Шоколадные туфельки

Рассказы разных лет

Шоколадные туфельки

Алисе

Большой плюшевый заяц смотрел на Айку своими глазами-пуговицами, и Айке казалось, что ему тоже грустно. Мать посадила зайца в ногах девочки, и Айке было до него не дотянуться. Единственный товарищ во всех Айкиных невзгодах уже потерял первоначальный лоск своей серой шубки, а его красный бант мама недавно заменила на синий. Айка звала зайку Маликом. Она проснулась, когда в палате никого не было. Её снова привязали, чтобы во сне не сдвинула капельницу. Айка посмотрела на бутылку. Лекарство скоро кончится, придёт медсестра, чтобы бутылку заменить. Ей снова сделали операцию, и она день и ночь лежала под капельницами. «Попрошу, чтобы дала мне Малика» — решила Айка и снова задремала.

В палате кто-то громко разговаривал на незнакомом языке. Айка почувствовала, что мама подняла одеяло. Мамины руки она узнавала всегда, ведь часто просто не могла открыть глаза. Но сегодня она их открыла уже во второй раз. Над ней склонился кудрявый дяденька в смешных круглых очках. Почувствовав сквозь гипс, что он сдавил ей щиколотку, вскрикнула от боли.

— Доченька, ты очнулась! — мама обняла её. — Хочешь пить?

— Нет. Дай мне Малика.

— Вот он, родная.

Крепко обняв зайца, Айка спросила:

— А это ещё кто?

Мама спохватилась:

— Это доктор Смит. Он специально приехал из Америки, чтобы сделать тебе операцию. Разве ты его забыла?

Доктор присел на кровать и что-то сказал. Айка не поняла, и смотрела на него недоверчиво. Из-за его спины вышла красивая девушка с длинными светлыми волосами. Белый халат был просто накинут ей на плечи.

— Доктор Смит спрашивает, что ты видела во сне.

Айка задумалась. Ещё никто никогда её не спрашивал про то, что она видит во сне. Хотя, каждый раз под наркозом ей снились разные разности. В этот раз сон был каким-то неясным. Она, кажется, просила у мамы шоколадку, а та принесла шоколадные туфельки и сказала, что в них то Айка и будет ходить. Когда сможет, конечно.

— Шоколадные туфельки. — Прошептала девочка.

Девушка улыбнулась и сказала доктору что-то непонятное.

— Oh, yes! Chocolate shoes! That is what you need! I will present it for your wedding!— О, да! Шоколадные туфельки! Это то, что тебе нужно! Я подарю их тебе на свадьбу! — Сказал доктор.

Он погладил Айку по голове, поговорил о чём-то с мамой и ушёл в обнимку с блондинкой. Он всё время повторял: «Chocolate shoes!», и громко смеялся.

Через год Айку выписали, и она пошла в школу. Дома взрослые часто говорили, что благодаря доктору Девиду Айка учится со своими сверстниками. Нога немного побаливала, если Айка уставала. Но и эта боль скоро прошла. Айка быстро позабыла многолетние мытарства по больницам, ненавистный гипс и бесконечные капельницы, от которых, то тошнило, то сушило во рту, то хотелось спать. Только Малик, которого она по-прежнему брала с собой в кровать, напоминал больничные будни.

Когда родился братик, Айка отдала Малика ему. Она решила, что уже большая, чтобы спать с игрушкой. И шустрый Тимка быстро оторвал Малику уши и лапы. Мама пришила всё на место и куда-то убрала зайца.

Айка была так счастлива, когда Серёжка нёс её на руках, а гости кидали им под ноги розовые лепестки. Она и не заметила среди гостей высокого мужчину в очках, который стоял рядом с её мамой, сверкая белозубой улыбкой.

Свадебный торт вывезли на тележке.

— Интересно, — сказал Серёжа, — это что — сам директор ресторана?

— Не думаю. Мама что-то говорила про сюрприз с тортом. Сейчас узнаем.

Торт был в коробке, и мужчине пришлось немного повозиться, чтобы снять её. Когда он заговорил, Айка всё вспомнила, и у неё потекли слёзы. Она понимала его без переводчика.

— Дорогая моя девочка! Помнишь, тебе приснились шоколадные туфельки? С тех пор я дарю шоколадные туфельки всем своим пациенткам, когда выписываю их из больницы в Чикаго. Даже если не удалось полностью их вылечить. Шоколадные туфельки стали символом моего отделения. Маленькие девочки верят, что если съесть шоколадную туфельку, то их ножки скоро излечатся.

Один журналист, прослышав про наши шоколадные туфельки, спросил меня, почему я их придумал. И я рассказал ему, что шоколадные туфельки увидела во сне одна сказочная принцесса из далёкого королевства за океаном. И они вылечили её ножку.

Кухтеринские попугаи

Один из богатейших томских купцов братьев Кухтериных выстроил себе новый дом под магазин на центральной улице. По такому торжественному случаю, Алексей Евграфович задумал устроить прием, на который были приглашены все сливки томского общества.

Дабы удивить гостей, выписал наш купец аж из Индии птиц заморских, пером разноцветных.

— Жаль только не поют. — Говаривал приказчик доставивший диковинку в Томск. — Но продавец мне обещал, что когда освоятся к нашей речи, заговорят, как мы с вами на русском языке

А привёз тот приказчик, ни много ни мало — сорок шесть попугаев. Дивились на них люди, ведь каждая птица была ростом почти с курицу и красоты неописуемой. И синие и жёлтые и красные. А больше всего было белых.

