Бесплатный фрагмент - Собрание сочинений. Том II. Покоем объяты вершины вдали

Горные вершины

Спят во тьме ночной;

Тихие долины

Полны свежей мглой;

Не пылит дорога,

Не дрожат листы…

Подожди немного,

Отдохнёшь и ты.

I. — СЛЫШНО ТИШИНУ

И ночи звездные в слезах проходят мимо

Орел в синем воздухе распят

Черные леса горят по склонам (закат), горы светят холодом

Дворик мой убо-огай… милый призрак, опекающий мои шаги, где ты?..

Вот он!..

Сердце мое лирное, светлая зорька… душевная направленность, свет душевных устремлений.

Дождь. Радуга — там — весело и радостно, а на земле — печаль. Словно скованна, замкнута она вершинами гор — и никуда не денется.

***

Душевные муки, которые пережил Сипович, придали особую выразительность его чертам, словно их коснулась чуткая рука искусного ваятеля. Сипович был погружен в размышления о тщете человеческих усилий и напоминал титана, которого постиг приступ меланхолии. Вывернутые карманы его брюк висели, олицетворяя несбывшиеся надежды о богатстве. В сердце его сидела заноза нищеты, никак не дававшая ему покоя.

Отчий брег, к которому причалил тонущий корабль Сиповича, был мертв и необитаем. Судя по разрушениям, накануне он истово держал осаду. Повсюду вскрывались следы жесточайших баталий, указывавшие на отчаянное сопротивление, с которым столкнулся неприятель, вторгшись на незащищенную территорию.

Скупая мужская слеза задержалась в уголке глаза Сиповича и глухо расшиблась о то самое место, где в лучшие времена вырастали гигантские денежные сталагмиты. Рука Закона творила беспредел: она нащупала карман Сиповича и жадно выпотрошила его, конфисковав все сбережения, которые перешли к нему по наследству от Бухтаревича. Моральное-этическое лицо мира в очередной раз получило удар и воссияло новым фингалом.

Сипович страдал, но жестокий мир отнял у него и эту радость. В минуты скорби, когда сильнейшие из мужчин дрожат сердцами, обращая к светилу щенячьи взоры, Сиповича посетил некто, источающий таинственные ароматы.

Перл творения, Брут Яковлевич считал своим долгом входить во все незапертые помещения страны. С незапамятных времен он курсировал из квартиры в квартиру, прокладывая дорогу аристократически длинным носом. Этот функциональный агрегат был подходящей длины, чтобы без помех елозить им в чужих делах. С неизменным «это я, Брут» он вторгался в чужие владения, обозначаясь в пространстве другой не менее характерной деталью — побитым молью свитером, распространявшим едкие нафталиновые пары. С пылом дикого жеребца Брут Яковлевич погружался на дно внутридомовых интриг, вскрывая тайные переписки и обличия лжецов. Он внимал стенаниям униженных и угнетенных, он сталкивал лбами жен с любовницами, мужей с тещами; родственные души в его присутствии сцеплялись, как уличные коты. Ходил он с двух до шести по Москве, в остальное время — крался. Не будет преувеличением сказать, что при его непосредственном участии дом полнился эфирами ненависти и презрения.