Секс с Люцифером

Посвящается моей любимой дочери Маргарите, истинной иной

ведущей жестокую борьбу со злом.

Победы тебе, милая.

Часть I
Обремененный

— Умоляю, раскрой мне величайшую тайну бытия.

— Хорошо. А ты не пожалеешь потом?

Из разговора автора с

зеркальным отражением.

На нашей грешной земле существуют три формы бытия, равноценных, но разных: материальный мир, где мы живем, мир сновидений, где мы гостим и таинственный потусторонний мир, откуда на нас смотрят.

Из сказаний древних инков

(адаптированный перевод).

Глава 1
Яйцо

Поздний вечер буйного южного мегаполиса.

По асфальтовым артериям пульсируют стремительные потоки бесчисленных авто, регулярно прерываемые тромбиками дисциплинированных групп суетливых, каких-то безликих человеческих особей. Город бодрствует, живет, зовет, манит океаном теплого, переливчатого электричества.

Нудный, утомляющий, сухой ветер вдруг сходит с ума, мгновенно превращаясь в озверелый горячий шквал, поднимающий завесу бумажно-пластикового мусора и тучи мелкой, въедливой рыже-серой пыли, проникающей в глаза, ноздри, за воротник, противно скрипящей на зубах.

Десять секунд, и все стихает.

Тишина.

Бархатный сезон, мать твою.

Час-пик. Трассы запружены автотехникой, как северные реки лососем в период нереста.

На автобусной остановке людно. Народ разный: веселая ватага студентов, возвращающихся в общежитие после трудного дня дробления гранита науки, парочка девиц-малолеток, ушедших с головой в свои новенькие электронные гаджеты, слегка подвыпивший изнуренный работяга средних лет, долговязый патлатый тинейджер-очкарик, мучающий скейт, несколько усталых молодых мамаш с дошколятами, возвращающиеся из детских садов. Прямо у края тротуара скопилась небольшая группа пенсионерок со злыми, нетерпеливыми лицами.

Неподалеку, метрах в десяти от остановки (типа: «я не с вами»), прохаживается по обочине ярко раскрашенная пышнотелая шатенка лет двадцати пяти, облаченная в безвкусно-вульгарное леопардовое мини-платье. В неестественно-раздутых губах тонко дымит черная дамская сигарета. К уху прижат дорогущий смартфон. Девушка, что-то эмоционально лопоча в трубку, вдруг надевает на физиономию дежурную улыбку и призывно поднимает руку.

Рядом притормаживает роскошный двухместный итальянский спорт-кар. Не прекращая трепаться по телефону, кокетка открывает крылоподобную дверь и ныряет внутрь авто.

— Ну че ты так долго? Я заждалась уже, — грудастая дива вальяжно откинулась на подголовник и глубоко затянулась.

— Не пыли, успеем, — несмотря на некоторое сходство по возрасту, ее соседка выгодно отличается от своей пассажирки не только роскошной внешностью, но и сумасшедшим шармом (такую — хоть на обложку глянцевого журнала). — Милка, ты совсем сдурела?! Сколько тебе было говорено: в машине — не дымить!

— Не Милка, а Эмма, просила же, — надув и без того перекачанные губки, новокрещеная Эмма опускает боковое стекло и швыряет тлеющий окурок на проезжую часть.

— Пепельница же есть. Где твои манеры?

— Не брюзжи, Лизетт. Что за настроение? Встряхнись, подруга. Посмотри вперед, оглянись, что ты видишь?

— Что?

— Эта ночь наша. Давай зажжем где-нибудь!

— Ребенок. Ты что, уже приняла что-то? — Елизавета поправила локон над агатовой бровью.

— Не читай моралей, не мамочка.

— Пристегнись.

— Вот еще, заботливая ты моя, а ночью ты мне что, контрацептив порекомендуешь?

— Ты неисправима, Эммануэль, — Лиза попыталась расслабиться. Весь вечер ее преследовало какое-то гнетущее чувство фатальной обреченности. — Ну, слава богу, трасса очистилась.

Автомобильная пробка, казавшаяся вечной, и вправду скоропостижно скончалась.

— Супер! Давай прибавим.

— Я уже.

— Да что «уже», плетешься, как черепаха.

— Ми…, Эммочка, лапочка, мы не в степи. Знак ограничения скорости видишь?

— Какой, к чертям, знак? Плевать! Забыла, кто мой папаша? Все будет тип-топ. Смотри, на дороге ни одного мента. А ну давай втопим! Перестраивайся в крайнюю полосу. Газуй! — рыжеволосая фурия, будто обезумев, рванула баранку от себя.

— Ты что тво…

Это было яркое зрелище. На глазах у многочисленных горожан перламутрово-желтый спортивный «Феррари» последней модели, на огромной скорости, потеряв управление, янтарной молнией пронесся по трассе, затем, едва не перевернувшись, влетел на тротуар, задев всего одного прохожего и, издавая жуткий звук визга тормозов, на полной скорости врезался правой частью переднего бампера в чугунное основание дорожного столба. Бедняга Мила, так желавшая стать Эммой, бессильная перед законом инерции, как бы продолжая движение автомобиля, вылетела наружу сквозь проем лобового стекла, превратив его в брызнувшую крошку триплекса, и, сделав нелепое сальто, со всего маху грохнулась о стальной столб светофора. Рыжий парик жертвы мягко приземлился рядом в подернутую масляной пленкой грязную лужу.

Поблизости раздался одинокий истерический женский вопль.

И тишина.

