Маме
Кто бы читал мне теперь,
с выражением, вслух,
закрыл за собою дверь,
только когда усну.
Кто бы купил мне книг,
я ведь теперь — сама.
Русский, родной язык
учил впитывать по слогам.
Сказок народов всех
зерна посеял на
почву сырую. Присел
на ночь пестовать семена.
Кто еще, как не ты?
Иного я не найду,
так же всходившая, как цветы
всходят в твоем саду.
2016
* * *
Где он хранится — души моей урожай?..
Тихое поле. Родители. Бабушка. Дед.
Скорлупка яйца хрустит, стоит самую малость нажать,
слабо белеет во вспаханной борозде.
«Тихое поле, я вырасту из тебя!
Ты необъятным не будешь казаться уже!»
Как в колыбели катаясь, землицей пыля,
шарик картошки врезается в серую жесть.
…В сказку как будто твоя превращается быль.
Что ни судьба, видно, так повелось искони:
жизнь рассыпается в затхлую серую пыль
погреба, самых любимых навек схоронив.
2019
Хозяину
Не будучи породистой,
у ног,
у ног Твоих,
зажмурившись,
дежурю.
Как парочку настырных мыслей-блох
Ты вычесал,
забыл ли?
И как в бурю,
к земле склонясь,
ладонью тормоша
мочалку белой шерсти
на макушке,
шептал мне:
«Беспородная душа,
а и тебе
мое хозяйство нужно!»
И шла за Ним,
намеренно стремясь,
по преданности песовой законам,
несмелой лапой
в ногу с Ним…
И грязь,
и кочки обойти —
одно легко нам.
…Теперь
среди породистых собак,
нехитрые команды их
усвоив,
хочу опять:
душистый лес,
овраг,
и нас,
Хозяин,
только двое…
Двое!
И чтобы никакой нездешний рот
не смел кричать
чужой лохматой псине:
«Сидеть!»,
или «Умри!»,
или «Апорт!»
Собачье сердце просит:
пусть отныне
я знаю
только Твой
святой порог,
рву воздух лаем с теми же
друзьями
безродными…
Присвистни,
Ты же мог
так раньше подозвать меня,
Хозяин…
2009
* * *
Я не умею, Господи,
я не умею жить,
мне из обрывков, лоскутов
не сложить
самого малого, кажется,
полотна;
в круге людей стою даже я —
как одна.
Уже ни ногтя целого
на руке.
Прошлое кладом сделала
в уголке —
мяч закатившийся,
в уличной весь пыли,
речка застывшая, я —
на ее мели.
2017
Иггдрасиль
Рите Шлыковой
Когда уже нет больше сил,
а будущее иллюзорно,
найди могучий Иггдрасиль,
который поливают норны.
Пусть мудрая расскажет Урд,
как много сделано тобою.
И утекающих минут
ручей, и часового боя
тревожный всплеск, не испугав,
но музыки блаженной ради,
цветущих ради троп и трав
услышать даст сама Верданди.
А что тебе готовит Скульд —
пускай неведомо, но корень,
могучий корень, как сосуд,
дает напиться свежей кроне.
Когда уже нет больше сил,
а будущее иллюзорно,
знай: в твоем сердце — Иггдрасиль,
который поливают норны.
2022
Спор светил
Наш спор с тобой — как будто спор
Луны и Солнца.
И яркий луч твой мне в укор
на волю рвется.
Ты обвиняешь лунный свет
в непостоянстве:
— Тебя порой и вовсе нет.
Тебя боятся:
ты царствуешь во тьме ночной,
когда опасно.
Куда приятней свет дневной,
с тем все согласны.
— Но все согласны также с тем, —
я возражаю, —
что игу мелочных проблем
Луна — чужая:
под светом ласковым моим
спокойны люди,
себя доверив снам ночным.
Так есть и будет.
Нам сложно было б в темноте
нащупать выход.
Но где еще, скажи мне, где,
как ночью, тихо?..
Для наших будущих дежурств
оставим силы.
Сегодня я опять зажгусь
другим светилом.
2009
* * *
Я лишь в кровоподтеках — краски,
под сталью латной — блузы лен.
