Сокровище волхвов

Часть 1. МЭЙ

Глава 1 В которой случается беда, а у Мэй начинают проявляться странности

Жаркий летний день накрыл деревню высоким и звонко-голубым небесным куполом, увенчанным почти в самой середине ослепительным солнечным шаром, от которого шли и растекались по земле невидимые, но ощутимые волны зноя. Ветер доносил запахи цветущих трав, разогретой земли и конского пота, а иногда от дома тянуло чем-то очень вкусным. Там мама колдовала на кухне, готовя обед.

Мэй пробиралась по полю между высокими, даже выше ее самой, почти спелыми колосьями хлеба. Ее светлое платьице, заботливо вышитое мамой по подолу и по вороту разноцветными нитками, не выделялось среди светлых стеблей, а золотистые, точно впитавшие в себя солнечный свет, волосы на расстоянии трех шагов было трудно различить среди хлебных колосьев. Так что для нее игра в прятки на поле имела свои преимущества.

— Мэй, ты где?! — кричал старший брат Начо в отдалении, растерянно крутя головой по сторонам.

Вот ему то с его черной, кудрявой шевелюрой, спрятаться было труднее. Он стоял, возвышаясь над хлебами на целую голову, и внимательно всматривался в бегущие по полю, подгоняемые легким летнем ветерком, золотые волны, но сестру не видел. Куда она спряталась, маленькая проказница? На краю поля, у подножия холма, виднелась рыжая черепичная крыша родного дома, крыши хозяйственных построек во дворе, а дальше, вверх по склону, словно играя в догонялки, карабкались домики их деревни, подбираясь к белой церкви на самой вершине холма, замирая в почтении у подножия высокой церковной колокольни.

Сегодня рано утром отец вместе со старшими братьями уехал в город продавать коня, так что младшие брат и сестра были предоставлены сами себе, отпущенные на вольный выгул нестрогой матерью. Мать же, как всегда, возилась по хозяйству.

Солнце припекало, застыв желтым шаром в выгоревшем от жары небе и разливая по земле почти нетерпимые, если бы не ветерок, потоки зноя. Девочка присела на корточки, натянув подол платья на покрытые пылью голые ноги. Тонкие лодыжки и голени были покрыты замысловатым узором мелких ссадин и царапин, без которых не обходились детские игры и шалости. Не найти ее Начо, не найти! Но пусть немного помучается, думала Мэй, тихонько посмеиваясь над братом. Хлебные колосья окружали ее плотной золотой стеной и что-то нашептывали, шурша и вздыхая. Прямо возле голой пятки ее пробежала маленькая серая мышка — полевка, махнув длинным, тонким хвостиком и бросив на нее испуганный взгляд похожих на черные бусинки глазок.

Девочка положила руку на сухую, теплую землю и вдруг почувствовала дрожь… Земля еле уловимо дрожала, вибрировала. Перед открытыми глазами Мэй замелькали картинки: копыта коней, многих коней, с глухим стуком поднимают тучу пыли с дороги, всадники в черном, в руках их мелькают, отражая солнечные блики, длинные, блестящие клинки; черные всадники что-то кричат и смеются… Клинок, полыхнув белым пламенем, резко опускается на чью-то голову и сразу кровь… Много крови! Мэй вскрикнула и зажмурилась, затрясла золотой головкой, отгоняя страшное видение, но, когда снова открыла глаза, увидела огонь, жадно пожирающий хлебное поле, их поле!..

— Начо! — закричала она, вскакивая с земли, — Начо! Огонь, огонь!..

Он повернул голову на крик и увидел ее в десятке шагов от себя, золотоволосую, с полными ужаса, зелеными глазищами, с дрожащими бледными губами, и подбежал к ней, схватил за плечи, пытаясь успокоить:

— Ты чего, Мэй? Какой еще огонь? — по лицу девочки текли слезы, прокладывая неровные дорожки сквозь слои пыли. Мальчик не понимал, что так испугало его сестру, но тревога уже билась набатным колоколом и в его сердце.

— Я видела огонь, сжигающий наше поле, и черных всадников, убивающих людей! Я боюсь, Начо! Где мама?…

Начо огляделся вокруг: в мирной тишине шла обычная деревенская жизнь, кто-то из соседей не спеша шагал по дороге, подгоняя тянувшего повозку ослика. Согбенные спины женщин то тут, то там, виднелись в огородах. Во дворах играли ребятишки, изредка лаяли собаки, кудахтали куры, мычали коровы… Ничем не примечательный летний день в деревне размеренно, ритмично поскрипывая колесом повозки, в которую был впряжен старый ослик, не торопясь катился к зениту. Но девочка упрямо тянула его домой, туда, где была мать. Он не стал спорить, проникнувшись ее тревогой, и они вместе побежали, а налитые солнцем, почти спелые колосья больно били и хлестали их по голым рукам.

Почему мать поверила восьмилетней дочке, она и сама бы не смогла объяснить, но услышав крики: «мама, скорее в лес!», схватила зачем-то кухонный нож и, не задавая вопросов, бросилась следом за детьми. Дыхание перевели, лишь добежав до первых деревьев, высокой зеленой стеной ограничивающих хлебное поле.

— Что случилось, Мэй? — спросила мать, опускаясь на траву и стаскивая с головы платок. Пока бежали, черные пряди длинных волос выбились из-под платка, и лезли в глаза, в рот, в нос.