Распахнутые карие глаза пострадавшей девушки подернуты поволокой беспамятства. Только слышно аритмичное булькающее сипение воздуха, выходящего из рваных отверстий, обрамленных пузырями розовой пены вокруг осколков ребер, торчащих наружу. И кровь, толчками извергающаяся вовне.

Какая-то мелкая, грязная, мерзкого вида собачонка, испещренная гадкими полулысыми пятнами стригущего лишая, жадно приникла к растекающейся бликующей темно-гранатовой поверхности и стала жадно лакать густую, еще не успевшую свернуться субстанцию.

С жутким скрежетом водительская дверь разбитого авто открылась, и на асфальт, заметно прихрамывая на левую ногу, вышла вторая участница происшествия. Не издавая ни звука, осторожно перешагнув пару башмаков, из которых вылетел, сбитый походя, постанывающий невдалеке бедолага, она сделала несколько робких цокающих шажков к искалеченной, но еще живой подруге. Ярко-красные подошвы лабутенов горе-водительницы коснулись растекающейся по дорожному покрытию лужи того же цвета. Красавица гадливо взглянула на насыщающуюся шавку, выдавила из себя какой-то икающий звук, сделала еще шаг и, нелепо поскользнувшись на багровой жиже, мягко упала на спину, прямо на завалившийся под ней картонный рекламный щит. На ее породистое лицо, быстро приобретающее цвет разметавшейся гривы платиновых волос упала первая капля нарождающегося дождя. Голубоватую склеру левого глаза девушки, словно чернилами, заливало изнутри темно-красным. Этот цвет поглощал все око, не трогая лишь изумрудную радужку с фатально расширяющимся черным зевом бездонного зрачка.

Вдали послышался приближающийся звук полицейской сирены.

Сиеста. Самое начало обеденного перерыва. Они в помещении вдвоем. Молоденькая аспирантка Леночка, умопомрачительно покачивая бедрами (боже, какие ножки пытается скрыть эта мини-юбчонка), приблизилась к окну и многозначительно закрыла жалюзи.

Еще пара кошачьих шагов и коллега уже рядом.

— Иди ко мне, Шурик, — кокетливо взмахнув коротким черным каре, юная красотка присела бочком на подлокотник его кресла и, дыша прерывисто, возбужденно, вдруг прильнула к нему всем телом, волнуя ладошкой шевелюру соблазняемого, жадно ища ухо мужчины своими влажными похотливыми губами. Перед ошалевшим Сашкиным взором предстала пара изумительно округлых, зовущих, почти выпрыгивающих из декольте живых полусфер. Все ближе, ближе…

«Как же, а если войдут?» — он бросил вороватый взгляд на безлюдную ординаторскую, и последняя здравая мысль покинула его опустевшую черепную коробку.

Тело скрутил пароксизм похоти.

«К чертям!» — он порывисто сжал девицу в неловких объятьях и с силой одичавшего самца привлек к себе, ощущая яростно восставшей плотью мягкое, женское, зовущее.

Ну, ну же!

Что-то вдруг пошло не так. В распахнутую форточку влетела ярко раскрашенная птичка. Сделав быстрый круг над люстрой, пернатое существо нагло спикировало на затылок вожделеющего прелюбодея.

— Кыш! Брысь, зараза!

Но не тут-то было. Обнаглевшая тварь не отставала. Устроившись поудобнее, дятел выдал такую лихую дробь по темени горе-любовника, что тот тут же проснулся.

— Что это?

Еще не пришедший в себя, одурманенный изрядной долей выпитого накануне алкоголя, он принял за издевательства птахи звонкую трель своего мобильника.

— Вот скотина! Такой сон обломал, — трясущейся рукой Сашка взял трубку и обомлел. Звонил заведующий их отделением.

— Катар, ты что, на Луне?! Я тебя второй раз уже набираю!

— М-м…

— Ты что мычишь, как лось в период весеннего гона?

— Минуту, Карп Денисыч.

Похмелье было не то, чтобы слишком уж фундаментальным, но основательно мешало сосредоточиться на разговоре, а уж тем более, ощутить качество жизни во всей ее полноте.

Быстро раскрыв рюкзачок веселенького цвета оранж (вечный спутник всех его странствий), страдалец извлек оттуда волшебный флакончик испытанного антипохмельного средства, бросил сразу две шипучие таблетки в кстати подвернувшийся полупустой стакан тоника со следами губной помады на краях (выходит и девушки были?) и проглотил содержимое, не дожидаясь процесса растворения.

В трубке вновь забубнило.

— Александр, с тобой все в порядке?

— Н-да.

— Мне кажется, ты не в себе.

— А что, собственно случилось, Карп Денисыч? — Сашка перешел в атаку. Зыркнул на настенные часы. — Вы в курсе, ик, который час? Четверть восьмого. А у меня, между прочим, заслуженный долгожданный выходной. Крепостное право, насколько я помню, отменили в 1861 году, ик. Вы не находите, что ваш виртуальный визит в это время суток, как минимум, неуместен?

В трубке крякнуло:

— Да-да, Александр Валерьяныч, понимаю, извини. Тут такое…

— Что случилось?

— Форс-мажор, — в голосе начальника зазвенели истерические нотки. — Сегодня воскресенье, а дежурить некому.

— Как это некому? Штольц же должен.

— Он ногу сломал. Вчера ДТП на Кировском проспекте было, может слышал?

— Ну а остальные? Что я, крайний?

