Бесплатный фрагмент - Семистрельная

I

Вороны раскаркались над селом, словно бабья сходка, обсуждающая какого-нибудь пьяницу или молодку, увиденную ночью на чужом крыльце чьим-то не в меру любопытным глазом. Неудивительно — пестрая река людских голов медленно, но верно текла к старой, из красного кирпича, церкви. Звон несся по округе — звонили к вечерне. Мальчик лет восьми, церковный служка, звонил в колокол, единственный на высокой колокольне. Народ крестился.

— Ты слышала, Петровна? Вчерась Никитка опять надрался, — сказала одна баба другой, выкатив большие с желтизной глаза, будто передавала большой секрет. — Его Егорушка опять тащ-щил, а он упирается, орет, нейдет!

— Бедный Егорка, — отвечала та, — как мать померла, так и мается. Да иш-шо Антипка к ево отцу прилип! Кажный день с бутылем за пазухой к ним в ворота сигает, черт безрогий!

Они дружно, почти одновременно закивали головами, словно заведенные. Договаривать не стали, войдя в храм Божий, просто слились с толпой. В довольно просторной церкви, несмотря на множество свечей, стоял полумрак, пахло ладаном. Был вечер, конец марта 1922 года.

В храме служил иерей Варфоломей, тучный поп лет 45. Несмотря на внушительные размеры, голос имел тонкий и противный. Редкая бороденка на двойном подбородке с лихвой компенсировалась роскошной, но спутанно-грязной гривой. Жил он один, без матушки. Ухаживать за ним было некому.

Помогал ему на службе мальчик, тот самый звонарь, Егорка. Был смышленым мальчуганом, спокойным. Белые волосы «под горшок», тонкий нос, ясные голубые глаза. Любили его все, был он послушным, отзывчивым. Жизнь Егорки была несладкая. Мать умерла, никто не знал, от чего. Приезжий из города доктор говорил что-то, но кто ж запомнил те мудреные слова! Отец его, Никита Силантьевич Карпов, после того запил. И взяться бы ему за ум ради сына, но не давал друг его — пьяница и картежник Антип, каждый день навещая собутыльника. Бывало, дрались поначалу, но водка сделала дело, и Никита сдался и превратился в пьяницу сам. Батюшка Варфоломей пожалел Егорку и взял к себе в помощники, положив 10 копеек за обедню. Служил раз в неделю да по праздникам. Еще и с приноса чего Егорке отдаст — хлеба, картошки, луку. Так и жили они с отцом, горемычные.

Село Гражданская война обходила. Было оно хоть и немалым, но как-то в стороне от значимых трактов Иваново-Вознесенской губернии. Несмотря на жуть, творившуюся в остальной многострадальной России, уклад у жителей оставался тот же, разве что староста сменился на председателя, сельский сход стал народным. Текла небыстрою рекою жизнь той русской глубинки, пока в село не приехали солдаты с офицером из города. Офицер был красивый, в черной кожанке и такой же фуражке, солдатики одеты попроще — в серо-желтые шинели, буденовки, но все в яловых сапогах. Что-то недоброе притаилось в офицерском взгляде. Ни с кем не здороваясь и не вынимая папироски изо рта, он вошел в сельсовет…

II

Сельсовет располагался в бывшем кулацком доме, был большим и просторным. Как и все сельсоветы того времени, был без излишеств. Стол для председателя, стол для счетовода, два стула да лавка для посетителей. Шкаф для бумаг резной с замком. Когда-то прежний хозяин держал там графин с водкой. Невесть откуда железный сейф. Остальная мебель по описи сдана на склад — крытый двор того же дома. Однако не вся она была описана, и, зайдя в селе в некоторые халупы, можно было видеть резной из красного дерева высокий стул, на котором важно восседал хозяин избенки.

— Где председатель? — пьяным голосом спросил офицер.

— Я, ваше благородие! — и осекся… Не перестроился бедолага. Был из простых солдат, комиссованный с германского фронта по ранению. С 18-го года не видел офицеров, и грозный рык новоявленного сбил старика с толку.

— Какая я благородия! — взревел офицер. По говору стало понятно — из простых он, выслужился! — Контра! Я тебя!..

Удар был хлестким, почти женским, но до слез обидным. Красные отпечатки пальцев на бледной стариковской коже не предвещали ничего хорошего.

— Анохин! Сюда! — крикнул офицер стоявшему у двери солдату. — Бери его в машину.

У председателя потемнело в глазах. «Все, — думал он, — расстреляют, как пить дать расстреляют. Дурак старый! Ваше благородие, сказать тоже». В голове закружились мысли — вихрем, ураганом. Баба его толстая с добродушным лицом, старший сын, дочь на выданье, сломанные грабли… «Эх, грабли не починил…» — председатель не успел додумать, как офицерский голос вывел его из ступора:

— Старик, водка есть? — запахло надеждой и стариковским потом.

— Есть, есть! И закусить найдем, товарищ комиссар!

Пулей оказался старик у сейфа. Проворным привычным жестом повернув ключи на большом кольце, найдя нужный, отворил дверцу. Достав стакан и бутылку, заткнутую плотно газетой, откупорив, налил. Офицер взял в руку стакан из немного дрожащей стариковской и спросил уже немного смягчившимся, но еще строгим тоном:

— Где дом попа?

— Да тут рядышком! — почти ликующим от облегчения голосом ответил председатель. — Две улицы и церковь, там он и живет через дом.

— В машину, покажешь… — бросил офицер и намахнул стакан. — Контра!

И широким, нетрезвым шагом направился к машине.

III

Егорка любил бывать у отца Варфоломея. Его привлекали поповские конфеты, интересные рассказы о святых и щенята, которых принесла сука Фроська. Вот и тогда он с любопытством рассматривал ползавших по нему щенят, гладил им животики, улыбался Фроське, казалось, улыбавшейся ему в ответ.