Бесплатный фрагмент - Стрелец и Дева

Новый директор

Косовище

Мы с мужем купили новое косовище. Это, если кто не знает, такая длинная палка с железным кольцом и клинышком на конце, чтобы лезвие косы прикреплять. И вот несу я эту палку из магазина, держу вертикально, чтобы прохожих не задевать, а муж говорит:

— Ты прямо как на митинге, только плаката наверху палки не хватает.

Посмеялись мы, а потом решили дочку разыграть. Она приходит с работы, видит в коридоре палку, спрашивает, зачем она.

А я говорю:

— На митинг завтра пойдём. Палку сегодня выдали, а плакат дадут завтра.

Дочка испугалась:

— Хотите, чтоб вам там голову дубинкой проломили? Какой митинг? Кто организовывает?

А что отвечать? Я за политикой не особенно слежу, что дальше врать, ещё не придумала.

— Не знаю, — говорю. — Какая разница! — шутить, так шутить. — Обещали нам по тысяче рублей за участие и ещё тысячу за несение плаката.

— Кто обещал?

— Тётка какая-то у метро.

— Никуда вы не пойдёте, ни на какой митинг! — ещё больше рассердилась дочка, схватила палку и понесла на улицу. Я ей кричала вслед, что пошутила, но она палку выбросила.

А хорошее было косовище! Жалко. Улучила я момент и пошла искать утраченную палку. Не успела дойти до помойки, встретила соседа — идёт с тем самым косовищем. Я замедлила шаг, раздумывая, как бы объяснить ему, что это наша вещь, но он расценил мою остановку, как желание поговорить, и начал:

— До чего страну довели! Протестовать надо! Выступать, отстаивать свои права! Иду завтра на митинг. Свободу защищать будем! Флаг у меня есть, теперь вот древко для него нашёл хорошее, — и гордо показывает на наше косовище.

Мне всё шуточки, а человек вот, действительно, о стране думает, а не о траве на дачном участке. И не стала просить у него наше косовище.

Целительница

Таня пришла к врачу в районную поликлинику.

— Болит? — спросила врач. — Где? Здесь? Ничего страшного. У меня тоже здесь болит. Это возрастное, тут уже ничего не поделаешь.

Таня огорчилась и на следующий день поделилась своим огорчением на работе. Сотрудницы возмутились:

— Кто сейчас в поликлинику ходит! Это бесполезно. Надо к платному врачу обратиться.

Таня послушалась сотрудниц и пошла в медицинский кооператив, заплатила за прием и стала дожидаться своей очереди к врачу.

Очередь оказалась меньше, чем в районной поликлинике, а вот врач — та же самая, их участковая, Нина Владимировна. Ее трудно не узнать или с кем-то спутать — очень уж приметная родинка на щеке возле носа.

Нина Владимировна не узнала Таню и говорит:

— Надо провести компьютерное лазерорезонансное обследование, сделать анализы, потом назначить лечение. И все пройдет, если вы серьезно отнесетесь к своему здоровью. Вот вам направления, вот счет. Идите в кассу, платите.

Таня посмотрела на счет и решила подождать до получки.

Вечером рассказала соседке. Та говорит:

— Если есть лишние деньги, то, конечно, плати, только они тебя все равно не вылечат. Я таких случаев не знаю. А вот как исцеляет молитвенница Манефа — уже много есть примеров. Я вот всего один раз к ней сходила — и ни простуд, ни радикулитов.

Пошла Таня на целительный сеанс Манефы во Дворце культуры. Погас свет, на сцену упал луч прожектора, и в освещенном круге появилась Манефа. Платок черный по-монашески завязан, а из-под него волосы длинные по голым плечам, как у ведьмы.

— Посмотрите мне в глаза, — говорит, — поверьте в мою целительную силу, в чудодейственность моей молитвы — и вы покинете этот зал здоровыми.

А Таня у нас такая доверчивая, такая впечатлительная, что ей сразу начало казаться, что болезнь прошла. И она вскочила с места и побежала по проходу к сцене, чтобы поблагодарить целительницу Манефу, но, приблизившись к ней, увидела на щеке ту же родинку приметную. И узнала это — Нина Владимировна, врач участковый из районной поликлиники, она самая, у которой у самой болит в том же месте — и лечить бесполезно.

Таня снова почувствовала себя больной и поковыляла к выходу из зала.

Не так страшен черт…

С некоторых пор по ночам Марье Дмитриевне стал являться черт. Ей бы осенить себя крестным знаменем, сотворить молитву, а если не поможет, то обратиться к священнику. Но Марья Дмитриевна по старинке отправилась к врачу в район­ный психдиспансер. Она рассказала ему о том, как черт по ночам является, как выглядит нечистая сила и что при этом говорит.

— Типичный случай! — воскликнула докторша, — синдром Кандинского-Клерамбо или, чтобы вам было понятнее, параноидный синдром. Хорошо, что вы сразу к нам пришли. В начальной стадии болезнь вполне излечивается. Однако для этого нужно недельки две полежать в больнице. Сейчас там мест нет, но я вас поставлю на очередь.

— Спасибо вам большое, — сказала Марья Дмитриевна и отправи­лась домой продолжать беседовать с чертом и ждать приглашения в стационар.

Через месяц ей позвонили, дескать, можно прийти госпитализироваться. Первая же ночь в больнице принесла Марье Дмит­риевне облегчение — образ черта сделался бледным, речь хвоста­того еле слышной.

«Славно-то как! — подумала Марья Дмитриевна, проснувшись ут­ром. — Скоро буду совсем здорова».

Но она рано радовалась. После обеда ее подозвали к окну. Марья Дмитриевна выглянула и не поверила своим глазам. Под ок­нами больницы стояла толпа с плакатами: «Свободу Марье Дмитриев­не!», «Долой тюремщиков в белых халатах» и просто «Маша — наша!».

