 тыс. рублей подъемных с последующей помесячной выплатой 100 рублей столовых. Для сравнения, когда в 1799 г. Александр Васильевич Суворов уходил в свой легендарный Итальянский поход против французов в союзе с все теми же австрийцами, то ему Павел I отписал 30 тысяч подъемных и 1000 рублей столовых денег ежемесячно. Разница более, чем существенная…

Справедливости ради следует признать, что Бонапарт давно и неоднократно делал попытки на сближение с Россией. Первые самые осторожные шаги в этом направлении он проделал еще в самые первые месяцы своего консулата. Первый консул приказал, чтобы все русские, находящиеся в плену во Франции с момента Итальянского похода «русского Марса», а это 6732 (!) человека (в том числе, 134 офицера разного ранга, вплоть до генералов), возвратились в Россию без обмена и со всеми военными почестями. Ради этого случая они были обмундированы заново, получили новое оружие и свои знамена.

Русского эмиссара генерала Спренгпортена, отправленного благодарным Павлом I в Париж для подготовки почвы для политического сближения России и Франции, встретили там с распростертыми объятиями. В разговоре с Талейраном русский генерал заявил, что вскоре под руководством русского государя будет создана Лига северных стран для борьбы с владычеством Британии на морях. Бонапарт тут же выразил желание, чтобы во Францию побыстрее прибыл посол, который был бы уполномочен подписать полноценный договор. Более того, он твердо объявляет на заседании Госсовета 2 января 1801 г.: «У Франции может быть только один союзник — это Россия!» Российский император не остается в долгу и принимает ответное решение для установления дружбы и контакта с Францией. По его приказу, бежавший из революционной Франции и «гостивший» уже несколько лет в России король Людовик XVIII и его маленький двор должны были покинуть российскую империю. Со службы были уволены многие французские эмигранты-роялисты. В своем кабинете царь распорядился поставить бюст Бонапарта и публично пил за его здоровье.

Взаимоотношения между Россией и Францией — в лице российского государя и Первого консула — развивались очень стремительно, причем, в положительную сторону!

И тут, словно гром среди ясного неба громыхнула шокирующая новость!

Русский монарх скончался от «апоплексического удара» в ночь на 12 марта 1801 г.!

Нельзя не признать, что недовольство русского дворянства Павлом I не могло не закончиться заговором против него, слишком он был ему неудобен. Британские спецслужбы (у Англии, как известно никогда не бывает постоянных союзников, но всегда имеются постоянные интересы, был свой особый резон в смещении непредсказуемого русского царя) дали деньги на организацию дворцового переворота, а старший сын императора — свое «полумолчаливое» согласие. Российский посол в Великобритании С. М. Воронцов так охарактеризовал случившееся: «Мы на судне… капитан (которого) сошел с ума, избивая экипаж… Я думаю, что судно погибнет; но вы говорите, что есть надежда на спасение, так как первый помощник капитана — молодой человек, рассудительный и мягкий, который пользуется доверием у экипажа». Им был Великий князь Александр Павлович. О том, как и кто убивал сына Екатерины II, прозванной современниками, особенно теми, кто при ней процветал, Великой, написано много разного. Ясно, что Павел, по своей воле оказавшийся в изоляции, что-то предчувствовал, был весьма нервозен перед своей смертью, но так и не предпринял никаких шагов для своего спасения. По сути дела он был обречен и генерал-губернатор Санкт-Петербурга граф П.Л. фон дер Пален с кампанией полупьяных гвардейцев и ганноверско-брауншвейгским бароном на русской военной службе Л. Л. Беннигсеном сыграли роль… «мясников», причем весьма непрофессионально. Впрочем, все подробности установить невозможно. Показания участников убийства весьма сбивчивы, что и понятно: все стремились изобразить свои собственные действия в максимально выгодном свете. Точно также обстояло дело и с весьма туманными обстоятельствами убийства отца (?) Павла I императора Петра III! В зависимости от конъюнктуры момента «соубийца» мог представить себя либо активным участником содеянного, либо… всего лишь безучастным свидетелем происшествия!? Так бывает! Не исключено, что когда императору попытались подсунуть на подпись какую-то бумагу (акт об отречении?), а он, будучи человеком взрывного темперамента, категорически отказался, последовала «жаркая дискуссия» и русского царя не стало. Возможно, сначала ему проломили висок массивной золотой табакеркой, а потом свалившегося императора «додушили» офицерским шарфом — то ли гвардейского офицера Скарятина, то ли генерала Беннигсена? При этом, скорее всего, не обошлось без озверелого избивания полмертвого государя всем чем попало, причем до такого состояния, что его нельзя было показывать народу: настолько Павел был обезображен и поломан.

