Слово и мысль

Посвящаю моей жене Маине Кривоносовой (Троицкой),

сыну Борису, дочери Татьяне,

и внукам Andrew, Anthony, John и Nickolas

Всё, что видим мы, — видимость только одна,

Далеко от поверхности моря до дна.

Полагай несущественным явное в мире,

Ибо тайная сущность вещей не видна.

(Омар Хайям)

Два мира есть у человека:

Один, который нас творил,

Другой, который мы от века

Творим по мере наших сил.

(Н. Заболоцкий)

Сущность языка — в той мере, в какой она вообще может открыться, — «открывается» не инструментальному, а философскому взгляду.

(Ю. Степанов)

Философия — это наука, показывающая мухе выход из мухоловки.

(Л. Витгенштейн)

Итог философии — обнаружение тех или иных несуразиц и тех шишек, которые набивает рассудок, наталкиваясь на границы языка. Именно эти шишки и позволяют нам оценить значимость философских открытий.

(Л. Витгенштейн)

Dixi et animam levavi. (Сказал, и облегчил душу).

(Античная мудрость)

ПРЕДИСЛОВИЕ

Философское истолкование языка обычно вызывает у лингвистов некоторую настороженность и даже опаску. Поскольку лингвист плохо осведомлён в области философских идей, он склонен думать, что проблемы языка — это только чисто лингвистические проблемы о формах и отношениях в языке и философские проблемы, следовательно, не могут привлечь его внимание. Или, напротив, философа интересуют в языке главным образом такие явления, которые для эмпирического лингвиста не представляют никакого интереса. Нужно ещё добавить к этому — боязнь лингвистов к общим, философским обобщениям и, с другой стороны, нежелание логиков посмотреть, как логические формы мысли взаимодействуют в структурах естественного языка, из недр которого генетически вышла формальная логика.

Естественные языки — уникальное явление, в котором проявляются все стороны диалектики как философской науки. Подлинные философские сокровища, лежащие в тайниках языка, всё ещё остаются скрытыми, о которых мы имеем весьма смутные, разрозненные представления.

В книге я затрагиваю некоторые вопросы, никогда не бывшие в поле зрения лингвиста и не интересовавшие языкознание. Но коль скоро «язык» — это объект со многими связями, науками, значит, есть необходимость рассмотреть и это. Отсюда — необычные проблемы, не совсем привычные для лингвиста. Своеобразие этой книги состоит в том, что она построена вокруг существующих в языкознании, психологии, логике, философии проблем, теорий, гипотез, непосредственно связанных с теорией языка. В книге намечены те основы, на которых должно строиться истинное теоретическое языкознание. Эта книга — переоценка пройденного пути в некоторых областях теоретического языкознания, попытка сбросить идеологическую шелуху с многих проблем теории языка.

Всякая теория, если она хочет быть теорией, должна знать, что было до неё и какие постулаты послужили её становлению. Лингвиста, так же, как и писателя, всегда поражало богатство его родного языка, имеющего в своём арсенале средства для выражения всех задуманных мыслей и идей. Но ещё больше их поражало то, что и другие, чужие языки — а им несть числа, — обладая, по крайней мере, некоторые из них, таким же, но совершенно особым, своим собственным богатством, также хорошо служат людям, говорящих на этих языках.

В связи с этим возникает много вопросов. А что значит «хорошо служить людям» — воспринимают ли они через свой язык тот же мир, что и другие люди, говорящие на других языках, или иной мир? Если тот же мир, то как разрешается противоречие между единством мира для людей всех наций и множеством национальных языков, как люди с разными языками обмениваются мнениями об одном и том же мире? Как же совместить единство мира и мышления для всех людей Земли, с одной стороны, с существованием множества совершенно разных языков, с другой стороны? Действительно ли люди, говорящие на разных языках, по-разному воспринимают и отражают мир в своём сознании, как утверждают авторы некоторых теорий? В череде возможных вопросов, решающих проблему соотношения языка и мира, языка и мышления, одним из первых может быть вопрос: почему всё же существует множество языков, если мир един и физиологический механизм мышления и отражения мира в этом мышлении у всех людей тоже един? Где локализован этот «язык», или, например, где находится бесписьменный юкагирский язык, когда все юкагиры спят (число говорящих на этом языке — 250 человек)?