— Чего это они? Или опять у меня галлюцинации? — в страхе спросила Марья Дмитриевна.

— Нет, — ответил врач, — это, к сожалению, реальность. Сейчас я открою окно, а вы им скажите, что, действительно, больны и что пришли сюда добровольно.

Толпа под окном не поверила словам Марьи Дмитриевны и заволновалась еще больше.

— Она под воздействием лекарств! — выкрикнул один.

— Видите, как ее там запугали! — подхватил другой.

— Ее пытали! — объявил третий.

— Маша — наша! Маша — наша! — скандировала толпа.

Марья Дмитриевна вглядывалась в этих людей и не находила ни одного знакомого лица. К счастью, вскоре полил сильный дождь и митингующие разошлись.

Во вторую ночь в больнице черт уже, можно считать, и не по­казывался на глаза Марье Дмитриевне. Но зато толпа под окнами гудела уже с утра…

— Мы вас выписываем, — сказал врач Марье Дмитриевне после завтрака. — А не то эти митинги не только больных, а и весь на персонал с ума сведут.

— Хорошо, — сказала Марья Дмитриевна и пошла собираться.

Дома в первую же ночь ей опять явился черт в самом мерзком своем обличии, но это было не так страшно, как митинг.

Новый директор

Вернувшись на службу после отпуска, Стояков не узнал своей комнаты: на том месте, где он привык видеть яркий плакат с изображением Аллы Пугачевой, висела икона. Перед Христовым ликом, как и полагается, горела лампадка.

— Кто у нас… это… уверовал? — осторожно спросил Стоя­ков.

— Мы все, — скромно и с достоинством ответила Сараева.

— Все? — не поверил Стояков.

— Пойдем, покурим, — вставая из-за стола, сказал Двоеруков, — я тебе все объясню.

— Директора нового к нам присылают, ты ведь знаешь, — продолжил он уже в коридоре.

— Ну и что?

— А он, оказывается, верую­щий. Из надежных источников известно. И от других того же требует. То есть, конечно, не требует, но сам понимаешь — директор.

— А я всегда был верующим, — задумчиво сказал Стояков, — с самого детства.

В это время к ним подошел Лежаев из соседнего отдела:

— Слыхали, мужики, директор-то наш новый вовсе не православный, а баптист.

— Я тоже баптист, — не растерялся Стояков.

— Как хорошо! — воскликнул Лежаев. — Ты нам сейчас все и расскажешь. Как у вас, у баптис­тов, иконы такие же или нет? А крестики нательные вы носите или как?

— Стыдно, что вы не знаете! — обиженно сказал Стояков и поспешил удалиться, поскольку сам ничего этого не знал.

На следующий день новый директор не появился, но зато пришла бывшая сотрудница, пен­сионерка Ольга Григорьевна и заявила, что ей доподлинно из­вестно: новый директор — кришнаит. У нее, у Ольги Григорьевны, сын тоже кришнаит и состоит с директором в одном братстве.

Все сотрудники хорошо знали Ольгу Григорьевну, — не верить ей было нельзя. Сараева сняла с окна штору и стала заворачиваться в нее, как в индийское сари.

— Харе Кришна! — прокричал Двоеруков.

— Кришна харе! — бодро ответил Стояков и вскинул над головой руку в пионерском салюте.

Щадящий режим

Насморк, кашель, температура, ломота в суставах — всё, что надо, чтобы получить бюллетень. Но я трезво оцениваю свои силы, понимаю, что это не для меня, и потому иду на работу. Я себя знаю. Если вызову врача на дом, то в ожидании его возьмусь за стирку — в выходные опять не успела, или буду мыть полы во всей квартире. А в таком состоянии, как у меня сейчас, нужен щадящий режим.

Так что я лучше пойду на работу. Там тихо, спо­койно и ничего делать не надо. Делать нечего, но уйти не разре­шат — отсиживаем свои восемь часов. А получи я больничный лист, ведь дома сидеть не буду — на дачу буду мотаться, огород готовить под посадки. При высокой температуре та­кая нагрузка на сердце может привести вообще неизвестно к чему. А очереди в поликлинике? Это ж какое здоровье иметь надо! Нет, на работу, только на работу, не молоденькая ведь уже, чтоб по поликлиникам таскаться, пора и о здоровье подумать.

Жизнь и смерть Хосе Рикардо

Реклама нового средства от тараканов гарантировала чудо. Таракан заходит в коробочку и выходит из нее неизлечимо боль­ным очень заразной тараканьей болезнью. При этом он становит­ся крайне общительным и зара­жает тех своих собратьев, кто не успел побывать в чудодейственной коробочке. Через несколько часов с тараканами покончено, и не только у нас, но и у всех соседей.

Однако мы теперь стали умными, и рекламе не верим. Купили одну такую хваленую коробочку, поймали таракана, посадили его в трехлитровую банку, поставили туда коробочку и стали ждать. Таракан заходил в коробочку, что-то там делал, потом выходил оттуда, не проявляя никаких признаков неизлечимого заболевания.

На следующий день мы решили, что таракан наш может погиб­нуть от голода или жажды, а вовсе не под воздействием разрекла­мированного товара. Что6ы этого не случилось, мы налили в бан­ку немножко воды и бросили хлебных крошек.

Прошла неделя, яд так и не подействовал, но к таракану, жи­вущему в банке, мы как-то уже привыкли, у него появилось имя. Дочка, обожательница мексиканских телесериалов, предложила на­звать его Хосе Рикардо, и все это одобрили. Папа изучил соответствующую литературу, узнал, чем лучше всего кормить Хосе Рикардо, какой температурный режим поддерживать в бан­ке, когда проветривать, как регулировать освещенность.

Хосе Рикардо все это нравилось, он толстел, веселел, и вроде как даже откликался на свое имя. И наша семья уже не представ­ляла себе до каких пор будет тянуться неудавшийся эксперимент.