Нерия, все еще красивая, смуглая, черноглазая женщина, пригладила волосы ладонью и снова повязала платок на голову. Только теперь она осознала, что, не подумав, поддалась какому-то странному порыву и побежала вместе с детьми невесть куда! Да что это с ней такое? Она с изумлением посмотрела на зажатый в руке нож. К блестящему лезвию прилип тонкий ломтик капусты. Дочка стала сбивчиво и сумбурно объяснять, что видела огонь и всадников. Где видела? Как видела? Какой огонь, какие всадники? Объяснить толком не могла. Нерия решила было, что это очередная фантазия ее дочери, когда со стороны деревни вдруг донеслись топот и крики.

С вершины холма черной лавиной по деревенской дороге летела конница, поднимая тучи пыли. С такого расстояния рассмотреть детали было сложно, но женщина увидела, как лавина стала рассыпаться на части, расползаться по деревенским дворам, неся крики, стоны, плач… Это были всадники Черного Князя, уже второе лето терзающие своими внезапными набегами страну, разоряющие деревни и города. Неужели и до них добрались?..

Нерия прижала к себе испуганных детей, постаравшись спрятаться за росший на самом краю леса куст. Хотя здесь, в лесу, их вряд ли кто-то мог заметить.

— Доченька, откуда ты узнала, что к деревне скачут черные всадники? — спросила она тихо, поглаживая по светлой макушке Мэй.

— Я же говорю, я видела их! Прямо перед глазами видела! — личико девочки, с серыми разводами от грязи и слез, было таким испуганным и несчастным, что мать не стала допытываться, что значит «видела»?

Захватчики, видимо не найдя никого в доме и во дворе, взяли и подожгли хлебное поле. И вот уже безжалостные языки огня, подгоняемые ветром, стали жадно пожирать колосья, и черный дым заволок еще недавно голубое, чистое небо.

Отец со старшими братьями вернулся к вечеру, когда уже стали затихать крики и плач по убитым, когда догорело все, что подожгли черные всадники. Вихрем пронеслись враги, не задерживаясь особо ни в одном дворе, а деревню разорили почти полностью. Счастье, что он сам со старшими сыновьями был в городе, средний сын, Оскэр, сторожил табун на выпасе за рекой, а остальные укрылись в лесу…

Мельхор, отец семейства, потрясенно смотрел на черное пепелище, оставшееся от их поля и глаза его были черны от ненависти. Дом не сгорел к счастью, ветер погнал огонь в другую сторону, к лесу, но грабители взяли все самое ценное, что попалось им под руку. Но это можно было пережить, а вот хлеб… Мельхор вздохнул, впереди ждала голодная зима.

Мать сбивчиво, подгоняемая пережитым ужасом, рассказала ему все, чему оказалась сама свидетельницей. Старшие братья, семнадцатилетние близнецы Тоно и Тито, как две капли воды похожие на отца, встревоженно шептались за ее спиной. Средний, пятнадцатилетний Оскэр, стоял рядом с младшим одиннадцатилетним Начо и растерянно хлопал длинными ресницами. Мельхор крякнул, выслушав рассказ жены, насупил брови и надолго замолчал, что-то обдумывая. Недобрым было это молчание. А потом велел подойти Мэй.

Девочка замялась, испуганно прячась за спиной Начо, но тот мягко подтолкнул ее к отцу, зная, что нельзя ослушаться его воли. И Мэй подошла, замерев в шаге от сурового человека с холодными, черными глазами, с напряженно сжатыми узкими губами, чувствуя себя мышонком перед гипнотизирующим взглядом змеи.

— Ну, Мэй, расскажи все еще раз! — велел отец.

Она повторила все, но уже без той страсти, с какой рассказывала маме и брату, тем, кого она не боялась. А отца боялась, он мог и наорать, и ударить, если попадешься под горячую руку. Но больше всего она боялась его холодного, осуждающего взгляда, который был столь тягостным, что легче было провалиться сквозь землю.

— Получается, тебе было видение о приближении всадников? — задумчиво произнес отец. Девочка кивнула, не в силах больше выдавить из себя ни слова. — Вот что, Мэй, никому не рассказывай об этом! Поняла?

Она не поняла, но снова кивнула, опасаясь вызвать отцовский гнев.

— И вы все, — отец окинул суровым взглядом все семейство, — закрыли рты на замки! Ни друзьям, ни знакомым, ни соседям, никому. Понятно?

— Понятно, — в один голос ответили Тито и Тоно.

— Мельхор, но девочка спасла нас! — попыталась возразить мать, но натолкнулась на его взгляд, как на каменную стену, и замолчала.

Муж отвел ее в сторону, подхватив под локоть жесткими, грубыми пальцами, так чтобы дети не могли слышать, и зашептал на ухо с таким жаром, что ей стало не по себе:

— Ты что, не понимаешь, глупая женщина, что здесь попахивает колдовством? Закрой свой болтливый рот и не смей ходить по соседям и сплетничать! К счастью, им сейчас не до тебя: Иниго убили одним ударом меча по голове. Он даже ничего почувствовать не успел. Сволочи!.. — Он яростно плюнул себе под ноги и оттолкнул жену. — Иди, наведи порядок в доме. После этих нелюдей в него заходить противно.

Глава 2 в которой над маленькой Мэй начинают сгущаться тучи

Кое-как оправились после набега. Похоронили убитых, оплакали, да сосредоточились на житейских делах: восстанавливать порушенное, приводить в порядок разоренные жилища, лечить пострадавших, а таких набралось почти десяток. В общем, жизнь потекла дальше своим чередом.