Проблема взаимодействия языка и мышления была и остаётся камнем преткновения для теоретического языкознания. На сегодняшний день теория языкознания не располагает достаточно убедительными сведениями о механизме взаимодействия между языком и мышлением: связь эта «неразрывна» в том смысле, что без мышления нет языка, а без языка нет мышления, или эта связь «разрывна» в том смысле, что или существуют какие-то фрагменты, аспекты мышления, не требующие языковой опоры, или существуют языковые конструкции, не несущие никакой мысли. Если утверждать первое, то мы должны признать, что не существует отдельно мышления и отдельно языка, а существует некий нерасчленённый, сплавленный феномен «язык — мышление», в котором язык равен мышлению, а мышление — языку. Если утверждать второе, то мы должны признать, что некоторые фрагменты мышления осуществляются вне языковой опоры. И та, и другая точки зрения о взаимоотношении языка и мышления — а такие точки зрения существуют среди философов, психологов, лингвистов — ждут ещё своего изучения.

Познать тайны мозга с точки зрения языка — далеко не праздное любопытство. Эта проблема имеет огромное теоретическое значение для многих наук, и не в последнюю очередь для языкознания. Мы не располагаем однозначными сведениями о том, что такое язык на фоне мышления и что такое мышление на фоне языка. Лингвист тоже может, как и нейрофизиологи и нейропсихологи, изучать функциональную структуру мозга, но лишь с точки зрения употребления языковых структур. Языковед может ставить перед собой и такую цель: показать, какие структуры естественного языка находят своё отражение в логико-семантической структуре текста, как они привязаны к определённым структурам мыслительных процессов, к определённым формам мысли, а также исследовать взаимодействие между языком, действительностью, мышлением, сознанием, памятью, логикой, речью, текстом, т.е. «ничейную землю» на стыках между выше указанными областями, до сих пор остающуюся terra incognita.

Эта книга посвящена не только критическому анализу и осмыслению давно ставшей традиционной и вечно дискутируемой теории «взаимоотношения языка и мышления», но и всех, связанных с нею, теоретических проблем языкознания.

Но книга не только об этом — внутри самой теории «взаимодействия языка и мышления» проблему природы языка, без выхода за её пределы, решить невозможно. Книга одновременно посвящена и другому вопросу, подрывающему основы сегодняшней теории «взаимоотношения языка и мышления», — обсуждению сущности двухуровневого процесса мышления, раскрывающейся в языке в форме взаимодействия семантических и логических форм мышления. В книге поставлено много проблем, некоторые из них рассматриваются здесь в разных разделах в силу того, что они касаются разных сторон теории языка. Некоторые проблемы освещены подробно, некоторые вскользь, в том числе из таких наук, по ведомству которых я не числюсь профессионалом. Тем не менее, я касаюсь этих проблем, потому что все они, как ручейки, текут в один океан, называемый «языком». Языкознание считают наукой по преимуществу и даже чисто эмпирической, гуманитарной или исторической. Такая точка зрения в лучшем случае является наивной. Если исследователь добросовестен и пытлив, он вынужден будет задуматься над общими проблемами языкознания. От теории никуда не уйти ни одному лингвисту. Главное в книге — диалектико-философские размышления о том, что языка в принятом, обычном его понимании как нечто изолированного от мышления, не существует, и он должен быть передан в сферу мышления.

О мышлении как о нечто аморфном и расплывчатом, всегда описываемом лишь в туманных словах, лишь каким-то краем касающегося якобы независимого от мышления языка, который в то же время считается чем-то самостоятельным и даже влияющем на это мышление, пора забыть. Наш язык, во-первых, это внутримозговые процессы взаимодействия нейронных клеток, во — вторых — это материализованный, внешне выраженный процесс мышления с помощью материальных знаков. Это всегда двухуровневый процесс мышления в виде двух его абстрактных форм — семантической и логической. В том, что мы называем языком, отражено свойство как семантического, языкового, знакового, так и логического мышления.

При анализе какой-либо теории я затрагиваю не только вопросы этой теории, но и другие проблемы языка. Это неизбежно. Я пытаюсь каждую обсуждаемую здесь идею поставить на ноги и найти ей место в системе теоретических знаний о сущности языка. Это позволяет создать более или менее цельную картину по обсуждаемому вопросу и помогает в конечном счёте выйти на неизбежную для всех лингвистическую дорогу — понимания природы языка.

Опираясь на теории различных лингвистов, логиков, психологов, философов я подвожу читателя к главной цели моей книги — к раскрытию сущности взаимодействия языка и мышления. Теоретическим языкознанием наиболее успешно можно заниматься, лишь усвоив основы логики, психологии, философии, т.е. основы «нелингвистических» наук, но прежде всего и безусловно в области их связей с естественным языком. Без этого нет теоретического языкознания. Нельзя изучать язык как объект теоретического языкознания только в самом себе, не выходя за его границы, которые нам, собственно, ещё неизвестны.