А кончилось все тем, что сын стал встречаться с девушкой и однажды пригласил ее в гости. Ей почему-то не понравился Хосе Рикардо до такой степени, что она пригрозила больше не прийти в наш дом, пока в нем будет находиться эта гадость. Сыну, как и всем нам, был дорог Хосе Рикардо, но еще дороже ему оказалась девушка. Он долго думал и, наконец, решился инспирировать побег Хосе Рикардо. Сын ночью положил банку на бок, как будто сама упала и крышка отвалилась.

Может быть, Хосе Рикардо поведал сородичам о том, как хорошо ему жилось в банке, или по какой-то другой причине, но утром банка была просто битком набита тараканами. Уничтожить их мы не могли, потому что среди них мог быть и наш Хосе Ри­кардо. Отвезли банку подальше в лес и там выпустили тараканов на волю. А потом уже узнали, что тараканы там погибнут, не пе­реживут зиму.

Сын радуется, папу с мамой другие заботы отвлекают, а дочке очень жалко Хосе Рикардо.

Энергия сосны

— Время сейчас такое — ни на что сил не хватит, если не использовать внешние источники энергии, — сказала Маргарита Ивановна. — Надо поехать за город, найти в лесу большую сосну, встать к ней спиной, прижаться к стволу как можно крепче и простоять так полчаса, ни о чем не думая. И часть энергии сос­ны перейдет в тебя.

Марья Дмитриевна так и сделала. Нашла сосну, доверчиво при­валилась к ней и задремала. А когда захотела отойти, почув­ствовала, что спина прилипла к стволу. Сначала Марья Дмитриев­на обрадовалась, вообразив, что это энергия сосны так ощутимо в нее переходит. Потом она поняла, что новый плащ, купленный недавно по договорной цене, безвозвратно испачкан сосновой смолой. От огорчения она, можно сказать, лишилась последних сил и еле добралась до дому.

В понедельник Марья Дмитриевна пришла на работу в старом плаще, с подавленным настроением и в глубоком упадке сил.

— Ничего удивительного — я так и думала, — сказала Марга­рита Ивановна. — Надо было полностью расслабиться, а ты, небось, думала о том, как отоварить талоны на сахар. Вот и по­лучилось, что сосна вытянула из тебя энергию, а не ты из нее.

Стрелец и Дева

В субботу, возвращаясь с родительского дня в детском саду, архитектор Стас Рыбаков купил возле метро брошюрку с гороско­пами, а с утра, в воскресенье, в семье начались нелады.

Супруги наметили еще накануне, что Рита займется с утра уборкой квартиры, стиркой и прочими делами, а Стас пойдет по магазинам за продуктами. Но не тут-то было…

— Гороскоп не рекомендует Девам, а я как раз и есть Дева, сегодня совершать никаких покупок, — сказал муж, тыкая пальцем в открытую книжку.

— Лень в магазин идти, вот и придумываешь всякую ерунду, — обиделась Рита.

— Я бы пошел, но тут написано, что у нас, Дев, сегодня рез­ко повысилась вероятность необдуманных действий в области финансов. Куплю по ошибке что-нибудь ненужное иди просто кошелек где-нибудь оставлю. Нельзя мне сегодня в магазин.

— Конечно, я этим гороскопам не верю нисколечко, но раз у тебя такое настроение, то сама схожу в магазины, а ты займешься домашними делами. Хорошо? — предложила жена.

— Ты что? Этого мне сегодня тем более нельзя делать. Вот видишь, сказано: «Для Дев, родившихся в год Змеи, повышена ве­роятность бытового травматизма». Значит, опасны пылесос и сти­ральная машина.

— Интересно знать, чем же тебе рекомендует заняться этот твой гороскоп?

— Мужчинам он советует провести этот день в чисто мужской компании. Я и надумал к Витьке сходить. У него Томка с детьми на дачу уехала, мы бы с ним славно вдвоем посидели. Или втроем, если Петька согласится. Я пойду, ладно?

Рита промолчала, и Стас отправился к друзьям.

Брошюрка с гороскопами осталась лежать на столе. Побегав по магазинам и сделав все домашние дела, Рита тоже почитала эту книженцию…

И вот поздно вечером, когда Стас, возбужденный легкой выпив­кой и приятной товарищеской беседой, пришел домой в предвку­шении супружеских объятий, вместо жены он обнаружил на подуш­ке записку:

«Милый Стасик! Я тоже прочитала свой гороскоп, и оказалось, что мне, Стрельцу, родившемуся в год Овцы, нельзя быть женой Девы, родившейся в год Змеи. Я люблю тебя, но ухожу к Вале­рию Петровичу. Он — Водолей года Свиньи и именно с ним мне надлежит соединиться, причем как раз сегодня. Он меня не лю­бит, но я прочитала ему мой и его гороскопы — и он согласился».

Балерина с кастрюлькой

У кого есть знакомые артисты или даже, например, балерины, те могли наблюдать какая большая разница между тем, что мы видим на сцене и что у них дома на кухне. То есть, я имею ввиду, что балерина не прыгает с кастрюлькой в руках вокруг плиты в белом костюме лебедя, а ходит как мы с вами и даже в таком же халате.

То же самое, оказывается, и с экстрасенсами. На сцене — одно, а в повседневности — совсем другое. Про всех я не знаю и ничего огульно говорить не буду, но про одного мне недавно рассказали весьма занятную историю.

Пришел некий экстрасенс широкого профиля в редакцию газеты, чтобы дать рекламу своей деятельности. Заметку, которую он принес, конечно, напечатали и фотографию, им же представленную, поместили. Но, когда он пришел забирать назад свою фотографию, оказалось что она возьми да и потеряйся. В редакции много бумаг разных, и народу всякого немало толчется — вот фотоснимок и потерялся.

