Бесплатный фрагмент - Скорая

Скорая

Первая часть

Наконец, дом. Покурю и в ванну. После сегодняшней адской смены на скорой я опять не засну. Ну да после душа попустит. Удачи тому, кто придумал горячую воду. Без нее здесь было бы совсем невыносимо. Да уж…

Выхожу на балкон, падаю на табурет. Сколько он тут стоит? Считай, сколько себя помню в этом теле, столько и стоит. Он маленький, потому что я везунчик, да, па? Ну, ответа я не дождусь. Табурет низковат, но я к нему привык. Странно, что он еще не развалился. Марика определила его на помойку сколько? Двенадцать лет тому? И где теперь Марика? А ты вот здесь, прямехонько под копчиком, да табуреточка?

Что сказать, умею я выбирать верных друзей. Вон у меня их сколько: табуретка, мамин еще стол, продавленный матрас, три сковородки и эмалированная кружка. Всегда со мной — не подведут, ага. А Марике я до сих пор не могу заставить себя позвонить, картины так и стоят, упакованные в прихожей всю дюжину лет с ее ухода.

Докуриваю и бросаю окурок с балкона. Слежу за красной дугой до земли. Картинка похожа на сцену из боевика. Прям кадр из «Пришествия», из вторых «Разящих». Клише, конечно, но мне нравятся эти сцены, когда спокойную черноту купола разрывает святящийся красный след, и в мир проникает что-то, что заставит всех шевелиться. Приходит враг, и герои начинают бегать. Почему-то все участники фильмов очень лично воспринимают идею окончательной смерти. Как будто ни актеры, ни их персонажи не в курсе, что это лучшее, что может с ними произойти. Это, да потеря памяти, но про деменцию фильм не снимут. Ну, по крайней мере, блокбастер.

Предки говорили, что им свезло. Думаю, со мной что-то случилось в прошлой инкарнации, и вот им достался ребенок первого рождения. Ну, почти. В общем, везунчики они. Да и я, как считается, тоже. У них было кого воспитывать не только до двенадцати, но и после. Мне было чему удивляться. Пока был мелким, телевидение у нас только что не ночевало. А то! Каждая клуша мечтает понянькаться, а тут свеженький мальчонка — все как впервые. Шоу «Первый раз» никогда не потеряет своего рейтинга. После него я, конечно, снимался в «Ералаше», как и все первоходы. Мог бы вместе с ними в большое кино пойти. Но… я не настоящий первоход, и чувствовал себя уродом. Недоразвитым недомерком. Хотел вырасти скорее. Наделал глупостей, послал продюсеров, качал права, лез куда не надо. И вот я здесь, вырос, работаю в скорой, ниже падать некуда. На хрена спрашивается?

Под окном опять кто-то орет. Кажется, он думает, — это песня. В который уже раз думаю, что стоит-таки раскошелится и купить ствол с лицензией на отстрел соседей. Нет. Я сказал себе не трогать папину заначку, и барахтаться самому. Ну а зарплаты водителя скорой на лицензию не хватит. Думаю, на всю Нижнюю Смородину нет ни одной лицензии. Разве что у кого-то в коттеджах, которые на той стороне пруда стоят. Ну да, там район тихий. Потому и тихий, — хочешь жить в спокойном районе, выдай жителям лицензии на отстрел непрошеных гостей. Так что на той стороне пруда все тихо, а тут если и есть у кого пушка, то как у меня — казенный ТТ, в опломбированном сейфе — вне смены я его просто не достану. А жаль. Певец прям напрашивается если не на контрольный, то на предупредительный. Припев особенно гнусный: «Вырвав душу, скатилась звезда, как слеза из обоих глаз». Хоть бы кто перфоратор включил — все лучше, чем его завывания.