Вот только с Мэй было не все в порядке. После разговора с отцом она никому не рассказывала о своем видении, опасаясь наказания. У девочки появилась новая забота.

Среди целого выводка цыплят обнаружился больной, слабый цыпленок. Его хилое желтое тельце обычно пряталось в уголке загончика, отведенного молодняку, большая голова неуверенно покачивалась на слабой, тощей шейке, круглые, крохотные, похожие на бусинки, глазки почти все время были закрыты. Сил у него бороться за корм со своими более сильными братьями и сестрами не было, а те отталкивали и клевали слабого. Так бы и околел от голода несчастный, если бы не Мэй. Она взяла на руки пушистый комочек и, осторожно поглаживая и что-то тихо нашептывая малышу, отнесла его в корзинку, подстелив сухого сена, и стала кормить и поить отдельно от других цыплят. И цыпленок, получивший гордое имя Пио, стал быстро поправляться и расти. Спустя всего неделю младенческий желтый пушок сменился пестрыми перышками, лапки вытянулись, и он весло и шустро носился по двору, когда его выпускала из корзинки его юная хозяйка. Пио так привык к Мэй, что бежал к ней издалека, едва слышал свое имя.

Однажды Мэй играла с соседским малышом, внуком старой Невес, которому не было еще двух лет. Девочка частенько присматривала за маленьким Кайо, когда старшие были заняты. И в тот раз она показывала ему фокусы, которым обучила Пио. Цыпленок послушно прыгал с руки хозяйки на жердочку и обратно, а Кайо заливался смехом и хлопал в ладоши от восторга. Круглые карие глаза его сияли радостью на чумазом личике. Растянутый в улыбке рот гордо демонстрировал два ряда белых зубов, по четыре в каждом.

— Мэй, давай сюда моего внучка! — закричала через забор старая Невес, возвращаясь с охапкой сена в руках. С усталого, испещренного морщинами, как иссохшее яблоко, лица ее из-под черного вдовьего платка смотрели добрые карие глаза.

Мэй подхватила на руки ребенка и побежала через двор, когда перед ее глазами возник колодец, что был во дворе Невес, за курятником, и она увидела падающего в холодную, гулкую бездну Кайо, крик и страшный, леденящий душу всплеск. Девочка остановилась в испуге, прижав к груди малыша, потрясла головой, пытаясь избавиться от жуткого видения, но быстро успокоилась и взяла себя в руки. Она вспомнила наставления отца. Добежав до дома соседей, передала с рук на руки соседке ее внука и, немного подумав, посоветовала:

— Бабушка Невес, не пускайте Кайо к колодцу. Он маленький и глупый, еще чего доброго, упадет туда.

— Да бог с тобой, дитятко! — отмахнулась Невес, ставя на ноги вырывающегося Кайо. А тот уже заметил что-то интересное и торопился потрогать, пощупать, а то и попробовать на вкус. — Он еще маленький, ему туда не добраться.

— Ну, хоть крышкой накройте колодец, — не унималась Мэй, чем вызвала удивленный взгляд соседки.

Старуха Невес выбросила из головы странные советы маленькой белоголовой дочки Мельхора, но два дня спустя произошло несчастье. Как любопытный Кайо, игравший во дворе под присмотром бабушки, умудрился взобраться на лежащий около колодца ящик, а потом заглянуть в сам колодец? Кто его знает! Невес отвернулась лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы малыш свалился, даже крикнуть не успев. Бабушка только всплеск услышала…

После отпевания и похорон, выплакав все слезы, устав от соболезнований соседей, старая Невес поплелась обратно в церковь. Ноги ныли от усталости, поясницу ломило, голова раскалывалась, будто после солнечного удара, но она упрямо шла в гору, периодически останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Тяжкая дума гнала ее к отцу Абрэхану, настоятелю местной церкви. Только он, старый и мудрый священник, мог утешить ее душевную боль и усмирить беспокойство.

Отец Абрэхан, высокий седой старик, бросил на нее орлиный взор из-под лохматых седых бровей, когда одетая с ног до головы во все черное старуха отыскала его в ризнице. Сходство с умной хищной птицей усиливал тонкий с горбинкой нос.

— С какой еще бедой, достопочтенная Невес, пожаловала ты ко мне? — спросил он, указывая запыхавшейся от быстрой ходьбы женщине на скамейку в углу. — Ох, не зря говорят: «Пришла беда — отворяй ворота!»

— Отец Абрэхан, не знаю, как и сказать, да только вы и можете разобраться в этом деле. — Старуха дрожащими от волнения руками убрала выбившуюся из-под платка седую прядь и неуверенно взглянула на священника. — Мне ведь предсказала гибель внука соседская девочка, дочка Мельхора и Нерии, за пару дней до несчастья. Я еще тогда удивилась, что это она так настойчиво советовала накрыть колодец крышкой? Странно это, отец Абрэхан. Да и девочка эта странная, не похожая на остальных детей.

— Что же странного в маленькой Мэй ты нашла, достопочтенная? — удивился настоятель.

— В нашей деревне нет таких светловолосых детей, кроме нее. А глаза то, глаза! Зеленые, как у кошки. Не к добру все это. А вдруг она колдунья? И под личиной милого ангелочка прячется дитя дьявола?! — она вздрогнула, как в ознобе и уставилась на священника испуганными глазами.