Ничего удивительно, а экстрасенс расшумелся, развозмущался, требует его портрет срочно найти и ему вернуть.

А у самого у него, между прочим, в рекламе написано не только про снятие порчи и сглаза, но и про поиск всяких пропавших предметов. Странное дело: угнанную автомашину он обещает найти, в какой бы стране она не оказалась, а фотокарточку свою собственную в той же комнате отыскать — слабо.

Ему это сказали, так он еще больше разгневался:

— Вы, — говорит, — мне что — проверку решили устроить? Так я в ваших проверках не нуждаюсь. У меня лицензия есть!

— Да вы не волнуйтесь, — сказала ему одна сотрудница редакции. — Найдется ваша фотография.

— Когда? Когда она найдется? — воскликнул ясновидящий.

Он забыл, наверно, когда это восклицал, что в его рекламе объявлены и услуги по предсказанию будущего.

— Я что, по-вашему, должен буду, — продолжал он, — снова приехать в редакцию, когда вы соизволите ее найти? У меня температура, между прочим, и насморк, а может быть, даже грипп, — обиженно закончил целитель многих недугов.

Фотографию его, кажется, так и не нашли… Одно дело — на сцене, и совсем другое — в повседневной обыденности.

Божья благодать

К Ленке, моей бывшей однокласснице, домой лучше не заходить: сын и дочка всё время воюют, что-то друг у друга отбирают; родители Ленкины тоже между собой препираются, какие-то старые грехи припоминают. А про мужа вообще разговор особый — он теории всякие несусветные изобретает и пытается их вдалбливать всем подряд. И всё это в двухкомнатной квартире, где и спрятаться некуда.

А вчера Ленка говорит: «Заходи, у меня теперь тишь, да гладь, да Божья благодать».

Прихожу, дома никого, кроме самой Ленки, нет. «Сейчас, — говорит, — дети придут, поужинай с нами».

И действительно, вскоре появляется ее двенадцатилетний сын:

— Будь благословенна женщина, дающая мне еду и питье! — обращается он к матери.

Я прямо обалдела, а он и мне говорит:

— Будь благословенна, подруга моей матери, украсившая наше жилище своей беседой.

Во сказанул! А так, ничего, мальчик с виду нормальный, даже подрос, поздоровел за последнее время. «Что это с ними?» — думаю, а спросить боязно.

Тут и дочка Ленкина явилась, той десять лет. Вошла молча, но как-то странно поклонилась и до материного тапка рукой дотронулась.

А в остальном дети, как дети. Что ж за беда такая?

Оказалось, что сын играет теперь в хоккей. Он всегда мечтал, но вход на каток платный, а у Ленки денег на это не было, а на коньки и клюшку тем более. Вдруг этот каток приобрела африканская религиозная секта «Молодой крокодил» и пригласила совершенно бесплатно всех окрестных мальчишек играть в хоккей, даже всю амуницию им выдали. Кроме хоккея их там ещё чему-то учат, но это не важно. Ленка очень довольна, что мальчик не болтается где-то без дела, а увлекается хорошим спортом.

Дочка Лены занимается в танцевальном кружке «Харе Рама», тоже бесплатно.

Бабушка, Ленкина мама, теперь к Ленке по каждому пустяку не цепляется, за каждым шагом не следит. Она ходит в клуб общения пожилых дам. В этом клубе они не просто общаются, а ещё и японский язык учат и что-то ещё, так что бабуля всегда при деле, дома никому не надоедает.

— А дедушка у вас чему учится? — спрашиваю.

— Дедушка не учится, он сам преподает. Ведёт кружок рисования для детей.

— В школе?

— Да нет, в школе ему не разрешили. У него ведь образования специального нет, художник-самоучка. А тут языческая церковь открылась, туда его и позвали.

В это время раздался телефонный звонок, и юный хоккеист побежал к телефону. Вернувшись, он сказал:

— Папа звонил из Парижа. Говорит, ещё на три дня задержится, из Парижа в Лондон полетит. Там тоже его просят лекцию прочесть. Круто, да?

— Что за лекции? — удивилась я.

— Теорию свою излагает. Человек произошел от компьютера. Потом в результате техногенной катастрофы исчезли искусственные источники энергии. В этих условиях смогли выжить только самовоспроизводящиеся устройства, питающиеся от естественных источников. То есть люди.

— А кто же его по заграницам возит?

— Секта такая нашлась, кто же ещё!

— Слушай, у тебя все по разным сектам, а ты так спокойно об этом говоришь? — спрашиваю Ленку.

— А мы, — отвечает, — «Сиреневые сёстры», не боремся за власть над душами наших близких. У каждой души свой путь к единому свету.

Любимая работа

Образцовая комната

По отделу прошел слух, что сметчикам дают пре­мию за первое место в конкурсе на образцовую комнату.

— Сходим на эти пятьдесят рублей в кафе, — предложила незамужняя Клепикова.

— Нет, лучше разделим поровну эти деньги, и каж­дый сам потратит, — сказала многодетная Мешкова.

— Ну, нет! Премию дают всем вместе и незачем ее делить! — возмутилась Клепикова.

— А мне некогда бегать по кафе! И поить кого-то за свой счет я не намерена, — сказала Мешкова.

— Разбогатеешь ты от этой пятерки! — не унима­лась Клепикова.

Слово за слово, в спор втянулись Иванова и Сметанина.

— Мне давно надоело на тебя любоваться, — заяви­ла Иванова и начала передвигать свой стол так, чтобы сесть спиной к Мешковой.

— А мне на вас обеих смотреть тошно! — провоз­гласила Клепикова и потащила шкаф на середину комнаты.

— И цветы все извольте отсюда вынести, у меня от них аллергия, — потребовала Мешкова и сама стала выносить горшки с растениями…

Комиссия пришла, ужаснулась беспорядку — и пре­мию не дала.