— Ты же знаешь — сентябрь, бархатный сезон. Половина в отпусках. Левашова Катерина на сносях, родит вот-вот, а супруги Комнины свинкой заболели, на пару. Как дети, ей-богу. Сволочи. Ведь предупреждал же, что прививаться надо.

— М-да…

— Ну а мы с Ле…, Еленой Викторовной, — в речи шефа появились стыдливо-официальные нотки, — на научной конференции, на базе отдыха медицинского университета.

«Ну, Леночка, блин, сердцеедка. В жизни с одним зажигает, а во сне с другим».

— А Васька Шепелев?

— Да он нажрался, как свинья. Ни «бе», ни «ме».

— Так я, вообще-то, тоже…

— Сашенька, не надо делать из меня идиота. Твоя легкая посталкогольная обнубиляция по сравнению с его комой, это как валерьянка по сравнению с промедоломПромедол — медицинский наркотик (прим. автора).. Кому сейчас легко? Так что давай, выручай, родимый.

Выхода действительно не было.

— Ну, хорошо, Карп Денисыч, скоро буду. Только за так я работать не собираюсь.

— Разумеется Александр. Гарантирую сверхурочные и небольшую премию, — в голосе шефа послышались заискивающие нотки нереализованного политика.

«Да, вечерок вчера, похоже, был запоминающимся», — скривившись от тупой боли в затылке, Саня хохотнул, бросив умильный взгляд на своего давишнего собутыльника Ромку, в состоянии полной отключки обнимающего скомканное диванное покрывало. — «Да, дружище, тебе, пожалуй, покрепче досталось», — его единственный друг был настолько лихо выбит из мира тусклой реальности шквалом ночного загула, что так и спал, не раздевшись, в изжеванном костюме и единственном правоногом башмаке с пойманной где-то жевательной резинкой на подошве. — «Отдыхай, бедолага, не торопись. Солдат спит, печень работает. Пусть МорфейМорфей (др.-греч. Μορφεύς — «формирователь», «тот, кто формирует сны) — бог сновидений в греческой мифологии (прим. автора). отодвинет твои муки утренней абстинениции. Надеюсь, дверь захлопнуть не забудешь при уходе?».

— Мяв, — рыжая, роскошно-пятнистого окраса среднешерстная кошка по-хозяйски продефилировала в миллиметре от его голой ноги, даже не одарив хозяина взглядом топазовых глаз.

— Ах, Шаурма, бедняга, совсем про тебя забыл. Ну, ничего, сегодня у тебя настоящая пирушка, — Алекс достал из холодильника недоеденную с вчерашнего буйного вечера запеченную куриную ножку и водрузил ее в металлическую кормушку.

— Мр-мяу! — даже не подумав сказать «спасибо», котейка рванула к деликатесу и жадно приступила к трапезе.

Так, еще лоток кошачий почистить, мусор захватить и…

Все, пора!

Избыток ацетальдегида, вызванного вчерашними возлияниями, напрочь отбивал аппетит. Только пить! Восполнив электролитный баланс баночкой рассола из под консервированных помидорчиков, Сашка наскоро оделся и вяло толкнул входную дверь.

На площадке, послышался затухающий шепот соседки по квартире:

— Все милый, целую. Да, ты же все равно уходишь, захвати мусор, пожалуйста.

Выглянув наружу, он успел заметить только край удаляющейся мужской спины внизу за перилами.

«Ай да Нинка! А муж-то в командировке. Во дает!».

Выйдя из подъезда, он пошатнулся от шквала сухого теплого ветра. Вдохнув полной грудью порцию городского воздуха, приправленного легким амбре выхлопных газов и пережаренного масла от соседней пирожковой, Алекс почувствовал, что похмелье плавно отпускает. Очевидно, начинали свое действие волшебные шипучие капсулы.

Налетел новый порыв, чуть не сорвав с головы его новенькую бейсболку.

«Да, ветрено», — он уныло приподнял воротник легкой ветровки. — «Не денек, а мечта».

Погода не предвещала ничего хорошего. Многочисленные крупинки летящего песка кололи небритую щеку. Небо было заволочено чем-то бурым, низким, угрожающим. Вдалеке, на западе, тяжко нависала огромная сизая туча, неторопливо наползавшая на город.

Ни одной птички в небе. Будет буря, не иначе.

Приблизившись к своей «Хонде цивик», белой масти, он чертыхнулся: какой-то умник припарковал свою «девятку» так плотно к траектории желаемого выезда, что начало предстоящего пути предполагалось весьма проблематичным.

«Вот козел!».

Не добавляло настроения и хамское граффити, старательно выведенное пальцем на покрытом густым слоем рыжей пыли борту его автомобиля: «Хочу в мойку».

«Паршивцы малолетние».

Чихнув от очередного пыльного шквала, Саша сел в авто и настроился на мучительный процесс лавирования-выезда на проезжую часть. Жадно опустошив добрую половину бутылки минеральной воды, завалявшейся в салоне, он повернул ключ зажигания.

На работе был полный штиль. Оно и понятно — воскресенье. Лишь скучающие секьюрити в коридорах, да накрахмаленные сестрички на немногочисленных постах. В приемнике, правда, суетливая бригада оформляла роженицу. Баба была совсем на сносях, но держалась достойно. Видно, не впервой.

Зайдя в свой кабинет, сразу метнулся к рабочему столу, осмотрел входящую документацию.

«Вот те на! Всего один пациент на сегодня?! Неужели повезло?».

Расслабившись, Александр потянулся к сопроводительным бумагам.

Его прервал стук в дверь.

— Да-да.

