Розы для Магистра

ОТ АВТОРА

Даже такие слова, как сифилис или гонорея произносились в стране советов с невероятной брезгливостью и большой осторожностью. Считая, что такое заболевание возникает от половой распущенности. Их старались заменить другими словами. Я уже не говорю о сексе. Это вообще была запретная тема, но каждый человек взрослого поколения знает, что во время перекуров рабочего класса или за выпивкой все разговоры в основном сводились к сексу. То — же самое касалось и инженерно — технических работников, они любили не только обсуждать секс, но и знали много пикантных анекдотов на эту тему. Мало того, многие гордились своими новыми победами, на женском фронте. Молодёжь постигала азы секса не в школе и не по книгам, а на улицах от старшего поколения и обязательно в искажённой форме, что не редко приводило многих несовершеннолетних на скамью подсудимых за свой дворовый половой ликбез. А в высших кругах совсем неуместно было публично разговаривать на эту тему, — статус интеллигенции не позволял. Думаю, не ошибусь, что скажу: Мало было руководителей, у кого бы в запасной обойме не находилось несколько прелестных любовниц из подвластных ими предприятий. Все мы люди и ничто человеческое нам не чуждо. И что сейчас говорят, что у нас не было раньше секса, это в корне неверно. Секс был, есть и будет! Только в советские времена, его пытались заглушить лозунги высокой нравственности, где скучно отражались слоганы морального кодекса строителя коммунизма, — отчасти позаимствованного коммунистами у опальной церкви. Но естество трудно удалить из сознания человека. Активный народ не хотел жить ни по канонам церкви, ни по заветам Ильича. Они жили по своим интересным и многогранным правилам. Хотя надо сказать, что миллионы людей в какой-то степени за свою объёмную любовь серьёзно пострадали не только от партийных комитетов, но и профсоюзов, — считавшейся тогда школой коммунизма.

Эта книга полностью о любви, и написана она под острым соусом. В ней подробно описаны сцены не только классического, но и нетрадиционного секса с ненормативной лексикой. Поэтому прошу читателя, относится к некоторым словам как, к фольклору экспрессивных выражений? И не возмущаться выбранному мною жанру. Есть же магазины для взрослых, а почему не быть и книгам?

Бабье царство

Карусель = Поцелуи

Анатолий Романович Магистратов не был счетоводом женских побед. Он просто всю жизнь любил красивых женщин отдавая им свою страсть одинаково, никого при этом не обижая. Предпочтение больше отдавал истосковавшимся по мужской ласке неудовлетворённым персонам. Эти дамы до последнего дыхания платили ему взаимностью отдавая всю свою неизрасходованную страсть. За, что он их боготворил. Впервые он познал вкус сладострастия, когда ему исполнилось двенадцать лет. Тогда мальчишкой в зимний вечер, когда родителей не было дома, они со старшим братом привёли в квартиру соседскую девицу Фаю Серову, жившую этажом ниже. Она за свою половую скороспелость и раннюю развратность успела побывать в бессрочной колонии для несовершеннолетних преступников. …Они сняли с неё костюм с начёсом и, разложив её на колченогой старинной кушетке, где познакомились впервые с органами которые на уроках анатомии они не проходили. Испытав, приятные ощущения, маленький Толик сделал для себя богатый вывод, что лучше сексуальных отношений с противоположным полом, на свете ничего не существует. С Фаиной ему в дальнейшем приходилось не раз проходить курсы молодого завоевателя дамских сердец, пока её не отправили в Кустанайскую область, покорять целину. У него тогда после близких отношений с соседкой появилась цель, оплодотворить в своём классе всех понравившихся ему девчонок, на которых он за уроками долго и незаметно наблюдал. Он понимал, чтобы себя влюбить в них, нужно всегда и ежедневно чем-то отличаться перед ними, будь это урок труда или математики. Для него это не имело значения. Первым решить контрольную работу и дать списать тому, кто не смог справиться с заданием. Или пробежать шестьдесят метров на физкультуре быстрее всех. В переменах, можно было даже подраться с каким-нибудь известным школьным хулиганом и выйти победителем. Он уже знал от брата, что красивые девчонки любят только лидеров. Он начал посещать спортивную секцию лёгкой атлетики и штудировать взрослую литературу, которую украдкой от родителей читал, когда их не было дома, или ночью с карманным фонариком шуршал под одеялом. Главными его литературными идеологами были Бальзак, Стендаль и Эмиль Золя. Он скрупулёзно дочитывал книги от начала до конца и всегда записывал умные высказывания авторов, чтобы после можно было блеснуть перед девочками своей эрудицией. И это вскоре возымело действие, на его одноклассницу Нину Плеханову, которая жила одна с матерью. Мать у неё работала кастеляншей общежития и домой приходила поздно, а иногда и совсем не появлялась, полагаясь на сознательность дочери. Плеханова, как завороженная стала ходить всегда за ним и поджидать Толика у подъезда в неурочное время. Он это заметил сразу, но в свои мальчишеские объятия не спешил её заключать, боясь последствий. К тому — же ещё одна одноклассница Марина Сухарева отличница и пианистка из интеллигентной семьи тоже кидала в его сторону не пустые взгляды. И он чувствовал её интерес к себе, но опасался папу, занимавшего пост начальника милиции. Из класса Маринка Сухарева всех больше нравилась ему. У неё были чёрные настоящие кудри, и под носом красовалась небольшая родинка, которая придавала ей особую пикантность. Некоторые учителя называли её ягодкой. Она действительно была похожа на неё, особенно тогда, когда поверх ученической формы надевала кофты ярких тонов. Маринка сама пересела к Толику за парту в конце зимы и постоянно угощала его сушёными бананами и коржиками. Но классный руководитель, обнаружив эту перемену, рассадил их на прежние места, подсадив к ним отстающих ребят. Обычно вся их дружба заключалась только в стенах школа. За пределами школы они из-за занятости почти не встречались. …Это было в восьмом классе, они с Сухаревой дежурили и остались после уроков убирать классный кабинет. Не заметно он скинул перед Мариной с парты на пол учебник истории, из которого выпали вырезки артисток и женщин из модных журналов. Сухарева быстро подняла пачку с пола и с любопытством начала разглядывать женщин, некоторые из которых были полуобнажённые.