Открытие

Шурик с детских лет мечтал сделать открытие или изобрести что-нибудь необыкновенное. Для этого он да­же поступил в институт. Там вокруг него говорилось о многом, и один раз он услышал даже само слово «откры­тие». Правда, сразу же выяснилось, что речь шла об открытии банки килек в томате, но все равно волнующее предчувствие настоящего открытия после этого случая заметно обострилось.

Наступило лето. Шурик стал бойцом студенческого строительного отряда, ему вручили новую красивую ло­пату с голубой ручкой и поставили рыть котлован. Уже к середине дня Шурик ощутил, что вес лопаты увеличился не менее чем в пять раз. К концу дня лопата весила чуть больше, чем сам Шурик.

Назавтра повторилось то же самое: утром лопата бы­ла легкой, а когда к вечеру она снова стала тяжелой, Шурик понял, что одна его нога уже занесена над поро­гом открытия. «Здесь не действует закон сохранения массы! — ра­достно подумал он. — Осталось совсем немного: сформулировать, в каких именно условиях не действует этот закон, и до каких пределов может изменяться масса тела».

После ужина Шурик снова был на объекте. Замирая от волнения, он поднял лопату. Она оказалась почти та­кой же тяжелой, как и до ужина. «Значит, рассматриваемое тело, то есть лопата в дан­ном случае, некоторое время сохраняет прибавочную массу, — решил молодой исследователь. — Однако по утрам лопата весит гораздо меньше…»

Шурик засек время и сел рядом с лопатой. Через пол­часа она чуть полегчала. «Испытуемое тело теряет массу в неподвижности!» — осенило студента. Он снова взял лопату и спустился в котлован. Когда первый кубометр грунта был перемещен до проектных отметок, Шурик смело сделал вывод, что вес лопаты воз­растает в процессе работы ею.

Теперь было уже нетрудно представить себе экономи­ческий эффект от сделанного открытия, слезы умиления на глазах седого профессора, цветы, ученую степень, кон­ференцию в Париже… Возвратившись в лагерь, Шурик написал письмо на кафедру с просьбой прислать ему весы, хотя считал это уже излишним.

Прошло две недели, но посылки с весами все еще не было. Дождавшись субботы, Шурик сам поехал в город за весами. Когда он вернулся, его привычной лопаты с голубой ручкой нигде не было. «Масса тела уменьшилась до ну­ля, — заключил Шурик. — С точки зрения эксперимента случившееся прекрасно: оно подтверждает основной тезис моей теории. Однако чем же теперь копать? И, глав­ное, — что взвешивать?»

Экспертиза

Известие об ограблении продуктового магазина по­ступило в тот момент, когда до окончания трансляции решающего хоккейного матча оставалось шесть с половиной минут.

— Ничего не случится, досмотрим, — сказал следователь Савель­ев коллеге Никитскому. — Преступники все равно уже скрылись. И вообще, преступник не волк, в лес не убежит.

Когда матч закончился, Савельев на­чал звонить насчет машины.

— Пустые хлопоты в казенном доме, — вздохнул Ни­китский.– Как раз в это время Серега на молочную кух­ню ездит за кефиром для своего чада.

Следователи вышли на улицу и направились на трамвайную остановку, но погода стояла такая чудесная, что было не грех пройтись пешочком. На месте преступления они обнаружили четкий след преступника: уходя, в спешке вор рассыпал муку и наступил на нее.

«Надо вызвать эксперта Творогову, — решили следо­ватели, — пусть определит по следу рост, вес и характер преступника». Стали ждать Творогову. Ждали часа три. Наконец, увешанная продуктовыми сумками появилась эксперт.

— Очередь была за печенкой! — оправдываясь, сказала она.

— Мы тут ждем, ждем, — проворчал Ни­китский.

— И подождете! — оборвала его Творогова. — Вам все равно делать нечего, без всяких забот живете. А мне семью кормить надо! Ограбления каждый день совер­шаются, а печенку раз в два года продают.

Она поставила сумки, но прежде чем подойти к сле­ду, оставленному преступником на полу обворованного помещения, Творогова направилась к зеркалу, чтобы привести себя в порядок.

Через несколько минут Савельеву и Никитскому при­шлось резко обернуться на жалобный крик Твороговой. По полу текла щедрая белая струя из раздавленного молочного пакета в ее сумке. Ни Савельев, ни Никитский не успели ничего пред­принять, как молоко залило то место, где преступник ос­тавил след. И следа не стало. Огорченная Творогова нашла тряпку и начала выти­рать молочную лужу, а заодно протерла весь пол в кладовке.

— Когда я теперь успею молоко купить! — горестно воскликнула она.

— Только нам и забот, что о твоем молоке! — закричал Никитский. — След преступника уничтожен!

— Зачем нам след? — кокетливо спросила Творогова, выжимая половую тряпку. — Пойдемте, мальчики, я вам покажу самого преступника. Его зовут Альфред Бутылкин, он сейчас лежит пьяный на скамейке в скверике около «Гастронома».

Лица Савельева и Никитского превратились в знак вопроса.

— Кто и как ограбил магазин, я узнала, пока стояла в очереди за печенкой. Женщины подробно рассказали о краже и назвали несколько имен предполагаемых пре­ступников. Потом появился один из подозреваемых. Он подходил к стоявшим в очереди и предлагал купить кра­деное, и, кое-что сбыв с рук, прямиком пошел в винный отдел гастронома. Ну, и лежит теперь…

— Вот и порядок! — облегченно вздохнул Никит­ский. — Можно вызывать опергруппу для задержания Бутылкина.

— Я же говорил: преступник — не волк… — добавил Савельев. — Хорошо, что досмотрели матч до конца.

Арест Самолетова

Самолетов всегда был законопослушным, гражданином, чтившим всякое начальство, поэтому, когда его вызвали к следователю, он даже обрадовался — будет, о чем на службе рассказать. А то шеф сердится: «Что это, — говорит, — Самолетов, вы так скучно живете?»