Уставшие в дороге птицы почти всё время дремали, раскачиваясь на маленьких трапециях, лишь изредка поднимая свои хохолки, если кто-то приближался к клеткам, установленных в самом большом помещении магазина.

На улице господствовал летний зной, и все окна были открыты настежь днём и ночью. Строители, заканчивая внутреннюю и внешнюю отделку, проветривали здание, чтобы быстрее просохло.

Кухтерин старший самолично руководил строительством. Отлучаясь по делу в Иркутск, оставил вместо себя командовать рабочими старую экономку Феоктисту Ивановну.

— Алексей Евгафович, голубчик, да как же это. В зале ещё канделябры устанавливать будут, а я в ликтричестве ничего не понимаю. Они ж меня вокруг пальца обведут, мастера эти ликтрические.

— Ничего, Ивановна, ты главное за птицами присмотри, чтоб никто руками их не трогал. Я за них целое состояние заплатил.

И Феоктиста Ивановна расстаралась. Как только приходили рабочие, она тоже являлась и устраивалась с вязаньем у окна. Не глядя на спицы, не спускала глаз с клеток, которые стащили на середину зала и накрыли красивыми индийскими платками. Экономка следила за тем, чтобы никто громко не разговаривал, и не дай бог, если кто-то случайно ронял инструмент.

Она до того надоела рабочим, что те начали её посылать по матушке, сначала шёпотом, а потом и во весь голос. Маляры, которые занимались наружной отделкой и тоже настрадавшиеся от назойливого внимания Феоктисты Ивановны, едва завидев её у окна, здоровались с ней во всю силу своих лёгких, прибавляя пару, тройку «ласковых».

— У, глотки лужоные, — ворчала старушка, — попугаев напугаете. Вот Алексей Евгафович вам задаст!

Наконец, всё было закончено, как сказал сам Кухтерин — в лучшем виде. И наступил заветный день приёма.

Гостей съехалось столько, что зал едва вместил. Разговоры на французском, меха и бриллианты — гуляет высшее общество. Все разглядывали экзотических птиц, слушали музыку в исполнении музыкантов из самого Петербурга, пили шампанское, которое лилось рекой. Братья Кухтерины хотели, как следует обмыть новую постройку.

В назначенный час в дверях появилась Феоктиста Ивановна в новом чепце и парадном чёрном шёлковом платье, с золотыми часами на поясе. Она кивнула оркестрантам, чтобы закончили играть, сложила руки на животе, и приготовилась просить гостей пожаловать откушать, чем бог послал.

Увидев экономку, ближайший белый попугай поднял свой хохолок и с выражением произнёс:

— Феоктиста Ивановна, здравствуйте, ё.. твою мать, б.. на х..!

Он сказал это так громко и чётко, что услышали все, кто находился в зале. Кухтерин приказал накрыть клетки платками, но было уже поздно. Все сорок шесть птиц начали выкрикивать матерные слова, в точности копируя издевательские интонации рабочих, уставших от присутствия Феоктисты Ивановны.

Бедная старушенция лишилась чувств, и приглашать к столу пришлось самому хозяину, перекрикивая гомерический хохот подвыпивших гостей.

Долго ещё в Томске вспоминали тот Кухтеринский приём в новом магазине.

Экзотических птиц купец распродал. Попугаев матершинников покупали на потеху холостяки да гусары. А старая экономка ушла со службы, так и не смирившись с постигшим её несчастьем.

— Срам один, да и только! — Отмахивалась она, если её просили рассказать о том злосчастном приёме.

Отдача выбора

Я ведунья. Кому-то от предков достаётся наследство, кому-то генетические заболевания, а мне вот достались волшебные способности. Я долго не относилась к ним серьёзно, и списывала на интуицию маленькие волшебные приключения, которые повторялись с завидной регулярностью. Свои возможности я не афиширую, о них знают только самые близкие. Но они тоже предпочитают помалкивать, уж очень всё у меня конкретно и без ошибок получается. Моя волшебная помощь людям, очень дорого мне обходится, в плане расхода душевных сил. Поэтому я предпочитаю никому не помогать. Ведь чаще всего, у просящих помощи, овчинка выделки не стоит, дело мелкое, обойдутся и без меня.

Однажды, ко мне обратилась пожилая женщина. Её сын, крупный предприниматель, заболел. Стоит ли говорить, что его лечили в самых престижных клиниках страны и за бугром. Но, увы, даже точного диагноза никто не поставил. А сорока двух летний парень, почти зачах за какие-то полгода. И матушка решила, что завистники навели на него порчу.

Порча в наше время явление редкое. По двум простым причинам: утрачены способы эту порчу навести, раз, и чтобы получилось стопроцентное попадание, нужно на самом деле продать душу дьяволу, два. А нынешние колдуны, в основном, мошенники, знают пару заклинаний, а строят из себя, бог знает кого. В наше время губит людей не порча, а ими же самими запущенная программа на самоуничтожение. Ведуны называют её просто — бумеранг выбора.

Недолгая история русского бизнеса нового времени показывает, что такой бумеранг выбора настигает в большинстве своём именно тех, кого люди называют «крутыми». Да и сами эти «крутые», считают себя таковыми, и живут по принципу — «Гуляй, Вася — бога нет». И вот тут-то кроется самая их большая ошибка. Вернее ловушка, в которую они сами себя загоняют.