Отец Абрэхан подошел к старой женщине и положил руку ей на плечо, словно успокаивая.

— Дочь моя, я понимаю всю тяжесть и боль твоей утраты. Не легко пережить смерть невинного дитя. — Голос его звучал мягко, утешительно, — Понимаю и чувство вины, терзающее твою душу, и желание переложить хоть часть ответственности за случившееся на чужие плечи. Но стоит ли перекладывать на плечи ребенка? Постарайся признать, что сама не уследила за внуком, отвлеклась. С любым такое могло случиться. Все мы люди, обычные люди. Признай свою вину и покайся. Господь милосерден. Он простит, но только в том случае, если раскаяние твое будет искренним! А малышку Мэй не стоит обвинять. Ведь ее совет был вполне разумным.

С каждым словом, произнесенным седым настоятелем, голова Невес склонялась все ниже и ниже, плечи начали вздрагивать, спустя минуту она безутешно разрыдалась, закрыв лицо старыми, сморщенными, как иссохшее яблоко, ладонями с узловатыми, кривыми пальцами.

Возвращалась из церкви Невис уже в сумерках. Ее скорбная черная фигура, сгорбленная от горя, медленно двигалась вниз по дороге, шаркая ногами в старых стоптанных башмаках, поднимая дорожную пыль, что серым шлейфом тянулась за ней. К несчастью, разговор с настоятелем не принес ее душе успокоения, и подозрения в том, что в гибели Кайо не обошлось без колдовства, только усилились. Но спорить и возражать уважаемому всеми священнику старая женщина не посмела.

Блас, дружок Начо, жил на другом конце деревни, но часто приходил в дом Мэй поиграть с друзьями или звал их погулять. В этот раз они с Начо и другими сверстниками ходили на реку удить рыбу, возвращались довольные, с целым ведром наловленной мелочи, что предвещало пир местным котам. Мэй увидела ребят, растрепанных и чумазых, в выцветших на солнце старых рубашонках, в закатанных до колен штанах, о чем-то болтающих за воротами, и решила подойти, поинтересоваться уловом. Она услышала часть разговора:

— И зачем вам покупать коня в городе? — спрашивал Начо у Бласа, — твой отец мог бы купить у моего.

— Ха! Ваши кони крепкие, с короткими сильными ногами, одно слово — тяжеловозы. А наш Вихрь высокий, стройный, тонконогий красавец, быстрый как ветер! Поэтому и имя у него такое, — хвастался Блас, задрав вверх курносый нос.

— Так в деревне и нужны тяжеловозы, чтобы тяжести возить, — не унимался Начо. — Как этот тонконогий Вихрь пахать будет? Еще переломает свои тонкие ножки в наших полях!

— Ха-ха-ха! — засмеялись приятели хором, чем вызвали недовольную гримасу на лице Бласа.

— А вот и не переломает!

— Еще как переломает!

Над компанией мальчишек нависла угроза ссоры с быстрым переходом в потасовку, как это частенько случалось, но никогда не мешало дружбе. Мэй решила вмешаться пока не замелькали кулаки.

— Покажите, что поймали, — попросила она, заглядывая в ведро.

Вытащив из ведра маленькую серебристую рыбку, извивающуюся, бьющую хвостиком и то и дело разевающую круглый ротик, Блас со смехом сунул ее в руку Мэй, решив пошутить. Едва она почувствовала влажное и прохладное прикосновение мокрой ладошки мальчика, как перед глазами возник конь, что вел себя почти как эта рыбка: брыкался, таращил круглые карие глаза, фыркал, бил копытом, только что рот не разевал. Вздрогнув, девочка бросила рыбку обратно в ведро, чем вызывала общий хохот. Глупцы, они подумали, что она испугалась рыбки! Казаться трусихой в глазах мальчишек совсем не хотелось, было стыдно. И Мэй пригрозила проказнику:

— Нечего хвастаться своим конем! Ты лучше поостерегись его. Как бы этот Вихрь не прибил тебя. Ты же неповоротливый, Блас.

Обиженный приятель, бросив улов, повернулся и быстро пошел в сторону своего дома, гордо выпрямив спину, в которую неслись, как стая стрел, смех и острые шуточки.

…На следующий же день Мэй с Начо увидели Бласа, лежащего с проломленным черепом в луже крови, а недавно купленный жеребец носился по двору, играя и выбрасывая задние ноги так высоко, что на солнце сверкали его железные подковы…

По деревне поползли слухи…

Мэй, прижимая к груди любимую куклу, сшитую заботливыми руками мамы, наряженную в красивый наряд из разноцветных лоскутков, подошла к забору, за которым прятался дом ее подруг, сестер Лурд и Чэро. Они часто играли вместе, то во дворе у Мэй, то здесь, со своими куклами, представляя, что в их руках настоящие короли и королевы, придворные и рыцари. Завидев на крыльце подружек, Мэй закричала и замахала рукой:

— Эй, Лурд, Чэро давайте поиграем!

На лицах девочек она успела заметить вспышку радости, но тут из двери появилась мать сестричек и, бросив странный взгляд в сторону Мэй, схватила дочерей за руки и увела их в дом. Дверь с недовольным всхлипом закрылась, а Мэй осталась стоять в растерянности на улице.