А следователь как узнал, что Самолетов всю прошлую субботу просидел дома, и что никто подтвердить это не может, так и сказал:

— Вы убили гражданина Розмаринина!

— Я его не видел никогда! И не убивал я никого! — запротес­товал поначалу Самолетов.

— Вину мы вашу всё равно докажем, — сказал следователь, — а будете отпираться, только срок себе увеличите.

Самолетов всегда делал то, что от него требовалось — уходя, гасил свет и выключал электроприборы, мыл руки перед едой, на эскалаторе метро держался за поручни и не умел пререкаться с представителями власти.

— Вам, конечно, виднее, — со вздохом согласился он.

Следователь велел Самолетову расписаться, после чего подозреваемого увели в камеру. Через два дня на очередном допросе следователь вдруг его спро­сил:

— Как ваше настоящее имя?

— Самолетов Андрей Владимирович.

— Неправда! Вы украли паспорт Самолетова и жили под чужим именем.

Голос следователя был таким уверенным, властным и устраша­ющим, что Самолетов послушно пробормотал:

— Возможно… Но так давно… Я забыл до некоторой степени.

— Напомнить? — повысил голос следователь. — Сванидзе — ваша фамилия! Амиран Автандилович Сванидзе.

Самолетов поставил под протоколом допроса свою новую фами­лию.

— Я доволен вами, Сванидзе, — сказал следователь. — Как жаль, что мало таких, как вы! Большинство ведь не понимает, что по­мощь следствию — главная задача подозреваемого.

— Я понимаю, — с грустью согласился Самолетов и его снова от­вели в камеру.

Еще через два дня ему представили мужчину с огромными черными усами:

— Ваш адвокат Лившициани. Сегодня из Тбилиси прилетел. Род­ственники ваши наняли.

— Какие родственники? — не понял Самолетов.

— Семья Сванидзе не оставляет своих в беде, — ответил Лив­шициани. — Будете во всем слушаться меня и очень скоро выйдете на свободу.

— Что я должен делать?

— Прежде всего, не говорить по-русски. Это ваше право.

— По английскому у меня в школе тройка была. А других вообще не знаю.

— Вот учебник, — сказал Лившициани. — И чтоб на следующем допросе ни одного русского слова! Пусть ищут переводчика, а я за это время найду алиби.

— Спасибо, — по-грузински ответил Самолетов, и его увели в камеру.

Через неделю, когда Самолетова снова допрашивал следователь, он сказал на языке одной из самых малочисленных горских народностей:

— Я не говорю по-русски! Прошу пригласить переводчика.

— Не валяйте дурака, Самолетов! — рассердился следователь. — Адвокат Лившициани нашел настоящего Сванидзе, доказал его невиновность, и оба уважаемых человека отбыли обратно в Тбили­си.

— А я? — опросил Самолетов. — Чем я теперь могу помочь след­ствию?

— Только чистосердечным признанием! — сказал следователь и строго посмотрел на Самолетова.

Тот подобострастно впился глазами в лицо следователя, пытаясь прочесть на нем дальнейшие указания.

Поединок

Литконсультант отдела поэзии внимательно посмот­рел в юное лицо, обрамленное пушистыми волосами, по­том перелистал принесенную рукопись, что заняло у него не более минуты, и начал:

— Честно говоря, я бы вообще запретил женщинам писать стихи. Одна любовь-морковь, охи-вздохи. Чув­ства мелкие, темы несерьезные. Или вы не согласны со мной, девушка?

— Я не девушка. Я — юноша.

— Ну, простите, — пробормотал литконсультант и снова перелистал стихи.

— И сколько же вам лет, юноша?

— Четырнадцать.

— Так вот что я должен сказать, молодой чело­век. Ваш юный возраст — это недостаток, который с го­дами, несомненно, пройдет, но пока в сочиненных вами стихах видно полное отсутствие жизненного опыта, собственной судь­бы. И запаса культуры, необходимого для хороших сти­хов, тоже в столь юном возрасте еще быть не может. Посмот­рите, в ваших стихах…

— Это не мои стихи, — перебил его посетитель.

— А чьи же?

— Меня дедушка попросил сходить в редакцию с его стихами. Ему почти девяносто лет, он из дому не выхо­дит.

— Да? — удивился литконсультант, снова пролистал стихи и сказал: — Что мы видим в этих стихах, кроме конкретной, частной жизни вашего дедушки? Автор по­следовательно описал нам этапы своего боевого пути и трудовой деятельности. Честь и хвала, как говорится, на­шим ветеранам, но при чем тут поэзия? Это биография для отдела кадров, а не стихи для журнала.

— Вы опять не так поняли, — сказал юноша, — де­душка послал вам свои переводы из древнекитайской поэзии.

— А известно ли вашему дедушке, — продолжал лит­консультант, не сбавляя своего педагогического пафо­са, — что нельзя заниматься переводами, не зная языка оригинала, не зная истории его страны, не имея понятия о ее культуре?

— Мой дедушка знает! Он доктор филологических наук. Всю жизнь занимается древнекитайской литературой.

Литконсультант на мгновение задумался, глядя на рукопись, потом решительно сказал:

— Переводы, безусловно, очень интересные. Но пред­лагать их редколлегии я не могу. В таком виде их просто никто читать не станет. Шрифт на пишущей машинке из­ношенный, лента старая…

— У нас новая машинка! — возразил парнишка — Две недели всего, как купили.

— А вы посмотрите, какой хвостик у буквы «р». Его почти не видно! Такие нечеткие рукописи у нас никогда не принимались и приниматься не будут. Так и передай­те дедушке.

Юноша начал запихивать бумаги обратно в сумку, а литконсультант радостно подытожил, что провел уже 697 боев и во всех 697 одержал победу.