Во двор въезжает машина и освещает наши куцые тополя, выбоины на дороге и недобитого шансонье. О, он не один. Кто там орет? А, это мужик с первого этажа, с кем-то еще — не видно под козырьком подъезда. Ладно. Вторую курить — здоровью вредить. Встаем, коленочки, встаем. Нечего так хрустеть, не такие мы и старые.

Выхожу с балкона, подхожу к ванной, стягиваю джинсы, футболку кидаю прямо в стиралку. Вот кто меня никогда не подводит, да стиралочка? Стягиваю носки и лезу в душ. Это мой любимый момент дня. Душ значит, что день наконец закончился. Сейчас мне на голову выльется ледяной поток и смоет с меня все, что случилось за сегодня: истерику главврача, обгадившегося клиента, терки с ментами, лишение премии и дорогу домой. Так что без душа я не посплю. Забыть смену я не забуду, но, как-то попустит. За ночь нейрохимия сделает свою работу, и можно будет встать, забодяжить кофе и ехать на подстанцию.

Откручиваю кран, из него льется коричневая теплая жижа. Да ё-моё! А чего я хотел? У нас как не было нормальных коммунальщиков, так с каждым днем все хуже и хуже. Как бы почиститься? Воняю теперь весь, как скотина.

Вытираюсь полотенцем, одеваюсь в чистое и иду гулять. Снова. Заснуть без холодного душа я все равно не смогу, а то опять меня будет таращить и всякая гребанина сниться. Лифт не отзывается. Ну конечно. «Говно одно не приходит,» — это надо прям в конституции прописать, это же наш главный национальный принцип. Ну да ладно. Спущусь ногами. Так. В конце концов лето, теплый вечер, фонарей как не было, так и нет. По крайней мере погуляю спокойно во тьме. Глаза отдохнут. Все что-то.

Выхожу на любимую аллейку с лохматыми тополями. Славно, что никто так и не добрался до них с идеей навести порядок и обкарнать под ноль. Хоть что-то живое наперекор вам, уродам. Так. Стопэ. Я тут гуляю чтобы потом уснуть. Надо, сука, порадоваться. Надо, сука, не напрягаться. Так что давай, Сергей, радуйся. Лягухи вон поют. Тополя опять же. Темно, славно. Походочку подпружиниваем, включаем музон в плеере, и вперед, шагаем, радуемся, ну! И давай, рожу разжмуриваем, улыбочку надеваем и вперед.

Я расслабляю лицо, и меня почти попускает. Только от волос по-прежнему несет ржавчиной из канализации. Пожалуй, догуляю я до карьера, и нырну. Как его затопили двадцать лет тому, так это и стало моим любимым местом. Километрах в шести — не близко, но я ж все равно не усну. Полтора часа туда, полтора обратно, полчаса, на прибраться, десять минут на поплавать. Потом три часа спать, молиться, чтоб не было снов, — и пора на смену. Так и переживем ночь. Эназер уан.

Блин! Опять забыл и полотенце, и мусорные пакеты, и плавки. Ну да хрен с ними, с плавками, на карьере ночью будет пусто. Высохну. А пакеты под мусор найду на месте — по-любому что-то будет.

Пока иду слушаю Blue Stream, и меня и впрямь попускает. Жизнь, можно сказать, налаживается. К воде я подхожу, уже почти не проклиная ЖЭК.

На карьере никого. Оглядываюсь, нахожу пару пакетов на засранном берегу. Ну, начнем собирать говны. Не то чтобы я так убит за экологию, просто не могу себя заставить нырнуть с берега помойки. Берег, кстати, при отсутствии освещения кажется не таким и грязным, минут за двадцать управлюсь. Пакеты все в чем-то липком — руки придется отмывать. Ну да потерпим.

Разгибаю спину, она не рада этим тридцати минутам в наклон. Кидаю шестой мешок в кучу к остальным. Сколько еще унесу? По три в каждую руку — до помойки донесу, если пластик выдержит.