…Примечательно, что простые солдаты отнеслись к «смерти» царя-батюшки с угрюмым молчанием. Царские «строгости», предназначаемые в первую очередь генералитету и старшим офицерам, их — рядовых — почти не касались. Дело дошло до того, что один из самых привилегированных гвардейских полков — лейб-гвардии Конный полк — отказался присягать на верность Александру I, не убедившись в смерти Павла I. Куаферы долго колдовали над изувеченным трупом царя, прежде чем Беннигсен решился дать солдатской делегации посмотреть на «работу» рук и ног пьяных заговорщиков. Солдатское резюме было исчерпывающим: «крепко… умер!»…

Потом было сделано очень много для «реабилитации» нового императора-«отцеубийцы». (И это отражено в отечественной литературе.) Но лучше всего характеризует роль сына в заговоре против отца сцена, в которой один из главных его идеологов и руководителей граф Петер Людвиг фон дер Пален якобы строго прикрикнул на изображавшего судорожные рыдания Александра: «Перестаньте ребячиться! Ступайте царствовать!» «Совет-выкрик» Палена давал всем участникам случившегося намек: новый император вовсе не столь чист, как пытался изобразить, проливая «горькие слезы» по ненароком убиенному отцу-императору. Столь искушенный в интригах и жестокой политической борьбе, каким, несомненно, был Александр Павлович, не мог не понимать, что его твердый, вспыльчивый и своенравный отец не подпишет какую-то бумажку, подсунутую ему пьяным офицерьем, вломившимся в царскую спальню. И, тем более, что отстраненный папа (почти четверть века ждавший смерти своей властолюбивой матушки, чтобы взойти на давно принадлежавший ему по закону трон!) заживет тихой и мирной жизнью «отставного государя». Сын знал, на что шел, забыв, что «черного кобеля не отмоешь добела».

…Между прочим, Северная Пальмира известие об убийстве монарха встретила ликованием. На улицах всех гвардейских офицеров — «героев» минувшей ночи — приветствовали криками «ура», а экзальтированные «барышни» всех возрастов, мастей и комплекций, беззастенчиво лезли к ним целоваться. К полудню в лавках не осталось ни одной бутылки шампанского. Во время банкета, устроенного на сто персон одним из «заговорщиков» князем Зубовым, чтобы отпраздновать вступление на престол нового государя, было выпито 500 бутылок шампанского. В общем, все как полагается: «Король умер! Да здравствует король!»…

В Париж известие о гибели российского императора на выгодный союз с которым так рассчитывал Первый консул пришло 12 апреля 1801 г. Наполеон все понял: в Михайловском замке зверски убили не только непредсказуемого для его подданных русского самодержца, но и «поставили крест» на русско-французском союзе!

Итак, на российском престоле Павла сменил его сын Александр — грациозный и изысканный красавец — говоривший со всеми любезно и всем улыбавшийся. Новый император говорил одно, думал другое, а делал третье. Все, кто с ним общался единодушно отмечали его лукавство, неискренность и лицемерие. Причина этого «феномена» лежит в том, что он очень рано познал ложь, обман и грязное закулисье придворной жизни: в окружении его царственной бабки его отца презирали, а когда он оказывался в отцовских Гатчине или Павловске тоже самое он наблюдал по отношению к обожавшей его бабке. И тут и там ему приходилось приспосабливаться к «нормам», царившим при обоих дворах. Приходилось лавировать и изворачиваться, чтобы «выжить» между двумя «жерновами»: бабушка была исключительно властной, а отец с его любимой гатчинской казармой — болезненно неуступчив и вечно подозрителен. Говорили, что шведский посол Лагербьелк выдал исключительно емкую и доходчивую оценку личности Александра I: «В политике Александр тонок как острие булавки, остер как лезвие бритвы и лжив как пена морская».