Портфель

— Папочка, не ходи сегодня на работу! — попросил ребенок.

— А кто же за меня пойдет? — удивился инженер от­дела капитального строительства Коптилов.

— Пусть твой портфель. Один — без тебя, — предло­жил сын.

А надо заметить, что это был старый добротный порт­фель, бессменно служивший хозяину уже полтора десят­ка лет.

— Действительно, — засмеялся отец, — пусть-ка он разок сходит без меня.

И представьте себе: портфель привычным путем до­брался до работы и расположился на своем обычном ме­сте.

— Коптилов уже здесь? — спросил начальник отде­ла. — Тогда передайте ему, чтобы поскорей шел в Гипродворец.

В Гипродворце портфель привычно плюхнулся в объятия своего старинного знакомца — кожаного кресла в приемной директора института и задремал.

— Опять тот самый Коптилов пришел, вон портфель его лежит, — доложила директору секретарша.

— Скажите, пусть подождет, — ответил директор. Через два часа секретарша напомнила о Коптилове.

— Я же сказал, пусть ждет!

Прошло еще три часа. Портфель по-прежнему дремал в кресле.

— Этот Коптилов решил меня сегодня измором взять, — возмутился директор. — Дайте-ка мне бумаги, которые он принес в тот раз.

Через две с половиной минуты секретарша вынесла в приемную подписанные документы и, не увидев Коптилова, положила их в его портфель. Вернувшись в отдел, портфель опять расположился на своем стуле. Начальнику не терпелось поскорей узнать результаты коптиловского похода. Он раскрыл портфель, вытащил документы:

— Ну, молодец, Коптилов, хорошо сегодня поработал! — воскликнул начальник, листая долгожданные бу­маги.

В это время в буфете продавали говяжьи сосиски. Одна из сотрудниц Коптилова, как всегда, купила и на его долю. «Ладно, завтра он со мной рассчитается, а сейчас мне некогда дожидаться», — решила она и, завернув сосиски в несколько слоев кальки, сунула сверток в портфель Коптилова.

В обычное время портфель был дома.

Хомяк

Чертежница Марина занималась на курсах английского языка. Это знало все конструкторское бюро. Его сотрудники понимали, что учиться на этих курсах несоизмеримо труднее, чем, ска­жем, на вечернем факультете института. Не было секретом, что Марина каждый вечер, все выходные и каждую свободную минутку на ра­боте только и делает, что зубрит английский.

Мне, ее начальнику, было к ней просто не подсту­питься. Что я, не человек что ли? Какие могут быть чертежи, если у нее нет времени даже поесть? Неужели у нас мало людей, которые умеют чертить и не учатся на курсах иностранного языка? Хоть я сам, например.

А три месяца назад Марина, наконец, окончила эти самые курсы. По такому случаю бригада подарила ей томик Шекспира в подлиннике, а я — живого хомяка. У меня этих хомяков тогда восемнадцать персон дома проживало. Сначала купил двух, потом они тройню родили, потом еще и еще. Так их восемнадцать и стало.

Как только у Марины появился хомяк, об этом сразу узнали все сотрудники. Очень быстро она сумела убедить их, что уха­живать за хомяком значительно труднее, чем, скажем, растить ребенка. И что она каждый вечер и все выходные только и де­лает, что возится с хомяком. Даже ночью по несколько раз к нему встает.

В обеденный перерыв бегает на рынок за свежей морковкой для него, а в каждую свободную минутку на работе вяжет для хомяка всякие гнездышки и подстилочки. Так что мне, ее начальнику, даже совестно говорить с ней о несделанных чер­тежах. Коллектив меня не поймет.

Кстати, вам не нужен хомяк? Могу подарить — у меня их уже двадцать три штуки.

Если каждый

У меня есть приятель Димка, который работает на радиозаводе. Каждый раз, когда я прихожу к нему до­мой и спотыкаюсь о еще один новый камень, который Димка приволок откуда-то для своей коллекции и поло­жил на самом проходе, потому что больше их уже некуда класть, каждый раз я говорю:

— Шел бы ты, Дима, в геологи.

Димка сразу обижается:

— Ты представляешь себе, что будет, если вдруг все кинутся в геологи? Если каждый захочет…

— Каждый не захочет, — пытаюсь возразить я. — Вот я, например, не хочу. И Витька не хочет.

— Вы — редчайшее исключение, — горестно говорит он. — А в основном, все люди — прирожденные геологи. Ты посмотри, — тут он хватает какой-нибудь свой ка­мень, — ты посмотри, — и он тычет в пятнышко на этом камне…

А недавно я познакомился с одним геологом.

— Ты не представляешь себе, — сказал он, — какое это счастье — вернуться из экспедиции, сдать отчет и на несколько дней забыть об этих проклятых минералах. Засесть у себя в комнате и собирать радиосхемы. Это же чудо!

— Но ведь есть же профессия… — начал было я.

— Знаю, что есть. Ну и что с того? Да сейчас чуть ли не каждый — радиолюбитель. Все что-то паяют, что-то ловят! Ты представляешь себе, что будет, если каждый побежит…

Я хотел ответить ему, что каждый не побежит, хотел познакомить его с Димкой, который на радиозаводе ра­ботает. А потом подумал: что будет, если каждый станет вмешиваться в чужую жизнь со своими глупыми совета­ми, что будет, если каждый станет навязывать одних сво­их знакомых другим, — и ничего не ответил.

Женская логика

Однажды начальник конструкторского бюро Корзинкин застал копировщицу Грибкову за вязанием и, естественно, рассердился, поднял шум. Грибкова сна­чала молча краснела, а потом тоже в амбицию впала:

— Зарплату, — говорит, — вы мне прибавить не мо­жете. У меня на новые рейтузы ребенку денег нет. Приходится старые перевязывать.