Пляжик после уборки ничего такой. Он хоть и отсевом засыпан, а все ж таки это песок. Сажусь, стягиваю футболку, достаю сигарету и решаю, что вот покурю, нырну — и день можно считать не таким уж и дерьмовым. Ночь обалдеть, красивая. Вода гладкая и черная, как стекло на индукционной плите. Луна отражается в черной поверхности карьера, становится похоже, что это и правда кухонная плита — как будто из-под воды проступает и постепенно нагревается круглая конфорка, уже алеющая, но не в полную силу. И вот через это зеркало падает окурок. Что?! Стоп! Я ведь не докурил!

Удивленно пялюсь на бычок в руке — все так, никто его никуда не кидал. Поднимаю голову, и обалдеваю. На небе отчетливо видна красная дуга. Что-то падает, и это самое красивое, что я видел: яркая красная искра рисует правильную святящуюся линию на фоне луны, висящей в абсолютной тьме. Жаль, что я сегодня с плеером, без телефона. Хотя он бы не взял этот кадр, конечно. Но что может падать из Тьмы? Там же пустота, и падать нечему. Я не то, чтобы хорошо знаю физику, но в курсе, что над Лимбо нет объектов. Мир один, тьма чиста и пустынна, это знает, считай, любой, если не из физики, так из литаний Озирису.

В общем, так и стою минут пять, по спине бегают мурашки, мир прекрасен, а я как будто заново родился. Это один из редких моментов, когда мне кажется, что я вот-вот проснусь. Как-будто дворники наконец плюнули мне в глаза незамерзайкой и стерли серый налет с внутренней стороны черепа. Наконец, огонек падает куда-то за лесопарк рядом с Центром Забвения Нижнего Шеола. До него еще двадцать километров, столько я не пройду. Удивляюсь себе: оказывается, мне хочется дойти и выяснить, что упало. Невесело усмехаюсь. В кино минут через десять там бы уже была первая рота МЧС. Всегда любопытно, как они так быстро добираются в фильмах, можно подумать, их часть есть через каждые двадцать километров. И ведь двадцать километров это по прямой — а тут у нас такие дороги, что по прямой никто и никогда не ездит. В Нижнем, считай, частей всего три: две в центре и одна на Вторчике. До ЦЗНШ они бы ехали сколько? Ну, если сразу сорвутся и по ночи, без пробок… Я бы минут за тридцать пять доехал, но это я. Думаю, раньше, чем через полтора часа они бы не добрались. Если вообще кто-то что-то заметил. Так-то это слабо вероятно, ночь, да и нахрена смотреть вверх, на купол? Я и увидел-то все, потому что в воду пялился. Ладно, пешком я туда по ночи не попрусь, не так мне это и уперлось. Так что ныряю и домой.

Разбегаюсь, толкаюсь и погружаюсь в глубину.

Меня всегда завораживает этот момент. Есть что-то в воде такое. Ей вроде и все равно на тебя, но… Все, что было за день, остается сзади, сверху. За сегодня мы закончили троих, и последний был буйный. И конечно, его жена позвонила в контору. У босса после такого истерика, а у меня всю ночь кошмары. Если их не смоешь — к бабке не ходи, всю ночь проговорю с призраками клиентов. И ведь никому про это не расскажешь, даже вон Лехе. Марики мне хватило, больше я про свои идеи никому рассказывать не буду.

Когда я по молодости писал плохие стихи, меня увлекала идея, что вода — это метафора забвения. «И воды смоют память, а новой не бывать,» — какой высокопарный бред, а? Хорошо, что я их никому не показывал, не так стыдно теперь. Новой не бывать, размечтался.

Выныриваю, надеваю на мокрые ноги джинсы, закидываю футболку на плечо и поднимаю пакеты. Высохну по дороге домой, ночь теплая. Иду, и жизнь не так и плоха. Если подумать, хорошо, что ЖЭК заставил меня дойти до карьера. Теперь я имею шанс быстренько поспать. Я даже решаю слегка пробежаться, но быстро отбрасываю эту мысль, потому что пакеты грозят порваться.