1 сентября 2016 года

Нью-Йорк

Глава 1

О ПРИРОДЕ ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА

§1. Четырёхуровневая структура языкового знака

I. Что такое языковой знак?

От обывательского до научного понимания языкового знака — дистанция огромного размера. Понятие «знак» получило в языкознании широкое распространение: языкознание уже не может обойтись без этого термина. Но так как широкое распространение этого знака имеет и свою отрицательную сторону, ибо его использование по поводу и без повода вносит в это понятие известную путаницу, то понятие «знак» получило в языкознании некий обывательско-лингвистический налёт. Этот термин требует серьёзного, вдумчивого анализа, однако значение этого понятия толкуется каждым, как ему удобно, поэтому общую, обязательную теорию знака из этих рассуждений вывести невозможно.

Изучение знаковой теории языка является делом чрезвычайно сложным. Казалось бы, что может быть проще того, что слово есть знак? Однако знаковое понимание языка требует огромных усилий. Для выяснения сущности знака приходится входить в разные глубины теоретического языкознания, психологии, логики и философии. Знак — не пустая форма, он всегда наполнен содержанием.

Знак вещи всегда демонстрирует вещь, вырывает её из смутного потока действительности, освещает вещь, даёт знать о её реальном существовании. Если мы обозначили данную вещь, назвали её, то уже тем самым мы сделали её предметом нашего ещё нерасчленённого ощущения и мышления. Если предмет никак не обозначен, то он для нас остаётся чем-то туманным, неясным, или как бы вообще не существующим. Знак вещи взывает к нам о существовании этой вещи, как бы повелительно требует её признания.

Язык — наивысшая форма способности человека, язык неотделим от сущности самого человека. Люди всегда воспевали могущество слова, языка, будто он создаёт реальность, отражает её, позволяет видеть то, чего нет, восстанавливает то, что исчезло. Нет силы, якобы, более высокой, чем слово, и всё могущество человека проистекает из слова. Благодаря языку возможен индивид, общество. Сознание ребёнка всегда пробуждается с овладения словом. Почему на языке основан человек и весь идеальный, второй мир, в голове человека? Потому что язык есть наивысшая форма способности человека, неотделимой от сущности самого человека, от его способности к символизации, т.е. представлять реальную действительность с помощью знаков, устанавливать отношения между вещами, между людьми.

Главное — материя знака? Нет, главное то, что она символизирует в мозгу человека — понятия, суждения. Но и эти последние не могут существовать ни без внутренней материи, живой материи мозга, ни без внешней мёртвой материи, материи знаков.

Что такое языковой знак и какова его роль в мышлении и познании мира? «Знак есть непосредственное созерцание, представляющее совершенно другое содержание, чем то, которое оно имеет само по себе» [Гегель, 1956, т. 1:256]. Гегель, великий диалектик, отрицает сходство знака и изображаемого им предмета. «Знак отличен от символа, последний есть некоторое созерцание, собственная определённость которого по своей сущности и понятию является более или менее тем же самым содержанием, которое оно как символ выражает. Напротив, когда речь идёт о знаке как таковом, то собственное содержание созерцания и то, коего оно является знаком, не имеют между собою ничего общего» [Гегель, т. 3: 265 — 266].

Как пишет Гегель, внутри знака как материи мы не найдём значения, как мы не увидим стоимости в «теле» товара. Не найдём значения и вне знака. Значение — не субстанция, а функция знака, имеет цель нести информацию о другом, отличном от него самого. Знак относит к чему-то другому, отличного от него самого. Предмет (в данном случае звук, буква, слово, — А.К.) в роли знака уничтожает своё «наличное бытие» и «даёт ему в качестве его значения и его души другое содержание» [Гегель, 1956, т. 3:266]. Само бытие знака — это «бытие для другого» и, овладевая знаком, мы овладеваем другим предметным содержанием, которое не является, однако, её собственной сущностью и к которому эта вещь относится, как чуждая. Но, кроме того, она обладает также своим собственным значением, которое не связано с природой самого предмета, обозначенного этой вещью. Таким образом, обозначение — произвольно. Знаком чего должна быть вещь — это в большей или меньшей мере дело соглашения (Konvenienz) ” [Гегель, 1973:40]. «Название какой-либо вещи не имеет ничего общего с её природой. Я решительно ничего не знаю о данном человеке, если знаю только, что его зовут Яковом. Точно так же и в денежных названиях — фунт, талер, франк, дукат и т. д. — изглаживается всякий след отношения стоимости» [Маркс, Энгельс, т. 23:110].