Корзинкин от таких неожиданных слов смутился и, не зная, что ответить, отошел молча. С того дня и другие вязальщицы осмелели, вяжут в рабочее время, кто что хочет.

Через месяц Грибкова притащила в бюро вязаль­ную машину. Начальник не выдержал, возмутился. А она в ответ:

— Неужели вам не ясно, что на машине можно вязать в пять раз быстрее, чем вручную. Лучше я побыстрее расправлюсь с этой кофточкой, а в остав­шееся время успею все ваши чертежи скопировать.

Корзинкин хотел возразить, но раздумал и спорить не стал. А вскоре другие сотрудницы принесли такие же машины.

Через два месяца в бюро позвонил какой-то тип и начал упрашивать срочно связать ему свитер. Начальник пять раз бросал трубку, но тип оказался жутко настырным. Под конец разговора Корзинкин устал и позвал к телефону Грибкову, попросив ее принять заказ на вязаное изделие. В благодарность тот тип обещал дать телефон конструкторского бюро всем своим знакомым

И точно, в бюро теперь звонили целый день, и вскоре начальник так привык к этому, что уже не звал к телефону подчиненных ему вязальщиц, а сам вел пере­говоры с клиентами и оформлял заказы. А потом случилось, что Корзинкин засек вязальщи­цу Грибкову за копированием чертежа и был очень недоволен. Но она не растерялась:

— Выгодными заказами на вязание, — говорит, — обеспечить не можете. Приходится чертить — тоже работа сдельная.

Бунтарь

В субботу днем, вернувшись из магазина, жена услы­шала возбужденный голос мужа, говорившего по телефо­ну. Она опустила на пол сумки с продуктами и замерла, пораженная: такой твердости, такой решительности в го­лосе мужа она не слышала никогда

«Интересно, с кем это он так?» — подумала жена и ничего не смогла предположить, потому что ни с кем он так прежде не разговаривал

— Ладно, Николай Архипович, недолго вам осталось чужими руками жар загребать! — рокотал баритон му­жа — И на вас управа найдется. Мы и не таких на мес­то ставили!

«Да что же это за Николай Архипович? — взволно­валась жена. — Господи, да ведь это сам директор! Что же теперь будет!»

— А в технических вопросах, уважаемый Николай Архипович, не вам меня учить! Кишка тонка! — продолжал муж.

«Теперь уж все. Как пить дать, с работы вышибут. Хорошо бы хоть не по статье, а по собственному», — обре­ченно решила жена.

Но тут муж вдруг резко переменил интонацию, голос его стал тихим и дружелюбным:

— Вот так, Витюха. Так все ему и скажи! Смело и принципиально. Не можешь ты, что ли! А что я? Что я? У меня совершенно другая ситуация. Нет, я не буду. А ты скажи. Стукни кулаком по столу и скажи: «До ка­ких пор, уважаемый Николай Архипович!» — и его го­лос снова загрохотал.

Жена облегченно вздохнула и понесла продукты на кухню.

Любимая работа

На работу я всегда иду с радостью. Особенно сегод­ня, хоть кто-то и сказал, что понедельник — день тяже­лый. Для меня — нет. Я наоборот счастливо предвкушаю начало рабочего дня еще со вчерашнего вечера.

Во-первых, я придумала себе новую стрижку. Что скажут о ней в нашей комнате, я догадываюсь, но меня больше волнует мнение 417-й комнаты. Неплохо заглянуть и в 525-ю и 631-ю — там тоже есть понимающие люди. Кста­ти, в 631-й еще не видели моих новых сапог. Надо обяза­тельно сегодня же к ним зайти, пока сапоги не обтоптались.

Я иду на работу с радостью, несмотря на то, что день предстоит мне весьма напряженный. С утра надо успеть поймать Лариску, пока она никуда не умчалась, и спро­сить, не сможет ли достать мне французскую косме­тику. Потом зайти к Маргарите Петровне, которая обещала принести почитать Агату Кристи. В десять часов надо быть в 321-й комнате — там Лена Крюкова будет показы­вать слайды о своей поездке в Болгарию. Больше часа это, надеюсь, не займет. В одиннадцать я должна поя­виться в кабинете у Захарова. У него сегодня день рож­дения и, значит, он будет угощать всех чудесным безе собственного изготовления.

Потом надо успеть до обе­денного перерыва сходить в столовую перекусить. А в за­конный обед пробежаться до универмага. Если я куплю ткань, какая мне нужна, то после обеда Ольга Васильев­на обещала мне ее раскроить. Еще надо будет быст­ренько сметать и пойти в 631-ю, показать, что по­лучилось. Ольга Васильевна в кройке и шитье, конечно, разбирается, но вкус у нее несколько старомодный.

В конце дня меня обещал вызвать к себе директор. Надеюсь, он забудет и не вызовет. А если все-таки не за­будет, то придется выслушивать всякие нудные слова и какие-то нелепые предупреждения. Но подобные мелкие неприятности не могут омрачить мою любовь к работе.

Золотой таракан

Где много бумаг, особенно, если ненужных, там рано или поздно заводятся тараканы. Ну, и завелись, конечно, в нашем отделе — черненькие, шустренькие, усатенькие. А этот вдруг и шустренький, и усатенький, но не чер­ный, а золотой. Семенов замахнулся, было, толстым томом «Методических указаний», чтобы прихлопнуть таракана, но тут Бебенин тоже увидел насеко­мое и закричал:

— Не убивай! Смотри, какой он нестандарт­ный. Я лично таких никогда не видел.

— Черт с ним, пускай живет, — согласился Семе­нов и положил «Методические указания» на место.

А золотой таракан вместо того, чтобы скоренько убежать и спрятаться под кипой отклоненных проек­тов, как все его нормальные сородичи, подполз к Бебенину и произнес человеческим голосом:

— Ты спас жизнь мне, великому королю тарака­нов, и за это я исполню любое твое желание. Говори же, я слушаю.