Я поехала к этому болящему, потому что мне показалась странной история его болезни. Человек потерял аппетит, его постоянно клонит в сон, и нет никакого желания просто двигаться, не то, что работать или проводить время, так как он привык. Полная апатия. Его не волнует ни семья, ни бизнес, в который раньше он вкладывал всю душу и время. Ему, просто всё «фиолетово», как говорит нынешняя молодёжь. И это при прекрасных анализах.

Сидит этот больной по имени Павел, в шикарной палате частной клиники, в навороченном инвалидном кресле, и спит, укрытый пледом.

Рядом на столике завтрак, к которому он не притронулся.

Матушка Павла привычно пускает слезу и говорит: «Ну, вот, видите…» Павел шевелится, открывает глаза, видит мать и снова глаза закрывает. Он даже позу не поменял.

— Здравствуйте, Павел. — Говорю я громко, чётко проговаривая слова. Павел смотрит на меня равнодушно и тихо произносит:

— Здрасте. Вы кто?

— Ведьма киевская. — Шучу я. Это выводит Павла из забытья, и он начинает, молча, меня разглядывать.

— И что вам нужно? — Наконец произносит он.

Я молчу, говорит матушка Павла. Наконец Павел кивает головой и поднимается с кресла. Мать уговаривает его поесть перед поездкой, которая нам предстоит. Пока Павел одевается, приносят новый завтрак. Он нехотя съедает бутерброд и запивает его кофе. Всё, мы готовы ехать.

В офисе Павла, при появлении босса, начался шухер, в полном смысле слова. Сотрудники разбегаются, как тараканы, а кто не успел, вытягиваются в струнку перед хозяином. Двери в его кабинет открыты, и секретарша убирает на рабочем столе. Я подумала, что смахивает скопившуюся за время его отсутствия пыль, но на подносе стоят чашки с остатками кофе и коньячные рюмки, а в воздухе витает запах дыма дорогих сигар.

— Кто тут был? — Вяло интересуется Павел.

— Юрий Семёнович и Ольга Денисовна… — Лепечет секретарша.

— Вот, гнида, опять мой коньяк жрал. — Вздыхает Павел и усаживается в кресло. Потом обращается ко мне: — Ну, мы пришли. Присаживайтесь, пожалуйста!

Но я не принимаю приглашения, и обхожу кабинет, внимательно рассматривая содержимое шкафов. Всё, как у всех. Несколько стеллажей занимают «подарки фирме», два книжных шкафа со специальной литературой, и длинный стол для совещаний. Только картины на стенах подобраны не по цветовой гамме, как у большинства «крутых», здесь явно прослеживается тема — лошади. Одно полотно выбивается из общего ряда — портрет маленькой девочки. Я долго рассматриваю малышку.

— Это моя дочь, которая живёт с матерью в Америке. — Глухо говорит Павел.

Я знаю историю его первой женитьбы, развода, второй женитьбы, второго развода. Сейчас Павел холост и даже переписал на днях завещание, по которому всё оставляет своим родителям.

Наконец, я присаживаюсь за стол, где для меня уже подготовлено рабочее место — ноутбук, дублирующий компьютер Павла. Он открывает один за другим заранее оговоренные документы, я мельком просматриваю их, и закрываю крышку ноутбука. Матушка Павла смотрит на меня с такой надеждой, что мне даже становится неудобно, от того, что я сейчас собираюсь им сказать, но я всё-таки говорю:

— Я не буду вам помогать, Павел. Это бесполезно.

— Но… — Матушка Павла закашлялась и, не договорив, выбежала из кабинета. Я проводила её взглядом и посмотрела на Павла.

— Ваши дела настолько плохи, что отмолить вас не сможет даже родная мать.

— Это ещё почему? — Павел равнодушно смотрит на меня.

— Потому что в вашей жизни и работе слишком много нарушений закона и человеческого и, извините, божеского. И чтобы молитва дала хоть какой-то результат, вам нужно все ваши дела привести в соответствие с законом. А это, как я понимаю, невозможно. Продать или передать кому-то бизнес, тоже бесполезно. Нарушения останутся неисправленными.

— Значит, по-вашему, я нагрешил по полной программе, и теперь мне нет спасения? — В голосе Павла сквозит издёвка.

— Понимайте, как хотите. Не мне вам объяснять, что не так с вашей жизнью и где вы накосячили. Потому что вы всё делали сознательно. Я вчера зашла в один из ваших магазинов, по объявлению о наборе сотрудников. Цены «задраны», рабочие графики, и зарплаты продавцов не выдерживают никакой критики. Половина коллектива работает нелегально. Вы не потрудились оформить их официально, даже на минимальную зарплату, чтобы не делать отчисления в пенсионный фонд. Соцпакет в наше время большая редкость. Такое впечатление, что вы в глаза не видели Трудовой кодекс. И это только одно направление в вашем бизнесе. Я даже не берусь предполагать, какие нарушения в остальных. Но, в наше время, так работает большинство предпринимателей, поэтому я не удивляюсь. Потому что самое бессовестное сословие в нашей стране — бизнесмены.

Я поднимаюсь и, направляясь к двери, сталкиваюсь с заплаканной матушкой Павла.

— Что, совсем, совсем, никак? — Женщина смотрит на меня, словно ждёт чуда.

— Всего доброго! — Говорю я и выхожу из кабинета.

— Подождите! — Кричит мне вслед Павел. — Я вас отвезу.

— Не стоит. — Улыбаюсь я и, не оглядываясь, покидаю офис.