— Ничего хорошего, — фыркнула она, — я не хуже их.

— Может быть, — сказал ей Толик. Но ты свою красоту, как монашка носишь под школьной формой. А на физкультуру ты давно не ходишь, опасаешься, свои музыкальные пальчики повредить. Поэтому сопоставить с ними я тебя не могу, — после чего он заложил картинки, обратно в учебник истории.

— Хм, подумаешь мне красавицы. Я вырасту, и меня будут печатать в журналах и показывать по телевизору.

Она взяла швабру и засунула её в дверную ручку так, что из коридора невозможно было открыть дверь.

У Толика ёкнуло сердце, и голова приятно закружилась от предчувствия, что Маринка пай девочка может сейчас изобразить неожиданный и экстравагантный номер. Сухарева после того, как прикрыла дверь, подошла к парте открыла учебник истории и спросила:

— Какая женщина, тебе всех больше нравится, выбирай?
Толик не раздумывая, выбрал Софию Лорен обтянутую в чёрный корсет:

— Вот она, самая что ни наесть лучшая, — дрожащим голосом произнёс он.

— Большеротая с длиной шеей, и неправильной формой черепа, — сделала она заключение, — если её постричь наголо, то её голова будет похожа на яйцо или финик. Вульгарности ей не занимать, но актриса она хорошая, я это признаю.

— Нормальная голова и должна быть похожа на яйцо, а не на тыкву, — сказал Толик, — а то, что у неё роли такие похабные, так за это её и любят мужчины и ненавидят женщины, которым не дано быть такой очаровательной. От неё исходит сказочное обаяние и необъяснимая загадочность. Она смела в своих ролях, за все эти её божественные качества, я её обожаю. Он перевел взгляд на Сухареву и продолжил: — Ты Маринка красивая девчонка, как и твои смоляные кудри, но в тебе мало свободы почему ты не можешь быть такой раскованной, как Нинка Плеханова. Хоть тебе родители и купили такой же кожаный портфель, как у неё, вы всё равно два больших различия между собой. Тебе за ней не угнаться, поэтому к ней все мальчишки и липнут, а не к тебе.

— Это у меня мало свободы? — вспыхнула она, — смотри Толя, мои ноги не хуже, чем у твоей Софии Лорен и Плехановой?
Она высоко задрала подол школьный формы и повернулась к однокласснику задом, показав ему сформировавшие уже не детские ножки, облачённые в капроновые чулки и чёрные маленькие трусики, облегающие на её миниатюрной попке. Не отпуская рук от подола формы, Марина близко подошла к Толику и неумело поцеловала его в губы. От чего он немного смутился, но быстро взял себя в руки:

— Маринка, а ты целоваться не умеешь, — сказал он.

— А я кроме родителей и своего плюшевого мишки ни кого в жизни не целовала, а ты с кем-нибудь, целовался? — спросила она.

— И не раз, меня одна взрослая девчонка ещё в двенадцать лет научила этому приятному искусству.

После чего он посмотрел в окно и, убедившись, что они не доступны взорам посторонних глаз, прижал крепко её к своей груди. Она тяжело задышала и закрыла глаза. Он понял, что Марине сделалось приятно, и поцеловал её в засос. Она отпустила руки от подола и обвила его шею. Толик почувствовал вкус сушёных бананов на её губах и жаркое полыхание горящего лица.

— Ты меня научишь так целоваться? — спросила она, когда он оторвался от её губ.

— Хоть сейчас, — тяжело задышал Магистратов.

— Нет, сейчас я не могу, я вся горю, — она приложила свои ладони к лицу. — И место неподходящее для обучения, — отказалась Марина. — Давай завтра после уроков приходи ко мне, и мы продолжим эту процедуру, только никому не рассказывай? — предупредила она его.

— Ты что, за кого меня принимаешь? — не смотря на неё сказал он. — Я же понимаю, что о таких вещах дозволено знать, только двоим, тебе и мне. И он потянулся к ней.