Примечательно, что когда Бонапарт прислал в Петербург своего близкого друга и адъютанта генерала Дюрока, чтобы разузнать, что за человек новый молодой русский царь Александр I, тот очаровал его своим разговором так, как если бы он беседовал с лучшим другом. Дюрок купился на фразу лукавого государя: «… Поверьте, я говорю вам от всего сердца». У него не хватало слов, чтобы расписать Первому консулу свое восхищение этим добрым, всегда улыбающимся и любезным монархом. Точно такая же участь постигла и прибывшего осенью 1801 г. временного посланника Первого консула молодого блистательного офицера Армана де Коленкура. На императора России постарались произвести максимально положительное впечатление, направив к нему выходца из древней дворянской семьи, чьей предок уже в 1205 г. был одним из знаменитых героев Четвертого крестового похода. Дед и отец Армана были генералами королевской армии. Это уже был не какой-то безродный выскочка, недостойный общения с санкт-петербургским высшим светом. Посланник был высок, красив, галантен и к тому же, воин, зарекомендовавший себя в рядах Рейнской армии во главе 2-го карабинерного полка. Правда, ему не хватало дипломатического чутья и циничной изворотливости опытного переговорщика. В результате и его новый русский монарх сумел очаровать на счет — «раз, два…».

Многие историки склонны считать, что на самом деле самовлюбленный, завистливый и злопамятный молодой русский император с самого начала своего царствования не просто завидовал, а непримиримо ненавидел популярного и знаменитого «корсиканского выскочку» Наполеона Бонапарта. Именно ему пришло в голову сколачивать новую антифранцузскую коалицию европейских монархов.

…Между прочим, начал он завлекать всеми возможными и невозможными способами в союз против Бонапарта, естественно, с тех, кто был ему ближе всего по… крови! Не секрет, что связи российского монарха Александра Павловича Романова по крови были очень конкретными с Германией! Напомним, что дед Александра I, убитый подельниками Екатерины II Петр III, был урожденным герцогом Гольштейн-Готторпским (его мать Анна Петровна была дочерью Петра I), его бабка (Екатерина II) — урожденная княжна Ангальт-Цербсткая, мать — урожденная принцесса Вюртемберг-Штутгартская. Получается, что по крови очередной русский царь был всего лишь на 1/16 русским! Добавим также, что все дети в семействе покойного Павла Петровича «Романова» заключали браки только и исключительно с представителями различных германских князей. Сам Александр был женат на Луизе-Марии-Августе, принцессе Баден-Баденской. Его средний брат Константин был женат на принцессе Саксен-Заафельд-Кобургской, следующий по старшинству брат Николай женился на принцессе Прусской, дочери, между прочим, Фридриха-Вильгельма III и, наконец, самый младший из братьев, Михаил заключил брак с принцессой Вюртембергской. Брачный расклад Александровых сестер столь же однозначен: Александру выдали замуж за Иосифа — эрцгерцога Австрийского, Елену — за Фридриха-Людвига Мекленбург-Шверинского, Марию — за Карла-Фридриха Саксен-Веймарского, Екатерину — первым браком за Георга-Петера Гольштейн-Готторп-Ольденбургского (т.е., за кузена!), а вторым — за Фридриха-Вильгельма Вюртембергского. И лишь Анна вышла замуж за Вильгельма II Нидерландского! Так кто же они — Романовы или, все же, Гольштейн-Готторпы и «Компания»!? Но, ни это главное! Главное в том, что Александр постоянно стремился «не забыть» и не задеть своими грациозно-изящными «телодвижениями» всех своих многочисленных германских родственников — дядей и теть, кузенов и кузин…

Первой в ряду агитируемых против бонапартовской Франции оказалась Пруссия и ее король Фридрих-Вильгельм III — своего рода пародия на его знаменитого предка, короля-полководца Фридриха II Великого. Уже в июне 1802 г. Александр I посетил Мемель, где под его мужские чары подпала изысканная и грациозная, неотразимая белокурая 26 летняя красавица-королева Луиза. Рассказывали, что ее венценосный супруг знал толк лишь во «фрунтовой выправке» и не уделял должного внимания своей очаровательной супруге. Мало кто из женщин мог устоять, когда им оказывал внимание такой красавец мужчина каким, несомненно, был в ту пору российский император, артистично изображавший влюбленность одним лишь томным взглядом. Недаром Александр I поведал одному из своих особо приближенных свитских, что он де закрывал на ночь свою спальню на два оборота ключа — на всякий случай — чтобы «потерявшая голову» королева не «совершила глупости» при живом муже. Мимолетная мемельская встреча двух коронованных «агнцев» не дала быстрых результатов, но, как покажет ближайшее будущее и не прошла бесследно. Александр был известным любителем неясных выражений и туманных маневров, но, взяв курс на войну с Францией, он не свернул в сторону, несмотря на то, что ведущие европейские монархи не сразу и не окончательно «вступили на тропу войны».

