Мой друг как-то сказал: «Мы крутые, мы выжили в девяностые» и в феврале 2013 года погиб. Пусть этот стишок будет для него. Скучаю по дням, когда мог ему позвонить на домашний, номер которого и сейчас помню зачем-то.
Роудмуви. Артёму Козьмину
1
На заднем сиденье спит дочь, ей почти двенадцать.
Она ещё ниже тебя на голову, а губы дует почти как взрослая:
хлопнув дверью уходит в комнату, не даёт себя обнимать,
и, когда она спит вот так,
ты телом помнишь, как в доме,
где стойкий запах развода,
она прибегала ночью,
укрывалась твоей ладонью
и только так могла успокоиться до утра.
Теперь — темень и дождь, ты — давно уже за рулём,
и вот, на пути — не город и не село,
а точка на сгибе карты: в грязи кафе и следы камазов,
свалить отсюда хочется как-то сразу;
пластиковые кресла, бубнит сериал про ментов.
Глянув тебе в лицо, золотозубая дама хватается за кофейник,
ты ждёшь вполоборота, поближе к двери:
вдруг дочь проснется, а тебя нет.
Тебе под силу представить любую жуть, но не эту.
В углу — трое, пиво цедят, зыркают поверх кружек.
Один — черкает кроссворд, а ручку держит, будто это стилет,
и видно, что пороха ему хватит всадить его кому хочешь и куда нужно,
да так, чтоб пикнуть даже не успел.
Забираешь кофе, скрипишь дверью бэхи лохматого года,
до пункта Б ещё долго.
2
Твоя бывшая живёт теперь в запинде,
в доме, который и летом трудно прогреть.
У неё, на пути домой, останавливается дальнобой:
подкидывает то проблем, то денег,
она завела собаку и огород, — тоже дело.
Чтобы не спать, ты помнишь, как в девяностых когда-то ночью
вы сидели — коленками к неве, молодыми задами — к прочему,
вы знакомы примерно час
и где-то столько же пытаетесь взяться за руки,
от того вас ещё больше прёт — сидеть вот так и тыриться на реку.
Она говорит, что парень её — в чечне ещё минимум на год,
что предки-придурки — гонят её на курсы бухгалтеров,
что она хотела бы выучить английский и уехать так,
чтобы — ничего русского, даже в мыслях,
домик у океана, лабрадор, супермаркеты по субботам,
поскольку, нечего делать в совке с такими мозгами и такой попой.
Ты спорил, травил иллюстрирующие басни,
поглядывал как в сумерках белой ночи пух на её затылке
ерошится, вспыхивает и гаснет.
А когда всё-таки взялись за руки, поняли, что не можете не бежать,
что улицы в питере — киноленты на перемотке,
до рези в лёгких, до радужных пятен в глазах,
в ногу, с одним дыханием на двоих и горячей кожей,
едва врубаясь, что это счастье и есть, —
— бежать вот так, просто потому, что можешь.
Вынесло вас на средний к парадной незапертой,
вверх, в запах книг,
под трёхметровые потолки её коммунальной хаты,
мимо сопящих предков, в дальний угол, за занавеску,
упасть, будто тело у вас одно и пахнет от бега резко.
Так, что стрелки часов впору до крови сжать рукой,
и непонятно чей это пульс так лупит — её или твой.
3
ЖД переезд, поперёк тянется товарняк,
закрываешь глаза: ничего, сзади, если что, погудят.
Полцарства — за боковой плацкарт.
Оттуда здорово видно, как проезжаешь всякую жизнь,
что она хороша, как ни кинь.
Все эти степи, волнами разбивающиеся о насыпь,
все эти стены леса, полуразрушенные сараи,
машины на переезде, с потушенными глазами,
тётки с одинаковыми флажками,
городки, будто необитаемые, горизонты все эти, закаты,
от которых и знаешь, что мир — не целлюлозная карта,
а тёплый, живой колобок.
И вроде впервые тебя оставили все в покое,
ты никому не нужен в самом хорошем смысле этого слова,
и это дико важно, если вообще не самое основное.
4
Утром, пока вы метёте манку,
мама чуть сверлит тему неспешных пирков,
папа прячет глаза за потрёпанным спид-инфо,
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.