Утром просыпаюсь свежим, такого со мной не было уже… Не помню сколько. Мир весь для меня, надо только сказать ему, что делать и он ответит. Кофе не кажется мне помоями и исправно ставит меня на ноги. Так что на смену выхожу прям как мэн с плаката о добровольном страховании, с улыбкой во всю харю. Смена не такая мерзкая, как вчера — мне удалось договориться и сегодня у нас сельский выезд.

Сначала деменция, а деменция, как мы знаем, — к удаче. В такие приметы не только фельдшеры верят, но и водилы, и служба финала. А я у нас два в одном — и финалист, и водила, так что я верю, получается, два раза, лол. А вот вторым пунктом надо будет забрать холодного. Ночью кто-то отмучался и надо просто отвезти на вскрытие. В общем, спокойная смена в приятной местности. Кстати, это где-то рядом с ЦЗНШ, я потому и взял заказ, узнаем, что там упало.

Не считая того, что мы приезжаем все грязные, как свиньи, первая часть смены и правда проходит неплохо. По дороге приходится выталкивать ПАЗик из какой-то глиняной лужи, которую почему-то назвали дорогой, но это вообще-то даже весело.

Мы приезжаем в Верхнее Село, находим дом, нас встречает внук клиента, лет 30-ти, который и вызвал скорую. Он искренне рад за бабку, похоже правда о ней заботился, хотя видно, что рад и за себя — оба отмучились. Я решаю, что он неплохой мужик, хотя видно, что рановато начал пить. Ну да, это ж село, чему тут удивляться?

Я достаю инъектор, фельдшер по-быстрому прогоняет Семена — это внук — через освидетельствование, убеждается, что бабка правда дождалась забвения, и выходит на крыльцо. Теперь моя очередь.

Не люблю я эту часть работы. Меня каждый раз начинает двОить в этот момент. Башкой я понимаю, что клиент и сам бы меня об этом просил. Обычно они прямым текстом умоляют «закончить инкарнацию и подарить им забвение». Прям вот этой казенной фразой, походу они ее из буклета запоминают. Но сегодня умолять, считай, некому. У Юлии Павловны вполне стеклянный взгляд, и видно, что разговаривать тут уже не с кем.

Бабушке правда повезло — в следующий раз будет почти как у меня — все сначала. Деменция вообще очень мягкая смерть, после нее, говорят, входишь в новую жизнь вообще без стресса и почти без воспоминаний. Ну да, потом все возвращается. Память, беспощадная ты сука, ага. С двенадцати до четырнадцати прошлую жизнь вспоминают почти все. Кроме меня и еще пары тысяч первоходов на все Лимбо, а нас тут вообще-то пара миллиардов.

Каждый раз, когда я провожу контрольную инъекцию мне как-то не по себе — кажется, что я делаю что-то безнадежно неправильное. Ну да, чего я хотел? Синдром отказа есть у семидесяти трех процентов граждан, так и должно быть, мне это каждую неделю на инструктаже повторяют. Я подхожу к бабушке так, чтобы не попадать в поле зрения, проверяю пульс, аккуратно кладу руку на ключицу и делаю все быстро и чисто. Достаю чемоданчик с регистратором, фиксирую сигнатуру выдоха, заношу показания внука в планшетку, проверяю отсутствие пульса, делаю последнее фото, мы грузим тело и уезжаем. Напоследок дежурно желаем Семену забвения и поздравляем его и бабушку «с окончанием страданий». Нас ждет следующий клиент, которого надо просто подбросить до морга — делать там уже ничего не надо.

