Город стоит на двух реках, большой и малой. Низко висит серое небо, то снег, то дождь с утра и до ранней тьмы. Между деревянных, храбро глядящих косыми окошками домиков, между опрятных, песочного цвета многоэтажек тут и там воткнуты кирпичные здания цвета подсохшей ссадины. Дома эти врезаны в улицы косо, под углами, неровность которых заставляет тебя оглянуться, а потом ещё раз.

Как капли крови на снегу, указывающие след к подбитому зверю, дома ведут ближе и ближе в центр. Там, обмотанная стальными канатами электрораспределительной станции, дремлет старая фабрика. Обветшалость её обманчива: морщины-трещины фасада, потускневшие белые барельефы, слепые грязные окна — все это только до понедельника. Фабрика бодра как никогда, и с началом недели внутри неё расцветает сад дивный, сад опасный. Каждый цветок на шали, что вытекает разноцветной поляной из-под наливочного станка, ждёт, чтобы сила его распустилась в сердце новой хозяйки.

Отрада

автор Елена Помазан

Муж исчезал постепенно. Вдруг из сорок второго размера обуви переобулся в тридцать девятый. Обручальное кольцо болталось как хулахуп на худом пальце. Сказал, что отнесет его к ювелиру, чтобы уменьшили, но потерял по дороге. Обратно пришел злой, промокший.

— Завтра у меня тренировка…

Легли спать. Она было по привычке закинула свою ногу на его бедро, но внезапно поняла, что её мужчины рядом нет. Вернее, того самого мужчины. Фигурой Иван всегда походил на икеевский шкаф — широк, надежен, модель в народе популярная. Любой костюм на нем сидел как влитой. Запах от тела Ивана шел немного собачий и дождливый. Мужик, короче. Настоящий. Был, да сплыл.

Лежит тут рядом — подросток, кости просвечивают через одеяло. Мальчик! Лет пятнадцать, может быть. Только голос остался его — Ивана.

— С тобой что-то происходит. Может быть, на гормоны сдать, к врачу?

— Ничего я не хочу. Давай спать, Люба.

Она давно собиралась с ним поговорить про это. Что деньги, не так важно, и ей все равно кто и сколько получает. Главное — их отношения, любовь. Выходило жутко банально. В сериалах на первом герои интересней про чувства разговаривают.

Ей было сорок четыре, когда она встретила его — тренера по плаванию второй категории WorldClass. Она решила брать индивидуальные тренировки. Он ставил ей технику, а ее жгло. Горело все тело и чесалось — то ли от хлорки, то ли от неприличных мыслей. Он все понял и через месяц уже жил у нее на Вернадского — трешка, два санузла, закрытая территория.

Пожениться Иван предложил. Она понимала, что через шесть лет ей пятьдесят, а ему всего чуть больше тридцати, но было все равно.

Иван устроился работать рядом, в свой же клуб, но категорию поднял: урок в сорок минут стоил у него три пятьсот. Говорят, что дети его обожают. И тетки.

Хорошо жили. Подруги завидовали. Головные боли прошли, но как-то Люба полистала вотсап мужа. Долбанула айфон о раковину в ванной так, что все банки с кремами посыпались с верхних полок вниз. Заказала ему тут же новый, с доставкой на дом.

В придачу к айфону шел почему-то платок павловопосадский «Отрада», коробка конфет Raffaello, приглашение на тайский массаж…. Ерунда какая!

Люба тогда в ванной все решила про себя: еще одна тетка и… минус десять сантиметров роста.

Конфеты на нервной почве все тут же съела, а в платке, как старуха, просидела у окна всю ночь, вглядываясь в спящий город.

Подействовало.

Через полгода Иван даже не мог умыться без подставочки под ноги, он банально не дотягивался до крана. Люба купила мужу ворох детской одежды в H&M, обувь брала на «Авито». Теперь ей жаль было тратить деньги на это исчезающее существо.

Она брезгливо смотрела, как Иван выходит голый из ванной комнаты — не мужчина и не ребенок, а гном, — становится перед зеркалом, оглядывает себя с удовольствием и говорит:

— Не ревнуешь меня, Люб?

Бедный, он не видел и не знал, что с ним происходило. Рост метр двадцать максимум, сплющенный, сжатый, какой-то уродец.

Люба листала ленту инстаграма. Она теперь спала со своим телефоном.