Сам же русский самодержец по уверениям некоторых историков «вырыл топор войны» с Бонапартом уже в конце 1803 г.

Интересно, что ружейный залп, гулко грохнувший во рву Венсеннского замка под Парижем и унесший жизнь безвинного принца Энгиенского, по-разному отозвался при монархических дворах Европы. Так соседнее с Францией маркграфство Баден предпочло «не делать из мухи слона». В Вене и Берлине повозмущались лишь для вида. Более всего, «возбудился» «наш ангел», который поставил на заседании Госсовета вопрос о немедленном разрыве и войне с Францией.

…Кстати сказать, не все в ближайшем окружении молодого русского царя были согласны с ним в необходимости войны с Францией. Так весьма влиятельный граф Николай Петрович Румянцев, член Госсовета, весьма дальновидно говорил Александру I, что не видит необходимости немедленно развязывать войну из-за гибели иностранного принца: «… соображения сентиментального порядка никак не могут быть допущены в качестве мотива для действий… Произошедшее трагическое событие никак прямо не касается России, а честь империи никак не задета…»…

У российского императора появился долгожданный повод для войны с «корсиканским выскочкой» и он постарался использовать его на все 100%, выступив перед всей монархической Европой в качестве главного поборника права, вожака нового крестового похода против «богомерзкого» революционного режима. А после того, как Бонапарт недальновидно дал понять через своего министра иностранных дел Талейрана, что «отцеубийце» негоже судить о внутренних делах чужого государства, российский император смыслом своей жизни, мотивом всех своих действий сделал только одно — уничтожение Наполеона. Как констатировали люди, хорошо знавшие своего государя, «…Александр был злопамятен и никогда в душе своей не прощал обид, хотя часто из видов благоразумия и политики скрывал и подавлял в себе это чувство». Несмотря ни на какие геополитические интересы, несмотря на явное нежелание европейских монархов влезать в очередную войну с непобедимым генералом Бонапартом, несмотря на надменность «Туманного Альбиона», у которого повторимся «никогда не бывает постоянных союзников, а только постоянные интересы», русский царь будет заниматься эскалацией войны (Англия уже почти год была в состоянии войны с Францией), делая все возможное и невозможное для этого. Очень долго австрийский и прусский дворы осторожничали, прикидываясь «глухонемыми». Наконец прусский король откровенно заявил, что «…только непосредственные действия Франции против территории Пруссии заставят меня взять в руки оружие». Но российский самодержец не унимался и пошел на все условия прагматичного первого министра Великобритании Уильяма Питта-Младшего, только бы затеять большую «войнушку» против ненавистного ему удачливого и популярного генерала Бонапарта. «Помогать какой-нибудь стране — означает самый удобный способ завладеть ею, — съязвил высокомерный Питт и заключил англо-русский союз против Франции. Примечательно, что обещанные субсидии британцы выплатили России не полностью и с опозданием, а свои сухопутные силы не выставили и вовсе. Впрочем, мнение о боеспособности британской армии в ту пору в континентальной Европе было весьма низкое.

Так или иначе, но столь желанная для российского императора большая война в Европе против «корсиканского выскочки» началась.

Глава 13. «Разблюдовка» или, расклад сил

Армии коалиции и их резервы — под ружье планировалось поставить чуть ли не 622 тысяч человек, безусловно, превосходили силы французов. Австрийцы давали 250 тыс., русские — 180 тыс., немало рассчитывали получить от пруссаков, если они, конечно, «созреют». Контингенты других стран выглядели намного скромнее: Швеция давала 16 тыс. человек, Неаполь обязался выставить до 20 тыс. человек. Планировалось так же, что к союзникам присоединятся еще и до 20 тыс. солдат из мелких немецких государств. Но вряд ли можно было говорить об этом всерьез, поскольку рассчитывать на лоскутную Германию, где резко усилилось влияние Франции, не приходилось. Англичане, помимо своего действительно могучего флота, обещали выделить всего лишь 5 тыс., но и этого безусловного мизера так никто и не увидел на континенте, что было впрочем, очень присуще для островитян: они предпочитали «загребать жар чужими руками». Зато Великобритания выделяла своим союзникам немалые деньги (1250 тыс. фунтов стерлингов за каждые 100 тыс. человек, а также часть выплат по мобилизационным расходам), то есть она собиралась играть роль банкира коалиции. Поэтому французы потом смогли утверждать, что союзники «продались» за английское золото и за это воевали с наполеоновской Францией. У европейских феодальных держав денег в казне на войну на самом деле не хватало, но как покажет время, английские субсидии, которые будут выплачиваться коварным Туманным Альбионом не только с большим опозданием, но и не всегда, смогут покрыть лишь часть огромных военных расходов союзников.