— Магистратов, только быстро меня поцелуй, а то нас здесь застукают, тогда позор на всю школу будет. Из комсомола обязательно выгонят и вместо аттестата нам выдадут волчьи билеты.

— Я согласен на такое наказание, лишь бы тебя целовать ежедневно, — с хрипотцой в голосе произнёс он и вновь впился в её губы.

Толик вновь почувствовал, её пахнущие бананами уста и после того, как поцеловал её, он не хотел выпускать Маринку из своих объятий и прижался своей щекой к её лицу. Он ощутил прикосновение её длинных ресниц, которые учащённо щекотали его лицо.

— Толик хватит? — затрепетала она, — прошу тебя, не надо больше? Давай дождёмся завтрашнего дня, я боюсь здесь заниматься этим.

После чего она схватила свой портфель и выбежав из класса, крикнула ему:

— В парке за карусели деньги платишь, а за поцелуи убирай класс вместо меня.

Толику пришлось одному заканчивать уборку класса в этот день.

Это будет круче поцелуев

Придя, домой из школы он старался не смотреть на мать и брата. Ему казалось что по его лицу можно было понять состояние его души. Где было отпечатаны его поцелуи с Маринкой Сухаревой. Он сразу сел за выполнение домашнего задания по геометрии, но доказывать теорему ему мешали сумбурные мысли. Он отложил геометрию и достал учебник истории. И здесь новый материал не лез в голову. Он понял причину, которая мешала ему выполнить домашние уроки. Ему нужен был контакт с девочкой, но Азы не было рядом, и самой доступной для него могла сегодня быть только Плеханова, которая наверняка сейчас толкается около его подъезда, а может даже в самом подъезде с подружками под лестницей сидит. Оставив открытым учебник истории на письменном столе, он положил в пустой спичечный коробок две горошины аскорбиновой кислоты, оделся и вышел из квартиры. Спускаясь по лестничной клетке, он услышал знакомый смех Плехановой. Она действительно сидела в подъезде под лестницей с Лизкой Мочаловой, которая жила по соседству с Толиком. Мочалова училась в вечерней школе, и у неё был взрослый парень Мишка Кисель, который служил в это время в армии. Они сидели на доске, опорой, которой служили кирпичи и ели конфеты батончики.

Толик, хочешь конфетку? — спросила Лизка.

— Давай съем одну, — протянул он руку к кульку.

Не разжёвывая, проглотив батончик, он безразлично посмотрел на девчонок:

— Ерунда ваши конфеты, — сказал он, — вот у меня конфеты есть, вы таких сладостей, точно никогда не ели, и даже не знаете, что такие конфеты существуют в природе.

— Хвалишься, а почему не угощаешь? — спросила Плеханова.

— Я бы тебя угостил, а Лизке ни за что не дам, — сказал Толик.

— А почему? — спросила Лизка.

— Ты матери моей всё проболтаешь, — произнёс он ей шёпотом на ухо.

— Ты Толик о каких-то сверхсекретных конфетах нам рассказываешь, — засмеялась Лизка, — я с твоей матерью никогда и ни о чём не секретничаю. Это они с моей матерью обо всём судачат, — неси свои конфеты сюда? — сказала она.

— Не в этот раз. — Мне сейчас некогда, — спасовал он. — Я вообще — то Нина к тебе направился. Мне транспортир срочно нужен, который ты у меня на геометрии сегодня взяла и не вернула. Сходи домой, а я тебя здесь подожду.

— Нет уж фигушки, я назад возвращаться назад не буду, — воспротивилась она, — если хочешь, то пошли со мной, или завтра в классе отдам.

— Я бы подождал, но мне он сейчас нужен, — сказал Толик. Этого Толику и надо было. Он хоть и тяжело вздохнул, но идти с ней домой охотно согласился.

Плеханова открыла обитую дерматином дверь английским ключом и впустила Толика в квартиру, не забыв поднять кнопку предохранителя замка, что не ушло от зоркого взгляда Толика.

— Раздевайся, я тебе новую пластинку сейчас поставлю, — сказала она. Толик молча, разделся и прошёл в небольшую комнату, где в углу стояла радиола Рекорд, на которой не большой горкой лежали граммофонные пластинки.

— Давай вначале транспортир, а то забудем за музыкой, — сказал он.

— Если у тебя память дырявая, то я не забуду, — защебетала она, ставя пластинку, в исполнении армянского музыканта и певца Жан Татляна. Толя, а про какие конфеты волшебные нам с Лизой рассказывал? — внезапно спросила она.

— Эти конфеты для взрослых, — начал объяснять он, — для тех, у кого бывают жизненные невзгоды и расстройство в половой сфере.

— А где ты достал эти конфеты?

— Лёва аптекарь из-за границы привёз и мне две горошинки дал для пробы.

— И ты, значит, решил меня угостить своей конфеткой, — смеялась она.

— Нин хочешь, вместе по одной съедим? — предложил он. — Посмотрим для любопытства их действие?