Так некогда и сам Веласкес
был обагрен!
Когда из критиков пристало
кому-нибудь кольнуть меня,
там, за двойным моим забралом, —
добра броня!
Когда тяжелым давит грузом
на плечи рыцарский обет,
сменяю панцирь я — на блузу!
шлем — на берет!
И пусть победами непросто
похвастать мне, я быть бы рад
бесславнейшим из крестоносцев —
у райских врат!
2009
Сильвия
Подними голову, Сильвия, дверь открой,
выгони из дому все отравляющий газ,
не выключателей — клавиш коснись рукой,
пусть наполняется воздух потоками фраз.
Вот же твое оружье — бумаги лист,
стрекот машинки, как выстрелов череда.
Самым оправданным из бытовых убийств
будет попытка метафорой передать
то трепетанье нервов, как на ветру:
«Тряпкой застиранной заколыхалась душа.
Чем истончаться — быстрее сама умру,
чем задыхаться — усну, перестав дышать».
Подними голову, Сильвия! Дверь открой!
Не докричаться, как няне твоих детей…
В этом удушливом мире, тем боле зимой,
не избежать ни любви, ни ее потерь.
2015
Девочка со спичками
Я выживу. Всем деспотам назло.
Чтоб ни случилось, долго буду тлеть я.
Завьюжило, снегами замело,
и спрашивает грубо каждый третий:
«Есть прикурить?»
Делюсь, даю зажечь
из коробка едва живую спичку…
Поток курящих так же будет течь,
а я — дичать в морозном безразличье.
Я не курю. Лишь бережно храню
огонь в тепле молитвенного жеста…
К весеннему шагает алтарю
холодная, как мачеха, невеста —
Зима…
А я готовлю душу впрок:
поэзия, и музыка, и память
о всех угасших, спичек коробок —
последний, чтобы мне к весне оттаять.
2016
* * *
Сняв кожу,
повесив, как плащ, у двери,
тушуюсь в прихожей,
все тело — горит.
Еще не остыло
от сотен их глаз,
от сотен постылых
натуженных фраз.
Скорее бы в воду —
до скрипа отмыть,
как губы, свободу
о всем говорить.
Черпнуть горстку соли,
в своей разлитой,
растворенной боли
стать только собой.
2018
Остров
Там каждый год — неурожайный год,
там каждый метр земли — промерз на метры.
И всякий, кто полюбит, не найдет
любви ответной.
И там живущие в избранном забытье
осознают: им малый срок отмерен.
До темноты — в стенах библиотек,
затем — кофеен,
чтоб ночь не спать, тем самым век прожить
других длиннее: день им — слишком краток.
По побережью еженочно тянут нить
людей-лампадок.
И просят в книгах читанную страсть —
для доли их — при краткости — неброской.
И дернул ж меня — черт? — саму попасть
на этот остров.
2009
* * *
Здесь розы чтут, а маки не при деле,
в пыли, склонясь, алеют у дорог.
Так и душа моя в моем усталом теле
поникла, от разлуки на пределе…
О, поскорей отбыть болгарский срок!
Будь не в обиде, щедрая страна!
Спасибо за твое гостеприимство,
но не отвыкнуть: Родина — одна,
и, хоть немного времени для сна,
мой мальчик успевает мне присниться.
Здесь розы чтут, но маки мне, однако,
гораздо пышных запахов милей.
И вот, вроде провидческого знака,
растут, слезами черными накапав
из чашечек… Дороги же — к тебе.
2013
Когда я Сольвейг
Когда я Сольвейг, воздух свеж и сиз,
колюч от лап пронзающих деревьев
и заштрихован — так, что только из
зверей кому возможно выйти к двери.
Когда я Сольвейг, чужды города
душе моей, оскалившейся дико,
прозрачной, как озерная вода,
и плачущей, как тает кубик льда,
от в соснах заблудившегося крика.
Когда я Сольвейг, голос твой дрожит,
дурной мой Пер, гонимый злой молвою.
Позволь мне, друг, твою заштопать жизнь,
брат нелюдимый, здесь расположись —
в тепле огня и терпком духе хвои…
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.