Правда, австрийский император после двух подряд проигранных республиканской Франции войн в середине 1790-х гг. и на рубеже XVIII — XIX вв., смог «наскрести по сусекам» меньше обещанного — лишь 230 тыс. человек. Зато не нюхавший пороха, но ретиво-амбициозный молодой русский государь соберет на войну примерно столько же. Все они пойдут воевать «за царя и отечество» на чужбину.

Исподволь готовясь к назревавшей войне с монархической Европой, Наполеон сумел сформировать свою армию на основе жесткой воинской повинности, введенной в действие в 1798 г. военным министром того времени прославленным революционным генералом Журданом, призывавшей в армию мужчин от 18 до 30 (в эпоху правления Наполеона и до 40) лет. Ежегодный призыв в армию все время рос: с 1801 года по 1805 гг. — не менее 60 тысяч, позднее — наборы все росли и росли. И все же, максимум на что мог рассчитывать Наполеон — 446 746 бойцов и это — по формулярным спискам, — а на деле их было меньше.

Другое дело, что и союзники не смогли и не успели собрать все свои силы. На самом деле, а не как планировалось на бумаге, на четырех оперативных направлениях (в северной Германии, южной Германии, северной Италии и южной Италии) они могли сосредоточить от 380 до 437 тыс. чел. (данные, как водится, сильно разнятся), а с «гипотетическими» пруссаками — что-то около 497 тыс., но этого так и не произошло. При этом больше всего полагалось выделить на основных театрах войны: в южной Германии — 200—220 тыс. штыков и сабель (из них порядка 80—90 тыс. русских, остальные — австрийцы), а в Северной Италии (зоне особых интересов империи Габсбургов!) — 95—100 тыс. отборных австрийских войск под началом их лучшего полководца эрцгерцога Карла.

…Кстати сказать, единого командования объединенными силами не предусматривалось. И это было понятно, поскольку это было не возможно из-за разбросанности четырех театров военных действий. Но в тоже время не было обговорено, как и когда следует вести военные действия на этих отдельных театрах ведения войны. И, тем более, не было определено, кто и кому будет подчиняться в случае совместных действий союзников и кто конкретно будет всеми командовать. Так были заложены причины будущих катастрофических проигрышей союзников…

Австрийскому послу в Париже своему старому знакомцу Филиппу Кобенцелю Наполеон категорично заявляет: «Я не столь безумен, чтобы дать русским время прийти к вам на помощь… если Ваш властелин желает войны, что ж!.. скажите, что он не будет праздновать Рождество в Вене!» Задача Наполеона с военной точки зрения сводилась к сохранению тех преимуществ, которые и ранее обеспечивали ему победу: быстрота передвижения войск и сокрушение армий противника поодиночке. Спустя век немецкие военные стратеги назовут это «блиц-кригом» — быстрой, победоносной войной.

Великая армия или Grande аrmee — обычно так в литературе принято называть те войска Наполеона (ранее — Армия Океанского побережья, поскольку она готовилась на побережье Ла-Манша), которой он командовал лично на главном театре военных действий, примерной численностью в 178 609 чел. (139 189 пехотинцев, 25 327 кавалеристов и 14 093 артиллеристов с 340 пушками; по формулярным спискам) приготовилась не к переброске через Ла-Манш на Британские острова и стремительному марш-броску на Лондон, а к походу на юго-восток — вглубь европейского континента.

…Кстати сказать, впервые термин Великая армия был употреблен Бонапартом 26 августа 1805 г., но официально это название она получила лишь 29 августа…

В своем воззвании от 28 августа к армии Наполеон очень точно сыграл на патетико-патриотических струнах своих солдат: «Солдаты! Война, которую мы все так не хотели — началась! Австрийская армия попрала все договоры и двинулась на нас! Солдаты, ваш Император как всегда в трудную минуту среди вас! Вы — авангард великого народа, и, если надо, он поднимется по моему призыву, чтобы разгромить наших врагов, взращенных на ненависти и золоте Англии!»