— Это любопытство мне дорого может обойтись. Но я согласна с условием, что ты никому не расскажешь.

— Ты что, — я же не враг сам себе, — уверял он её.

— Доставай свои конфетки? — смело сказала она. Толик из брюк вытащил спичечный коробок и дрожащей рукой вытащил оттуда маленькую горошинку аскорбиновой кислоты:

— Держи, не урони только, а то закатится, под плинтус, тогда пиши — пропало. Точно не найдём, пока полы не вскроем. Её нужно проглотить, запивая водой. Опрокинув коробку с оставшейся горошиной себе на ладонь, он бросил себе её быстро в рот. — Давай воды неси? — сказал он Плехановой, — чего смотришь?

— Твои конфеты похожи, на те, что нам в начальных классах раздавали врачи, — сказала она и пошла на кухню за водой.

— Все таблетки почти похожи, как близнецы друг на друга, — доказывал он ей, — думать надо? — это же медицина.

Она принесла ему в гранёном стакане воды из кухни. Он выпил полстакана и протянул остатки ей. — Я на кухне выпила свою конфетку, — расширив глаза на одноклассника, сказала она, — а что дальше будет?

— Будем ждать, когда нас потянет друг к другу, — сказал он со знанием дела.

— Толик, а меня уже магнитит к тебе, — прошептала она.

— Уже, — удивился он, — тогда давай целоваться, чтобы магнитило ещё больше.

Он понимал, что хоть его язык и геройски вёл себя в эту минуту, но состояние было ещё робким, и побороть своё внутреннее смущение он мог, только отдав инициативу в руки смелой Плехановой.

— Веди меня к целовальному месту? — закрыв глаза, он протянул ей свою руку.

Но она взяла его за две руки и усадила на свою неубранную кровать. Целовать первой начала она Толика. Умело, бегая своим маленьким язычком по его рту, она довела себя и его до критического момента.

— Ты мне Толик всегда нравился, ещё с пятого класса, — сказала она. — А твоя таблетка мне ещё больше прибавила любви к тебе!

— Ты мне тоже Нина нравишься, и я сейчас от твоих прикосновений в тумане нахожусь. Мне и глаза страшно открывать. Я боюсь, что открою их, и всё пройдёт мигом, как скоротечный сон. Со мной ничего подобного никогда не было, — колеблющимся голосом говорил он ей, держа на её девичьей груди свою руку.

— Мои глаза, как и у тебя, закрыты, я тоже первый раз это делаю. Давай не будем их открывать и разденемся, будто мы слепые? — предложила она. Когда они разделись, на ощупь залезли под домотканое одеяло, и прижались своими горячими телами друг к другу, Плеханова громко вскрикнула и резко отстранила Толика.

— Всё случилось Толечка, я стала женщиной, а ты мужчиной, — открыв глаза, держала она большой кусок ваты в крови перед лицом своего одноклассника.

— Нет мы пока с тобой не мужчина и не женщина, так как не испытали вкус неземного блаженства, — сказал он с досадой.

Раньше он почему-то считал, что Плеханова уже пробовала мальчиков, которые постоянно вились перед ней.

— Не спеши? — я пойду, вымоюсь и мы с тобой вместе на небо полезем.

— Хорошо иди, а я закрою глаза и буду ждать тебя, а мать твоя не придёт случайно? — испуганно спросил он.

— Нет, она на пять дней уехала в Ленинград на экскурсию, и приедет только после восьмого марта, — успокоила она его.

— Тогда иди быстрее в ванную. После ванной их юные тела вновь соединились, и Толик достиг своей цели, не поняв, достигла ли того — же Плеханова. Но по температуре её тела, он догадался, что плохо от скоротечного секса ей не было.

— Я теперь понимаю, почему мне мама говорила, какое большое счастье быть женщиной, — еле ворочая языком, проговорила она. — Мама мне говорила, что вначале может болью отозваться шаг к женскому совершенству, а потом пойдут ежедневные праздники, от которых голова кругом будет идти. Ты только никому не рассказывай о нашем с тобой сближении? — повторила она свою просьбу.

— Я, что на придурка похож, — буркнул Толик.

Он подозрительно на неё посмотрел и тихо спросил:

— Нин, а где ты так целоваться классно научилась?

— Этому меня твоя соседка Лиза научила и видала, как мою маму тайком целовали разные мужчины в общежитии. После этого у меня разогрелся интерес, почему людям хорошо бывает, когда они целуются, скрыто, чтобы их никто не видал.

Дразнить женщину опасно

На следующий день в школе, ни Толик, ни Плеханова друг к другу не подходили. Они были, словно чужие, будь — то с ними и не было перед этим днём интимной близости. Толик такое поведение со стороны Плехановой расценивал, как конспирацию и был рад, что она его освободила от лишнего обращения к ней. Ни транспортира и вообще ему ничего не надо было от неё. На последнем уроке литературы ему на парту упала записка. Развернув, её он прочитал.

Магистратов!
…После школы жду тебя у себя дома. Я тебе исполню свой романс «Очарование», к которому слова и ноты сама написала. Ты будешь первым, перед кем я его исполню. Мои родичи утром уехали в область, на торжественный вечер, посвящённый восьмому марту, и я буду дома одна воодушевлённо ждать тебя. Марина.