Через месяц я оформляла себе пенсию и, выйдя от инспектора, увидела в коридоре горько плачущую женщину. На вопросы окруживших её людей, она только повторяла: «Ну, как же так?» — и снова рыдала, уткнувшись в платок. Наконец, рыданья отступили, и она сказала:

— Сорок лет стажа, а пенсия всего шесть семьсот!

Люди возмущённо загудели, а я спросила:

— А где вы работали?

— В магазине, двадцать лет мясом торговала у частника.

— И получали зарплату в конверте?

— Да…

Я пожала плечами и пошла своей дорогой. «Ну вот, начали выходить на пенсию те, кто всю жизнь „отпахал“ на „дядю“, не задумываясь о том, что будет в старости. Не верю, что эта продавщица не знала, что работает без соцпакета. А пенсию ей начислили только за советский стаж» — думала я, выбираясь из здания Пенсионного фонда, и радуясь своей пенсионной «десятке».

Павел нашёл меня, когда я совсем не ожидала, и практически забыла об его существовании. Я гуляла с собакой, рядом притормозила машина, из неё вышел мужчина, и вежливо со мной поздоровался, назвав по имени отчеству.

— Здравствуйте! А вы кто? — удивилась я.

— Я Павел Маслов. Мы встречались в конце прошлого года.

— Да, припоминаю. А вы, как я вижу, оправились от своей болезни?

— Благодаря вам.

— Интересно. Я просто вас проконсультировала, и…

— Я ведь в тот день, отправив мать домой, остался в офисе. Вы меня задели за живое. Давно со мной такого не было — кто-то посмел меня критиковать. И не просто критиковать, а аргументировано доказывать, что я полный засранец. И ведь комар носа не подточит. Вы чётко мне назвали всё, где я косячил много лет. И уже не задумывался над тем, хорошо это или плохо, законно или не очень. В общем, плыл по течению, жил, как все.

Я взялся за бизнес, перелопатив кучу дел, до которых или руки не доходили, или просто было лень разгребать годами накопившиеся завалы. В общем, оздоровил, так сказать, обстановку, подтянув под соответствие закону все внутренние правила компании. Уволил кучу управленцев, которые засиделись на местах, и не хотели ничего менять в рутине повседневности. Набрал толковую молодёжь. Когда я попробовал отработать двенадцатичасовую смену в супермаркете, как простой охранник, я понял, что вы имели в виду, когда сказали, что я в глаза не видел Трудовой кодекс. Чтобы отстоять на ногах рабочий день с двумя короткими перерывами, нужно богатырское здоровье. Поэтому такая текучка кадров на этих должностях. Держатся, сколько могут, только женщины, потому что работать больше негде.

Павел помолчал, а я, не зная, как реагировать на его откровения, сказала:

— Я рада за вас…

— Да. Мне только вчера матушка рассказала, что вы научили её, как за меня молиться. И ведь она молилась каждый день, перед сном по вашей схеме.

Меня рассмешило слово схема, и я улыбнулась.

— Спасибо, вам. Я хочу вас отблагодарить. Вы же не взяли с нас денег, за свою консультацию. — Павел достал конверт и протянул мне.

Я смотрела на его руку, и мне было странно и снова смешно. Брать деньги я не собиралась, ведь мне ничего не стоила та самая «консультация».

— Нет, Павел, не нужно.

— Это не деньги. Откройте конверт.

Я достала фирменный бланк компании Павла, на котором было отпечатано персональное приглашение совета директоров для меня — поступить в компанию на работу, в качестве консультанта по текущим вопросам.

— Вы, наверное, думаете, что я кто-то вроде астролога? — Рассмеялась я.

— Нет, о, так называемой, волшебной помощи речи не идёт. Я просто хочу иногда звонить вам, и советоваться о той же работе супермаркетов. Ваш взгляд со стороны, дорогого стоит.

Не было бы счастья

Порыбачить в последнюю ночь перед отъездом договорились втроём, на той стороне Волги. Погода стояла самая подходящая — полный штиль. Собрались как надо: восемь закидушек, пять бутылок водки, хлеб, полведра картошки, лук, огурцы. Сало — на всякий случай, а вдруг клевать не будет и ушицы не сварить — сойдёт с картошкой на ужин. Нагрузили свободного от спектакля Володьку, и отправили на место ещё до заката. Сами прибыли с последним паромом и, предвкушая ночь за разговорами и распитием драгоценного напитка, почти бегом прибежали к уже погасшему костру.

Володька лежал, уткнувшись лицом в песок, и храпел на всю округу. В лучах заходящего солнца было видно, что закидушки он выставлял после того как выпил. Вместо стройного ряда удочек над водой возвышался клубок перепутанных лесок.

Николай потряс Володьку за плечо:

— Водка где?

Тот, не открывая глаз, махнул рукой в сторону реки:

— Там закопал… — и снова захрапел.

Делать нечего, закатав брюки, решили пошарить дно в разные стороны от закидушек. Уже стемнело, а бутылки так и не нашли. Дело осложнилось тем, что Николай поранил руку, напоровшись под водой на стекло. Пока Константин перевязывал ему рану, тьма накрыла реку полностью. Только вдалеке мерцали габаритные огни стоящей на якоре баржи. Огней города не было видно из-за высокого берега.

— Ну, знаешь, мы так до утра шарить будем. Пусть Володька встаёт и сам ищет, где закопал.