Великолепно подготовленные и вооруженные солдаты и офицеры устали от двухлетнего ожидания и рвались в бой.

…Кстати сказать, за долгое время (порядка двух лет) пребывания в шести военных лагерях вдоль Атлантического побережья вблизи таких городов, как Булонь, Брест, Утрехт и др., из которых позднее вышли армейские корпуса, почти 180 тысячная Великая армия (и, как ее еще, порой, называют в литературе — Английская армия) действительно получила превосходную подготовку. Уйма времени уходила на тренировки, начиная с приемов обращения с оружием и вплоть до маневров силами батальонов. Специальные инспекторы следили за тем, как солдаты ведут себя на различных стадиях тактических перестроений. Регулярно проводились собрания на полковом уровне, где старшие офицеры давали задания подчиненным и выясняли степень понимания последними приказов. Младший офицерский состав и унтер-офицеры передавали полученные от старших офицеров знания солдатам в ходе проведения подготовки. В каждом из лагерей существовали собственные правила недельного распорядка. В Булони, например, два дня в неделю отводилось обучению на батальонном уровне и занятиям на стрельбищах, чего фактически вообще не делалось тогда в армиях других стран, кроме как в британской, чья огневая подготовка, особенно в легкой пехоте, считалась лучшей в ту пору. Три дня шли маневры на более высоком уровне, в том числе — различных дивизий в составе корпуса, в то время как в воскресенье устраивались учения целого корпуса. Дважды в месяц проводились упражнения — «боевые стрельбы» — когда солдаты вели огонь по мишеням настоящими патронами. Никогда более у Бонапарта не было такого превосходства перед соперниками в уровне армейской подготовки. Маневры и перестроения, проводившиеся его войсками на любом уровне давали им особые преимущества на поле сражения. В предстоящей кампании для его батальонов было обычным делом менять строй на поле боя, что под огнем противника отнюдь нелегко. У Великой армии была новая организационная структура, созданная на основе опыта революционных войн. И как показали последующие события, эта организация оказалась наиболее оптимальной и приспособленной для ведения боевых действий на широком пространстве, во всяком случае значительно превосходившей организационные структуры европейских армий феодальных государств. Хваткий на все новинки в разных областях человеческого бытия, Бонапарт тут же нашел применение гениальному изобретению парижского повара Франсуа Аппера, изобретшего… консервы. Поскольку снабжение армий во все времена было самым насущным вопросом, то французский император приказал поставить изобретение консервов на поток для своих войск. Благодаря нему во Франции, а со временем и в большей части покоренной им Европы распространился «телеграф» — в ту пору в виде оптического семафора (подвижных планок) на вышках, в пределах видимости друг от друга. Взаимное расположение планок, которыми рулил телеграфист, являло собой кодировку. Сообщение передавалось от вышки к вышке, на которых в ночное время зажигались огни. Телеграфисты наблюдали за знаками на соседних вышках в подзорные трубы. Сообщение от Берлина до Парижа «долетало» меньше чем за час! При помощи этой «быстрой связи» его Великая армия получала срочные важнейшие сообщения, когда воевала в цивилизованной Европе, например, против Австрии в 1809 г. Первоначально она делилась на семь корпусов, каждый из которых (15 — 25 тыс. человек) состоял из двух — четырех пехотных и одной кавалерийский дивизий с приданной артиллерией. Кроме того, для решения стратегических задач создавался кавалерийский резерв (свыше 20 тыс. сабель и конной артиллерии), куда входили кирасирские и драгунские дивизии. Тогда же началось формирование артиллерийского резерва. Но главным резервом для Наполеона оставалась императорская гвардия, состоявшая из элитных пехотных, кавалерийских и артиллерийских частей. К началу военной кампании 1805 года она возросла до 8 тыс. бойцов, из которых три четверти было пехоты, а в разгар этой кампании гвардия увеличится до 12 тыс. Гвардия использовалась на поле боя лишь в крайнем случае. Для эффективной системы управления войсками был создан императорский штаб, многоотраслевой орган (делившийся на отделы и подотделы), возглавлявшийся маршалом А. Бертье. Штабной аппарат насчитывал в 1805 г. более 400 офицеров и 5000 рядовых (писаря, охрана и т. п.). Эта была универсальная по тому времени система военного управления, одновременно, можно сказать, и мозговой центр армии. И именно этой системе затем стала подражать значительная часть европейских армий (в том числе и России), во всяком случае, позднее некоторые государства заимствовали или прямо копировали очень многие ее элементы. Несмотря на то, что примерно половина солдат была недавними призывниками в ее рядах было много опытных воинов. Порядка 43% рядового и унтер-офицерского состава уже участвовали, по крайней мере, в одном военном походе. А почти четверть состава имела не менее 10 лет службы, т.е. у них было за плечами несколько кампаний, а многие из них воевали с самого начала революционных войн. Более того, в каждом полку было не менее 30 унтер-офицеров еще королевского призыва. При этом средний возраст солдат был примерно 25 лет. Характерно, что большинство офицеров начинали с рядового. Все офицеры носили когда-то солдатский ранец и потому уважали тех, кто его носил. Характерно, что средний возраст низшего офицерского состава был 32—37 лет, а средний возраст полковников — 39 лет, а генералов — 41 год. При назначении первых восемнадцати маршалов в 1804 г. их средний возраст составлял всего лишь 44 года. Почти весь офицерский состав прошел через революционные войны. Особенно быстро смогли продвинуться те, кто до революции был уже младшим офицером или унтер-офицером. Немало из них к 1805 г. стали генералами. Просто кому-то из них повезло чуть больше. Во многом поэтому, средний командный возраст всего офицерства во французской армии был примерно одинаковый. В общем, оно было молодо, порывисто, дерзновенно и энергично, т.е. это именно то, что требуется на войне. Такая же ситуация наблюдалась и в высшем командном составе: самому Бонапарту было всего лишь 36 лет, столько же его лучшим маршалам — Ланну, Сульту, Нею, а Даву — 35 лет. Такая армия многого стоила! Французская армия той поры была лучшей в Западной Европе! Она действительно была Великой! Никогда более у Наполеона не будет такой образцовой армии как в 1805 году: «Возможно, кому-то удастся создать нечто, сопоставимое с моей Итальянской армией или армией, которая была у меня при Аустерлице. Но превзойти их не удастся никому и никогда». По сути дела он был близок к истине: все его последующие армии уже не отличались столь высоким уровнем подготовки…