На месте нас ждут парни из МЧС, но никого знакомого. Мне свезло — пакет с двухсотым уже упакован, и у них даже есть кому его погрузить, Леха за всем сам проследит, ничего сложного. У меня есть минут десять на покурить. Я сажусь на нагретое рассохшееся крыльцо заброшенного клуба. В траве кто-то стрекочет, от иван-чая поднимается теплая волна, жизнь не такая и дерьмовая. Рядом садится водила МЧСовцвев. Ого. Мы не брезгливые, надо же. Походу мужику не стремно сидеть рядом с кем-то из скорой. Молча протягиваю ему пачку Парламента — там есть еще пара сигарет. Видно, что мужик, нервничает. Я привычно отмечаю, что тремор сильный, но это просто стресс. Но стресс не стресс, а мужику это не мешает забирать обе. Ну правильно: когда удача идет к тебе, забирай все, что дают, а чо. Но я рад, что мужик молчит, — это стоило последней сигареты. Мы сидим, курим и слушаем кузнечиков. Где-то в клубе слышно бубнеж на повышенных тонах, это мой фельдшер о чем-то рулится с начальником смены. Че они тут все такие подорванные-то? Случилось что? Ну да, мне не по чину МЧС-овцев спрашивать. Не наше это собачье дело, детали знать. Хоть и любопытно.

Я было собираюсь подняться, но тут мужик решает представиться. Ого как его колбасит, раз он с водилой из скорой решил поговорить. Он подает мне руку и говорит:

— Семен.

Я усмехаюсь, тому, что это второй Семен за смену, но тоже подаю руку и говорю:

— Сергей.

Не удерживаюсь и спрашиваю:

— Кого вы к нам погрузили?

Кажется, я выбрал не правильный вопрос — водила сразу захлопывается и отвечает казенной фразой. Он хотел разговора, ну не знаю, о футболе или о бабах. А теперь просто отбарабанил казенное: «Холодного мы к вам отгрузили. Детали разглашению не подлежат, ФЗ 34.12. Тайна личной смерти». Ну да, ну да. Все мы пуганные, мне бы все равно деталей не обломилось. Эх.

Мэн встает и уходит, выбрасывая сигарету не докурив, и что-то цедя себе под нос про говнюков из скорой. Ну и славно, не очень-то и хотелось. Зато можно дослушать кузнечиков. Когда я их услышу в следующий раз? Может, на следующей неделе, а может летом сельских смен уже и не будет, из города вряд ли еще раз выберусь.

Подходит фельдшер, я вижу, что что-то не в порядке. Он прикладывает палец к губам и дергает головой, дескать поехали. Ну, мне тоже не нужны проблемы, так что я молча гашу басик и сажусь в кабину.

По дороге назад мы молчим первые пять километров. Леха с самого начала врубает Рамштайн и делает вид что весь такой в музыке. Но потом не выдерживает и говорит:

— Останови, я отолью.

И молча махает мне рукой.

Ого, какие предосторожности. Мне дважды повторять не надо. Я торможу у обочины. Ставлю на ручник, и мы с ним оба идем в лесополосу.

— Серега, такое дело. МЧСовцы что-то мутят. Мне не дали сделать замер, просто сгрузили нам и все.

— И чо? Лех, тебе опять больше всех надо? Тебя ничему прошлый раз не научил?

Он нагибает голову и со всей дури пинает трухлявый корень березы ногой.

— Не научил. Я не для того сюда пришел работать. Это же скорая, мать твою! Хоть и дно, но по крайней мере, можно быть уверенным, что мы правда помогаем людям. Так что терять мне не чего, а знать кого грузим это моя обязанность. Ну и, если по чесноку — не проверю, мне же будет хуже. Я себя хорошо знаю — у меня так последние семь жизней закончились, до сих пор свербит. Ну, в крайнем случае, закончу и эту, делов-то.

— Не закончишь. Нарушение 34.12 — это принудительная жизнь лет на двадцать. В местах не столь отдаленных. Получим воспоминаний на ближайшие десять инкарнаций. Сейчас не темные века, у МЧС все фиксируется.