— Приветствую тебя, о благородный проводник в мир мертвых. Ты уж извини, я сегодня без двух оболов, — дежурный по клинике, кардиолог Николай Петрович Кузин («Кузя», как все звали его за глаза), очень крупный, тучный (человек-бизон), одышливо отдуваясь, промокая платком вспотевшую плешь, с размаху плюхнулся в жалобно заскрипевшее кресло напротив. — С внеочередным выходом тебя, страдалец. Хм, а вчера-то, я гляжу, весело было. Может тебе цитрамону?

— Не, принял меры уже. Привет, Петрович.

— Ну, как знаешь.

— Давай по делу.

— Дык, ты не в курсе разве? Описание не пролистал еще?

— Не успел. Если есть у тебя что-то по этому случаю, давай, выкладывай, не тяни?

— Ну а как же ж? — Кузин натужно наклонился и извлек из заднего кармана брюк мятый листок сомнительной чистоты с казенным штемпелем. — Это копия предварительного заключения наших следаков.

— Ну, читай уже.

— Так, м-м, это не интересно. Ага, вот, заключительный акт драмы (ты не против, если я своими словами, без этой казенщины?), слушай:

Вчера, в 22.22 по Московскому времени, автомобиль «Ferrari 488 GTB» с регистрационным знаком А-666-АА («надо же, напокупают себе крутых номеров, золотосумы»), управляемый твоей клиенткой, в результате грубого нарушения правил ДД, совершил дорожно-транспортное происшествие в районе перекрестка Кировского проспекта и улицы Советской. Пострадавших трое:

Штольц, Якоб Львович (уличный прохожий (и твой коллега, между прочим)) — оскольчатый перелом обеих берцовых костей правой ноги, легкое сотрясение мозга. Состояние удовлетворительное. Проходит лечение в травматологии.

Фарясьева Мила Леонидовна (пассажирка) — не была пристегнута ремнем безопасности. В результате аварии, пробив лобовое стекло и ударившись об уличные конструкции, получила множественные повреждения травматического характера, а именно: тяжелый ушиб головного мозга с внутренним кровотечением, открытый перелом четырех ребер справа, обширный открытый пневмоторакс, закрытый перелом левой ключицы, вывих левого плечевого сустава. Состояние крайне тяжелое, нестабильное («надо же, как такие выживают?»).

— С этими ясно, давай к главному.

— Не гони, Валерьяныч, все будет. Твой нынешний клиент — Коврова Елизавета Евгеньевна, русская, двадцати четырех лет от роду, не замужем, детей не имела, свинкой, корью и другой заразой не болела. В анамнезе жизни ничего примечательного, все ровно.

— Причина смерти.

— А вот тут чертовщина какая-то. В момент события была за рулем, пристегнута. Столкновение выдержала без негативных последствий. Самостоятельно вышла из тачки, посмотрела на это все и… отдала богу душу. Следов травм и иных повреждений не найдено. У нее блат, видишь ли, родственница чья-то, так что главный разрешил провести досекционную компьютерную томографию тела.

— И что на КТ?

— Да в том то и дело, что все в норме! Есть парочка сюрпризов, но в пределах допустимого. Сам увидишь, — физиономия Кузина пошла багровыми пятнами. — Ни внутренних кровотечений, ни инородных предметов внутри (я уж не говорю о переломах и сотрясении). Тело в идеальном состоянии. Только не живое. Сколько работаю, такого не видел.

— А точно мертвое?

— Да ты что, вивисектор?! Десять раз перепроверили. Констатация абсолютная.

— М-да.

— Ну, ладно, у меня тут дел хватает. А тебе вот такой ребус, копайся. Потом расскажешь, интере…

Последняя фраза была прервана резко захлопнутой дверью.

«Да, ситуевина. Вот чем заканчиваются покатушки „золотых“ девочек на немыслимо дорогих концепт-карах».

«Непростая, похоже, работка предстоит», — Александр почесал затылок, бросил очередной тоскливый взгляд на документы по трупу и решительно поднялся, накидывая на плечи белый халат.

«Бумажки потом, поработаем руками и… головой».

Ну что ж, а теперь меры предосторожности. Поверх халата он надел перчатки, респиратор и спец-очки.

Пару месяцев назад одна из его молодых коллег, вскрывая пациента из маргинальной социальной среды, легкие которого были практически полностью поражены фиброзно-кавернозным туберкулезом, подхватила ту же заразу. Девчонку отправили на больничный и тут же погнали в соответствующий стационар, лечиться.

Пошли стандартные проверки персонала. Через неделю палочку КохаMycobactérium tuberculósis (лат.), па́лочка Ко́ха (МБТ, BK) — вид микобактерий, типовой вид семейства Mycobacteriaceae (прим. автора)., в очаговой форме обнаружили у одного из санитаров (работавшего в ту же смену с бедолагой палотогоанатомом). Это уже было ЧП. И пошло-поехало: череда бесконечных инспекций из разных инстанций (от службы туб-диспансера до контролеров из местного министерства здравоохранения) регулярно терзала руководство клиники (благо им, простым служителям Асклепия, это было совершенно фиолетово).

Кончилось тем, что начальство и работников местного бюро судмедэкспертизы обязали соблюдать следующие профилактические действия: срочный монтаж вентиляционного оборудования по всей системе стационара, обязательное (дважды в сутки) ультрафиолетовое кварцевание всех помещений бюро (удивительно, что такой простой и эффективный способ борьбы с заразой, положенный по закону, между прочим, не соблюдался в отделении ранее), а также обязательное использование во время работы плотных медицинских перчаток, респираторов и анатомических очков.