Так и не выйдя по ряду объективных и субъективных причин в море, а вернее, в пролив отделяющий его от островного «Туманного Альбиона», «генерал Бонапарт» вынужден был «скрестить шпаги» с монархическими «хищниками» на континентальной суше. Австрию он всегда бивал, а вот с Россией лично не встречался на поле боя, а за Пруссией стояла тень ее короля-полководца Фридриха II Великого — не раз «бесчестившего» галантных военных французского короля Людовика XV полвека назад в ходе Семилетней войны. Наполеону следовало действовать максимально стремительно и громить врагов пока они не объединились и их общее численное превосходство не стало подавляющим.

Глава 14. «…Солдаты, Ваш император среди вас…»

Оставив в Булонском лагере маршала Брюна с 30 тысячами страховать свои тылы у Ла-Манша, прикрывшись с юга маршалом Массеной и генералом Сен-Сиром, Бонапарт дал команду своей армии стремительным маршем идти навстречу врагу — австрийцам, которые, необдуманно не дождавшись русских, уже «вступили на тропу войны».

Он разделил ее на семь самостоятельно действовавших корпусов: I-й Бернадотта (14 668 чел., 34 орудия; здесь и далее численность дается по формулярным спискам, в реальности она могла быть ниже), II-й Мармона (20 037 чел., 26 орудий), III-й Даву (25 161 чел., 48 орудий), самый крупный IV-й Сульта (28 793 чел., 36 орудий), V-й Ланна (25 689 чел.. 34 орудия, но 3-я дивизия Сюше — 9 154 чел. и 12 орудий на время были переданы Сульту), VI-й Нея (21 250 чел., 30 орудий) и VII-й Ожеро (12 447 чел., 24 орудия).

«Семью потоками» — из Ганновера, Цейста, Остенде, Кале, Амблетеза, Булони и Монтрейя им предстояло обрушиться на неприятеля. Для этого им надо было повернуться спиной к Ла-Маншу, перейти Рейн и пойти на юго-восток, чтобы соединиться на Дунае. Оттуда — по правому южному берегу этой могучей реки пролегал самый удобный путь — широкие мощеные шоссе, по которым легко могли идти повозки и пушки в три-четыре ряда — на австрийскую столицу Вену.