— Пошла волна конспиративных встреч, — подумал Толик, — и на обратной стороне записки написал:

…Обязательно буду и твой романс «Очарование» согласен слушать вечно, обняв тебя за плечи.

Толик.

Свернув записку в трубочку, он отправил её назад Сухаревой по воздушной почте. С нетерпением он дождался конца уроков и без оглядки бросился переодеваться домой. Дома в это время никого не было. Он вначале примерил новый костюм с бабочкой, который ни разу не одевал, но посмотрев в зеркало, передумал и облачился в спортивный костюм. Взяв со старого рояля, хрустальную вазу, он завернул её в слюдяную бумагу и уложил в спортивную сумку. На выходе из подъезда он столкнулся с Плехановой:

— Куда это ты направился? — заносчиво спросила она. Не ожидавший такой встречи, он оторопел. Посмотрев на Плеханову, он увидал у неё в руках портфель.

«Дома ещё не была, — подумал он, — знать следила за мной от школы».

Плеханова смотрела на него с явным недоверием.

— Я в спортзал в двадцать вторую школу пошёл. У нас матчевая встреча сегодня с ними по баскетболу, — соврал он.

— Ну — ну, иди, только смотри не промахнись мячом, а то опозоришься, смеяться потом будут все, и ноты не перепутайте с Сухаревой на баскетбольной площадке, — сказала она зло, и круто развернувшись, пошла к своему дому.

«Странно, откуда она узнала про Сухареву? — подумал он, — наверное, видала, как мы с ней перекинулись на литературе записками. Неосторожно я поступил, нельзя было расстраивать Плеханову. Как бы она со зла чего не натворила с собой. Были случаи в городе, когда девчонки из-за любви вешались на петле. А может у нас с ней любви, и никакой не было, а просто праздное любопытство к противоположному полу», — успокоил он себя и зашёл в жёлтый дом на улице Герцена, где жила одноклассница Марина.

Тогда он не подозревал что, переступая порог этого дома, он идёт прямым ходом к большим неприятностям и своему юношескому позору, которым его одарит школа и комсомол. И винил он в этом только себя, считая, что все возникшие неприятности на пустом месте не возникают. И что только он лично является главным автором всех своих неприятностей. …Марина в этот день, не будет ему исполнять свой романс. Она покажет ему мамины книги по гинекологии, о существовании которых он и не подозревал. Сама же Марина в отношении секса была теоретически намного опытнее Толика, хоть на поверке и оказалась девочкой. Она не вскрикнула от первой женской боли и не напугалась при виде алой крови у себя в промежности. Испуг к ней пришёл, когда она открыла при Толике свой портфель, чтобы они на записке оба поставили число и свои автографы в тот день седьмого марта, когда они стали взрослыми людьми.

— Это не мой портфель, — заплакала она. — В раздевалке мы с Плехановой нечаянно обменялись, наверное? Что теперь будет, если она найдёт нашу записку? — вытирая пальцами слёзы, говорила она. — Плеханова болтушка, она непременно растреплет всей школе об этом и если слух дойдёт до моих родителей, я представляю, какая катастрофа может произойти в нашем доме.

— Не бойся Марин, — успокаивал её Толик, — я сейчас возьму твой портфель и обменяю его у Плехановой на твой портфель. И почему ты думаешь, что она обязательно должна найти записку там? — спросил он.

— Записка лежит в кошельке, и она без раздумий заглянет в него. Тебе к ней не надо идти, — будет только хуже. Я это знаю, потому что вижу, как она открыто, бегает за тобой. Пойду я к ней сама и скажу, пускай она забирает кошелёк с деньгами себе, а записку отдаст назад. А может она, и в портфель не заглядывала, и не подозревает, что мы с ней обменялись случайно? — обрадовалась она внезапно пришедшей ей мысли. Но Толик был другого мнения на этот счёт. У него не выходили из головы слова Плехановой.

«Не перепутайте ноты с Сухаревой».

Его тревоги были не напрасными, девятого марта на уроки не пришла Плеханова, но зато появилась её мать с портфелем Сухаревой. Первым уроком была по расписанию история. Плеханова вошла в класс, поздоровалась с учителем — старой девой, Верой Георгиевной, и спокойно повернувшись к классу, заявила:

— Ребята, Нина Плеханова в вашу школу ходить больше не будет, — открыла она портфель Марины и, вытащив оттуда небольшой газетный свёрток, продолжила: — По причине, того, что ученик вашего класса Магистратов, сломал ей шестого марта целку.

Она развернула газету и показала всему классу запекшую кровь на вате. Плеханова не понимала, отчего весь класс зашёлся от неудержимого смеха, и почему Вера Георгиевна напористо, почти толкая, выпроваживала родительницу из класса.