Она возвращалась домой, простояв долго-долго у ворот вдруг ставшего в один миг негостеприимным дома сестер, расстроенная. В ее вытянутой руке головой вниз болталась позабытая кукла, чей роскошный наряд из разноцветных лоскутков подметал дорожную пыль. До родного дома оставалось несколько шагов, когда маленький камушек, вылетев из-за соседнего забора, больно ударил Мэй в спину. Она невольно вскрикнула от неожиданности и остановилась, оглядываясь.

— Белобрысая ведьма! Белобрысая ведьма! — нестройно, наперебой кричали Гуго и Клето, десятилетние сорванцы, друзья Начо и постоянные участники совместных проказ.

— Вы чего?! — возмущенно крикнула Мэй, заслоняя собой куклу от летящих в ее сторону камней.

— Колдунья, ведьма!

Девочка бросилась бежать к родному дому, но мальчишки последовали за ней, продолжая осыпать градом мелких камушков. Задыхаясь от страха и возмущения, она вбежала в распахнутые настежь ворота и бросилась под защиту брата. Начо по заданью отца чистил конскую упряжь и растерялся, увидев бегущую от преследователей девочку. Никогда еще его друзья не обижали Мэй, ведь она была его сестрой.

Он вытянул в стороны руки в защищающем жесте и загородил собой спрятавшуюся за его спиной девочку.

— Вы что, с ума сошли?! — гневно крикнул он товарищам.

— Твоя сестра ведьма! Белобрысая колдунья! — кричали те, но камни бросать перестали. — Она порчу наводит!

— Сам ты порчу наводишь! — ответил Начо решительно, но в груди что-то ёкнуло.

Из дома на крыльцо выскочила мать, услышав крики, и замахала на мальчишек кухонным полотенцем:

— А ну пошли отсюда! Я вам покажу, как маленьких обижать!

Гуго и Клето, столкнувшись с неожиданным сопротивлением, стали отступать к выходу со двора, но свой гневный запал еще не израсходовали. Гуго, подбрасывая в ладони «боевой снаряд», огляделся по сторонам и вдруг увидел цыпленка-подростка, со всех ног бежавшего к своей маленькой хозяйке. Пио, успела испуганно подумать Мэй, когда острый камень, выпущенный меткой и жестокой рукой, ударил бедную птаху в грудь с такой силой, что Пио свалился замертво.

— Нет! Пио! — отчаянно закричала девочка, отбросив куклу и выскакивая из-за спины брата. Обидчики уже скрылись за воротами.

Заливаясь горькими слезами, Мэй с цыпленком на руках, забилась в уголок коровника, за охапкой сена, и раскачиваясь из стороны в сторону, нашептывала, напевала бездыханному пестрому комочку в своих ладонях:

— Не умирай, Пио, не умирай!..

Она чувствовала, как щиплют глаза горячие слезы, как в кончиках пальцев рук, бережно баюкающих цыпленка, покалывает как будто иголочками и потоки тепла прямо из ее сердца вместе с любовью и состраданием перетекают в неподвижное тельце Пио. Над нею, продолжая жевать свою вечную жвачку, тихо вздыхала черная с белой отметиной на лбу корова, удивленно тараща на девочку круглые, навыкате глаза.

Начо было хотел броситься вслед за сестрой, да мать удержала. В такую минуту надо было оставить ее одну.

— Мама, почему они называли Мэй ведьмой, колдуньей? — растерянно спросил сын.

— Глупости все это, сынок, глупости. Никого не слушай! Наша Мэй самая добрая, самая хорошая на свете. Это все клевета!

Но в голосе Нерии не было должной уверенности, а взгляд черных глаз испуганно метался по двору, словно искал наиболее безопасные места на всякий случай.

Глава 3 в которой выясняется откуда взялась Мэй, а отец Абрэхан решает ее судьбу

Мельхор был в бешенстве. Он метался по комнате, как дикий зверь по клетке, сжимая кулаки. Глаза его горели сумрачным огнем, а под скулами ходили желваки от еле сдерживаемых бранных слов. Нерия, только что рассказав мужу о случившемся с их дочерью, сжавшись в испуганный комок замерла на лавке у стены. В таком состоянии Мельхор запросто мог ударить ее, хоть она и не чувствовала за собой никакой вины.

— Ты понимаешь, что это значит?! — процедил сквозь сжатые зубы муж. — Вся деревня подозревает Мэй в колдовстве!

— Но это неправда, Мельхор, наша дочь не может быть колдуньей или ведьмой! — с отчаяньем, предчувствуя беду материнским сердцем, воскликнула Нерия.

— Наша?.. — Мельхор остановился и навис над нею темной громадой. — Ты уверенна, что она наша дочь? Тогда почему она совсем не похожа ни на нас, ни на своих братьев? Откуда у нее такие светлые волосы и зеленые, как у кошки глаза? Если бы я не был уверен в твоей верности, я бы мог подумать, что ее отцом стал какой-нибудь светловолосый странник, проездом оказавшийся в нашей деревне. Но в деревне отродясь не было никаких светловолосых странников. Даже всадники Черного Князя и те черны от макушки до пят. Тогда скажи на милость, что я должен думать?..

Нерия подняла на мужа испуганные, полные слез глаза.

— Что это ребенок дьявола, вот что я должен думать! — И Мельхор стукнул кулаком по скамье, на которой сидела жена, с такой силой, что она вздрогнула. — И все эти странные видения, которых кроме нее никто не видит… А то, что она смогла оживить убитого камнем цыплёнка, не удивляет тебя? Вон, носится теперь по двору, как ни в чем ни бывало. Значит Мэй — дитя дьявола!