Неясно, сработали ли предложенные меры, только вспышек туберкулеза в их бюро (и в клинике в целом) больше не регистрировалось, пока… Бог миловал.

Войдя в секционный зал, Алекс привычно зябко поежился. Кондишэн работал вовсю. В этом помещении всегда, в любое время года, поддерживалась некомфортно бодрящая температура. Оно и понятно: на холоду риск преждевременного разложения мертвого тела гораздо ниже.

Его обонятельные луковицы ощутили легчайший, но удивительно раздражающий запах формалина, к которому он так и не смог привыкнуть за годы работы в бюро.

В огромном, хорошо освещенном зале, на центральном оцинкованном столе лежала Она.

Сделав пару шагов, Александр Катар встал, как вкопанный. Он никогда не видел ничего подобного.

В ходе опыта патологоанатома он тысячекратно убеждался, что тело после смерти значительно меняет внешность (причем — в худшую сторону), становится другим, теряет что-то (случалось, что родственники не узнавали усопших).

Вот только не в этот раз.

Расхожий литературный штамп позволил бы сравнить застывшую бледную бренную оболочку поступившей дамы с совершенной античной статуей. Но нет, изваяние, каким бы шедевром оно ни было, не выдерживало сравнения. Распростертая нимфа была гораздо привлекательнее косного куска мрамора, в ней было что-то еще, кроме телесной красоты.

Тут другое. Обнаженная девушка, лежавшая перед ним, была похожа на ангела. За годы работы прозектором он ни разу не видел столь прекрасного тела. И дело не только в материальной красоте. В мертвом существе, находящемся перед ним, чувствовалось что-то иррациональное: некая одухотворенность (хоть и парадоксально применять этот термин к трупу), аристократичность черт, благостность, побуждающая петь, летать, совершать подвиги, ну и самое главное, — некая сила, чудовищная сила. Казалось, перед ним лежит сама божественная Ева — прародительница рода человеческого.

Неизвестно, сколько он стоял бы еще, в состоянии глубочайшего эстетического экстаза, но тут вдруг громко хлопнула дверь, и в помещение ворвался, гремя лотком с инструментарием, всегда какой-то суетливый, всклокоченный, низкорослый, прихрамывающий на правую ногу дежурный санитар Яшка.

— О, привет, Валерьяныч.

— Здорóво, Егорыч, — Александр с трудом выныривал из маниакально-восторженной одури.

— Красава, да? Ей бы жить, учиться, любить, детей рожать, а тут вишь ты как…

— М-м.

А ты че застыл? — Яков метнул острый взгляд и гаденько хохотнул. — Готовишься к акту некрофилии?

— Слушай, иди… куда шел.

— Все, извини. Эт я так, шуткую. Моя сення к теще с ночевой рванула. Сам понимаешь, настроение какое. Жить хочется!

Сашка, как всегда, в подобных ситуациях, вдруг почувствовал себя виноватым:

— Да без обид.

— Ладно Саша, теперь по делу. Волосы я почти не трогал. Черепушку вскрыл аккуратно, сзади, по стандартной схеме? В чем-то еще моя помощь требуется?

— Пока нет. У тебя дел и так выше крыши, — при мысли о звуках распила черепных костей внутри что-то защемило. Шура неловко кашлянул. — Пока ты мне не нужен. Начну сам, а минут через сорок — подходи.

— Лады. Тогда я пока к морфологам метнусь, там дел полно. Протокольных стекол с десяток, наверное, приготовить надо. Если что — свисти.

На том дверь за словоохотливым коротышкой захлопнулась.

Тишина.

Усилием воли, Александр постарался избавиться от наледи сюрреалистического ступора, в котором пребывал пять минут назад.

«Что это я? Первый раз, что ли? Успокойся, идиот! Это же стандартное вскрытие», — уставившись на мокрый, уложенный кафельной плиткой покатый к центру пол прозекторской, с решетчатым сливным отверстием в центре, он потихоньку приходил в себя.

Хмельная оторопь вроде бы слетела. Мир вновь казался таким же привычным, как обычно.

Пора работать.

Скрипнув зубами, доктор крякнул и, встряхнувшись, приступил к внешнему осмотру, стараясь при этом воспринимать объект изучения не как уникальный биологический композит, а как учебную резиновую куклу-макет.

Кожа бледная, ровная, огромные миндалевидные глаза, как и положено, потускневшие. Ух! Налицо гетерохромияГетерохромия (от греч. ἕτερος — «иной», «различный», χρῶμα — цвет) — различный цвет радужной оболочки правого и левого глаза или неодинаковая окраска различных участков радужной оболочки одного глаза. (прим. автора). — редчайшее явление у человека: радужная оболочка правого глаза девушки была охряно-янтарной, (как у кошек некоторых пород), левая радужка была насыщенно-зеленого оттенка, при этом окружена тотальным субсклеральным кровоизлиянием придающим глазу вид круглого изумруда, окантованного сферой красно-черного граната.

Так, теперь слизистые оболочки: вроде бы все в норме.

Стоп!

Ничего себе! Мертвая принцесса, лежавшая перед ним, оказалась девственницей.

«Мать честнȧя! Бывает же, в 24 года, да еще с такой внешностью».

Ну что ж, а теперь вскрытие.

Он решительно взял реберный нож, и, стараясь не смотреть в лицо молодой женщины, резко, с усилием, провел клинком по грудине.