Иван поселился в гостиной. Задремав, Люба проснулась от детского плача. Младенец кричал натужно и требовательно. Люба пошла в темноте на крик ребенка, колотилось сердце где-то в горле, а не в груди.

В гостиной на полу лежал красный, заикающийся от долгого крика мальчик. На вид ему было месяцев пять….

— Иван? Ванечка?

Люба заметалась по квартире, первое, что попалось ей под руки, — павловопосадский платок. Она разложила его как пеленку, закутала малыша и прижала к груди. Ребенок затих и зачмокал губами.

— Ну наконец-то, — тихо произнесла немолодая, но очень счастливая от внезапного дара, женщина.

Тшиши, шишиши, тши… Спи, усни, спи, усни.

В город приходило равнодушное к людским страстям утро.

Солнце на небе.

Дворник скребёт метлой асфальт.

Первый поезд в метро делает круг.

А Люба качает Ванюшу.

Тши, тши, тшиши…

Страна чудес

автор Ирина Предко

— Какая же я красавица! — бабуля в восхищении вертелась перед старым, помутневшим от времени зеркалом и слюнявым пальчиком прилизывала белые брови-пружинки. Отошла, в восхищении поцокала языком о выпирающий зуб. Покрутилась, покружилась и решила: «Эх, была не была, надо делиться такой красотой с другими». Подпрыгнув от нетерпения, подбежала к старому колченогому шкафу, где на множестве крючков висели только павловопосадские платки.

И много их тут было! И разные все! Белые с синими васильками и синие с малиновыми пионами. Зеленые, как болота весной, с лихими колосьями и бурые с кроваво-красными пятнами роз. Одним словом, многообразие дивное.

— Ну-кась! И кем же мне быть сегодня, в кого же оборотиться, а то совсем проходу не дадут хлопцы дерзкие да девы гневные. Затопчут, затискают, ироды! Так! Так! Может, эту? — коснувшись терпкой, рубиновой пряжи с золотом, задумалась.

Красный закат спускался на пляж. Теплый ветер раздувал подол платья и путал волосы цвета вороного крыла. Горячий шепот испанского кавалера смущал мысли и кружил — кружил!

— Ох! Тьфу на него, закружил оголтелый!

Бабуля, тяжело дыша, схватилась за дверцу.

— Ух! Нет. Что-то не хочу испанских страстей сегодня. Чего же мне хочется?

Задумчиво оглядела свои сокровища. А может?.. Сощурилась, погладила тонкую рябь белоснежной ткани, с мелкими пегими лесными цветами. Заворожила.

С диким хохотом ухнула в ломкий пух стога, и позвала:

— Алеша, миленький! Ну где же ты? Истосковалась по тебе твоя женушка, ласки хочет! — Иду, душенька, — пыхтение внизу подтверждало, что действительно идет.

Она раскинула руки по сторонам, шелковые белые пряди приятно щекотали тело, и с улыбкой уставилась вверх, в густую чернильную ночь июльского неба.

Бабуля мечтательно закружилась, прижав шаль к себе.

— Встретимся мы с тобой еще суженый–ряженый мой, Алешенька. Проведем ночи нежные. Не сейчас. Иного душа требует, погулять просится.

Повесила шаль обратно и тут же решилась:

— А выберу-ка я эту! Дерзну. Синюю, с цветами алыми, листами мятными и длинной густой бахромой! Как раз к моим новым черевичкам, что Вакула–шельмец привез! Обернулась шалью, и вот она — царевна прекрасная. Темные очи, задорный взгляд, русые косы рассыпались по плечам. Подмигнула черному коту и помчала.

«Цалую! Скоро не жди! Берегись, родимые! Бабуля на приключения в Московию спешит. Йеху! Погуляю! Неси ты, неси меня, конь востроногий! Хочу я сегодня меду напиться да шаль обновить!» — раздавалось над лесом, пока ступа бабы-яги набирала скорость и, тихо чертыхаясь «вот и несет же нелегкая на старости лет», превращалась в новенький бирюзовый форд.

Песня ветра

автор Белла Кирик

Что на Поганом болоте брусника крупная, все знают. А собирать там не надо. Хорошее поганым не назовут. Говорят, там лешего гнездо. Но Маркеловна, упрямая и жадная баба, ходила. И в тот день тоже пришла. Набрала ведерко, уходить собралась. Внезапно небо затянуло, поднялся ветер, пошел свист и вой в листве. Она вскинула голову, чтобы посмотреть, не гроза ли, и увидела яркую вспышку. Проклятый свет стал засасывать Маркеловну внутрь. Но она так просто не далась, изо всех сил завизжала, забрыкалась, отбиваясь ведерком. Внутри луча что-то хрустнуло, и Маркеловна шмякнулась на землю. А платок с её головы засосало.