— Ладно. Ладно. Давай, тогда ты просто отвернешься или в лес поглубже сходишь? Я посмотрел, лейтяха неаккуратно поставил пломбу, можно взять пробы. Серег, ты меня знаешь — если сейчас не сделаем мне придется потом в морг лезть, чтоб разобраться, а это голяк.

— А что не лезть нельзя?

— Нельзя. Я себя съем, если не узнаю.

— Ок. Ладно, давай тогда по-быстрому.

Я относительно спокоен. Леха — мужик надежный, мы с ним лет пятнадцать как ездим. Все с ним хорошо: и честный он, и вообще, можно считать, единственный, кого я мог бы другом назвать. Но… если он решит что-то узнать, то лучше пусть узнает сразу. А то ему шифер зажмет, и дальше мало никому не покажется. Он и сюда-то попал откуда-то из средней азии, с военки, потому что-то что-то такое узнать пытался. Вышку не схлопотал, но разжаловали его. Думаю, встал на мозоль кому-то, кто рулил трафик нелегальных мигрантов под Гундукушем. Ну да он сам не рассказывал, а меньше знаешь, лучше родишься.

Мы открываем задние двери ПАЗика, выкатываем каталку, я прикидываю, что пломба правда позволяет подлезть под шов. Леха кидает мне пару резиновых перчаток, мы молча их надеваем. Надо делать все быстро, а то остановку больше, чем на десять минут, придется объяснять диспетчеру. Леха берет с полки диагностический чемоданчик и вынимаем щуп фиксатора и просовывает его куда-то в недра черного полиэтилена, копается там и видно, что зачитывает про себя коду, губы шевелятся. Ох уж мне эти суеверия хирургов. На лице у него выражение как будто пытается языком выковырять кусок еды из дальнего зуба, лицо одновременно задумчивое и болезненно-перекошенное от усердия. Наконец, выдыхает. Это значит, что он вставил зонд в ноздрю, и можно смотреть на дисплей.

Сначала мы оба думаем, что зонд просто не зацепился как надо, и тратим еще две минуты на повторную попытку. Леха заглядывает в шов, что-то там минуты две разглядывает, подсвечивая себя фонариком, и подсоединяет зонд снова. Но нет. На экране все та же ровная прямая. Думаю, врубаемся мы одновременно. Каждый понимает, что такой график значит, но мы молчим. В машине точно микрофоны, так что все, что сейчас происходит, делаем под Рамштайн. Но говорить все равно не стоит. Под конец Леха еще раз приоткрывает пакет и снова светит туда еще раз фонариком, но что там такое мне все равно не видно. Он как-то странно дергает лицом и задергивает молнию обратно.

Заканчиваем, когда на секундомере остается еще 40 секунд до контрольного срока. Срыв графика, конечно, не весть какая проблема, но никому из нас еще одно замечание и дополнительная проверка не нужны. Так что надо укладываться в «Регламент остановок по маршруту следования». Садимся в машину, я завожу и говорю:

— Леха, сколько можно гадить? Сколько раз тебе говорил: не жри много перед сменой. Конечно здорово, что ты любишь лес, но я хочу закончить смену, а не ждать, когда ты его удобришь.

Леха как-то отшучивается, но по глазам видно, что хотя и понял, что это сказано для записи, с нашим клиентом мы еще не закончили. Значит, вечером придет ко мне с пузырем и идеей надраться. Надо будет как-то уговорить его поговорить без этого.

Вечером оказывается, что я был прав только на половину. Леха правда приперся, но без пузыря. И сам позвал меня на улицу. Мы доходим до магазина, берем по жестянке — он, кажется, Балтику, я — Швепс, — и идем гулять. Через некоторое время я понимаю, что по привычке веду нас к карьеру. Когда вокруг заканчиваются люди, Леха не выдерживает:

— И что ты про это думаешь?