— Ничего смешного в этом я не вижу, — отстранила она от себя Веру Георгиевну. Затем подошла к парте Сухаревой, положив перед ней её портфель, сказала:

— Тебя девочка это тоже касается, этот пай-мальчик способен сотворить и с тобой гнусный поступок. Не смотри, что он из богатой и важной семьи. Все богатые думают, что им всё дозволено. Но это не так, я сегодня — же пойду к твоему отцу напишу заявление и отдам ему записку, какие вы пишите друг другу с этим супчиком.

— Дура рыжая, — крикнул вгорячах на Плеханову Толик и выбежал из класса.

…После этого случая он не будет больше членом комсомола и не сядет за парту в этой школе. Это было ЧП крупного масштаба, о котором впоследствии долго будет ходить молва по городу, до тех пор, пока в одной из школ группа подростков не изнасиловала девятиклассницу. И только тогда постепенно о нём забудут школы, но не школьницы с которыми он множество раз, ходил за диким луком в заливные луга. А после прихода матери Плехановой в школу, её дочь и Толика пригласят на комиссию по делам несовершеннолетних, где Плеханову определят учиться в СПТУ, на судового повара в город Рыбинск, а его переведут в школу рабочей молодёжи.

Сухареву после восьмилетки родители отправят учиться и жить в Ригу, где жили её бабушка и дедушка. Так впервые Толик пожал плоды женского коварства и понял, что дразнить женщину опасно для здоровья.

Два пирожка с мясом

— Я не хочу яблока, купи мне лучше два пирожка с мясом, — говорила она Толику в зале ожидания небольшого железнодорожного вокзала провинциального городка.

— Сейчас куплю, но вначале скажи, как тебя зовут? — спросил он у обаятельной брюнетки, одетую в красноё лёгкое платье. На ногах у неё были красивые босоножки тоже красного цвета, которые она постоянно протирала носовым платком. — Маша я Ганина. Хочешь, паспорт покажу, если не веришь? — приятно улыбалась она.

— Верю Маша, но паспорт мне не к чему, я — же не милиционер, а всего на всего скромный служащий ВТОРЧЕРМЕТА.

— И кем ты там служишь скромник, на своей свалке?

— Весовщиком, — коротко ответил он.

— С такой профессией наверняка у тебя в кошельке найдутся деньги, чтобы купить мне два пирожка с мясом, — напомнила она ему, что хочет кушать.

— Извини, я заговорился и забыл о твоей просьбе, — вскочил он с кресла.

Он принёс ей из буфета два пирожка завёрнутые в салфетку и бутылку ежевичной воды. Всё это она быстро поглотила. Толик понял, что эта девушка давно ничего не ела. Она положила носовой платок в сумочку, которым протирала танкетки и достала другой, чистый платок, и им вытерла руки и губы.

— У тебя Маша, что на все случаи жизни носовые платки имеются? — спросил он.

— Я платки никогда не стираю и выкидываю их по мере загрязнения, — ответила она.

— А трусики ты стираешь свои, или тоже выкидываешь по мере загрязнения?

— Эх, мужики, вы все одинаковы, — добродушно улыбнулась она. — Если тебя интересует, в них ли я сейчас нахожусь, то могу откровенно сказать. Нет, мои ажурные трусики на данный момент в единственном числе лежат у меня в сумочке. И им не плохо бы было познакомиться с водой и стиральным порошком. Если ты мне сможешь предоставить место для стирки моей маленькой, но важной части исподнего белья, то я тебе буду очень благодарна.

— С этим вопросом я думаю, мы уладим, но с условием, что там ты не должна находиться больше суток. Так — как у меня в ближайшую пятницу состоится свадьба и эту квартиру мы сняли вместе с моей будущей женой у бабушки моего лучшего друга Сени Миндаля. Завтра мы намерены туда завозить мебель и приводить квартиру в порядок. То есть готовить её к семейной жизни молодожёнам. Понятно тебе?

— Я всё поняла и долго не задержусь, — пообещала она.

— Тогда поехали? — сказал ей Толик.

— На автобусе или на электричке?

— На машине.

— У тебя, что своя машина есть у такого молодого? — удивилась она.

— Родители к свадьбе подарили, — пояснил он.

На новом москвиче они поехали по жаркому и пыльному городу, петляя по закоулкам и улицам дореволюционной архитектуры.

— Дождя бы сейчас не мешало, — сказал он.

— Если бы был дождь, то я бы к тебе и на постирушки напрашиваться не стала. Я не знаю, где у вас в городе водоёмы есть, можно было там всё сделать.

— Я понял, что ты не местная, а как тебя к нам занесло? — спросил Толик.

— Обычное дело, поругалась с мужем в пух и прах. Он у меня военный в Ветлуге служит. Забрала документы, оставив весь свой нажитый гардероб в его финском домике и села на электричку. Назад я не вернусь больше к этому тирану.

— А как — же родители твои, они же тебя искать будут?

— Меня не будут, у меня из родных один отец остался, который в Майкопе живёт в примаках у своей новой жены. Пока он в силе обо мне ни разу не вспомнил и ни одного письма не написал.

— Тяжело тебе придётся, дальше жить. Ты так опрометчиво поступила, что приехала в чужой город, где нет ни знакомых, ни родных.