— Нет, нет, этого не может быть! — запричитала женщина, всхлипывая и глотая слезы, а правой рукой механически накладывая на себя крестное знамение.

Муж схватил ее за плечи и стал трясти, точно хотел вытрясти всю душу, приговаривая:

— Говори правду, дрянь, откуда взялась эта девчонка в нашем доме?

Почувствовав, что деваться больше некуда, что, если она не расскажет правду, которую хранила восемь долгих лет от всех на свете, обезумевший муж просто ее убьет, Нерия рассказала все. Напомнив, как он уехал в город по делам как раз накануне ее родов, женщина рассказала, что роды оказались трудными, не такими, как трое предыдущих, и ей пришлось обратиться за помощью к знахарке, что жила на отшибе, в получасе ходьбы от деревни. Сын родился мертвым.

Сын, опять сын, с тоской думала она, отказываясь понимать, что никакого сына и нет, что в тазу под столом лежит его мертвое тельце. Она так мечтала о девочке, маминой помощнице. Но бог снова послал ей сына. Старая повитуха хлопотала рядом, бросая на нее странные взгляды.

А когда пришло осознание потери, Нерия разрыдалась в голос. Рыдания сотрясали истерзанное мукой тело и опустошали полумертвую от боли душу.

— Ты поплачь, поплачь, — успокаивала ее повитуха, — станет легче, — но слова не помогали.

Тогда старая женщина присела на край кровати рядом с родильницей и зашептала в самое ухо, точно боялась, что кто-то посторонний услышит.

— Не плачь, милая, будет у тебя дочка, будет. Третьего дня как раз забрела в мой домик на окраине чужая женщина. Была она на сносях, вот-вот должна была родить. Ничего о себе она не рассказывала, только просила помощи. Казалось, скрывается она от кого-то. Да мало ли? Может изменила мужу, а он ее не простил, вот и пряталась с чужим дитем под сердцем. Роды начались в ночь, я пыталась помогать, как умела, да не судьба, видать… Умерла несчастная к утру, а девочка новорожденная живой оказалась, да такой хорошенькой, просто загляденье. Куда ж мне младенец этот, старухе? Только лишние хлопоты. Думала в город отвезти, в приют для сирот отдать, а тут ты… Возьми сиротку в свою семью, вырастишь, как родную, воспитаешь.

Нерия, как увидела малышку, так сразу и решила взять ее себе, а мужу ничего не рассказывать, раз сам не захотел быть рядом с женой в трудную минуту. И так сердцем к ней прикипела, что даже в мыслях чужой ее не считала.

Мельхор немного успокоился, обдумывая рассказ, а потом решил:

— От девчонки надо будет избавиться, а всем в деревне расскажем, как все было на самом деле. Может люди и простят тебя, глупую бабу?

— Нет, нет, Мельхор! — закричала Нерия, падая на колени и хватая мужа за руки, пытаясь удержать от жестокого поступка, но он не желал ее слушать.

— Посоветуемся с отцом Абрэханом, как лучше поступить. Важно, чтобы церковь считала нас добрыми прихожанами, ну, оступившимися по незнанию. Мы люди простые, могли и ошибиться. Господь милосерден, простит, если чистосердечно признаться и раскаяться. Если церковь в лице отца Абрэхана простит, то и люди простят со временем.

Он принял решение и собрался уходить, а несчастная жена униженно валялась у его ног, заливаясь слезами, умоляя оставить девочку, не изгонять из семьи. Но Мельхор, чье сердце никогда не принимало малышку, был не приклонен.

Деревенская церковь была большой, чисто выбеленной до самого купола с золоченым крестом. На фоне маленьких деревенских домишек и дворовых построек она смотрелась огромным флагманским кораблем, под белыми, сверкающими на солнце парусами, ведущим свой флот в небесные дали истинной веры. А колокольня храма, высокая-высокая, воткнувшая свой шпиль прямо в поднебесье, напоминала Нерии указующий перст господний, направленный туда, куда всем им, маленьким и беззащитным перед его гневом, людям надлежало устремлять свой взор, совершая свои мелкие людские дела.

У бедной женщины испуганно сжалось сердце и задрожали колени, когда вместе с мужем они, раскрыв высокие створчатые двери, вошли в главный неф. Пространство церкви сразу же придавило вошедших своей громадой и величием. Робко прозвучали их шаги под высокими гулкими сводами. Из алтарной части навстречу им вышел священник.

Отец Абрэхан, настоятель деревенской церкви, был стар и мудр. Он провел своих прихожан в северный придел храма, где обычно проводил крестины и отпевания, и выслушал сбивчивый рассказ Мельхора. На его спокойном лице отразилась тяжкая дума.

— М-да, дочь моя, — заговорил он, качая седой головой и с упреком глядя на Нерию, — а ведь ты ко мне на исповедь регулярно ходила и за столько лет так и не рассказала, даже не намекнула! Не хорошо, не хорошо!

— Простите меня, отец Абрэхан! — Нерия виновато склонила перед ним голову, покрытую темным платком.

— Не я, а Бог должен простить тебя. Ну, да ладно, дело уже прошлое. Вижу, что вы оба переживаете, раскаиваетесь в содеянном. Молитесь, дети мои, и получите прощение от Господа! — настоятель осенил склоненные в покорном поклоне головы широким, щедрым крестным знамением. — Все мы виноваты, с себя вину тоже не снимаю. Ведь именно я крестил эту девочку, ко мне она приходила на причастие. Не узнал, не доглядел… Хитер враг рода человеческого, много у него путей к нашим душам. Значит, подсунул невинное дитя в вашу семью…

— Не виновата ни в чем Мэй, отец Абрэхан! — всхлипнула Нерия, поняв направление мыслей старого священника.