Процесс пошел. Внутри у него будто что-то сломалось. Последний флер морока слетел окончательно. Все, он врач судмедэксперт. Никаких сантиментов. Перед ним лежало очередное тело, не более того. Работать стало удивительно легко.

Пара профессиональных движений и под нажимом сильных мужских рук грудная клетка объекта раскрылась, как устрица в ресторане.

— Боже, девочка, да у тебя тотальная транспозицияТранспозиция внутренних органов (situs inversus) (также называемая зеркальным расположением внутренних органов) — редкий вариант нормальной анатомии, в котором основные внутренние органы имеют зеркальное расположение по сравнению с обычным нормальным положением: сердце находится с правой стороны, печень расположена слева, желудок справа и т. д. (прим. автора).! Да что же это такое!? Чудес все больше и больше. Будто инопланетянку препарируешь, — Алекс с ужасом представил, как ему придется помучиться с протоколом вскрытия.

Тем не менее, работа шла споро. Он уже по нескольку раз перелопатил все органы и системы пострадавшей, но, как ни старался, причины летального исхода так и не усмотрел.

Все: мозг, сердце, сосуды, печень, легкие, почки и другие органы, были в идеальном состоянии. Совершенно ни каких следов травм, онкологии и прочей фатальной гадости.

Что делать? За восемь лет прозекторской практики у него еще не было подобного.

ТАКОГО ПРОСТО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

Александр Катар, врач первой категории, стоял, тупо уставившись перед собой, будто повар, обнаруживший живой человеческий глаз в разбитом курином яйце.

«Стоп. Надо абстрагироваться», — сорвав окровавленные перчатки, и респиратор, он порывисто вышел на улицу, в больничный двор. Слава богу, там было пусто. Он был не способен поддерживать «светскую» беседу в данном состоянии.

Нервно закурив, Сашка попытался сосредоточиться.

Что делать?

С ужасом слуга Асклепия подумал: а что он напишет в графе «причина смерти»?

Катастрофа! Мистика!

«Ну а я-то здесь при чем?» — он метко швырнул недокуренный бычок в грязную урну.

Тупая растерянность сменялась холодной апатией. Эта красотка могла попасть на стол к кому угодно. Его задача — пойти и доделать свою работу. А дальше пусть начальство решает.

Зайдя в секционный зал, он сразу понял: что-то не так.

Вместо омерзительного запаха формальдегида в помещении чудесно пахло фиалками. Кожа мертвой, бывшая ранее синюшно-бледной, приобрела вдруг нежно-розоватый телесный оттенок. Но главное — глаза. Из пустых тусклых гляделок они превратились в яркие, влажные, он мог бы поклясться — живые! Из внешних углов век скудными струйками текли слезы.

БОЖЕ!!!

Неуловимое жуткое мгновение и Алекс с ужасом понял, что женщина смотрит на него.

В ту же секунду, на собственной шкуре, он буквально почувствовал смысл литературного клише: «мурашки ледяной волной пробежали по спине».

«Мне это снится? Хоть бы вошел кто-то, мать-твою…».

Бежать? Молиться? Может попытаться вступить в диалог?

Он хотел что-то сказать, но система артикуляции отказала. Более того, его члены напрочь отказывались двигаться.

«Вот и поди разберись теперь: кто из нас труп», — не к месту сострило сознание на грани истерики.

Дальше — еще веселее: рассеченное тело плавно пошевелилось и медленно приподняло верхнюю часть, оказавшись в полулежащем положении, опираясь на локти и слегка склонив голову вправо, в направлении застывшей статуи патологоанатома.

Развороченная, истерзанная, с торчащими из мышечной ткани оголенными концами ребер, наполненная посеченными скальпелем внутренними органами, грудная клетка немного отвлекала внимание несчастного от завораживающего разноокого взгляда клиентки. Может быть, именно эта деталь удерживала остатки его паникующего разума на грани сознания.

Еще одно неуловимое движение воскресающей. Легкий вздох («Как у нее это получается? Чем ей дышать, черт возьми?! Легкие искромсаны его же стараниями»).

Его взгляд мечется по сторонам, упирается в цветные оконные витражи (когда-то, это здание было пристройкой католического храма), видит, как лучи раннего заката играют на мозаичных стеклянных узорах, притягивают взор, успокаивают.

«Вот это настоящее, а то, что сзади — нереально», — врет ему спасительное подсознание.

Легкий шорох.

Алекс резко оборачивается, и видит прекрасное лицо, обрамленное гривой жестких волос молочно-перламутрового цвета, которые почти скрывают отвратительно изуродованную переднюю часть тела.

Глаза смотрят на него. Ярко-желтый горит, жжет душу, а кислотно-зеленый, обрамленный черно-красным, манит, зовет.

Он чувствует, что вот-вот подастся вперед, и тут девушка улыбается. Это не улыбка нежности, любви, торжества, насмешки, дружелюбия. Нет. Именно так улыбалась бы пятилетняя малышка, впервые увидев забавную букашку.

Загнанное измученное сердце несчастного выдало две экстрасистолыЭкстрасистолия — несвоевременная деполяризация и сокращение сердца или отдельных его камер, наиболее часто регистрируемый вид аритмий. Экстрасистолы можно обнаружить у 60—70% людей. В основном они носят функциональный (нейрогенный) характер, их появление провоцируют стресс, курение, алкоголь и др. (прим. автора). подряд, и тот кулем рухнул в глубочайшее забытье.

Глава 2
Вылупление

Тишина, глухая, ватная

Вокруг — никакой тверди, опоры. Пустая туманно-серая бесконечная трехмерная даль без краев и горизонта.