Легкая кавалерия (6500 гусар — лучшей сабли французской армии генерала Лассаля) была придана армейским корпусам. Ей была поставлена задача создать непроницаемую кавалерийскую завесу между французской армией и противником: не дать ему разгадать направления движения корпусов и их численность. Летучие эскадроны гусар Лассаля были большими мастерами своего дела и вплоть до последнего момента враг оставался в неведении.

Зато вся тяжелая кавалерия (кирасиры д’Опуля и Нансути с драгунами Клейна, Вальтера, Бомона и Бурсье) — всего порядка 20 950 всадников с 28 пушками — скакали под началом Мюрата, самого лихого кавалериста Европы той поры. Наличие у быстроногой конницы собственной артиллерии на конной тяге (соединение больших масс кавалерии с мобильной артиллерией — наполеоновское «ноу-хау»! ) придавало ей сокрушительную огневую мощь.

…Между прочим, к резервной кавалерии относились и 5 505 спешенных драгун Бараге д`Илье, которым при переброске через Ла-Манш в Англию не планировалось иметь коней из-за перегрузки судов: им следовало добыть себе лошадей уже на Британских островах. Когда военные планы Бонапарта поменялись быстро снабдить такое количество драгун лошадьми было не возможно и они начинали кампанию пешими, рассчитывая получить коней уже в ходе военных действий…

В арьергарде двигалась элита Великой армии — императорская гвардия Бессьера — 6 265 пехотинцев, кавалеристов и артиллеристов (данные по строевой перекличке перед выходом в поход) с 24 пушками. Ее — после чуть не ставших роковыми уроков Маренго — Бонапарт берег как зеницу ока и полагал бросать в бой лишь в крайних случаях: либо поставить «жирную точку» в битве либо на самый худой конец — для исправления ошибок. Союзные Бонапарту баварские, баденские и вюртембержские контингенты обеспечивали защиту коммуникаций Великой Армии.

12 сентября 1805 г. Наполеону, находившемуся в своем загородном дворце в Сен-Клу по оптическому телеграфу Шаппа (нечто весьма похожее на морскую семафорную азбуку на мачтах, расположенных на дальности видимости в подзорную трубу) пришло два срочных сообщения.

Оба сообщили одну и ту же новость — австрийцы форсировали пограничную реку Инн и вступили в Баварию. Вскоре пришел рапорт и от доверенного лица Бонапарта его близкого друга Дюрока, посланного с дипмиссией к прусскому королю в Берлин. Суть его был неутешительна: пруссаки отказались заключить с Францией военный союз. Более того, Дюрок, видя реакцию прусского двора на французские предложения, счел нужным предупредить своего императора, о том, что движение I-го корпуса маршала Бернадотта через небольшой прусский анклав Анспах крайне нежелательно. Нарушение прусского нейтралитета может в дальнейшем грозить большими проблемами со стороны воинственных пруссаков живших иллюзиями побед своего предыдущего короля-полководца Фридриха II Великого. Время покажет, что дальновидный Дюрок как в воду глядел, а его амбициозный император пропустил мимо ушей его предостережение и чуть за это не поплатился. Но все это было уже потом, а пока 19 сентября оптический телеграф снова оперативно «доложил», что уже два дня как австрийские войска вступили в Мюнхен и вышли на рубеж реки Лех. Через два дня пришел рапорт и от наполеоновского посланника в Вюртемберге: австрийцы уже форсировали Лех и продолжают свое движение вглубь Баварии.

Для Бонапарта это стало сигналом о необходимости отправляться в войска для личного руководства военной кампании.

Предстояло приводить в чувство заигравшуюся в «войнушку» монархическую Европу. «Генералу Бонапарту» предстояла кампания, которая раз и навсегда вознесет его на полководческий олимп в ряды величайших полководцев всех времен и народов. Более того, он одержит свою самую знаменитую победу, которую долгое время было принято считать заранее гениально спланированной — буквально, в мельчайших деталях, что впрочем, не совсем так.

Но всему — свое время…

А пока 23 сентября Наполеон выступил перед Сенатом с речью, где ключевой была заключительная фраза: «…Французы, Ваш император выполнит свой долг, солдаты выполнят свой, а Вы, я не сомневаюсь, исполните Ваш!».