Между знаком и обозначаемым нет и не может быть никакой иной связи, кроме знаковой, всякая иная связь исключается, и это-то и конституирует знаковую функцию. Иначе между знаками не было бы свободной обмениваемости. Отсутствие всякой мотивированности есть железный признак знаков. Знаковая функция и есть образование связи между двумя материальными явлениями, не имеющими между собой никакой связи. Человеческие языковые знаки — это антагонисты тем, какие воспринимаются или подаются животными. Знаки языка взаимозаменяемы, замещают друг друга, подменяют один другого. У животного не может быть двух разных звуков для одного и того же состояния. Языковой знак имеет эквивалент, однозначную замену, нет такого слова, которое нельзя было бы передать другими словами. Только благодаря отсутствию сходства и их причастности к изображаемым предметам они вступают в связи, отношения, операции между собой. Знак есть сигнал, но лишь функционирующий в обществе, связанный с системой социально выработанных значений. Знак обладает особым свойством приписываемой ему идеальной формы, но хранящейся не в самом знаке, а в мозгу. Эта идеальная форма для человека есть универсальное средство аккумуляции всего многообразия содержания мира, духовной культуры.

Чем отличается «знак» как материя от других материальных вещей? Он обладает особым свойством своей, приписываемой ему условной «идеальной формы», но хранящейся не в самом знаке, а в мозгу, и эта «идеальная форма» для человека есть универсальное средство аккумуляции всего многообразия содержания мира, духовной культуры, которая в психике человека отчуждена от материальной действительности и как бы представляет для человека вторую реальную действительность.

В знаковой деятельности мы оперируем лишь чувственно воспринимаемыми предметами вместо других. Это есть деятельность, целью которой является овладение другими вещами. Языковые средства служат заместителями объектов. Обозначая предметы с помощью словесных знаков, мы их делаем информативными и превращаем в средства коммуникации. Языковые знаки — фактор идеализации внешнепредметных операций, превращение их из материальных в идеальные действия, позволяющие схватывать объективное содержание, отражать внешний мир и служить средством организации своего и чужого поведения.

Обозначение предметов с помощью знаков приводит к тому, что внешепредметная деятельность свёртывается, превращается в знаковую. Знак — не просто вещь, а определённое общественное отношение, скрытое под внешней материальной оболочкой. Знак вообще есть общественное отношение, связь людей через посредство знания, которое условно за знаком закрепляется и носителем которого он является. Возникнув в ходе трудовой деятельности как механизм регуляции поведения, знаковые системы с течением времени обособляются от непосредственного трудового процесса, служа в форме теоретической деятельности задачам познания внешнего мира.

Природа языкового знака есть исходный пункт лингвистического объекта вообще, т.е. того, что мы всегда называем «языком». Проблема природы языкового знака перерастает в природу самого объекта лингвистического анализа, основу всего теоретического языкознания. Знак и знаковая природа языка, как пишут некоторые лингвисты, — это та роза в лингвистическом цветнике, на которой больше всего шипов. Выбор знака не основан на разумной норме, языковой знак произволен, немотивирован. Следствия этого определения неисчерпаемы, они подчиняют себе всю лингвистику.

В возникновении и развитии сознания человека знаки сыграли выдающуюся роль очеловечения актов сознания. Когда зачатки осознанного поведения соединились с мыслью при помощи знаков, то это обогатило мысли, его формы, структуру процесса мышления. Знаки позволили обобщать чувственные отображения и строить на их базе отображения логические. Знаки влияют на сознание путём обогащения нервно-мозговых связей, но и сознание влияет на знаки через появления новых знаков. Развитие и деятельность сознания — главное условие, вызвавшее перемены в системе знаков (в лексико-семантической системе языка), под влиянием общества. Но все эти обогащения, взаимовлияния в знаковой системе и, следовательно, в системе семантических значений, а значит и в системе логических понятий, происходит только через деятельность сознания. Сознание готовит понятия для их объективации внутри процесса мышления и правила их реализации вовне мозга.

Развитие сознания человека заложено в его физиологическом устройстве, во врождённой, данной от природы способности к овладению языком. Без знаков человек остался бы дикарём. Нельзя без знаков, слов общаться, овладевать сокровищницей человеческих знаний. Только языковой знак, звуковое и графическое его изображение есть главнейший в мире monumentum aere perennius («вечный памятник»), только знак лежит в основе становления человека и прогресса.

Итак, знак — это заместитель. Но сразу же возникает вопрос: благодаря каким свойствам он — заместитель, и как он осуществляет такое замещение? Всегда возможна двойственная трактовка сути знака. Первая функция — это нечто для себя, вторая — нечто для другого. Любой конкретный предмет функционирует только как предмет, как предмет в себе и для самого себя, языковой же знак функционирует как знак только для другого, благодаря абстрактным моментам, живущим в сознании, и в тесном взаимодействии с предметами, ассоциативно связанными с ними в мозгу. Это различие в знаке есть основное, философское различие между материальным и идеальным, более конкретно — между фонетикой и фонологией, между звуком (буквой) и фонемой (графемой).