— Верно, говоришь, Костя. Ты его разбуди, а я костёр разведу, хоть светлее станет.

Но Володька просыпаться не желал. Бурчал что-то себе под нос и отбивался. Встал только тогда, когда Константин достал из рюкзака будильник, завёл и поставил его звенеть под Володькино ухо. Тот, чертыхаясь и матерясь, полез в воду и уже через пять минут заветные флаконы были извлечены.

— Понятно, почему ты уснул — целую бутылку один оприходовал. Тебе больше не наливать!

— Это почему, не наливать? Я вам тут место приготовил, закидушки выставил…

— Что ты выставил? А ну Костя посвети ему фонариком, пусть полюбуется на дело рук своих.

Володька, увидев перепутанную леску, притих и, набрав в котелок картошки, пошёл к воде.

— Картошку не утопи, а то голодные спать ляжем.

Собрав и выбросив негодные закидушки, Николай достал и установил две запасные. Клёв в ту ночь был отменный. Быстро наловив рыбы на котелок ухи, больше закидывать не стали. Завтра на вокзал — куда её.

За едой разговор не клеился. Виновато молчал Володька. Ему было стыдно, что испортил настроение товарищам. А Костя с Николаем, чокаясь кружками, перекинувшись дежурным «Ну, поехали», тоже молчали.

— Ребята, я вспомнил, что хотел вам показать. Там наверху, из берега торчит сухая труба. Она большая, места хватит переночевать, нам всем троим. Вдруг дождь пойдёт. А?

— Покажи, — пробасил Константин, — на вот фонарь.

И действительно, в трёх метрах от земли зияло круглое отверстие. В темноте больше ничего разглядеть не удалось. И Николай резонно заключил:

— Чего туда лезть, берег покатый, а мы выпивши, ещё переломаем кости. Спальные мешки у костра расстелем, по прогнозу дождя не обещали.

— Как хотите, а я полезу. Кость, ты мне посвети.

И подхватив спальник, Володька резво забрался в трубу. Его богатырский храп долго не давал уснуть Константину с Николаем. А когда они, наконец, под утро задремали, как ужаленные подскочили, от истошного Володькиного крика. Спросонья не могли понять, откуда он кричит.

— Помогите! — Доносилось сверху. — Снимите меня отсюда!

Володька сидел в трубе, свесив ноги, а мимо него проносился зловонный поток нечистот. На берегу под трубой валялся Володькин спальник и будильник Константина, который Володька прихватил с собой в трубу, чтобы не проспать первый паром.

— Что ты орёшь как оглашенный! Как мы тебя снимем? Спускайся сам, как забирался, да сразу в реку.

Володька встал, уцепившись за трубу, и попытался шагнуть на береговой откос. Но поскользнулся и, приземлившись на пятую точку, съехал с горки вниз, громко охая и ахая, подпрыгивая на кочках.

— С прибытием! До воды сам дойдёшь? Уж больно от тебя воняет, на руках то нести.

Володька исподлобья глянул на Николая и пополз к реке на четвереньках.

Не помог и кусок мыла из рюкзака запасливого Константина. Уже на пароме вокруг Володьки скоро образовалось свободное пространство, хотя народу было много — деревенские ехали в город на работу.

После отпуска Володька гордо демонстрировал в театре новый немецкий спальник, купленный на гастролях, по случаю, у иностранных туристов.

— Я тогда отдельно поехал в вагоне, наши в другом ехали. Познакомился с ребятами из Дрездена. Они возвращались после восхождения на Эльбрус. Я пожаловался, что на Волге спальник потерял. Они мне свой продали, за тридцатник. Очень наши деньги нужны были. Хотели перейти в другой вагон, требовалась доплата.

Дело бабушки Люции

— Встать! Суд идёт!

Людмила Николаевна не плакала, пока зачитывали приговор. Судили её внука Андрея, за хранение и сбыт наркотических веществ. Бабушка рассеянно слушала монотонный голос судьи и в уме подсчитывала, сколько же денег ей удалось спрятать, до того, как пришли с обыском. Забрали всего тридцать тысяч рублей и тысячу долларов. Доллары было жалко больше всего, и Людмила Николаевна ругала себя за то, что побоялась заранее отнести их к соседям. Соседи могли выдать, а могли и не выдать, но могли и не отдать потом деньги. Так какая теперь разница! Но всё равно было жалко. Иностранная валюта всё-таки.

Бабушка подняла глаза на внука. Он стоял в окружении милиционеров и смотрел прямо перед собой. Её дочь Рая, мать Андрея, на судебные заседания не приходила. Они, как могли, скрывали, что Андрея сначала арестовали, потом шло следствие и, наконец, состоялся суд. Пока никто на работе у дочери не знал, что произошло с Андреем. Только соседи перешёптывались за спиной у Людмилы Николаевны. Кто-то был понятым во время ареста Андрея и обыска в квартире. К кому-то приходили оперативники во время следствия и расспрашивали, о том, как Андрею, в течение трёх лет, удавалось торговать наркотиками, прямо у себя дома. И соседи рассказывали, что много раз вызывали милицию, когда сил уже не было терпеть выходки наркоманов, которые, купив дозу, вкалывали себе наркотик прямо в подъезде. Потом, кто-то сразу уходил, кто-то падал и лежал в полузабытьи, кого-то рвало, кто-то мочился, не вставая со ступенек. И всегда они оставляли на полу свои шприцы и пузырьки из-под нафтизина.