Но пространство не пусто. Вся его протяженность наполнена мириадами каких-то сизоватых частичек сферической формы и разных размеров: от просяного зернышка до фасолины. Большинство из них округлы, но некоторые, слипаясь друг с другом, образуют другие, более сложные конфигурации.

И вся эта мелочь находится в постоянном, беспорядочном, нескончаемом движении. Эта бессмысленная надоедливая толчея в густой дымке напоминает огромный рой сибирского гнуса в туманной болотистой местности.

Частички стремительно мелькают, проносятся мимо, иногда сталкиваются, порой, даже пролетают сквозь друг друга.

И больше ничего. Идеальная иллюстрация хаосу.

Откуда-то изнутри возникает уверенность, что все это длится бесконечно долго.

Время тянется, его течение ощущается почти физически.

Тупая, бессмысленная безысходность.

И вдруг!

Откуда-то из невообразимой дали, сверху (хотя, какой верх может быть в этом пространстве без единого ориентира), разрывая густое облачное марево, простирается чудовищных размеров длань. Рука, очень похожая на человеческую. Узкая, красивая, с длинными нервными пальцами (парой таких конечностей мог бы обладать талантливый музыкант, или нейрохирург).

После недолгой паузы, как бы поразмыслив, пятерня начинает какие-то пассы, сначала медленно, потом все быстрее. Пальцы мелькают в завораживающем танце, безусловно, имеющим какой-то скрытый смысл. Движения становятся более резкими, властными.

Дымка вокруг густеет, становится вязкой.

И вот происходит нечто. Целые группы разнообразных частиц, до того бестолково сновавших туда-сюда, вдруг меняют свои траектории и начинают роиться, сбиваться в многочисленные рыхлые группы, интегрироваться в немыслимую, невообразимую в своей сложности структуру. Она становится все плотнее, симметричнее, истончается, удлиняется. Еще мгновение и работа завершена. И тут он понимает, что это гигантская, бесконечно длинная (концов ее не различить вдали) двойная спираль ДНК.

Пауза.

И тут рука порывисто сгребает свое творение, и безжалостно комкая удивительной красоты молекулу, швыряет ее в колышущуюся хмарь. Это действие является как бы катализатором для происходящего в дальнейшем. Туман вздрагивает, приобретает консистенцию киселя, становится еще гуще и уплотняется, в конце концов, превращаясь в нечто, вроде глины, или пластилина.

Творящая десница сгребает часть этой массы и начинает быстро и умело лепить что-то. Минута, и получается фигура какого-то незнакомого существа. Не медля ни секунды, рука яростно сминает, ломает свое творение. В ее действиях почти физически чувствуется неудовлетворенность сделанным.

Начинается новый акт работы. Так продолжается довольно долго. Но вот, сотворив очередное нечто, длань удовлетворенно замирает. Получившийся шедевр бережно отставляется в сторону и продолжается работа по рождению очередной поделки.

Проходит время.

Творение длится и длится

Уже огромное множество глиняных созданий стоят в сторонке. Все они разные, непохожие, но в каждом чувствуется искра божественного совершенства.

Очередной акт созидания и… происходит немыслимое: только что изваянный человечек понимает, что это он — Александр Валерианович Катар.

Гигантская рука неожиданно замирает, как бы в раздумье и, приблизившись к мужчине, вдруг мягко касается его лба острым когтем. Человека скрючивает пароксизм, будто сквозь его тело проходит ветвистый разряд молнии.

Пространство вокруг начинает мерцать, золотистая дымка опускается на стройные ряды новорожденных големов и они, получив в подарок душу и сознание, оживают.

Ковчег жизни продолжает свое извечное движение по привычной орбите.

— Сашка, Сашка! — и хлесткие удары по щекам. — Очнись!

Резкий запах нашатыря привел-таки его в чувство.

«Так это был сон?».

Ординаторская, он на жесткой кушетке. Прямо над ним горой склонился Николай Петрович Кузин, тот самый дежурный по больнице, и целая стайка переполошенных сестричек. Слева стоит штатив капельницы, игла которой хищно впилась в локтевой сгиб.

— Ч-что слу…

— В обморок ты брякнулся, прямо в прозекторской, — Кузя крякнул в бороду, — чего это тебя так сплющило?

Алекс вдруг с ужасом вспомнил все произошедшее в зале вскрытий. Из-под диафрагмы нахлынула холодная паника. «Господи, неужели это было в самом деле?!».

— Эй, что с тобой. Ты побледнел, как твой клиент, — Николай Петрович бросил в сторону. — Эй, девочки, пару кубов реланиума в вену. Быстро!

Здоровяк хмыкнул:

— Ну и удивил ты нас, братец. С чего бы это вдруг? Вроде не похож на кисейную барышню.

— Я… ду…

— Да ты помолчи пока. Если что надо, потом расскажешь. Я ж вижу, толку от тебя пока мало.

Кузин потеребил ус:

— В общем так. Плюхнулся ты удачно. Травм нет, сотряса тоже. Но, тут проблема в другом: ты пролежал в активно кондиционируемом помещении на мокром ледяном полу не менее сорока минут. Налицо серьезное переохлаждение организма (только тут Саша заметил, что его заметно трясет. Правда, непонятно от чего: вторжения инфекции, или нервного стресса от пережитого). Сразу успокою, пневмонии нет, легкие на снимке чистые, но вот серьезную простуду ты подцепил однозначно. У тебя уже 38,1, а будет еще выше, поверь.

— У меня же дежурство. Я с пациенткой не закончил.