Человек отличается от животных тем, что он живёт не инстинктами, а разумом. Но разум скрыт за толщей телесной оболочки. Поэтому человек должен иметь что-то, какое-то интеллектуальное средство. Для познания и общения нужен знак, который был бы одновременно чувственной и рациональной, абстрактной природы. Таким свойством обладает языковой знак, способный что-то означать, сообщать, но только в сознании по ассоциативной связи с реальным внешним предметом, и только потому, что эта ассоциативная связь локализована в мозгу. Знак — это способ теоретического освоения мира. В знаке дерево нет указаний на реальный экземпляр класса деревьев, он не связан с конкретным деревом. Но этот внешний материальный знак удерживает в мозгу все существенные признаки всех деревьев мира. Поэтому знак есть представитель, имя, вобравшее в себя все существенные признаки всех деревьев, т.е. он выступает как познавательный представитель единичного предмета дерево и как отчуждённая форма всех реальных деревьев.

Языковое сознание человека как отражение структуры мира не могло возникнуть без материи знаков. Прежде чем появиться, сознание прошло через психические и логические формы знака, превратившись в фонемы и понятия. Сознание, наука невозможны без понятий, которые приводят мир в определённую систему. Ведь количество предметов и их признаков неисчислимо, и они требуют обобщения под одним знаком нескольких понятий, число которых не может быть замкнутым целым. Сознание человека, наука дробят мир, чтобы снова сложить его в стройную систему понятий.

Знак вещи всегда демонстрирует эту вещь, вырывает её из смутного и непознаваемого потока действительности. Если мы обозначили данную вещь и назвали данную вещь, то уже тем самым мы сделали её предметом нашего ясного и расчленённого сознания, ощущения, мышления. Если предмет не обозначен, он для нас остаётся чем-то туманным, расплывчатым, неясным и даже как бы несуществующим. Знак вещи или предмета взывает к нам о существовании этих вещей и предметов, повелительно требуя их признания. Переход чувственного образа предмета в логическое понятие об этом предмете, как высшей человеческой формы мысли, может совершаться только посредством знака языка, слова. Но сама материя слова, будучи произвольной, не создаёт понятия из чувственного образа. Это — обязанность мышления, работы нейронной системы.

Человек может судить о своих, но главным образом о чужих внутренних процессах не иначе, как только через знак и выносить продукцию этих умственных процессов мозга за его пределы только через знак. Другим способом обнаружить эти процессы невозможно, только так можно объективировать словом внутреннее душевное состояние человека. Через знаки человек объективирует свою мысль и тем самым имеет возможность задерживать свою мысль в мозгу и подвергать её обработке. Знаки — это орудия для совершенствования, оттачивания мысли, ставшие как бы внешним предметом по отношению к мысли. Объективируя мысль в слове, человек как бы смотрит на свою мысль (в тексте) или слушает свою мысль (в устной речи). В слове не заключена сама мысль, а только её идеальный отпечаток, который находится в сознании по ассоциативной связи с материей знака. Материализация мысли вовне есть также акт самопонимания.

Что является в знаке первичным — его физическая субстанция или его идеальная структура, образ? Основная сущность материального знака — его материальный характер. А идеальные образы знаков в сознании говорящих являются лишь обычными психическими отражениями материального звучания и произношения, постоянно воспроизводимых. Если бы знак не существовал в материальной субстанции, никакой идеальный образ этого знака был бы невозможен.

Языковой знак — это природная материя, но такая, которая связана не только с чувственным мышлением — ощущением, восприятием, представлением, но, главным образом, с абстрактными формами мышления — с фонемами, понятиями, суждениями, умозаключениями. Знак — это материя, принявшая форму своего идеального образа. Знак — это естественная материя, идеальные следы которой ассоциативно отложились в нейронной системе мозга. Естественно, никакая внешняя материя не может быть втиснута в мозг, материя вводится в мозг только в виде её абстрактного, идеального образа, понятия, которое, однако, не есть принадлежность самого знака, а собственность мозга. Поэтому всякие рассуждения о том, что язык имеет значения, что язык связан с миром непосредственно и отражает этот мир, что язык выражает мысли — это бабушкины сказки. Происходит лишь перевод материального мира в идеальный, психический, следовательно, логический мир, в систему логических форм, творимых мышлением. При реальной коммуникации абстракция должна быть овеществлена, символизирована, реализована посредством какого-либо знака.

Язык отличается от других социальных установлений своей знаковой природой, а от других типов социальных знаков — спецификой своей структуры. Знаки языка в качестве материальных заместителей абстракций и эмоций в мозгу — это знаки сложных психофизиологических процессов мозга. Материальная характеристика знака приобретает социальную характеристику. Возникает важнейшая проблема отношения между знаком, и мыслью, т.е. языком и мышлением, как психическими ассоциативными отпечатками материи знаков в сознании, между материей знака и абстракцией, значением, семантикой и, главным образом, — между чувственным и абстрактным мышлением, их взаимопереходом.