Но милиция реагировало слабо. Забирали того, кто находился в подъезде, а в дверь к бабе Люде и Андрею даже не стучали. Потому что никто не соглашался написать на них заявление. А теперь, расхрабрившись, соседи разносили «радостную» весть о том, что наркомана Андрюху, наконец-то арестовали. Это злило бабу Люду больше всего. «Шила в мешке не утаишь, люди всё равно узнают», — сказал как-то муж Раи, отчим Андрея. — «Сами виноваты, загубили пацана». «Много ты понимаешь!» — Подумала тогда Людмила Николаевна, но вслух ничего не сказала.

Она была искренне уверена, что попался Андрей по роковому стечению обстоятельств. Обычно, они не открывали двери незнакомцам. Все клиенты предварительно отзванивались и приезжали к чётко назначенному времени. А в то утро, чёрт дёрнул Зинку с первого этажа, прийти занять денег. Людмила Николаевна открыла соседке, и тут, откуда ни возьмись, в квартиру ворвались милиционеры в штатском. Они положили Андрея на пол, лицом вниз, и надели на него наручники, Людмилу Николаевну усадили на диван и велели не сходить с места. Зинка оказалась здесь, кстати, её привлекли в качестве понятой. Но когда начался обыск с собакой, привели ещё двоих, тоже соседей с первого этажа, ненавистных Людмиле Николаевне стариков — мужа и жену Поворотовых. Поворотиха потом и растрепала на весь двор, что у Андрея изъяли две полных пластиковых полторашки белого порошка, тридцать тысяч рублей и тысячу долларов. Деньги нашли в бабушкиных вещах, а наркотики унюхала служебная собака в тайнике под батареей за обоями. Ещё три таких же бутылки с порошком были спрятаны в диване, на котором сидела Людмила Николаевна. Когда собака подошла к ней и зарычала, баба Люда наделала от страха в штаны и запричитала, чтобы её отпустили в ванную, помыться и сменить бельё. Собака сразу отошла, а милиционеры, видимо побрезговали открывать диван залитый мочой и воняющий фекалиями, и бутылки остались там, где лежали.

Когда объявили, что Андрею дали три с половиной года колонии общего режима, Людмила Николаевна плюхнулась на стул и подумала, что трёх бутылок порошка, хватит, максимум, на год. И то, если продавать потихоньку, не больше двух — трёх доз в день. Она тяжело поднялась и пошла в сторону клетки, где сидел Андрей во время заседаний. Внук уже надел куртку и шапку, и милиционеры ждали команды, чтобы вывести его из зала суда.

— Андрюшка! — Крикнула баба Люда.

Андрей повернул голову, и сквозь зубы проговорил:

— Чего тебе? Где мать?

— Она повезла Олежку на лечение.

— Ну-ну. — Снова процедил сквозь зубы Андрей и пошёл на выход окружённый милиционерами.

— Наташка дочку родила!

Но Андрей даже не оглянулся.

Наташка, это его подружка с которой они сходились и снимали квартиру. Людмила Николаевна не знала, как они жили, Андрей не пускал её к себе. Когда Наташка забеременела, они сразу подали заявление в ЗАГС, и Людмила Николаевна радовалась, что теперь у Андрюшки всё будет хорошо. Родители Наташки были люди зажиточные. Это они оплачивали съёмную квартиру и помогали деньгами, ведь Наташка ещё училась. Но кто-то рассказал им, что Андрей конченый наркоман, и что дома у него и бабушки наркопритон. И Наташку увезли из города, пригрозив Андрею, что если он будет её искать, сдадут и его и бабку по полной в милицию.

«Какой ещё притон?» — Думала Людмила Николаевна. — «Ну, приходят к Андрею друзья, ну посидят, музыку послушают и разойдутся». А на то, что после таких посиделок в мусорном ведре оказывалась куча шприцов и бутылочек из-под нафтизина, бабушка внимания не обращала. А вчера пришла Рая и сказала, что ей позвонила Наташка и сообщила, что родила девочку.

Людмила Николаевна вышла из здания суда и оглянулась на фасад. Она уже бывала здесь дважды. В первый раз, когда умер её отец, и они с сестрой меняли свои татарские имена-отчества на русские, а второй раз… Людмила Николаевна закрыла глаза.

Её поймали на базаре областного центра, когда она продавала дефицитное сливочное масло. У неё осталось всего несколько пачек, когда к ней подошли милиционеры и, проверив, чем она торгует, доставили в отделение. Установили личность и завели уголовное дело о спекуляции. Она забыла статью уголовного кодекса, по которой получила год условно, в этом самом здании. Ей запрещали работать в магазине, и пока через пять лет не сняли судимость, она мыла полы в школе. Эти годы она не забудет никогда.

Муж возненавидел её. Он был членом партии, и из-за её судимости, ему вкатили строгача по партийной линии и перевели на рабочую должность. В зарплате он даже выиграл, но отработав всю жизнь прорабом, чувствовал себя униженным в глазах сослуживцев. Тишайший святой Мансур, так называла его дочь, начал поколачивать свою половину и пить водку, которую раньше на дух не переносил. Сначала Людмила Николаевна думала, что ему не нравится, что теперь они живут как все. Даже в самые голодные годы, холодильник в их доме был под завязку забит дефицитом. Тогда она не всегда отоваривала продуктовые талоны на мясо и колбасу, хватало того, что брала без талонов в магазине. А теперь, только изредка, подружки продавцы баловали её чем-нибудь вкусненьким и дефицитным. Но, Мансур Маратович высказал ей то, что он чувствовал, только тогда, когда в начале перестройки, управление, где он проработал всю жизнь, обанкротилось, и его первым сократили и отправили на досрочную пенсию.