— Почему у меня сейчас ты знакомый и один водитель на цементовозе есть. Правда не знаю, как его зовут, и тебя тоже, — засмеялась она.

— Меня Толиком зовут, друзья называют Магистр, — фамилия у меня Магистратов, — объяснил он ей. — А с шофёром машины ты видимо сильно увлеклась, что забыла имя спросить?

— Глупый, я приехала поздно и пошла по городу, гулять. Вышла на трассу, где нет совсем домов. Босоножки держала в руках и шла по бетонке босиком. Догулялась до тех пор и не заметила, как начало рассветать на улице. Опомнилась, когда около меня остановился этот цементовоз. Водитель в окошко мне кричит:

«Красавица, ты, что пастушка волчьей стаи?»

— Я подумала, что шофер решил приклеиться к одинокой женщине идущей босиком ночью по трассе, и отмахнулась от него. Мало того обозвала его пылевозом. А он дверку машины открывает и говорит мне:

«Оглянись назад?» — Я обернулась и обомлела сзади меня по пятам шли два волка. Не помню, как я оказалась у него в кабине. Помню только пузырёк с нашатырём перед лицом и помню, как он по моей просьбе подвёз меня к вокзалу. Вот и всё моё с ним знакомство.

— Да волки у нас тут водятся, потому что леса кругом, — сказал Толик.

Они подъехали к трёхэтажному со старой архитектурой дому, окружёнными вокруг зелёными насаждениями.

Толик остановил машину под вишнями, на которых багровыми гроздями свисали её переспелые плоды.

— Я вишни ужасно хочу? — потребовала она, не вылезая из машины.

— Будешь есть её прямо из окна, — сказал Толик, — это окна моей квартиры, — показал он на два голых окна, закрытые на половину газетами.

— Удобно лакомиться из окна, и дворик ваш хороший, — оценила она уютное местечко. — Мне здесь нравится! Я люблю старые строения, потому что в каждом кирпичике заложена историческая капелька, — задумчиво произнесла она.

Толик внимательно посмотрел на неё и подумал, что эта девушка не похожа на тех с вокзала с лёгким поведением, которые отдаются в такси первому встречному за договорную плату.

— Да здесь действительно красиво и удобно жить. Рынок за домом и городской парк рядом, — произнёс он.

Он привёл её в нежилую квартиру, где повсюду стоял запах прели, и кроме старого кованого сундука и разваленного на кухне стола из мебели ничего не было.

— По обстановке вижу, что я тебя не за того приняла на вокзале, — сказала она.

— Почему?

— Я думал, ты из тех сердцеедов, кто на вокзалах промышляет случайными знакомствами.

— Нет, я туда сегодня попал чисто по работе. Отец послал меня оформить отправку вагона с ломом. Обычно этим делом у нас занимается другой человек, которого сегодня нет на работе.

— А кто у тебя отец?

— Мой самый главный начальник.

— Всё ясно, откуда у молодого весовщика, новая легковая машина, — сказала она.

— А ты не задавайся такими вопросами? Иначе у тебя на концах губ будет появляться кислота, после чего на твоём красивом лице будут навечно отпечатываться кривые мрачные складки.

— Ёмко говоришь, Толик. А тебе, интересно, сколько лет? — взглянула она с любопытством на него. — Наверное, как и тебе двадцать один.

— Ошибаешься, мне двадцать восемь вчера исполнилось, — сказала она и прошла в ванную.

Проверив там воду, она вернулась в комнату:

— Прекрасно! Вода есть горячая и холодная, если бы ещё шампунь и кусочек полотенца в этом доме были, совсем бы, как в бане стало.

— Может тебе и перину с подушкой привезти сюда? — с наигранным сарказмом, спросил Толик.

— Если у тебя есть такая возможность, то я возражать не буду. Вези, пожалуйста?

— Ладно, жди меня? — сказал он, — я скоро вернусь. Чувствуй себя свободно, кроме меня здесь никто не появится. Хозяева живут в деревне. Но на всякий случай дверь никому не открывай, — предупредил он её.

Доступ к телу

Толик поехал к своей будущей жене Ольге домой. Там забрав у матери приготовленную часть её приданого имущества, с постельным бельём, он погрузил в машину и повёз всё на съёмную квартиру. Не забыв по пути купить шампунь, бутылку Каберне и закуски. Её он застал сидевшей на сундуке.

Поджав под себя ноги, она положила свой подбородок на коленки и равнодушно смотрела на втиснувшего с матрасом в квартиру Толика.

— Зачем это? — спросила она, — я же пошутила. Мне ведь только помыться и простирнуть своё нижнее бельё нужно и всё. А обременять тебя своими просьбами, я не намерена. Я покину, эту квартиру через пару часов.

— Ты не думай, что я только ради тебя это всё привёз. Завтра здесь, полная квартира мебели будет. А постельное бельё, приданное моей жены. Мне его так и так сюда доставлять надо было.

— Лучше бы порадовал, женщину и без вреда солгал слегка, что такую приятность делаешь для меня, а ты сразу оправдываться начинаешь, — покачивала она пикантно головой. — Несмышленый ты ребёнок Толик. Хотя можешь больше мне ничего не говорить. Я знаю, что ты для меня всё это сделал. А если не так, то ты бы меня и не привёз сюда.