— Я? Кто у нас доктор тут? Я вообще на философском учился, у меня и допуска нету. Сам говори.

— Харе придуриваться. Ты не лучше меня умеешь график читать. Чего увидел?

— Сам знаешь что. Ровная линия. Окончательная смерть. Прости прощай, окончательный финал. Как в фильмах.

— Уверен?

— Слушай, Леха. Уверен должен быть ты, а не я. Я водила, ты врач.

— Да какой там врач!

Он тыкает в нашивку на форменке, туда, где написано: «Скорая помощь. Служба Забвения, старший фельдшер Алексей Сидельский».

— Леха, все знают, какой ты фельдшер. Ты списанный военный хирург. Списанный, потому что слишком много хотел знать. Так что говори диагноз.

Он молчит. Не понятно, то ли он боится поверить в то, что видел, то ли еще что.

— Все так, Серега. Окончательная смерть. Но такого просто не бывает. Во всяком случае медиков так уже три века учат.

— Угу. Звоним Спилбергу прям сейчас? Прославимся.

— Три ха-ха. Делать-то что теперь?

— Ничего делать не надо. Ты хотел узнать? Ты узнал. Тот, кто лежит в пакете, больше не воплотится. Завидно, конечно, но сделать мы с этим ничего не можем. И если ты не хочешь в дурку, ты на этом закончишь. Кстати, кто это был?

Он смотрит в землю и трет ухо. Это значит, что думает: соврать или смолчать.

— Не надо тебе знать, Серег. Меньше знаешь…

— Лучше родишься, сам знаю. Ладно, согласен, забыли.

Леха замолкает. Я жду предложит ли он сам, но нет. Ага, значи это просто пас. Ладно, что ж я, товарищ фельдшер, без понятия? Мы еще полчаса сидим и курим, потом молча идем назад и расходимся. Я ложусь, возвращаюсь, убеждаюсь, что воду дали, принимаю душ и ложусь спать.

Через три часа я просыпаюсь за пять минут до будильника, одеваюсь и выхожу на улицу.

Одеваюсь, выхожу во двор, надеваю наушники и иду куда ноги несут. Надо разложить все по полочкам, прежде чем идти к Лехе.

Во-первых, что-то упало за ЦЗНШ. У меня прям свребеж от этой картинки, и кажется, что я вот-вот вспомню, где я уже видел такое раньше — но нет, не видел.

Во-вторых, после этого километрах в 10 от того, где оно могло упасть, мы зафиксировали окончательную смерть. Леха знает, кто это был, но мне не сказал.

В-третьих, я сам потом перебрал чемоданчик — чтоб протереть там все и убедиться, что следов нет. А еще, чтоб проверить, не глючил ли он. Он не глючил.

В-четвертых, МЧС не хотела, чтобы мы это узнали, но двухсотого мы везли по обычному протоколу, себе они его не забрали. Интересно, это недоработка? Если так, завтра приедет комиссия, а на месте будет работать другая бригада и уже не МЧС. В конторе мы сыграем дурочку и дадим подписку о неразглашении. Ну, не впервой.

В-пятых, в новостях тишина. Я специально сходил перед сном в интернет-кафе, чтоб не палиться со своего ip. Конспиратор, блин. Ну и понятно, я не пользовался поиском — это палевно. Я просто читал местные новости, на S1-м. Но там ничего, конечно, ни про какие падения никаких объектов не было. И в криминальной хронике обычная бытовуха — и все. Пара самоубийств — дебилы не переводятся, хочется им себе следующую жизнь вот так авансом в говно втаптывать, а? Ну и еще кучка холодных. Забвения вам, чуваки, что уж.

Так что в новостях я в основном залипал за статистику падения рождаемости. Ну да, это профдеформация. Но, елки. Полторы тысячи детей за год на всю страну рождается — это ж какой получится разрыв между жизнями? Простой арифметикой получается, что не меньше, чем девяносто лет в среднем или около того. Откуда у меня в голове такая математика, не понятно, но два и два складываются. С другой стороны, два поколения между жизнями — удобно. По крайней мере, разборок о собственности вновь воплощенных с предками почти нет.