II. Модель языкового знака

Главное в языкознании, как и в любой другой науке, поиск его аксиом, мельчайших строительных кирпичиков для построения всей теории языкознания. Аксиома — это простое и самоочевидное суждение, не требующее для себя никаких доказательств, и, наоборот, само лежащее в основе всяких доказательств в определённой области знания. Такая аксиоматика необходима и лежит в основе любой науки, она возможна и в языкознании. Знаковая аксиоматика в виде моделей данной науки должна начинаться с чего-то первичного в логическом смысле, не требующая никаких доказательств.

Модели присутствуют во всём, везде, всегда. Например, вода является водой, т.е. самой собой, но это значит, что она есть модель или копия той основной модели, которая зафиксирована в химической формуле воды. Всякий знак есть тоже модель определённой предметности. Без обозначения вещи каким-либо знаком мы бы не только не знали о её свойствах, но не знали бы даже о её существовании. Модель сама по себе должна быть совершенно прозрачной. Только при этом условии имеет смысл сопоставлять её со структурой или с поведением объясняемого ею объекта. Вне своей объяснительной функции модель не имеет ценности.

Язык состоит из звуков, указывающих на разные предметы, которые он обозначает. Что общего между звуками и самими этими вещами? Звуки речи — акустически — артикуляционное явление. А что акустического в предмете, обозначаемым этими звуками и этой артикуляцией? В каждой языковой единице (морфеме, слове и т.д.) содержатся эти два, не сводимых один к другому смысловых плана — материальный и идеальный. Без этой двухплановости не существует языка. В знаковой ситуации материя слова не может просто указывать на предмет. В этом случае устраняется идеальное как результат отражательной деятельности мышления. Изымается и человек как субъект познавательной деятельности. Теряется различие между материей знака и объектом познания.

Звуковая материя, взятая вне установленного мыслящим субъектом отношения к другим явлениям, есть лишь природная материя. Звуки животных, природы и звуки человека, не соотнесённые им с какими-либо вещами, — одной природы. Эта звуковая материя существует вне сознания человека. Эта звуковая материя существует вне сознания человека, но, чтобы стать знаком, языком, она предполагает присутствие мыслящего человека, который устанавливает связь между двумя явлениями. Если допустить, что материальный знак отражает мир, то это уже не знак, не посредник между мышлением и миром, а сама материя знака выступает в функции мыслящего мозга. Материя знака есть лишь условие осуществления и существования обобщающего образа реального предмета, возникающего в нейронной материи мозга.

Звук, знак, материя — это область чувственного мышления. А может ли человек непосредственно, своим мозгом, воспринимать материю знака в виде её физического звучания или написания? Нет, только через абстрактные образы своего чувственного восприятия мира, как мышлением второго уровня или второй фазы человеческого мышления, основанной на первом, материальном уровне. Человек воспринимает материю предмета так же, как и животное, через своё чувственное мышление. Но мышление животного на этом и останавливается — оно не переходит в идеальную фазу, хотя уже и существует, но лишь в зачаточной форме. Но для животного этот чувственный предмет — не знак. Если человек в материи знака, слова видит знак, значит он «увидел» в нём идеально представленный знак (фонему, графему) и реальный предмет в виде его логического понятия. Следовательно, материя знака должна быть преобразована, подогнана под идеальное, а это значит, что звук, буква должны быть преобразованы в фонемы, графемы, морфонемы, понятия.

Проблема знака сосредоточена в знаковой ситуации вокруг трёх понятий: звук — смысл — предмет, и вокруг их взаимоотношений. Вне материи нет знака, но материя становится знаком, если она идеально представлена в мозгу человека и ассоциативно соотнесена с каким-либо внешним предметом. Тем самым у кусочка материи появляется идеальный образ, «значение», но оно не в материи знака, а в мозгу. Следовательно, при рассмотрении сущности языкового знака нас ждёт взаимоотношение следующих его аспектов: (1) физическая субстанция знака; (2) психическое представление об этой субстанции (фонемы или графемы) в сознании; (3) знаковая, абстрактная функция отражаемых этими знаками реальных предметов в сознании (понятия); (4) роль и место самих реальных, познаваемых явлений в знаковой теории языка.

В мозгу, в абстрактном мышлении человека соединяются две идеальные сущности — от материи знака (фонемы или графемы) (2) и от материи отражаемой вещи, обозначаемой этим знаком (понятие) (3), т.е. в сознании человека, в его абстрактном или логическом мышлении заложены два идеальных, логических образа как идеальные эквиваленты двух материальных вещей (от знака — это фонема, от предмета — это понятие).