— Она то не виновата, дочь моя, в том, что дьявол избрал ее как проводника своих козней. И люди не виноваты, что не хотят становиться жертвами этих козней. Пойми, несчастная, защищая ее, ты подвергаешь опасности весь приход, старших сыновей своих!

Женщина расплакалась, ее плечи и склоненная голова вздрагивали. А Мельхор снова стал закипать от ярости, но перед настоятелем не смел даже бросить осуждающий взгляд в сторону жены.

Отец Абрэхан со скорбью смотрел на своих прихожан. Эх, люди, люди! Он с горьким сожалением понимал, что большинством людей движет не истинная вера в Бога, а страх, обычный страх. И именно страх бросает их в цепкие лапы дьявола. Из страха люди совершают предательство, идут на подлость. Трудно, очень трудно бывает удержаться и не отступить от любви и добра. Вот и эти несчастные любили свою пусть приемную, но все-таки дочь, но страх перевешивал любовь. Старик вздохнул, уже зная, как поступит. Он не был фанатиком истинной веры, но лезть на рожон, подвергая опасности своих прихожан, да и подставлять свою собственную голову под гнев вышестоящего начальства не собирался.

— Понимаю чувства твои, дочь моя, ты вырастила девочку, как родную, наравне с сыновьями дарила ей любовь и заботу материнскую. — Старый священник утешающе и заботливо положил руку на вздрагивающее в рыданиях плечо женщины. — Поэтому, выбирая из двух зол меньшее, советую увезти Мэй из нашей деревни от глаз людских подальше. А то как бы до епископа не дошли вести из наших мест. Сами знаете, что церковь с ведьмами да колдунами делает. Есть у меня на примете одна травница, знахарка, что живет на отшибе, скрытно от людей, тихо и скромно занимается собирательством трав лекарственных, да изготовлением снадобий на их основе. Стара она уже становится, в помощниках нуждается. Отвезите девочку к ней, пусть живет неслышно и невидно, да помогает старушке по хозяйству, может чему полезному у нее научится. Так и рассудим! Пусть и овцы останутся целы, и волки сыты. Да никому не говорите, куда увезли девочку, а то неровен час прознают, да решат самосуд сотворить. Народ у нас горячий, скорый на расправу. А я молиться буду за спасение души несчастной.

Мельхор почувствовал облегчение, выслушав решение настоятеля. Все-таки мудрым и добрым человеком был их приходской священник. Не зря деревенские жители любили и уважали старика Абрэхана. Обратно из церкви он шел с высоко поднятой головой, уверенный, что проблема решилась как нельзя лучше. Нерия уже не плакала, в душе осталась одна гулкая пустота, и волна безразличия ко всему накрыла ее разум, защищая от невыносимой боли.

Глава 4 в которой Мэй отправляется в изгнание

Собирались ночью, тайно. Мельхор заранее отправил Тито и Тоно пасти табун на дальнем выгоне, среднего, Оскэра, отослал с каким-то поручением в соседнюю деревню к родственникам с ночевкой. Хотел было с ним и Начо отправить, но тот сказался больным и остался дома.

Мэй никак не могла взять в толк, почему она должна куда-то ехать? И почему тайно, ночью? Почему вообще нужно было уезжать из родного дома? На что отец жестко и холодно ответил:

— Потому, что детям дьявола не место в нашем доме!

Мэй хотела спросить, а кто такие, эти дети дьявола, но отец бросил на нее тот самый страшный взгляд, от которого хотелось провалиться сквозь землю, и она промолчала.

Мать с красными от слез, опухшими глазами молчаливой тенью ходила по дому, собирая вещи Мэй. Она складывала сшитое её же руками платьице, нежно, ласково проводила по нему рукой, на мгновение прижимала к груди и убирала в мешок, приготовленный для детских вещичек, которых набралось в результате совсем немного.

Молчание, которым взрослые реагировали на все ее вопросы стало пугать девочку, и она спросила:

— Мама, разве я что-то плохое сделала?

Пусть скажут, потому что Мэй, как ни старалась, не могла вспомнить за собой такого проступка, из-за которого ее можно было бы выгнать из дома. Неужели из-за разбитой плошки? С ужасом думала девочка. Но и раньше бывало, что кто-то из семьи что-то ломал, бил посуду, рвал одежду, но за это ТАК никого не наказывали. Она честно старалась слушаться сурового отца, хоть и боялась его до дрожи в коленках. Почему же он с таким неумолимым выражением лица складывает ее вещи?

Вылезший из постели Начо попытался вмешаться, но натолкнулся на угрожающий взгляд отца и замолк. В доме происходило что-то страшное. Он чувствовал, как над его младшей сестренкой нависла угроза, хотел ее защитить, но вся его храбрость рассыпалась в прах о непреклонную решимость отца. И он растерянно и молча наблюдал за сборами.

Отец запряг коня, уложил вещи в телегу и расправил поводья. Мать молча примостилась сзади него. Мэй обернулась на вышедшего на крыльцо брата. Он смотрел на нее ничего не понимающими несчастными глазами.