Итого. Получается, что, если кто и связал окончательную смерть с падением… чего? да фиг его знает, что я там видел падающим на фоне Тьмы. Но в любом случае, похоже только мне в голову пришла версия, как это связано. Версия у меня тупее некуда, прямиком из Голливуда. Кто-то явился на Лимбо из внешней тьмы. Звучит по-идиотски, чего уж. Сам виноват — надо было меньше ненужных книжек в детстве читать. Мама всегда смеялась, когда я рассказывал ей про рыцарей избавления. И называла, конечно, меня своим избавлением. Она ушла хорошо, но я, конечно, все еще скучаю, и жалею, что у нас почти нет шансов на встречу в следующем рождении. Может быть через два или три, если ритмы поколений совпадут. Так что, мам, не получается у меня выкинуть из головы, что к нам опустилось что-то, и избавляет людей от страданий окончательно. Надо съездить и посмотреть — не мы, так инспекция что-то да найдет. Вряд ли, конечно, нам что-то обломится, но, будем честны — если бы Лехе не приспичило, я бы сам его подбил. Мне с самого начало почему-то уперлось узнать, а на выезде я считай ничего и не узнал.

Смотрю на часы. Два ночи. Ну ничего. Леха сам напросился, нехрен было нарушать инструкцию, никто бы и не узнал про окончательную смерть. Своей машины у меня нет, а на казенной тачке ехать — это идиотизм. Дохожу до его дома, жду под подъездом, пока через полчаса кто-то не открывает дверь, чтоб покурить. Поднимаюсь и обнаруживаю, что таки да, Леха не спит.

Так что по утру мы на старом месте. Леха захватил удочки и сказал, что наврал Лидке, типа мы еще вчера договаривались порыбачить. Версия тупая, потому что я не рыбак. Ну да мало ли. Но с Лидкой мы не знакомы, так что не важно.

Едем молча. Лехина старая Нива, конечно, не казенный ПАЗик, и вряд ли в ней есть прослушка, но это уже привычка. Паркуемся в километре от села, где вчера работали. Выходим, обсуждаем, где вероятнее всего найти МЧСников так, чтобы не попасться им на глаза, но что-нибудь увидеть. Штирлицы хреновы — что мы там увидим? Ну да ладно. Берем удочки и обходим село по дуге. По дороге встречаем пацана со стадом меланхоличных коров и спрашиваем, где речка. Нам везет — речка как раз там, где мы собирались поискать бригаду. Я, кстати, так и не рассказал Лехе, про то, что видел прошлой ночью, и он думает, что это я помогаю другу разобраться с тараканами. И хорошо.

Вторая часть

Выходим на берег речки, за деревней. Ее даже видать от сюда, но только серые ободранные крыши, так что нас особо не должно быть видно. Хотя местные вряд ли будут шевелиться даже если и заметят. Это, конечно, перестраховка, но я не хочу связываться с МЧС. Наша цель — посмотреть, что они найдут издалека, в бинокль, и все.

Оглядываемся. Нам обоим не очень понятно, что мы рассчитываем тут найти. Никто из нас не детектив, так что план, в целом, идиотский. Это ночью меня что-то сюда тащило, и казалось, что, когда приедем все как-то станет ясно. Само. А сейчас, после трех часов сна и часа дороги, у меня ломит бошку, хочется спать и я чувствую себя дебилом. Ну, в крайнем случае, наловим лещей, раз уж удочки взяли, в Верхнем Селе они, говорят, неплохие. Кстати, в любом случае надо наловить, чтобы не спалиться.

Через полчаса бессмысленного блуждания я замечаю то, что всю дорогу было на виду. Около брода в лес уходит разбитая проселка со свежими следами протекторов.