— Говорила мне мать, не женись на девке, которая имя своё поменяла и даже отчество. Предала она родителей своих, веру и народ татарский, предаст и тебя, дурака.

И тогда Людмила Николаевна поняла, что муж считает её виноватой в своих неприятностях на работе. Она сказала ему, что никого она не предавала, отец уже умер, а мама разрешила. А имя сменила, потому что ещё в школе их с сестрой сильно дразнили и не давали прохода сверстники, обзывая татарками за нерусские имена Люция и Маршада, и неказистое отчество — Ниязбаевны. Зато в ПТУ и потом на работе, никто уже не дразнил Людмилу и Марию по отчеству Николаевны, а фамилия Надеровы — похожа на русскую и никого не смущала. И если работа ему дороже семьи, то он может идти на все четыре стороны. А муж, только в очередной раз поколотил её. Дети не знали, что отец начал бить мать, а она не решалась пожаловаться. Ведь пришлось бы объяснять, почему их отец так изменился, сын и дочь не знали про её судимость. В глубине души Людмила Николаевна чувствовала, что Мансур был по-своему прав. Но она привыкла никогда и нигде не признавать своей вины, и поэтому, разговаривая с сестрой и мамой, проклинала его, на чём свет стоит.

Однажды, пьяный Мансур особо жестоко её избил, и она приехала к сестре вся в синяках. Машка внимательно на неё посмотрела и предложила ей вспомнить, как их, уже умершая мать, разобралась с отцом — деспотом.

— Ты хочешь сказать, что я смогу? — Удивилась Людмила.

Их мать хорошо знала татарское колдовство и научила ему своих дочерей. Людмила часто использовала мамины «шепотки», когда была в том нужда. Но дальше наговора на удачу, «присушки» нужного человека, или отвода глаз недругу, она никогда не заходила. А тут, надо было провести целый ритуал — на смертельную остуду. И у неё не получилось. Три года она безуспешно пыталась навести убийственную порчу на собственного мужа. Потом поехала к родной тётке, узнать, почему не получается извести мужа, как мать извела отца.

Тётка внимательно на неё посмотрела и спросила:

— Ты действительно этого хочешь, Люция? — Назвав племянницу её родным именем.

Людмила кивнула и заплакала.

— Он так сильно бьёт меня, что сил уже никаких нет.

— Тогда запомни, дочка, что твоя мать после смерти мужа, хоть и прожила спокойно тридцать лет, но была проклята. И один Аллах знает, судьбу её души на том свете. Потому что разбудила она силу, человеку неподвластную, и за помощь свою дорогую плату берущую.

Тётка поворчала, но всё-таки научила, как довести смертельный обряд до конца. И ещё не доехав до дому, Людмила начала читать заклинания. Очнулась она в магазине около своего дома, и поняла, что впадала в транс, сама того не заметив. Тётка предупреждала, что такое может быть, смертельные заклинания отбирают все силы у того, кто их читает.

Через две недели её Мансур умер от инфаркта.

— Женщина, вам плохо? — Дежурный милиционер коснулся её плеча.

Людмила Николаевна открыла глаза.

— Нет. Всё хорошо, я просто жду, когда повезут в тюрьму моего внука. — Пролепетала она.

— Так машина давно ушла. — Сказал милиционер.

Людмила Николаевна посмотрела на часы. Она простояла рядом с главным входом в здание суда двадцать минут с закрытыми глазами. «Надо же, что вспомнила» — подумала она и пошла не торопясь к автобусной остановке. Но воспоминания не оставили её и она продолжала думать о том, как жила после смерти мужа.

Ещё лет за десять до того, как умер Мансур, её дочь разошлась с первым мужем, а сына Андрейку постоянно оставляла родителям, пока ходила беременная вторым ребёнком, от второго мужа, и когда родила. Мальчик родился слабеньким, постоянно болел, в маленькой квартире места на всех не хватало. И когда Андрей пошёл в школу, Рая решила, что он переедет к бабушке с дедушкой, и поживёт у них, пока она не получит квартиру побольше. Квартиру всё не давали, а Андрюшка считал, что мать его бросила и, подрастая, становился неуправляемым. С озлобленным подростком, было непросто. И только Мансур находил с ним общий язык.

И вот деда не стало, и Андрея как подменили. Тринадцатилетний мальчишка не ставил бабку ни в грош. Рая, забрала было сына к себе, но он сам вернулся к бабушке. Здесь Андрей чувствовал себя свободным. В открытую курил, часто приходил с запахом спиртного. Он забросил учёбу и к шестнадцати годам уже принимал наркотики. Долгие десять лет Людмила Николаевна терпела от внука издевательства, и даже побои, и несколько раз проводила ночи в подъезде, когда внук приводил компании и выгонял её из дома. Людмила Николаевна ничего не говорила дочери про то, что он начал пить и принимать наркотики, тем более про то, что не пускал её в квартиру по ночам. А внук требовал с неё деньги.

Уволившись из магазина, где в отсутствии дефицита, работать, не было никакого смысла, Людмила Николаевна пошла под хозяйку на вещевой рынок. Там она развернулась на славу. Умело подтасовывая цены, она получала приличный навар для себя, а хозяйка ничего не замечала, и Андрюшка получал всё, что хотел.