…Толик от неожиданности бросил матрас на пол и стоял, перед ней, как завороженный с кипой постельного белья.

— Я смотрю тебе трудно угодить. Ты лучше молча, воспринимай, что тебе даёт гусар? — сказал он ей.

Она встала с сундука и, взяв у него из рук постельное белье, положила его на сундук:

— Не обижайся на меня благородный Магистр? Все женщины должны быть чуточку капризные. Если они лишены такой изюминки, то будут, скорее всего, походить на мужчин.

— Странное у тебя суждение о женщинах, где ты этого набралась? — спросил у неё Толик.

— В библиотеке. Я окончила библиотечный техникум и в военном гарнизоне работала библиотекарем. Она подошла к окну и открыла одну из створок. В комнату сразу ворвался с запахом вишни прохладный воздух, который притупил запах годовалой прели. Толик подошёл к ней, и жадно вздыхая свежий аромат вишнёвого запаха, спросил:

— С тобой, наверное, опасно разговаривать, хотя я тоже немало книг прочитал за свою жизнь.

Она с любопытством взглянула ему в лицо, будто перед ней стоит не человек, а редкий фолиант.

— Мне кажется, что молодёжь сейчас мало читает, — промолвила она. — И кто твои любимые писатели?

— Трудно отдать кому — то предпочтение. Мне многие нравятся. И Бальзак и Золя. А так — же Стефан Цвейг с Фейхтвангером.

— Выходит ты лирический человек? — подняла она кверху черные ниточки бровей.

— Почему ты так решила?

— Этих писателей объединяет классический стиль их пера. Они влекут своих героев к столкновению страстей, и копаются в людских характерах по теории схожей с Фрейдом, заглядывая в самые тёмные закоулки души человека.

— Я могу с тобой поспорить, что ты не права, хоть ты и профессиональный библиотекарь, — возразил Толик.

— Интересно Толик. Тогда излагай свою мысль, в чём я не права?

— Фрейд составлял свои психоанализы по их книгам, так — как они все значительно старше его, за исключением разве, что Цвейга.

— Я тебе не говорила, что они создавали свои книги именно с трудов Фрейда. Я тебе сказала, что есть схожесть с ним. Всё равно я поняла, что с тобой есть о чём поговорить. Но я сюда пришла не читательскую конференцию устраивать с тобой, а помыться и постираться. Давай мне полотенце? — протянула она руку к постельному белью, — я пойду в ванную.

— Полотенца я ещё не принёс, они в машине и шампунь тоже.

— Так иди быстрее за ними? — сказала она.

Толик сбегал в машину и принёс все остатки вещей, прихватив вино и закуску. Она бросила беглый взгляд на плетёную авоську, где хорошо просматривалась бутылка вина и закуска.

— А это что, освежитель после бани? — показала она на пакет.

— Зачем спрашиваешь о том, что знаешь? — сказал ей Толик.

— Ты прав, не надо задавать лишних вопросов, — ответила Маша, — но не удобство одно внезапно появилось, на которое мы с тобой не обратили внимания. В квартире нет ни одной лампочки, а это значит, я буду мыться в темноте.

— Я сейчас быстро в хозяйственный магазин смотаю и куплю лампочки.

— Не надо, — остановила она его, — может это и к лучшему. У тебя будет возможность зайти в тёмную ванную и помочь мне управиться с моей спиной. Я тебя тогда позову. А сейчас ты лучше нарви мне вишни? Я хотела без тебя это сделать, но постеснялась двух женщин разговаривающих под окном. …У Толика ёкнуло сердце от её обнадёживающих слов. Небольшой доступ к её телу он получил, — неважно, что во мраке, но он не посмеет к ней притронуться в ванной, даже в темноте. Спешить в этом деле он не думал. Ему не нужен был секс похожий на насилие. Она ушла в ванную, оставив в двери небольшую щелочку, откуда пробивался небольшой лучик света. Толик в это время раскатал по грязному полу матрас, разложив на нём вино и закуску, предварительно постелив под снедь газету. Затем он открыл окно и нарвал в детское поломанное ведёрко вишни. Пальцы от вишни сделались у него бордовыми и он сунул руки под кран, предварительно включив воду.

— Толик, я тебя жду? — позвала она его. С замиранием сердца, но с открытыми глазами он зашёл в ванную.

— Закрой дверь плотнее и не волнуйся? — сказала она, — ты, что обнажённых женщин никогда не видал? — спросила она, услышав его учащённое дыхание.

— Женщин так близко не видал, а вот девочек и девушек часто приходилось видеть, — взял себя в руки он и прекратил так сильно дышать.

— Девочки и девушки, — это тоже частица опыта, хоть и незначительная, — сказала она, суя ему в руки пузырёк с шампунем.

Она положила обе свои влажные руки ему на голову и сказала:

— Здесь ни мочалки, ни губки нет, придётся тебе погладить своими ладонями мою спину.