Вертикуляр проглотил кусок желтой ткани и начал сканирование.

Догадка Дуйола оказалась верной. Двухмерный квадрат можно считать как код. Криптографический сканер выстроил объем: поднял светлые части изображения, темные опустил. Оставалось прослушать светящийся куб, проанализировать сообщение и можно докладывать Футайте о выполненной миссии по сбору образцов на краю галактики 758.

Попищав, криптограф протяжно выдал скрипучим голосом:

Вещуба!

Вонми, анахорет, и внемли!

Воскриляли вкупе враны, воскриляли, да эх!

Во сретенье дормадерам днесь, во сретенье, да ой!

А запона запнула закрепы, ладо ли мне!

Мягкая рухлядь ошую нурится, ошую!

Рцы стогны! Рцы!

Тля и твердь! Тля!

Перебяка и пыщ! Перебяка!

Разжени забобоны!

Криптограф перешел на зловещий шепот.

Объектив расширился до предела возможности, по границам шли волны неведомого чувства, которое вертикуляр обозначил понятийной единицей «ужас». В вариантах предложенных вертикуляром симметричных ответов значилось:

«Чур меня, чур!»

«Да ну тя, бабка, нафиг со своей шалью!»

«Тьфу на тебя! (троекратно)».

— Что скажешь, Дуйол?

— Этмисвас, мне кажется, лучше бы мы этого никогда не слышали.

— Доложите о продвижении, — на экране возник Футайту. Вечно он некстати. Образец пришлось прятать от светящейся лупы его объектива.

— Опять ничего. Мы вынуждены уйти с пустыми руками, у нас заканчивается коридор времени, — соврал Дуйол.

Футайту ругнулся и исчез с панели.

— Немедленно покинуть окраину и выйти с другой стороны галактики. Никаких образцов с исследуемой планеты не забирать, — скомандовал Дуйол.

Ненадолго утихший ветер возобновился. Свист и вой стоял до звона в ушах. Помертвевшая от ужаса Маркеловна бормотала молитву. В небе повис светящийся куб с рисунком ее шали. Она трижды перекрестилась сама и осенила куб крестным знамением — куб исчез. Порыв ветра бросил в нее шалью.

«Тьфу на тебя! Тьфу на тебя! Тьфу на тебя!» — пронеслось над болотом.

Маркеловна вернулась домой на вечерней зорьке. Её глаза светились нездешним светом. Обеспокоенным односельчанам она рассказывала про луч, про ветер, про шаль, рисовала руками в воздухе квадрат, выла, свистела и трижды крестилась. На сходке решили ничего не предпринимать, а считать этот случай лишним доказательством, что на Поганом болоте лешего гнездо и что против нечистого только крестное знамение, усердная молитва и троекратный повтор в помощь.

Бархатная ночь

автор Алла Ботвич

Захотелось. Мочи нет. Надо вставать, вылезать из-под нагретого одеяла, по скрипучему полу ногами шлепать. Через храпящую на разные свисты-голоса комнату (бабушка в этом мастерица), через холодные сени, через сад-огород, в самый дальний угол, к покосившемуся домику сортира.

Накинуть что-нибудь, прохладно на улице. Майка протянула руку, вытянула не глядя какую-то тряпку, закуталась. На ноги сапоги дедушкины — те, что выше колена получаются. Выбежала наконец в сад. Скрипнула дверь туалетная. Говорила же бабушка: «Нечего на ночь квасом набуздыриваться!» Еле успела.

Хорошо в саду, пахнет холодной травой, упавшими яблоками, цветами ночными. Поезд вдали прогудел. Красота — хоть спать не ложись!

Диги-диги-дон, диги-диги-дон, дон-дон-дон.

Звон тихий откуда-то, как колокольчик маленький.

Майка по сторонам огляделась — аж вздрогнула. Те растения сорные, что весь забор оплели, зацвели вдруг. Цветы тонкие, голубенькие, светятся. Майка ближе подошла. Ты поглядь, та тряпка, что она на плечи второпях накинула, тоже светиться начала. Да это же шаль бабушкина, любимая, неприкосновенная! Цветы на ней точно такие же, как на заборе!

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.