Но всё выяснилось само собой. Андрей втянул в свою компанию младшего брата, подсадив его на иглу. Олежка болел астмой и однажды потерял сознание дома, прямо за обедом. Его отвезли в больницу, и врач сказал Раисе, что это не приступ астмы, это аллергия на сильный синтетический наркотик, следы которого нашли в крови Олега. Потом Олег, испугавшись, что умирает, признался родителям, что наркотики, уже почти год, давал ему Андрей. Муж Раисы пришёл, избил пасынка и запретил приближаться к Олегу. Но Андрей только посмеялся вслед отчиму.

Людмила Николаевна кое-как утихомирила дочь и зятя, но однажды к ней приехал сын Марат, которого она не видела со дня похорон Мансура. Сын только иногда звонил ей, спрашивал, как дела. Марат был очень близок с отцом и как будто чувствовал, что не всё так просто с его смертью. Ещё на поминках, он спросил мать, почему она не плачет, и Людмиле Николаевне было нечего ему ответить.

— Мама, а где Андрей? — Спросил Марат.

— Уехал на работу. — Соврала Людмила Николаевна. Она почувствовала неладное и, заикаясь, спросила: — А что он натворил?

— Он насильно вколол в вену наркотик моим мальчишкам. Позвал на пикник на берегу, напоил водкой, а потом уговаривал попробовать наркоту. Как он говорил — будет кайф. Когда они не согласились, скрутил их по очереди и вколол. Ирис сам справился, а Хисам попал в больницу.

Людмила Николаевна упала на диван, схватившись за сердце. Теперь уж она точно никогда не увидит сыновей Марата, близнецов Ириса и Хисама, которым недавно исполнилось шестнадцать лет. Сноха и так не хотела с ней общаться и не пускала детей в её дом. Слава богу, что тогда Марат с женой не написали на Андрея заявление в милицию.

Каким-то чудом, до Марата ещё не дошло, что Андрея арестовали. Если он узнает, что Андрея осудили, он не то что больше не придёт к ней, но и звонить перестанет.

«Никому-то ты не нужен, кроме меня, Андрейка». — Подумала Людмила Николаевна, выходя из автобуса на своей остановке. Она купила три бутылки водки и, придя домой, позвонила сестре. Они просидели с Машкой до полуночи, выпив всю водку. Людмила Николаевна пошла, провожать сестру. На свежем воздухе её развезло от выпитого, и она, возвращаясь домой, упала в подъезде, и проспала там всю ночь, пока в шесть утра её не разбудил сосед, который пришёл с ночной смены.

В первые месяцы отсидки внука, Людмила Николаевна не трогала наркотики. Но однажды Рая попросила у неё взаймы большую сумму денег, и бабушка решилась достать наконец бутылки с порошком из дивана. Потому что отдала дочери почти все деньги, которые у неё оставались. К ней иногда приходил друг Андрея, и она как-то намекнула ему, что снова будет продавать наркоту, но уже не дома, а на рынке. Парень кивнул и обещал присылать покупателей. На свидании с внуком, Людмила Николаевна спросила у него, сколько теперь просить за дозу, и Андрей, усмехнувшись, назвал ей цену. Наркотики подорожали вдвое. Бабушка быстро прикинула, что купленный по старой цене порошок, покроет издержки, которые они понесли при аресте внука и ещё останется. А Андрей сказал:

— Тебе будут привозить товар, два раза в месяц. Будешь отдавать деньги сразу и ещё платить курьеру за такси.

Но учить Людмилу Николаевну было не надо, она давно умела всё — фасовать порошок на дозы, общаться с курьерами и незаметно передавать покупателю товар. Новым было только то, что нужно было самой платить кому-то за «крышу» в милиции. Но Андрей её успокоил, что когда будет нужно, к ней придут и заберут деньги.

Дело пошло, и Людмила Николаевна, чтобы задобрить зятя, не взяла у дочери, взятые в долг сорок тысяч. К моменту возвращения внука из тюрьмы, в тайнике у Людмилы Николаевны лежало триста тысяч рублей. Она понимала, что будь Андрей дома, она бы никогда не накопила такую сумму, и очень переживала, что когда внук вернётся, сразу растратит эти деньги. Но Андрей не стал трогать бабкины накопления и принялся зарабатывать с удвоенной силой. Как-то внук проговорился, что пока он сидел на нарах, на тот свет отправились почти все старые клиенты, и теперь приходиться искать новых.

Что такое искать новых, бабушка прекрасно знала. Андрей и его товарищи, часто околачивались рядом со школами, и умело подсаживали на иглу школьников. Примерно через год, Андрюшка наладил новую сеть клиентуры и решил, что больше не будет бегать по улицам. Он снова начал торговать наркотой дома.

Людмила Николаевна с восхищением наблюдала, как покупатели подъезжают к подъезду на такси, двое выходят и расходятся к соседним подъездам и встают на «шухер». Потом из машины выходит третий, он то и поднимается в квартиру за дозами. Андрей строго настрого приказал никому в подъезде не задерживаться и уезжать сразу по получении товара. Соседи ехидно подкалывали бабку — прямо целый спектакль, только рожи у актёров на хрен похожи. А она говорила, что Андрей больше не торгует наркотой, а приезжают к нему ребята, с которыми он вместе учится в институте.

— Глупее ничего придумать не могла? — Сказал ей внук. — Какой институт, я же из дома почти не выхожу. Молчи в тряпочку, старая дура.