Так как мышление человека функционирует на двух уровнях — чувственном и абстрактном, и так как знаки языка проходят через обе эти фазы мышления, то фактически в мышлении объединены четыре сущности — две материальные, вещественные и две идеальные, абстрактные, потому что знак и внешний предмет одновременно и материальны, и идеальны. Вот эти четыре уровня: (1) звуки, буквы как физическая материя (уровень чувственного мышления); (2) идеальное от материи знака (фонемы, графемы); (3) идеальный образ от отражаемого реального материального внешнего предмета (4). Идеальное от материи знака (2) совпадает с идеальным от материи внешнего предмета (3), например, идеальная форма цепочки фонем дерево (2) совпадает с понятием предмета дерево (3), но только по названию, а не по их сущности — слово дерево не есть само дерево. Связь в мышлении происходит только между двумя абстрактными, идеальными, логическими образами (от знака и от предмета) на уровне абстрактного, логического мышления как переход с уровня (2) на уровень (3). На уровне же чувственного мышления мы видим, ощущаем, воспринимаем только физическую реальность — звуки и буквы слова (1) и реальный внешний предмет дерево (4). В мозгу они соединяются ассоциативной логической связью как переход с уровня фонем (2) на уровень понятий (3).

Итак, языковой знак четырёхсторонен, четырёхфункционален, и только в таком виде он есть истинный языковой знак, и только в таком виде он существует в мышлении. Хотя практически это никто не ощущает и ощущать не может: это внутренняя, тайная, стихийная работа нашего сознания. Но по-другому эта структура знака и не может существовать. Это можно проверить на самом себе — может ли хоть одно из четырёх звеньев отсутствовать в структуре знака, когда человек пользуется языком в любой его форме (устной или письменной)?

Человек выполняет программу своих действий с реальными вещами заочно, не совершая никаких непосредственных материальных действий или манипуляций с этими вещами и не производя какие-то изменения в самих вещах, а производит лишь мыслительные операции. Это возможно потому, что идеальные образы реальных предметов объективируются во внешней материальной форме, опредмечиваются в материальных знаках. Специфика знаковой деятельности состоит в том, что мы будто оперируем, как кажется на первый взгляд, лишь чувственно воспринимаемыми предметами (материальными знаками — звуками, буквами в слове дерево) вместо других реальных предметов (деревьев). На самом же деле мы оперируем идеальными и образами как тех, так и других в виде их логических форм — первых в виде фонем и графем, вторых — в виде логических понятий. Это тоже предметная деятельность, но деятельность, ориентированная на мысленное овладение другими вещами, имеющая цель оперировать предметами вне самих непосредственно присутствующих, видимых, слышимых, ощущаемых, осязаемых предметов.

Языковые знаки служат заместителями объектов, к которым знаки отсылают. Лишь обозначая предмет с помощью словесных знаков, субъект делает их информативными и превращает в средства мышления, познания, коммуникации. Выполняя указанные функции, языковые знаки и выступают в качестве фактора идеализации внешних предметных операций, превращая их из материальных в идеальные операции, позволяющие схватывать объективное содержание, обобщённо, идеально отражать внешний мир и служить средством организации своего и чужого мышления и коммуникации.

Обозначение предметов с помощью знаков, а их отношений — в виде грамматических знаковых систем и структур, которые тоже суть логические фонемы и графемы, — приводит к тому, что внешняя предметная деятельность свёртывается, превращаясь в знаковую. Знак не просто вещь, а определённое общественное отношение, скрытое под вещной оболочкой. Знак вообще есть общественное отношение, связь людей через посредство знания. Знаки — это не просто вещь, а средство знания, которое за знаком ассоциативно закрепляется в мозгу человека, носителем которого он является. Но знаки обособляются от реального процесса материальной деятельности человека и становятся формой его теоретической деятельности и коммуникации.

Таким образом, к сущностной характеристике знака надо отнести два его величайшие достоинства. Первое из них: ни его материальная субстанциям (звуки, буквы), ни сущность обозначаемого ею предмета, представленной в её семантике, т.е. в логическом понятии (дерево), не имеют ничего общего с предметом, на который они направлены. И то, и другое, т.е. и имя знака, и имя предмета имеют знаковый характер, условны, идеальны, перенесены в мозг и преобразованы в нём из материального мира. Или, как говорил Маркс: «Идеальное есть не что иное, как материальное, пересаженное в человеческую голову и преобразованное в ней». Второе достоинство знака: он создаёт условия свободного обмена мыслями, которые не связаны органически и необходимо с предметами, на которые материальный знак указывает, будучи представленным в мозгу идеально. Невозможно себе представить речь, в которой каждое слово «тащило» бы за собой, кроме указания на сам предмет, ещё и на все его качества, свойства, функции, которыми обладает данный предмет (а такая «научная» точка зрения существует в марксистском языкознании). И материя знака, и материальный предмет входят в мозг человека и продуцируются в нём на выходе в преобразованном виде, только в идеализированной, логической форме — звуки как фонемы, буквы как графемы, а предметы и вещи — как логические понятия.