При мысли, что вновь придется приблизиться к лежащему в морге чудовищу, его заметно затошнило. Бедняга был уверен, что скорее шагнет в расстрельную комнату, чем явится на свидание к располосованной красавице.

— Какое, на хрен, дежурство? Ты сейчас до дома-то самостоятельно доковылять не сможешь. А с заменой что-нибудь решим. В конце концов, Карп Денисыч сам поработает. Давненько он к столу не вставал. Короче, госпитализировать мы тебя не будем, показаний нет, а вот дома отлежишься недельку-другую. Больничный у начмедаНачмед — начальник медицинской службы лечебного подразделения. (прим. автора). я уже оформил.

— Спасибо, Николай Петрович, за все.

— Да ладно, болезный. Свои люди. Меня, правда, тут один момент нервирует.

— Какой же?

Оглянувшись, Кузин зычно рявкнул на столпившихся медсестер:

— Ну, какого вы тут уши греете? А ну бегом по постам!

Секунда — и они уже вдвоем.

— Так что ты хотел сказать, Петрович?

— Да тут чертовщина какая-то получается. Пациентка обработана, зашита, формалином обколота, все бумаги по этому делу оформлены идеально. Поражаюсь, как ты успел сделать все это за такое малое время? Это же невозможно.

«Вот те на!» — Алекс уже не знал, чему верить. — «Зашита, обработана. Да и протокол вскрытия описан. Не понимаю», — схватился он за спасительную мысль, — «может мне действительно все почудилось? Ведь не могла же она сама заштопать себя, а потом войти в мой кабинет и описать документацию моим почерком».

— Но даже не это самое удивительное, — не унимался дежурный по клинике. — Хоть убей, не разумею алгоритма действий. Выходит, ты поработал с пациенткой, закончил, поднялся к себе в рабочую комнату, с реактивной скоростью оформил рабочие бумаги, снова спустился в секционную и ни с того, ни с сего, хлопнулся в обморок. Да, более парадоксальной ситуации я и представить не могу. Где логика?

Сашка был уже не в состоянии отвечать. Реланиум начал свое транквилизирующее действие.

— Ладно, слушай, пока совсем не вырубился, — Петрович зачастил. — Сейчас тебя отвезут домой. Неотложка уже ждет. Лекарства в пакете, рядом. Сам врач, разберешься. Каждый день тебя будет навещать аспирантка Леночка (этой дуре без тебя здесь все равно делать нечего). Ее задачи: капельницы, инъекции антибиотика, ну, и первичный уход, пока сам на ноги не встанешь. Ну, давай, удачи.

Последнюю фразу он уже не услышал, упав в глубокий медикаментозный транс.

Самым тяжелым был первый день заболевания. Обещанный сверток лекарств где-то затерялся (может в авто «Скорой помощи», на котором его транспортировали?), да и Леночка, как назло, почему-то запаздывала.

Сначала его познобило полчасика, а затем адской волной накатил жар. Интоксикация была страшная. Все тело ломало, будто его прокручивали в гигантской мясорубке, болели суставы, голова просто раскалывалась, сердце частило пулеметной дробью.

Ужасно хотелось пить, но слабость была такая, что не было никакой надежды доковылять до кухни. В таком состоянии он голову-то от подушки оторвать не смог бы.

Никогда раньше Катар не встречался с недугом подобной мощи. Накатило по серьезному. Лежа в кровати, одинокий и забытый он понимал, что без должного ухода и медицинской помощи вполне вероятно способен попросту загнуться.

С трудом двигая воспаленными глазными яблоками, он посмотрел на часы (когда же придет эта чертова аспирантка?), но не смог разобрать, который час. Перед глазами стояла пелена плотной мути, которая мешала смотреть.

Боль в голове как-то незаметно ослабла, но сменилась противной тяжестью и ужасно надоедливым жужжащим звоном в черепе.

С трудом напрягая уплывающее сознание, Алекс предположил, что его лихорадка наверняка перевалила далеко за 39, а может и к следующей отметке подбирается.

А дальше начались совсем странные вещи. В голове немного прояснилось, но как-то не в ту сторону. Он стал замечать, что воспринимает мир действительно не совсем обычно. Незаметно, как-то исподволь, стал слышаться тонкий непрекращающийся писк, и больной мог поклясться, что источник этого звука находится не внутри его головы, а снаружи, причем, где-то рядом.

Затем плавно, понемногу стала изменяться визуальная картина окружения. Тусклые маргаритки орнамента на его стареньком пододеяльнике вдруг стали ярче, налились желтым. Далее изображение совсем поплыло, цветы начали раздуваться, пышнеть и трансформироваться в крупные бутоны пионов, которые вскоре превратились в розы черного цвета. Щипы этих растений разрастались, заметно удлиняясь, перекрещиваясь, образуя жуткую колючую решетку. Причем, все это не смотрелось рисунком на ткани, это был объемный чудовищный пласт заросли. Казалось — протяни руку и наткнешься на острую колючку.

Примерно то же творилось и с обоями: безобидные бессмысленные завитки на стенах оживали ужасными, оскаленными рожами, рогатыми насекомыми и прочей дрянью.

Потолок потерял свою прямолинейность и симметрию. Он явно провисал вниз, будто плавился, как парафин. Его поверхность покрылась густой порослью мохнатой паутины, в недрах которой сновали туда-сюда мелкие, черные скорпионоподобные твари.

Окна потеряли прозрачность, став соломенно-желтыми. Теперь они напоминали огромные прямоугольные емкости с мочой.