— Никому не верь, братик, — сказала Мэй, обнимая его на прощание, — я не ведьма и не колдунья. Ведьмы, они злые, а я никому никогда зла не желала.

В глазах Начо блестели слезы. Садясь в телегу рядом с мамой, девочка увидела своего ручного цыпленка и взмолилась:

— Пожалуйста, дайте забрать с собой Пио!

Отец молча кивнул и пошел открывать ворота. Мэй схватила подросшего, уже похожего на настоящую курицу Пио и прижала к своей груди. Телега медленно тронулась, а Мэй все смотрела на тускло белеющую в темноте фигуру брата, застывшего на крыльце с поднятой в прощальном жесте рукой.

По деревне ехали медленным шагом, чтобы в предрассветном тумане на разбудить никого неуместным скрипом колеса или стуком копыт. Мэй смотрела по сторонам и ей казалось, что смутные тени домов смотрят на нее угрюмо и осуждающе. Они, как воры, покидали место преступления тайно, ночью. Но какое преступление она совершила? Так никто и не объяснил.

После того, как миновали церковь, Мельхор пустил коня резвее. Ехать было не близко, а торопиться стоило. Под мерное покачивание телеги девочка задремала и, свернувшись калачиком на подстилке из ароматного сена, прижав к себе притихшую птичку, заснула.

Проснулась она, когда солнце уже вовсю сияло на небосводе, разгоняя теплыми лучами последние хлопья утреннего тумана. Вокруг путников расстилались незнакомые леса и поля. Переехали небольшую речку по скрипучему мостику, миновали овраг и остановились перед маленьким беленым домиком в два окна под соломенной крышей. На крыльцо вышла пожилая женщина и уставилась на незваных гостей, закрывая глаза от слепящего солнца сложенной козырьком ладонью.

Мельхор остановил коня, слез с телеги и подошел к хозяйке дома, вежливо поздоровавшись, вынул из-за пазухи и протянул ей письмо от отца Абрэхана. Женщина с удивлением развернула письмо и дальнозорко вытянула руку, читая неразборчивый почерк священника.

— Что скажете, тетушка Сэлуд? — спросил Мельхор, когда та дочитала письмо.

Пожилая знахарка с интересом посмотрела на него, на Нерию и на притихшую возле матери девочку.

— А что я могу сказать? Отец Абрэхан просит приютить у себя девочку и позаботиться о ней. Я очень уважаю отца Абрэхана, поэтому выполню любую его просьбу. Проходите в дом. — Предложила она, распахивая перед гостями дверь.

Но Мельхор отказался. Ему было тягостно это прощание и хотелось поскорее избавиться от неприятного чувства, тяжелым, вязким, комом осевшим в глубине души. Он достал из телеги вещи Мэй, сложил их на крыльце, поставил возле мешка с вещами саму девочку и снова взялся за поводья. Но тут с телеги соскочила Нерия и бросилась к дочери со слезами. Она тискала и тискала ее в объятиях, целовала заплаканное личико, и шептала:

— Прости, прости меня, доченька! Я так перед тобой виновата! Прости и знай, я тебя все равно люблю и любить буду до последнего вздоха!

— Нерия! — окрикнул ее муж недовольным голосом, и она спохватилась, отстранила от себя девочку, утерла слезы и побежала за медленно тронувшейся с места телегой, вскочив в нее уже на ходу.

Мэй, еще не знавшая смысла сова «навсегда», с грустью смотрела в след тем, кого она считала своими родителями. Но пожилая тетенька, которую отец назвал тетушкой Сэлуд, по-доброму улыбнулась и сказала, погладив девочку по голове:

— Ничего, дитя мое, все образуется. Пойдем в дом, покормлю тебя. Ты, наверное, проголодалась с дороги?

И Мэй, прижимая к груди Пио, вошла в дом, в котором теперь ей предстояло жить.

Глава 5 в которой Мэй обретает новый дом

Жизнь в доме тетушки Сэлуд текла неторопливо и спокойно. В сезон сбора трав наставница поднимала Мэй до рассвета, и они шли в поля, в луга, на болота, утопая в тяжелых от росы травах, чтобы с первыми лучами солнца начать собирать в заранее подготовленные мешки стебли и листья, соцветия или бутоны, накопившие к этому волшебному часу больше всего той таинственной силы, что в скором времени перейдет в отвары и настойки, припарки и порошки, и будет возвращать здоровье страждущим, поднимать с постели недужных и хворых.

Мэй нравилось слушать наставления тетушки Сэлуд, которая в подробностях рассказывала о целебных свойствах трав, о способах их заготовки, о том какими травками какие болезни можно лечить. К удивлению самой наставницы, женщины строгой, но доброжелательной, ее новая воспитанница оказалась восприимчивой к знаниям, любознательной и усидчивой ученицей. Она легко запоминала названия трав, какие части растения используются лекарями, в какое время года и время суток их нужно заготавливать, как сушить, как настаивать или отваривать… Все новые знания легко проникали в ее золотоволосую головку и оседали там навсегда. А маленькие ловкие ручки без устали рвали, резали, мяли, терли, сушили, варили, смешивали под внимательным и требовательным взглядом наставницы.

Мэй без особых просьб со стороны хозяйки помогала ей по дому, занимаясь с удовольствием домашним хозяйством, помогая на кухне и во дворе. Тетушка Сэлуд не ругала ее, не наказывала (да и, честно сказать, не за что было!), и девочка быстро привязалась к ней, смирившись со своей новой, такой одинокой жизнью.