В этом вся суть знаковости языка. И материя знака, и материальный предмет представлены прежде на уровне чувственного мышления, физической материей. И только в мозгу они становятся идеальными, представленными как логические формы. Нет никакой разницы между материальной формой знака (звуком, буквой) как его идеальной формой в мозгу (фонемой и графемой) и названием материального предмета как его логической формой (понятием). Это одно и то же, но одно и то же только по их названию, а не по их сущности и отражено в модели знака как (2) -» (3). Различие между ними состоит лишь в том, что в первом случае мы имеем дело с мельчайшей логической формой — фонемой или графемой от материи знака (в модели знака это — 2), в другом случае мы имеем дело с более высокой логической формой — понятием о реальном внешнем предмете (в модели знака это — 3).

Идеального в материи знака с самого начала нет, это обычная природная материя, которая преобразуется в идеальное только в мозгу человека и остаётся там на всю жизнь. Как только мы, вооружённые этой же знаковой системой, увидели, услышали и поняли, какая идея скрывается за этой материей, мы тотчас же поняли и эту материю как знак, но как знак только для нас, владеющих этой же знаковой системой. Материальное в знаке только кажется материальным этого знака (хотя на самом деле оно и есть материальное, его можно исследовать инструментально, опытным путём, и без физической материи язык невозможен), на самом же деле оно с самого начала идеальное только для человека, владеющего данным языком. Для человека, не знающего данного языка, любое слово — лишь природная материя, а для знающего этот язык каждое слово соотносит идеальное, логическое понятие, выраженное в этом слове, с определённым внешним предметом, т.е. переходит с абстрактного на уровень чувственного мышления.

Все знаки языка отпечатаны в качестве идеального отражения мира только в языковом сознании человека, знающего этот язык. Языковой знак выполняет знаковую функцию лишь потому, что он выступает в этой роли для субъекта, обладающего мышлением, и для субъекта, владеющего системой данного языка, а вне человека нет знака — это лишь материя. Система идеальных сторон языковых единиц локализована в материи мозга человека, а вне мозга эта система материализуется как система слышимых и видимых знаков и в этой, уже материализованной форме, знаки выступают как идеальное значение, ассоциативно отпечатанное в сознании.

Что общего между знаками (звуками, буквами) корова и реальными коровами? И те, и другие материальны, но чтобы те и другие отражались в мозгу, они должны быть преобразованы в их идеальные двойники. В то же время между знаками и внешними предметами существует различие: количество знаков ограничено в каждом языке, тогда как реальных предметов — безграничное множество. Это является следствием того, что языковые знаки условны, произвольны, не мотивированы, и они могут беспрепятственно обозначь любые предметы, синонимично заменяя друг друга. С этим связано также то, что знаки функционируют только в структурных, грамматических связях друг с другом.

Итак, языковой знак — четырёхфункционален. Что это значит? Когда человек данного языкового коллектива слышит (видит) знакомое ему слово, он слышит (видит), прежде всего, физическую материю знака. Почему оно ему знакомо? Ведь один и тот же звук, одно и то же слово могут быть произнесены говорящим и пишущим на тысячи ладов, в зависимости от обстоятельств, от его интеллекта, ситуации общения и т.д., и тем более — разными людьми. То же самое происходит и с графическими знаками — невозможно встретить несколько совершенно одинаковых почерков. Но слушатель (читатель), тем не менее, узнаёт в разных, несколько отличающихся друг от друга звуках, буквах нечто постоянное, знакомое ему. Он узнаёт звуки и буквы не потому, что они в их материальной субстанции находятся у него в голове: реальную материю невозможно вложить в мозг, в том числе и потому, что мозг скрыт в черепной коробке. Звуки и буквы говорящего и пишущего превращаются в мозгу реципиента в их абстрактные двойники, идеальные, логические образы самого низкого уровня — фонемы, графемы, и более высокого уровня — понятия, суждения, умозаключения. Следовательно, природная материя языкового звука и языковой буквы — двухфункциональна: они и материальны, и идеальны. Но только для человека, в мозгу которого эти стороны знака связаны воедино как материальное в одновременно как его идеальное, и в мозгу которого это идеальное несёт какую-то идеальную, логическую информацию, т.е. является абстрактной, логической стороной данного знака, одним из понятий знакомого ему языка.